Исповедь послушницы (сборник) Бекитт Лора

Глава V

Устои монархии несокрушимы, инквизиция непобедима – Энрике Вальдес слышал об этом с детства и не сомневался, что это действительно так. Однако с некоторых пор молодой человек не знал, что делать с собственным сердцем, ибо оно не желало подчиняться ни указам Святой службы, ни повелениям короля.

Он не мог представить, что такое возможно; однако, сколько бы Энрике ни твердил себе, что пережитое им в военном лагере под Галерой – обычное приключение, которому не стоит придавать значения и о котором следует забыть, сердце говорило другое.

Он не находил себе места из-за печальных слухов, которыми был наводнен Мадрид. В тех областях, которые мориски некогда превратили в цветущий сад, теперь было пусто и голо. Города и деревни стояли разоренные и покинутые, прежде считавшиеся плодородными земли не возделывались, поля не засевались, сады дичали.

«Почему мы повсюду несем разрушения? – спрашивал себя Энрике. – Разве можно восполнить потерю такого количества людей, оправдать бесцельное расхищение стольких богатств?»

Он с горечью узнал о том, что во время переселения в горы на севере Испании множество морисков погибло от невыносимых тягот долгого пути. Проливной дождь, мокрый снег и ледяной ветер довершили то, что не довели до конца завоеватели. Люди голодали; многих убивали или захватывали в плен разбойники, чтобы продать в рабство. Энрике не сомневался в том, что Мария разделила участь этих несчастных.

Молодой человек гулял в районе Прадо, где росли прекрасные тополя, а воздух освежали многочисленные фонтаны. Здесь собиралось изысканное общество, в котором Энрике должен был чувствовать себя своим, но отчего-то оно казалось ему совершенно чужим. Тогда он спускался к реке Мансенарес, берега которой простой народ облюбовал для своих пикников, и блуждал там, но косые взгляды тех, кто расположился в тени, на редкой траве с кувшинами вина и незамысловатой снедью, заставляли его убраться восвояси.

Энрике говорил себе, что ему надо найти постоянную любовницу или наконец жениться, и присматривался к дамам – к тем, кто прикрывался вуалью, и к тем, кто раздвигал занавески кареты, выставляя свою красоту напоказ. Однако мысли о них навевали на него тоску и скуку.

На заседаниях королевского совета молодой человек с трудом заставлял себя делать вид, что хотя бы немного интересуется происходящим. Король крайне редко присутствовал на подобных собраниях, ограничиваясь представлением письменных рекомендаций. Филипп II ревностно следил за тем, чтобы не попасть в зависимость к отдельным советникам, какие бы интриги они ни плели.

Врожденная замкнутость, не позволявшая ему понимать других людей, и религиозная фанатичность были основными недостатками государя. Энрике давно это понял и разочаровался в испанской монархии.

Несмотря на то что молодой дворянин дал себе слово не общаться с людьми не своего круга, однажды Энрике, проезжая по одной из улиц Мадрида, остановил карету и окликнул по имени некоего прохожего.

Тот обернулся не сразу, словно плохо слышал или был погружен в свои мысли.

– Алваро! – повторил Энрике. – Куда ты подевался? Я же сказал, что ты можешь приезжать в мое имение сколько душе угодно. Мечта скучает по тебе.

В следующую секунду молодой человек вспомнил слова своего слуги Хосе: «Сеньор, вы говорите, он спас вам жизнь, а мне показалось, что он смотрел на вас так, словно хотел убить».

Да, этот человек будто решал, уничтожить собеседника или помиловать его. Мгновение спустя мускулы его лица расслабились – по-видимому, он решил, что Энрике может жить.

Он слегка поклонился, вежливо, но без свойственного простолюдинам подобострастия.

– Здравствуйте, сеньор.

Энрике заставил себя улыбнуться.

– Где ты пропадал?

– У меня было неотложное дело.

– Какое именно?

– Такое, в котором вы можете мне помочь.

Энрике едва не расхохотался. Этот парень его забавлял и одновременно заставлял проявлять интерес.

– Вот как? Говори.

Ниол задумался. Он не знал, как поступить. Они с Паолой побывали у ворот мадридской тюрьмы, и их прогнали прочь. «Мы не вправе давать никаких сведений о заключенных даже их родственникам» – таков был ответ. Паола написала письмо начальнику тюрьмы, но он не ответил ей. Можно было подать прошение королю, однако многочисленные просьбы простого люда рассматривались годами. Был нужен кто-то влиятельный и знатный, чью просьбу не смогли бы отклонить.

– Мне необходимо достать план мадридской тюрьмы и сведения об одном из ее заключенных.

Лицо Энрике сделалось серьезным.

– Зачем?

– Чтобы его освободить.

Молодой человек распахнул дверцу кареты.

– Садись.

Ниол скользнул внутрь и без малейшего смущения опустился на обтянутое бархатом сиденье.

– Его зовут Мануэль Фернандес. Он дворянин.

– Зачем тебе его освобождать?

– Когда-то он спас мне жизнь.

То была ложь, но Ниол не видел иного выхода.

– Ты намерен сделать это один?

– Да.

– А если тебя схватят?

Юноша пожал плечами.

– Надеюсь, что этого не произойдет. Главное – убедиться в том, что этот человек жив.

– Хорошо, я сделаю это для тебя, – сказал Энрике.

– Где и когда мы встретимся?

– В моем имении, через две недели. Заодно повидаешься с Мечтой.

Это было большим искушением, однако Ниол ответил:

– Лучше на этом месте.

Затем он открыл дверцу и выпрыгнул на мостовую. Энрике невольно покачал головой. Никогда не знаешь, чего ждать от этого парня!

Он пустил в ход свои связи и через две недели, как и было условлено, передал юноше бумаги.

Они встретились на Пласа Санта-Ана, где в те времена нередко проводились театральные представления. Несмотря на все запреты, здесь продавались различные сладости, засахаренные каштаны, кедровые орехи, анисовый ликер и вино. В ожидании юноши Энрике взял стаканчик кислого вина и принялся наблюдать за незамысловатой игрой актеров.

Как бы то ни было, все истории на свете посвящены скоротечности земного существования и борьбе между инстинктом самосохранения и стремлением к свободе. И везде неизменно присутствует любовная история, ибо любовь есть основа всего, именно она заставляет жить или умирать, впадать в пучину бездействия или рваться вперед.

Когда Алваро пришел, Энрике протянул ему бумагу и сказал:

– Мануэль Фернандес содержится в тюрьме вот уже десять лет. Он осужден на двадцать, хотя и обвиняется не в убийстве, а только в покушении на жизнь человека. Кем был этот человек, мне не удалось выяснить. Заключенный несколько лет подряд подавал прошения королю, но они не рассматривались. Смею предположить, что к этому приложил руку некто достаточно влиятельный.

Увидев, как Ниол жадно пробежал глазами бумагу, молодой человек с удивлением произнес:

– Ты умеешь читать?!

Юноша поднял взор и ответил:

– Да, читать и писать. Еще я знаю, кто такие Аристотель и святой Фома, но это не относится к делу. Я благодарен вам. Если верить плану, камера Мануэля Фернандеса расположена очень удачно – под самой крышей. Это упрощает дело.

– Я желаю тебе удачи! – только и решился сказать Энрике.

Несмотря на все безрассудство этого странного человека, молодой дворянин понимал, что тот прав. Не существовало почти никакой возможности освободить заключенного законным путем. Угодив в подвалы инквизиции, люди исчезали навсегда, лишаясь права на защиту и оправдание. Признания, которые были вырваны под пыткой, становились основанием для суровых приговоров, не подлежавших обжалованию. Процессы дознания и суда были строжайше засекречены.

Днем позже к мадридской тюрьме подошла Паола. Девушка была очень скромно одета и держала в руках корзинку с провизией. В хлеб, который испекла Хелки, молодые люди спрятали небольшую пилку. Накануне вечером они обсуждали этот вопрос. Ниол утверждал, что все передачи для заключенных строго проверяются: если охранники обнаружат орудие освобождения, Мануэля ожидает суровое наказание. Паола была очень взволнована и едва не плакала. Поглядев на нее, Хелки сказала, что обратится с просьбой к духам своего племени и стража ничего не найдет.

В ответном взоре Паолы читалось неверие, и Ниол сказал:

– Моя мать умеет подчинять себе то, что невозможно увидеть наяву, – мир теней, призраков, снов.

– Она колдунья? – прошептала девушка, глядя, как индианка что-то вполголоса произносит на своем языке.

– Она родилась дочерью вождя племени, и в ней до сих пор сохранилась часть его силы. Для христиан вера – это нечто возвышенное, тогда как для индейцев она связана с заботами повседневной жизни. Потому едва ли это можно назвать колдовством.

– Почему прежде она не использовала эту силу?

Ниол ответил на ее вопрос так же, как когда-то ответила его мать:

– Потому что не пришло время.

Когда Паола обратилась к охраннику с просьбой, тот с ворчанием переворошил корзинку, забрал себе мясо, сыр и вино, но хлеб не тронул. Его напарник задал ему вопрос по поводу передачи, на что он махнул рукой и ответил:

– Можешь передать! Я проверил – тут все чисто.

Возвращаясь домой, девушка чувствовала, как в ее сердце расцветает надежда. Она не могла понять одного: почему обладающая такими силами и способностями Хелки столь долго томилась в добровольном плену?

Когда Мануэль получил от охранника небольшую плетеную корзинку, у него задрожали руки. Первая весточка с воли за бесконечные десять лет! Убедившись в том, что за ним не подсматривают, мужчина взял хлеб и понюхал. Тот благоухал всем тем, что он утратил, о чем почти позабыл: свежим воздухом, травами, теплом и солнцем.

Когда Мануэль разломил хлеб и увидел пилку, он не столько обрадовался, сколько испугался. Воспоминания о жизни на свободе были покрыты прахом и пеплом, и он не желал ворошить прошлое. За эти годы он сделался частью тюрьмы, а тюрьма стала частью его самого. Мануэль сросся с ней, как улитка срастается с раковиной. Утратив надежду и устав ждать, он перестал замечать время. Ночь незаметно переползала в утро, утро лениво перетекало в день, минуты, часы, сутки смешивались и исчезали где-то в глубине его дремлющего сознания.

Еще прежде Мануэль заметил, что заключенные рано или поздно перестают делать зарубки на стенах. Он продержался, возможно, дольше других, а потом тоже бросил, как отказался от написания прошений королю.

Теперь его мозг медленно заработал. Кто мог о нем вспомнить, вспомнить спустя столько лет?! Пилку передали для того, чтобы он потрудился над решеткой. Допустим, ему удастся перепилить прутья, а что дальше? Мануэль понимал, что не сумеет бежать в одиночку: у него не было даже веревки, он не знал, как располагаются тюремные здания, как они охраняются.

Когда он решил приняться за работу, то понял, что больше всего на свете ему хочется завалиться спать и ни о чем не думать. Однако что он станет делать, если некто неизвестный вдруг явится за ним? Отошлет его прочь?

Последние два года Мануэль почти не вспоминал о своей дочери. Теперь, думая о ней, он вглядывался в черноту беззвездного неба. Его жизнь была такой же черной и беспросветной, в ней не осталось ни капли надежды.

Узник приблизился к решетке и глубоко вдохнул душный и влажный воздух. Издалека доносился гул ночного Мадрида. Там была Паола, там была жизнь. Нужен ли ей такой отец? Он никогда этого не узнает, если не выйдет на свободу.

Когда Мануэль начал пилить решетку, он подумал, что на это уйдет еще лет десять. Мужчина попытался всколыхнуть в своей душе позабытую ярость, былую досаду на потерянную жизнь, на безвозвратно отнятую молодость. Он понял, что должен разбудить в себе зверя, дабы этот зверь перегрыз железные прутья своими мощными челюстями.

Мануэль сходил с ума, оттого что не знал, сколько у него времени. Понимал ли тот, кто передал ему пилку, что у узника осталось мало сил? Он мог работать, только убедившись в том, что за ним не следит охрана; в иные часы он прятал орудие свободы в щели между кирпичами.

Утомительная задача вызвала у него лихорадку нетерпения, он не мог спать и есть. Если Мануэлю все же удавалось забыться, он, случалось, пробуждался в холодном поту: несчастному чудилось, что он умер, не дожив до освобождения. Сердце замирало, и он отчаянно ловил ртом спертый воздух камеры.

Наконец – Мануэль не знал, сколько прошло времени, – может, месяц, а может, и год, – он подпилил три прута. Теперь их нужно было отогнуть, но сумеет ли он это сделать, ведь у него почти не осталось сил? Сумеет ли он пролезть в образовавшееся отверстие? Раньше – вряд ли, но за минувшие годы его плоть истаяла, будто глыба снега под горячим солнцем: иногда Мануэлю казалось, будто его тело превратилось в мешок с костями. И дело было не только в скудном питании, а и в отсутствии желания жить.

Он ждал, размышляя о том, когда же появится посланец с воли. Мануэль разучился действовать самостоятельно, отвык прилагать усилия и потому не мог представить, что за ним никто не придет, что он должен выбираться из тюрьмы сам.

Однажды вечером начался страшный дождь, подул резкий ветер. На дворе лило так, что вода, ударяясь о землю, разлеталась брызгами, по улицам текли бурные потоки, и жители не смели высунуть нос из своих домов. Ураган бушевал с такой силой, что людям чудилось, будто он может их подхватить и понести над крышами. Многие испуганно крестились, усматривая в столь редком для Мадрида явлении происки ведьм.

Мануэль лежал в своей камере, наслаждаясь посвежевшим воздухом и каплями дождя, которые попадали в оконце. Если он изредка испытывал радость, ее дарили такие мелочи, о которых он прежде никогда не стал бы задумываться.

Пришла ночь, но ливень не собирался стихать, и мужчина подумал о том, как приятно будет заснуть под звуки бушевавшей снаружи стихии, несмотря на то что солома отсырела, а воздух в камере сделался густым и влажным.

Когда сквозь шум дождя и ночной мрак прорвались незнакомые звуки, Мануэль застыл от страха. Он лежал не шевелясь, чувствуя, как сжимается в груди сердце. В душе не было никакого света, тоска словно опутала узника липкой паутиной и не желала отпускать.

– Сеньор Фернандес, вы здесь? Это вы?!

С губ Мануэля сорвался стон. Он не хотел отвечать, он желал остаться в своей камере, в тюрьме, внезапно показавшейся ему надежным убежищем. Таким же надежным, как могила.

– Да, – прошептал узник, заставив себя приблизиться к решетке, – это я.

– Вы подпилили прутья? Которые?

Мануэль попытался отогнуть стальные полосы, но его усилия были тщетны – он не смог бы переломать даже косточки воробья. Он увидел свесившуюся вниз голову незнакомца, а потом и его руки. Сквозь пелену дождя и ночной мрак Мануэль не мог разглядеть, кто пришел к нему на помощь, хотя ему очень хотелось узнать это.

Стараясь расширить дыру, спаситель прилагал нечеловеческие усилия; он оскалился и едва сдерживал мучительные стоны. Мануэлю было немного стыдно, оттого что он не в состоянии ему помочь. Узник окинул взглядом камеру. Что он мог взять с собой? За десять лет он не приобрел ничего, и это касалось не только вещей, но и того, что человек обычно имеет в душе.

«Кому я нужен с такими потерями?» – с тоской подумал Мануэль и сказал:

– Послушай, кто бы ты ни был, уходи. Я не хочу на волю. Я привык, мне здесь хорошо.

Он вполне отдавал себе отчет в том, что говорил; его сознание не затуманилось, а стук сердца был похож на удары капель воды о твердый камень.

– Не говорите глупостей, сеньор Мануэль. Вас ждет ваша дочь.

Мужчина растерялся.

– Паола? Она вас… наняла?

– Лучше сказать, попросила. Молчите, не тратьте силы. Если нам удастся выбраться отсюда живыми, вы обо всем узнаете.

Спаситель тяжело дышал; ему удалось отогнуть прутья, и теперь он старался прийти в себя. Несмотря на усталость, ему удалось подарить узнику беглую улыбку, ярко блеснувшую в ночном мраке. Мануэль вздохнул: десять лет он видел только усмешки, но никак не искренние, ободряющие улыбки.

Он подтащил к стене соломенный стул, встал на хлипкое сиденье и подтянулся к решетке. В этот момент загрохотала тяжелая дверь, в камеру заглянул охранник. Незнакомец немедленно скрылся из виду, а узник с невиданной прытью спрыгнул вниз, схватил первую попавшуюся тряпку и принялся затыкать разломанную решетку.

– Что ты делаешь? – подозрительно произнес охранник.

– Пытаюсь прикрыть решетку – на полу уже целое море, – ответил Мануэль, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– С кем ты разговаривал? Я слышал голоса.

– Я говорил сам с собой, точнее, ругался. Или это непозволительно в этих стенах?

– Замолчи и ложись спать, – строго проговорил охранник и зазвенел ключами. – В такую погоду у меня раскалывается голова!

Он закрыл дверь и ушел. Узник медленно сполз по стене и с трудом перевел дыхание.

Спустя несколько минут незнакомец появился снова и настойчиво прошептал:

– Полезайте, пора!

Давно прошли те времена, когда Мануэль Фернандес безрассудно играл со смертью, когда при любых обстоятельствах не терял власти над своими движениями, мыслями и чувствами. Когда после пережитой опасности – была ли это стычка с врагом, утомительный переход через лесные дебри или что-то другое – не испытывал ничего, кроме торжества победителя.

Теперь, оказавшись на крыше, куда незнакомец почти выволок его – как котенка за шкирку, – он не мог с собой совладать. На Мануэля обрушились дождь, ветер, а еще – черное, могучее и непобедимое небо.

– Я не сумею, я слишком слаб, у меня нет сил, – простонал он, в панике думая о том, что уже не сможет вернуться в камеру. – Если вы меня понесете…

– Нет, – твердо произнес незнакомец, – не понесу. Вы должны идти сами.

Легко сказать «должны идти»! Крыша была скользкой, вдобавок по ней хлестали струи воды. Мануэль не удивился бы, если б их обоих попросту смыло дождем; с другой стороны, мужчина прекрасно понимал, почему неизвестный спаситель выбрал для побега такую непогоду: вокруг не было видно ни одного огня, а в невообразимом шуме терялся даже звук человеческого голоса.

Мануэль слегка успокоился, когда упрямый незнакомец обвил его талию веревкой, но ненадолго, потому что понял, что им придется как-то спуститься вниз.

Проклиная свою судьбу, мужчина пытался ползти следом за спасителем. Откуда этому молодому и дерзкому человеку знать, что когда-то он, Мануэль Фернандес, тоже был неутомимым, гибким и ловким, как леопард? Что он смеялся над смертью, равно как и над слабаками, которые закрывали лица при виде ее звериного оскала! Теперь даже звук имени собственной дочери не смог пробудить в нем прежних чувств.

Они подползли к краю крыши; им предстояло перебраться на другую, которая располагалась чуть ниже. Мануэль зазевался и чуть было не рухнул в темноту, будто оторвавшаяся черепица, но незнакомец вовремя успел схватить его за руку и поддержать, пока он карабкался наверх.

Потом бывший узник долго отдыхал, невольно представляя, как его тело разбилось бы о камни тюремного двора, голова раскололась, будто перезрелый плод, и во все стороны брызнули бы мозги.

– Что будет, если нас заметят? – прохрипел он и услышал спокойный, чуть насмешливый ответ:

– Меня – убьют, а вас посадят обратно в камеру. Кажется, вы именно этого и хотели?

Когда Мануэль в очередной раз глянул в черную бездну, он заявил, что ни за что не сможет спуститься вниз по стене, придерживаясь за веревку, даже если та надежно закреплена наверху.

– Перестаньте, вы отлично умеете это делать! – быстро проговорил незнакомец. Похоже, он начал злиться. – Медлить нельзя, у нас мало времени. Сейчас охранники сменяют друг друга, потом они начнут обходить территорию тюрьмы, а также осмотрят наружные стены!

– Нет, – сказал Мануэль и прислонился щекой к мокрому, холодному железу. – Иди, я остаюсь здесь.

От этого решения ему стало так хорошо и спокойно, что он сильно удивился, когда спаситель внезапно схватил его и хорошенько стукнул лбом об крышу.

– Клянусь, если вы немедленно не начнете спускаться, я сам швырну вас вниз, чтобы вы разбились о камни! Вы конкистадор, дворянин или червяк?!

«Я жертва инквизиции, узник мадридской тюрьмы, потерявший себя, почти позабывший собственное имя», – хотел сказать Мануэль.

Вместо этого он взялся руками за веревку и привычно проверил ее прочность. Получше закрепив «кошку», затаил дыхание и… провалился в бездну.

Страх, насквозь прожигающий его внутренности, постепенно растворялся в злобе, горячей, словно раскаленные угли. Он, бывший бесстрашный солдат, а еще – благородный человек, не должен сдаться, не имеет права упустить единственную возможность вырваться на свободу, потому что иначе он никогда не сможет… отомстить.

Грохот ливня смешивался с гулом его крови, яростно текущей в жилах, с бешеным стуком сердца. Ноги Мануэля с трудом отыскивали углубления в стене и выступы кирпичей. Веревка была натянута, как струна, так же как и его нервы. Его душа желала вырваться из обветшалой оболочки и взмыть вверх, в небеса, но пока ему надлежало спуститься вниз.

Когда подошвы несчастного коснулись земли, он не поверил в это. Гнев куда-то исчез, но теперь ему не было страшно.

Прошло несколько минут, прежде чем к Мануэлю вернулся дар речи. Пережитое истощило и без того скудные силы. Незнакомец терпеливо ждал, пока он придет в себя.

– Куда мы пойдем? – наконец прошептал бывший узник.

Смотревший на него человек произнес одно короткое теплое слово:

– Домой.

Он протянул Мануэлю длинный монашеский плащ. Тот натянул на голову капюшон и завернулся в плотную ткань.

Пока они шли по темным улицам Мадрида, дождь прекратился, лишь под ногами хлюпала жидкая грязь.

Ночные звуки казались Мануэлю знакомыми, но они многократно усиливались, тревожили и пугали. Стук человеческих шагов звучал, как удар молота по наковальне, далекие крики вонзались в мозг, будто острый нож, ветер зазывал, как не знающее покоя привидение. Бедняга давно отвык от всего этого, забыл, какой должна быть обычная жизнь.

Спутник Мануэля привел его в квартал Лавапьес, где прежде гордый идальго ни за что не согласился бы жить, ибо тот был застроен тесными многоквартирными домами, населенными отчаявшимися, ожесточившимися людьми. То был порог, отделявший многих несчастных от окончательного и безвозвратного падения. Здесь был общий двор с фонтаном, куда жильцы ходили за водой с глиняными кувшинами, где, выясняя друг с другом отношения, кричали и сквернословили.

Незнакомец отворил дверь крохотной, бедно обставленной квартирки, предложил Мануэлю присесть и принялся растапливать маленькую печку. Это было кстати: оба продрогли, а с их волос и одежды на пол натекла огромная лужа. Впрочем, незнакомца, кажется, не брали ни усталость, ни холод.

Юноша протянул Мануэлю сухую одежду, и тот с отвращением стянул арестантские лохмотья. Желая как-то начать разговор, он произнес первое, что пришло на ум:

– Ты тоже… из конкистадоров?

Незнакомец повернулся, и мужчина наконец разглядел жесткие и прямые черные волосы, высокие скулы, миндалевидные глаза и бронзовый оттенок кожи.

– Нет, я скорее их жертва.

– Тогда… прости. И… спасибо.

– Не благодарите. Я сделал это ради Паолы.

– Где она?

– Вы увидите ее завтра. А сейчас отдыхайте.

– Как скажешь, – покорно произнес недавний узник.

Его застывшее, помертвелое лицо обрамляли неряшливые длинные пряди, в которых мелькала седина. Оно напоминало лицо покойника или безумца. Из-за густой и длинной бороды Мануэля почти невозможно было узнать. Он показался юноше стариком.

– Во что я превратился? – уныло пробормотал мужчина, вытягивая вперед дрожащие костлявые руки. – Я на свободе, но моя жизнь кончена.

– Не говорите глупостей, сеньор Мануэль, вы придете в себя – это всего лишь вопрос времени. Вам даже нет сорока, у вас еще все впереди.

– А сколько тебе?

– Девятнадцать, – ответил юноша и, заметив на лбу мужчины багровую ссадину, добавил: – Простите, что я вас ударил. Я боялся, что вы не справитесь, а мне… мне не хотелось умирать из-за вас!

– Скажи, кто же ты такой? – с любопытством спросил Мануэль.

– Меня зовут Николас, именно вы меня так назвали, хотя мое первое и настоящее имя – Ниол.

– Ты тот самый мальчишка с корабля?!