Исповедь послушницы (сборник) Бекитт Лора

Глава IX

Прошло больше месяца, прежде чем Катарина дала Эрнану согласие выйти за него замуж, и еще столько же времени ушло на то, чтобы как следует подготовиться к свадьбе. Катарина была против пышного торжества, она желала ограничиться венчанием и скромным домашним обедом. Эрнан не спорил. Зная, что скоро поселится в богатом доме Пауля Торна и сможет заключить Катарину в объятия, он пребывал в прекрасном настроении. Он ухаживал за невестой с врожденной испанской галантностью, с восхищением ловил каждое ее слово и стремился исполнять любые желания девушки.

Катарина обдумала свой шаг с потрясающей рассудительностью. Инес права: если она откажет Эрнану, отец страшно разозлится, и неизвестно, чем это может закончиться. А если он пожелает выдать ее за какого-нибудь пожилого купца? К тому же девушку одолевали мысли о мести. Она все равно станет сеньорой Монкада! Рамону она не нужна, значит, выйдет замуж за его брата с такой же фамилией, с таким знакомым и вместе с тем чужим лицом.

Катарина вновь повидалась с Инес. Их встреча была печальной. Пауль Торн наотрез отказался вызволять девушку из монастыря, сказав дочери, что, по его мнению, это чрезмерная прихоть. Инес спросила Катарину о свадебном наряде, и та подробно описала платье из красной испанской парчи с золотым рисунком, поясом из чеканных пластинок и откидными рукавами. К платью прилагался плащ на цветной подкладке, обшитый по краю золотой тесьмой, тонкий металлический обруч с медальонами и подвесками из драгоценных камней и прозрачная вуаль.

Сраженная великолепной картиной, Инес подавленно молчала. В монастыре им часто говорили о страшном и грешном мире, но сейчас бедной девушке казалось, что подруга описывает рай. Инес сожалела о том, что никогда не познает соблазнительную тайну жизни, бурлящей за толстыми каменными стенами обители.

Она уже забыла о том, что испытала в тот день, когда эта жизнь внезапно ворвалась в монастырь в лице безумствующих мятежников.

Обстановка в стране оставалась опасной и сложной. Испанские войска подвергали население Нидерландов вымогательствам и насилию; народ бежал в леса и присоединялся к отрядам гёзов. По приказу герцога Альбы и без того непомерные налоги были увеличены, каждый корабль тщательно проверялся. Пауль Торн сполна оценил, как хорошо заполучить в зятья испанского дворянина. Это позволяло вовремя отправлять грузы, совершать выгодные сделки, а главное – избегать подозрительности властей или того хуже – инквизиции.

Умолкли волынки, дудки и арфы, праздничные яства были съедены, веселье угасло, и гости покинули дом.

Катарина утомилась больше, чем ожидала. Она устала от обилия чужих лиц, гула голосов и долгой церемонии венчания.

Когда они вошли в церковь, на нее повеяло застарелым запахом воска и ароматических курений. Это напомнило Катарине ее первое посещение храма в монастыре. Тогда для нее началась новая жизнь. И сейчас будет так же.

Ее раздражали блеск золота и серебра, сияние великого множества свечей – все это казалось ненастоящим. Настоящее притаилось в памяти, точно в загадочной темной пещере.

Они с Эрнаном слишком долго стояли на коленях на холодном каменном полу: в конце концов у Катарины нестерпимо заныли ноги и спина. Все кружилось и мелькало перед усталыми глазами, между тем свадебный пир, вручение подарков, песни, игры и речи гостей были еще впереди.

Все эти ван Монфоорты, ван Кулены, Брюнты и Симонсы, Рекалфы и Хаалы… Красное лицо отца, его громкий голос; крепко сжатые губы и холодный взгляд Эльзы. Хенрик и Инге, ее маленькие сводные брат и сестра, с горящими от любопытства глазенками. Сбившиеся с ног служанки… Когда пир закончился, незнакомые женщины взяли девушку под руки и отвели наверх, в спальню.

Катарина сидела на постели в нарядной, вышитой золотом сорочке, неподвижная и прямая. Ее щеки горели, но руки были холодны, и по спине пробегала ледяная дрожь. Она смотрела вниз, на кончики своих босых ступней и ждала, что скажет Эрнан.

Он ничего не сказал. Он торопливо раздевался – Катарина слышала шуршание одежды, стук падающих на пол пояса и башмаков.

Его обнаженная грудь была горячей, и руки тоже были горячими и удивительно сильными. Поцелуи – не целомудренными, как в церкви, а настойчивыми и жадными, как у Рамона в их последнюю ночь.

Рамон Монкада. Заблудший священник, сваливший на нее вину за свое отступничество. Почему? Только потому, что она женщина?!

Внезапно Катарина отпрянула и забилась в угол кровати.

– Лучше бы я осталась в монастыре! – сдавленно прошептала она.

– Ты не создана для жизни в монастыре, Кэти, ты создана для замужества, для любви! Не волнуйся, все будет хорошо! Через это проходят все женщины! – произнес Эрнан, пожирая ее глазами и протягивая к ней жадные руки.

Мелкая дрожь пробежала по телу Катарины, когда она очутилась в его объятиях. Девушка задавала себе вопрос: почему она так мало думала о том, что придется пройти через этот кошмар?!

Он был умелым, опытным, уверенным в себе любовником, и, если бы Катарина сумела забыть то, что было невозможно забыть, она смогла бы отдаться прекрасной, блаженной и дикой страсти, особенно если представить, что это не Эрнан, а Рамон.

По наивности Катарина надеялась, что муж ничего не заметит. Но он заметил. Вскоре она почувствовала, что его прикосновения и движения сделались жесткими, почти грубыми. Потом он резко отстранился и сел на постели.

У Эрнана был острый, отчужденный, холодный взгляд; Катарине казалось, что сейчас он ее ударит.

Он вскочил, набросил камзол и принялся ходить из угла в угол. Потом порывисто произнес:

– Катарина! Я вынужден потребовать объяснений!

Она молчала.

– Я был уверен в твоей непорочности! Кто и когда тебя обесчестил?

Она с трудом разомкнула непослушные губы:

– Мне не нравится это слово.

Он выглядел расстроенным, разочарованным, нервным.

– Надеюсь, ты не станешь отрицать, что была с мужчиной еще до нашей свадьбы!

– Не стану.

– Кто это был?

– Этого я не скажу.

– Тебе известно, что я могу выгнать тебя вон сию же секунду! – не помня себя, вскричал он.

И застыл, когда она твердо и четко произнесла:

– Не выгонишь.

Эрнан с силой провел по лицу, словно стирая нечто невидимое.

– Верно. Не выгоню. Нас обвенчали, и мы дали друг другу клятву, – сказал он и сурово добавил: – Ты должна признаться, где и когда это случилось.

Катарина устало пожала плечами.

– Что это изменит?

– Многое. Быть может, тебя принудили? – осторожно произнес Эрнан.

Катарина поняла, что он не успокоится, пока не получит более-менее определенный ответ.

– Да, – сказала она, – это случилось, когда я сбежала из монастыря. В город хлынула вода, она поднялась высоко, и я ночевала в чужом доме вместе с какими-то людьми. Я не видела лица этого человека, потому что было темно.

– Почему ты не позвала на помощь?

– Он схватил меня, когда я спала, и зажал мне рот рукой. Он был очень сильный, и я не могла сопротивляться.

Она говорила устало и, пожалуй, слишком спокойно, но Эрнан знал, что это может быть правдой. Он прекрасно помнил, что Катарина была не в себе, когда внезапно вернулась домой, что она долго сидела взаперти и не желала никого видеть. В таком случае она, пожалуй, не виновата. И все-таки он не мог избавиться от ревности, разочарования и чувства оскорбленной мужской гордости.

– Почему ты не призналась мне в этом, когда мы еще не были женаты?

– Я боялась, и мне было очень стыдно.

На этом Эрнан решил прекратить расспросы, а утром, прежде чем спуститься вниз, заявил:

– Я никогда этого не забуду, и мне будет нелегко тебя простить, но я решил не говорить твоему отцу о том, что случилось. Вероятно, он тоже ничего не знал?

Катарина кивнула.

– И еще ты должна обещать, что впредь будешь честна и откровенна со мной.

– Обещаю.

Она смотрела на него и не могла поверить, что это ее муж, что она венчалась с ним в церкви и что они были близки в минувшую ночь. Катарина с трудом представляла, что ей придется прожить с ним всю жизнь, спать в одной постели и родить ему детей.

– А у вас, Эрнан, были женщины? – внезапно спросила она.

Он мгновенно принял неприступный вид.

– Какое это имеет значение?

– Я не могу спросить?

Эрнан замер, глядя на свою жену. Катарина была очень красива. Безупречный овал лица, матовая кожа, глаза как весеннее небо, густые, блестящие светлые волосы. Он смягчился.

– Можешь. Разумеется, были. Мне почти тридцать, и потом, я мужчина.

– Эти женщины тоже чьи-то дочери и будущие жены.

– Я никого не обманывал и не брал силой.

– Возможно, некоторые из них желали получить от вас нечто большее, чем вы хотели или могли им дать?

– Быть может. Не знаю, – нетерпеливо отвечал он.

– Кто вам сказал, что мужчинам позволено вступать в такие отношения до брака, а женщинам – нет?

– Никто. Это общеизвестная мораль, так было и будет всегда.

– Вам кажется, это правильно?

– Разумеется! – раздраженно произнес Эрнан и добавил: – Ты еще очень молода, Катарина, и поэтому, наверное, говоришь много глупостей!

Они спустились вниз. За завтраком Пауль Торн отпускал грубоватые шуточки. Эльза молчала, Эрнан – тоже; он лишь изредка натянуто улыбался и ни разу не взглянул на Катарину.

После завтрака Эрнан и отец поехали по делам, а Катарина поднялась наверх. Она поняла, что ей нечем заняться. У нее не было знакомых молодых женщин, с которыми она могла бы общаться, выезжать за покупками и гулять. Впрочем, ей не хотелось ничего покупать: у нее было достаточно платьев, вдобавок гости надарили столько тканей и принадлежностей дамского туалета, что ей хватит до конца жизни. Эльза, как уже поняла Катарина, была помешана на роскоши и тратила деньги Пауля исключительно на обстановку: мебель, ковры, украшения для дома. Тогда как Катарину, привыкшую к скромному монастырскому быту, это только угнетало. Она не испытывала никаких чувств к сводным брату и сестре, ей не хотелось ни видеть их, ни разговаривать с ними. Поскольку Пауль Торн считал чтение пустым занятием, понапрасну отнимающим время, в доме не было книг. А рукодельничать ей не хотелось.

Катарина подошла к окну. Незаметно наступила осень; скоро с моря начнут дуть холодные ветры и по небу помчатся тучи, то открывая, то вновь заволакивая голубые просветы неба. Море будет гнать штормовые валы, угрожая прорвать полосу дюн и затопить город. Все вокруг станет холодным и хмурым. Только крылья мельниц начнут крутиться быстрее, они будут вращаться вечно и мерно, словно перемалывая время.

Катарина набросила мантилью и спустилась в сад. Здесь было светло и тихо, пожелтевшие листья деревьев влажно блестели, от земли поднималась голубоватая дымка. Катарина бродила по поблекшей траве, пытаясь разобраться в себе, проникнуть в те тайники сердца, что недоступны разуму, и одновременно стремясь отогнать мучительную тоску.

Поздно вечером, когда они легли спать, Катарина внезапно почувствовала на своем теле руки Эрнана. Он молча овладел ею, а потом, не сказав ни слова, повернулся и заснул. И ей было очень странно осознавать, что она не чувствует ни удивления, ни обиды.

С тех пор они мало разговаривали; Эрнан весь день пропадал в гавани, а за ужином они с Паулем обсуждали торговые сделки.

Катарина не помнила, что она делала днем, о чем думала; ей казалось, будто она видит бесконечный тягостный сон.

Когда после свадьбы прошло две недели, сон внезапно разбился, как стекло, исчез, как туман, и унылая, безрадостная, скучная, как осенний вечер, жизнь неожиданно повернула в иное русло.

Катарина собиралась навестить Инес и одевалась в своей комнате. Она нетерпеливо дергала платье, не понимая, почему оно как-то странно на ней сидит. В конце концов ей пришлось позвать Неле и попросить девушку потуже затянуть шнуровку. Еще неделю назад Катарина была тонкой и стройной, а теперь будто располнела в талии. Случайно повернувшись боком, девушка с удивлением увидела в зеркале свой выпирающий живот.

– Что это? – медленно произнесла она. – Будто какая-то болезнь…

Неле смотрела на нее как зачарованная.

– Да, верно… Может, кого-нибудь позвать?

– Не знаю…

В этот момент из соседней комнаты вышла Ютте, вторая служанка; она несла платья молодой госпожи. Вероятно, она слышала их разговор, потому что сначала застыла как вкопанная, а после пробормотала:

– Я бы назвала эту болезнь только одним словом.

– Каким? – все еще ни о чем не догадываясь, спросила Катарина.

Когда Ютте произнесла роковое слово, Неле в испуге бросилась поднимать юную госпожу: Катарина упала в обморок.

Она очнулась в своей постели и услышала, как в комнате тихо разговаривают трое: ее отец, Эрнан и незнакомый мужчина, наверное доктор.

Катарина приготовилась к тому, что ее сердце исполосует острая боль, но ошиблась: на душе было удивительно радостно и спокойно. Она чувствовала, что спасена, избавлена от отчаяния и бесплодной тоски о прошлом.

Она решила не открывать глаз, притвориться спящей и послушать, о чем говорят мужчины.

– Не беспокойтесь, с ней все в порядке, – донесся до нее уверенный голос лекаря. – Видите, лицо порозовело, дыхание ровное, она просто спит. Пусть отдыхает, не тревожьте ее. Сеньора Монкада – здоровая молодая женщина, и я уверен в том, что ребенок тоже родится здоровым. Ее ничего не беспокоило, иначе она давно бы заметила, что с ней что-то не так. Обморок не опасен, просто ее ошеломило это известие, и она испугалась. Такое иногда случается с юными и неопытными женщинами. Когда сеньора проснется, расскажите ей, как прекрасно иметь ребенка: она быстро успокоится и повеселеет.

– Да, но… – начал было Пауль, но тут же замолчал: вероятно, Эрнан сделал ему какой-то знак.

– Как давно она находится в… этом положении? – осторожно спросил Эрнан.

– Не меньше трех месяцев, – сказал врач.

Эрнан, отец и доктор вышли в соседнюю комнату и прикрыли за собой дверь. Катарина немедленно встала и осторожно заглянула в узкую щель. Эрнан и Пауль были одни; наверное, лекарь ушел. Они негромко переговаривались; Эрнан стоял спиной к дверям, и Катарина видела только багровое от гнева или стыда лицо отца, его выпяченные губы и водянистые голубые глаза.

– Поймите, Пауль, в то время я даже не был знаком с Катариной. Поверьте, я не трогал вашу дочь до первой брачной ночи.

Пауль с шумом вдохнул воздух.

– А когда вы сделали это, то…

Эрнан твердо ответил:

– Она не была девственницей.

– Матерь Божья! Как же так?!

– Катарина сказала, что ее изнасиловал какой-то незнакомец, после того как она сбежала из монастыря, а вода затопила город.

– Теперь она еще и беременна! – воскликнул Пауль, сокрушенно тряся головой. – Если бы я знал, Эрнан! Поверьте, я не подсовываю подпорченный товар даже своим врагам!

– Я верю, что вы не знали. Теперь ничего не исправить. Ей придется родить этого ребенка.

– А потом?

– Об этом надо серьезно подумать. Хуже всего, если люди начнут болтать, будто я спал с Катариной задолго до нашей свадьбы. Это испортит репутацию нашей семьи.

– Разве вы захотите дать свое имя ублюдку?

– Конечно нет.

– Быть может, на время отправить Катарину подальше, в какую-нибудь деревню?

Эрнан сделал паузу, явно что-то обдумывая. Потом произнес:

– Это вызовет ненужные подозрения. Пусть живет дома, но до поры до времени никуда не выходит. Позже можно будет сказать, что это были преждевременные роды и младенец умер. Только нужно объяснить все Кэти и убедить ее в необходимости расстаться с этим ребенком.

– Как это сделать?

– Я с ней поговорю.

Катарина бросилась назад, нырнула в постель и откинулась на подушки.

Вошел Эрнан и остановился, глядя на жену. Он тяжело вздохнул. Почему налет восторженного нежного поклонения исчез слишком быстро? Как получилось, что он так скоро исчерпал отпущенную ему долю влюбленности?

– Кэти! – печально начал мужчина. – Я хотел начать новую жизнь, желал обрести что-то свое, настоящее, то, что останется со мной навсегда. Я думал, что ты чиста и наивна, и предполагал, что мне придется научить тебя и любить, и жить. Я ошибся. У тебя оказалось свое прошлое. Я прогадал. Кругом все та же пустыня. Никого и ничего; мне не к чему привязаться и не во что верить.

– А Бог? Разве ты не веришь в Бога?

– Верю. Но смысл моей жизни не в этом.

– Ты говорил, что любишь меня. Ты лгал?

– Нет.

– Я тебя понимаю. Ты полюбил другую девушку, ту, которую придумал. Поверь, если бы я знала, что со мной, то никогда не вышла бы за тебя. Я вовсе не желала причинять кому-то страдания.

– Нет, все-таки хорошо, что ты замужем и за тебя отвечаю именно я. Неизвестно, как поступил бы с тобой твой отец.

Внезапно глаза Катарины подернулись влагой, на ресницах задрожали слезинки. Она что есть силы вцепилась пальцами в одеяло.

– Ты просил быть откровенным с тобой, Эрнан. Так вот, я слышала, как вы с отцом говорили, что не хотите оставлять здесь ребенка. Но я не желаю его отдавать!

Эрнан изменился в лице.

– Мне кажется, ты сама не захочешь его видеть! Куда разумнее отдать его на воспитание. Зачем тебе ребенок человека, который над тобой надругался!

– Этот ребенок и мой тоже!

По лицу Эрнана можно было догадаться, что он пребывает в глубоком и тупом отчаянии, но его голос звучал спокойно:

– Ты не понимаешь, что значило бы для меня дать свое имя этому ребенку, тем более если родится сын!

– Я не хочу сына, – прошептала Катарина, – сыновья покидают своих матерей: они или отправляются странствовать или… уходят в монастырь.

– Ладно, – сказал Эрнан, – в любом случае об этом рано говорить. Полагаю, всем нам нужно набраться терпения и просто ждать. Не волнуйся, у нас еще будет время поговорить об этом.

С тех пор для Катарины началась новая жизнь, незамысловатая, однообразная, зато полная спокойствия и света. С утра она садилась в своей комнате у окна, брала тонкую иглу и ткань и терпеливо, любовно шила легкие, воздушные детские вещи. Днем, если позволяла погода, спускалась в сад. Катарина бродила по дорожкам, беспрестанно размышляя, и ей казалось, будто она ткет внутри собственного разума огромный, причудливый невидимый ковер. Ответственность за свою судьбу и судьбу будущего ребенка придала ей твердости и хладнокровия. Отныне сердце Катарины было полно бесконечного терпения и затаенной любви.

Она любила таинственное затишье, когда над морем стоял туман, и не любила моросящий дождик и затянутые сизой пеленой небеса. Иногда начинал идти снег, легкие белые хлопья кружились между деревьями, и Катарина подставляла руки, ловя снежинки и наблюдая, как они тают в ее горячих ладонях.

Хотя ее движения утратили прежнее изящество и упругость, Катарина чувствовала себя превосходно, она хорошо ела и много спала – к тайному неудовольствию Эльзы, которая во время обеих беременностей не могла проглотить ни куска и страдала от жестоких болей в спине.

Катарина попросила Эрнана принести несколько романов и с наслаждением погрузилась в чтение. Она читала целыми вечерами, вникая в хитросплетения чужих судеб, а потом ложилась и засыпала с сердцем, полным радости, благодарности и покоя.

Однажды, когда дети, Эрнан и Катарина уже спали, а Пауль молча курил трубку, Эльза, которая шила при красноватом отсвете горящих в камине поленьев, внезапно промолвила, оторвавшись от рукоделия и пристально глядя на мужа:

– Катарина лжет.

Пауль повернул голову; смятение и стыд нахлынули на него с новой силой, но он сдержался и ограничился тем, что произнес с тихой угрозой:

– Что ты имеешь в виду?

– Ее никто не насиловал, и ей прекрасно известно, кто отец ее будущего ребенка.

Несколько секунд Пауль смотрел на жену, приоткрыв от изумления рот, потом выдавил:

– С чего ты это взяла?!

– Достаточно посмотреть на нее, заглянуть ей в глаза. Она счастлива и спокойна. Если бы надо мной надругались, а потом я узнала, что еще и беременна, я бы рвала на себе волосы, рыдала и ненавидела себя и весь свет!

– Ты думаешь, что моя дочь – потаскушка, которая сбежала из монастыря и добровольно отдалась на улице первому встречному! – Глаза Пауля метали молнии, он повысил голос, его лицо было искажено растерянностью и отчаянием.

– Я ничего не думаю, – заметила Эльза, снова принимаясь шить, – но я уверена в том, что сказала.

– Помнишь, как грустила Кэти, когда вернулась домой? Она была не в себе, молчала, ничего не ела, – медленно произнес Пауль.

– Полагаю, тому были иные причины.

– Какие?

– Не знаю! – отрезала Эльза и, отложив шитье, встала. – Я поднимусь к себе.

Спустя минуту женщина вошла в комнату и остановилась у большого зеркала. В те времена зеркала считались большой роскошью, нередко их выписывали из Германии и Франции. Комната купалась в золоте заката, сияла блеском небесного пурпура, игравшего на металлических накладках резной мебели. Эльза шагнула вперед. Она была хороша собой – высокая и стройная, с каштановыми волосами и серыми, с мягким блеском глазами. Женщина была моложе Эрнана Монкада, выбранного Паулем в мужья своей дочери, и всего на шесть лет старше Катарины! Она происходила из знатной, но разорившейся семьи, и ей пришлось выйти за Пауля Торна, богатого вдовца, имевшего десятилетнюю дочь. Недавно вышедшая из детского возраста, она не годилась Катарине в матери. Когда Пауль отправил дочь в монастырь, Эльза вздохнула с облегчением.

Ее жизнь заполняли наряды и украшения, Эльза не желала одеваться так, как обычно одеваются замужние голландки, ей нравилось все яркое и броское. Пауль, опьяненный юностью и миловидностью жены, охотно потакал ей в этом. Эмалевые наборные пояса, жемчужные повязки, гирлянды из золотых и серебряных листьев, золотые серьги с филигранью и драгоценными камнями. Чулки с подвязками, перчатки, сумочки, шитые бисером шелковые шарфы. Узорный атлас, эскалат, дамасский шелк, изысканные платья, изящно облегающие верхнюю часть тела и туго шнурованные спереди, парадные бархатные пояса с подвешенными к ним кошельками, стеклянные зеркала, оправленные в резную слоновую кость и вложенные в футляр из серебра с хрустальными вставками. После рождения детей Эльза стала одеваться скромнее, зато принялась обставлять дом. И лишь когда в доме появился Эрнан Монкада, женщина поняла, чего ей не хватало на самом деле: молодого, красивого мужа, легкомыслия, веселья, любви.

Эльза устало опустилась на кровать и сложила руки на коленях. Ей вспомнилась улыбка, которая в последнее время не сходила с лица Катарины. Однажды Эльза обратилась к падчерице с такими словами:

– Не кажется ли тебе, что это слишком! – Она имела в виду отделанное пышным кружевом платьице для новорожденного из тонкой ткани, с вышитыми парчой и изумрудным шелком птицами и цветами – шитье, которое Катарина прихватила с собой в гостиную. На что последняя отвечала все с той же светлой, счастливой улыбкой:

– Тебе не кажется, Эльза, что все и должно быть таким, каким его создал Господь?

Глава X

Катарина родила ребенка в назначенный срок, ранней весной, когда коварная вода вела упорное наступление на дамбы, вздымалась валами, грозя обрушиться на город. Берега были завалены камнями и мусором, но в чистом, свежем воздухе звенели голоса птиц; буйно цвели деревья, и всюду пробивалась яркая изумрудная зелень.

Роды прошли легко; повитуха, бойкая, веселая женщина, поднесла Катарине ловко спеленатого ребенка.

– Какая красавица, просто чудо! Вы замужем за испанцем, правда? Тогда понятно, откуда у девочки такие глаза! Возьмите же вашу сеньориту, да хранит ее Господь!

Катарина протянула руки, в ее взгляде было радостное изумление, а в улыбке – беззаветная, безмерная, ничем не сдерживаемая любовь.

Вскоре пришла Неле и принесла поднос с едой, но ни отец, ни Эрнан не появились до самого вечера. Катарине было все равно. У нее – дочь! Красавица сеньорита, как сказала повитуха.

Внезапно Катарина вспомнила фразу Рамона из его записки: «Ты подарила мне волшебный сон…»

«Что ж, – подумала молодая женщина, – возможно, для тебя, Рамон, это и в самом деле был только сон. Но ты подарил мне нечто такое, что имеет слишком большое отношение к реальности!»

Вечером к ней пришел отец и попытался заговорить о волновавшей его проблеме, но Катарина не дала ему вставить и слова, и он со вздохом удалился. Потом появился Эрнан; он даже не взглянул на ребенка, но Катарина не обратила на это внимания и попросила перечислить все известные ему испанские имена. Он нехотя согласился и назвал несколько. Катарина шепотом повторяла их, одно за другим, а потом воскликнула: