Исповедь послушницы (сборник) Бекитт Лора
Рамон промолчал.
Непроглядная ночь окутала землю мягким черным покрывалом, дыхание уснувшего города уносилось в открытое море и исчезало в ночном воздухе. Величественные силуэты спящих в гавани кораблей напоминали гигантских доисторических животных, а бесконечная линия зубчатых стен – горный хребет. Он казался вечным, этот призрачный мир, несмотря на то что каждый миг здесь рождались и умирали чьи-то чувства, желания, мысли, исчезая, уносясь в глубину беспредельных пространств, в недоступную высь, где жил тот, кому все известно, кто создавал каждого из людей подобно тому, как пишут тайную, противоречивую, простую и магическую книгу.
Уговоры не помогли – утром Рамон отправился в монастырь. Катарина следовала за ним, поникшая и растерянная. Рамон усадил ее на скамью возле какого-то дома, велел не вставать с места и ждать сколько потребуется.
Приближаясь к монастырю, он чувствовал, как у него холодеет душа. Сейчас аббат Опандо спросит: «Где вы были так долго, Рамон, и что делали?» И он ответит: «О нет, ничего! Я только убил человека, переспал с послушницей женского монастыря и продал свой крест!»
Сначала его не узнали и не хотели впускать, потом он все-таки вошел в ворота и увидел, как навстречу спешит один из деканов.
Тот смотрел на приора с нескрываемой радостью, как на нежданно явившегося избавителя, смотрел, словно не замечая, что на отце Рамоне мирская одежда и что он странно выглядит.
– Слава Господу! Молодой приор вернулся! Мы уже не надеялись, хотя аббат Опандо сказал, что вы обязательно придете и возьмете нас под защиту! Я сейчас же извещу братьев!
– Где аббат Опандо?
Декан горестно покачал головой. На его глазах появились слезы.
– Аббат убит.
У Рамона перехватило дыхание.
– Как это произошло? – тихо спросил он.
– Бунтовщики ворвались в обитель, аббат Опандо пытался нас защитить, его ранили, и через сутки он умер. Не помогли ни наши старания, ни молитвы.
– Он что-нибудь говорил?
– Он говорил, чтобы мы не скорбели, потому что он всего лишь один из многих служителей Господа. Он велел беречь пламя нашей веры и нести его высоко над головой, как факел. Он сказал, что ничто другое нас не спасет. И еще он был уверен, что вы вернетесь.
– Он назвал имя своего преемника?
Декан смотрел непонимающе.
– Конечно. Он сказал, что это наш приор. Вы, святой отец!
Рамон молчал, подавленный раскаянием и болью утраты. Его душа обливалась слезами, и ему казалось, будто внутри кровоточит смертельная рана.
– Я думаю, надо собрать капитул. Братья удручены и растеряны, многие впали в уныние. Мятежники уничтожили множество книг, надругались над священными предметами, многое испортили и сожгли. У нас есть убитые и раненые, – сказал декан.
– Сокровищница цела? – спросил Рамон.
Декан пожал плечами.
– Надеюсь, что да.
– Значит, цела. Тогда мы сумеем восстановить все, что разрушено. – Рамон тяжело вздохнул. – Кроме человеческих жизней.
– Созывать капитул? – повторил декан.
– Да. Только дайте мне немного времени. Мне нужно переодеться.
– Вы будете служить мессу?
Рамон кивнул.
– Нужно помолиться за убиенных.
Приор прошел в свою келью, где все осталось таким, каким было до его ухода: очевидно, мятежники сюда не входили. На небольшом деревянном столике стояла чернильница, лежали бумага и перья. Окинув все это быстрым взглядом, Рамон опустился на колени и склонил голову.
Молча помолившись, он встал, снял мирскую одежду и облачился в сутану. Сон закончился. Его тело больше не принадлежит Катарине Торн, оно принадлежит Господу Богу. Так же, как и душа. Совесть – тем людям, что живут здесь, смиренно искупая чужие грехи. Что касается сердца, оно, как сказал аббат Опандо, уже сделало свой выбор. И, похоже, навсегда.
Прошел час, потом второй – Катарина послушно сидела и ждала, наблюдая за причудливым сплетением света и теней на мостовой и на стенах домов. Мимо сновали горожане; многие с любопытством поглядывали на одинокую девушку. Наконец Катарина заметила высокую фигуру в длинном черном плаще. Лицо человека было спрятано под низко надвинутым капюшоном, и девушка невольно содрогнулась. Ей почудилось, что это вестник несчастья, и она стала молить Бога, чтобы монах прошел мимо.
Но он остановился напротив скамьи, на которой сидела Катарина, и девушка онемела от страха. Даже слабая искорка надежды погасла, когда он молча протянул ей бумагу.
Катарина взяла послание, и монах так же безмолвно исчез в толпе. Напоенный дыханием моря и ароматами листвы воздух внезапно сделался тяжелым и душным, пальцы оледенели и не сгибались. Катарина с трудом развязала шнурок и развернула бумагу, на которой было начертано следующее:
Дорогая Кэти!
Я должен остаться вмонастыре изанять место настоятеля. Аббат Опандо умер, ибратия нуждается во мне. Яподчиняюсь воле Господа, завещанию своего духовного наставника ивелению собственной совести. Ты подарила мне волшебный сон, ияблагодарен тебе за это.
Рамон
Катарина неподвижно глядела в пустоту. Ее сердце разбилось вдребезги, как случайно выроненная из рук стеклянная ваза, и она чувствовала, как осколки больно впиваются в душу.
Катарина не знала почерка Рамона, но было очевидно, что писал именно он. Строки были ровными, буквы – красивыми и четкими: его рука не дрожала.
Она долго сидела, потом встала и посмотрела на монастырь. Ей хотелось подойти к воротам, колотить в них, кричать и бить ногами. Но она не стала этого делать.
Что толку стучаться в душу человека, чье сердце холодно и мертво, как камень, чьи уста лживы, а гордыня велика, как стены этого собора!
Девушка медленно брела вдоль лазурных каналов, мимо кирпичных домов с красными крышами, брела, не замечая ничего вокруг, пока не дошла до большого двухэтажного особняка с чистым двориком, пышным садом и ухоженным цветником.
Дверь открыла служанка – молодая девушка в скромном чепце, черной складчатой юбке, темной кофте с кружевными оборками и в деревянных башмаках.
– Вам кого? – спросила она, преграждая дорогу.
Катарина решительно отстранила ее и глухо произнесла:
– Я – дочь хозяина этого дома, Катарина Торн.
Глава VIII
Катарина просидела взаперти две недели. Она ни с кем не разговаривала, не желала никого видеть и почти не принимала пищи.
Когда пошла третья неделя ее добровольного заточения, Пауль Торн не выдержал и решительно вошел в комнату девушки.
Невзирая на возражения Эльзы, он отвел нежданно вернувшейся дочери лучшие комнаты в доме: с украшенным керамическими плитками камином, с коврами-шпалерами, вытканными нежными цветами, – настоящим чудом фантазии и искусства. Пауль велел обставить покои Катарины с почти вызывающей роскошью, вероятно предполагая поразить воображение девушки, до сего времени жившей в атмосфере аскетической строгости и простоты.
Мебель была украшена рельефами и металлическими накладками, диваны покрыты тисненой кожей. В спальне Пауль приказал поставить огромный свадебный сундук с точеной спинкой, полный скатертей, салфеток, подзоров и полотенец из тончайшего льна.
Катарина сидела на краю кровати, по-прежнему одетая в коричневое платье, глубоко чуждая окружавшей ее роскоши. Она даже не подняла голову, чтобы взглянуть на отца.
Пауль Торн с минуту потоптался на месте, затем подошел к дивану, тяжело опустился на него и заговорил:
– Кэти! Моя дорогая Кэти! Быть может, мы все-таки поговорим? Прости, но я все больше уверяюсь в том, что с тобой случилось что-то очень плохое. Скажи, кто тебя обидел, и я сотру его в порошок!
– Со мной ничего не случилось, я все та же.
– Нет, ты стала другой! Целый день сидишь, не вставая с места, молчишь и ничего не ешь. Если ты больна, давай позовем лекаря, а если нет, просто побеседуем. Что тебе нужно, чего ты хочешь?
– Ничего.
Пауль в сердцах хлопнул себя по колену.
– Старая песня! Пойми, если все в порядке, ты должна сойти вниз! Клянусь, Эльза слова тебе не скажет. Ты здесь такая же хозяйка, как и она. Купим тебе одежду, наймем горничную. Сколько можно испытывать терпение сеньора Монкада! Вот уже две недели как он ждет встречи с тобой. Я устал выдумывать причины, по которым ты не сможешь его принять.
– Пожалуйста, не произносите это имя, я не хочу его слышать!
– Ты даже ни разу не видела этого человека!
– Я не желаю его видеть.
– Только не говори, что вернешься в монастырь!
– В монастырь я не вернусь, но и замуж не выйду. Тем более за испанца. Я ненавижу испанцев!
Пауль с изумлением смотрел на дочь. Откуда в ней эта ожесточенность, желание противоречить, эти смелость и безрассудство? Женщины – непонятные существа, в душе каждой из них сокрыт мир, полный лавы и огня и вместе с тем – льда и снега. Они испепеляют или обжигают холодом. Но никогда не оставляют в покое.
– И в кого ты такая! – возмущенно произнес Пауль. – Эрнан Монкада – честный, порядочный человек. Взгляни, какой подарок он тебе прислал! Я случайно обмолвился, что мы еще не купили тебе одежду, и он принес платье, туфли и перчатки. Настоящая роскошь, должно быть, кучу денег выложил, и все лишь для того, чтобы тебе угодить!
Он позвал служанку, и та внесла вещи в комнату. Катарина отвернулась. Доведенный до крайности Пауль вспылил.
– Ну и сиди здесь! Упрямься дальше! Ты совершаешь большую глупость, отталкивая людей, которые желают тебе помочь. Когда-нибудь ты это поймешь, да только будет поздно.
С этими словами он вскочил с дивана и вышел, оглушительно хлопнув дверью. Служанка тоже покинула комнату. Катарина осталась одна.
Некоторое время она сидела в прежней позе. День был ненастный и тоскливый, дождь стучал по стеклам и крышам, деревья беспомощно свесили ветви. Ветер с моря сотрясал дом; его унылый вой был похож на стон умирающего.
Катарина глубоко вздохнула. Сначала она пребывала в бездне тоски, потом к ней постепенно вернулась способность думать. Ничего не исправить и не вернуть. Нужно принять случившееся, как бы ни было тяжело.
Наверное, отец прав, нельзя отталкивать тех, кто способен протянуть руку помощи, кто невиновен в ее злоключениях. Жаль, что она не способна дать им то, что они жаждут получить.
Девушка повернулась и посмотрела на подарки, оставленные на кровати. Если бы она была прежней, как бы порадовали ее эти вещи!
Катарина осторожно коснулась платья. Она никогда не носила ничего подобного и даже не предполагала, что на свете существуют такие наряды. Платье лазурного шелка с боковой шнуровкой и со скрепленными белыми лентами разрезами на рукавах имело низко вырезанный лиф с расшитой мелким жемчугом кружевной вставкой и широкую складчатую юбку. Этот чудесный наряд дополняли шелковые перчатки с узорами из цветного бисера и пояс в тон платью, шириной в ладонь, который застегивался тремя перламутровыми пуговицами. Возле кровати стояли прелестные сафьяновые туфельки без каблуков, с узкими носами и тонкими белыми шнурками, которые оканчивались пышными кисточками.
Катарина смотрела на это великолепие неживыми глазами, между тем как ее щеки постепенно залила краска.
Она протянула руку, взяла колокольчик и позвонила. Девушка сама не знала, чем вызван этот порыв. Будь Катарина опытнее и старше, она бы поняла, что ею движет уязвленная гордость и извечное женское тщеславие.
Вошла Неле, девушка-служанка с остреньким, как у лисички, личиком, хитроватая и смышленая, и остановилась, невозмутимо глядя на юную госпожу.
– Я хочу одеться, – сказала Катарина.
Не выразив удивления, Неле помогла госпоже надеть сорочку из тонкого светлого полотна с узкими рукавами и глубоким вырезом на груди и жесткую накрахмаленную нижнюю юбку.
Когда очередь дошла до платья, у служанки заблестели глаза.
– Какое чудо! Королевский наряд! – восторженно прошептала она и добавила, затягивая шнуровку: – Какая тонкая у вас талия, госпожа! А кожа как атлас!
Катарина так посмотрела на Неле, что та прикусила язык.
Наконец туалет был почти завершен и в комнату, скромно постучавшись, вошел Пауль Торн. Он выглядел непривычно растроганным, на глазах блестели слезы.
– Возьми, – сказал он, протягивая на ладони височные подвески крупного жемчуга. – Они принадлежали твоей матери. Как бы она порадовалась, увидев тебя сейчас! – Потом осторожно спросил: – Так мне послать приглашение сеньору Монкада?
Катарина тряхнула головой. Ее глаза сверкали.
– Зовите, отец! Я скажу ему, что никогда не выйду за него замуж.
Эрнан Монкада немедленно явился в дом Пауля, невзирая на непогоду и туманные предупреждения последнего о том, что «Катарина слегка не в себе и вполне способна наговорить каких-нибудь глупостей».
Он ждал в гостиной, охваченный непривычным волнением, а когда она вышла под руку с отцом, быстро встал и поклонился.
Катарина оказалась совсем не такой, какой Эрнан ожидал ее увидеть: если бы он ничего о ней не знал, то никогда бы не подумал, что эта девушка шесть лет провела в монастыре в неустанных послушаниях и молитвах, не видя мира и людей. У нее был прелестный цвет кожи, прекрасные светлые волосы, легкая поступь, непринужденные, гармоничные и изящные движения. Вместе с тем в ее лице было что-то решительное, независимое, даже надменное. Она держалась с оттенком враждебности и смотрела так, словно он собирался ее к чему-то принудить или хотел нанести обиду.
Катарина не знала, нужно ли отвечать на поклон, и, подумав, не стала этого делать. Она не опустила глаз и не смутилась, как он ожидал; напротив, смотрела на него в упор, сжав губы и слегка приподняв брови, отчего ее взгляд казался пронзительным и холодным.
Эрнан и Рамон были похожи, как могут быть похожи только очень близкие родственники, только Эрнан выглядел старше и у него было другое выражение лица. На нем был темный камзол тонкого сукна с золотисто-коричневым отливом и нарядный пояс из желтых пластин. На ногах – туфли с закругленным носком, украшенные золотистыми пуговками и шпорами, а в руках он держал берет того же цвета, что и камзол, с узкими пестрыми фазаньими перьями.
Эрнан Монкада и Пауль Торн обменялись несколькими, ничего не значащими фразами, после чего Пауль сказал:
– Я оставлю вас на минутку. Скоро подадут обед.
Он вышел, предоставив Эрнану право осваивать и завоевывать неведомые территории.
Катарина села на диван. Немного подождав, Эрнан опустился на стоявший напротив резной табурет.
– Как поживаете, сеньорита Катарина? Вы великолепно выглядите!
Она слегка кивнула, не меняя выражения лица.
– Спасибо за платье. Отец сказал, что оно очень дорого стоит.
– Неважно, сколько оно стоит, главное, что оно вам понравилось и пришлось впору. Вообще-то, я не хотел, чтобы ваш отец говорил вам о том, что оно прислано мной.
– Не понимаю, почему вы дарите мне такие подарки? Вы меня совсем не знаете! – немного нервно произнесла Катарина.
Эрнан улыбнулся.
– Я много слышал о вас.
У него была приятная улыбка, куда более жизнерадостная, чем у Рамона, хотя его бархатистые черные глаза оставались серьезными. Контраст между задумчивым взглядом и веселой улыбкой придавал лицу молодого человека нечто загадочное.
– Что слышали?
– Что вы добродетельны и красивы. С тех пор я много думал о вас.
– Что же вы думали?
– Я полагал, что мы можем поладить, поскольку у нас много общего, – сказал он, отдавая должное ее откровенности.
Катарина недоверчиво улыбнулась.
– Общего? У нас?
– Да. И вы, и я выросли без материнского внимания и ласки и временами, должно быть, чувствовали себя одинокими.
Эрнан старался держаться дружелюбно и спокойно. Он не ожидал, что их разговор будет состоять из вопросов и ответов, причем спрашивать станет она. Эрнан чувствовал себя как на допросе; ему поневоле казалось, что девушка пытается загнать его в ловушку.
– Ваша мать умерла? – задала очередной вопрос Катарина.
– Не знаю. Я ее не помню. Меня воспитал отец.
– У вас нет ни братьев, ни сестер?
– Насколько мне известно, нет.
– Вы родились в Испании?
– Да, в Мадриде. В Голландию мы с отцом приехали шесть лет назад. А до этого много путешествовали.
– Вам нравится наша страна?
– Нравится. Здесь красиво и люди хорошие. Жаль, что последние события разделили испанцев и жителей Нидерландов. Думаю, вскоре все исправится. Вы тоже пострадали из-за этого.
Катарина склонила голову набок.
– Что вы об этом знаете?
– Что вы очень испугались и убежали из монастыря и что вас укрыли какие-то люди. А когда вода спала, вы вернулись домой. Так сказал ваш отец.
– Да, это правда.
Эрнан достал из висящего на поясе замшевого кошелька кольцо с темно-зеленым халцедоном и протянул девушке.
– Возьмите, сеньорита Катарина. Считается, что этот камень избавляет от душевных страданий.
Она отпрянула.
– Я не могу принять от вас такой подарок!
– Почему нет? Я буду очень огорчен, если вы откажетесь.
– Это не будет означать, что я согласна выйти за вас замуж? – прямо спросила она.
– Конечно нет.
Эрнан с трудом подавил улыбку. Странно, что она первая заговорила об этом! По-видимому, девушка совсем не знает правил светского поведения. Хотя в данном случае это лишь делает ее еще более привлекательной.
– Не хотите покататься по городу? – вежливо произнес он, чувствуя, как в сердце зарождается симпатия к Катарине. – Разумеется, когда погода наладится. Вы жили в монастыре и, наверное, мало что видели.
– Я бы хотела съездить именно в монастырь, – нерешительно промолвила девушка. – Мне нужно навестить подругу.
– Инес Вилье?
Она изумленно взглянула на него.
– Откуда вы знаете?
– Я был в монастыре в тот день, когда туда ворвались мятежники. Я искал вас, но не нашел. Зато видел вашу подругу.
– С ней все в порядке?
– Она не пострадала. Только сильно испугалась. Она тревожилась за вас. Давайте навестим ее в ближайшие дни.
Катарина смотрела настороженно.
– Вы хотите поехать со мной?
– Кто-то должен вас сопровождать. Если вы окажете мне такую честь, я буду очень рад. Разумеется, я не стану присутствовать при вашем разговоре с подругой, а подожду в экипаже, – невозмутимо произнес Эрнан.
Он разговаривал с ней почтительно, почти благоговейно, а сам все силился понять, что за печаль у нее на сердце. Странно, что эта девушка так упорствовала, желая остаться в монастыре и принять постриг, – она вовсе не казалась чрезмерно набожной, скорее наоборот.
Эрнан Монкада пообещал заехать за ней через пару дней, а затем заявил, что более не смеет ее задерживать. Катарина сказала, что не сможет присутствовать на обеде (она не хотела сидеть за одним столом с Эльзой), и простилась с Эрнаном. При этом ее лицо впервые озарила приветливая, хотя и несколько принужденная улыбка. Эрнан ей понравился, но он был слишком похож на Рамона, и это сходство терзало ее душу, заставляя вновь и вновь вспоминать о том, о чем она хотела забыть навсегда.
– Сколько вам лет? – спросила Катарина Эрнана.
Они ехали вдоль набережной, где было множество причалов с лодками и парусниками, мимо береговых складов, где пахло смолой, рыбацкими сетями и морем.
– Скоро мне исполнится тридцать, – отвечал Эрнан.
Катарина по-прежнему не называла его ни сеньором Монкада, ни просто по имени, но он, казалось, не придавал этому никакого значения. Эрнан вообще очень спокойно и терпеливо относился ко всему, что она делала и говорила.
– Вы похожи на своего отца?
– И да, и нет. Хотя мой отец превыше всего почитал благородство и честь, ему было все равно, во что одеваться, что есть и пить, где ночевать. Он полагал, что дворянину достаточно уметь владеть шпагой, а остальное придет само собой. Он был вспыльчив, своенравен и склонен к бродячей жизни. Неудивительно, что они не поладили с моей матушкой.
– Почему он разлучил вас с матерью?
Катарина была уверена в том, что Рамон и Эрнан Монкада – родные братья, только она не могла понять, как могло случиться, что они не подозревали о существовании друг друга.
– Он говорил о ней как о настоящем чудовище, но я не думаю, что она была такой. Скорее, просто несчастная женщина. Почему-то она очень хотела, чтобы я стал священником, а отец не мог этого допустить.
Катарина затаила дыхание. Итак, отец Эрнана уехал из дома, вероятно не зная, что его жена ждет второго ребенка, который в конечном счете и стал воплощением ее стремлений.
– А вы сами желали бы сделаться священнослужителем?
Эрнан улыбнулся, хотя его взгляд, как всегда, оставался серьезным.
– О нет!
– Почему? – со странной настойчивостью произнесла она.
Он на мгновение задумался, потом сказал:
– Я простой человек, и мне чужды мысли о возвышении, тем более путем отказа от того, что дано нам от Бога и воплощает нашу человеческую суть. Для меня это стало бы самообманом. Я уважаю священнослужителей, но сам желаю покориться иному жребию – обычного человека, мужчины.
Катарина выглядела задумчивой и притихшей. Его слова согрели ей душу и одновременно разбередили сердечную рану. Он рассуждает правильно. И он красив, неглуп, благороден. Но он – не Рамон Монкада, хотя пугающе похож на него. О, если б это был не Эрнан, а Рамон, не в сутане, а в вышитом камзоле со шнуровкой, мягко обрисовывающем гибкое и сильное тело!
Они подъехали к монастырю, но Катарина не спешила выходить из экипажа. К горлу подступил комок, на глазах выступили слезы. Она вспомнила монастырский сад и себя, чистосердечную и наивную. Тогда любовь была для нее не более чем легендой, которую воспевают в стихах и описывают в романах.
– Вы жалеете о том, что покинули обитель? – тихо произнес Эрнан.
Катарина порывисто обернулась к нему; неожиданно в ее голосе прорвался гнев:
– Нет! Я ни о чем не жалею! – И, помолчав, спросила: – Известна ли вам история аббата Абеляра и прекрасной Элоизы?
– Боюсь, что нет.
Она смотрела на него с осуждением и любопытством.
– Вы не любите читать?
– Не могу сказать, что я много читал, слишком уж беспорядочной была наша с отцом жизнь. А потом мне пришлось работать. Я прочитал разве что несколько рыцарских романов. Должно быть, вы хотели узнать мое мнение об этой книге, сеньорита Катарина?
– Да.
– Расскажите мне на обратном пути, о чем там идет речь, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.
– Хорошо, я так и сделаю.
Не дожидаясь помощи, она спрыгнула с подножки и направилась к монастырским воротам.
Девушка не была уверена в том, что ей позволят повидать Инес, но настоятельница дала разрешение. Катарина прошла в маленькую, голую и холодную комнатку с забранным решеткой узким оконцем, сквозь которое проникал хмурый свет.
Бледное личико Инес, вошедшей в приемную в сопровождении монахини, порозовело, когда она увидела Катарину, дивно красивую и нарядную. Испещренное мелкими золотыми цветочками зеленое платье, подол юбки – в изящных продольных разрезах, позволяющих видеть лиловое нижнее одеяние, узкие длинные рукава, зашнурованные от кисти до локтя. Волосы искусно заплетены в косы и подколоты так, что лежат полукольцами, а на них наброшена тончайшая, открывающая высокий белый лоб вуаль, по бокам собранная в складки и мягко приспущенная на плечи.
На Инес была головная повязка до самых глаз; саржевое платье с широкими рукавами не скрывало ее неловкости и угловатости.
Катарина увидела смущение Инес и обратилась к монахине, сияя любезной улыбкой:
– Вы не оставите нас на несколько минут? Нам с подругой хочется побеседовать наедине.
Монахиня, ослепленная красотой и богатством наряда Катарины, не решилась перечить столь великолепной и знатной особе и, молча кивнув, покинула комнату.
Вдохнув полную грудь застоявшегося воздуха, Инес с восхищением произнесла:
– Как ты красива, Кэти!
– Инес, – Катарина взяла подругу за руки и с нежной настойчивостью притянула к себе, – я очень рада тебя видеть!
– С тобой все хорошо? – Инес смотрела пытливо и в то же время наивно. – Ты живешь дома? Я так волновалась, когда ты исчезла! Где ты была?
– За мной приехал отец Рамон и увел меня, – ответила Катарина.
– Он проводил тебя к отцу?
– Нет. Он вернулся в монастырь. Свой дом я нашла сама.
– Твой жених искал тебя в обители! Я его видела. Он переживал за тебя. Он мне понравился. Красивый, благородный и очень мужественный. На твоем месте я бы с радостью вышла за него замуж!
Катарина сжала пальцы в кулак. Отправляясь сюда, она не собиралась делиться с Инес всем, что выстрадала и пережила, но теперь поняла, что если не сделает этого, то навеки останется одна, будто в клетке, без утешения и надежды. И она начала рассказывать – почти бесстрастно, очень спокойно, со скрытым достоинством, стоически выдерживая полный изумления, а затем нескрываемого ужаса взгляд Инес.
Потом умолкла и ждала, что скажет подруга. Было заметно, как на высокой белой шее Катарины бьется голубая жилка. Губы девушки были крепко сомкнуты, а потемневший взгляд скрывал какую-то упрямую мысль. Казалось, к горлу Катарины подступили рыдания, но было видно, что она не позволит себе заплакать.
Ошеломленная Инес улыбнулась странной болезненной улыбкой и прижала руки к груди, словно желая защититься.
– О, Кэти! Ты… была с ним! Как ты смогла? Вы лежали вместе раздетые? И тебе не было стыдно?!
Катарина невольно прижала руки к пылающим щекам.
– Инес!
Она не могла объяснить подруге, что значит забыть о том, где ты находишься, забыть о времени, о том, кто ты такая и кто такой он. Как не могла объяснить, что чувствуешь, будучи не в силах разорвать невидимые путы, выкарабкаться из потрясения и обиды, когда не видишь впереди никакого пути!
– Но ведь ему нельзя спать с женщиной, да и тебе нельзя быть с ним! Он же священник! Теперь ты не обретешь Царствия Небесного, если только искренне не раскаешься и не искупишь свой грех, – пролепетала девушка.
– Мне все равно. Ничто на свете не сделает меня счастливой, – сухо заявила Катарина.
– Счастье в праведной жизни, – робко и испуганно промолвила Инес.
– О да! Вероятно, он тоже так думал! – гневно произнесла Катарина.
– Ты его ненавидишь?
Катарина вздохнула. Она помолчала, тщательно разглаживая складку на платье. Потом сказала:
– Я не хочу о нем думать.
Читать бесплатно другие книги:
