Убийственное совершенство Джеймс Питер

95

Яркий свет вдруг ударил ему в глаза. Ослепительно-белый, потом голубой. Сердце сильно стукнуло и на мгновение словно остановилось.

Полиция?

Машина проехала мимо, расплескивая лужи, и он услышал глухое буханье сабвуфера — па-бам-пам-пам, па-бам-пам-пам, па-бам-пам-пам. Конечно, это не полиция. Просто навороченный спортивный автомобиль с галогенными фарами, которые выглядят голубыми, если смотреть на них под определенным углом.

Кто вы такие, черт вас возьми? За каким дьяволом вас сюда принесло? Это мое место, моя стоянка.

Машина остановилась в дальнем конце стоянки, под большим раскидистым дубом, который рос рядом с оградой. За оградой находился городской теннисный корт.

Фары погасли.

Апостол поднес к глазам бинокль ночного видения и вгляделся. В ярко-зеленом свете он увидел фигуры мужчины и женщины. Они сидели и смотрели друг на друга. Потом оба обернулись, бросили быстрый взгляд в его сторону, в темноту, снова повернулись друг к другу и начали сосать губы друг друга.

Развратники. Люди из сточной канавы.

Музыку было все еще слышно, но уже не так сильно.

Это мое место. Господь указал мне его. Вас здесь быть не должно. Не должно, и все тут.

Он сунул правую руку в карман и сжал холодную рукоять пистолета. Избавиться от них будет легче легкого. Патронов у него достаточно. И Бог это одобрит — все, что стоит между ним и его целью, грешниками и отродьями Сатаны, подлежит устранению.

Капля пота стекла ему за ворот. Эти люди — они не должны были здесь появиться. Он мог все отменить, отправиться в гостиницу и приехать завтра. Но сегодня была самая подходящая погода, и Лара ждала его, и почему, в конце концов, какие-то обитатели сточной канавы должны задерживать его еще на день? Он уже написал Мастеру. Планы согласованы. Слишком поздно что-то менять.

Его била крупная дрожь, и он никак не мог решить, что делать.

Какая-то неведомая сила заставила его повернуть ключ в замке зажигания, завести машину, включить фары, выехать со стоянки и повернуть налево, в деревню, к оживленному пабу с забитой до отказа стоянкой, к дороге, ведущей к дому грешников.

Здесь надо свернуть налево, и дорога выйдет прямо к дому.

Нет, это безумие.

Он затормозил, развернулся и медленно поехал обратно в деревню. Думай. Думай. Ярость и злоба душили его и не давали сосредоточиться, и он сделал над собой мощное усилие. Думай.

Так. Ладно. Ладно.

Он проехал через деревню, вырулил на главную дорогу и повернул направо на развилке. И тут же до отказа выкрутил руль, пытаясь увернуться от встречного автомобиля. Машину развернуло и вынесло на обочину.

Он нажал на тормоз и на секунду закрыл глаза.

Пожалуйста, укажи мне, что делать, Господи. Направь меня. Направь меня.

Господь направил его на главную дорогу. Он проехал пять миль, уткнулся в перекресток с круговым движением и два раза объехал его. Все не так, все не по плану. Наверное, Господь испытывает его.

Разве Ты не достаточно меня испытывал?

Откуда-то из темноты вдруг вынырнула машина. Он ударил по тормозам, шины взвизгнули. Каким-то чудом ему удалось не впечататься ей в зад — они разминулись всего в нескольких дюймах.

Он свернул в первый же выход из кругового движения, не имея ни малейшего понятия, где он сейчас находится, съехал на обочину и поставил машину на ручной тормоз. Потом, тяжело дыша, уронил голову на грудь. Его охватила паника.

Он никак не мог разглядеть, что показывают часы на приборной доске, — глаза будто застилал туман. Двенадцать минут двенадцатого.

Он включил свет, достал фотографию Лары и замер. Милая, хорошая Лара. Ее улыбающееся лицо успокоило его и придало уверенности. И помогло собраться с мыслями.

В зеркале заднего вида показались огни. Он застыл. Через несколько секунд мимо с ревом промчался автомобиль.

Сорок пять минут. Через сорок пять минут все должно быть закончено.

Он проехал еще несколько миль. Впереди показалась незнакомая деревня. «ЭЛФРИСТОН», — гласил указатель.

Он резко затормозил, развернулся и неторопливо поехал назад, проделывая обратный путь; припарковался на неосвещенной подъездной дороге, ведущей к какой-то ферме, выключил мотор и постарался успокоиться и мыслить четко и ясно.

Машина с любовниками, появившаяся на стоянке у школы, — это испытание. Господь испытывал Иова, а теперь решил испытать его. Или предупредить. Если, когда он вернется, она по-прежнему будет там, то это знамение свыше, знак, что сегодня нужно все отменить. Но если ее не будет — значит, Господь дает ему зеленый свет.

В 11.45 он въехал в Кейборн и свернул на стоянку возле здания школы.

Любовники уехали.

Дождь понемногу утихал. Все еще шел, но уже не такой сильный. А вот ветер, наоборот, усилился. Хорошо. Он натянул тонкие кожаные перчатки, вылез из машины, заблокировал дверь и вынул из багажника пневматическую винтовку. Пересек стоянку, обогнул школу, проверил, все ли чисто и можно ли двигаться дальше, перебежал через дорогу и выскочил на раскисшую тропинку, идущую через поле. Сначала нераспаханное поле с остатками соломы, потом пастбище, примыкающее к саду грешников.

В руках он держал фонарик, но старался включать его не более чем на пару секунд и только через каждые несколько шагов. Тропинка была неровная, разбитая лошадиными копытами. Несколько раз он поскользнулся и едва не упал и два раза крепко выругался, когда его куртка зацепилась за кусты ежевики.

Он находился в прекрасной форме, но подъем вверх по холму, нервы и холодный воздух все же действовали. Он начал слегка задыхаться, сильно взмок в своей теплой одежде, и снаряжение с каждой минутой казалось ему все более тяжелым. Но, несмотря на это, в его сердце горел ровный неугасимый свет.

Из-за склона холма наконец-то показался дом грешников, неясная тень в двух сотнях ярдов от него. Во всем здании светилось только одно окно — в хозяйской спальне. И — о, радость! — в этот же самый момент свет погас.

Темнота!

Он почувствовал прилив адреналина и уже еле сдерживал волнение.

Что-то промчалось у него над головой, летучая мышь или, может, сова. Он прислушался к шороху ветра в сухой траве, к шелесту голых ветвей, к скрипу незапертых ворот. Створка хлопала по забору. Скрип-стук, скрип-стук. Так много звуков, среди которых легко замаскировать свой собственный шум.

Он задрал голову и посмотрел вверх, в черное, как битум, небо. Да, эта ночь дарована ему судьбой! Он прислонился к металлической решетке, ограждавшей пастбище, и достал бинокль ночного видения. Навел его на окна спальни Грешников. Отрегулировал фокус, чтобы изображение стало максимально четким и резким. В ушах у него прозвучал голос Мастера:

Обращай внимание на конденсацию. Когда температура снаружи ниже, чем температура внутри, на окнах конденсируется влага. Когда отопление в доме выключается, конденсат начинает медленно испаряться. Когда вся влага исчезнет, можно быть уверенным, что обитатели дома уснули.

Окно спальни грешников было затуманено. Но уже начинало немного проясняться.

В спальне было темно. Родители уже давно не оставляли им включенный ночник. Но это было совершенно не важно. Одни чувства всегда компенсируются другими. В темноте обостряется обоняние. И осязание. И слух.

Они чувствовали его запах. Слышали его.

Скоро они смогут к нему прикоснуться.

Они лежали в своих кроватках, под крышей дома, в котором жили до сегодняшнего дня, но где пробудут еще совсем недолго. На частоте, неразличимой для человеческого уха, Люк обратился к сестре; всего одно слово, произнесенное задом наперед, с пропущенной четвертой буквой.

— Авоог?

Долю секунды спустя она ответила ему на той же частоте:

— Авоог.

96

Стоя в некотором отдалении, они наблюдали за фигурой в темной, низко надвинутой шапочке, темной куртке с капюшоном и темных ботинках. Сейчас он смотрел на дом через бинокль. Оружие было прислонено к ограде. Они были слишком далеко и не могли разглядеть, что это — пневматическая винтовка или охотничье ружье.

Между ними было ярдов двести. Они старались придерживаться примерно этого расстояния с того самого момента, как он оставил свой автомобиль на стоянке у школы и пересек дорогу. Он пошел вперед по тропинке, через поля, а они последовали за ним. Он ни разу не обернулся.

Как и у него, у них были приборы ночного видения, но вдобавок к биноклю на них были еще и очки. Сквозь них казалось, что вокруг светло, как днем, но только все зеленое. Совсем низко над головой пронеслась сова, камнем упала вниз и снова взлетела. В клюве она держала извивающуюся мышь.

Притаившись за живой изгородью — на тот случай, если он все-таки вздумает обернуться, — они не сводили с него глаз. Вот он опустил бинокль; вот, через пару минут, снова поднес его к глазам. Чего он ждет? Они обменялись озадаченными взглядами. Говорить было нельзя. Он стоял с подветренной стороны и, несмотря на многообразие ночных звуков, мог расслышать самый тихий шепот. Рисковать было нельзя.

Запотевшие окна почти совсем очистились! Теперь Апостол чувствовал себя намного спокойнее, его сердце уже не рвалось из груди как бешеное, но билось ровно и часто, разгоняя по венам адреналин, поддерживавший его в состоянии бдительности и боевой готовности, и эти самые эндорфины, из-за которых его переполняло ощущение радости. Он взглянул на часы.

12.22.

Пора!

В те несколько секунд, что он перелезал через ограду между полем и пастбищем, он казался себе непобедимым. Пригнувшись, чтобы его не смогли заметить из дома, он побежал через размокшее, больше похожее на болото пастбище, стараясь не попасть ногой в кроличью нору — повредить лодыжку сейчас было бы совсем некстати.

Сердце снова бухало, словно тяжелый молот. Он добрался до ограждения и остановился — подойти совсем близко он не решился. Дом был всего в пятидесяти футах. Занавески в спальне грешников были задернуты, окно закрыто. Хорошо. Он посмотрел на подъездную дорожку. Только «сааб» и «субару», больше никаких машин. Прекрасно. Значит, никаких гостей в доме. Он поискал глазами датчик движения — должен быть где-то на этой стене, он видел его в прошлый раз, — наклонился и взял винтовку.

Положив ствол на деревянный столбик ограды, он снял крышку с прицела ночного видения и сунул его в карман. Потом прищурился. Вот он, сенсор. Маленькая белая пластмассовая коробочка с выпуклым стеклянным окошком, футах в десяти от земли, прямо под одной из ламп.

Его руки дрожали. Проклятье! Раньше с ним такого не случалось. Он сделал глубокий вздох и попытался поймать датчик движения в перекрестие прицела, но прицел все время сбивался. Он чуть подвинулся, надежнее устроил ствол на столбике и снова прицелился. Вот. Уже лучше. Устойчивее. Но далеко не так хорошо, как было во время тренировки или в предыдущий раз, в том доме в Айове, где ему пришлось делать то же самое.

Он обхватил пальцем курок и немного расслабился, позволив датчику движения вновь уйти из прицела. Потом еще раз глубоко вздохнул и очень медленно, изо всех сил стараясь овладеть своими дрожащими руками и справиться с особенно мощным порывом ветра, поместил датчик точно в центр перекрестия.

Чпок! Под воздействием сжатого газа первый из десяти снарядов вылетел из винтовки, и сейчас же раздался еще один чпок, показавшийся ему оглушительно громким. Пуля вонзилась в деревянную облицовку дома, в нескольких дюймах левее датчика.

Апостол затаил дыхание и уставился на окно спальни грешников. Его затрясло еще больше. Нет, ничего. Все тихо. Никаких признаков движения в спальне. Как же он мог промахнуться? Вчера он отъехал подальше, выбрал место поуединеннее и установил мишень на таком же расстоянии, что и сейчас. И попал точно в яблочко в девяноста семи случаях из ста.

Он выстрелил еще раз и снова попал в стену, на этот раз непосредственно под датчиком. Его спина взмокла от пота, и голове вдруг стало невыносимо жарко под шапкой, а руки в перчатках были неприятно скользкими. Он снова замер, не сводя взгляда с окна спальни, ожидая, что сейчас загорится свет или шевельнется занавеска. Снова ничего. Тишина. Какое облегчение! Ветер завывает как сумасшедший, вокруг столько разных звуков; от крошечной пули 22-го калибра много шума быть не должно. Хотя здесь ее слышно меньше, чем там.

Он выстрелил в третий раз и не смог сдержать крика.

— Нет!

Еще дальше.

На глазах у него выступили слезы — и от колючего ледяного ветра, и еще больше от обиды. Осталось семь пуль. Семь. А нужна была всего одна.

Он несколько раз моргнул, вытер слезы перчаткой, тщательно прицелился. Теперь он твердо знал, что попадет — проклятый сенсор находился точно в перекрестие. И нажал на спуск. Пуля ушла далеко влево и резко звякнула, должно быть, попала в металл. Он упал на землю, практически уверенный в том, что сейчас-то уж он точно кого-то разбудил.

Всего пятьдесят футов! Как я мог промахнуться с пятидесяти футов? Как? Разве это возможно?

Пожалуйста, Господи, не покидай меня сейчас.

Он выждал пару минут. В доме было по-прежнему тихо. Потом снова прицелился, снова спустил курок. И почти закричал от радости, когда стекло взорвалось и с едва слышным звоном осыпалось на гравий. Две половинки белого пластмассового датчика движения, расколотого выстрелом, повисли на проводках. Он поднес к глазам бинокль, чтобы убедиться, что не просто повредил пластмассовый корпус. Нет, все в порядке. Датчик уничтожен.

Во рту пересохло от волнения. Он отложил винтовку и сквозь карман нащупал пистолет. Потом достал связку вольфрамовых отмычек. Паника снова стала овладевать им, внутри все, казалось, дрожало, и он сделал над собой мощное усилие, чтобы успокоиться и вспомнить план.

Изначально он хотел представить все как несчастный случай, пожар. Но это было слишком рискованно. Его могут поймать, посадить за решетку. Нет, это не выход. Ничтожные грешники из трущоб не стоят такого риска. Он просто пристрелит их, как мерзких тварей, вместе с их отродьями. А потом подожжет дом. Мастер, наверное, будет не слишком доволен, но он никогда больше не сможет послать его на Миссию. В жизни бывают моменты, когда нужно принимать самостоятельные решения.

Он перебрался через ограду и ступил на узкую полоску травы по другую сторону. Внимательно осмотрел дом. Занес ногу над гравием, будто собирался попробовать воду. И осторожно сделал шаг.

Шшшшуххххх.

Он застыл. Потом сделал еще один шаг, потом еще и еще. Каждый раз он молился, чтобы ступать как можно тише, но каждый шаг казался ему еще громче, чем предыдущий. Они ничего не услышат, в такую-то бурю. Успокойся.

Он вступил на крыльцо. Замок был ему уже знаком, он хорошо разглядел его в прошлый раз. Солидный, надежный штифтовой замок. И у него была подходящая отмычка, с ромбовидным сечением. На прошлой неделе он купил такой же замок, потренировался и теперь мог открыть его с легкостью.

Из кармана на груди он вытащил свой маленький фонарик, взял его в левую руку и направил луч на замок. Правой рукой он аккуратно вставил кончик вольфрамовой отмычки в замочную скважину. Потом медленно продвинул ее вперед, нащупывая первый штифт. И наткнулся на непонятное препятствие. Он попробовал еще раз. И только тут, к своему смятению, понял, в чем причина неудачи.

Кто-то оставил в замке ключ.

В ту же самую секунду, пока его мозг пытался осмыслить произошедшее, раздалось характерное металлическое клацанье. Глухой и звонкий одновременно звук, который невозможно спутать ни с чем на свете. Поворот ключа в замке.

Он выронил отмычку и попытался вытащить «беретту», но бог знает отчего пистолет застрял в кармане. Дверь отворилась. Внутри было так темно, что он едва разглядел две маленькие фигурки, стоящие на пороге, в сапогах и зимних пальто.

Сатанинские отродья.

Прямо напротив него.

В их глазах горело такое любопытство, что на мгновение ему показалось, будто они смотрят прямо сквозь него. Он невольно сделал шаг назад. В тот момент, когда он осознал, что они смотрят не на него, а на людей за его спиной, было уже слишком поздно.

Выстрела он так и не услышал. Только ощутил горячее дуновение и странный свист, от которого взорвались его барабанные перепонки. Пулю он тоже не почувствовал. Она вошла в основание черепа, частично повредив спинной мозг, прошла через левое полушарие в правое, к лобной доле, вышла над правым глазом и, отрикошетив от кирпичной облицовки крыльца, выбила в ней маленькую ямку.

В конце длинного тоннеля он увидел Лару, окутанную молочно-белым сиянием. Потом ее заслонили ухмыляющиеся лица сатанинских отродий. Жестокие, бесстыдные ухмылки, глаза, горящие ненавистью, губы, шепчущие «Победа!». Они надвигались на него, а может быть, это он надвигался на них.

— Лара! — в отчаянии крикнул он.

Ее имя кануло в темноту и растворилось в смехе сатанинских отродий. В страшном, безжалостном, оглушительном детском смехе. Единственный свет, который он сейчас видел, исходил из их глаз. Четыре ослепительных, бесцветных, бездонных ледяных озера. Свет удалялся. Он упал на мягкий, как постель, гравий.

Над ним нависли два других лица. Что-то знакомое, силуэты в темноте… Очень медленно в его поврежденном мозгу возникло какое-то воспоминание, люди в ярко-зеленом свете. Угасающее сознание, обрывки мыслей… Гравий вокруг его головы пропитался кровью, но он не знал, не видел этого. Уже на границе полной тьмы вдруг вспыхнула еще одна картина, и в это мгновение он вспомнил, почему ему знакомы эти двое.

Спортивный автомобиль на стоянке у школы. Два профиля в бинокле ночного видения. Долгий поцелуй. Мужчина и женщина.

Это были они.

97

Галлей, в надетой задом наперед бейсболке, сидел в своем маленьком полицейском джипе на батарейках. Он ухмылялся во весь рот и наматывал круги по заднему двору их дома в Калифорнии. В сотый раз объезжал надувной бассейн, уворачиваясь от попадавших под колеса игрушек, включал фары, с упоением нажимал на клаксон. Это был его третий день рождения, и сегодня он чувствовал себя прекрасно.

Глядя на него, Наоми тоже не смогла не улыбнуться. Она радостно сжала руку Джона. Калифорнийское солнце пекло вовсю, был чудесный день. Настолько, насколько он вообще может быть чудесным, если ты знаешь, что твоему ребенку осталось жить меньше года.

Сон постепенно ускользал. Она плотнее сжала веки, пытаясь удержать его, но реальность все же одержала верх. Из окна дуло, и ей хотелось в туалет. Наоми открыла глаза. В комнате царила непроглядная тьма. Часы на ночном столике показывали 6.01.

Снаружи бушевал ветер. Он скрипел воротами, шелестел ветвями деревьев, завывал и стонал.

Джон крепко спал. Несколько минут она лежала неподвижно, стараясь прогнать желание сходить в туалет, натянула на голову одеяло, закрыла глаза. Но вернуться в солнечный калифорнийский день не получалось. Она совсем проснулась, и в голове уже крутились мысли о предстоящем дне.

Что там у нас сегодня? Пятница. Утром они везут Люка и Фиби к доктору Микаэлидис, чтобы обсудить вопрос со специальными школами. Потом, днем, собираются заехать к паре заводчиков собак. Один предлагает помет щенков родезийского риджбека, у другого имеются щенки овчарки, от служебной собаки.

Осторожно, чтобы не разбудить Джона, она выбралась из постели, прошла в ванную, натянула халат и сунула ноги в тапочки. Сходила в туалет, помыла руки, умылась и почистила зубы.

Какие жуткие мешки под глазами, господи!

Она приблизила лицо к зеркалу. Новые морщины. Такое ощущение, что их становится больше буквально с каждым днем. Некоторые уже похожи на расселины в скалах. Кошмар. Взгляни правде в глаза, детка. Ты стареешь. Еще лет десять — и превратишься в морщинистую кошелку. Потом еще пару десятков — и будешь развалиной. А потом не успеешь оглянуться — и Люк с Фиби будут катить тебя, укрытую клетчатым пледом, пускающую слюни, с дыбом стоящими седыми волосами, в кресле-каталке по набережной.

Вот только…

Будут ли Люк и Фиби заботиться о них с Джоном? Захотят ли они брать на себя такую проблему? Ведь детям, кажется, полагается заботиться о престарелых родителях? Так устроена жизнь, разве нет? Как там было написано на наклейке на машине, которую она недавно видела… СВЕДИ С НИМИ СЧЕТЫ! ПРОЖИВИ СТОЛЬКО, ЧТОБЫ СТАТЬ ПРОБЛЕМОЙ ДЛЯ СВОИХ ДЕТЕЙ!

Она прикрыла за собой дверь спальни и включила свет в коридоре. Дверь детской была закрыта, дверь запасной спальни тоже. Обычно в это время они были уже на ногах.

Но сегодня утром все было тихо.

Ступеньки под ногами страшно скрипели, и Наоми старалась ступать как можно осторожнее, чтобы Джон не проснулся. Мимоходом окинув взглядом прихожую, она ощутила легкое беспокойство. Цепочка на входной двери была не накинута — неужели они забыли это сделать вчера вечером? Странно. Надо будет обязательно сказать об этом Джону. Сейчас они должны быть осторожны, как никогда.

Что-то еще не так. Как будто чего-то не хватает. Она остановилась и еще раз, уже более внимательно, осмотрела прихожую. Вешалка. Вроде бы на ней меньше одежды, чем обычно. Где пальтишки детей? Она взглянула на подставку для обуви. В ряду ботинок и сапог зияла прореха. Не хватало голубых резиновых сапожек Люка и красных Фиби.

Ее сердце сжалось. Неужели они пошли гулять? В такой час, в непроглядной темноте, в эту жуткую погоду?

Она открыла тяжелую дубовую дверь и, морщась от ледяного ветра и летевших в лицо капель дождя, вгляделась в темноту.

И замерла.

Что-то лежало на земле, прямо напротив крыльца. Мешок, или животное, или что-то еще.

Дрожь пробежала у нее по спине. Она отступила, посмотрела на щиток с выключателями и нажала на красную кнопку.

Вспыхнули сразу все лампы, кроме одной. Это был не мешок и не животное. На дорожке лежало тело мужчины. Рядом с ним валялся пистолет.

Она отпрянула, захлопнула дверь, трясущимися руками накинула цепочку и бросилась наверх. Задыхаясь, взлетела по ступенькам, рванула дверь спальни и включила свет:

— Джон! Джон, проснись скорее, ради бога! Там кто-то лежит! Возле дома! Человек! Мертвый или без сознания, я не знаю! И пистолет. Там пистолет!

Она кинулась в детскую и распахнула дверь. Даже не зажигая света, она увидела, что в комнате никого нет. Запасная спальня тоже была пуста.

Джон вышел в коридор, в халате и с ружьем в руках.

— Где? Где возле дома?

От ужаса она начала заикаться:

— П-п-п-парадная дверь. Я не могу найти Люка и Фиби.

— Звони в полицию. Нет! Нажми тревожную кнопку, быстрее. Рядом с кроватью. Они сразу приедут.

— Осторожно, Джон!

— Где он?

— На дорожке перед крыльцом. Перед парадной дверью. Я не знаю, где Люк и Фиби, — дрожащим голосом повторила она. — Может быть, они снаружи.

— Тревожная кнопка, — приказал Джон. Потом снял ружье с предохранителя и стал медленно спускаться вниз.

Наоми подбежала к кровати и нажала красную тревожную кнопку. И в доме, и снаружи тут же заголосила сигнализация. Она схватила телефон. Слава богу, линия работает. Есть сигнал. Она попыталась набрать 999, но руки дрожали так сильно, что пальцы не попадали по кнопкам. В первый раз она ошиблась. Во второй раз в трубке раздались длинные гудки.

— Господи, да скорее же! Кто-нибудь, возьмите трубку, пожалуйста! Пожалуйста!

Наконец оператор ответил.

— Полицию! — крикнула Наоми. Ее соединили. — МУЖЧИНА! ПИСТОЛЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, СКОРЕЕ! ПРИЕЗЖАЙТЕ! — бессвязно прокричала она.

Через секунду, овладев собой, она сумела назвать адрес, повесила трубку и снова бросилась вниз. Джон стоял у окна в прихожей. Она промчалась мимо него, в гостиную.

— ЛЮК! ФИБИ!

Никого.

Наоми вернулась в прихожую и через плечо Джона испуганно посмотрела на неподвижную мокрую фигуру на гравии. На нем была вязаная шапка и длинная куртка с капюшоном; голова повернута в сторону, так что лица не видно. На какую-то секунду Наоми засомневалась: может, она преувеличила опасность? Может, это просто бродяга? Похож ли он на бродягу?

Но бродяга с пистолетом?..

— Я не могу найти Люка и Фиби, — снова сказала она.

Но Джон уже открывал дверь.

— Ради бога, осторожнее! Погоди! Сейчас приедет полиция.

— Эй! — позвал Джон. — Эй! Вы меня слышите?

— Джон, подожди!

Он ступил за порог, держа ружье наперевес, не снимая палец со спускового крючка, стараясь одновременно держать в поле зрения и ярко освещенную подъездную дорожку, и лужайку. Он сделал несколько осторожных шагов, направляя ружье то вправо, то влево, то снова целясь в мужчину. Ветер развевал полы его халата. Наоми последовала за ним.

Они подошли к нему почти вплотную. Черная шапка, черная куртка, черные штаны и черные ботинки. Молодой, не больше тридцати, подумала Наоми. Джон нагнулся, поднял пистолет и отдал его Наоми.

Он был тяжелый, мокрый и холодный, и ее передернуло от отвращения. Она посмотрела по сторонам и снова перевела взгляд на незнакомца.

— Эй! — сказал Джон.

Наоми присела на корточки и заглянула ему в лицо. Только сейчас она заметила маленькую дырочку у него во лбу, прямо над правым глазом. В ране запеклась кровь, дождь так и не смог ее размыть. Кожа вокруг посинела.

Она взвизгнула и на коленях переползла на другую сторону. Дыра в затылке, волосы вокруг опалены. Спекшаяся кровь.

— Его застрелили. — Судорожно припоминая хоть что-нибудь из курса первой помощи, что им преподавали в школе, она схватила его за руку, отогнула кожаную перчатку и прижала пальцы к его запястью. Рука была, как ни странно, теплая.

Она попыталась определить, есть ли пульс, но так и не смогла. Он вдруг открыл глаза.

Ее сердце едва не выскочило из груди.

Он вращал глазами и, кажется, не видел ничего вокруг.

— Где мои дети? — спросила Наоми. — Вы меня слышите? Где мои дети? Ради бога, скажите, где мои дети?

Он никак не отреагировал. Глазные яблоки все так же вращались.

— Где мои дети? — закричала Наоми. Она не верила своим глазам — как он может быть жив с двумя дырками в голове?

Его рот приоткрылся. Закрылся. Снова приоткрылся и снова закрылся, как у рыбы, выброшенной на берег.

— Мои дети! Где МОИ ДЕТИ?!

— Лара, — еле слышно прошептал он. — Лара…

— Кто вы? — спросил Джон. — Пожалуйста, скажите, кто вы?

— Лара, — повторил он. Его голос был тише ветра, но в нем явно слышался американский акцент.

— Где мои дети? — Наоми почувствовала отчаяние.

— Позвони в скорую, — сказал Джон. — Нужно вызвать скорую…

Его перебил вой сирены.

— Лара, — выдохнул незнакомец. Он вдруг уставился в какую-то точку в пространстве, словно увидел перед собой свою Лару, но тут же его взгляд снова стал отрешенным.

98

Голубые огни вспыхивали и гасли где-то вдали, но казалось, расстояние между ними и домом совсем не уменьшается. Завывала сирена, но отчего-то звук тоже не приближался. Может быть, это не к нам, а к кому-то еще, мелькнуло в голове у Наоми. Может, они вообще никогда не приедут. Спотыкаясь, она подбежала к краю лужайки, без остановки выкрикивая имена детей, вглядываясь в кусты, в тени, в темные, пустые поля.

В тьму, поглотившую ее детей.

Сирена, кажется, зазвучала немного ближе, и Наоми вдруг испугалась, что дети там, на дороге, а полиция в спешке и в темноте не сумеет их заметить. Увязая в грязи размокшими тапочками и хватаясь за ограду, чтобы не упасть, она выбралась на дорогу и отчаянно замахала фонариком. Она не замечала ни холода, ни проливного дождя.

— ЛЮК! ФИБИ! ЛЮК! ФИБИ!

Впереди показались мигалки. Два мощных голубых луча пронзили темноту. Машина была в конце дороги, но приближалась с невероятной скоростью. Наоми, продолжая сигналить фонариком, отступила на обочину. Халат зацепился за колючий куст, но она не обратила на это внимания.

Машина показалась из-за поворота, и она замерла, не в силах сдвинуться с места, словно кролик, пойманный светом фар. Автомобиль поравнялся с ней. Синие всполохи света падали то на капот, то на лицо женщины-офицера, сидящей на переднем сиденье. Стекло опустилось. Из салона пахнуло пластмассой, жаром и влагой. Затрещала рация, и мужчина-водитель проговорил что-то в ответ. Женщина внимательно оглядела Наоми.

— Там… человек… нужна скорая… — задыхаясь, выговорила Наоми и махнула в сторону дома. — Вы не видели детей? Там, на дороге… Двоих детей.

— Он вооружен? — Женщина-офицер посмотрела на нее встревоженно. — Там у кого-то оружие?

— Его застрелили, — ответила Наоми. — Там мужчина… там, около дома. Его застрелили. Мои дети! Я не могу найти детей.

— С вами все в порядке? Вы не хотите сесть в машину? — спросила женщина.

— Я ищу своих детей.

— Мы вернемся к вам через пару минут, — пообещала она.

Автомобиль резко тронулся с места — из-под колес полетел гравий, — промчался мимо загона для телят и остановился возле дома. Вспыхнули тормозные огни. Наоми увидела, как распахнулись обе двери, водительская и пассажирская, и полицейские выбрались наружу.

Она отвернулась и побежала дальше по дороге, освещая путь фонариком. Тапочки то и дело сваливались с ног, она наступила в глубокую лужу и потеряла их обе, вернулась, нащупала их, снова надела. Ее горло уже саднило от крика.

— ЛЮК! ФИБИ! ФИБИ! ЛЮК!

Где-то на середине дороги в ограде были ворота, ведущие в поле, которое весной засевалось кукурузой. Иногда они с Люком и Фиби ходили гулять в ту сторону. В поле нашла укрытие стайка фазанов, и дети обожали вспугивать птиц с гнезд. Фазаны метались, хлопали крыльями и издавали странное, какое-то металлическое карканье, и Люк и Фиби хохотали до слез. Наоми пошла туда, светя фонариком по сторонам и выкрикивая их имена.

Тишина. Только вой ветра и скрип ворот. И еще одна сирена.

Несколько секунд спустя мимо пролетел второй патрульный автомобиль. Еще через несколько секунд показался третий, без мигалок и без сирены. Внутри сидело четверо. Он тоже помчался к дому.

Наоми, запинаясь, пошла дальше.

— Люк! Фиби! Где вы, мои хорошие? Отзовитесь! Где вы?

Сил у нее почти не осталось, сердце сдавило от горя и ужаса. Занимался рассвет. На горизонте появились серые и желтые полосы. Из темноты, словно проявляясь на фотопленке, выступили очертания домов, деревьев, кустов. С каждой минутой они становились все более четкими. Знакомый пейзаж. Новый день. Ее дети пропали, но почему-то начинается новый день. Ее дети пропали, а перед дверью лежит умирающий человек.

Наоми вернулись к дороге, добежала до поворота и пошла к деревне. Фонарик был уже практически не нужен. В горле будто застрял комок. Она отчаянно надеялась, что Люк и Фиби вот-вот выйдут ей навстречу, держась за руки, в своих зимних пальтишках, Люк в голубых резиновых сапожках, а Фиби в красных.

Послышалась еще одна сирена. Через секунду из-за поворота появилась скорая. Наоми замахала фонариком, и машина остановилась.