Вопросительные знаки в «Царском деле» Жук Юрий

В сентябре 1909 года Пётр Войков с успехом сдает вступительные экзамены на Физико-математический факультет Женевского университета. А во время экзамена по математике решает одну из особо трудных задач наиболее ясным и рациональным путём, чем сразу же обращает на себя внимание профессора.

Будучи студентом, П. Л. Войков много работает в университетской библиотеке, где знакомится с ещё одним эмигрантом из России – Б. В. Дидковским (будущим Товарищем Председателя Президиума Исполкома Уральского Областного Совета).

Занятия в университете увлекают П. Л. Войкова настолько, что со временем он, выйдя за рамки учебной программы, напишет несколько работ по истории Франции, впоследствии опубликованных в этой стране и в России.

Учёбу в университете П. Л. Войков совмещает с занятиями спортом. Так, во время студенческих каникул он часто путешествует по Швейцарии, а увлекшись альпинизмом, даже совершает восхождение на Монблан, на вершину которого, расположенную в 4807 метрах над уровнем моря, даже в то время можно было подняться без особого труда. Полюбовавшись открывающимися оттуда красотами и расписавшись в книге покорителей этой горы (хранящейся в украшавшем вершину небольшом белом домике, служившем обсерваторией), он уже к вечеру возвращается назад в Шамони, откуда начинал свой путь наверх.

Весной 1914 года П. Л. Войков женится на польской еврейке, дочери богатого варшавского купца Аделаиде Абрамовне Беленкиной, – студентке Женевского медицинского института, брак с которой весьма благотворно сказался на его финансовом положении. А уже немногим более чем через год, 24 апреля 1915 года, в семье Войковых рождается первенец – сын Павел, названный так в память его погибшего брата.

Несмотря на то, что П. Л. Войков примыкал к фракции меньшевиков Русского Бюро РСДРП, прожитые в Швейцарии годы не прошли даром. При помощи своего сокурсника Б. В. Дидковского и других знакомых ему членов партии большевиков он сводит довольно близкие знакомства с некоторыми из них, наиболее приближёнными к В. И. Ленину. А поскольку большинство русских эмигрантов жило, мягко говоря, довольно скромно, то такие люди, как П. Л. Войков, были в их квартирах всегда желанными гостями, что только лишь способствовало его дополнительному «авторитету» в эмигрантской среде.

С началом Февральской Смуты и перехода политической власти в стране к Временному Правительству, многие русские эмигранты стали возвращаться в Россию. В качестве пассажиров так называемого первого списка «пломбированного вагона», а на деле – агентов влияния Германского Генерального штаба, 27 марта 1917 года из Цюриха в Россию выехала и группа эмигрантов-большевиков во главе с В. И. Лениным. А вскоре в Россию был отправлен ещё один поезд с русскими эмигрантами второго списка «пломбированного вагона», в числе которых были и П. Л. Войков с женой.

Прибыв в Петроград 9 мая 1917 года, П. Л. Войков посещает Министерство Труда, имея целью выяснение вопроса о своём дальнейшем трудоустройстве. Возглавлявший это учреждение меньшевик М. И. Скобелев, назначенный на этот пост, буквально, всего как несколько дней, предложил ему должность Комиссара Министерства по вопросам труда, то есть, фактически, своего заместителя. Ибо, по его мнению, П. Л. Войков, столь хорошо знакомый с опытом работы политических организаций в Европе, мог бы в дальнейшем занять видное место в партии меньшевиков.

Однако П. Л. Войков не спешил сразу же давать своё согласие, а решил для начала съездить в Кекенеиз, чтобы навестить своих родителей, которых не видел со дня бегства из Ялты.

Встретившись с родными, он из рассказов отца узнал о том, что после бегства сына ему вновь пришлось сменить работу и, покинув тёплый Крым, на какое-то время перебраться в Томскую губернию для работы на Анжеро-Судженских копях. А затем, в поисках лучшего заработка, переехать на Урал, в Богословский Горный Округ, где он, в результате несчастного случая, получил увечье, из-за которого был вынужден вернуться назад в Кекенеиз.

Возвратившись в Петроград, П. Л. Войков принимает предложение М. И. Скобелева и начинает заниматься в его министерстве рассмотрением конфликтных дел между рабочими и предпринимателями – владельцами предприятий, то есть, в какой-то мере выполняет функцию третейского суда.

К июлю 1917 года особо сложная обстановка сложилась на Урале, где большевистские организации чуть ли не с самых первых дней Февральской революции повели активную агитацию, направленную на приход к власти не посредством равных и прямых выборов в Учредительное Собрание, а насильственным путем. В связи с этим многие заводы и фабрики Урала подолгу простаивали из-за постоянных забастовок и всевозможных внутренних конфликтов. Не лучшим образом выглядела картина и в большинстве горнопромышленных округов Урала, шахты которых также, по большей части, прекратили свою работу. А это, в свою очередь, могло вылиться в ещё одну проблему – национализацию предприятий, угроза которой стала вполне реальной после июльского кризиса власти.

Для решения этих вопросов М. И. Скобелев предлагает П. Л. Войкову выехать на Урал в качестве представителя Министерства Труда, на что тот даёт своё согласие и, приблизительно, в середине июля 1917 года выезжает в Екатеринбург вместе с женой и малолетним сыном.

Прибыв в неофициальную столицу Урала, П. Л. Войков почти сразу же встречается с представителями Екатеринбургского Совета, заявив им, что, как представитель власти, намерен поддерживать деловые отношения с профессиональными союзами и рассматривать все конфликты только в присутствии представителей таковых.

Практически с самого первого дня развиваемая П. Л. Войковым посредническая деятельность была успешной, поскольку его позиция выражалась в приоритетном отношении к позиции лишь одной стороны – уральского пролетариата, из-за чего на его личную принадлежность к партии меньшевиков Екатеринбургский Городской Комитет РСДРП(б) смотрел, что называется, сквозь пальцы. Немалое значение в укреплении его авторитета имела и его «старейшая революционная деятельность», но главное – его неоднократные встречи с В. И. Лениным, имевшие место в годы швейцарской эмиграции.

Посещая по роду своей деятельности фабрики, заводы, больницы и учебные заведения, где он беседовал с рабочими, служащими, персоналом и учащимися, П. Л. Войков прекрасно представлял себе сложившийся к тому времени в Екатеринбурге расклад политических сил, главная роль в котором отводилась большевикам. А, будучи по своей сути авантюристом и политическим приспособленцем, П. Л. Войков уже тогда понял, что будущее России будет напрямую связано с их партией. Партией, которая с самого начала не признавала никаких политических оппонентов. Партией, далёкой от рыцарства и каких-либо компромиссов в борьбе. И поэтому он уже в августе 1917 года предаёт своих прежних товарищей по партии меньшевиков и открыто переходит на сторону большевиков, сделав об этом письменное заявление в местной газете.

Объясняя же мотивы своего вступления в РСДРП(б), он даже пишет открытое письмо, которое также было опубликовано в местной печати:

«Последний съезд меньшевиков и объединенцев закончился не разрывом с оборонцами, как ожидали наиболее последовательные товарищи в рядах меньшевиков-интернационалистов, но, напротив, соглашением между двумя крылами меньшевизма. Соглашение это является, по моему мнению, непростительной политической ошибкой и серьезным ударом по интернационалистской работе в России…

В момент, когда каждый день, каждый час требуют величайшего напряжения сил и наиболее ясного выявления классовой пролетарской позиции социал-демократической партии, мне казались жалкими эти безнадежные попытки найти среднюю линию с полуоткровенными оборонцами и совсем откровенными потресо-плехановцами. Не дождавшись конца съезда, я покинул и съезд, и партию, как только увидел, что меньшевики-интернационалисты находят возможным организационное единство с «социал-демократами» от обороны и коалиции.

Но как организованному социал-демократу мне невыносимо политическое одиночество и социал-демократическая работа вне рамок товарищеской среды. Партия большевиков остается единственной, стоящей на классовой пролетарской позиции, и я, не колеблясь, вступил в ее ряды. Я не был первым на этом пути, наиболее последовательные меньшевики-интернационалисты сделали то же самое…»[127].

Выбор П. Л. Войкова освободил его от каких-либо обязательств перед Министерством Труда, но зато ещё больше сблизил с екатеринбургскими большевиками. Так, по рекомендации Екатеринбургского Городского Комитета РСДРП(б) он вводится в состав Екатеринбургского Городского Совета, который направляет его на профсоюзную работу в качестве Секретаря Уральского Областного Бюро Профессиональных Союзов.

10 августа 1917 года в Екатеринбурге открылась I Конференция Профессиональных Союзов, на третий день работы которой П. Л. Войков выступил с докладом «Профессиональные Союзы и революция», в котором заявил, что российское профессиональное движение «должно освободиться от всяких иллюзий о возможности перемирия с буржуазией».

После совершённого в Петрограде Октябрьского переворота, в столице теперь уже «Красного Урала» П. Л. Войков входит в состав Временного Революционного Комитета и на состоявшихся выборах в Екатеринбургскую Городскую Думу он, как представитель РСДРП(б), избирается в число её депутатов. А в день первого заседания, состоявшегося 19 ноября 1917 года, П. Л. Войков, опять-таки по предложению фракции РСДРП(б), избирается председателем Думы.

Поднявшись на сцену и заняв председательское место за столом президиума, он первым делом поблагодарил собравшихся за оказанное ему доверие. А затем, в ответ на предложение надеть на себя лежавший перед ним в сафьяновом футляре знак Председателя Екатеринбургской Городской Думы, приняв позёрскую позу, произнес:

«Я слуга пролетариата, а пролетариат за свою историю имел и так достаточно цепей…»[128].

Однако в этой, новой для него, должности П. Л. Войков пробыл недолго, так как протестовавшие против произвола большевиков думские представители других фракций, зачастую, демонстративно покидали это общественное собрание. А после разгона большевиками Учредительного Собрания Екатеринбургская Городская Дума, как и прочие органы старой власти, попросту прекратила своё существование, как «отживший» институт таковой.

Но это отнюдь не означало того, что вместе с ней сошел с политической арены Урала и П. Л. Войков. На состоявшемся в январе Уральском Областном Съезде Советов он избирается Комиссаром Снабжения Уральской Области, сосредоточив в своих руках колоссальную власть над судьбами жителей всего уральского региона. А ещё, что немаловажно, он получает неожиданную поддержку в лице своего старого товарища по эмиграции Б. В. Дидковского, избранного на этом же съезде Товарищем Председателя Президиума Уральского Областного Совета.

Сосредоточив в своих руках снабжение и продовольствие всего Уральского региона, П. Л. Войков, что называется, «зажил на широкую ногу». Теперь он уже не проживал, как ранее, в «Американской гостинице», куда в июне 1918 года переехала Уральская Областная ЧК. (Хотя и оставил там за собой, в качестве рабочей комнаты, один из бывших номеров.) Получив под свой комиссариат роскошное здание с колоннами в центральной части города – бывший дом-особняк Главного Начальника Горных Заводов Хребта Уральского, располагавшийся на Гимназической набережной (сейчас – Набережная Рабочей Молодёжи), он часто устраивал в нём для «товарищей по партии» валтасаровы пиры, которые продолжались до глубокой ночи. Столы ломились от яств, где ананасы, шампанское и икра были далеко не самыми изысканными деликатесами… А при желании можно было угоститься и марафетом (кокаином), к которому Пётр Лазаревич пристрастился ещё во времена студенчества. Как правило, всех гостей встречала его жена Адель, состоявшая в то время на службе в областном комиссариате здравоохранения, которая в занимаемом её семьёй доме устроила нечто вроде модного салона, посещаемого в вечернее время жёнами и любовницами новой уральской «элиты».

В то же самое время обладающий самыми широкими полномочиями П. Л. Войков установил такие цены на продукты питания и топливо, что какая-либо частная торговля на Урале стала невозможной. А это, в свою очередь, привело к товарному дефициту и серьёзному понижению уровня жизни. В ходе же проводимой П. Л. Войковым политики национализации уральской промышленности прежние владельцы предприятий, как правило, были репрессированы не без его прямого участия. Не менее жестокие меры принимались и к крестьянам, которые отказывались выполнять непосильные планы по поставкам продовольствия.

Вспоминая об этих днях годы спустя, П. Л. Войков с грустью вспоминал о них как об эпохе «дававшей простор энергии, решительности, инициативе»…

Во время «яковлевской эпопеи», закончившейся перевозкой Царской Семьи в Екатеринбург, П. Л. Войков входит в состав «чрезвычайной тройки» (Ф. И. Голощёкин, Б. В. Дидковский и П. Л. Войков). А затем, в числе всё тех же лиц, назначается в «Комиссию из трёх лиц для организации наблюдения и охраны бывшего царя Романова и его семьи».

О том, что П. Л. Войков нёс дежурство в Доме Особого Назначения в качестве члена этой комиссии, история, как говорится, умалчивает, так как никаких упоминаний на этот счёт не сохранилось. Но то, что он неоднократно бывал в этом доме – не подлежит сомнению, свидетельством чему являются документы, ныне хранящиеся в ГАРФ. А именно: подписанные А. Г. Белобородовым удостоверение от 6 мая 1918 года, выданное П. Л. Войкову в том, что он является членом вышеупомянутой комиссии, и пропуск, датированный этим же числом, на право входа «в дом Ипатова (так в документе!) по Вознесенской улице (проспекту. – Ю. Ж.), где помещается бывший царь Н. Романов и часть его семьи»[129].

11 мая 1918 года Товарищ Председателя Президиума Исполкома Екатеринбургского Городского Совета Р. Ф. Загвозкин, отвечавший за питание и бытовые условия арестованных, написал на имя П. Л. Войкова отношение за № 2157[130], в котором просил выдать продовольственные карточки на семь человек «жильцов дома Ипатьева», которые тот «милостиво» разрешил оформить…

Следует также отметить, что П. Л. Войков был одним из самых посвящённых лиц в деле замышлявшегося властями преступления против Царственных Мучеников. Так, к примеру, он лично принимал живейшее участие в затеянной чекистами провокации, ставящей конечной целью спровоцировать Царскую Семью на побег. Для чего от имени некоего «Офицера» в присутствии А. Г. Белобородова чекист И. И. Родзинский под диктовку П. Л. Войкова писал письма на французском языке, которые затем через внедрённого в состав внутренней охраны чекиста передавались по назначению.

О выступлении П. Л. Войкова на расширенном заседании Президиума Исполкома Уральского Облсовета уже говорилось в предыдущей главе, рассказывающей о подготовке к убийству Царской Семьи, поэтому пересказывать его ещё раз не имеет смысла.

До сего дня существует также версия и о том, что П. Л. Войков не только принимал личное участие в расстреле Царской Семьи, но и присутствовал при уничтожении трупов, которое велось непосредственно под его руководством. И в качестве подтверждения своих слов показывал кольцо с красным, как кровь, рубином, которое, якобы, принадлежало кому-то из членов Царской Семьи. Но, как ни странно, эти сведения исходили только лишь от самого П. Л. Войкова и ни от кого более. Рассказаны же они были Петром Лазаревичем (в то время Полпреда СССР в Польше) под Новый 1925 год своему ближайшему помощнику Г. З. Беседовскому. А тот, в свою очередь, под заголовком «Убийство Царской Семьи (Рассказ Войкова)» описал их впоследствии в своей книге «На путях к Термидору» (1931).

Из всего этого «рассказа Войкова» (фрагмент которого также был приведён в предыдущей главе) относительно верной остаётся та его часть, в которой повествуется о прениях, возникших по вопросу: как следует уничтожить Царскую Семью? И не более. Но из этого, отнюдь, не следует, что П. Л. Войков и вовсе не имел к этому преступлению дальнейшего касательства. Читатель, знакомый с книгой Н. А. Соколова «Убийство Царской Семьи», наверняка помнит, что одним из вещественных доказательств по этому делу послужили две записки П. Л. Войкова с требованием о выдаче японской серной кислоты, с помощью которой, поначалу, предполагалось уничтожить тела. И с помощью которой происходило обезличивание тел в месте их общего «погребения».

После падения столицы «Красного Урала» П. Л. Войков эвакуируется в Пермь. Теперь его главная работа состоит в формировании и рассылке продотрядов, изымающих хлеб у крестьян, проживающих в близлежащих уездах этого бывшего губернского центра.

В декабре 1918 года Советское правительство, укрепляя государственный аппарат новыми кадрами, по рекомендации хорошо знавшего П. Л. Войкова Наркома финансов Р.С.Ф.С.Р. Н. Н. Крестинского, переводит его в Москву. Несколько месяцев он работает в аппарате возглавляемого им наркомата, выполняя отдельные поручения, а начиная с марта 1919 года, назначается на должность Зам. Председателя Правления Центросоюза.

26 октября 1920 года СНК Р.С.Ф.С.Р. назначает П. Л. Войкова членом Коллегии Наркомата Внешней Торговли Р.С.Ф.С.Р., в котором ему было поручено руководство нижеследующими управлениями: экспортным, транспортным, экспедиционным, таможенно-материальным и пограничной охраны. Находясь на этой должности, Пётр Войков стал одним из организаторов продажи за рубеж многих сокровищ Оружейной палаты и Алмазного фонда, в том числе и бесценной коллекции яиц К. Г. Фаберже.

В 1921 году П. Л. Войков неоднократно выступает на заседаниях Совнаркома, на которых председательствует В. И. Ленин, с сообщениями по различным вопросам внешней торговли.

17 августа 1921 года Совет Труда и Обороны Р.С.Ф.С.Р. под председательством всё того же В. И. Ленина рассматривает проект о вновь создаваемой организации «Северолес». В подготовке этого проекта участвует и П. Л. Войков, после чего Президиум ВСНХ СССР на своём заседании утвердил его членом Правления «Северолес», как представителя Народного Комиссариата Внешней Торговли СССР. (К тому времени П. Л. Войков, уличённый в систематическом разворовывании особо ценных мехов, которые он дарил своим многочисленным любовницам, получил строгий выговор по партийной линии и был снят с должности члена коллегии этого наркомата.)

18 марта 1921 года между Р.С.Ф.С.Р. и УССР, с одной стороны, и Польшей, с другой, был подписан Рижский мирный договор, юридически завершивший развязанную большевиками советско-польскую войну. Но проведение в жизнь основных положений этого договора затягивалось.

В октябре 1921 года Народный Комиссар Иностранных Дел Г. В. Чичерин сообщил П. Л. Войкову о назначении его главой делегации Р.С.Ф.С.Р. и Украины на Смешанных советско-польских реэвакуационной и специальной комиссиях. Главная же работа этого новоявленного органа заключалась в продолжении эвакуации государственного, общественного и частного имущества из губерний бывшего Царства Польского, начатого ещё в конце 1914 года и прерванного весной 1915, когда положение на фронте сильно осложнилось. То есть, Советское правительство, не признавая никаких обязательств бывшей Российской Империи, вдруг решило самым беспардонным образом претендовать на, якобы, принадлежащее ему имущество. (Впрочем, этому не приходится удивляться, так как во всех учебных пособиях постсоветского времени Золотой запас Российской Империи цинично называется Золотым запасом Р.С.Ф.С.Р.!)

8 октября 1921 года состоялось первое заседание этой Смешанной комиссии, к работе которой были привлечены известные учёные, инженеры, литераторы и художники, представляющие обе стороны. Но уже на втором, происходившем 2 ноября 1921 года, возглавлявший делегацию Р.С.Ф.С.Р. и Украины известный учёный О. Ю. Шмидт сообщил, что намерен целиком посвятить себя научной деятельности, и Советским правительством на его место был назначен П. Л. Войков. Надо сказать, что и на этом месте П. Л. Войков показал себя далеко не с лучшей стороны. Имея конечной целью установление с Польшей дипломатических отношений, он передаёт её правительству русские архивы, библиотеки, а также бессчётное количество прочих материальных ценностей и произведений искусства.

Одновременно с работой в Смешанной реэвакуационной комиссии П. Л. Войков выполняет ряд заданий правительства, принимая участие в переговорах о заключении торгового договора между Р.С.Ф.С.Р. и Польшей, а также между Р.С.Ф.С.Р. и Швецией.

В августе 1922 года на заседании Коллегии НКИД Р.С.Ф.С.Р. рассматривался вопрос о назначении П. Л. Войкова на должность Полномочного Представителя Р.С.Ф.С.Р. в Канаде. Но правительство этой страны категорически отказало в этом Советскому правительству из-за причастности П. Л. Войкова к убийству Царской Семьи.

8 августа 1924 года на заседании Коллегии НКИД СССР обсуждался вопрос о назначении нового Полномочного Представителя СССР в Польше. По предложению Г. В. Чичерина коллегия рекомендовала на этот пост Петра Лазаревича Войкова. Агреман на его назначение был запрошен у Правительства Польши 10 августа. Но, памятуя скандальный отказ канадского правительства, Польша молчала… 22 августа долгожданный ответ был получен. Но в нём МИД Польши в лице Министра Иностранных Дел Польши А. Ю. Скшиньского выражал осторожное опасение, что так как с личностью Войкова связывается история или легенда об участии его в расстреле семьи Романовых, то польское правительство хотело бы получить по этому поводу разъяснения.

В своём ответном письме Г. В. Чичерин сообщал, что:

«Правительство Союза считает Петра Лазаревича Войкова подходящим лицом для намеченной цели, т.е. для устранения цели существующих недоразумений между нашими Правительствами…»[131]

И пояснял, что П. Л. Войков занимал на Урале должность областного комиссара снабжения и, как невоенный, не имел отношения к исполнению приговора над бывшим царём и его семьёй.

А далее Г. В. Чичерин писал:

«Я не помню момента в истории борьбы польского народа против угнетения царизмом, когда борьба против последнего не выдвигалась бы как общее дело освободительного движения в Польше и России. Нет, конечно, польского гражданина, который бы не помнил о тех ярких и глубоко прочувствованных стихах, в которых Адам Мицкевич вспоминает о своём близком общении с Пушкиным и, между прочим, о том, как он, покрываясь с ним одним плащом, стоял перед статуей Петра Великого. Я не сомневаюсь, что Адам Мицкевич был вполне солидарен с известными стихами Пушкина:

  • Самовластительный злодей!
  • Тебя, твой трон я ненавижу,
  • Твою погибель, смерть детей
  • С жестокой радостию вижу.

При том громадном распространении, которое получила повсюду в Польше драма Юлиуса Словацкого “Кордиан”, всякому польскому гражданину, несомненно, памятна та сцена из этой драмы, где голосами из народа осуждаются на смерть не только царь, но и его семья»[132].

В заключение своих слов Г. В. Чичерин выразил уверенность в том,

«…что сотни и тысячи борцов за свободу польского народа, погибшие в течение столетия на царских виселицах и в сибирских тюрьмах, иначе отнеслись бы к факту уничтожения династии Романовых, чем это можно было бы заключить из Ваших сообщений»[133].

Письмо Г. В. Чичерина вызвало в Польше большой общественный резонанс. «Прогрессивно» настроенная молодёжь, рабочие и отдельные представители интеллигенции нелегально распространяли его по всей стране. А на страницах газет наиболее демократической ориентации завязались оживлённые диспуты…

Вскоре от А. Ю. Скшиньского был получен ответ, что польское правительство решило дать агреман на назначение П. Л. Войкова в качестве Полномочного Представителя СССР в Польше.

2 ноября 1924 года П. Л. Войков с женой и сыном прибыл в Варшаву, а 8 ноября вручил свои верительные грамоты Президенту Польской Республики Станиславу Войцеховскому.

Характеристика советского полпреда во время его пребывания в Польше сохранилась в мемуарах, уже упомянутого Г. З. Беседовского:

«Высокого роста, с подчеркнуто выпрямленной фигурой, как у отставного капрала, с неприятными, вечно мутными глазами (как потом оказалось, от пьянства и наркотиков), с жеманным тоном, а, главное, беспокойно-похотливыми взглядами, которые он бросал на всех встречавшихся ему женщин, он производил впечатление провинциального льва. Печать театральности лежала на всей его фигуре. Говорил он всегда искусственным баритоном, с длительными паузами, с пышными эффектными фразами, непременно оглядываясь вокруг, как бы проверяя, произвел ли он должный эффект на слушателей. Глагол “расстрелять” был его любимым словом. Он пускал его в ход кстати и некстати, по любому поводу»[134].

12 января 1925 года П. Л. Войков посещает А. Ю. Скшиньского, которому сообщает мнение Советского правительства о возможности заключения соглашения между СССР и Польшей о ненападении и взаимных обязательств о невступлении в какие-либо комбинации, враждебные одной из сторон, а также соблюдении нейтралитета в случае войны с третьей стороной.

Но дипломатический статус советского полпреда в Польше был лишь своеобразной ширмой, за которой скрывалось его истинное назначение в эту страну – экспорт революции. Так, по свидетельству современников, П. Л. Войков вёл себя в Варшаве как активный авантюрист, додумавшийся до того, чтобы при посредстве польских коммунистов совершить террористический акт в отношении бывшего главы Польши Ю. Пилсудского. И только категорический запрет Ф. Э. Дзержинского на проведение этой акции охладил его пыл. Одновременно П. Л. Войков постоянно проводил тайные встречи с польскими коммунистами, которых часто перевозил в места тайных сборищ на приобретённой им моторной лодке. А одного из них, – видного польского коммуниста Лещиньского, после его побега из кабинета следователя, лично вывез на своей лодке в Данциг, поскольку моторка под советским флагом не подлежала досмотру польских властей. (Хотя в этом не было никакой необходимости, так как польские власти к тому времени уже дали своё согласие на передачу этого товарища в обмен на арестованных в СССР поляков.) И поэтому нет ничего удивительного в том, что при подобной «политике невмешательства» несгораемые шкафы в секретных комнатах варшавского полпредства в бытность там П. Л. Войкова «…были переполнены взрывчатыми веществами, оболочками от бомб и ручными гранатами»… И теперь даже страшно себе представить, какие имелись бы последствия для дальнейших отношений между СССР и Польшей, если бы мечты о развёрнутой террористической и диверсионной деятельности, вынашиваемые советским полпредом, оказались бы претворены в жизнь!

Помимо своей главной нелегальной задачи – «раздувания мирового пожара» – Пётр Лазаревич имел за собой ещё несколько слабостей, главными из которых были пьянство и слабость в отношении лиц противоположного пола.

Всё тот же невозвращенец Г. З. Беседовский вспоминал:

«Основным недостатком Войкова была его повышенная чувствительность к дамскому полу. Трудно предположить, чтоб это была нормальная черта. Скорей всего, это было несомненное извращение полового чувства. Войков не стеснялся запираться в своем кабинете во время занятий с нравившимися ему сотрудницами посольства. Вскоре он не ограничился похождениями в стенах посольства и “вышел на улицу”. Однажды один из высших чиновников министерства иностранных дел в очень деликатной, но весьма настойчивой форме заявил мне, что Войков шатается по ночам по глухим улицам Пражского предместья и часто занимает скамейки парка с какими-то дамами. Чиновник прибавил, что министерство не имеет намерения “вторгаться в личную жизнь господина посланника”, но желает нас предупредить, что в этих глухих улицах часто подкалывают и увечат прохожих и что поэтому жизни Войкова грозит опасность. Аналогичное заявление о Войкове было сделано и первому секретарю посольства Аркадьеву. Пришлось нам иметь на эту тему с Войковым очень неприятный разговор, который закончился тем, что Войков перестал разгуливать по ночам в парке, но снял себе комнату в одном из варшавских отелей. Вскоре пришлось иметь с Войковым новый разговор, на аналогичную тему. Заместитель Сосновского, отозванный в Москву, новый эмиссар Коминтерна, Иван Гончаров, носивший скромное звание делопроизводителя консульского отдела, принес жалобу на Войкова также по “дамской” линии. Оказывается, Войков каким-то образом пронюхал о нелегальном пребывании в Варшаве одной крупной партийной работницы (она жила под псевдонимом Семеновой), очень красивой женщины. Он узнал ее конспиративный адрес у помощника Гончарова и начал буквально преследовать ее своими ухаживаниями. Делалось все это с ухватками типичного провинциального льва, с подношением громадных букетов, и бедная Семенова не на шутку испугалась, как бы влюбленный посланник не “провалил” ее квартиры и не навел бы на ее след полицию. Она долго упрашивала лично Войкова оставить ее в покое, но уговоры не помогали, и пришлось обратиться по линии Коминтерна с просьбой об укрощении темперамента посланника.

На следующий же день после приезда Войкова вспыхнул конфликт с министерством иностранных дел. Помощник начальника восточного отдела Яниковский вызвал меня в министерство и сообщил, что в распоряжении министерства имеются сведения о возбуждении в монархических кругах эмиграции, вызванном приездом Войкова, вследствие чего он просит посланника соблюдать некоторую осторожность в передвижениях по городу. Когда я сообщил Войкову об этом разговоре, он пришел в бешенство и сказал, что немедленно же едет обратно в Москву. С большим трудом удалось отговорить его от приведения в исполнение этой мысли. Тогда он набросал длиннейший меморандум с возложением на польское правительство всей ответственности за свою безопасность, и мне пришлось, как поверенному в делах, вручить этот меморандум министерству иностранных дел»[135].

К сказанному остаётся также прибавить и растрату П. Л. Войковым весьма крупной суммы денег в долларах США, которые он, якобы, случайно сжёг в камине личного кабинета вместе с прочими бумагами секретного характера.

Надо сказать, что на дипломатическом поприще П. Л. Войков не проявил себя сильным политиком, а действовал как обычный партийный функционер, доводящий до МИД Польши лишь те директивы, которые он получал от своего непосредственного шефа М. М. Литвинова по каналам НКИД СССР.

26 мая 1926 года П. Л. Войков встретился с новым Министром Иностранных Дел А. Залесским (к тому времени польское правительство во главе с Премьер-министром А. Ю. Скшиньским подало в отставку) и заявил ему, что Cоветское правительство выражает надежду, что отношения между их странами, по-прежнему, останутся дружественными.

1 июня 1926 года новым Президентом Польши стал И. Мосьцицкий. А уже на следующий день А. Залесский принял П. Л. Войкова, которому выразил своё удовлетворение озвученным им накануне заявлением Советского правительства, а также проинформировал последнего о желании польского правительства закрепить добрососедские отношения с СССР посредством многостороннего договора, участниками которого стали бы представители Польши, СССР, Латвии, Литвы и Эстонии.

7 июня 1926 года перед началом спектакля в Национальном театре А. Залесский представил П. Л. Войкова Маршалу Польши Ю. Пилсудскому. А уже 12 июня все трое встретились в доме Ю. Пилсудского, где в неофициальной обстановке обсудили ряд интересующих стороны вопросов, главным из которых по-прежнему оставался вопрос о мирном сосуществовании двух государств.

24 августа П. Л. Войков посетил А. Залесского, которому вручил проект договора о ненападении между СССР и Польшей, поскольку правительства прибалтийских стран весьма отрицательно отнеслись к предложению Польши об общем гарантийном договоре под её эгидой. И, надо сказать, опасения прибалтийских республик были небезосновательны. Ибо, как только Литва «дерзнула» подписать в Москве договор о ненападении (28.09.1926 г.), как Великобритания сразу же закрыла ей все кредиты, а Польша подняла на конференции послов вопрос о Вильно. (Подписывая в 1920 году Мирный договор между Литвой и Р.С.Ф.С.Р., советское правительство посчитало этот город исконно литовским.)

2 октября 1926 года Президент Польши И. Мосьцицкий подписал указ о назначении Ю. Пилсудского Премьер-Министром. Следующая встреча П. Л. Войкова и Ю. Пилсудского состоялась 14 декабря в присутствии А. Залесского, Вице-министра иностранных дел Р. Кноля и бывшего главы МИД Польши С. Патека. В отношении условий обсуждаемого договора Ю. Пилсудский к тому времени занял позицию «ни ссоры, ни войны», так как Польша к тому времени стала членом Лиги наций. В свою очередь, П. Л. Войков, подгоняемый директивами НКИД СССР, не желал более затягивать и без того сложную ситуацию, сложившуюся с подписанием договора. И какие бы доводы он ни приводил в своих докладных записках и телеграммах своему московскому руководству, ситуация оставалась прежней – почти за два года его дипломатической деятельности вопрос о подписании данного соглашения крепко «стоял на якоре». (Сторонний договор о соблюдении нейтралитета и невмешательства между СССР, Польшей, Румынией, Латвией и Эстонией был подписан в Москве 9 февраля 1929 года.) Привыкший действовать «по-кавалерийски», с наскока, П. Л. Войков весьма плохо разбирался в истории политических взаимоотношений между Россией и Польшей и, не сумев разобраться в главном, волей-неволей заводил любые переговоры в тупик. А благодаря его эксцентричным выходкам, слухи о которых давно уже стали всеобщим достоянием, «политический вес» советского полпреда был в глазах польского правительства весьма невысоким. Посему и терпели его, что называется, из-за сильного соседа – СССР, с которым просто не имело смысла лишний раз обострять отношения…

Советская историографическая наука приписывает П. Л. Войкову заслуги в области налаживания советско-польских отношений. Так, к началу 1926 года прекратились приграничные инциденты (по большей части, провоцируемые ОГПУ), расширились экономические связи. В таких крупных городах, как Ленинград, Киев и Тифлис, были открыты Консульства Польши; Консульство СССР – во Львове, Генеральное консульство – в Гданьске.

В январе 1926 года при участии П. Л. Войкова была организована поездка делегации польского Сейма в СССР, посетившая Москву, Ленинград, Минск, Харьков, Одессу и Киев. В феврале 1926 года Польшу посетила советская торговая делегация, побывавшая в Варшаве, Люблине, Катовицах, Сосновцах, Лодзи и Кракове.

На польский язык были переведены многие произведения русской и советской художественной литературы, а произведения польских авторов стали издаваться в СССР на русском языке. В польских кинотеатрах стали демонстрироваться советские фильмы: «Броненосец Потёмкин», «Мать», «Дворец и крепость» и др.

Помимо контактов в области духовной, стали налаживаться и деловые. Так, при встрече П. Л. Войкова с известным польским предпринимателем А. Вежбицким, последний выразил пожелание развивать торговые отношения на взаимовыгодных условиях. И в этом опять же нет ничего удивительного, поскольку Польша весьма остро нуждалась в русской пшенице, железной руде и угле. Кстати говоря, именно в доме А. Вежбицкого В. Л. Войков был представлен известному певцу А. Н. Вертинскому, которому впоследствии оказал помощь в возвращении на родину.

Однако считать все эти достижения исключительно заслугами П. Л. Войкова было бы неверно. Он, как, собственно, и любой чиновник, находившийся бы на его месте, просто чётко следовал полученным из Москвы инструкциям. И не более того. Да и 1927 год в СССР был годом знаковым, заставившим многих пересмотреть взгляды на своё политическое прошлое…

15 апреля 1927 года П. Л. Войков встречал на вокзале В. В. Маяковского, в доверительной беседе с которым посоветовал ему сначала посетить страны Западной Европы, а в Варшаве остановиться на обратном пути, если будет получено официальное предложение. В. В. Маяковский совету внял и на следующий день выехал в Прагу.

Закончив своё турне по странам Европы, В. В. Маяковский 12 мая вновь прибыл в польскую столицу, где некоторое время проживал в Советском полпредстве, так как из-за наплыва посетителей, желающих с ним встретиться, он не мог нормально работать, разместившись, поначалу, в одной из обычных гостиниц. Прощаясь с поэтом, любивший позёрские жесты Пётр Лазаревич, подарил Владимиру Владимировичу часы, чтобы тот мог отсчитывать «бег времени по его – Войкова часам»!

И вот настало время на сцене событий появиться персонажу, сыгравшему в жизни П. Л. Войкова роковую роль.

2 июня 1927 года в Консульский Отдел Полпредства СССР в Польше пришёл молодой человек, назвавшийся Борисом Софроновичем Ковердой, польским гражданином, изъявившим желание вернуться в Советскую Россию, где он проживал со своими родными до 1920 года. По его словам, он так и не смог получить в Польше должного образования и достойной работы, для чего попросил работников консульства ознакомить его с условиями предоставления гражданства СССР. 2 июня Б. С. Коверда явился снова, обратившись с просьбой о выдаче ему визы на временный въезд в СССР «с целью ознакомления с жизнью в России». Получив для заполнения соответствующие анкеты, Б. С. Коверда ушёл.

Но ехать в Советский Союз этот молодой человек не собирался. Ему нужна была встреча именно с П. Л. Войковым, которого он намеревался убить за его участие в гибели Царской Семьи. Как претворить в жизнь свои планы, он пока что не знал, поэтому в советское полпредство пришёл, что называется, на разведку.

Борис Софронович Коверда родился 21 августа 1907 года в Вильновском уезде, в семье польских подданных Софрона и Анны Коверда.

С началом революционного движения 1904–1905 гг. Софрон Коверда, считавший себя по национальности русским, примкнул к партии эсеров, работая в то время в Вильненском Отделении «Крестьянского Банка», в котором занимал весьма скромную должность чиновника. С началом Первой мировой войны он отправился добровольцем на фронт, был ранен и некоторое время находился в Москве, где его застал Октябрьский переворот.

После всякого рода выпавших на его долю перипетий ему удалось вернуться на родину только лишь в 1921 году, да и то посредством нелегального перехода границы.

Первое время С. Коверда работает народным учителем в одной из школ города Брянска Белостокского воеводства. А вступив в организованный Б. В. Савинковым «Союз защиты Родины и свободы», он довольно скоро становится одним из её активнейших членов, которому в качестве редактора поручается издание в Варшаве газеты «Крестьянская Русь».

Мать Бориса – Анна была по национальности белоруска и преподавала в одной из женских гимназий Вильно.

В 1915 году Борис вместе с матерью был эвакуирован в Самару, где их застала революция, а затем и события Гражданской войны. Став свидетелем разгула «Красного Террора», осуществляемого сотрудниками Самарской ГубЧК и, в частности, гибели своего двоюродного брата и расстрела друга семьи отца Лебедева, на деле осознал, что такое Советская власть.

В 1920 году семья возвратилась в Вильно, который к тому времени стал относиться к территории сопредельной Польши. До 4-го класса Борис учился в белорусской гимназии, а затем и в русской. По отзывам учителей этой гимназии, был скромен, учтив и никогда не замечен даже в каких-либо ученических провинностях. Учился хорошо и, по мнению педагогов гимназии, вполне мог быть среди первых учеников. Однако тяжёлое материальное положение семьи заставляло его часто пропускать уроки, что, в конечном итоге, и послужило поводом для его отчисления после окончания 8-го класса.

В бытность учеником, и хорошо зная белорусский и польский языки, Борис Коверда одновременно служил в издаваемой доктором А. В. Павлюкевичем еженедельной газете антикоммунистической направленности «Белорусское Слово». В обязанности Бориса входило заведывание конторой, корректура каждого выпуска, а также перевод статей на белорусский язык, которым он владел в совершенстве. Вполне понятно, что при работе в таком небольшом редакционном коллективе его отношения с А. В. Павлюкевичем уже довольно скоро из деловых перерастают в дружеские. Да, к тому же, Коверда, как, собственно, любой истинно православный человек, полностью разделял его антикоммунистические взгляды.

Постепенно у него возникают связи с представителями русских эмигрантских кругов в Вильно. И, в частности, с бывшим есаулом М. И. Яковлевым, являвшимся в годы Гражданской войны командиром так называемого «Волчанского отряда», сначала действовавшего на Юге России, а 1920 году – на Польском фронте. К тому же, М. И. Яковлев также издавал в Вильно русскую газету «Новая Россия».

Надо сказать, что в то время некоторые представители различных кругов русской эмиграции ещё продолжали верить в скорейшее падение большевистского режима. А для того, чтобы достичь в этом деле скорейшего успеха, хороши были любые средства. И главное из них – тотальный террор, то есть физическое устранение видных деятелей партии и государства.

В своих разговорах не обходила стороной эту тему и упомянутая троица: Б. С. Коверда, А. В. Павлюкевич и М. И. Яковлев. И, вполне возможно, что дело так бы и закончилось разговорами, если бы на должность Полпреда СССР в Польше не был бы назначен П. Л. Войков – известный большевик, проехавший со второй партией большевиков-ленинцев через всю Германию в пломбированном вагоне. А из вышедшей в Германии книги Н. А. Соколова и других источников его роль в убийстве Царской Семьи была хорошо известна русским эмигрантам.

В ходе этих разговоров Борис Коверда постепенно приходит к мысли о возможности покушения на П. Л. Войкова и, наконец, выражает своё открытое желание участвовать в этой акции. Но перед тем как совершить покушение на советского полпреда, заговорщики всерьёз обсуждают вариант устранения в Варшаве писателя М. П. Арцыбашева. Но, взвесив все «за» и «против», они решили, что проведение этого теракта может лишь усложнить дело дальнейшего устранения П. Л. Войкова. Тем более, что в первой половине 1927 года М. П. Арцыбашев умер, и намеченное потеряло всякий смысл.

Поскольку А. В. Павлюкевич обладал ограниченными финансовыми средствами, то на какую-либо серьёзную помощь Борис рассчитывать не мог. О соответствующей же подготовке этого покушения, как-то: организации слежки за П. Л. Войковым, определении времени его выездов, маршрутов передвижения и т. п., и вовсе не приходилось мечтать, так как всё это требовало ввода новых людей и увеличения материальных затрат. Поэтому решили сделать проще – предварительной разведкой должен был заняться бывший сослуживец М. И. Яковлева по «Волочанскому отряду» К. Шипчинский, который вскоре выехал в Варшаву, получив от А. В. Павлюкевича на дорогу 200 злотых.

Для проведения предстоящей акции М. И. Яковлев снабдил Бориса оружием – пистолетом Маузера кал. 7,65 мм мод. 1910/14 года с 12-ю патронами. На случай же возможного провала было заранее оговорено, что Коверда должен показать, что приобрёл его не у М. И. Яковлева, а у служащего вильновской типографии Юдницкого – бывшего члена польской организации допризывной молодёжи.

22 мая 1927 года, имея в кармане немного собственных денег и 200 злотых, которые ему также дал А. В. Павлюкевич, Борис Коверда выехал в Варшаву…

При этом накануне своего отъезда Борис посещает хироманта, который предсказал ему, что он «скоро прославится». (Как позднее признавался сам Б. С. Коверда, в случае удачного покушения он надеялся выехать в Москву, чтобы расправиться подобным образом со Сталиным или Рыковым.)

Прибыв на место, Борис встретился с приехавшим туда накануне К. Шипчинским. Из разговора выяснилось, что он так ничего и не узнал. А вся его «помощь» свелась к тому, что он провёл Бориса к зданию советского полпредства, располагавшемуся в то время на Познанской улице. Да и то, следовали они к нему в целях конспирации на расстоянии в 40–50 шагов между собой. Таким образом, Борису не оставалось ничего другого, как положиться лишь на себя самого.

Первые сутки пребывания в Варшаве Коверда провёл в отеле «Астория», а затем, встретившись в условленном месте с К. Шипчинским, вместе с ним проследовал на улицу Бугай, где последний устроил его на частную квартиру Суры Фенигштейн, находящуюся в доме № 26.

На третий день своего пребывания в столице Борис Коверда решил посетить Консульский Отдел Полпредства СССР. Без труда войдя в здание под предлогом «получения там образования» или «устройства на работу», он стал заполнять необходимые документы. Но из разговора с чиновником понял, что шансов на этот вид деятельности в СССР у него, практически, нет.

Во время своего второго визита Борис выдвинул новую «версию»: он-де хочет ознакомиться с жизнью в СССР, для чего вновь получил соответствующие бланки, необходимые для оформления визы. Но так уж было угодно судьбе, что в одно из этих посещений ему удаётся увидеть П. Л. Войкова, зашедшего в Консульский Отдел. Но, растерявшийся от неожиданности его появления, Борис не смог выстрелить…

Осознав, что столь частые его появления могут вызвать подозрение у сотрудников полпредства, он решает более там не показываться, а значит, фактически, отказаться от задуманного. В то же время, он ежедневно просматривает по нескольку польских газет и русскую «За Свободу!». И вот, когда Борис уже осознал, что дело его с треском провалилось, в вечерней газете «Курьер Червони» за 3 июня 1927 года на глаза ему попадается краткое сообщение о том, что «советский посол П. Л. Войков» на днях собирается отбыть в Москву. (Как потом выяснилось, эти сведения оказались ложными!) Поняв, что само провиденье пришло к нему на помощь, Борис вновь укрепляется в своей мысли осуществить задуманный акт возмездия. Но уже не в здании полпредства, как предполагалось ранее, а непосредственно на Главном вокзале. Однако, не зная точно, когда советский полпред намерен убыть в Москву, он решает каждый день подкарауливать его на вокзале.

Утром 4 июня он отправляется на Главный вокзал, где узнаёт, что поезда на Москву отправляются ежедневно в 9 час. 55 мин. Начиная со следующего дня, Борис приходит на вокзал ко времени отправления московского поезда. Но ожидаемый им П. Л. Войков так и не появляется…

Утром 7 июня Коверда решил, что посетит вокзал в последний раз, так как все имевшиеся у него деньги вышли, а других средств к существованию он не имел. Поэтому, купив перронный билет на последние 20 грошей, он вышел на платформу…

По сложившемуся стечению обстоятельств именно в этот день П. Л. Войков должен был встречать Берлинский экспресс, в котором через Варшаву в Москву после разрыва дипломатических отношений между СССР и Великобританией следовал бывший Полномочный Представитель СССР в Великобритании А. П. Розенгольц. (Разрыв дипломатических отношений во многом произошёл из-за его шпионской деятельности!)

Прибыв на вокзал в сопровождении Заведующего хозчастью полпредства Ю. Григоровича, он, заметив в вагоне подошедшего к перрону поезда знакомые лица, отпустил Ю. Григоровича по служебным делам в город. Ю. Григорович ушёл, а П. Л. Войков вместе А. П. Розенгольцем, воспользовавшись стоянкой поезда, проследовали в привокзальный буфет. Выпив по чашке кофе, они вновь вышли на перрон. Было 9 час. 40 мин. утра.

Прогуливаясь под руку с А. П. Розенгольцем, П. Л. Войков назидательно говорил: «Чтобы узнать страну, надо прожить в ней несколько лет…»[136]. Но не успел он произнести последних слов, как раздался выстрел. Войков оглянулся, увидев, как человек в серой шляпе, низко надвинутой на глаза, движется в его сторону с оружием в руках. Следом за первым, последовал второй выстрел, а за ним и – третий! Розенгольца, как ветром сдуло – спрыгнув с перрона между двумя вагонами, он остался за спиной Бориса. Войков же резко бросился назад. Продолжая стрелять на ходу, Борис пробежал вслед за ним всего несколько метров, пока не израсходовал все патроны, имевшиеся в магазине пистолета. (Со слов самого Коверды, он произвёл 6 выстрелов, хотя ёмкость магазина его пистолета была рассчитана на 8 патронов.) В то же самое время П. Л. Войков, прислонившись спиной к вагону, открыл ответную стрельбу из своего Браунинга (судя по зав. № 80481 – мод. 1910 г.) именно тогда, когда Борис пытался перезарядить свой пистолет, в котором кончились патроны. Но, сделав в сторону Коверды всего два выстрела, П. Л. Войков стал медленно оседать, и без сомнения бы упал, если бы не был подхвачен проводником этого вагона – невольным свидетелем происходившего.

Звуки выстрелов были услышаны полицейскими, которые быстро прибежали к месту происшествия. Подчинившись их команде сложить оружие, Коверда положил свой пистолет на землю, после чего, не оказывая какого-либо сопротивления, добровольно подчинился их требованию последовать за ними. Когда на Бориса надевали наручники, захлопывавший их полицейский спросил, в кого он стрелял. Борис ответил: «В советского посла». «Жаль, что не в Троцкого», – последовал его ответ.

В то время как арестованного Бориса вели по перрону, из окна вагона А. П. Розенгольца доносились в его адрес крики проклятия от лиц, сопровождавших бывшего советского дипломата.

После того как Коверду доставили в привокзальный полицейский участок, туда почти сразу же принесли и положили на пол раненного П. Л. Войкова. Когда с него сняли окровавленную рубашку, Борис услышал, что из шести выпущенных в него пуль, две достигли цели. После оказания П. Л. Войкову первой медицинской помощи, его увезли в госпиталь Младенца Иисуса, где он умер в сознании в 10 час. 40 мин. утра…

По заключению судебно-медицинской экспертизы, произведённой профессором В. Грживо-Домбровским, было установлено, что:

«Посланник Войков скончался от огнестрельной раны левого лёгкого. Лёгкое было прострелено, и произошло внутреннее кровоизлияние в размере 3600 кубических сантиметров. Выстрел был дан из короткого огнестрельного оружия среднего калибра. Являющийся вещественным доказательством Маузер мог быть этим оружием. Кроме этой раны, Войков был ранен спереди в правый бок. Рана эта не нарушила кровеносных сосудов и была лёгкой раной. Первая рана была, безусловно, смертельной. Пуля попала сзади, слегка сверху вниз. Порядка выстрелов установить невозможно, они произошли один за другим в короткий промежуток времени, и даже расстояния, на котором были произведены выстрелы, установить нельзя. Смерть наступила не сразу. Направление смертельного выстрела, данного сзади, говорит о том, что раненый был либо более высокого роста, чем стрелявший, либо что раненный после первого не смертельного выстрела отвернулся и наклонился, и вторично был ранен сзади. Защита и борьба могли иметь место. Признаков выстрелов, данных в упор, не установлено. Патроны маузера начинены бездымным порохом и на расстоянии 20 сантиметров не оставляют следов ожога. Ввиду того, что в данном случае выстрелы ранили сквозь одежду, даже в случае борьбы в упор – следы пороха были бы на одежде, а не на коже» [137].

Таким образом всё то, что впоследствии Коверда скажет на суде или же напишет в своих воспоминаниях, соответствовало истине.

После судебно-медицинского освидетельствования и проведённой бальзамации тело П. Л. Войкова было положено в гроб и доставлено в здание Полномочного Представительства СССР вечером 7 июня.

Убийство П. Л. Войкова руководство СССР хотело преподнести мировой общественности как очередной террористический акт «распоясавшейся оголтелой белогвардейщины», пригревшейся под крылышком либеральных кругов панской Польши. И через НКИД СССР даже потребовало от польского правительства немедленной выдачи СССР всех русских эмигрантов, чтобы раз и навсегда разорить это «гнездо контрреволюции». Но в своём ответном послании А. Залесский пояснил, что в таком случае СССР следовало бы сначала распустить Коминтерн…

Продолжая нагнетать обстановку, советская сторона приблизительно так преподнесла мировой общественности весть об убийстве П. Л. Войкова:

«Выстрел белогвардейца Бориса Коверды раздался в тот момент, когда ярко обрисовалась провокационная работа английского империализма по окружению Союза Советских Республик. Международная обстановка, складывавшаяся под угрозой непосредственного нападения на СССР, расшевелила все тёмные силы реакции во всём мире. Выстрел на варшавском вокзале должен был, по замыслу Чемберленов и Болдуинов, сыграть роль Сараевского убийства в 1914 г. – должен был вовлечь СССР в военную авантюру и тем самым облегчить польской буржуазии мобилизацию рабочих и крестьян Польши на войну за интересы английского капитала. Русская эмиграция, живущая только надеждой на интервенцию капиталистических держав в СССР, – учла сразу все выгоды момента. Уже с начала 1927 г. в кругах белогвардейской эмиграции стало заметно небывалое оживление. “Сам” генерал Врангель приехал “инкогнито” в Венгрию для того, чтобы отсюда удобнее руководить военными действиями против СССР. Центры активной белогвардейской работы приблизились к нашей западной границе… Почуяв, что в воздухе “пахнет жареным”, зашевелилась белогвардейская эмиграция в Польше. Со времени польско-советской войны 1919–1920 годов в Польше образовалось гнездо золотопогонного сброда…» и т.д.

И всё же, доказать причастность Б. С. Коверды к какой-либо контрреволюционной организации советской стороне так и не удалось. Дело вскоре решили замять, свалив всю ответственность на польскую сторону и превратив главного обвиняемого по делу тов. Войкова в неуравновешенного убийцу-одиночку, возможно страдающего психическим расстройством…

Три дня над парадным входом советского полпредства в Варшаве был приспущен Государственный флаг СССР, а желающих проститься с покойным допускали в Белый зал, в котором ещё так недавно В. В. Маяковский читал свои стихи.

10 июня в 8 часов утра началась траурная церемония. Орудийный лафет, на котором был установлен гроб с телом П. Л. Войкова, за которым в сопровождении Почётного караула из представителей родов войск шли жена П. Л. Войкова, его сын, а также ответственные работники советского полпредства и польского МИД и другие официальные лица, был доставлен на вокзал и погружен в специальный поезд. Ровно в 8 час. 45 мин., под звуки траурного марша этот поезд отошёл от варшавского вокзала и отправился на Восток по пути, которым полпред П. Л. Войков когда-то прибыл в Варшаву.

Советское правительство, как и следовало ожидать, решило сделать из похорон П. Л. Войкова очередной политический спектакль, для чего их обставили с особой помпой. 11 июня 1927 года на площади перед Белорусским вокзалом были собраны тысячи трудящихся с транспарантами, содержащими весьма однообразные тексты. На одних были выведены слова с клятвами вечной памяти тов. Войкову, а другие в самых грозных выражениях требовали призвать убийц к ответу. Помимо трудящихся, на площади также присутствовали руководители партии и правительства, представители дипломатического корпуса, а также представители советской и иностранной прессы. Встретив гроб с телом П. Л. Войкова, траурная процессия двинулась по Тверской улице и в 6 час. 30 мин. прибыла на Красную площадь, где члены правительственной комиссии сняли гроб и установили его на постамент около ещё деревянного тогда Мавзолея В. И. Ленина. После траурного митинга, на котором были произнесены слова прощания, прах П. Л. Войкова был захоронен у Кремлёвской стены рядом с могилой В. В. Воровского.

Спланированная политическая кампания, вызванная убийством П. Л. Войкова, вызвала в СССР огромный подъём среди оболваненных трудящихся масс. Пожалуй, за всю историю Советского государства не сыскалось такого политического деятеля среднего звена (автор не берёт в расчёт имена вождей, стоявших на вершинах власти: В. И. Ленина, Я. М. Свердлова, М. И. Калинина, С. С. Орджоникидзе и др.), именем которого было бы названо столько улиц, проездов, предприятий и пр. В настоящее время именем цареубийцы Войкова названы:

• Станция метро «Войковская», Москва.

• Московский химический завод им. П. Л. Войкова (сейчас – ОАО «Аурат»).

• Первый, Второй, Третий, Четвёртый и Пятый Войковские проезды (названы в связи с близостью к заводу), Москва.

• ЗАО «Запорожский инструментальный завод им. П. Л. Войкова».

• Керченский металлургический завод им. Войкова.

• Кондитерская фабрика им. П. Л. Войкова, Херсон.

• Шахта им. П. Л. Войкова, Свердловская область.

• Железнодорожная платформа им. Войкова, Владимирская обл., Вязниковское напр.

• Колхозов им. П. Л. Войкова (без счёта).

Кроме того, посёлки Войково (прежнее название Айбар) в Первомайском районе Крыма и Войково (прежнее название Катерлез в Ленинском районе Крыма, а также улицы в следующих городах: Воронеже, Екатеринбурге, Житомире, Иркутске, Керчи, Кургане, Мелитополе, Михайловске (Краснодарский край, Крым), Муроме, Мытищах (Московская область), Новосибирске, Омске, Перми, Ростове-на-Дону, Самаре, Санкт-Петербурге, Серпухове (Московская область), Сочи, Старом Петергофе (Санкт-Петербург), Таганроге, Тобольске, Томске, Тюмени, Хабаровске и пр.

А на родине П. Л. Войкова – в городе Керчи до сих пор красуется памятник, установленный в его честь.

Так не слишком ли много ли чести для одного человека, замешанного в цареубийстве и прославленного не по заслугам, чуть ли не во вселенском масштабе? А ведь случись Петру Лазаревичу дожить до 1937 года, ещё неизвестно, как повернулась бы его судьба… И готов поспорить, что кончил бы он свою жизнь не столь эффектно, а где-нибудь в подвалах Лубянки… И тогда могила его красовалась бы не на Красной площади, а лежал бы он в какой-нибудь безымянной могиле, наподобие той, в которой нашли своё последнее пристанище его бывшие товарищи – А. Г. Белобородов и Ф. И. Голощёкин…

А как же в дальнейшем сложилась судьба Бориса Коверды, может спросить читатель?

Со дня своего ареста Б. С. Коверда содержался в тюрьме, откуда 13 мая был доставлен в суд для ознакомления с обвинительным заключением. Председатель суда И. Гуминский также объявил ему, что его дело будет рассмотрено в чрезвычайно ускоренном порядке.

15 июня 1927 года в 10 час. 45 мин. утра открылось заседание Чрезвычайного Суда под председательством И. Гуминского, членов суда: И. Козаковского и А. Скавинского, секретаря суда М. Маевской, в присутствии прокурора Апелляционного Суда К. Рудницкого, заслушавшее уголовное дело по обвинению Бориса Софроновича Коверды в преступлении по ст. 453 УК. После выступления сторон обвинения и защиты, а также допроса многочисленных свидетелей, суд удалился на совещание для вынесения приговора, продлившееся всего 50 минут. Зачитав приговор, И. Гуминский объявил заседание суда закрытым в 00 час. 45 мин. ночи.

Постановлением суда Борис Коверда был приговорён к лишению прав, бессрочным каторжным работам и возмещению судебных издержек. Однако в том же самом постановлении предлагалось на основании 775 Установления Уголовного Судопроизводства:

«…обратиться через г. Министра юстиции к г. Президенту Речи Посполитой с ходатайством о замене Коверде бессрочных каторжных работ теми же работами на пятнадцатилетний срок».

После того, как в 1931 году было отвергнуто его прошение о помиловании, Борис Коверда предпринял попытку самоубийства. Освобождён он был по амнистии в 1937 году, отбыв общей сложностью 10 лет наказания.

По выходу на свободу Б. С. Коверда уехал в Югославию, где в 1938 году сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости при Первом Русском Великого Князя Константина Константиновича Кадетском Корпусе, базирующемся в городе Белая Церковь. С 1939 по 1945 годы Борис Софронович проживал вместе с женой Ниной Алексеевной и дочерью Натальей в нацистской Германии. (По другим сведениям, он, оставив жену в Германии, с 1941 года был в Югославском сопротивлении.) После войны, также с женой и дочерью, поочерёдно проживал в Швейцарии, Франции и ФРГ, откуда в 1952 году вместе с семьёй переехал в США. До 1963 года работал в издательстве газеты «Россия» (Нью-Йорк), а затем в типографии газеты «Новое Русское Слово».

Умер в Вашингтоне 18 февраля 1987 года. Похоронен на кладбище Православного монастыря РПЦЗ Новое Дивеево.

А вот бывшим идейным вдохновителям П. Л. Войкова повезло менее. Арестованные немцами как участники сопротивления, они оба не дожили до победы: М. И. Яковлев окончил свои дни в Освенциме (Аушвице), а А. В. Павлюкевич был расстрелян.

Столь пространный экскурс в биографию П. Л. Войкова можно было бы, конечно, изложить и в более краткой форме, если бы не одно «но». А именно – автор сделал сие преднамеренно, показав на многочисленных примерах, что таковая имеет мало чего общего с биографией этого человека, описанной в книгах М. К. Дитерихса и Р. Вильтона, на которые, зачастую, ссылалось немало авторов, и каковую до сих пор используют в своих работах некоторые современные исследователи.

Сафаров Георгий Иванович (1891–1942)

Следующим лицом «еврейской национальности» с лёгкой руки М. К. Дитерихса стал Г. И. Сафаров.

Но если хотя бы на время постараться отбросить все выдвинутые против него обвинения в превышении им власти и его связях с первыми лицами государства еврейской национальности, каких-либо биографических сведений о Г. И. Сафарове просто не остаётся. Попросту говоря, имеющиеся биографические сведения о нём весьма отрывочны… А между тем, этот человек был весьма значимой фигурой среди вождей «Красного Урала».

Георгий Иванович Сафаров (настоящая фамилия Сафарян) родился 23 октября (3 ноября) 1891 года в Санкт-Петербурге, в семье инженера-архитектора. Семья эта по своей сословной принадлежности относилась к мещанскому сословию. Его отец по национальности был армянином, а мать – полькой. Но во всех анкетах, заполненных рукой Г. И. Сафарова в разные годы, он в графе национальность всегда писал – «русский».

К революционному движению Георгий Сафаров примкнул в 14-летнем возрасте, будучи ещё учащимся гимназии.

С 1905 года – он активный член социал-демократических кружков и Социал-демократического Союза Молодёжи при Санкт-Петербургском Комитете РСДРП, который являлся неким прообразом созданного впоследствии Коммунистического Интернационала Молодёжи.

В марте 1908 года Г. И. Сафаров вступает в РСДРП, а в 1910 году подвергается первому аресту и высылается в Архангельскую губернию сроком на три года.

Через некоторое время он скрывается с места ссылки и под чужой фамилией (Вольдин) выезжает за границу, где знакомится с проживавшим в Цюрихе В. И. Лениным, который одним ему ведомым чутьём почти сразу же разглядел в нём будущего незаурядного политика, после чего причислил его к кругу своих ближайших соратников.

В мае 1912 года будущий «вождь мирового пролетариата» от лица Заграничного Бюро РСДРП посылает в Россию двух своих самых доверенных лиц: любимую женщину Инессу Арманд и 21-летнего Георгия Сафарова с целью оказания помощи в деле организации кампании по проведении выборов в IV Государственную Думу.

Пребывание на родине длилось недолго, так как уже довольно скоро Г. И. Сафаров был выслежен агентами полиции и в сентябре 1912 года снова арестован и приговорён к одному году крепости.

Летом 1913 года в связи с амнистией, объявленной по поводу 300-летия Российского Императорского Дома Романовых, Г. И. Сафаров получает свободу и освобождается под гласный надзор полиции.

Не желая оставаться в России, он при помощи социал-демократического подполья Санкт-Петербурга нелегально переправляется во Францию, откуда перебирается в Бельгию. Но пребывание в этой стране оказалось недолгим, поскольку уже в январе 1915 года он высылается из неё за антивоенную пропаганду.

Новым местом своего пребывания Г. И. Сафаров выбирает Швейцарию, где в то время находится его покровитель В. И. Ленин, который поручил ему ответственнейшую работу Секретаря Заграничного Бюро РСДРП, а фактически, своего личного секретаря.

С 4 по 6 апреля 1915 года в Берне, где проходила 12-я Международная социалистическая конференция молодёжи, собирается международная конференция членов РСДРП(б), на которую Г. И. Сафаров, как представитель примыкающих к ЦК молодёжных организаций, направляется по личной рекомендации В. И. Ленина, имея в кармане соответствующий мандат за его подписью.

Такая близость к В. И. Ленину на протяжении нескольких лет ещё больше поднимает авторитет Г. И. Сафарова не только в среде цюрихских большевиков, но и среди прочих партийных организаций, стоявших на ленинской платформе.

В апреле 1917 года Г. И. Сафаров в составе группы большевиков, возглавляемой В. И. Лениным и Г. Е. Зиновьевым, – пассажиров «пломбированного вагона», на деле являвшихся агентами влияния Германского Генерального штаба, вместе с женой В. С. Морточкиной возвращается в Петроград, где избирается в Петроградский Комитет РСДРП(б). Наряду с этим, он также вместе с Г. Е. Зиновьевым, И. В. Сталиным и В. М. Молотовым входит в состав редакционной коллегии «Правды».

После Октябрьского переворота Г. И. Сафаров направляется в Поволжье, где избирается членом Самарского Губернского Комитета РСДРП(б), откуда переводится на Урал и вводится в состав Екатеринбургского Городского Комитета РСДРП(б), а затем становится Товарищем Председателя Президиума Уральского Областного Совета.

В июле 1918 года Г. И. Сафаров выступает одним из ярых сторонников бессудного убийства Царской Семьи, по свершении которого пишет передовицу, фрагмент которой содержит следующие пассажи:

«Пусть при этом были нарушены многие формальные стороны буржуазного судопроизводства, и не был соблюден традиционно-исторический церемониал казни коронованных особ. Но рабоче-крестьянская власть проявила при этом крайний демократизм. Она не сделала исключения для всероссийского убийцы и расстреляла его наравне с обыкновенным разбойником. (…) Нет больше Николая Кровавого… И рабочие и крестьяне с полным правом могут сказать врагам: “Вы поставили ставку на императорскую корону? Она бита. Получите сдачи одну пустую коронованную голову…”»[138]

(Кстати, не исключена возможность того, что именно после этой, неудачно сформулированной Г. И. Сафаровым фразы, и появилась версия об отрубленных «царских головах», которые Шая Голощёкин вывез в Москву в заспиртованном виде.)

Некоторые исследователи также приписывают Г. И. Сафарову участие в руководстве убийством Алапаевских узников. И что для этого он, якобы, специально приезжал в Алапаевск. Но, поскольку об этом уже говорилось ранее, повторяться, думается, не стоит.

После сдачи столицы «Красного Урала» в июле 1918 года Г. И. Сафаров вместе с Ф. И. Голощёкиным руководит политической работой в 3-й Армии Восточного фронта.

С марта 1919-го – он, как один из самых активных участников «Военной оппозиции», вместе с К. Е. Ворошиловым и др. выступает против сторонников В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого, придерживающихся мнения о необходимости преобразования Красной Армии на принципах регулярности и единоначалия.

25 сентября 1919 года Г. И. Сафаров принимает участие в заседании Московского Комитета РКП(б), расположенного в Леонтьевском переулке. Присутствовавшие на этом форуме около 200 человек ответственных партийных и советских работников с нетерпением ждали приезда В. И. Ленина, который намеревался принять участие в его работе. В 9 часов утра в одно из открытых окон зала заседания была брошена бомба, в результате взрыва которой погибло 12 и было ранено 55 человек. Главной жертвой теракта стал Секретарь МГК РКП(б) В. М. Загорский (настоящая фамилия Лубоцкий), попытавшийся выкинуть брошенную в зал заседаний бомбу назад в окно. В числе лиц, получивших тяжёлые ранения, оказался и Г. И. Сафаров. (Позднее ВЧК установила, что этот террористический акт был попыткой покушения на В. И. Ленина по постановлению «Всероссийского Повстанческого Комитета революционных партизан» партии анархистов, в виде ответной меры за расстрел в Харькове видных махновцев.)

Весной 1920 года ЦК РКП(б) направляет Г. И. Сафарова в Среднюю Азию в качестве члена Туркестанской Комиссии ВЦИК и СНК Р.С.Ф.С.Р., где его на первом же заседании вводят в состав Туркестанского Бюро ЦК РКП(б). (По всей видимости, именно с этого времени он всерьёз начинает интересоваться Азией и историей населяющих её народов.)

С 8 по 16 марта 1921 года Г. И. Сафаров в качестве делегата принимает участие в работе проходившего в Москве X съезда РКП(б), на котором выступает содокладчиком И. В. Сталина по национальному вопросу. А это как раз был тот самый съезд, на котором было принято решение о начале НЭП’а и делегаты которого приняли участия в подавлении Кронштадского мятежа.

В апреле 1921 года Туркбюро ЦК РКП(б) начинает претворять в жизнь так называемую «земельно-водную реформу», имевшую целью возврат трудящимся казахам их исконных земель, «переданных царизмом уральскому и сибирскому казачеству», вследствие чего выносит решение о выселении с территории Семиречья (юго-восток современного Казахстана и частично Киргизии в районе озера Иссык-Куль) «кулацко-казачьего» элемента. Активным проводником этой «реформы» был Г. И. Сафаров, который здесь настолько «перегнул палку», что против проводимой им политики выступил даже Я. Х. Петерс, бывший в то время также членом Туркбюро ЦК РКП(б) и Уполномоченным ВЧК в Туркестане.

В начале 1922 года Г. И. Сафарова отзывают в Москву и назначают Секретарём Исполкома Коммунистического Интернационала, должность которого он – уже как специалист по Азии – совмещает с должностью Заведующего Восточным Отделом Коминтерна. Будучи «человеком» Г. Е. Зиновьева, он вскоре переезжает в Петроград, где последний назначает его Секретарём Смольнинского Районного Комитета РКП(б) Петрограда, которая автоматически вводит его в состав Петроградского Обкома РКП(б).

После этих назначений политическая карьера Г. И. Сафарова резко поползла вверх – на XI (март 1922 года) и XII (апрель 1923 года) съездах партии он избирается кандидатом в члены ЦК РКП(б).

После смерти В. И. Ленина проживающий в Ленинграде Г. И. Сафаров одновременно ведёт как непрерывную политическую дискуссию со «сменовеховцами» (представителями русской эмиграции Н. В. Устряловым и И. Г. Лежнёвым, считавшими, что Советская Россия уже «переродилась» и действует в национальных интересах), так и борьбу с «демоном революции» Л. Д. Троцким. Причём, в адрес последнего его выпады наиболее агрессивны. Так, в одной из своих «пикировок» Г. И. Сафаров заявил, что «Партия давно хочет набить морду Троцкому». Впрочем, и товарищ Троцкий не оставался в долгу, отпуская на счёт товарища Сафарова колкие цитаты из М. Е. Салтыкова-Щедрина, относя его к «игрушечного дела людишкам»…

Однако уже в 1925 году политическая ориентация Г. И. Сафарова резко меняется. Кажется, только вчера он клеймил позором Л. Д. Троцкого, а теперь уже вместе с ним и своим шефом – пока ещё всесильным Зиновьевым – вступает в так называемую «Объединённую оппозицию», от лица которой совершает нападки на И. В. Сталина. Пользуясь покровительством Г. Е. Зиновьева, он предпринимает попытку созыва в Ленинграде съезда комсомола и издания оппозиционного «линии Сталина» журнала «Большевик», как обособленного от московского теоретического партийного издания с одноимённым названием.

Расплата за подобное своеволие пришла в декабре 1925 года: на XIV съезде РКП(б) – ВКП(б) по инициативе И. В. Сталина Г. И. Сафаров был снят со всех занимаемых постов…

Однако, в отличие от притихших на время Л. Д. Троцкого и Г. Е. Зиновьева, урок Г. И. Сафарову на пользу не пошёл. Оставаясь одним из самых активных лидеров «Объединённой оппозиции», он продолжает выступать в качестве идеологического противника сторонников И. В. Сталина, поскольку считает, что при проведении в жизнь его линии в СССР будет построен не социализм, а государственный капитализм. Сам же Георгий Иванович, видимо, в параллели с воинствующими безбожниками, всегда относил себя к воинствующим интернационалистам!

В мае 1926 года приносящего партии столько беспокойства Г. И. Сафарова отправляют «в партийную ссылку», назначив его 1-м Секретарём Полпредства СССР в Китае. При этом, вынося такое решение, в первую очередь учитывали то обстоятельство, что сам он является специалистом не только по Азии, но и, в частности, по Китаю, современной политической истории которого им к тому времени было посвящено уже несколько монографий. В Китай Г. И. Сафаров попадает в самый разгар проходивших там бурных военных и революционных событий – Северного похода гоминьдановской Национально-революционной армии под командованием Чан Кайши, который в сотрудничестве с коммунистами предпринял попытку объединения страны военным путём.

В 1927 году Г. И. Сафарова пытаются «перекинуть» на работу в Торгпредство СССР, находившееся в Константинополе. Но он категорически отказывается, так как именно этот год был ознаменован крупными политическими событиями в жизни страны – борьбой со сталинской оппозицией. Поэтому после окончательного разгрома «троцкистско-зиновьевского блока» в жизни Г. И. Сафарова наступают серьёзные перемены.

18 декабря 1927 года постановлением Политбро ЦК ВКП(б) он исключён из партии, после чего арестован и Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ осуждён к четырём годам высылки в Ачинск.

В отличие от «троцкистов», продолжавших занимать по отношению к «линии Сталина» открыто враждебную позицию, «зиновьевцы» уже через 11 месяцев, что называется, капитулировали, став к ней вполне лояльными. Такая «раскаявшаяся оппозиция» как нельзя лучше устраивала И. В. Сталина, посему многие бывшие политические противники были прощены и восстановлены в партии. 9 ноября 1928 года был восстановлен в партии и Георгий Сафаров, который после своего перерождения вновь был поставлен во главе Восточного Отдела Коминтерна.

Крепко запомнив «сталинский урок», Г. И. Сафаров уже более не примыкал к какой-либо политической оппозиции, вёл себя смирно и все последующие годы работал, не сколько как партийный функционер, а, скорее, как востоковед. И, надо сказать, что и на этом поприще он также смог добиться определённого успеха – став, фактически, историком-политологом, он разработал собственную теорию «аграризации» восточных стран. Однако работа есть работа, и теперь ему, помимо восточного направления, приходилось курировать в Коминтерне и африканское. (Ведь задуманная Мировая революция должна была «освободить от ига капитализма» не только рабочий класс Европы и Азии, но и порабощённые народы Африки, над которым также должно было быть водружено Красное Знамя труда!)

В 1933 году в Москве издаётся весьма фундаментальный по объёму труд Г. И. Сафарова «Очерки по истории Китая», в котором он проводит классический марксистский анализ истории этой страны. Развёртывая таковой на основе работ И. В. Сталина по национальному вопросу, он, тем не менее, допускает весьма серьёзную ошибку, приводя в этой работе выдержки из книги Л. Д. Троцкого «Перманентная революция», – книги, вышедшей в Берлине в 1930 году, то есть после выдворения «демона революции» за пределы СССР. (Это ему потом припомнят!)

В декабре 1934 года почти сразу же после убийства С. М. Кирова Г. И. Сафаров арестовывается по делу так называемого «Ленинградского центра».

28 декабря 1934 года на состоявшемся судебном процессе по этому делу, материалы в отношении ряда арестованных были выделены в отдельное производство, получившее название «Ленинградская контрреволюционная зиновьевская группа Сафарова, Залуцкого и др.». (Этому в немалой степени способствовал и сам Г. И. Сафаров, согласившийся сотрудничать со следствием и добровольно взявший на себя роль провокатора-осведомителя. Поэтому и назначенное ему наказание было достаточно мягким…) 16 января 1935 года Особое Совещание при НКВД СССР осудило Г. И. Сафарова на 2 года высылки.

Находясь в ссылке, Г. И. Сафаров продолжал строчить доносы на своих бывших товарищей, но это ему не помогло. Когда в 1936 году пошла вторая волна процесса над «зиновьевской оппозицией», Г. И. Сафаров был приговорён уже к пяти годам лагерей. В 1937 году он содержался в ВоркутЛаге, откуда был этапирован в Москву, где сначала находился в печально знаменитой Сухановской особорежимной тюрьме, а затем был переведён в Саратов, где содержался в бывшем Саратовском централе.

В 1942 году, когда фронт стал приближаться к Поволжью, Особое Совещание при НКВД СССР 27 июня 1942 года приговорило Г. И. Сафарова к высшей мере социальной защиты – расстрелу.

Приговор был приведён в исполнение 16 июля 1942 года. То есть, непосредственно, в канун 24-й годовщины со дня убийства Царской Семьи… И как в таком случае не согласиться с тем, что угол падения равен углу отражения! «Рабоче-крестьянская власть» и в отношении Г. И. Сафарова проявила «крайний демократизм». Она тоже не сделала для него «исключения» – расстреляла вместе с бандитами и уголовниками…

С началом реабилитации жертв сталинских репрессий, пришедшейся на конец 1950-х – начало 1960-х годов, дело «Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и др.» было пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР и прекращено в связи с отсутствием состава преступления в действиях всех его участников, за исключением… Г. И. Сафарова. Аналогичная ситуация сложилась и с восстановлением его в партии. В то время, как все участники «группы Сафарова» были посмертно восстановлены в партии в 1990 году, сам он восстановлен не был, поскольку доподлинно была установлена его роль провокатора в этом «громком деле»…

Чуцкаев Сергей Егорович (1876–1944)

И, наконец, последним в списке лиц «еврейской национальности», причисленных к таковым М. К. Дитерихсом, оказался С. Е. Чуцкаев, о котором генералу, тем не менее, сведений «собрать не удалось»…

Сергей Егорович Чуцкаев родился 22 марта 1876 года в деревне Сугат Камышловского уезда Пермской губернии в семье станционного смотрителя. Сын небогатых родителей, он стремился получить хорошее образование и сумел поступить в Екатеринбургскую мужскую гимназию.

Учился Сергей Чуцкаев, судя по всему, отменно, так как в полученном им аттестате было отмечено, что он имел «отличное поведение», «отличное прилежание» и «весьма хорошую любознательность». На выпускных экзаменах Сергей Чуцкаев по большинству предметов получил оценку «отлично», сдав лишь три предмета на «хорошо».

Как он сам позднее писал в своей биографии: «жизнь на старом Сибирском тракте (знаменитая Владимирка) оставила след с детства».

«1881–1883 гг. – продолжал С. Е. Чуцкаев, – были полны разговорами о политических ссыльных. Ярко помню одну большую партию политиков – беззаботную и веселую, которую мы издали, из-за цепи солдат, наблюдали на сугатском этапе. Сочувствие к этим людям было, понимания – никакого.

В 1884 г. переехали в гор. Камышлов. Там учился в приходском училище и уездном. Среда была мещанская. Интересов к общественной жизни не существовало.

В 1887 г. поступил в Екатеринбургскую гимназию. Камышловское воспитание и толстовско-деляновская дисциплина делали из меня смирного и аккуратного гимназиста, усердно занимавшегося классическими языками и математикой. В пятом классе прочитал Писарева. Он перевернул все мировоззрение. Из религиозного мальчика, любившего помечтать над Пушкиным, Тургеневым, графом Монте-Кристо (Дюма), превратился в ярого нигилиста. Купленный ранее на заработанные деньги Пушкин пошел на толкучку. Выписал «Научное Обозрение» Филиппова, когда оно выходило еженедельными тетрадками, и усердно изучал их. Потом появились К. Фохт, Бюхнер, Молешотт, Сеченов. Возникло желание заниматься естествознанием. Последние годы гимназии были годами моральной каторги, так хотелось бросить Т. Ливия, оды Горация, “Антигону”, “Илиаду”, чтобы скорее заняться вопросами синтеза белковых веществ. Переход от писаревского индивидуализма, замыкавшегося на впитывании естествознания, возне с астрономической трубой, резании трупов птиц и кошек, – к общественным настроениям происходил в седьмом классе гимназии (1893–1894 гг.). Принял участие в кружке учащихся. Читали “Исторические письма” Мартова, писали рефераты, спорили, поправляли друг друга. Дома в одиночку читали нелегальную литературу “Народной Воли”. Здесь впервые сложились общественные симпатии и желание работать “на благо народа” и “оплатить ему свой долг критически мыслящей личности”. Тогда же делались первые попытки поработать для революции. Занимался с кружком учениц акушерской школы, печатал на гектографе систематический указатель для чтения легальной прогрессивной литературы и проч. Чтение Добролюбова, Чернышевского, романов “Кто виноват”, “Что делать”, “Знамения времени” – ещё более содействовало закреплению радикального настроения[139].

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Профессор Юлия Борисовна Гиппенрейтер – один из самых известных в России детских психологов, автор к...
Джеймс Джойс – великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики с ее канонам...
Тимофей Зверев никогда не подозревал, что является представителем одного из самых древних русских ро...
Переводчица Станислава Новинская и бывший генерал Красной армии Федор Трухин, ставший начальником шт...
Книга представляет собой подробную документальную биографию одного из крупнейших русских поэтов, чья...