Исповедь послушницы (сборник) Бекитт Лора

Глава IX

Хелки не могла понять, почему она так крепко заснула, она, всегда спавшая чутко, как дикий зверь. Возможно, это случилось оттого, что она увидела во сне тех, с кем не могла встретиться наяву.

Вокруг нее столпились люди, много людей. Здесь был ее отец и юный Токела, ее жених. Разница в их возрасте теперь составляла двадцать лет, и он годился ей в сыновья.

Рядом с Хелки лежал новорожденный ребенок, и она знала, что это Ниол. Ахига подошел, взял внука на руки и сказал: «Мы принимаем его в наше племя».

Женщине казалось, что это очень хороший сон, пока она не услышала глухие удары барабана и заунывные звуки флейты, а после – гортанный напев и яростный вой. То была песнь смерти.

Хелки проснулась в холодном поту. В ее ушах еще стоял похоронный плач. Женщина вспомнила слова старого шамана: «Когда тебя обступают души великих людей, они хотят предупредить о приходе смерти. Ибо они лучше, чем кто-либо, знают: сколько бы мы ни притворялись перед нашими врагами и перед самими собой, смерть все равно побеждает жизнь».

– Знать свое будущее – это хорошо или плохо? – спросила она шамана.

– Это ни хорошо и ни плохо, но иногда это бывает страшно.

– Почему?

– Потому что ты ничего не можешь изменить.

Она поняла это, когда двадцать лет назад увидела сон, предупредивший ее о гибели клана: воины скакали во тьму на вороных лошадях, под копытами которых стелился красный туман.

– Почему наши люди видят вещие сны? – еще девочкой приставала она к отцу.

– Потому что они в них верят, – отвечал Ахига.

Хелки могла верить или не верить – это не имело значения: в любом случае сны нередко предсказывали будущее. Она гордилась своим даром, но иногда ей хотелось навсегда его утратить.

– Где мой сын, куда он пошел?! – спросила она, вцепившись в Мануэля.

Тот смущенно кашлянул.

– Он не велел говорить.

– Если ты будешь молчать, я тебя задушу! – вскричала Хелки, потрясая кулаками.

Мануэль еще никогда не видел ее такой, потому сдался без боя и все рассказал.

Рано утром Николас сообщил ему о том, что намерен выручить из беды какую-то девушку.

– Зачем тебе это надо? – лениво потягиваясь спросонья, осведомился мужчина.

– Когда-то она была моей женщиной.

Мануэль, в жизни которого было несколько десятков, если не добрая сотня женщин, непонимающе пожал плечами, но не стал спорить. К счастью, он догадался поинтересоваться у Николаса, где и когда будет проходить казнь.

– Тебе нужна помощь? – спросил отец Паолы.

– Нет, я сам справлюсь. Только пообещай, что ничего не скажешь моей матери.

Выслушав Мануэля, Хелки бросилась на улицу. Время исцелило раны, причиненные гибелью отца, матери, Токелы, других людей ее племени, однако индианка знала: если умрет Ниол, ее погребальный плач сольется с вечностью.

Утренний воздух казался золотым от солнца, которое недавно поднялось над горизонтом. Вонзавшиеся в землю лучи разбрызгивали вокруг множество разноцветных бликов, напоминавших отсветы витражных окон храма.

Ниол въехал на холм верхом на Мечте и, убедившись в том, что за ним никто не следит, повернул на запад, туда, где заканчивалась граница владений Энрике Вальдеса. Ему повезло: управляющий узнал его и впустил на территорию поместья, а в конюшне ему позволили оседлать Белую Лошадь.

Мечта узнала Ниола: ткнулась мордой ему в грудь и всхрапнула. У юноши защемило сердце; он ласково потрепал ее за шею и произнес несколько слов, которые, как ему казалось, она должна была понять. Ниол не задумывался о том, что прежде Белая Лошадь слышала только испанскую речь. Его мать всегда говорила, что слова, идущие от сердца, не нуждаются в переводе. Сказав Мечте все, что он хотел сказать, юноша вскочил в седло и тронулся в путь.

Возвышаясь над толпой, Ниол ощущал себя непривычно, а потому старался не смотреть на людей, тогда как те, напротив, глазели на него. Юноша понимал, что его в любой момент могут задержать: передвигаться по городу верхом имели право только лица дворянского происхождения.

Мечта осторожно ступала копытами по камням мостовой; Ниолу приходилось прикладывать немало усилий, чтобы лавировать между прохожими и никого не задавить. Он надеялся на то, что вовремя успеет прибыть к месту казни.

Вчера по окончании церковной службы юноша побежал на площадь, где обычно останавливался балаган, в котором выступала Кончита. Фургонов не было. Кто-то услужливо подсказал ему, что повозки спешно покинули Мадрид: «Говорят, их девушку задержали фамильяры, потому они исчезли так быстро, будто их ветром сдуло!» Ниол не мог осуждать этих людей: инквизиция опутала страну липкой паутиной заблуждений и страха, так что люди опасались собственной тени.

В то время когда Ниол ехал на Белой Лошади по улицам Мадрида, Кончита, на которой вместо яркого танцевального наряда была одежда из мешковины, стояла в повозке, медленно везущей ее к месту казни. Рядом с ней находились две старые женщины, обвиненные в колдовстве, мужчина, который, согласно его признанию, вызывал из преисподней дьявола, и Мария. Всех их должны были повесить: перед вынесением приговора судья посоветовал обвиняемым искренне раскаяться в содеянном – в этом случае сожжение на костре обычно заменяли более «милосердной» казнью.

Кончита пребывала в ледяном оцепенении; она почти не ощущала тепла прижавшейся к ней Марии. Ее красота, веселость, страстность исчезли без следа, буря, царившая в душе еще сутки назад, сменилась полным штилем. Сейчас в ней жило только жуткое ожидание гибели.

Цыганка в полной мере осознала неотвратимость судьбы, когда не увидела вокруг ни одного знакомого лица. Где же Флавио, Джакомо и остальные, те, с кем она делила бродячую жизнь, пищу и кров?!

Вместо них девушка узрела народ, столпившийся по обеим сторонам улицы. Кончита всегда любила разнузданную, бесшабашную веселую балаганную публику, но эти люди внушали ей ужас. Цыганке не верилось, что те самые люди, чьи лица сейчас выражали злобное любопытство, презрительное равнодушие или дикую ненависть, несколько дней назад неистово хлопали ей и бросали в ее кружку монеты.

Кончита пошатнулась от внезапной слабости и, чтобы удержаться на ногах, вцепилась в Марию.

Именно в этот момент Ниол заметил ее и, уверенно раздвинув толпу, устремился к повозкам, в которых ехали осужденные. Вседозволенность инквизиции и всеобщий страх запуганного народа сыграли ему на руку: приговоренных к смерти охраняло всего несколько солдат, а остальные сопровождающие были служителями Церкви.

– Кончита!

Девушка обернулась. Ей протягивал руку всадник на белом коне, в то время как немногочисленная охрана уже начала суетиться, не зная, что делать. Она устремилась к нему всем своим существом и через минуту очутилась в седле, в объятиях его сильных рук. Ниол был готов пустить Мечту вскачь, давя толпу зевак, разинувших рты, но в это время Кончита увидела глаза подруги по несчастью.

– Мария!

Ниол перехватил ее взгляд. Юная черноволосая девушка, которую тоже ждала смерть, смотрела на них снизу верх и улыбалась чистой и светлой улыбкой. В ее взоре не было ни зависти, ни страха; в последние минуты жизни она радовалась тому, что ее подруге, возможно, удастся спастись.

Юноша понимал, что втроем не ускакать от погони – даже на Мечте. Он нагнулся, подхватил девушку, усадил в седло, спрыгнул на землю и ударил лошадь по крупу.

– Скачите не останавливаясь!

Казнь должна была состояться на окраине города, дальше начинались предместья. Юноша надеялся, что девушкам удастся вырваться на свободу.

Подумав об этом, он повернулся лицом к толпе.

Путь кареты Энрике Вальдеса пролегал по центру города, который был так запружен экипажами, что, дабы ускорить движение, кучеру пришлось свернуть на боковую улицу под названием Оливковая, которая протянулась до самого Прадо.

Молодой дворянин раздвинул занавески, желая полюбоваться огромными монастырскими садами, простиравшимися по правую руку, как вдруг кучер остановил лошадей.

Энрике состроил недовольную гримасу. Хосе, сидевший напротив, приоткрыл дверцу экипажа и крикнул:

– Что случилось?

– Люди, сеньор, не протолкнуться!

– Разворачивай карету.

– Позади тоже народ.

Энрике сжал челюсти. Он ненавидел бездельников, не находивших иного места и времени для своих убогих развлечений.

– Разгони их, Хосе! – приказал он, а через некоторое время, устав ждать, распахнул дверцу кареты и тоже спрыгнул на мостовую.

Вокруг творилось нечто невообразимое. Повозка, по-видимому везущая осужденных на казнь людей, плотно застряла в толпе. Не помогали ни выстрелы солдат, ни крики инквизиторов.

Какая-то простолюдинка, очутившаяся прямо перед Энрике, взахлеб рассказывала другой, подоспевшей позже:

– Я своими глазами видела, как белый конь взмыл в небо и унес двух черноволосых ведьм!

– Улетел?!

– Да! У него были крылья.

– Белый? В небеса? В таком случае это не ведьмы, а ангелы!

– Не знаю. Их собирались казнить, но они сбежали. Потом появилась другая ведьма, вон та: она что-то выкрикивала на дьявольском языке, она растолкала народ, а теперь горюет над парнем, которого растерзала толпа.

Молодой дворянин сделал несколько шагов и подошел ближе. Появление кареты с гербами и человека в одежде, какую носили при королевском дворе, произвело впечатление: Энрике пропустили вперед. Хосе проталкивался следом, зорко охраняя своего хозяина.

Какие-то странные звуки глухо ударяли в уши и мозг. Это были стоны, хриплые стоны, своим ритмом напоминавшие звучание незнакомого музыкального инструмента. Звуки издавала женщина, сидевшая на пыльной земле. У нее были длинные черные косы, застывшее, как у мумии, лицо и пылавшие диким отчаянием глаза. Она раскачивалась взад-вперед, глядя на тело мужчины, неподвижно распростертое в луже темной крови.

По спине Энрике пробежала дрожь. Он узнал эту женщину, а мгновение спустя узнал и юношу. Молодой дворянин тронул индианку за плечо, и она посмотрела на него безумными глазами.

– Кто он тебе? Почему его убили?

Не дождавшись ответа, Энрике наклонился, прикоснулся к руке Ниола и быстро оглянулся в поисках слуги.

– Хосе! В карету его, живо!

– Обивка, сеньор…

– К дьяволу обивку, делай, что говорят! – вскричал Энрике и обратился к индианке: – Иди за мной. Возможно, его удастся спасти.

Когда Ниола осторожно уложили на сиденье и дверь кареты захлопнулась, молодой дворянин впился взглядом в лицо Хелки.

– Говори, куда ехать!

Она с трудом разомкнула губы:

– В Лавапьес.

– Хорошо. Хосе, вели гнать лошадей. Не важно, если мы кого-то задавим, – велел Энрике и посмотрел на Ниола, тело которого было испещрено кровоточащими ранами. – В него стреляли?

– Да. А еще били палками, закидывали камнями. Они рвали его на куски, как звери рвут добычу, – сказала Хелки и, помолчав, добавила: – Только гиены способны так терзать живую плоть!

– Они и есть гиены, – прошептал Энрике и повторил вопрос: – Кто он тебе?

– Мой единственный сын. Он сражался с ними, как волк; когда я прибежала в это ужасное место, он был еще на ногах, но потом упал.

– На нем нет живого места, это верно, но я позову лекаря. Быть может, все обойдется.

Появление украшенной гербами кареты, запряженной лошадьми, над головами которых колыхались султаны из пышных перьев, произвело на обитателей Лавапьес неизгладимое впечатление. Экипаж окружили чумазые, босоногие ребятишки; кучер напрасно силился отогнать дьяволят, которые лазили под каретой, дергали лошадей за хвосты и норовили забраться на крышу.

Ниола внесли в комнату. Навстречу поднялся мужчина; несмотря на изможденный вид, он держался так, как обычно держатся обедневшие идальго, заменяющие растраченное состояние избытком гордости. Такие люди всегда вызывали у Энрике снисходительную улыбку.

Молодой дворянин слегка кивнул. В ответ мужчина тряхнул головой так, будто хотел снять несуществующую шляпу, и с небрежным достоинством поклонился. У него были темно-карие, с золотыми крапинками глаза, придававшие живость усталому лицу.

– Хосе, беги за лекарем, постарайся найти самого лучшего, – бросил Энрике.

Брови слуги поползли вверх.

– В этом квартале?

– Делай, что приказано, – отмахнулся молодой человек и посмотрел на незнакомца.

– Мануэль Фернандес, к вашим услугам, сеньор, – грустно улыбнулся тот.

– Этого человека зовут Алваро?

– Николас. Впрочем, его мать и моя дочь называют его Ниол.

– Кажется, я знаю, кто вы. Я вас не выдам, – сказал Энрике и попросил: – Расскажите обо всем, что здесь происходило и происходит. Так мне будет проще вам помочь.

Сумбурный, полный эмоций рассказ Мануэля продолжался недолго. В заключение он сказал:

– Моя жизнь кончена. Кто я теперь? У меня нет даже шпаги. Судьба выбросила меня из этого мира. Николас звал меня в Новый Свет, бороться за свободу индейцев. Я его понимаю, он молод, у него ветер в голове. А я? Мне почти сорок, я присягал на верность королю и Испании, а теперь должен сдаться на милость дикарям.

– Насколько мне известно, король ни разу не ответил на ваши прошения.

– Да, это так. – Мануэль склонил голову. – Но разве борьба народов Нового Света не обречена на поражение?

– Думаю, мы победим, но при этом потеряем нечто такое, чего нам никогда не удастся вернуть, – заметил Энрике и спросил: – Почему он спас вам жизнь?

– Из-за моей дочери. Это другая история, такая же непредсказуемая и безумная. Моя дочь Паола Альманса…

– Как вы сказали?!

Пока Мануэль говорил, Энрике сжал пальцы так крепко, словно их свело судорогой, и стиснул челюсти. Лишь немного погодя он нашел в себе силы спросить:

– Почему она вышла за него?

– Не знаю. Они выросли вместе, и моя дочь всегда воспринимала его как равного. А вообще-то она говорит, что это любовь.

– А как же дьявол? – усмехнулся Энрике, имея в виду Армандо. Он испытал весьма ощутимый укол самолюбия: Паола отвергла его ухаживания и приняла предложение человека без роду и племени. Хотя, возможно, в последнем он ошибался?

– Вероятно, против настоящей любви бессилен даже дьявол, – сказал Мануэль.

Хосе привел врача. Тот прошел в комнату, где лежал раненый, и склонился над ним. Спустя несколько минут оттуда вышла Хелки и медленно произнесла:

– Мой сын уже не поднимется, ему суждено вечно спать в земле. Так сказал белый лекарь. Но я говорю другое: Ниол унаследовал кровь великих вождей мапуче и мощь их сердец. Его можно спасти. Нужно отвезти его за океан, к нашим шаманам.

– Сеньор, положение безнадежное, тут не о чем говорить, – шепнул хозяину Хосе, и Энрике вздрогнул.

Мануэль молчал. Он мог бы кое-что рассказать на этот счет. Благодаря постоянным скитаниям по дикой местности и нескончаемым войнам индейцы обладали поразительным искусством врачевать даже казавшиеся смертельными раны. К тому же они отличались удивительной выносливостью, порой граничившей с чудом. Однажды отряд испанцев, в котором был и он сам, преследовал одного из арауканов. Они буквально изрешетили его пулями, но он упал с седла только тогда, когда выстрел угодил ему прямо в сердце. В другой раз на глаза Мануэлю попался индеец, тело которого покрывали настолько глубокие шрамы, что казалось немыслимым выжить после таких ударов. Однако он был вполне здоров и держал в руках оружие.

– Я слышал, что Алваро, то есть Николас, спас двух женщин. Кто они? – спросил Энрике.

– Одна из них цыганка, а про другую я ничего не слышал. Он сказал, что попытается спасти девушку, если ему удастся оседлать белую лошадь, – сказал отец Паолы.

– Что за белая лошадь?

– Это какая-то индейская легенда, – усмехнулся Мануэль. – Поверьте, сеньор, я общаюсь с ними всего несколько недель, но уже устал от этих штучек! У них все запутано, все имеет скрытый смысл. Зато если они заговорят прямо, ты вынужден поступать так, как они решили, и никак иначе!

– Мне кажется, «белая лошадь», сеньор, это ваша кобыла Мечта. Я всегда говорил, что вы даете этому полукровке слишком много свободы, – заметил Хосе.

– Мечта? Но Мечта спокойно вынесла бы двоих! Значит, он правда спас еще какую-то женщину, спас, пожертвовав собой, – задумчиво произнес Энрике и спросил у Хелки: – Что тебе нужно для поездки?

– Такая же повозка, как та, на которой мы приехали сюда, и хорошие кони.

Молодой дворянин кивнул и повернулся к Хосе:

– Поедешь с ними и проследишь, чтобы они благополучно сели на корабль. Я сделаю им охранную грамоту, чтобы их не задерживали на границах.

– Зачем вам это, сеньор?!

– Затем, что в наше время редко можно встретить настоящую храбрость, а тем более – бескорыстие.

Мануэль поднялся с места.

– Я должен сообщить о случившемся Паоле.

Хелки немедля пронзила его взглядом.

– Нет! С ней нас не выпустят из страны!

– Оставаясь в неведении, она будет страдать!

– Судьба приготовила испытания для каждого из нас. Твоей дочери придется справиться со своей долей. Пока пусть живет в доме «серого человека».

– Ты предлагаешь оставить ее в лапах этого чудовища?!

– С ним она в безопасности, с ее головы не упадет ни один волос, и ты это знаешь.

– Хорошо. Я сообщу ей после того, как ваш корабль отчалит от берега.

– Ты поедешь с нами.

– Я?! С какой стати?

Обычно бесстрастная индианка оскалила зубы.

– Потому что ты мне должен, испанец! Должен мне и моему сыну!

Мануэль знал, что это правда. И не только потому, что Ниол вызволил его из тюрьмы. Он был должен им с тех пор, как оставил их одних в бушующем море.

– Видите, как она мной помыкает! – бросил он Энрике, который молчал, предпочитая не вмешиваться.

– Если ты уедешь, твоя жизнь изменится к лучшему, – добавила Хелки. – Боги сумеют вернуть тебе хотя бы часть того, что ты потерял. До сего времени ты не давал им возможности это сделать. – Потом она обратилась к Энрике: – Ты тоже поклянешься в том, что ничего не скажешь Паоле.

– Сеньор, вы не должны позволять дикарке так разговаривать с вами! – попытался вмешаться Хосе.

Мануэль криво усмехнулся.

– Моя дочь говорила, что эта женщина была дочерью вождя… Так или иначе, сеньор, она не признает ни границ, ни сословий.

Энрике поднялся и прошел в соседнюю комнату.

Испещренная ранами и следами жестоких ударов грудь Ниола едва заметно вздымалась в такт частому, затрудненному дыханию. Покрытое ссадинами и глубокими царапинами лицо было землистого цвета, черные волосы побурели от засохшей крови. Лекарь обтер лоб и виски раненого мокрой тряпкой и окунул ее в таз. Вода окрасилась кровью, на подушке расплылись красные пятна.

– Я сделал все, что мог, сеньор, – сказал врач. – Возможно, он протянет еще несколько дней, но едва ли придет в себя. Если вы намерены пригласить священника, поспешите.

– Я способна поддержать в нем жизнь до тех пор, пока мы не пересечем океан, но излечить его мне не по силам, – промолвила Хелки, не обращая никакого внимания ни на слова врача, ни на него самого.

– За океан?! – переспросил тот. – Боюсь, вы привезете туда только тело.

– Ты всерьез решила, что он тебя примет?! – с горечью воскликнула Кончита. – Тогда лучше сразу отправиться в Алькасар, во дворец короля!

– Я не надеялась, что он отнесется ко мне как к возлюбленной. Мне казалось, что, если он меня вспомнит, я смогу попросить у него защиты. Теперь я думаю, что снова ошиблась, – грустно ответила Мария.

Цыганка рассмеялась.

– Эти благородные не способны на хорошие поступки, они могут только сеять страх! Они кичатся своей чистой кровью, не понимая того, что их сердца вылеплены из грязи! К сожалению, судьба жестока и не может предостеречь от ненужных мечтаний.

Больше двух часов девушки брели по бесплодной местности, останавливаясь лишь для того, чтобы вытащить острые колючки, вонзавшиеся в босые ноги. Им удалось оторваться от погони, после чего они свернули с дороги и спешились, дабы ненароком не привлечь к себе внимания. Равнина была залита ярким полуденным солнцем, стояла нестерпимая удушливая жара, над землей поднималось облако густой, горячей пыли, кругом не было ни колодца, ни единого дома; беглянки пошатывались от головокружения, усталости и жажды.

Кончита вела Мечту в поводу. Девушка не могла не видеть, какая это прекрасная, породистая, воистину безупречная лошадь. Где Николас мог ее взять? Она боялась, что теперь их могут задержать именно из-за кобылы, между тем, кроме нее, у них ничего не было. Ничего и никого.

– Давай выйдем на дорогу и поедем верхом, – не выдержав, произнесла цыганка. – Возможно, нам удастся догнать балаган. Обычно они останавливаются в каждом городе и каждой деревне на несколько дней.

– Ты знаешь, куда они поехали? – спросила Мария.

– Я приблизительно представляю их путь.

Кончита держалась натянуто, временами даже злобно, и Марии была известна причина. Если б не она, цыганка ускакала бы на белой лошади со своим возлюбленным, который оказался настолько храбрым, что не побоялся прийти к ней на выручку, не побоялся в стране, где люди страшатся инквизиции больше, чем ада.

– Ты не виновата, – сдержанно произнесла Кончита, когда Мария заговорила об этом. – Здесь только моя вина. Я проклинала его, хотя он был честен со мной. А теперь мне кажется, лучше бы я сгорела на костре, лишь бы он остался жив! Да, я уцелела, но отныне мне суждено не лететь вперед, а тащиться в пыли, волоча за собой оторванные крылья!

Дальнейший путь проходил в молчании. Девушки вновь выбрались на дорогу и положились на волю судьбы и Мечты. Мимо несколько раз проезжали экипажи, но никто не делал попытки остановить беглянок, за исключением одной кареты, которая обогнала их и, резко развернувшись, преградила им путь. Дверца распахнулась, и на дорогу выскочил человек.

– Кажется, это ваша кобыла, сеньор!

Он подбежал к Мечте и схватил ее за повод. Уставшая бороться с чем бы то ни было, Кончита сползла с седла и села прямо на дорогу. Мария последовала за ней, а когда увидела второго мужчину, появившегося следом за первым, застыла как вкопанная.

Девушка чувствовала, как в ее душу медленно вливаются ручейки света, наполняют ее, постепенно соединяются в реку. Когда мужчина ее девичьих грез, тот, мысли о ком согревали ее в самую лютую стужу, подошел к ней, взял ее лицо в руки, заглянул в глаза и произнес: «Мария?», она ощутила, как внутри плещется огромное, сияющее золотом море, и – потеряла сознание.

Она сполна испытала на себе, что значит видеть во сне ад, а потом проснуться в волшебной сказке. Беда заключалась в том, что Мария больше в нее не верила.

В те дни, когда она еще звалась Мариам, а ее родные были живы, отец говорил ей о том, что представители их народа привыкли окружать себя такими цветами, изделиями и формами, которые напоминали бы им о рае, в который они когда-нибудь попадут. К несчастью, девушка видела гибель этого рая, видела расколотые вазы, изорванные и окровавленные шелка, сожженные и попранные святыни.

Потому, очнувшись в обстановке благородной, приглушенной роскоши, она могла подумать только том, что уже умерла.

– Ты долго спала, – сказал Энрике, который сидел рядом с ней на необъятной, как море, кровати. В его взгляде, голосе, прикосновении руки была легкая, как облако, нежность.

Внезапно Марии почудилось, будто этот миг – всего лишь продолжение того момента, когда они разговаривали в палатке военного лагеря на окраине Галеры, а того жуткого временного промежутка, который был подобен огромному выжженному полю, просто не существует.

И все же он был в ее жизни, сохранился в ее душе и сердце, и она не могла о нем забыть.

– Где я?

– В моем доме. Ты в безопасности. Все кошмары позади.

– А Кончита?

– Она тоже здесь, и с ней все в порядке.

– Я… я не знаю, как вас называть, – прошептала девушка.

– Энрике. Меня зовут Энрике, если ты еще не забыла, – сказал он и с надеждой спросил: – Ты искала меня?

– Да. Меня вело отчаяние.

– Не… любовь?

Она сжалась в комок.

– Не знаю. Я ни на что не имею права. Я вне закона.

– Мне все равно. Я тебя ждал. Прости, что не бросился на поиски. – Он вложил в эту фразу все, что мучило и терзало его сердце.

– Неужели вы меня помнили?

– Я помнил девушку из восточной сказки и знал, что никогда не забуду. Я сохранил розовый платок с золотыми монетками, который ты оставила после себя. Он согревал мое сердце в пустые ночи, когда я спал в холодной постели. Жизнь коварна и изменчива, все в ней неустойчиво и хрупко. Истинна только любовь, и я намерен ее сохранить.

Когда Энрике наклонился, чтобы поцеловать девушку, Мария отпрянула. Она вспомнила всех тех, кто впивался в ее губы голодными и… холодными поцелуями.

– Сказка давно закончилась. Я должна рассказать вам правду.

Он молча слушал, глядя в одну точку и продолжая поглаживать девушку по руке. Когда она замолчала, сжал ее пальцы и отрывисто произнес:

– Забудь. Я принял решение. Я брошу все, в чем нет ни счастья, ни правды. Мы уедем в такое место, которое станет напоминать тебе родину. Где мы будем только вдвоем.

– Вы всегда будете помнить другое.

– Только свою вину, – сказал Энрике и неожиданно улыбнулся: – Сыграем в шахматы? Условия прежние: исполняется желание того, кто выиграет.

– Уже поздно, но я согласна.

– Кажется, в прошлый раз мы тоже играли ночью?

Мария ответила на его улыбку и на мгновение стала похожа на тот прекрасный редкий цветок, который ему не удалось уберечь от грязи и пепла. И все-таки у него оставалась надежда.

– Теперь я постараюсь проиграть.

Мануэль стоял на палубе корабля под названием «Виктория», который, как обычно, был переполнен и пассажирами, и грузами. Он вдыхал запахи смолы и морской воды, пищи, табака и не слишком опрятных людей, слушал их голоса, скрип снастей, хлопанье парусов и пронзительные крики чаек.

На «Виктории» плыл священник-миссионер, который уступил Хелки и ее сыну место в каюте, но Мануэль предпочитал оставаться на палубе. Он сидел или стоял у самого борта, глядя на слепящую глаза пену, подставляя лицо колючим брызгам, и вскоре его одежда задубела от соли, а волосы стали жесткими, как пакля.

Здесь Мануэль мог хотя бы немного отвлечься от мыслей о Паоле, вдобавок Хелки поручила ему ухаживать за кобылой.

– Если с ней что-то случится, я выброшу тебя за борт, – предупредила женщина.

Энрике Вальдес подарил Мечту Хелки и Ниолу. Когда Хосе попытался возразить, говоря, что кобыла стоит кучу денег, Энрике ответил:

– Это уже не лошадь, а легенда. Я недостоин ею владеть.

Мануэль чувствовал себя не так, как десять лет назад, когда ему тоже суждено было пуститься в вынужденное плавание. Теперь его не радовали ни звонкая песня ветра, ни могучий шум океанских волн, ни грубоватый смех матросов. Мужчина проклинал себя за то, что поддался словам индианки, бросил и предал Паолу, оставил ее в руках инквизитора.

Ниолу не становилось ни лучше, ни хуже. Он слабо дышал, но ни разу не пошевелился и не открыл глаза. Хелки все время стояла возле него на коленях и что-то шептала, держа его руку в своей. Когда священник предлагал ей поесть и попить, она только отмахивалась.

Однажды ночью поднялся такой шторм, что даже Мануэлю пришлось сражаться с надутыми ветром парусами. Испанец вымок до нитки, ослеп от дождя, все его тело ныло, но, когда он, пошатываясь, спустился вниз и увидел среди стонущих, страдающих от морской болезни людей Хелки, которая все так же упорно и стойко что-то бормотала над своим сыном, его усталость как рукой сняло. Воистину эта женщина продолжила бы свое дело, даже если бы очутилась на океанском дне!

Когда они высадились в Гуатулько, Ниол был еще жив. Хелки поспешила туда, где жили индейцы. Мануэль окинул презрительным взглядом убогие хижины, рядом с которыми были разбиты крохотные огородики. Во многих домах не было окон, и дым выходил либо из отверстия в потолке, либо через дверь. Кое-где вход был завешен грязными, рваными тряпками. Мануэль не понимал, кого или что Хелки намерена разыскать в этом жалком месте.

Она заговорила с какой-то женщиной, которая ответила на ломаном испанском.