188 дней и ночей Вишневский Януш

Пани Малгожата,

родители взрослеющих дочерей в Германии (думаю, что то же самое уже несколько лет происходит и в Польше) в один прекрасный день замечают, что на письменном столе или в ранце их отпрыска появляется цветастый журнал, который не вызывает у них, родителей, особого восторга. То же самое было и со мною (два раза) в случае с моими собственными дочерьми, когда им было около тринадцати-четырнадцати лет. Этот журнал называется «Bravo» и знаменит, между прочим, тем, что и о прыщах на лице, и о сексе пишет в одних и тех же выражениях. Я не имел ничего против профессиональных советов косметологов, мода раздражала меня только тогда, когда она уверяла моих дочерей, что лучше всего человек выглядит в штанах от «Gucci», «Calvin Klein» или «DG» (sorry, счета оплачиваю все же я), зато советы сексологов в ответах на письма (главным образом) читательниц (парни в этом возрасте читают или «Playboy» или не любят писать письма) ошарашили меня. До сих пор (а дело было четыре года назад) я помню письмо в «Bravo» от некой обеспокоенной четырнадцатилетней (sic!) Лауры из Бохума, которая спрашивала, могут ли заканчивающиеся оргазмом многократные мастурбации с помощью душа негативно повлиять на «качество ее оргазмов», получаемых от общения с Андреасом (шестнадцать лет, тоже из Бохума). Мне стало не по себе. Причем не по поводу того, что, когда мне было четырнадцать лет, я не знал никого в нашем микрорайоне в Торуни, у кого была бы ванная с душем. Мне стало не по себе от советов специалистки по сексологии из журнала «Bravo». Она успокаивала Лауру тем, что «оргазм — это всего лишь оргазм», но и предостерегала ее, что она должна быть осторожна, потому что «вода сушит кожу», в связи с чем девочка должна позаботиться о «тщательном увлажнении промежности хорошим кремом». Ни слова о любви, ни слова о том, что стоит повременить с половой близостью, что секс — это прежде всего близость и интимность, что он не только удовольствие, но и ответственность, что… Нет! Ничего подобного в ответе консультантки из «Bravo» не было. «Оргазм — это всего лишь оргазм». Все равно, от душа или от любви. Главное, чтобы он был. Что за космическая чепуха, распространяемая в сотнях тысяч экземпляров какой-то там цветастой газетенки, раскупаемой теми, кто по причине своей незрелости часто пока еще не имеет образцов и авторитетов. В возрасте тринадцати-четырнадцати лет происходит бунт против родителей, и тогда образцы чаще всего ищут вне дома. Особенно образцы сексуальности и всего, что с ней связано. Для большинства детей не существует сексуальной жизни родителей, а когда они о ней узнают — чаще всего случайно, — они бывают очень удивлены. Иногда мне кажется, что у моих дочерей сложилось впечатление, что их родители были близки друг с другом только два раза. «После первого родилась я, а после второго, и последнего, моя сестра».

Не могу припомнить, знал ли я в возрасте четырнадцати лет такое слово, как «оргазм». Наверняка не знал. И ничего, абсолютно ничего не потерял в жизни от этого. Может быть, именно поэтому я был недоволен, что мои дочки тратят свои карманные деньги на покупку «Bravo». Оргазм для меня слишком важная вещь и слишком прекрасное явление, чтобы валить его в одну кучу с «хорошим кремом для увлажнения промежности». Я не хотел и до сих пор не хочу, чтобы у моих дочерей были проблемы Лауры из Бохума и чтобы они посмотрели на секс через современную кривую оптику редакторов журнала, которого волнует лишь количество проданных экземпляров. Их даже не беспокоит, что в широкую продажу поступает ложь.

Оргазм…

Чем же является на самом деле эта длящаяся несколько секунд эйфория? Надо, чтобы оргазмы случались, а лучше, чтобы они случались каждый раз. Оргазм в последнее время был окружен особым почетом и оказался в первых строках списка вещей, определяющих «качество жизни». Женщина обязательно должна испытывать оргазм (и глянцевые журналы весьма преуспели в такой агитации, не так ли?), потому что это является элементом образа современной, эмансипированной и состоявшейся, успешной женщины. Если мужчина не доводит ее до оргазма, значит, он «не тот», не ее мужчина. Даже если он честен, образован, эмоционален, ответственен и нежен. Его можно направить к сексологу, потом пойти туда на несколько лекций с ним вместе, но если не помогает и это, то стоит задуматься над будущим такого союза. Сегодняшний преуспевающий мужчина знает о подобном положении дел и поэтому все чаще сначала раздевает успешную женщину, а потом они втроем идут в душ или в постель. Он, она и его страх. Если после первой совместно проведенной ночи женщина посмотрит мужчине в глаза и скажет: «Это даже хорошо, что нас соединяет нечто более высокое, чем животный секс», то для мужчины это вовсе не комплимент. А скорее приговор…

Женщина должна быть уверенной в себе, развивающейся, финансово самостоятельной, продвигающейся вверх по карьерной лестнице, обогащающейся, путешествующей, и при всем при этом она должна испытывать наслаждение. Непременно! Оргазм стал для женщин в последнее время чем-то вроде культа. Для одних предметом поклонения стал более редкий, вагинальный вариант (11,8 % женщин), потому что более распространенный, клиторальный (34,6 % женщин) — это лишь «имитация». Для третьих (31,1 % женщин), в свою очередь/оба варианта равноценны в смысле масштаба испытываемых ощущений (статистика взята из опросов, проведенных немецким еженедельником «Focus»). В пользу превосходства вагинального оргазма выступал сам отец психоанализа Зигмунд Фрейд, который в 1905 году определил его как «зрелый» в противоположность «незрелому», клиторальному. В последнее время сексологи, и среди них польский сексологический король Лев (Старович), в один голос утверждают, что деление оргазма на вагинальный и клиторальный — это (цитирую) «полнейшая чушь». Оргазм един (это не мой тезис!), как един голод, который также ощущается по-разному: то болезненней, то легче. Один раз оргазм приходит благодаря стимулированию большого пальца левой ноги, другой раз наступает от сосания мизинца правой руки, а иногда не надо ни сосать, ни стимулировать, потому что он приходит во сне или в дневных мечтах наяву в очереди в кассу. Достаточно унестись в мечтах и стиснуть бедра…

Правы ли те (в основном, что называется, в возрасте) женщины, которые на вопрос встревоженных подруг отвечают: «Если ты не знаешь, что это такое, значит, у тебя никогда этого не было»? Ученые утверждают, что этот общеизвестный и даже шаблонный ответ не всегда отражает истину. И они имеют основания утверждать так. Мифология или для некоторых мистификация оргазма начинает проигрывать фактам. Оргазм стал в последнее время темой разных исследований, научных публикаций или докладов, с которыми выступают на важных мировых конференциях и конгрессах. По оргазму даже стали писать диссертации.

Оргазм начинается в мозгу. И там же кончается. Сегодня это знают даже парализованные женщины и мужчины, передвигающиеся в инвалидных колясках, равно как и две тысячи лет назад об этом знали «стражи ложа» (евнухи). Убежден в этом и доктор Герт Хольштеге, нейробиолог и профессор анатомии из университета в Гронингене (Голландия), который использовал для изучения оргазма стоящий три миллиона евро и весящий более тонны позитронно-электронный томограф. Сценарий эксперимента, проведенного Хольштеге, напоминает сценарий порнографического фильма с элементами научной фантастики. Мужчина лежит на кушетке, его голова — в трубе томографа. Привлекательная молодая женщина, одетая лишь в кружевное белье, нежно массирует пенис мужчины. Сидящий за стеклом Хольштеге (вместе с сотрудниками) регистрирует на экране цветного монитора, соединенного с томографом, активность отдельных областей головного мозга мужчины. По прошествии четырех минут (это дольше среднестатистического, мужчина не был молод, а партнерша вот уж десять лет как была его женой) эксперимент повторяется со сменой ролей. Женщина снимает белье, ложится на кушетку, помещает голову в трубу томографа. Мужчина пальцами массирует ее лобок. Хольштеге регистрирует активность отдельных областей мозга женщины.

Что следует из этих исследований? Кажется, ничего такого, о чем не знали бы наши прабабки и матери. Мужчине надо «побыстрее», а женщина хочет нежности и чтобы «подольше». Но остается вопрос: зачем? И вот тут пригодился томограф за три миллиона евро. У мужчин светятся, как двухсотваттные лампочки в темном коридоре, те участки мозга, которые в эволюционном смысле считаются самыми древними и находятся в лимбической системе. Такие участки есть и у крокодилов, и у петухов. Там локализированы эмоции, инстинкты, но там нет рассудка. У женщин, в свою очередь, лимбическая система остается малоактивной (слабое свечение), тогда как повышенную активность и, соответственно, свечение демонстрирует участок так называемого большого мозга, ответственный, в частности, за рассудок и рациональное мышление. Немного печально и удручающе должно быть для мужчин (и для крокодилов), Вам не кажется? Он с диким, самым глубоким чувством, а она как на переэкзаменовке по философии. Попытки объяснить эти особенности женского мозга предприняла, в частности, известная антрополог из США, упоминавшаяся уже в нашей переписке, доктор Хелен Фишер (недавно две ее замечательные книги — «Почему мы любим» и «Анатомия любви» — появились в Польше). Фишер утверждает, что во времена каменного века было важно, чтобы один из участников любовного акта (тогда его не называли так поэтически возвышенно) был начеку. В любой момент к пещере мог приблизиться голодный лев (на этот раз не Старович, хотя его книги я помню с таких давних времен, что у меня складывается впечатление, что он был всегда, даже в эпоху позднего палеолита) или уйти ребенок. Этим внимательным партнером, по мнению Фишер, как раз и была женщина. Мужчина отдавался стихии своих инстинктов, тогда как женщина беспокойно осматривалась по сторонам. И теперь, в начале третьего тысячелетия, это ее беспокойство регистрирует томограф в Голландии.

Фишер пошла еще дальше, предприняв попытку ответить на основной вопрос: зачем вообще женщинам нужны оргазмы? Я понимаю, что это очень грубый вопрос, который может вывести из себя не только Вас. Но Фишер не была первой, кто задал (себе и другим) этот вопрос. Уже двадцать шесть лет назад известный американский эволюционный психолог Дональд Саймонс высказался публично (как в научных публикациях, так и в ходе серьезных научных конгрессов), что «с перспективы эволюции женский оргазм не нужен, и его можно признать за излишнюю роскошь». В плане деторождения, продолжения рода оргазм женщине не нужен (мужчине он нужен для эякуляции). Для зачатия потомства женщине нужно лишь согласиться на участие в половом акте. Фишер оспаривает Саймонса и считает, что для эволюции этого не было достаточно. Для сохранения человеческого вида безопаснее было наградить женщину наслаждением. Если соитие будет ассоциироваться у нее с приятным, она охотнее вступит в него, повышая, таким образом, вероятность зачатия. Физиологи подтверждают тезис Фишер: сопровождающие женский оргазм маточные сокращения увеличивают шансы соединения яйцеклетки со сперматозоидом. Задолго до того, как появились физиологи, древние греки уже знали это. В античной Греции считали, что зачатие может произойти только после близости, сопровождавшейся оргазмом. Оргазмом женщины, разумеется.

Позицию Фишер поддерживает также известный выпускник Оксфорда, британский биолог Десмонд Моррис, автор весьма популярной, в том числе и в Польше, книги «Голая обезьяна». Он считает, что женский оргазм способствует оплодотворению, потому что задерживает сперму в родовых путях женщины. Он так пишет об этом: «Каждая реакция, которая склоняет самку к поддержанию горизонтального положения, пока самец эякулирует и заканчивает соитие, очень полезна, а внезапный оргазм самки, который удовлетворяет ее сексуально и лишает сил, дает именно такой результат». Утверждения Морриса даже имеют свое довольно игривое название: «теория засасывания». Моррис лишь выдвинул гипотезу, что женский оргазм напрямую связан с успехом зачатия. Нашлись и желающие проверить это эмпирически. В 1993 году Робин Бэйкер (женщина) и Марк Беллис (мужчина) выступили на страницах престижного научного журнала «Animal Behavior» с тезисом, что «теория засасывания» подтверждается на практике. В своем эксперименте они вычислили объем спермы, вытекающей из вагин тридцати двух женщин после полового акта (объем исследовательского материала они измеряли лично). Таким образом они установили, что женский оргазм, имевший место в пределах от одной минуты перед эякуляцией мужчины до сорока пяти минут после нее, увеличивает количество спермы, которая остается в родовых путях женщины.

Специалисты по анатомии тоже на стороне Фишер. По крайней мере, если речь идет о телесном инструментарии женщины для восприятия наслаждения. В 1998 году австралийский гинеколог Хелен О'Коннелл открыла, к огромному удивлению не только мужчин (23,5 % мужчин в Польше никогда не слышали о том, что у женщины есть клитор, а более 37 % не смогли бы его найти!), что клитор значительно больше, чем до сих пор считалось, и не является миниатюрным анатомическим аналогом (и по своей роли также) мужского пениса. О'Коннелл установила, что у большинства женщин клитор имеет в длину около девяти сантиметров и своими крыльями окружает с обеих сторон вход во влагалище. Клитор, таким образом, никакой не «жалкий аналог мужского пениса». Мало того, что он примерно в девять раз больше, чем до сих пор считалось, он еще снабжен примерно восемью тысячами нервных окончаний, восемью тысячами! Это сравнимо с количеством нервных окончаний на средних размеров пенисе взрослого мужчины. Наконец, единственной признаваемой современными эволюционистами причиной, по которой он такой большой и так густо пронизан нервными окончаниями, стала как раз необходимость дать женщине испытать оргазм. Эволюционно и анатомически клитор предназначен только для одного: приносить женщине удовольствие. Настойчиво обращаю Ваше внимание на год этого открытия: 1998-й! Не считаете ли Вы, что наука, в которой преобладают мужчины, после открытия О'Коннелл должна попросить у женщин прощения? Причем на коленях? Во времена, когда космические зонды посылают к границам Вселенной, во времена нейтронных бомб, Интернета и расшифрованного генома вдруг обнаруживается, что в женщине есть нечто, что в девять раз больше и в тысячи раз чувствительнее, чем считалось до сих пор! Это как открыть маленькую Кубу и объявить миру, что открыли Америку. Уже давно посчитаны иглы всех видов ежей, измерена средняя величина пениса всех видов китовых, определено точное количество пятнышек на крыльях бабочек, порхающих в бассейне Амазонки, но — наверняка по недоразумению (sic!) — не занимались с надлежащим вниманием анатомией женщины. На мой взгляд, это существенное недоразумение, которое может иметь — и здесь я в высшей степени серьезен — практические последствия. Я сам проверил: ни в одном учебнике анатомии для польских студентов-медиков не упоминается анатомическое открытие доктора О'Коннелл. В связи с этим следует предположить, что во время операций, выполняемых на паховой области женщины, никакого внимания не обращают на тот факт, что без малейшего медицинского основания можно повредить скальпелем нечто очень важное. Мало того, что мужчины часто не могут доставить женщине удовольствие, они еще могут ее от этого удовольствия буквально (!) навсегда избавить.

Многие биологи-эволюционисты не согласятся с Фишер, утверждая, что оргазм у женщины — это не что иное, как случайный побочный результат мужского оргазма, и как таковой он не дает никаких конкретных эволюционных выгод. Аналогично тому, как мужчинам совершенно не нужны грудные соски. Однако они есть, но если бы их не было, то эволюция ничего не потеряла бы. Эти ученые выражают мнение, что если бы оргазм способствовал (с эволюционной точки зрения) воспроизводству населения, то женщины испытывали бы его, как и мужчины, всегда. Ответ Фишер на этот аргумент (воспроизвожу по ее интервью, которое она дала немецкой прессе) не только дельный по сути, но и, как мне представляется, прекрасный по форме. Оргазм для женщины самое чувственное испытание, и в связи с этим, что вполне логично, женщина ставит выше остальных мужчин того, с которым она испытывает оргазм. Оргазм становится для женщины тем показателем, с помощью которого она оценивает преданность своего партнера. Тот, кто старается дать и дает женщине оргазм, увеличивает свои шансы на то, что женщина останется с ним. Кроме того, это означает для нее, что ее партнер будет не только хорошим любовником, но и хорошим, заботливым отцом их детей. В отличие от нетерпеливого эгоцентрика, интересующегося лишь своим оргазмом. Таким образом, каждый новый оргазм женщины способствует деторождению и подталкивает ее к тому, что для эволюции и для выживания вида самое главное.

Но ведь — и Вы, наверное, со мною согласитесь — в постели мало кто думает об эволюции, не так ли? Все думают только об этом одном. И они правы…

Сердечный привет,

ЯЛВ

P.S. Вопрос № 6: Считаете ли Вы Фишер феминисткой?

Варшава, вторник

Пан Януш,

не становимся ли мы с Вами похожими на двух стариков, сидящих на балконе в «Маппет-шоу», которым никогда ничего не нравится? Всегда что-нибудь бывает слишком старомодно или слишком авангардно. В наше время все было иначе и т. д. Это правда, потому что современные четырнадцатилетние — я никого не хочу обидеть — о многом могли бы рассказать, а может, и много чему научить. Пусть я несколько преувеличила. Помню, я тоже приблизительно в возрасте Ваших дочерей читала «Bravo», но тогда меня больше интересовали модные и совершенно нам недоступные шмотки на фотографиях, чем последствия их снятия под душем.

А что касается оргазма, то мне снова кажется, что Вы подходите к этой теме с типично мужской точки зрения — не в обиду Вам будет сказано, — как это делают большинство журналов для женщин, которые в этой теме находят неисчерпаемые возможности для написания статей. Оргазм или есть, или его нет. Клиторальный, вагинальный, притворный или настоящий, многократный и т. д. Для одних это редкое событие, для других — ежедневное переживание. В том, что Вы написали, мое воображение поразило нечто другое, чем существование или отсутствие множественного оргазма. Вся эта борьба за огонь. Что бы случилось, если бы именно женщине в самом начале надоело быть бдительной участницей любовного акта и она перестала бы высматривать льва, который мечтал разорвать на части спаривающегося с ней любовника? А что бы было, если бы ее примеру последовали остальные ее подруги? Тогда поменялись бы их роли. Он — отец-поляк, а она — мать-суфражистка.[45] Кроме того, о существовании доктора О'Коннелл следовало бы немедленно уведомить голливудских сценаристов, что, возможно, уже сделано, и главную роль предложить Кейт Бланшет, которая представила бы это открытие более значительно благодаря своей выразительной игре. Вы, пан Януш, уже приучили меня к тому, что подходите к этой проблеме исключительно с научной точки зрения, я же в этом вопросе решительно выступаю за упрощение. Иметь оргазм или не иметь — не столь драматичный вопрос, главное с кем!!!

С уважением

и пожеланием прочитать как можно больше

научных книг перед сном,

МД

P.S. Фишер просто умная женщина.

Нью-Йорк, среда, поздний вечер

Пани Малгожата, я в Нью-Йорке.

Редко какой город, кроме Торуни и в последнее время Франкфурта-на-Майне, имеет для меня такое значение, как этот. Я задержался здесь на несколько часов перед поездкой в Чикаго, где находится больше десятка польских книжных магазинов, где живет больше миллиона человек, считающих себя поляками, кое-кто читает польские книги, а многие из читающих читали и мои. Организатор ярмарки (на самом деле это будет необычная ярмарка, как подсказывает мне опыт) счел это обстоятельство достаточным поводом, чтобы я на ней появился. Я согласился. При условии, что в Чикаго я прилечу с промежуточной посадкой в Нью-Йорке.

Давным-давно я провел в этом городе одну пятидесятую часть моей теперешней жизни. Вроде как немного. Во многих физических экспериментах 2 % — значительно меньше допустимой ошибки, которая ввиду своей незначительности не нарушает результатов измерения, и в связи с этим ее можно не принимать во внимание. Но жизнь — нечто большее, чем физический эксперимент. Жизнь нельзя повторить, а «ошибка измерения» — это порой единственная и последняя ошибка, которую мы допускаем. Или единственная причина, ради которой стоило принять участие в эксперименте. Тот год сформировал меня и бесповоротно изменил мое мировоззрение. Когда я порой оборачиваюсь и гляжу назад (в последнее время у меня это случается часто) на свою биографию, то мне кажется, что эти двенадцать месяцев, которые я прожил (слово «провел» было бы здесь неадекватным упрощением) в Нью-Йорке, были своего рода инициацией. На своем жизненном пути я уже много встретил и до сих пор часто встречаю мужчин, которые все еще не прошли через инициацию. Некоторые из них старше меня. До сих пор они остаются безответственными мальчишками, которым кажется, что мальчиков от взрослых дядь отличает только цена их игрушек. Поэтому я выступаю за необходимость инициации. После инициации мужчины могли бы получать свидетельство, женщины благодаря этому знали бы, с кем они имеют дело, а избиратели не выбирали бы в сейм «мальчишек». Женщинам, думаю, инициация не нужна. В их жизни и так много бесповоротных событий по типу инициации (первая менструация, потеря девственности, первый муж, первая свекровь, первый ребенок), что после всего этого приглашать их пройтись босиком по раскаленным углям — дело совершенно излишнее. Вы не считаете, что обряд инициации у мужчин пора ввести соответствующим законом? Это вовсе не обязано быть сразу индейским болевым испытанием смелости или церемонией смешивания крови из сделанных ножом надрезов на предплечье. Достаточно высадить мужчину одного на какой-нибудь остров. Лучше всего на Манхэттен…

В октябре 1983 года я вышел из самолета компании «LOT» в аэропорту Нью-Йорка. Мне, степендиату польско-американского Фонда Костюшко, предстояло написать здесь кандидатскую по информатике. Маленький чемоданчик, несколько долларов, купленных у фарцовщика возле «Певекса», и глубокая вера в то, что я избранный. Фонд делал все, чтобы я именно так ощущал себя. Там неустанно повторяли, что «Фонд дает стипендии не всем подряд, а только лучшим из лучших». Длительный процесс отбора кандидатов в стипендиаты порой напоминал отбор на звание лауреата Нобелевской премии, олимпиаду по лингвистике и квалификационное собеседование на должность руководителя крупной международной корпорации. Не хватало только тестов на детекторе лжи о любви к Америке и предоставления свидетельства о хорошем поведении.

Садясь в самолет «Ил-62» (уже одно это добавляло драматургию во все происходящее, если принять к сведению данные о безопасности, а скорее об опасности полета на этом типе самолетов), я оставил в аэропорту Варшавы Польшу, в которой было военное положение, где детские подгузники отпускались по карточкам, планировалось ввести карточки на обувь, а телефонного соединения с «братским» Бухарестом приходилось ждать до сорока восьми часов. Не знаю, как долго ждали в то время соединения с «империалистическими» Соединенными Штатами. Тогда я думал, что надо было взять минимум неделю отпуска. Вот почему я даже никогда не пробовал делать это.

Дома, в Торуни, я оставил жену и трехмесячную дочку Иоанну. Я знал, что не увижу их целый год. Что не увижу первых шагов моей дочери, не услышу первых сказанных ею слов и не проведу с ней ни первого Рождественского сочельника, ни первого ее дня рождения, а после своего возвращения стану для нее каким-то чужим дядькой. Даже если бы у меня тогда теоретически хватило денег на чудовищные по дороговизне авиабилеты для них (более четырех месячных зарплат магистра на должности ассистента в вузе), то все равно правительство Соединенных Штатов не выдало бы им въездных виз. Потому что правительство заранее предполагало — в нашем случае совершенно ошибочно, — что если позволить всей семье уехать из Польши, то это будет путешествие в одну сторону. Для всей семьи. А это уже три проблемы вместо потенциально только одной. Американцам в эмиграционных службах тогда казалось, как, впрочем, это им кажется и сейчас, что американская виза — это как плацкарта на поездку в рай, куда прилетают на самолете. Или работники американского эмиграционного управления никогда не путешествуют, или им так промыли мозги, что те перестали думать. Этот второй вариант гораздо более правдоподобен.

Мы договорились с женой, что если по телевизору ничего не сообщат о катастрофе самолета компании «LOT», значит, я долетел благополучно. Нам казалось чем-то невероятным, что, несмотря на общепринятую пропаганду успехов (успехом тогда было поймать самогонщика и отобрать у него «орудие преступления», например телевизор, за которым он прятал самогонный аппарат), власти ПНР отважатся утаить факт авиакатастрофы и не сообщат о смерти гражданина в теленовостях. Теперь это может показаться опереточным гротеском, но тогда все было очень даже серьезно. В те времена много смехотворного в Польше проходило вполне «серьезно», и абсурд был если не безграничным, то по крайней мере космическим. Я сам помню распоряжение, согласно которому право покупки бананов было исключительно у детей, а у взрослых — только в особых ситуациях, если этот взрослый предъявит продавцу свидетельство о том, что он болен диабетом.

Я получил свои «пять минут», растянутые на двенадцать месяцев. Если в твоем распоряжении только пять минут, надо использовать каждую секунду. Фонд переводил на банковский счет (тогда гражданину ПНР не разрешалось иметь свой банковский счет за границей, но — напоминаю всем юристам — за это «преступление» меня невозможно наказать за давностью лет) стипендиата сумму в семьсот семьдесят долларов. Казалось бы, громадная сумма. Тем более если принять во внимание, что в Польше моя месячная зарплата была эквивалентна тогда двадцати пяти долларам. Но это не имело никакого значения, потому что на Манхэттене за семьсот семьдесят долларов нельзя было снять даже самую маленькую квартирку. Я снял комнату за чертой Манхэттена, в шести километрах от университета, в котором работал, в соседнем, через реку, районе Квинс у стюардессы «Пан-Америкэн». Уже через неделю у меня сложился распорядок дня. Вставал я в четыре утра, ложился спать в полвторого ночи. Я пошел на утреннюю работу (с пяти до девяти утра) на строительство и убирал там строительный мусор из зданий, предназначенных под снос, занимался написанием кандидатской в учебном заведении, распространением рекламных объявлений, вскапыванием садика у дома стюардессы, репетиторством с ее одиннадцатилетним сыном. В университет я добирался пешком (автобусный билет в одну сторону стоил доллар), в субботы и воскресенья, когда не надо было выносить строительный мусор, я мог спать до шести утра и работать в университете до полуночи. Когда через год я возвращался в Польшу, я весил на тринадцать килограммов меньше, о чем вспоминаю теперь с завистью.

В Нью-Йорке я избавился не только от килограммов. Я избавился еще от чего-то такого, что меня тяготило гораздо больше. Я раз и навсегда избавился от глубоко скрываемого комплекса неполноценности, что я родился и воспитывался в стране, которая в силу разных политических пертурбаций перестала иметь значение. Это как раз и была моя «инициация». Я понял, что я не хуже только потому, что я из «третьеразрядной», в смысле информатики, Польши. Я писал более совершенные компьютерные программы, чем мои коллеги, рожденные и получившие образование в США (если один компьютер на все учебное заведение, а не на каждое рабочее место, то приходится больше стараться), мои доклады в рамках семинаров были не хуже, чем выступления других, которые имели все возможности подготовиться лучше хотя бы потому, что жизнь не заставляла их перетаскивать тонны мусора на спине и они могли отвести на сон «законные» восемь часов в сутки. Если не считать того, что я был вынужден экономить на автобусных билетах и что у меня никогда в жизни не было кредитной карты, я ничем не отличался от них. Мы учились по тем же самым учебникам, у нас были те же самые мозги, мы не понимали одни и те же вещи, и нас увлекали одни и те же мысли. Там, в Нью-Йорке, я убедился, что я не из худшей части мира, хотя у нас не работали телефоны, а по соображениям «государственной безопасности» ученым был запрещен доступ к ксероксу.

Кроме того, я дал себе тогда слово, что когда-нибудь обязательно из дома стюардессы, у которой я снимал комнату, я не пойду пешком, а приеду в университет на такси. Сегодня я сдержал это слово. Заказал такси. Поехал. Правда, единственное чувство, на котором я поймал себя, когда садился в такси, было ощущение собственной старости и безумная грусть.

Привет,

ЯЛВ

P.S. У меня в последнее время впечатление, что все «прогибаются» перед Нью-Йорком. После 11 сентября это стало модным. Особенно в СМИ, и особенно в польских СМИ. Даже те, кто никогда не видел башен ВТЦ, пишут о них так, как будто их детство прошло на Манхэттене и они ходили в детский сад недалеко от ВТЦ (для любознательных: ближайший к Граунд Зиро детский сад находится далеко, только в Гринвич-Вилладж, и плата за него вполне сопоставима с платой за обучение в Гарварде). Поэтому я сегодня не хочу добавлять свои рассказы к уже собранной мартирологии 11 сентября. Хочу лишь сказать Вам, что Нью-Йорк вовсе никакой не «израненный город, не поднявшийся до сих пор с колен», как я прочитал недавно в польском бульварном журнале. Нью-Йорк гордо стоит на обеих ногах. Лучше всего это видно по лицам людей, которые проходят вблизи Граунд Зиро. Я был там сегодня вечером. Да, действительно, на лице Нью-Йорка есть шрам, но такой шрам вряд ли может быть поводом для стыда. Это прекрасный шрам…

P.P.S. Вопрос № 7: Какой период своей жизни Вы считаете самым главным?

Варшава, четверг

Вы правы, нет ничего ужаснее в жизни, чем унизительное чувство неполноценности. От него одни несчастья. Я хуже остальных. И дело даже не в комплексах, которые действительно могут нам многое испортить и усложнить, но свою жизнь мы как-нибудь устроим. Речь идет о глубоком убеждении в том, что мы никогда не узнаем множество важных вещей и не испытаем целый спектр эмоций вследствие нашей худшести (это такое новое существительное, можно?), психической слабости и посредственных интеллектуальных способностей. Вспоминаю встречу с молодыми немцами из Гамбурга. Семидесятые годы. Как диковинка из-за Одера, я, несомненно, представляла для них интерес. Эдакая Ванда, отвергнувшая немца.[46] Как потом оказалось — до поры до времени. С одним из них я проводила особенно много времени, но мое восхищение незаурядной арийской красотой росло прямо пропорционально разочарованию, которое вызывала у меня его невежественность, вернее, недостаточная информированность. Своеобразная пустота. Внешний мир, начинавшийся политикой и заканчивавшийся шоу-бизнесом, существовал для него лишь в той мере, в какой он в данный момент его увлекал. Разумеется, он не был кретином, выросшим в капиталистическом инкубаторе. Хотя нельзя не признать, что капитализм его подпортил. Но он, однако, не испытывал дискомфорта от того, что не знал биографии Сартра[47] и того факта, что Симона де Бовуар[48] стирала его рубашки. Только иногда, чаще всего удивленный, он спрашивал меня, откуда я все это знаю и зачем мне это. Когда я настойчиво (при этом у меня в ушах звучало герековское «Поможете?[49]») демонстрировала доказательства хорошего социалистического образования, при каждом удобном случае со скоростью автомата произнося фамилии, даты, события, мои немецкие коллеги одобрительно кивали головой. Сегодня я понимаю, что они ни на миг не почувствовали себя ущербными, детьми худшего Бога.

Меня это ужасно бесило, и я последовательно между собой и ими возводила стену, наподобие Берлинской. Я, человек, живущий за железным занавесом, знаю, а вы, которым все подают на блюдечке, не знаете? Стыдно. Кроме того, где здесь справедливость? Разве я не лучше и, в этой связи, не заслуживаю лучшей жизни? Парадоксально, но с высоты двадцати с небольшим лет я благодарю свои комплексы, возникшие у меня от жизни в сермяжной стране. Я избавилась от них, и сегодня никто не может поверить в то, что они у меня были. Достоевский, Прус, Кафка, прочитанные до наступления пятнадцатилетия. Французский кинематограф «новой волны», итальянский неореализм. Только бы те, что за стеной, не подумали, что мы еще не спустились с деревьев. Потребность принадлежать к лучшему миру была настолько сильной, что мы почти забыли, что это нужно не для других, а нам самим. Это соперничество со временем переродилось в очень важное для душевного здоровья чувство собственного достоинства. Знаю для себя, и мне этого хватает. Но если бы у меня были дети, я наверняка стала бы их убеждать в том, что даже если их сверстники из других стран не знают того, что знают они, с них никто не снимал обязанности повышать свой интеллектуальный уровень.

Вы спрашиваете меня о самом счастливом периоде моей жизни. Пожалуй, счастьем было детское ощущение абсолютной защищенности в родительском доме. Тогда я могла задать любой вопрос, знала, почему дедушка годами слушал «Свободную Европу», отчим после полудня принимал пациентов, а вечером мама стучала в дверь моей комнаты, чтобы спросить, сколько я съем бутербродов на ужин.

С уважением,

МД

Чикаго, пятница, ночь

Пани Малгожата,

наверное, нет в мире более подходящего места (может, только Новый Орлеан), чтобы прикоснуться к блюзу и прочувствовать его. До мозга костей…

Клуб называется «Blue Chicago» и находится в двенадцати минутах ходьбы от «Magnificent Mile» («Прекрасной Мили») в Чикаго, отрезка Мичиган-авеню, который считается «одним из самых замечательных торговых центров мира». На небольшой, усеянной небоскребами площади центра американского города уместилось 460 магазинов, 275 ресторанов и 51 гостиница. Американцы, живущие или посещающие Чикаго, считают, что это «прекрасно и великолепно» (отсюда и название Magnificent). Многие прибывают в Чикаго как раз ради того, чтобы попасть на эту «Прекрасную Милю», и не замечают, что стоит сделать перерыв в шопинге или еде, как окажешься на живописном берегу озера Мичиган. Если бы я имел возможность повлиять на названия улиц в Чикаго, то название «Прекрасные Мили» (их больше, чем одна) я оставил бы за этим берегом.

Лично я не даю себя очаровать ни одному торговому центру ни в одном из городов земного шара, на какой бы широте и долготе ни находились эти города, и мне становится не по себе, когда приходится провести больше часа, например, в «Галерее Мокотув» в Варшаве. Мои дочки не могут понять этого, а мне не хочется в очередной раз объяснять им это. Возможно, когда они начнут сами оплачивать свои покупки, им это станет ясно. Если любовь отцов к дочерям измерять временем, проведенным в торговых центрах в разных городах мира, у меня был бы шанс на очень хороший результат. Однако я вряд ли стал бы им гордиться. Гораздо важнее то время, которое отец провел с дочерьми, когда они были маленькие, за чтением сказок, рассказами о звездах или о том, что в жизни самое главное теперь, когда они выросли. Я мало им читал и мало рассказывал, и сейчас меня грызет совесть и я хочу хоть как-то, пусть даже в торговых центрах, компенсировать то потерянное время…

Однако собирался я писать о блюзе в Чикаго. Клуб исключительный (536 N. Кларк-стрит; тел. (312) 661-0100, если кто заинтересуется и захочет туда поехать). Кажется, после Великого пожара 1871 года, сровнявшего с землей громадную часть города, клуб «Blue Chicago» на Кларк-стрит стал первым местом, в котором играли «вживую» сначала джаз и свинг, а потом и блюз. Через какое-то время джаз ушел из «Blue Chicago» и остался только блюз.

Музыка в Чикаго — повсюду. Лицо города создавали не гангстеры (Аль Капоне, Хайми Вайсе, Биг Джим Колозино), а архитекторы (Уильям Ле Барон Дженни именно в Чикаго в 1885 году впервые применил новый тип конструкции — стальной каркас здания, чем начал новую эпоху в архитектуре, эпоху небоскребов) и… музыканты. Такие, например, как Бенни Гудмен и Луи Армстронг.

Вчера вечером перед «Blue Chicago» стояла большая очередь. В большинстве своем состоящая из европейцев. Вход в маленькое темное помещение загораживал толстый негр в цветастой гавайской рубашке. На его выпяченном животе возлежал золотой крест, прикрепленный к свисавшей с его шеи толстой цепи. В руке он держал пачку банкнот. Приняв от меня пятидолларовую бумажку, он доложил ее к пачке и отметил получение денег тем, что втянул свой необъятный живот. Возник просвет между стеной коридора и ним. Через дверь-вертушку я вошел внутрь. Когда входил, услышал у себя за спиной: «God bless you» (Да благословит тебя Господь)…

Я сел к стойке бара напротив маленькой сцены. Трое черных музыкантов в безукоризненно белых костюмах и черных рубашках с жабо настраивали инструменты. Несколько минут спустя на сцену вышла (босиком) очень высокая белая девушка. Она была одета в облегающие джинсы и розовую маечку. Она поставила три стакана с водой на маленьком столике рядом с микрофоном, улыбнулась и сказала, что зовут ее Джоселин Ив Стокер, что ей семнадцать лет, что приехала сюда из английского Девона и что, если господа позволят, она тут немного пошумит. Она начала петь блюз. Давно я не слышал такого прекрасного «шума». Если бы не тот факт, что она стояла в нескольких метрах от меня, я ни за что бы не поверил, что она белая и такая молодая. Она пела о том, о чем всегда поется в блюзе: о грусти, о потерянной любви, о злобе, ненависти, плаче, печали и надежде. Она рассказывала обо всем этом так, будто она сама все это пережила, и только это показалось мне фальшивым. Невозможно, будучи такой молодой, иметь в себе столько грусти. Даже сама Арета Франклин не смогла бы спеть более черного, более ностальшчного блюза, чем спела эта девчушка. Но иногда, когда я закрывал глаза, она напоминала мне своим голосом Дженис Джоплин. Но только иногда. Семнадцатилетняя Джоселин Ив Стокер, которая «шумела» в тот вечер в «Blue Chicago», больше известна под псевдонимом Джосс Стоун. Она продала уже более пяти миллионов своих дисков…

Наверное, нет места лучше (повторю: может, за исключением Нового Орлеана), чтобы забыться, прикоснуться к блюзу и прочувствовать его. Если Вам случится в ближайшее время быть в Чикаго, сходите в «Blue Chicago», что на Кларк-стрит, 536 N.

Непременно…

Сердечный привет,

ЯЛВ

P.S. Семь главных вопросов — это как семь главных грехов или семь таинств (как Вы полагаете, существует ли некая мистическая связь между количеством таинств и количеством грехов?), и этого вполне хватит. Пока что у меня нет никаких других вопросов, которые я мог бы задать на нашей скамейке в парке в Буско…

Варшава, суббота

Вчера я ходила в кино на фильм о Рэе. Обычно меня напрягает, когда я смотрю экранизированные биографии, поскольку чаще всего герой в них скорее придуманный, чем настоящий. Признаюсь, биография Рэя Чарльза потрясает. Знаете ли Вы ее? О многих подробностях я узнала впервые. Они учат смирению. Утверждают в мысли, что если кто-то остается верен себе от начала и до конца, то даже самые серьезные провалы, дурные пристрастия и слабости не нанесут ущерба личности. Конечно, можно поспорить, что является провалом, а что нет.

Просто невероятно, что в жизни одного человека почти все складывалось не так, как должно было сложиться. Расовая сегрегация, не тот цвет кожи, нужда, несчастный случай и многолетняя зависимость от героина. По иронии судьбы, Бог наделил его еще и талантом гения. Черная жемчужина, родившаяся из слез, выплаканных матерью слепнущего мальчика. Между прочим, мать Рэя, отличавшаяся житейской мудростью, могла бы оставить далеко позади не одну выпускницу престижного университета. Она не помогала слепнущему сыну дойти до двери, потому что знала, что он должен найти ее сам, чтобы выжить. Увечье не оправдывает страха перед жизнью. Нужно найти в себе силы и не убегать от жизни, прикрываясь им.

Рэй Чарльз обладал таким сильным характером, что иногда кажется, будто он специально создавался под киносценарий. На свете нет ничего невозможного, нет ситуаций, которые не могут быть хуже этих, казалось бы, самых худших. Есть только человек, который с тем, что он получил от Бога и от людей, может сделать все или ничего.

Его увенчавшаяся успехом борьба с зависимостью от героина с точки зрения медицинской статистики была обречена на неудачу — из сотни людей справиться с ней удается лишь нескольким. Можно неожиданно почувствовать потребность в кайфе даже спустя десять лет. Рэй Чарльз в течение сорока последующих лет ни разу не употреблял наркотики. В этом фильме есть сцена, которая наверняка Вам понравилась бы. Интересно узнать Ваше мнение, имеет ли она статистико-методическую ценность?

У Рэя Чарльза был свой, наработанный годами способ распознавания привлекательной женщины по изгибам ее ладони. Он брал ее руку в свои и нежно изучал пальцами. Похоже, он ни разу не ошибся. Хотя о вкусах не спорят.

Сегодня я выбралась на «Авиатора» — номинированную на «Оскара» в одиннадцати категориях экранизацию биографии Говарда Хьюза. Вроде все в этом фильме как надо, но все же как-то пресно. Превосходно сыграл Леонардо Ди Каприо, но сам фильм все равно не заводит. Три часа вы наблюдаете за великим провидцем, одержимым мечтами, которые могут прийти в голову лишь избранным. Но в голове остается лишь история сумасшедшего миллионера, наделенного гениальными способностями. И все. Я задумалась: почему? Может, потому что режиссер хотел сравняться с героем фильма? В «Авиаторе» есть сцена, в которой мучимый манией преследования Хыоз сначала по привычке выпивает молоко из бутылки, а потом в нее писает. Но Скорсезе этого не достаточно, ему нужно произвести эффект, и поэтому через мгновение мы видим целый ряд бутылок с мочой. Наверное, хорошо, что не он делал фильм о Рэе Чарльзе.

Фильм, в котором главным является герой. В прямом и переносном смысле слова. Должно быть, именно поэтому из фильма «Авиатор» мы ничего не узнали о матери Хьюза, властной, патологически привязанной к сыну. Связанной с ним чем-то вроде эмоционального кровосмешения. О его неудачных браках мы тоже ничего не узнали. И о том, что первые свои изобретения он сделал, когда ему было десять лет, и что умер он в возрасте семидесяти с небольшим лет в абсолютном одиночестве. Это так не по-голливудски.

С уважением,

МД

Чикаго—Франкфурт, на борту самолета «Люфтганзы», воскресенье, ночь

Малгожата, Вы говорите: Рэй Чарльз…

Я уверен, что он бывал, и притом не раз, в «Blue Chicago». По пути в аэропорт я попросил таксиста-индуса задержаться на минуту у «магазина с музыкой». Там я купил последний диск Рэя: «Ray Charles: Genius Loves Company». В частности, его дуэты с Натали Коул, Норой Джонс, Дайаной Кролл и Ван Моррисоном. Жду не дождусь, чтобы послушать все целиком за бокалом хорошего вина. Фильма пока, к сожалению, не видел. Слишком редко получается теперь выкроить время на кино. Посмотрю сразу же после прилета. Ну, может, не сразу, но в самое ближайшее время. Сразу из аэропорта я помчусь в институт, на работу.

Столько планов по прибытии. Я пока что только час в самолете, а чтобы послушать, а потом и увидеть Рэя, должен благополучно долететь. А в этом я никогда не уверен…

Сижу на месте 18Н в экономклассе «боинга» «Люфтганзы». Подо мною примерно десять километров до поверхности Атлантического океана. За бортом самолета минус 55 градусов по Цельсию, и самолет за час преодолевает около тысячи километров. Такую информацию дал сам командир воздушного судна Шнайдер. Я всегда прерываю текущие дела и внимательно вслушиваюсь в голос командира. Вне зависимости от того, на каких авиалиниях я нахожусь и какая фамилия у командира воздушного судна, говорят везде и всегда почти одно и то же. Я прекрасно знаю, что он скажет, я знаю температуру за бортом лайнера, знаю, с какой скоростью и на какой высоте мы летим. Но больше, чем содержание речи командира, меня интересует то, каким голосом он это скажет. Мне нравится, когда он говорит это спокойным голосом уверенного в себе человека, у которого все находится под контролем. Нравится, когда он говорит внушающим доверие тоном опытного психотерапевта. Меня очень беспокоит, когда я слышу печальный или усталый голос пациента упомянутого психотерапевта. Тогда у меня в голове появляется тревожная мысль, что, быть может, командир переживает как раз свой худший эпизод депрессии и не слишком цепляется за жизнь. Я не хочу (знаю, что это покажется Вам абсурдным и истеричным) умирать из-за чьей-то депрессии…

Я боюсь летать, но, с другой стороны, не могу представить свою жизнь без авиаперелетов. На самом деле, для того чтобы я мог заниматься своим делом, мне нельзя не летать. Я работаю в глобализированной фирме, у которой есть свой наблюдательный совет в Амстердаме и дирекция недалеко от Сан-Франциско. Я работаю в интернациональной команде, готовящей серьезный проект на трех континентах, я провожу отпуска на далеких островах и в последнее время, в связи с рекламной кампанией моих книг, часто езжу из Франкфурта в Польшу. Без самолетов я не смог бы быть в 17.00 в пятницу за компьютером в своем бюро во Франкфурте-на-Майне, в 23.00 — в варшавской гостинице и в понедельник утром, в 10.00, снова в рабочем кабинете во Франкфурте. Я вынужден летать. Если бы не самолеты, я не смог бы оказаться там, где я должен или хотел бы присутствовать. Хоть и летаю часто, но летать боюсь. Каждый раз, когда я занимаю свое кресло в самолете, я отдаю себе отчет, что оказался внутри очень сложного устройства, которое состоит из миллиона разных деталей, и что эти более миллиона деталей должны работать и безукоризненно взаимодействовать. Кроме того, самолет, как сложное устройство, не может обойтись без специальных компьютерных программ, а мне, как информатику, прекрасно известно, что любая компьютерная программа способна подвести, и когда это произойдет — только вопрос времени. Достаточно появиться пограничным условиям, которые не мог предвидеть программист. Кроме того, после 11 сентября в каждом самолете — я уверен в этом — над рядами кресел носится дух какого-нибудь террориста…

Каждый раз, когда я сажусь на свое место и пристегиваюсь ремнем безопасности, я испытываю ощущение частичной, но неизбежной потери контроля над собственной судьбой. Тогда я нетерпеливо жду, пока мы не окажемся на высоте и командир воздушного судна не успокоит меня своим голосом. Раньше я старался успокоить себя сам. Сначала в аэропорту, этанолом, содержащимся в красном вине, потом молитвой, произносимой с закрытыми глазами в момент взлета. Молился я и сегодня. То, что я написал Вам о своем страхе, является, в сущности, актом… смелости. Мужчины, о чем Вы знаете лучше меня, выслушав многих разных мужчин в своем цикле «Мастер и Малгожата[50]», редко признаются женщинам в том, что они чего-то боятся, а другим мужчинам не признаются в этом вообще.

Теперь я больше не боюсь. Я слышу знакомый спокойный шум работы двигателей, нет турбулентности, и мы летим на нужной высоте. Успокоил меня и этанол из аэропорта, и голос командира Шнайдера, и вид улыбающихся стюардесс, и те самые минус 55 за бортом лайнера. Когда что-то в течение продолжительного времени не меняется, мы предаемся иллюзии, что так будет до конца. Я достал ноутбук, в наушниках у меня классическая музыка. Приятный не только для слуха, но и для сердца польский акцент: не только Шопен, но и современный Хенрик Миколай Гурецкий со своей «Маленькой фантазией» в аудиопрограмме на трансатлантических рейсах немецкой «Люфтганзы». Пишу Вам, размышляя о своей молитве во время взлета…

Я молился от страха. В этом нет никаких сомнений. Религия и религиозность очень сильно обусловлены страхом. Я считаю, что ни одна религия не возникла бы, если бы человек не испытывал чувства страха. И не хотел бы выжить любой ценой.

Являются ли потребность и желание выжить главными причинами, в силу которых люди пришли к идее Бога и религии? Если да, то религия не многим отличается от эволюции. Разрешите пофилософствовать на эту тему. Философия и религия соприкасаются друг с другом во многих точках. Но в то же время они существенно отличаются друг от друга. Ошибки в религии очень опасны, тогда как ошибки в философии могут только вызвать смех. У меня для этого есть несколько часов, и я подумал, что, будучи на десять километров ближе к небу, мы могли бы поговорить о религии. Ведь можем, правда?

Иногда я задаюсь вопросом, что было сначала: бог[51] или потребность в боге?

Другими словами: люди создали религию и подчинились ей на основе трансцендентальных знаков, посланных им «сверху» какими-нибудь Яхве, Аллахом, Кришной или Богом? Или скорее — на определенном этапе эволюции человека — возникла потребность выдумать кого-нибудь такого, чтобы сохранить вид? Многие ученые, даже из ортодоксальных атеистов, рассматривающих религию как одну из разновидностей духовного фокуса-покуса, признаются, что без бога и религии люди как вид не смогли бы выжить. Люди, по их мнению, стали людьми, между прочим, еще и потому, что появился некий Главный Моральный Полицейский в виде бога, который свистел и свистит в свой свисток, когда дела выходят из-под контроля человека. Таким образом, человек, постоянно «направляемый» богом, превращался из дикого зверя в моральное животное. Вы помните? Мы уже разговаривали об этом во время обсуждения книги Роберта Райта «Моральное животное».

История народов, племен и родов, которые в ходе эволюции не обнаружили потребности в существовании бога, есть история обществ, которые вымерли в хаосе растянутого во времени группового самоубийства. Идея полезности и даже необходимости феномена бога для сохранения вида — это то, что соединяет стоящих на почве дарвинизма редукционистов и ортодоксальных креационистов с учеными степенями теологических академий, которые, в свою очередь, трактуют дарвинизм как паранаучную выдумку разочаровавшегося английского атеиста. Обвинение Дарвина (если это вообще является обвинением; для меня, например, не является) в атеизме безосновательно. Сам Дарвин за всю свою жизнь ни разу не назвал себя атеистом. Он был скорее агностиком, то есть человеком, считающим, что нет достаточных оснований как принять, так и отвергнуть тезис о существовании бога.

Несмотря на ожесточенность этого противостояния, обе группы соглашаются в том, что бог был и остается нужным человечеству. Согласно креационистам, с первой секунды жизни человека, созданного богом «по образу и подобию своему», согласно неодарвинистам (сам Дарвин никогда не писал об этом), только с определенного момента эволюции человека. Если это так, то, по мысли эволюционистов, это должно каким-то образом отразиться на генах в человеческой ДНК. И в этот момент, вынужден признаться, возникает довольно провокационный вопрос: существует ли ген бога?

Рискну утверждать, что, несмотря на кажущуюся простоту, в этом вопросе нет ни упрощения, ни того, что могло бы оскорбить верующих (к числу которых я причисляю и себя). Если бог существует, то он существовал всегда, это факт, что человеческую трансцендентальность (я намеренно избегаю слова «религиозность»; трансцендентальность — способность человека принимать опыт, имеющий место за границами человеческого разума, а религиозность — это экспрессия религии, которая в свою очередь является доктриной, определяющей отношение человека к sacrum; очень часто sacrum отождествляется с одним богом, понимаемым как трансцендентальное бытие) можно связать с наличием и действием гена или группы генов, ни в коем случае не меняет этого факта. Существует бог, и, возможно, существует соотнесенный с ним ген. Одно не исключает другого. Существование ДНК и генов не ставит под сомнения даже «Радио Марыя[52]». Да и не может ставить, потому что генетике отведено место и она признается учением Церкви, которая спокойно относится к геному и к наследственности. Помню, как в свое время я прочел геологический труд, разрешенный Ватиканом к публикации, в котором рассматривалась проблематика первородного греха и были даны его интерпретации. С определенным радостным удивлением я нашел там такие слова:

«Церковь учит, что передача первородного греха осуществляется через родственные связи. Но речь не о генетическом наследовании: первородный грех не записан в генах человека».

Если Бог создал человека вместе с его ДНК в ядрах всех его клеток, то Он мог ведь в своей премудрости позаботиться также и о том, чтобы закрепить за собой свой собственный ген. С другой стороны, если Бога нет и он на определенном этапе развития был выдуман людьми с целью эволюционного сохранения вида, то тем более трансцендентальность Homo sapiens должна перейти на генетику и естественно, что в определенный момент появится кто-то, кто захочет вычленить этот ген в геноме человека.

И этот «кто-то» появился. Это Дин X. Хамер, молекулярный биолог; он говорит, что «если уж в человеческом сознании есть место для бога, то тем более есть в нем место для понятия гена бога». Д-р Хамер руководит сектором структуры и регулирования генов в биохимической лаборатории Национального института рака (США). Он занимается, в частности, тем, что меня давно уже интересует: (био)химией вожделения. Его (и журналиста Питера. Коупленда) противоречивую (не для меня) книжку «The science of Desire: the Search for the Gay Gene and the Biology of Behavior» («Наука желания: в поисках гена гомосексуальности и биологии поведения»), отмеченную в 1994 году престижной «The New York Times», я читал пару лет назад. Теперь же, в 2004-м, в США появилась новая книга Хамера, еще более «противоречивая»: «The God Gene: Plow Faith is Hardwired Into Our Genes» («Ген бога: как вера встроена в наши гены»). Десять лет назад Хамер локализовал «ген гомосексуальности», теперь он сделал это с тем, что назвал «геном бога». У немцев есть такой фразеологизм «Es ist echt ein Hammer», что в вольном переводе гласит: «Это столь же истинно, как удар молотом». Д-р Хамер ударил очередной раз. Он не дает (по крайней мере мне) забыть о себе. И стоит за этим наука, результаты многолетних напряженных исследований и очень серьезная организация, в которой работали и работают нобелевские лауреаты. Вчера под утро, по возвращении в гостиницу из «Blue Chicago», мне не хотелось спать. Сначала блюз, а потом Хамер. Необычная ночь…

Так где же он, этот ген бога, и что из себя представляет?

Я подумал, что буду продолжать эту захватывающую тему на земле, после приземления во франкфуртском аэропорту. Командир Шнайдер включил сигнал «пристегнуть ремни» и объявил спокойным голосом, что мы входим в зону турбулентности. Я боюсь «зон турбулентности». Выключаю ноутбук и стараюсь переждать турбулентность. Попросил стюардессу принести мне маленькую бутылочку бордо. Гены генами, но за вином со страхом приближающейся турбулентности удается справиться значительно легче. Может, за это тоже отвечает какой-нибудь ген…

Привет с надатлантических просторов,

ЯЛВ

Варшава, понедельник; как обычно, поздний вечер

Пан Януш,

я обожаю летать на самолете, хотя каждый раз, пристегивая ремень безопасности, я проверяю, висит ли у меня на шее золотая цепочка с бирюзой, которую в нашей семье носили все женщины. Тогда меня не покидает ощущение — может быть, наивное, — что и на этот раз она убережет меня от всех турбулентностей. Я летаю и раньше часто путешествовала самолетом, но лишь однажды, когда после взлета погасла лампочка «пристегнуть ремень безопасности», вдруг раздался громкий голос стюарда: «Немедленно займите свои места», у меня замерло сердце. Не нужно было слов, мы взялись с Дирком за руки и были уверены в том, что это конец. Единственная мысль, которая тогда пришла мне в голову, что я еще из франкфуртского аэропорта позвонила своим родителям. Они знали, где я. Должно быть, я тогда была близка к состоянию парализующего страха, который испытали все, кому не удалось благополучно приземлиться. Это одновременно поражающая и сладостная слабость. Ты еще есть, и тебя уже нет. Я, как и Вы, и как миллионы пассажиров, вслушиваюсь в голос пилота, приветствующего пассажиров перед полетом. Напряженный? Новичок или бывалый? Однажды, когда я летела очень далеко, на север, мне на мгновение показалось, что затихли все двигатели. По лицам обслуживающего персонала я поняла, что мне показалось. Не знаю, слышали ли Вы о крушении самолета, случившемся несколько лет назад, в котором погибла не одна сотня человек, летевших из Нью-Йорка в Париж. На том самолете должна была лететь одна из девушек, принимавших участие в конкурсе «Мисс Польша», но она опоздала на рейс. Счастливая, правда? Но ненадолго. Вскоре ее зарезал неизвестный обожатель на одной из вроцлавских улиц. К чему я клоню? Человек предполагает, а Бог располагает. Банально, но так. Во время полета нужно расслабляться. Моя знакомая, которая вообще могла бы не выходить из самолета, говорит, что бояться нечего — пилот тоже хочет приземлиться. А если вдруг не хочет? Но здесь уже начинается Камю и экзистенциально-алкогольный душевный разлад литературных героев.

Результатом моей многолетней журналистской деятельности и бесед с мужчинами стало наблюдение, совершенно отличающееся от того, о чем пишете Вы. Сейчас стало модно или, как говорят, прикольно признаваться в собственных страхах, опасениях и неуверенности. И не на кушетке у психотерапевта, а перед всей Польшей. В результате уверенный в себе во всех жизненных обстоятельствах телевизионный герой превращается в неспособного к размышлениям кретина и перестает интересовать даже тех женщин, которые еще недавно мечтали опереться на его сильное плечо. В эмоциональной сфере в моде все больше сомнения, а не стопроцентная уверенность.

Не всегда поставленный диагноз бывает правильным. Рассказ о человеческой жизни может быть как коротким, так и длинным, кому как нравится, — заинтриговывает читателя в «Элементарных частицах» Мишель Уэльбек. История каждого из нас может быть грустной или веселой, выдуманной или правдивой. Сочиненной с прицелом на литературу или прожитой здесь, сейчас, по-настоящему. С одним «но»: властью в данном случае обладает тот, кто решает, какую историю о себе он хочет рассказать. К примеру, героини «Элементарных частиц» посредством ангора выбрали жизнь неудавшуюся. Одинокие, озлобленные, меланхоличные, не желающие смириться с уходящим временем. Ничего им не удается. Ни любовь, ни работа, ни дети. Они зависят от мужских экзистенциальных драм и являющихся их следствием развязок. Они плохо кончают. Уэльбек именно так, безнадежно, видит судьбу женщин, особенно поколения шестьдесятых годов. Он выставляет им счет за равноправие, следствием которого является то, что они «старятся в одиночестве, их влагалища виртуально мертвы». Это не единичная судьба, по мнению писателя, это биография целого поколения. Свободная любовь, противозачаточная пилюля, разнузданный эротизм, никаких ограничений и пустота. Что-то пошло не так, но почему? Потому что мужчины долго стеснялись задуматься над своей судьбой. А женщины не представляли себе иной жизни, кроме той, что основывается на посвящении другим. Ну и что с того, что когда-то у них были дерзкие мечты и смелые амбиции, раз и тогда было понятно, что они появились на свет для того, чтобы украшать жизнь мужчин. Нянчить; обслуживать и очаровывать их. Как можно дольше. В результате, в то время как мужчины концентрировались на собственной душе, для женщин первостепенную ценность представляло тело. До сих пор самые большие стрессы женщина испытывает, «когда она переворачивается на живот, потому что заметно, что у нее целлюлит, и когда она ложится на спину, потому что видно, как обвисла ее кожа». В отличие от нее мужчина может спокойно переворачиваться с боку на бок, потому что у него нет целлюлита, зато есть эрекция, которая делает его господином и властителем. Властителем женщины. Самой коварной конкуренткой которой является молодость. Культ молодости стал смертельно опасным для женщин. Молодые влюбляются, а старые расстаются — такова истина, напоминающая навязчивую рекламу, проникшую в сознание современных людей. «Женщины принимают транквилизаторы, занимаются йогой, ходят к психологам; они доживают до глубокой старости и тяжко страдают. Выставляют на продажу ослабевшие, обезображенные тела, сами это сознают и терзаются. И все же продолжают в том же духе, так как не в силах отказаться от надежды быть любимыми». А стареющие мужчины? Они удовлетворены тем, что имеют. Уэльбек все же нас обнадеживает, не все потеряно — «женщина и после определенного возраста всегда может переспать с мужиком, но стать любимой она никогда уже не сможет». Таковы мужчины, вот и все, — откровенно заявляет писатель. Эту истину учли эмансипированные женщины. С тех пор в судьбе каждой «нормальной» женщины мужчина должен быть дополнением к жизни, а не ее целью. Но, чтобы прийти к такому «здоровому образу жизни», женщина должна вести себя в жизни «по-мужски». Сначала учеба и хорошие отметки на экзаменах, потом профессиональная карьера. В свободное время спорт. В этой иерархии свидания — это всего лишь приятное времяпрепровождение. И ничто иное. В любом случае ничто такое, что могло бы усложнить женщине жизнь. Но, по мнению Уэльбека, женщинам этого недостаточно. Берясь за жизненные перестановки, они, несчастные, автоматически «отрезают себя от счастья», и «им остаются лишь воспоминания». А все из-за этих феминисток — «эти шлюхи беспрерывно болтали о мытье посуды и разделении обязанностей, они буквально одержимы мытьем посуды. За несколько лет им удается превратить мужиков из своего окружения в бессильных брюзжащих невротиков». Вот видите, пан Януш, какое разрушительное воздействие может оказать на психику выполнение домашних обязанностей. А поскольку мужчина с тряпкой выглядит отталкивающе, ничего удивительного в том, что феминистки стали оглядываться по сторонам в поисках очередного кандидата на перевоспитание. «И тогда они, как правило, начинают испытывать ностальгию по мужественности. А в итоге вырисовывается такая картина: они посылали к черту своих мужиков и допосылались: теперь их по полной программе отымеют какие-нибудь дебильные мачо а-ля латино». Просто и логично? Но будущее, как утверждает Уэльбек, как и прежде, принадлежит женщинам. И теперь уже ясно, почему дочери феминисток поколения шестидесятых годов заставляют «дебильного мачо а-ля латино» вытирать пыль и готовить курицу. Каждый день, а не по праздникам. И только после того, как настоят на своем, то есть превратят, как и их матери, брутального парня в ручного, «они дадут сделать себе ребенка и примутся варить варенье». При этом рассказ о человеческой жизни может быть как коротким, так и длинным, кому как нравится. Ведь мы сами его авторы.

И вот еще что: должна Вас огорчить, поскольку меня совершенно не интересует биохимия желания, меня интересует только тот, кто у меня его вызывает. Гены генами, но одно не вызывает сомнения: если желание умирает, то раз и навсегда. Возможно, именно в этом и заключается его разрушительная, демоническая сила.

С уважением,

МД

P.S. Уэльбека называют Гарри Поттером для взрослых. Не напоминают ли его рассуждения… как бы это сказать… детские или, может быть, мысли человека, впавшего в детство?

Франкфурт-на-Майне, вторник, вечер

Пани Малгожата,

я подумал, что, прежде чем я вернусь к теме гена бога, я подвергну себя тесту. Мне было интересно, насколько я сам трансцендентален и в какой степени подвержен или склонен к душевному подъему или экстазу, связанному с религией. Вы тоже можете проделать этот тест. Достаточно приобрести интересную книгу Роберта Клонингера «Feeling Good: The Science of Well-Being» («Хорошо себя чувствуя: наука быть довольным жизнью»).[53] Клонингер, психиатр из Университета Вашингтона в г. Сент-Луисе (Миссури, США), разработал вместе со своей командой подробный психологический тест, позволяющий измерить, в частности, способность человека к самостоятельному (без помощи священников и церкви) выходу на более высокий уровень восприятия. Лица с сильно выраженной этой способностью также в высокой степени подвержены влиянию религии. У меня получилось из этого теста, что я «очень скептичен и неподатлив, когда дело касается создания в себе трансцендентного сознания». Я получил минимальное количество очков из того, что можно получить. Другими словами, я, по мнению Клонингера, абсолютно не подвержен религиозному воодушевлению. Означает ли это, что я не несу в себе гена бога? А может, этот ген во мне есть, но не проявляет активности? Или, может, это означает то, что меня больше, чем гены, сформировали (если речь идет об экспрессии и переживании религиозных чувств) воспитание и опыт, вынесенный из моего отношения к миру, в котором я живу? Как Вы думаете, получил бы Кароль Войтыла[54] максимальное количество очков в тесте Клонингера? Может, именно прожитая мною жизнь сформировала у меня определенный способ мышления? Так утверждают, например, атеисты и агностики. По их мнению, все без исключения мы родимся как атеисты и невозможно подозревать новорожденного, что он прибывает в этот мир с некоей встроенной естественной религиозностью. И что интересно, Хамер признается в том, что он атеист…

После этой рефлексии позволю себе вернуться к нашему разговору и к гену бога, вычлененному Хамером. В эксперименте Хамера более тысячи мужчин и женщин прошли тест Клонингера. Кандидаты, показавшие крайние, то есть лучшие и худшие, результаты в этом тесте, то есть наиболее и наименее трансцендентальные, были помещены в так называемую целевую группу, геном которых и изучался. Исследование генома всех участников эксперимента на этом этапе растянуло бы в силу технических сложностей этот эксперимент в бесконечность. Я говорю «на этом этапе», потому что убежден, что всего через несколько лет прибор с тестом, расшифровывающий геном, станет таким же распространенным, как и тест на беременность. Капля крови на сенсоре прибора теста ДНК, прибор подключен к компьютеру на столе, и через несколько минут, а может даже и секунд, в какой-то файл записывается карта генома. Потом этот файл переносится на CD и прячется в коробку, где хранятся свидетельство о рождении, свидетельство о браке, аттестат зрелости. Так будет, увидите.

Далее Хамер, чтобы избежать исследования всех генов (считается, что у человека около 35 тысяч генов), у каждого из выделенной группы составил список девяти генов, которые у нейробиологов считаются генами, играющими главную роль в выработке так называемых моноаминов. Эти относительно простые химические соединения (пептиды) в больших количествах присутствуют в мозге человека и отвечают за такие основные жизненные функции, как регуляция настроения или моторика. К их числу относятся также известные с первых страниц самых разных, не обязательно научных, изданий: серотонин, допамин и норадреналин. Моноамины, о чем нам давно известно, являются такими соединениями, концентрация которых подвержена резким изменениям у тех, кто находится в состоянии экстаза, под воздействием LSD, магических грибов или пейотля (Lofofora Wiliamsii), наркотика, содержащего мескалин, получаемого из сока определенного вида кактуса и употребляемого мексиканскими индейцами во время спиритических сеансов и… религиозных церемоний уже тысячи лет.

Люди на самой заре истории подхлестывали наркотиками свои трансцендентальные состояния, связанные с религией. Если что-то длится с эпохи неолита, то есть примерно уже десять тысяч лет, то можно предположить, что это отнюдь не феномен культуры, а нечто, встроенное в природу человека, то есть в его… геном. Отслеживая историю наркотиков, можно прийти к выводу, что не было такой культуры, в которой какое-нибудь дурманящее вещество (подхлестывающее действие моноаминов в мозге) не было известно и использовалось в религиозных или культовых обрядах. На клинописных табличках шумеров (шесть тысяч лет тому назад) упоминается опиум, главный компонент которого, обусловливающий психотропное действие, — морфин. Шумеры применяли опиум, в частности, для вхождения в состояние религиозной эйфории. Отвар мухомора красного (Атапita muscaria) применялся как психотропное средство уже десять тысяч лет тому назад (неолит) во время ритуальных церемоний, устраиваемых представителями великих культур Востока: у индусов это была сома, у зороастрийцев — хаома. Древние греки применяли алкоголь в культовых целях во время дионисийских обрядов. Имеющий психотропное воздействие ибогаин, получаемый из корня африканского растения (Tabernathe ibogo), применялся племенем фанг в обрядах синкретической религии бвити в Центральной Африке. Впрочем, ибогаин широко применяется там до сего дня. Галюциноген, содержащий псилоцибин и псилоцин, получаемый из гриба Psilocybe mexiсапа и Stropharia cubensis, применяли во время своих религиозных церемоний приверженцы культа журемы на востоке Бразилии. Получаемые из стеблей индийской конопли (Cannabis sativa) гашиш и марихуана были известны в Китае и Средней Азии уже пять тысяч лет тому назад. Позже гашиш и марихуана распространились на страны исламской культуры, в которых существует запрет на алкоголь. История наркомании, служившей сначала магии, а потом религии, как Вы можете заметить, очень длинна, а шаманы, маги и жрецы — первые знатоки механизмов химии эмоций. Возможно, они чувствовали, что Бог находится в генах, и хотели с помощью химии сделать эти гены активными? Факт остается фактом: моноаминам в религиозно восторженном мозгу помогали химией с самых ранних лет. В середине 60-х годов XX века врач и теолог Вальтер Панке из знаменитого Гарварда вернулся к псилоцибину (Psilocybe mexiсапа). Он уговорил студентов своего семинара на интересный эксперимент. Половина группы перед мессой проглотила псилоцибин. Потом в течение двух с половиной часов вся группа слушала проповедь, религиозную музыку и все молились. После мессы принявшие псилоцибин говорили о небывалых ощущениях трансцендентального единства, восторга и триумфа любви. Восемь из десяти студентов, принявших наркотик, подтвердили, что ощутили не испытанное ими до сих пор приближение к Богу.

Знали об этом и первые психиатры, психотерапевты и психологи начала XX века, которые частично брали на себя роль шаманов и гуру. Именно так охотно и даже кичливо именовал себя Зигмунд Фрейд, родоначальник современного психоанализа. Его отношение к верующим ничем не отличалось от его отношения к психически больным. Фрейд говорил, что религия — это «всеобщий навязчивый невроз человечества». Люди предпочитают болеть распространенным социальным неврозом под названием «религия», чем страдать по причине собственного невроза. Главным образом потому, что первый — ненастоящий, а значит — неопасный. Он сам когда-то написал, что «религия — это мираж, а силу свою она черпает из готовности приспособиться под наши инстинктивные, направляемые желанием рефлексы». Фрейд не скрывал своего желания заменить религию психоанализом, так же как в свое время религия заняла место магии. Смотришь иногда на некоторых психотерапевтов и думаешь, что они разделяют желание Фрейда…

Вернемся, однако, от истории к современности и гену бога. То, что заметил Хамер и его команда во время изучения отобранных девяти генов, можно смело назвать «счастливой случайностью». Без малейших колебаний удалось констатировать, что ген, известный как VMAT2 (надеюсь, что когда-нибудь гены назовут так, чтобы нормальный человек мог по названию определить, о чем речь) и отвечающий за транспортировку моноаминов, у лиц с самым высоким результатом в тесте Клонингера (то есть у самых религиозных) иной, чем у получивших в этом тесте наименьшее количество баллов (таких, например, как я). Различие в этом гене состоит в замене одного принципиального основания (как Вам известно, их всего четыре: Аденин, Гуанин, Цитозин и Тимин, и отсюда карта генома — это цепочка из примерно трех с половиной миллиардов букв АТГАЦАГГ… и т. д.): у «религиозных» в одном месте гена VMAT2 вместо аденина (А) был цитозин (Ц). Согласитесь, что изменение небольшое. Если принять во внимание, что геном человека содержит примерно три с половиной миллиарда оснований А, Ц, Т и Г. Что ж, три с половиной миллиарда — цифра большая. Если представить себе одно основание длиной в один миллиметр и выстроить все их вплотную одно за другим, то геном человека растянулся бы, как река Дунай. А это очень длинная река…

Тут же возникает вопрос, кто здесь мутант. Получает ли ребенок с цитозином в одной точке VMAT2 по сравнению с ребенком, у которого в этой точке аденин, большие шансы стать папой римским? Достаточно ли методами молекулярной инженерии заменить А на Ц для того, чтобы обнаженная девушки с разворота «Плейбоя» сразу облачилась в монашеское одеяние, почувствовала религиозное призвание и решила уйти в монастырь? Я понимаю, что я провокационно заостряю и упрощаю проблему. Даже Хамер не думает, что только один ген может предопределить чью-то религиозность. Догмат «священной триады»: «один ген — один белок — одна жизненная функция», в последние годы был решительно опровергнут самими генетиками и молекулярными биологами. Чаще всего иа ход жизненных процессов оказывает влияние множество генов. А на нечто столь сложное, как вера в Бога, могут оказывать влияние сотни или даже тысячи генов. Тем не менее, говорит Хамер, открытая им связь между геном транспортировки моноаминов и верой не подлежит сомнению, то есть если у верующих и существует некий доминирующий ген, то это VMAT2.

Здесь я дополню слова Хамера данными из исследований, проводившихся в последнее время на однояйцевых близнецах, разделенных сразу после рождения (то есть каждый из них формировался под воздействием своей, отличной от близнеца, среды). У однояйцевых близнецов, как ни у кого другого, есть много общих черт, но есть и много существенных различий. Одни становятся юристами, в то время как другие ожидают исполнения приговора в камерах смертников. Но единственное у таких близнецов общее — их одинаковая интенсивность веры: они либо ударяются в религиозные церемониалы, либо в атеизм. Не считаете ли Вы это поразительным?

Что было вначале — бог или потребность в боге? По-моему, Хамер своими исследованиями многое сделал для ответа на этот вопрос. А как думаете Вы? Что было вначале?

Надеюсь, что не наскучил Вам своей генетической теологией или теологической генетикой…

С уважением и сердечным приветом,

ЯЛВ

P.S. А в Бога-то Вы верите?

Варшава, среда, вечер

Пан Януш,

да, я верю в Бога и в то, что Он мудр, добр, внимателен и терпелив и все обо мне знает, и Ему вовсе не нужна моя исповедь. Поэтому мне не нравится, когда кто-то афиширует свою набожность, считая, что признание в совершенных грехах перед ксендзом разрешает совершение других до очередной исповеди и так далее. Каждый из нас верит во что-то или кого-то, кто освобождает нас от страха, превращающего нашу жизнь в муку. Никто из нас не хочет быть распятым, даже если нам пообещают, что страдания облагораживают и что потом будет легче попасть на небо. В награду за страдания. Помню свой разговор с Ромой Лигоцкой,[55] которая опровергла это утверждение. Страдание не делает нас лучше. Оно только некоторым из нас — возможно, благодаря генам, о которых Вы пишете, — дает шанс заглянуть вглубь себя. После чего возникают умные книги и проникновенные песни. Большинству из нас страдания не приносят ничего хорошего, напротив, рано или поздно они превращают нас в людей обиженных, психически покалеченных и эмоционально опустошенных. Мы ищем Бога в моменты глубочайшего отчаяния. Когда мы счастливы, мы вспоминаем о нем гораздо реже. Если вообще вспоминаем. Церемония первого причастия, которую мы устраиваем нашим детям, своей роскошью должна поразить соседей. Венок, украшающий во время венчания голову невесты, не являющейся девственницей, Богу, судя по всему, не мешает. Все напоказ, ничего для души.

Как-то вечером я сидела в одном из жолибожских[56] костелов, потому что не могла в тот момент быть в другом месте. Что-то тянуло меня к алтарю, у которого не раз стоял ксендз Попелушко.[57] В тот день я метафизически чувствовала присутствие дорогого мне человека, Эдварда Венде,[58] ушедшего в мир иной. Разве это не подтверждение тому, что нужно верить в Бога? Люди входили и выходили, но царившая в костеле тишина производила впечатление, что стены отражают их мысли. В тот момент каждый из нас почувствовал, что нет ничего выше религии. Она надо всем. «Когда-нибудь придется ответить за все, за все. Неизбежно. А ты все откладываешь: в чем-то ошибался, кому-то остался должен, перед чем-то струсил, в чем-то виноват, — но за все это однажды придется отчитаться. Поэтому неустанно работай над своей душой, ты ведь нe безгрешен. А когда поведут тебя на костер, повторяй про себя: я невиновен, и все же я виновен. И рассчитайся добровольно, прежде чем они потребуют этого от тебя, не медли, и если ты это сделаешь, люди будут тебя уважать». Этими словами Шандора Мараи[59] тоже можно ответить на Ваш вопрос о моей вере в Бога.

С уважением,

М.

Франкфурт-на-Майне, четверг, днем

Малгожата,

Вас никогда не поражала мысль, что жизнь — она только одна? И если бы вдруг пришлось умирать, стали бы Вы задавать себе такие, например, вопросы:

— Достаточно ли часто я смеялась?

— Достаточно ли часто я плакала?

— Достаточно ли часто я танцевала, работала, отдыхала?

— Достаточно ли много прочла я книг?

— Достаточно ли много выпила я соленой воды, купаясь в море?

— Достаточно ли много голубизны неба было в моих глазах?

— Достаточно ли часто я босиком ступала по росе на лугу?

— Достаточно ли я любила и достаточно ли я была любима?

— Достаточно ли я…

Вам приходится иногда думать о конце своей жизни и задаете ли Вы себе такие или подобные вопросы? Вчера меня совершенно неожиданно спровоцировали задать их себе…

Вчера у моей немецкой коллеги Сандры был день рождения — тридцать пять лет. Она приготовила несколько тарелок салата, заказала на фирме несколько коробок фантастически красочных бутербродов, привезла восемь ящиков холодного шампанского и повесила под потолком зала для семинаров несколько цветных шариков. Утром разослала по внутрифирменному Интранету мэйлы с приглашением и в 16.00 уже ждала своих гостей (на нашей фирме можно организовывать «частные встречи» только после 16.00). Пришли все. Кто-то на пять минут, кто-то на пять бокалов, кто-то, чтобы хорошенько поесть. Те, кто любил Сандру, остались до конца. Я очень люблю ее. Я остался до самого конца. Когда все уже вернулись к себе в кабинеты или к себе домой, мы остались одни, вдвоем, и разговаривали, поедая бутерброды с икрой, запивая их шампанским. Именно тогда, во время нашего разговора, Сандра в моем присутствии вслух задавала себе эти вопросы. Это наверняка из-за дня рождения. «Как думаешь, число тридцать пять какое-то исключительное для женщины? Или каждое число больше тридцати является для женщины поводом для грусти и философских размышлений о быстротечности жизни? Как ты считаешь?»

Типичная немка не задавала бы даже себе таких вопросов в присутствии коллеги по работе. В Германии немки и немцы с коллегами по работе, как правило, не разговаривают о своих убеждениях, о религии, которую исповедуют (и на которую идет часть налогов), о партии, за которую голосовали на последних выборах, об отношении к гомосексуализму или к абортам. Тем более не задают вопроса типа «достаточно ли я люблю и достаточно ли я любима?». Но Сандру не назовешь типичной немкой. Она очень красива, у нее кандидатская по маркетингу и татуировка на спине. Летом, когда жарко, она ходит по коридорам бюро босиком и с легкими цветастыми юбками носит обтягивающую майку, выгодно выставляющую на всеобщее обозрение грудь и татуировку. Мне нравится смотреть на нее. Больше, когда она стоит ко мне лицом, хотя и татуировка тоже интересна, особенно когда спина загорелая. Кроме того, у Сандры художественные наклонности, и в свободные минуты она пишет абстрактные картины, которые наша фирма согласилась вывесить в коридоре. Как-то раз она призналась мне по секрету, что хотела бы написать книгу и что даже «носит ее в себе», только пока еще не хватает смелости «выпустить ее из себя в мир».

Думаю, что начиная с определенного числа прожитых лет каждый «круглый» день рождения тормозит человека. А некоторые дни рождения тормозят очень сильно. Когда я отметил свое тридцатилетие (в Польше), то в течение двух недель пребывал в состоянии, которое можно сравнить с депрессией. Мне казалось, что за мной уже больше трети жизни, а я не достиг даже тысячной доли из того, что хотел достичь. У меня было ощущение провала. Но что интересно, в день моего сорокалетия (в Германии) я ничего подобного не испытывал. У меня и здесь было ощущение, что я постоянно нахожусь ниже одной трехсотой в реализации своих планов, но это не вызывало во мне никакой затяжной грусти или меланхолии.

И только когда мне исполнилось сорок четыре года, совершенно без рационально обоснованной причины меня охватило парализующее предчувствие приближающейся смерти. Это предчувствие, наверное, самое точное описание так называемого кризиса среднего возраста у мужчины. Мы все еще участвуем в крысиных бегах, но внезапно до нас доходит, что медали-то все уже розданы и у нас нет шансов взойти на пьедестал. Мы бежим, все отрывистее дыша, но все равно медленнее, чем наши желания. Я помню, как я не хотел смириться с этим. В определенном смысле из-за этой своей непримиримости я и начал писать «Одиночество…».

Сандру ее тридцать пятый день рождения тоже тормознул. Она думала в этот день, между прочим, и о том, хочет ли она хоть что-то изменить в своей жизни и есть ли у нее на это время. Если я задаю себе такие же вопросы, как Сандра вчера, это значит, что я не уверен, что жизнь, которой я живу, лучшая из возможных. Именно так вчера я и понял, разговаривая с Сандрой под шампанское и бутерброды с икрой. Дольше остальных мы разбирали вопрос про любовь:

Достаточно ли я любил/-а и достаточно ли я был/-а любим/-а?

Сандра утверждает, что любит своего мужа, но, несмотря на это, вся в сомнениях и превращает эти сомнения в вопросы: «На самом ли деле этот мужчина самая большая моя любовь? Не упустила ли я, оставаясь с ним, какой-то другой, большей любви? Если пропадает восхищение кем-то после десяти лет совместной с ним жизни, означает ли это, что теряется также кусок любви к нему? Да и делится ли любовь на куски? Или когда начинаешь мириться с его недостатками, которые не замечала раньше, — является ли это доказательством любви (принимаешь человека таким, каков он есть, целиком), или это всего лишь компромисс и доказательство смирения с судьбой во имя привязанности, уважения и некогда произнесенных обетов? Не есть ли это просто удобство и привычка? Или простой страх перед переменами? Не надо ли в жизни, как на рабочем столе, время от времени наводить порядок и переставлять все? А может, жизнь следует переживать частями, отрывками и на каждом отрывке „самая большая любовь“ означала бы кого-то другого? А может, мужчины именно так и живут, обменивая на разных отрезках своей жизни женщин на более молодых? Что это вообще такое — „большая любовь“? Это тот, кого ты любишь, или тот, кого бы ты хотела любить? А стоит ли вообще задавать себе такие вопросы, когда появляются морщины, тридцать пять лет и все меньшие шансы какой-то другой любви, не говоря уже о „большой любви“?!»

Сегодня утром я встретил Сандру в коридоре. Я смотрел на нее немного по-другому. У нее очаровательные мимические морщинки вокруг глаз. Все из-за улыбки, которая редко покидает ее лицо. И сегодня она тоже была улыбчивой и радостной. Как всегда.

Сердечный привет,

Януш Л.

Варшава, пятница

Пан Януш,

на все вопросы, которые Вы задали мне накануне, отвечаю коротко: я, должно быть, как и каждый из нас, почти всего в жизни испытала слишком мало. На этом и основывается сожаление об уходящем времени. Только некоторые счастливчики могут сказать: я ни о чем не жалею, у меня всего было вдоволь, и все по высшему разряду. С другой стороны, если я часто задаю себе этот вопрос, не значит ли это, что у меня еще осталось желание жить? Искренне и громко смеяться, и не важно, что порой без причины. Сандра, о который Вы написали, оказалась в ситуации, сформулированной феминистками так: каждая женщина после тридцати впервые задает себе вопрос, что она собой представляет.

Эта в некотором смысле условная дата вовсе не должна вызывать философские размышления, но может дать шанс привести свою жизнь в порядок (а как же иначе: где женщина, там и наведение порядка) или радикально ее изменить. Это просто, поскольку в возрасте тридцати лет женщина обладает множеством преимуществ: она молода, но уже знает, чего она хочет от отношений с мужчиной, и — если не сидела сложа руки — к тому же независима. Может сама о себе позаботиться. Как написал мой любимый Эрнст Юнгер, «жизнь — это всего лишь место для жизни, это лишь поле битвы, на котором идет борьба за жизнь. Это на скорую руку возведенный форт на внешней стороне цитадели, в которую мы отступаем в смерть.

Таким образом, цель жизни заключается в том, чтобы понять, что есть жизнь. Это хотя и не меняет абсолюта, как считают священники, но помогает при переходе в мир иной. Ставки, на которые мы играем нашими жетонами, поразительно высоки, Мы похожи на детей, которые играют зернышками фасоли, не подозревая, что в каждом из них заложено майское или апрельское чудо». Можно ли представить себе более прекрасный призыв принять и полюбить себя, да еще в выбранной самим собой жизни?

Кстати, читая Ваши описания и наблюдения зa женщинами, я поймала себя на мысли, что Вы единственный из не моих мужчин, который относится к сексуальности, эротизму и физическому аспекту женщины без сексизма. Даже когда Вы пишете, что любите смотреть на красивую грудь Сандры, Вы не забываете упомянуть ее кандидатскую степень в области маркетинга. Вы просто описываете ее такой, какая она есть. У нее красивое тело и замечательный ум.

И еще я считаю, что в наших отношениях с мужчинами вопрос о температуре чувств является одним из самых коварных и опасных. Он является ловушкой именно для тех женщин, которые требуют от мужчины температуры кипения, а этого делать не следует. Теплоты им недостаточно, но если бы они раньше прислушались к советам опытных людей, то узнали бы, что ничто так не укрепляет любовь, как покой и убеждение в том, что даже самые горячие и свежие чувства со временем охладевают.

Когда я была девочкой, мой отчим любил говорить: «Моя дочь любит сильно, но недолго». Я остаюсь себе верна и по-прежнему не задаюсь вопросом, на всю ли это жизнь, и, может быть, поэтому не испытываю страха перед одиночеством. И наверняка потому, что уже перешагнула так пугающий нас сегодня тридцатипятилетний рубеж и установила с жизнью партнерские отношения. Независимость поможет мне в любви. И тогда можно будет любить так долго, как захочется, и кого захочется и совершенно бескорыстно, потому что по собственному выбору. А кроме того, любовь (для меня) — это неустанная борьба, не совместимая с покоем. Трудно, но в этом нет ничего невозможного.

С уважением,

М.

Франкфурт-на-Майне, суббота, вечер

До сих пор он единственный в мире энтомолог (исследователь насекомых), о котором поют песни (написанные звездой Бродвея Коулом Портером). Кое-кто считает его «освободителем», другие — «гениальным и отважным первопроходцем», а третьи — «отвратительным извращенцем», который с помощью «помоечной науки оправдал дегенерацию человека». Но несмотря на это, а может, и благодаря этому Альфред Чарльз Кинси остается до сего дня одной из наиболее влиятельных личностей в культурной истории Соединенных Штатов и самым известным и противоречивым сексологом в истории человечества. Благодаря именно его исследованиям, балансирующим на грани помешательства и попыток разрушения самых больших табу, а также благодаря его смелости мир узнал, что почти все мужчины занимаются онанизмом, что женщины достигают пика своей сексуальной активности в возрасте тридцати пяти лет и что гомосексуализм вовсе не какая-то маргинальная аномалия «одного на миллион». Когда он опубликовал результаты своих исследований (1948 год — первый доклад, 1953 год — второй доклад), он сделался мишенью для едких и крайне грубых нападок Церкви, политиков, юристов, СМИ, педагогов и даже коллег-ученых. Он был предан анафеме, подвергнут остракизму, облит грязью, вписан в самые черные списки анархистов, коммунистов и слуг дьявола. В пуританской американской прессе появились даже призывы лишить его гражданства США и навечно изгнать из страны. Сегодня о Кинси поют песни, пишут книги, а в последнее время даже сняли фильм.

Несколько дней тому назад, во время последнего посещения Нью-Йорка и Чикаго, я не мог избежать (да и не хотел, потому что Кинси интересует меня с давних пор; я даже включил отрывок доклада Кинси в свою книгу «Одиночество в Сети») жаркой дискуссии о только что вышедшем на экраны американских кинотеатров фильме «Кинси». Режиссер и сценарист в одном лице — Роберт Кондон (фамилия совершенно случайна в данном контексте) исследовал все возможные (их было несколько) биографии Кинси, пригласил звезд американского кино (Лайэм Ниссон в заглавной роли) и в двухчасовой картине рассказал о жизни и работе исследователя насекомых, которому шеф, ректор Университета Индиана, в один прекрасный день в 1938 году поручил (вдохновленный проектом, финансируемым Фондом Рокфеллера) заняться научным анализом сексуального поведения американского общества.

Сегодня, в начале XXI века, через более чем пятьдесят лет после последнего докдада Кинси («О сексуальной жизни женщин», 1953 год), даже фильм о нем будит противоречия и хор голосов протеста. Члены двух крайне консервативных общественных организаций США — «Catholic Outreach» и «Focus on Family» — выступили с массовыми апелляциями в суд с целью не допустить фильм в прокат и нападают на режиссера, в частности, за «распространение порнографии и публичную агитацию в пользу гомосексуализма».

Что же такое исследовал и опубликовал Кинси, что даже много лет спустя после «детей-цветов», Вудстока и сексуальной революции конца 60-х, после стихшей волны порнографии, под громкое и тихое приятие гомосексуальных супружеских пар в некоторых европейских государствах, после революции, которую вызвала противозачаточная таблетка (появившаяся в аптеках в 1960 году), и после истерии со СПИДом 90-х годов XX века все еще существуют люди, которые выходят с транспарантами на улицы американских городов, раздают пропагандистские листовки, в которых Кинси назван сатаной, и призывают к бойкоту фильма?

Ничего великого и революционного. Вместе со своими сотрудниками Кинси опросил более двенадцати тысяч мужчин и женщин (разных возрастов, рас, уровней образования, рода занятий, религиозных убеждений и т. д.), задавая им от трехсот до пятисот вопросов. Далее он тщательно изучил ответы на вопросы анкет, упорядочил их и сопоставил, а потом прокомментировал. На это ушло семнадцать лет его жизни, заполненных тяжелой, кропотливой работой (ведь тогда не было не только общедоступных компьютеров, но и простых калькуляторов).

Я задал себе труд (800 страниц!) прочитать в оригинале один из докладов Кинси. Первый, датированный 1948 годом, «О сексуальном поведении мужчин». Позволю себе теперь, в соответствии с моей собственной тематической классификацией, привести нечто вроде резюме того, что я прочел:

Онанизм:

88 % женатых мужчин в возрасте 16–20 лет (возраст для начала заключения брака для мужчин составлял в США 16 лет) регулярно занимаются онанизмом. Более половины (55 %) занимается этим в возрасте старше 50 лет. Женатые мужчины чаще всего занимаются онанизмом в возрасте 21–25 лет. Из всех профессиональных групп чаще всего им занимаются люди с высшим образованием. Студенты вузов занимаются им в два раза чаще, чем люди, имеющие только начальное образование.

Секс до женитьбы:

86 % мужчин имели секс до свадьбы. Существенно различаются данные по добрачному сексу у людей с разным уровнем образования: у людей, имеющих только начальное образование, добрачный секс встречался в семь раз чаще, чем у их сверстников-студентов.

Опыт общения с проститутками:

Более 69 % белых американцев имели в своей жизни дело с проститутками. Среди мужчин в возрасте до 25 лет, имеющих только начальное образование, в контактах с проститутками признались 74 %, с высшим образованием — 28 %.

Опыт гомосексуальных отношений:

Минимум 37 % исследованных мужчин имели гомосексуальный опыт (петтинг, совместный онанизм, анальный секс). Для неженатых мужчин в возрасте до 35 лет доля таких мужчин доходит даже до 53 %. Гомосексуальный опыт в большинстве случаев касается жителей больших городов со средним образованием.

Внебрачные сексуальные контакты:

Около 50 % женатых мужчин признались в наличии у них внебрачных сексуальных отношений. С возрастом их процент увеличивается. Они изменяют женам чаще всего с более молодыми женщинами, имеющими более низкий образовательный уровень (чаще всего начальная школа), чем они. Только 10 % мужчин изменяют своим женам с проститутками.

Позы во время занятий сексом:

Самая частая поза во время сексуальных отношений — так называемая миссионерская поза. Поза «наездницы» (женщина сверху, мужчина внизу, лицом друг к другу) — вторая по частоте практикуемая поза. Женщины и мужчины, имеющие только начальное образование, реже (только 17 %) предпочитают позу «наездницы», в отличие от людей с высшим образованием (35 %). Позу «сзади» выбирают лишь приблизительно 10 % пар.

Частота сексуальных контактов:

Среднее количество оргазмов в неделю в результате сексуальных актов (мастурбация, петтинг, половые отношения) для американского общества составляет 3,27 для возрастной группы младше 30 лет и 2,34 для тех, кому за 30. Это означает, что у пар, участникам которых до 30 лет, секс бывает через день. Эти результаты разнятся по возрастным группам. Так, например, около 3 % мужчин в возрасте до 30 лет сообщили о 14 оргазмах в неделю. Частота копуляций сильно зависит от возраста: сорокалетние сообщали о 2,4 оргазмах в неделю, пятидесятилетние — о 1,7, а шестидесятилетние — о 1,3.

Не знаю, как Вы, но лично я в этом сопоставлении не вижу ничего революционного и наверняка ничего такого, что могло бы возмутить белых или чернокожих американцев из любой образовательной или возрастной группы. Я пытаюсь при этом представить себе пуританскую Америку 50-х годов XX века. Но и тогда трудно понять абсурдно преувеличенную реакцию на то, что опубликовал Кинси. Единственное, на что обратили внимание его критики (самые спокойные из них), так это на факт, что он первым показал огромную пропасть между сексуальной моральностью, пропагандируемой СМИ, и реальным сексуальным поведением американского общества. Пожалуй, только это и могло шокировать. Кинси первым вошел в спальню, приподнял одеяло и увидел, что там происходит на самом деле. Оказалось, что происходит там значительно больше, чем о том говорят американцы за обеденным столом после общей молитвы перед едой.

В этом отношении Америка не сильно изменилась со времени опубликования докладов Кинси. В законодательстве многих штатов США некоторые из форм сексуального поведения продолжают оставаться незаконными, за них положено суровое наказание. Так, за супружеский (sic!) оральный или анальный секс, если он обнаружится, можно и в наше время попасть на несколько лет в тюрьму. Может, именно поэтому вышедший на экраны американских кинотеатров фильм о Кинси все еще будит столько противоречий. Американцам нравилось и до сих пор нравится пребывать в убежденности, что, как общество, они представляют из себя образец непоколебимой нравственности. В последнее время делают даже попытки распространить свое понимание морали по всему свету. И если того требуют обстоятельства, то с оружием в руках.

Доклады Кинси показали, что у морали два лица. Между теорией и практикой лежит широченная пропасть. Кинси сказал американцам, что король не просто голый, а, будучи голым, с удовольствием манипулирует своими гениталиями. В реакции на это многие просто-таки одержимые моралисты хотели бы поставить под вопрос, а если не получится, то хотя бы замазать эту правду. Но они упускают из виду, что сам по себе такой подход аморален. Что делать, коль скоро Америка именно такова. Такова была тогда и такою же осталась сегодня. По-рабски прикованной к свободе. Несколько лет тому назад после страшного побоища в школе в Литлтауне запретили ношение вовсе не оружия, а длинных плащей, под которыми это оружие можно было пронести в школу. Паранойя, не так ли? Стрелять можно, но не в пианиста, который играет для нас. Разве что после концерта…

Когда нельзя напасть на мысль, нападают на ее автора. Это, как правило, действует. Каждого можно закидать грязью и вывалять в помоях. Лучшей в этом смысле мишенью является тот, кто с фонариком в руках заглядывает людям под одеяла. Но легче всего поливать грязью покойников. Тогда есть стопроцентная уверенность, что не ответят и что грязь надолго, может, даже навсегда пристанет к ним. Фильм Ричарда Кондона поднял целую волну таких грубых нападок на Кинси. Не только как на ученого, но и как человека. Но об этом в очередном нашем разговоре. Только сейчас заметил, как поздно.

Пора в кровать и поплотнее завернуться в одеяло…

Сердечный привет,

ЯЛВ

Варшава, воскресенье

Януш,

я все тут думала, а почему Вы свою классификацию выстроили не в алфавитном порядке? Но это так, замечание как бы между прочим. А теперь вывод: получается, что онанизм прямо пропорционален уровню образования онаниста. Профессора возглавляют гонку?

Добрачный секс. Чем менее образованны мужчины, тем охотнее они вступают в запрещенные до свадьбы — по крайней мере, теоретически запрещенные — отношения с женщинами. На этот раз профессора в самом конце, да? Значит ли это, что не всегда наградой за хорошую учебу становится удовольствие? Смотри: «Любовник леди Чаттерлей».

Связи с проститутками. Подобная ситуация. Чем хуже оценки в дневнике, тем острее желание вступить в сексуальные отношения с женщиной легкого поведения. Ученье не идет в паре с необузданным и платным сексом.

Гомосексуальные отношения. Уровень образования — выше или ниже — не имеет значения. Достаточно законченного среднего образования.

Внебрачные связи. Чаще всего мужчины, имеющие многолетний брачный стаж, изменяют жене с женщиной не только моложе ее, но и хуже образованной.

Сексуальные позиции. Среди любителей миссионерской позы преобладают люди со средним образованием, а позу наездницы предпочитают мужчины и женщины, имеющие степень магистра. Способствует ли это защите диссертации?

Слышали ли Вы о функционировавшем в конце семидесятых Международном обществе временных сексуальных партнеров и работавших в нем профессиональных тренерах, которые занимались лечением пациентов и пациенток, имевших сексуальные проблемы? Почти как у Кинси. С той лишь разницей, что они были не любителями, а профессионалами высочайшего уровня. Вы спросите, в чем заключалась их миссия? Они лечили сексуальные отклонения, беря на себя роль временного партнера. Общество действовало в нескольких странах, в том числе в Голландии, а в Израиле, как это ни удивительно, функционирует до сих пор. Идея была проста. Скажем, мужчина обращался в Общество с какой-то сексуальной проблемой, а временная партнерша должна была его от нее избавить, разбудить, научить его ласкам и наслаждению. Переходить ли к настоящим отношениям или нет, решали только они. Молено предположить, что это зависело от привлекательности секс-тренера. Хотя от этого возникали проблемы, поскольку пациенты влюблялись в своих тренеров. Я поинтересовалась у профессора Льва-Старовича,[60] насколько, по его мнению, результаты проведенных Кинси исследований повлияли на американское общество. Оказывается, не сильно. В отличие от Нью-Йорка, большая часть Америки представляет собой консервативное общество, опирающееся на основательный протестантизм, в котором принято трактовать Библию буквально. Там теория эволюции и дарвинизм даже исключены из школьных программ, поскольку местные власти наделены такими полномочиями. Они не хотят знать теорию эволюции. Старович сказал, что каждый раз, приезжая туда, он чувствует себя так, словно находится на другой планете.

То же самое мне пришло в голову, когда я знакомилась с правилом Хайнцельмана, который в своей работе «Новая пара, или В направлении полигамии» советует своим читателям расширить союз до четырех персон. По практическим соображениям. «Когда муж находится у любовницы, у жены появляется время на курсы вязания, которые она всегда хотела окончить».

Однако вера в то, что улучшение нашей сексуальной жизни всеми возможными способами принесет нам счастье, начинает ослабевать. Десять лет назад это заблуждение опровергла Вирджиния Джонсон, без сомнения являющаяся одним из самых известных психотерапевтов, которая вместе со своим мужем Уильямом Мастерсом почти тридцать шесть лет вытаскивала из «постельных проблем» супружеские пары. Госпожа Джонсон ушла от своего мужа, публично заявив, что «бездарно потратила свою жизнь, потому что все эти годы подстраивалась под пристрастия господина Мастерса». Она, к примеру, отказалась от уютного дома, потому что он предпочитал гостиничные апартаменты, а о театре, опере и хорошей книге говорить не приходится. «Ну ладно, а что с сексом? — поинтересовался пытливый журналист. — Насколько я понимаю, он был превосходным?» — «Многие люди спрашивают меня об этом, — рассмеялась г-жа Джонсон, — но это примитивный образ мыслей. Я вас разочарую: секс действительно приносил нам большое удовлетворение. Но счастье и супружество все-таки несколько больше, чем секс».

С уважением,

МД

Франкфурт-на-Майне, понедельник, днем

Пани Малгожата,

вернусь еще раз к Кинси. Я накопал немножко в Интернете, провел два интересных часа в библиотеке франкфуртского университета. Сейчас передо мною ксерокс одной из его публикаций. Я выбрал именно ее, потому что здесь напечатана его фотография. Задумчивое, грустное лицо пожилого мужчины с зачесанной назад густой шевелюрой и выразительным ртом. В свою очередь, в городской библиотеке на Борнхайм, во Франкфурте, я нашел две биографии Кинси: одна 1997 года издания, написанная Джеймсом Г. Джоунсом, вторая — 1998 года издания, написанная Джонатаном Гэтроуном-Харди. Продюсер фильма о Кинси, Гэйл Матракс, купил права только на эту вторую. По моему скромному мнению, выбрал лучшую. В ней больше интеллектуальной перспективы и меньше эмоциональных комментариев.