Вопросительные знаки в «Царском деле» Жук Юрий
То есть, как следует из сказанного, свой первый нелегальный ученический кружок «с известным нигилистическим нестроением», Сергей Чуцкаев начинает посещать, будучи учеником 7-го класса. И именно к этому времени относятся его первые шаги на ниве нелегальной деятельности: занятия с кружком курсисток акушерских курсов и «участие в издании на гектографе “Систематического указателя по чтению народнической литературы”».
Но именно эта самая кружковая деятельность не обошлась без последствий. Будучи учащимся 8-го класса, он впервые знакомится с полицией или, по его собственному выражению, получает «первое жандармское крещение». Кружок разогнали, а его участники не пострадали лишь в силу своего малолетства, а также потому, что юные революционеры заранее были предупреждены «одним осведомлённым обывателем».
Окончив гимназию в 1895 году, Сергей Чуцкаев мечтает двигать науку в области химии и физиологии, для чего поступает в Императорский Казанский Университет.
В первые месяцы учёбы он «с величайшим благоговением» слушает лекции профессоров по естественным наукам, а также работает в анатомическом, ботаническом и зоологическом кабинетах.
«Однако сплетни и вообще полная осведомлённость о грызне и склоках между профессорами, – писал он далее, – скоро так оттолкнули от желания ученой карьеры, что университет был заброшен, и всё время отдавалось чтению “Коммунистического манифеста”, исторических статей К. Маркса, “Критических заметок” Струве, Бельтова, Волгина, “Эрфуртской программы” Каутского и происходившей тогда полемики между марксистами и народниками»[140].
После ознакомления с марксистской литературой «налёт народничества» и вера в идеалы народовольцев отпали навсегда. И теперь студент Чуцкаев, по его же собственному признанию, примыкает к наиболее радикальной части марксистской среды студенчества.
В 1896 году он переводится на учёбу в Императорский Санкт-Петербургский Университет. Но в стенах этого старейшего учебного заведения Сергей уже не мечтает о карьере учёного – все его мысли направлены на активную революционную работу. Продолжая своё марксистско-революционное воспитание, он всерьёз поглощён изучением «Капитала» К. Маркса, работ В. И. Ленина, а также различной литературы по политэкономии.
Во время учёбы в университете он близко сходится с разделяющими его взгляды студентами, подобно ему вставшими на скользкий путь революционной борьбы. Теперь он уже почти не посещает лекции (за исключением лекций профессора Исаева по политической экономии), а для того, чтобы хоть как-то прокормить себя, работает в университетской химической лаборатории, занимаясь качественным анализом химических веществ. У него теперь другие интересы: печатание на гектографе прокламаций и брошюр для «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», их распространение, кружковая работа среди рабочих.
4 марта 1897 года, за участие в Ветровской демонстрации (организованной около Казанского собора представителями Совета объединённых землячеств и студенчеством в знак протеста против самосожжения узницы тюрьмы Трубецкого бастиона народоволицы М. Ф. Ветровой) Сергей Чуцкаев был арестован и впервые отбывал наказание в печально известных «Крестах».
Выйдя на свободу, С. Е. Чуцкаев попал под негласный надзор полиции, поэтому, когда в мае этого же года он намеревался отправиться на родину, к нему в дом нагрянула полиция. И, как выяснилось, не зря. Ибо в ходе обыска у него на квартире было обнаружено большое количество запрещённой литературы, пишущая машинка и много прочих компрометирующих его улик.
Будучи вновь арестованным по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», он пробыл в заключении год, после чего был выслан в административную ссылку сроком на 2 года. Оную отбывал у себя на родине – в Камышлове и по специальному приглашению Председателя Земской Управы смог поступить туда на службу в должности секретаря.
С этого времени, как он вспоминает, вся его последующая жизнь «протекает между земством и революцией, за исключением 1902–1904 г.г., когда выезжал в Германию, пытаясь в университете закончить химическое образование. Бросил. Не хватило денег»[141].
И всё же, главная причина, заставившая Сергея Чуцкаева прервать учёбу в одном из лучших учебных заведений Германии, крылась не только в одном лишь недостатке материальных средств. А, думается, ещё и в том, что в августе 1903 года студент Чуцкаев становится членом РСДРП и записывается в её большевистскую фракцию. И теперь его, – когда-то одарённого и любознательного юношу, – занимает, не сколько учёба, сколько собственная политическая деятельность.
Следуя из-за границы домой, Сергей Чуцкаев выполняет поручение Н. К. Крупской – завозит в Гомель, Тулу и Москву экземпляры одного из так называемых «первомайских листков» В. И. Ленина. Но по дороге подхватывает рожистое воспаление головы, на лечение которого уходит полгода. Поэтому к подпольной революционной работе он смог вернуться лишь весной 1905 года.
Обосновавшись в Екатеринбурге, С. Е. Чуцкаев некоторое время работает хроникёром газеты «Уральская жизнь», в которой нередко публикует заметки, повествующие об эксплуатации рабочих капиталистами. Но случалось и так, что в некоторых случаях эти заметки становились поводом для его судебного преследования. Работая в газете, С. Е. Чуцкаеву довольно быстро удаётся наладить связи с большевистским подпольем. В сентябре этого же года он знакомится с Я. М. Свердловым, по рекомендации которого избирается членом Екатеринбургского Комитета РСДРП.
1 мая 1906 года С. Е. Чуцкаев арестовывается по подозрению в принадлежности к РСДРП и почти полгода содержится в Екатеринбургском Тюремном Замке.
После своего освобождения за недостаточностью улик в сентябре 1906 года С. Е. Чуцкаев застаёт Екатеринбургскую организацию РСДРП в состоянии практически полного разгрома.
Некоторое время он проживает в Екатеринбурге, а затем, опасаясь нового ареста, выезжает в Уфу, где продолжает вести подпольную работу, а также участвует в избирательной кампании по выборам во Вторую Государственную Думу. Проживая в Уфе, С. Е. Чуцкаев изредка наведывается в Екатеринбург. Так, в частности, 8 февраля 1906 года он участвует в работе II Уральской Областной Конференции РСДРП, проходившей под руководством Я. М. Свердлова. По окончании конференции С. Е. Чуцкаев уезжает в родной Камышлов, откуда продолжает наведываться в Екатеринбург, где ведёт агитационную работу среди рабочих, крестьян и солдат местного гарнизона.
В течение всего 1909 года С. Е. Чуцкаев неоднократно подвергается многочисленным обыскам, а также допросам в Камышловском уездном Жандармском Управлении.
Во второй половине 1910 года С. Е. Чуцкаев переезжает в Челябинск, где работает в редакции газеты социал-демократического направления «Голос Приуралья». Но уже в марте 1911 года он вновь переезжает в Екатеринбург, где опять поступает на службу в местное земство. Однако рассчитывать на быстрый карьерный рост в земстве не приходилось, так как полиция не выпускала его из поля зрения.
Вспоминая позднее об этом времени, С. Е. Чуцкаев назовёт период с 1909 по 1911 годы «организационным безвременьем», в котором ему, по большей части, приходится состоять лишь «на газетной службе», что для него было, «хуже всякой тюрьмы».
В 1912 году он снова участвует в избирательной кампании по выборам в Четвёртую Государственную Думу от социал-демократической партии.
Начиная с февраля 1913 года С. Е. Чуцкаев вместе в членом ЦК РСДРП Ф. И. Голощёкиным предпринимает попытку восстановления партийной работы на Урале, прерванную в связи с последним арестом Голощёкина.
В августе этого же года он снова переезжает в Челябинск, где поступает на службу в органы земского самоуправления.
В июне 1915 года С. Е. Чуцкаев вновь меняет место жительства и перебирается в Оренбург, где продолжает свою трудовую деятельность в качестве Секретаря Оренбургской губернской Земской Управы.
С началом Февральской смуты С. Е. Чуцкаев и его наиболее близкие товарищи по партии участвуют в организации уже легального Оренбургского Комитета РСДРП, а также местного Совдепа. Ореол пламенного борца с Самодержавием помогает С. Е. Чуцкаеву уже в апреле 1917 года занять пост Помощника Оренбургского Губернского Комиссара Временного Правительства (на котором он находится до 23 июня 1917 года, то есть до окончания так называемого «периода двоевластия») и одновременно быть избранным в состав Оренбургского Совдепа.
В начале ноября 1917 года Екатеринбургский Комитет РСДРП приглашает С. Е. Чуцкаева для работы в Екатеринбург, куда он сразу же выезжает. А месяцем позднее, его избирают депутатом Учредительного собрания от Оренбургской губернии и одновременно делегируют в состав Оренбургской Городской Думы. Однако к моменту его избрания Сергея Егоровича в Оренбуржье уже не было. Он окончательно перебрался в столицу «Красного Урала», где его по скандальной репортёрской работе в «Уральской жизни» хорошо знали не только местные большевики, но и обычные горожане. Поэтому, умело используя авторитет С. Е. Чуцкаева, екатеринбургские большевики сначала провели его в состав Екатеринбургской Городской Думы, а затем содействовали его избранию Городским Головой, должность которого он занял с 19 ноября 1919 года.
Встав во главе города, Сергей Егорович Чуцкаев с головой окунулся не столько в хозяйственную, сколько в политическую работу, поскольку к этому времени в Екатеринбурге уже действовал Исполком Уральского Областного Совета рабочих и солдатских депутатов, который целенаправленно перехватывал инициативу у старых органов власти. Встав у кормила власти, С. Е. Чуцкаев начал активно содействовать тому, чтобы Екатеринбургская Городская Дума быстро превратилась в дублёра Совдепа. Говорить же о нормальной работе Думы в этот период просто не приходится, так как часть думских гласных, особенно из числа кадетов, была объявлена вне закона и находилась в розыске. Поэтому в марте 1918 года С. Е. Чуцкаев, выполняя решение Екатеринбургского Горкома РКП(б), объявил о роспуске Екатеринбургской Городской Думы.
После ликвидации этого старого органа власти С. Е. Чуцкаев в этом же месяце был избран (а, фактически, назначен) Председателем Президиума Исполкома Екатеринбургского Городского Совета.
С образованием в январе 1918 года Екатеринбургской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией под председательством известного уральского боевика М. И. Ефремова, С. Е. Чуцкаев входит в состав членов её коллегии (хотя он никогда не указывал в анкетах своё непосредственное отношение к этой организации). Поэтому на чекистской деятельности С. Е. Чуцкаева хотелось бы остановиться несколько подробнее, так как его дебютом на этом поприще стало «дело Князя Г. Е. Львова», о личности которого хотелось бы сказать несколько слов.
После своей отставки бывший Председатель Совета Министров Временного Правительства Князь Г. Е. Львов уехал в Оптину пустынь, а после Октябрьского переворота, опасаясь расправы со стороны новой власти как тяготеющего к кадетам бывшего их лидера (ВЦИК издал декрет, в котором вожди кадетской партии были объявлены врагами народа, подлежащими аресту), он выехал в Тюмень. (В Сибири Князя Г. Е. Львова ещё хорошо помнили по участию в деле столыпинской переселенческой реформы.) Поэтому, поселившись в Тюмени, он надеялся продолжить свою работу по изучению этого края. (В своё время Князь Г. Е. Львов в качестве депутата Государственной Думы и Председателя Врачебно-продовольственного Комитета, в компетенцию которого входили проблемы переселенцев и беженцев, некоторое время проживал в Иркутске, занимаясь также и вопросами исследования сибирских земель с точки зрения их пригодности для хлебопашества и возможности извлечения прочих экономических выгод.)
Однако в Тюмени к весне 1918 года Советская власть резко изменила его планы. 28 марта он был арестован сотрудниками так называемого «Летучего отряда» Екатеринбургского ЧК под командованием М. А. Зайпкуса, командированного из столицы «Красного Урала» в Тюмень для изъятия ценностей у местной буржуазии и наиболее зажиточных граждан. Аресту Князя Г. Е. Львова предшествовало задержание Поручика Н. В. Заболотского, который, собственно говоря, и сообщил чекистам о его месте пребывания в Тюмени. (Позднее Н. В. Заболотский был выпущен на свободу в качестве «приманки», но сумел скрыться.) Вместе с Князем Г. Е. Львовым были арестованы и его московские друзья: бывший Земский Врач Князь А. В. Голицын и бывший Мировой Судья Н. С. Лопухин.
После ареста Князя Г. Е. Львова мнения о его дальнейшей судьбе разделились. Находящиеся в отряде бывшие балтийские матросы (прибывшие в Екатеринбург вместе с П. Д. Хохряковым) предлагали отправить его в Кронштадт, а уральские красногвардейцы – передать в распоряжение Уральского Областного Совдепа. В конце концов уральцам удалось одержать верх, и Князь Г. Е. Львов был доставлен в столицу «Красного Урала», где на положении арестованного около недели жил в привезшем его и всех остальных арестованных в железнодорожном вагоне, а затем был помещён в местную тюрьму. (Дело в том, что охрана начала проявлять симпатии к своим узникам – проводить в беседах совместные чаепития, предоставлять право неограниченных прогулок и встреч с родными, прибывшими к ним из Тюмени, снабжать арестованных газетами и т. д. Но как только слухи об этом дошли до Исполкома Уральского Облсовета, от последнего последовало распоряжение о переводе всех арестованных в помещение городской тюрьмы.)
Поначалу уральские властители (Ф. И. Голощёкин, М. Х. Поляков и др.) инкриминировали Князю Г. Е. Львову абсолютно беспочвенное обвинение в организации контрреволюционного «Правительства береговой полосы» во Владивостоке. А затем, когда оно было отброшено за сугубой его нелепостью, Князя стали обвинять в никогда не существовавшем заговоре, якобы имевшем своей целью осуществить «побег Царской Семьи». (На самом же деле, Князь Г. Е. Львов вместе с упомянутыми ранее лицами, ещё находясь в Москве, организовал «Общество Содействия торгово-промышленному развитию России», целью создания которого являлось сохранение природных богатств Сибири и Дальнего Востока.) Проявить самоуправство и расстрелять собственной властью Князя Г. Е. Львова без ведома на то центральных властей уральские власти так и не решились. Тем более, что это был не какой-то там «рядовой князь», а бывший Премьер-Министр, имя которого было известно во всём мире.
Слух о незаконном аресте Князя Г. Е. Львова быстро долетел до Москвы, следствием чего стала телеграмма Заместителя Народного Комиссара Юстиции П. А. Красикова, направленная на имя руководства Уральской области с копией, адресованной лично Уральскому Областному Комиссару Юстиции М. Х. Полякову[142].
В своём ответном послании на имя Народного Комиссара Юстиции П. И. Стучки М. Х. Поляков пояснил, что:
«Задержанные Львов и другие числятся за Следственной Комиссией Областного Совета. Производятся [в] срочном порядке дознания»[143].
А так как дело с дознанием умышленно затягивалось, потребовалось вмешательство всемогущего Председателя Президиума ВЦИК Я. М. Свердлова, пользовавшегося на Урале непререкаемым авторитетом. В своей депеше он тоном, не терпящим возражения, приказывал:
«Сообщите немедленно [о] судьбе арестованных Львова, Лопухина, Голицына»[144].
Миновало три месяца, а каких-либо обвинений ни Князю Г. Е. Львову, ни арестованным вместе с ним лицам, предъявлено не было. При этом следствием было установлено, что, выехав из Москвы осенью 1917 года, Князь Г. Е. Львов проживал в Тюмени, где вместе с группой близких ему людей (Лопухиным, Голицыным и др.) пытался организовать в Сибири Акционерное Общество «Рынок», которое свой основной капитал планировало построить на торговле пушным товаром. С этой целью, а также с целью установления контактов с американскими предпринимателями, изучались экономические возможности различных сибирских регионов. (Арест Князя Г. Е. Львова происходил у дома Н. С. Лопухина, позднее также арестованного в качестве соучастника.)
В ходке обыска, произведённого на квартире князя, в числе прочих бумаг делового и личного характера, были изъяты черновые и дневниковые записи его тётки Писаревой, свидетельствующие о посещении упомянутого жилища неким Ладыжинским, объезжающим сибирские города с целью формирования «добровольческих белогвардейских дружин». И хотя из этих документов также было видно и то, что позиция Князя Г. Е. Львова по этому вопросу была скорее нейтральной, нежели контрреволюционной, он, тем не менее, продолжал оставаться под следствием, которое во что бы то ни стало пыталось доказать его сопричастность к организации тайного сообщества, ставившего перед собой задачу освобождения находящейся в Тобольске Царской Семьи. А для достижения этой цели лучшего прикрытия, чем поездки по Сибири и налаживание всевозможных связей с иностранцами, и нельзя было придумать. (Так, по крайней мере, считало следствие, проводимое Екатеринбургской ЧК при самом деятельном участии её Председателя М. И. Ефремова, а также члена её коллегии С. Е. Чуцкаева и Заместителя Уральского Областного Комиссара Юстиции Я. М. Юровского.)
Кстати сказать, делу, которое в самом прямом смысле, что называется, «шили» против Князя Г. Е. Львова, было присвоено весьма помпезное даже по тем временам наименование. Не имея какой-либо доказательной базы, оно уже заранее значилось как «Следственное дело по обвинению бывшего князя Львова Г. Е. и др. в совершении контрреволюционных выступлений, направленных против основ советского строя, установленного в России волею рабочих и крестьян».
Предъявляя же подследственному различные обвинения, уральские вожди, прежде всего, строили свои обвинения на личных домыслах, ключевым из которых был тот, что лучшей кандидатуры на роль главного организатора этого дела, чем Князь Г. Е. Львов – просто не найти. Поскольку по сравнению с ним ни бывший Поручик Б. Н. Соловьёв, ни «маленький Марков», ни даже епископ Гермоген не подходили на эту роль, ни по авторитету, ни по значимости своего политического веса.
А ещё Князю Г. Е. Львову вменялась в вину встреча с его однофамильцем – бывшим Обер-Прокурором Святейшего Синода В. Н. Львовым, которая происходила на его квартире в ночь на 12 марта 1918 года.
И как ни пытался Князь Г. Е. Львов доказать, что вся его предыдущая политическая деятельность носила по отношению к Николаю II явно враждебный характер, следствие по-прежнему гнуло свою линию – контрреволюционный заговор налицо. А отсутствие улик – есть не что иное, как работа опытного конспиратора и затаившегося врага Советской власти. Но главное, чего больше всего опасался Князь Г. Е. Львов, это царившей в то время обстановки полнейшего беззакония.
«Ни законов, ни границ власти этих людей над населением не существовало», – вспоминал он впоследствии, – “Закон”, которым они руководствовались, на их языке назывался “революционной совестью”»[145].
Помогли же Князю Г. Е. Львову, в чём он нисколько не сомневался, его друзья, которые через близких к В. И. Ленину людей убедили последнего принять, наконец, какое-то решение в отношении «дела Львова»: либо предъявить ему конкретное обвинение, либо отпустить на свободу. И хотя какого-либо письменного подтверждения этому не сохранилось, однако факт остаётся фактом – 4 июня 1918 года Князь Г. Е. Львов был отпущен на свободу.
Но и на этом его муки не закончились. Не желая далее искушать свою судьбу, он сразу же отбыл в Тюмень, где по недоразумению вновь был задержан, но теперь уже сотрудниками Тюменского ЧК, которые доставили его назад в Екатеринбург. И только лишь по выяснению всех «новых обстоятельств» его задержания, Князь Г. Е. Львов был окончательно отпущен, после чего немедленно отбыл на территорию, находившуюся к тому времени под юрисдикцией Комуча.
Читатель должен помнить, что на момент приезда первой части Царской Семьи в Екатеринбург 17/30 апреля 1918 года С. Е. Чуцкаев занимал должность Председателя Президиума Исполкома Екатеринбургского Городского Совета. Однако мало кто из читателей знает, что он был ещё и членом «чрезвычайной тройки» (Б. В. Дидковский, П. Л. Войков и С. Е. Чуцкаев), ответственной за перевозку Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург. А также и то, что он вместе с А. Г. Белобородовым и Б. В. Дидковским встречал Августейших Узников у порога дома Ипатьева. И свидетельством сему – отрывок из стенограммы выступления бывшего Уральского Областного Комиссара Жилищ А. Н. Жилинского на «Совещании Старых Большевиков по вопросу пребывания Романовых на Урале», которое происходило в том самом доме Ипатьева 1 февраля 1934 года:
«Начался момент их привоза. Приехали и осмотрели дом: Филипп (Ф. И. Голощекин. – Ю. Ж.), Белобородов, Дидковский, Чуцкаев».
Утверждая, что принимать Царскую Семью от В. В. Яковлева поехали А. Г. Голощёкин, Б. В. Дидковский и С. Е. Чуцкаев, А. Н. Жилинский, вероятнее всего, был ближе к истине. Но тогда не совсем понятно, почему в своих воспоминаниях А. Г. Белобородов «заменяет» С. Е. Чуцкаева на Ф. И. Голощёкина. А ведь С. Е. Чуцкаев в то время был не только Председателем Президиума Исполкома Екатеринбургского Городского Совета (на ответственности которого лежало как питание, так и всё материально-техническое обеспечение арестованных), но и членом «чрезвычайной тройки», ответственной за перевод Царской Семьи в Екатеринбург.
А, может быть, в этом сказалось личное отношение А. Г. Белобородова к С. Е. Чуцкаеву?
После того, как Царская Семья и часть находящихся при Ней лиц были расселены в доме Ипатьева, приехавший с ними Князь В. А. Долгоруков был доставлен в Екатеринбургскую городскую тюрьму № 2 (Арестный дом), где был обыскан лично С. Е. Чуцкаевым и Б. В. Дидковским. Причём, первый изъял имевшиеся среди личных вещей Князя «револьверы», из наличия которых Уралсоветом впоследствии была раздута целая история. И которые на деле оказались всего лишь дуэльной парой капсюльных пистолетов, которые С. Е. Чуцкаев впоследствии сдал в музей Уральского общества любителей естествознания. А второй, изъяв у князя принадлежавшие Царской Семье деньги в сумме 80 000 руб., выдал ему в этом расписку. (После освобождения Екатеринбурга от большевиков обнаруженный труп Князя В. А. Долгорукова был опознан именно по этой расписке.)
Весь период содержания Царской Семьи и Её слуг в Доме Особого Назначения, – с апреля по июль 1918 года, – в ведении Екатеринбургского Горсовета находилось обеспечение арестованных всем необходимым. А именно: трёхразовым питанием, доставкой в дом продуктов, закупкой предметов первой необходимости (самовар, кувшины, тазы и пр.), стиркой белья, ремонтом канализационной системы, установкой системы сигнализации, ремонтом и устранением неполадок в электрическом оборудовании, очисткой выгребных ям и пр. Непосредственно все эти хлопоты были возложены на Товарища Председателя Президиума Екатеринбургского Горсовета Р. Ф. Загвозкина, у которого хранилось специальное дело под названием «О жильцах Дома Ипатьева», куда подшивалась вся связанная с этим документация.
Через несколько дней после заселения в ДОН Царственных Узников, все ключи от принадлежащего им багажа, запертого в каретном сарае, были переданы С. Е. Чуцкаеву, который вернул их в комендантскую комнату уже после совершённого преступления.
После падения Екатеринбурга С. Е. Чуцкаев эвакуируется в Пермь, а затем в Вятку. Но уже в августе месяце Сергея Егоровича переводят в Москву, где по рекомендации старого уральского товарища Н. Н. Крестинского – в то время Наркома финансов Р.С.Ф.С.Р. – назначают его заместителем.
С 18 по 23 марта 1919 года С. Е. Чуцкаев в качестве делегата от Екатеринбургской партийной организации участвует в работе проходившего в Москве VIII съезда РКП(б).
В должности замнаркома он начинает заниматься ликвидацией всех финансовых институтов прежней власти (департаментов бывшего Министерства Финансов, банков, сберегательных касс, имущественного страхования, страхования жизни, государственных займов, налоговой системы и пр.), а также руководит подготовкой аннулирования денежной системы и превращения государственного бюджета в бюджет народного хозяйства.
Приблизительно в это же самое время С. Е. Чуцкаев на некоторое время входит в состав Малого Совнаркома (изначально – Комиссия при Совнаркоме). С конца 1919 года по «архисекретному» поручению В. И. Ленина через Московский Союз Потребительских Обществ (МСПО) он ведает распределением продовольственных пайков, выдаваемых двумстам наиболее ответственным специалистам всех ведомств (так называемых «чуцкаевских пайков»). То есть тех самых пайков, которые к концу 20-х годов превратились в пайки «совнаркомовские», «академические» и др.
В январе 1921 года ЦК РКП(б) направляет С. Е. Чуцкаева в Омск в качестве Заместителя Председателя Сибирского Революционного Комитета – высшего органа государственной власти Р.С.Ф.С.Р. в восточных районах Сибири. Почти сразу же с этим назначением С. Е. Чуцкаева вводят в состав Сибирского Бюро РКП(б).
Описываемый период приходился на то время, когда на территории Сибири ещё весьма актуальными оставались разного рода мятежи и мелкие восстания. Так, С. Е. Чуцкаев в своей телеграмме от 29 марта 1921 года, отправленной на имя Председателя Тюменского Губисполкома С. А. Новосёлова, сообщал:
«Военное командование доносит Сибревкому, что [в] полосе, очищенной войсками от банд, весьма слабо ведется работа по восстановлению советских организаций, результатом чего является неуверенность [в] частях [в] отношении обеспечения тыла. Прошу сообщить действительное положение вещей, что предпринимается [Вами. Это] важно для нашего согласованного ходатайства перед центром [о] присылке работников, если у Вас в них недостаток. № 267/а.
Зампредсибревкома Чуцкаев»[146].
Ответом на любые выступления против новой власти был Красный Террор, который в то время ещё широко практиковался на территории Советской России. И, конечно же, на территории Сибири, которая в тот год «только лишь очистилась от колчаковских банд». Во главе такового стоял Полномочный Представитель ВЧК по Сибири И. П. Павлуновский, единоличным решением которого и подвластной ему коллегии выносились все смертные приговоры. И один из наглядных примеров этому – решение Сибирского Чрезвычайного Революционного Трибунала при Сибревкоме от 30 мая 1920 года в отношении судеб бывших «колчаковских министров».
Посему, в сентябре 1921 года Сибирское Бюро РКП(б) выделило из своего состава С. Е. Чуцкаева в качестве своего представителя в Полпредстве ВЧК по Сибири с целью совместного с чекистами санкционирования смертных приговоров.
После откомандирования Председателя Сибирского Ревкома И. Н. Смирнова в Петроград по ходатайству Г. Е. Зиновьева на его место назначается С. Е. Чуцкаев, который выполняет обязанности председателя до мая 1922 года, после чего вновь отзывается в Москву в распоряжение ЦК РКП(б).
До мая 1923 года он работает в системе Наркомфина СССР под непосредственным руководством Г. Я. Сокольникова (настоящая фамилия Бриллиант), который сменил прежнего наркома Н. Н. Крестинского. (Помимо должности наркома, Н. Н. Крестинский с 1921 года был ещё назначен и Полпредом СССР в Германии, посему большую часть времени находился в Берлине.) Но теперь С. Е. Чуцкаеву приходится выполнять задачи, прямо противоположные тем, которые он выполнял прежде. Как член Коллегии Наркомфина СССР, он участвует в восстановлении денежной системы СССР, государственных займов, государственной системы страхования, системы налогообложения, а также вопросов, связанных с формированием государственного бюджета.
С 17 по 23 апреля 1923 года С. Е. Чуцкаев участвует в работе XII съезда РКП(б), на котором избирается членом Центральной Контрольной Комиссии ЦК РКП(б). После избрания членом Президиума ЦКК РКП(б) Сергей Егорович, продолжая сохранять за собой членство в Коллегии Наркомфина СССР, переходит на работу в это учреждение.
С 1924 по 1927 год С. Е. Чуцкаев работает в системе Рабкрина, занимая должность Заместителя Наркома Рабоче-Крестьянской Инспекции СССР.
Несмотря на то, что вся трудовая деятельность С. Е. Чуцкаева связана с Москвой, он не прерывает своих связей с Уралом, и с 1925 по 1928 годы является сотрудником издававшегося в Свердловске журнала «Хозяйство Урала».
В марте 1927 года ЦК ВКП(б) командирует С. Е. Чуцкаева в Хабаровск, где тот избирается Председателем Дальневосточного Краевого Исполнительного Комитета Советов и членом Дальневосточного Крайкома ВКП(б).
С 1929 года С. Е. Чуцкаев снова в Москве, где возглавляет Бюджетную Комиссию ЦИК СССР.
В 1933 году С. Е. Чуцкаева «перебрасывают» на дипломатическую работу, назначив Полномочным Представителем СССР в Монгольской Народной Республике.
В 1935 году С. Е. Чуцкаев опять отзывается в Москву, где снова возглавляет Бюджетную Комиссию ЦИК СССР. Пост председателя этой комиссии был последней крупной должностью, занимаемой Сергеем Егоровичем. Ибо к тому времени уже давно определились как внутрипартийные враги И. В. Сталина, так и его ярые сторонники. С. Е. Чуцкаев же не относился ни к тем, ни к другим… Посему и сменил этот пост на должность Главы Комитета по землеустройству трудящихся евреев.
Конечно же, это назначение было, в известной мере, политическим низложением. Ведь И. В. Сталин, как мы помним, любил пошутить! Однако это было всё же лучше, чем арест с вытекающими из него последствиями… Тем не менее, вскоре на голову Сергея Егоровича свалились-таки и другие напасти – он был снят со всех постов и исключён из партии. После этого он некоторое время ожидал ареста, но такового не последовало.
По семейному преданию от ареста и неминуемого в дальнейшем расстрела Сергея Егоровича спас не кто иной, как Иосиф Виссарионович, сказавший как-то, что «для Чуцкаева хватит и исключения из партии»… Мотивы подобной сталинской «милости» точно неизвестны. Ибо причина таковой может быть двоякой: либо И. В. Сталин не без симпатии относился к Чуцкаеву, либо не видел в нём самостоятельного политика, представляющего собой какую-нибудь угрозу. А, скорее всего, – и то, и другое.
Не желая более испытывать свою судьбу, С. Е. Чуцкаев, оставив в Москве семью, переехал на Урал. Первое время жил в Камышине, а затем в Свердловске.
Умер 1 марта 1944 года. Похоронен в Свердловске.
* * *
Вот, собственно говоря, и всё, что хотел сказать автор о тех самых «евреях» нееврейского происхождения, оставивших свой след в деле цареубийства. Ведь, в конечном итоге, совсем не важно – были они этническими евреями или же нет! А главное – что все они (к какой бы национальности не принадлежали) были людьми, как минимум, безнравственными и, к тому же, ещё излишне самонадеянными. Закономерным же итогом всего их жизненного пути стали: либо – стенка, либо – пуля, либо – выселки. И, конечно же, объединяющее всех троих всеобщее дальнейшее забвение. То есть, итог, которому вряд ли кто из нас, живущих сегодня, может позавидовать…
И, тем не менее, автор искренне надеется, что изложенные в этой главе биографические сведения об А. Г. Белобородове, П. Л. Войкове, Г. И. Сафарове и С. Е. Чуцкаеве всё же помогут некоторым исследователям «царской темы» впредь быть осторожнее в своих умозаключениях, связанных с необдуманным развешиванием «еврейских ярлыков» на упомянутых лиц, каковые на деле не имели к еврейству никакого отношения…
Глава 4
Большая ложь маленького человека, или как комиссар Я. М. Свикке стал «комиссаром Родионовым»?
До сегодняшнего дня личность комиссара Родионова, перевозившего Царских Детей и слуг из Тобольска в Екатеринбург, ассоциируется с Я. М. Свикке – персонажем, впервые представленным на суд читателя благодаря проживающим в Риге писателю-исследователю А. Н. Гряннику и журналистке С. В. Ильичёвой. Анатолий Грянник упомянул о нём во 2-й части своей книги-дилогии «Завещание Николая II», а Светлана Ильичёва опубликовала статью об этом человеке на страницах «Новой Балтийской Газеты», под заголовком «Сенсационный список: Юровский не был главным цареубийцей!».
С лёгкой руки Светланы Владимировны большинство исследователей стали отождествлять комиссара Родионова с Я. М. Свикке. И примеров тому – масса. Так, в частности, известный уральский историк, доктор исторических наук И. Ф. Плотников сообщает читателю, что «Родионов» – конспиративная фамилия Я. М. Свикке на Урале.
Поэтому, чему уж тут удивляться, если О. В. Чернова в своей книге «Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников» даёт Я. М. Свикке следующую, просто умопомрачительную характеристику:
«Родионов (Ян Мартынович Свикке) (1883–1976) – большевик с 1904 года, профессиональный революционер, сумел внедриться в тайную полицию. Кровожадный, жестокий и наглый. Скончался в Риге в полном одиночестве. Перед смертью впал в маразм, ходил по улицам, нацепив на себя разные значки, которые считал орденами»[147].
Однако намного ранее, в сборнике Н. Г. Росса «Гибель Царской Семьи» был опубликован протокол допроса Полковника Е. С. Кобылинского от 6–10 апреля 1919 года, в котором тот дал Родионову такую характеристику:
«Также не знаю, откуда был Родионов. Ему было лет 28–30, роста ниже среднего, светлый шатен, не представляю хорошо его причёски. Усы подстригал, бороду брил. Глаза, кажется, голубые. Носа, рта и лба не представляю. Человек он неинтеллигентный и производил отталкивающее впечатление. Морда у него какая-то “бабская”, с ехидной улыбочкой. В нём чувствовался жестокий зверь, но зверь хитрый. Буксгевден уверяла, что во время одной своей заграничной поездки она видела его на одной из пограничных станций в форме русского жандарма. Я бы сказал, что в нём действительно чувствовался “жандарм”, но не хороший, дисциплинированный солдат-жандарм, а кровожадный, жестокий человек с некоторыми приёмами и манерами жандармского сыщика»[148].
Мы постараемся запомнить эту характеристику Е. С. Кобылинского, чтобы вернуться к ней немногим позднее. А сейчас попробуем рассказать, кем же на самом деле был этот самый Ян Свикке.
Ян Мартынович Свикке (Свикис), 1885 года рождения был уроженцем хутора Свикиса (местечко Вецумниеки), расположенного в Баусском уезде Курляндской губернии.
Свою трудовую деятельность Я. М. Свикке начал в 8 лет. С 1898 года он проживал в Риге, где работал в качестве рассыльного сначала в одной из колониальных лавок, а затем в магазине А. Фогта.
В 1900 году Я. М. Свикке, сдавший к тому времени экзамены на подмастерье кулинара, был командирован в Германию, где он совершенствовал свои знания в этой области.
Еще до своей поездки за рубеж Я. М. Свикке посещает Воскресную школу Императрицы Екатерины II при Рижском Городском Училище. Там он впервые приобщается к революционной деятельности благодаря преподавательскому составу, большая часть которого была носителем социал-демократических идей. По окончании этого учебного заведения Я. М. Свикке получает звание и диплом Народного учителя.
В 1904 году Я. М. Свикке возвращается в Ригу и вступает в ряды партии социал-демократов Латвии (СДЛ).
С 1905 года Я. М. Свикке работает народным учителем, с должности которого он неоднократно увольнялся за политическую агитацию среди молодёжи.
Активное участие Я. М. Свикке в событиях 1905 года на территории Прибалтики заставляет его покинуть Ригу и выехать в Германию, где он продолжает свою учёбу, окончив в Митвейде заводской техникум, где получил квалификацию специалиста по центральному отоплению.
В 1908 году Я. М. Свикке возвращается в Ригу, где устраивается на работу в качестве Управделами Коммерческого училища Р. Р. Мурмана.
С 1910 по 1912 год он работает в должности старшего писаря Расчетной Конторы на заводах Товарищества «Проводник».
С 1912 по 1915 год Я. М. Свикке работает в Техническом бюро инженера А. И. Банкина в качестве техника по центральному отоплению.
В 1916 году Я. М. Свикке поступает в Московский Народный Университет им. А. Л. Шанявского, где учится на Общественно-юридическом факультете, совмещая свою учёбу с работой старшим бухгалтером Автомобильного отдела Всероссийского Земского Союза.
Впоследствии в своей автобиографии Я. М. Свикке напишет, что 15 декабря 1916 года он был арестован Московским Охранным Отделением за политическую деятельность и выслан в Административном порядке в Иркутскую губернию за принадлежность к СДЛ, а также за активную агитацию против войны и по подозрению в организации предполагаемой к выпуску рабочей газеты антиправительственного содержания.
Так это было или нет, но в Центральном архиве Нижегородской области и по сей день хранится «Дело о крестьянине Курляндской губ., Бауского уезда, Нейгутской волости Яне Мартыновиче Свикке, высланном из Москвы за пропаганду войны».
Во время Февральской смуты Я. М. Свикке возвращается в Ригу, где продолжает заниматься активной политической деятельностью.
В июле 1917 года он избирается членом Президиума Исполнительного Комитета Курляндского Временного Земского Совета, а в августе этого же года назначается на должность Комиссара Рижской Народной Милиции.
Приведённые здесь сведения Я. М. Свикке изложил в своей автобиографии, написанной им в ноябре 1928 года при вступлении в Общество Старых Большевиков. Но вот что интересно. Рассказывая о пройденном им жизненном пути спустя годы, он несколько «корректирует» свою биографию, «обогащая» её новыми эпизодами.
Так, например, он пишет о том, что в 1907 году он, якобы, делегируется на Штутгартский Конгресс II Интернационала, в работе которого принимает самое деятельное участие как представитель СДЛ, и что именно там он впервые встречается с В. И. Лениным! (Скорее всего, это было сделано для того, чтобы лишний раз подчеркнуть свою близость к «вождю мирового пролетариата» с незапамятных времён.)
Ну, а далее (если исходить из фактов, изложенных в упомянутой нами биографии, которая, на взгляд автора, наиболее точна) жизненный путь этого человека складывался следующим образом.
20 мая 1918 года Я. М. Свикке назначается на должность Заведующего Осведомительным Отделом Средне-Сибирского Окружного Комиссариата по Военным делам. Одновременно с этой должностью, начиная с 9 июня 1918 года, Я. М. Свикке назначается на должность Члена Высшей Военной Инспекции, обязанности которого он исполняет до 20 июля 1918 года. Но в то же самое время, начиная с 10 июля 1918 года, Я. М. Свикке совмещает обязанности Члена Высшей Военной инспекции с должностью Комиссара Типографии Штаба Уральского Военного Округа. (Подлинник этого удостоверения хранится в фондах Военного музея Латвии.) Это факты.
А дальше начинаются мифы, созданные спустя годы самим Я. М. Свикке, с целью максимального превознесения собственной роли в истории Октябрьского переворота и Гражданской войны. Большая их часть отражена в его неизданной рукописи «Ясные дали великого пути», а также в ряде других статей.
Так, в частности, Я. М. Свикке пишет, что 17 апреля 1918 года, во время одной из своих служебных поездок в Москву, он был приглашён в Кремль для беседы с Председателем ВЦИК Советов Я. М. Свердловым. В ходе этого разговора он узнаёт, что командируется на Урал во главе Особого отряда латышских стрелков (ранее входивших в состав 6-го Тукумского Латышского стрелкового полка) с целью оказания помощи в организации создаваемых там регулярных частей Красной Армии.
В этот же день Я. М. Свикке, якобы, встречается с В. И. Лениным, который, в свою очередь, напомнив о важности стоящих перед его отрядом задач, вручил ему Удостоверение ЦК РКП(б), заверенное своей личной подписью.
Из статьи Я. М. Свикке «Латышские стрелки – надёжный отряд революции»:
«Он (Я. М. Свердлов. – Ю. Ж.) вызвал меня для беседы относительно ответственных поручений в Средне-Сибирском военном округе и на Урале по борьбе с чехословацкими мятежниками. Яков Михайлович подчеркнуто указывал: под вашим руководством особый отряд латышских товарищей должен быть образцом создаваемой Красной Армии»[149].
А далее Я. М. Свикке в своей статье прямо указывает на тот факт, что В. И. Ленин, вручая ему Удостоверение ЦК РКП(б), сказал:
«…я вручаю его вам как военному комиссару и надеюсь, что направляя вас на чехословацкий фронт с отрядом особого назначения из латышских товарищей, вы сумеете с ним оправдать то доверие, которое латышские товарищи завоевали в роковые октябрьские дни в Питере.
(…) Вы назначены, – говорил Ильич, – военным комиссаром и начальником Осведомительного отдела при командующем 3А, которому поручено вести борьбу на чехословацком фронте при помощи самого надежного отряда латышей в лице 6 полка»[150].
Однако приведённые здесь выдержки из статьи Я. М. Свикке нельзя воспринимать в качестве хоть сколько-нибудь достоверного источника, поскольку, во-первых, нужно учесть тот факт, что Я. М. Свикке писал эту статью по прошествии немногим менее 40 лет с момента описываемых в ней событий. А во-вторых, мы уже знаем о его просто феноменальном желании везде и во всём преувеличивать свою роль. И это, к сожалению, весьма характерно для всех воспоминаний Я. М. Свикке, в которых правда легко уживается с его буйными фантазиями.
Возвращаясь же к приведённым ранее выдержкам о «кремлёвских встречах» нашего героя, следует также обратить внимание вот на что. Я. М. Свикке называет себя «начальником Осведомительного отдела при командующем 3 А, которому поручено вести борьбу…» Однако, как бывший Заведующий Осведомительным отделом при Средне-Сибирском Комиссариате по Военным делам (именно так называлась тогда его должность. – Ю. Ж.) он должен был быть, по меньшей мере, «осведомлён» о том, что на момент означенных встреч 3-й Армии Восточного фронта попросту не существовало, так как она была образована значительно позднее. А совмещение должности начальника и комиссара в одном лице – это вообще что-то новое! (Такое, да и то впоследствии, было разрешено только В. К. Блюхеру.)
А кроме того, у автора есть все основания полагать, что указанная Я. М. Свикке дата 17 мая 1918 года неверна, поскольку она ни по старому, ни по новому стилю не могла соответствовать хронике происходивших событий.
Не лишним было бы также напомнить о том, что так называемый «чехословацкий фронт» (на самом деле он назывался Северо-Урало-Сибирским фронтом. – Ю. Ж.) был образован только лишь 14 июня 1918 года Приказом Наркома по военным делам в связи с вооруженным выступлением чехословаков, начавшимся мятежом 25 мая 1918 года.
Однако вернёмся к «подправленной» биографии Я. М. Свикке.
«28 апреля, – пишет он в своих неизданных воспоминаниях, – на заседании Всероссийской Чрезвычайной Комиссии обсуждался вопрос моими товарищами о посылке вверенного мне отряда стрелков в составе 72 человек. Царя надо было перевести через Тюмень из Тобольска в Екатеринбург. ВЧК порекомендовала мне тогда условную фамилию Родионова, которую я должен был сохранить и впредь. Во время перевозки царской семьи, выделенный мне отряд должен был следить, чтобы не допустить каких-либо провокаций или попыток освобождения заключённых, так как белогвардейцы стремились любой ценой освободить царя, объединив вокруг него все контрреволюционные силы.»[151]
По прочтении этих «воспоминаний» невольно возникает вопрос – с каких это пор Я. М. Свикке стал членом Коллегии ВЧК, чтобы принимать участие в его заседаниях? Не менее интересно также и то, каким это образом «28 апреля» ему поручалось «перевезти Царя», если Царская Семья была доставлена в Екатеринбург Чрезвычайным Комиссаром ВЦИК 17/30 апреля 1918 года.
А если эта дата указана по старому стилю, то есть соответствует 15 апреля 1918 года, то в таком случае его фамилия не «Родионов», а Яковлев-Мячин!
Далее Я. М. Свикке пишет:
«2 июня 1918 года в Уфе Подвойский вручил мне Удостоверение: Свикке Я. М. уполномочивается собирать точные данные по продовольственному вопросу и по организации Красной Армии. Всем Совдепам и организациям предлагается оказывать ему всяческое содействие.
Подвойский был Председателем Высшей Военной Инспекции. 9 июня я был назначен временным Членом Высшей Военной Инспекции, а с 19 июня 1918 года – Членом Высшей Военной Инспекции.
Командующим Северо-Урало-Сибирским революционным фронтом по борьбе с контрреволюцией мне был разрешён пропуск в любое время в Екатеринбург и его окрестности»[152].
И этот «факт» не менее интересен, тут возникает масса вопросов: чем всё-таки занимался Я. М. Свикке на самом деле? Выполнял личное задание В. И. Ленина «по ликвидации Уфимского правительства» (как он однажды написал в одном из своих многочисленных «воспоминаний») или же «уполномачивался» собирать сведения? Но «громить» Уфимское правительство, пусть даже вместе с геройскими братьями И. С. и М. С. Кадомцевыми, в указанную им дату 2 июня 1918 года было всё-таки невозможно, поскольку Уфимское правительство (Директория) было образовано Уфимским государственным совещанием не ранее 23 сентября 1918 года.
А если Я. М. Свикке имел в виду свою деятельность в Самаре, объявленной с 29 мая 1918 года на осадном положении в связи с возникшей активизацией эсеровских организаций, открыто выступивших против Советов, то, как он там оказался? И причём тогда здесь В. И. Ленин и Н. И. Подвойский.?..
А теперь – стоп. То, что Я. М. Свикке никогда не был «Родионовым», а присвоил себе этот псевдоним годы спустя, равно как и то, что он никогда не командовал упомянутым отрядом, доказать нетрудно.
Так в первичном варианте расшифровки стенограммы «Совещания Старых Большевиков по вопросу пребывания Романовых на Урале», состоявшегося 1 февраля 1934 года, имеются пояснения бывшего члена Исполкома Уральского Облсовета и Комиссара жилищ Уральской области А. Н. Жилинского. Так вот, не лишним будет напомнить, что рассказывая о «заселении» Царской Семьи в дом Ипатьева, им упоминается комиссар Родионов в следующем контексте:
«Начался момент их привоза. Приехали и осмотрели дом: Филипп (Ф. И. Голощекин. – Ю. Ж.), Белобородов, Дидковский, Чуцкаев. Все нашли подходящим, сдали под охрану Родионову, который убит при Невьянском восстании»[153].
А непосредственный участник подавления этого восстания Е. М. Дрягилев так вспоминал о смерти этого человека:
«17 июня 1918 г. отряд красных в 400 человек с артиллерией прибыл на станцию Верх-Нейвинск и завязал бой с повстанцами, оборонявшими завод. Во время перестрелки, на помощь верх-нейвинцам прибыли невьянские повстанцы на самодельном бронепоезде. (…)
С запада (правильно: с севера. – Ю. Ж.) от Рудянки появился паровоз с угольным вагоном, приспособленным белыми для укрытия от огня. Белые открыли по нам огонь. На сопке, что западнее станции, в км находились наши пулеметы во главе с командиром отряда т. Родионовым, рассматривавшим в бинокль появление паровоза. Пулеметная пуля сразила командира. Его тело было отправлено в Свердловск»[154].
О личности и жизненном пути самого Родионова (или Радионова!) практически ничего неизвестно. Мы знаем лишь то, что на момент своей гибели он командовал 4-м Уральским стрелковым полком, состоявшим в резерве Уральского Военного Округа, в большинстве своём укомплектованным из интернациональных формирований. Известно также и то, что в неопубликованных воспоминаниях уральской большевички Т. И. Наумовой-Теуминой упомянуто его имя: Николай.
После смерти тело Н. Родионова было перевезено в Екатеринбург, где захоронено вместе с ещё одним погибшим красноармейцем-интернационалистом на «Кладбище Павших Борцов за Свободу», расположенном в конце Главного проспекта. (В настоящее время могилы этого кладбища не сохранились, но на части занимаемого им когда-то места остались зелёные насаждения, окружающие обелиск с Вечным огнём, установленный в конце нынешней ул. Ленина.)
А вот как в 1918 году описала эти похороны газета «Известия Уральского Областного Совета рабочих и солдатских деутатов»:
«20 июня на вновь отведенном кладбище павших борцов за свободу состоялись похороны красноармейца из отряда интернационалистов и командира 4-го Уральского резервного полка Радионова. Похороны носили скромный характер, в них принимали участие дружина коммунистов, отряд интернационалистов и делегации профсоюза»[155].
Гибель и дальнейшее забвение Н. Родионова со временем оказались как нельзя более выгодными для Я. М. Свикке, который годы спустя стал выдавать себя за этого человека. И хотя, в отличие от настоящего Родионова, Я. М. Свикке не обладал «бабским лицом», брил усы и носил очки, последнее его нисколько не смутило, поскольку, во-первых, за давностью прошедших лет о Родионове мало кто помнил. (Ведь свои «воспоминания» Я. М. Свикке писал в Латвии много лет спустя!) А, во-вторых, его национальность и действительное пребывание на Урале в июне–июле 1918 года также давали немалый шанс примерить на себя не свойственную ему роль.
По моему глубокому убеждению окончательная идея выдать себя за давно погибшего Родионова могла созреть у Я. М. Свикке лишь после того, как он ознакомился с книгами Н. А. Соколова или М. К. Дитерихса, в которых рассказывалось о роли Родионова при перевозе Августейших Детей и Их слуг из Тобольска в Екатеринбург. Не менее существенным было и то, что отряд этот состоял «почти сплошь из латышей», равно также как и то, что «…Во главе этого отряда (…) был человек по фамилии Родионов». А ещё, что также немаловажно, в той их части, где рассказывалось о переезде Августейших Детей, никак не прозвучала истинная фамилия командира этого отряда Шидтеня. (В материалах Н. А. Соколова он фигурирует как «Шиндер».)
И ещё. Так как в означенных книгах приведён список этого отряда общим количеством в 72 человека, то и Я. М. Свикке впоследствии упоминает о «вверенном ему отряде стрелков в составе 72 человек». (Общее количество этих людей было взято Я. М. Свикке из книги М. К. Дитерихса.)
На самом же деле подобный отряд действительно существовал, но посылался из Екатеринбурга в Тобольск значительно ранее – 10 апреля 1918 года, и даже не под командой Родионова (который прибыл в Тобольск немногим позднее), а под командой уже упомянутого ранее Шидтеня.
Таким образом, рассматривая автобиографические «откровения» Я. М. Свикке, следует помнить, что воспринимать их на веру даже в самой малой части следует с особой осторожностью, ибо этот «латышский Ермаков» приписывает себе участие чуть ли не во всех важнейших событиях, происходивших в Поволжье и на Урале в 1918 году.
И, вообще, при углублённом анализе воспоминаний Я. М. Свикке лишь самая малая их часть оказывается соответствующей реальным фактам.
Так, к примеру, не выдерживает никакой критики тот факт, что во время пребывания в Екатеринбурге летом 1918 года Я. М. Свикке якобы имел личного шифровальщика.
«Книжка “Демон”, – пишет в своих воспоминаниях Я. М. Свикке, – служила между мною и В. И. Лениным для обмена зашифрованными заданиями и соответствующими донесениями Ильичу»[156].
Но, несмотря на массу «несоответствий» и нагромождений всевозможного вранья в «воспоминаниях» Я. М. Свикке, его биография, всё же, заслуживает более пристального рассмотрения в связи с вот какими фактами.
В начале июня 1918 года Председатель Высшей Военной Инспекции РККА Н. И. Подвойский выезжает в район Поволжья и Южного Урала. Причиной этой поездки стал мятеж Отдельного Чехословацкого Корпуса, начавшийся 25 мая 1918 года, так как Национальный Совет этого полувоенного формирования больше не пожелал мириться с создавшимся положением, поставившим его и без того в унизительную зависимость от большевистского правительства. Растянувшиеся на тысячи километров воинские эшелоны с 45 тысячами чехословаков, несмотря на их практически полное разоружение, всё же являли собой грозную военную силу, представляющую серьёзную угрозу для Советской власти на огромной территории. (Поезда с чехословаками растянулись от Пензы до Владивостока.)
В связи с этим обстоятельством РВСР в самом срочном порядке предпринял ряд мер, главнейшей из которых становится создание Северо-Урало-Сибирского фронта, образованного 14 июня 1918 года. Командующим этим фронтом назначается Р. И. Берзин (Берзиньш), ранее занимавший пост Председателя Высшей Военной Инспекции РККА в Сибири. А Я. М. Свикке становится Комиссаром по особым поручениям при штабе этого фронта, и в случаях выполнения различных поручений пребывает в статусе члена Высшей Военной Инспекции РККА Сибири (теперь уже практически на Урале!), который в связи со сложившейся обстановкой даёт ему более расширенные полномочия.
20 июня 1918 года в помещении Почтово-Телеграфной Конторы Екатеринбурга состоялся разговор по прямому проводу между В. И. Лениным и Р. И. Берзиным, о котором уже рассказывалось ранее. Поводом же к нему послужили многочисленные слухи о якобы совершённом без суда убийстве бывшего Государя Императора уральскими большевиками.
С целью пресечения таковых В. И. Ленин вызвал к аппарату Р. И. Берзина и, со слов бывших чиновников этой конторы (Сибирева, Бородина и Ленковского), приказал последнему:
«…взять под свою охрану всю Царскую Семью, и не допустить каких бы-то ни было насилий над ней, отвечая в данном случае, своей (т. е. Берзина) собственной жизнью»[157].
21 июня 1918 года Р. И. Берзин при участии членов Высшей Военной Инспекции РККА в Сибири (в составе которых, с некоторой долей вероятности, мог находиться и Я. М. Свикке), Военного Комиссара Уральского Военного Округа (Ф. И. Голощекина) и члена Всероссийской Следственной Комиссии (Ф. Н. Лукоянова?) посетил дом Ипатьева, после чего, убедившись в ложности распространяемых слухов, телеграфировал об этом факте 27 июня 1918 года в СНК и ВЦИК Р.С.Ф.С.Р., а также в Бюро печати Наркомата по военным делам.
Посетив ДОН вместе с Р. И. Берзиным (или же просто зная об этом факте), Я. М. Свикке в дальнейшем вот что напишет об этом в своих воспоминаниях:
«Нас с командующим армией т. Берзинем встретил начальник внутренней охраны т. Цельмс, отрапортовавший о состоянии и наличии заключенных. (…) После рапорта т. Цельмс повел нас на осмотр помещений заключенных. Первым, что бросилось в глаза при входе в помещение, был наведенный через открытые двери пулемет, у которого спокойно сидел пулеметчик»[158].
Не трудно догадаться, что эпизоды с рапортом начальника охраны и с «сидевшим пулемётчиком» Я. М. Свикке явно позаимствовал из воспоминаний Р. И. Берзина, опубликованных уже после реабилитации последнего, в которых тот писал следующее:
«Нас встретил начальник охраны, отрапортовавший о наличии и состоянии заключенных. (…) После рапорта начальник охраны повел нас на осмотр помещения заключенных. Первое, что бросилось в глаза при входе, это наведенный от двери в коридор пулемет, у которого сидел пулеметчик. (…) И здесь в дверях – наведенный внутрь пулемет»[159].
А теперь, думается, следует сделать некоторые пояснения.
Видимо, не до конца надеясь на «человека Свердлова» Ф. И. Голощёкина, а также зная сепаратистские настроения «леваков» А. Г. Белобородова, Б. В. Дидковского, Г. И. Сафарова и др., В. И. Ленин выражал крайние опасения в отношении преждевременной расправы над Царской Семьёй, имея в своих дальнейших планах «выставить» оную в качестве весомого аргумента для смягчения кабальных для Советской России условий, предусмотренных Брест-Литовским мирным соглашением.
А исходя из этой гипотезы, сразу становится понятным, почему В. И. Ленин решил сделать Р. И. Берзина ответственным за судьбу Царской Семьи впредь до дальнейших указаний. Ведь на тот момент самыми испытанными бойцами партии были отряды латышских стрелков, небольшая часть которых находилась в непосредственном подчинении Р. И. Берзина. Но самое главное заключалось в том, что в то время Р. И. Берзин был, пожалуй, единственным на Урале человеком с самыми широкими полномочиями, способным выполнить любой приказ кремлёвского вождя.
Вот этим-то обстоятельством и воспользовался впоследствии Я. М. Свикке, перетянув, что называется, одеяло в свою сторону и приписав все заслуги в деле охраны и расстрела Царской Семьи латышским товарищам.
Но продолжим разбор приведённого ранее отрывка из «воспоминаний» Я. М. Свикке.
По логике вещей, рапорт члену Высшей Военной Инспекции в Сибири и Командующему Северо-Урало-Сибирским фронтом Р. И. Берзину должно было отдать главное должностное лицо в ДОН, а именно – комендант А. Д. Авдеев, состоявший в то время в этой должности. А в его отсутствие (что вряд ли могло иметь место, поскольку столь важные визиты, как правило, всегда были известны заранее) – его помощник А. М. Мошкин.
Но почему вдруг этот рапорт отдал Начальник внутренней охраны Я. М. Цельмс (правильно – Я. М. Цалмс), который, кстати говоря, никогда не состоял в этой должности, – непонятно. И уж тем более непонятно, каким образом всё это могло произойти, поскольку упомянутый Я. М. Цалмс появился в доме не ранее 8 июля 1918 года, то есть уже после того, когда Я. М. Юровский вступил в должность Коменданта ДОН.
Но такие «мелочи» – не препятствие для пера бывшего «начальника осведомительного отдела» и ближайшего соратника Р. И. Берзина. (В своё время Я. М. Свикке дописался до утверждения, что, будучи членом партии с 1904 года, давал Р. И. Берзину рекомендацию для вступления в партию уже в 1905 году!)
И ещё. Пулемёт, «наведенный через открытые двери» – также досужий вымысел Яна Мартыновича, так как в ДОН было три пулемётных поста: на чердаке, на террасе и в комнате нижнего этажа. А вот чтобы пулемёт стоял, наведённый в комнаты, – это уж перебор. Да и как ходить через эти двери – всякий раз спотыкаясь о пулемёт или пулемётчика? Думается, что нет. А посему этот «факт» заставляет сильно усомниться в том, что Я. М. Свикке был в доме Ипатьева во время содержания там Царской Семьи.
10 июля 1918 года Я. М. Свикке, сохраняя за собой номинальную должность члена Высшей Военной Инспекции РККА в Сибири (о причинах этого уже говорилось ранее), получает новое назначение и становится Комиссаром Типографии Штаба Уральского Военного Окружного Комиссариата, в круг основных обязанностей которого входили организационные мероприятия, связанные с налаживанием регулярного выпуска газет, издаваемых на русском, немецком, венгерском и латышском языках…
Вот на этот период и приходится, скорее всего, первое посещение Я. М. Свикке Дома Особого Назначения. Ибо, как Комиссар типографии Штаба Уральского Военного Округа, он был ответственен за выпуск газеты на латышском языке, распространяемой среди красноармейцев, относящихся к этой этнической группе.
Не написать же в этой газете про столь «знаковое событие», как расстрел Царской Семьи, Я. М. Свикке просто не мог: ибо об этом событии после сообщения в центральной прессе писали все газеты. А нахождение в Екатеринбурге и знакомство с людьми, нёсшими охрану в ДОН, было для него просто находкой. Тем более что «главным консультантом» по этому вопросу мог быть не кто иной, как Я. М. Цалмс, назначенный после убийства Царской Семьи на должность начальника охраны этой типографии.
Вот тогда-то, вероятнее всего, Я. М. Свикке впервые и посетил дом Ипатьева и оставил там свою приснопамятную надпись из поэмы Г. Гейне «Валтасар», споры о которой не смолкают до настоящего времени. (Подробнее об этом в главе 12 «Каббала или “проба пера”»?)
Глава 5
«Белогвардейский заговор»: а был ли он?
Рассказывая о пребывании Царской Семьи и Её слуг в доме Ипатьева, нельзя не коснуться темы так называемых «белогвардейских», или «контрреволюционных», заговоров, о которых неоднократно упоминалось в самой разнообразной литературе. (В отличие от провокаций УОЧК, о которых либо умалчивали, либо выдавали таковые как раз за те самые «заговоры».)
Так, к примеру, один из главных фальсификаторов событий, происходивших в Екатеринбурге в означенный период – М. К. Касвинов – в своей книге «Двадцать три ступени вниз» писал:
«Ждут своего часа таящиеся в Екатеринбурге враги и ненавистники народной власти. Еще весной вслед за царской семьей они перебазировались из Сибири на Урал, многие из них обосновались по соседству с домом Ипатьева. Сплачиваются и вооружаются, готовятся к выступлению вооруженные группы. Одни чекистами раскрыты и обезврежены, другие в подполье продолжают точить ножи. В нескольких сотнях шагов от дома Ипатьева расположена эвакуированная из Петрограда Академия Генерального штаба, представляющая собой дисциплинированную, хорошо вооруженную, из опытных офицеров боевую силу, готовую к действию в любой момент.
Зафиксированы несколько попыток антантовских офицеров проникнуть в Ипатьевский дом: в одном случае с подложным “разрешением Москвы”; в другом – с подделанным пропуском Уральского Совета; в третьем – со ссылкой на необходимость проконсультировать с бывшим верховным главнокомандующим план союзнических операций лета 1918 г. …
А тут еще набежала в Екатеринбург многочисленная императорская родня, в том числе группа великих князей, ранее высланных из Петрограда в Вятку. Они притаились в городе и подключились к участию в заговорческих кружках, интригуя и подстрекая. (…)
Это учуял и враг (падение Екатеринбурга должно было произойти в ближайшие дни. – Ю. Ж.), притаившийся в городе. Идет лихорадочный обмен информацией и сигналами между особняком и монархическим подпольем. Романовы взывают о помощи, торопят с нападением на охрану. Письма из дома в дом обнаруживаются в кусках хлеба, в упаковке продуктов.
В пробке бутылки со сливками, принесенными из монастыря, – вспоминал бывший комендант Авдеев, – я обнаружил записку на английском языке: офицер сообщал Романовым, что все приготовлено для их спасения, ожидают их согласия. Бумажка была мной доставлена тов. Голощёкину. После снятия с нее копии она была вложена обратно в пробку и передана по назначению. Через 2–3 дня таким же порядком последовал ответ Николая, что они готовы. Офицер был арестован. Он оказался офицером австрийской армии по фамилии Мачич.
В те же дни в одной из комнат на втором этаже идут почти непрерывные совещания с участием Боткина. В коридор высылаются на вахту Мария и Татьяна: они сидят на сундуке и рукодельничают, а как только покажется посторонний, встают и уходят в комнату, чтобы предупредить. Частенько бродит по караульным помещениям Боткин, заводит разговоры, старается что-нибудь выведать. Доктор Деревенко злоупотребил предоставленным ему правом входа в особняк в любое время (такого преимущества не имел никто, кроме членов Исполкома) – стал агентом местных подпольных групп. Когда же в середине июня тайно прибыл в Екатеринбург белогвардейский полковник И. И. Сидоров со специальной миссией – скоординировать подготовку нападения на дом Ипатьева, Деревенко взял на себя выполнение его поручений».
«Час освобождения приближается, – пишет Сидоров Николаю. – Дни узурпатора сочтены. Славянские (белочешские. – М. К.) армии все более и более приближаются к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от города. Момент становится критическим. Этот момент наступил…
Ваши друзья не спят, – сообщается в другой записке. – Час, столь долгожданный, настал»[160].
(Далее М. К. Касвинов без соблюдения хронологии приводит отрывки из «писем Офицера», стремясь, тем самым, убедить своего читателя в существовании развитого «монархического заговора», имевшего целью похищение Романовых из дома Ипатьева.)
Но М. К. Касвинов был не один в подобных «отображениях действительности», основы для которых он, разумеется, черпал из других источников: воспоминаний А. Д. Авдеева, Я. М. Юровского и пр.
Впервые текст этой «документальной повести» был опубликован в 1972 и 1973 году на страницах ленинградского литературного журнала «Звезда» (№№ 8–9 и №№ 7–10 соответственно). А буквально вслед за выходом в свет журнального варианта этого литературного детища М. К. Касвинова, появляется книга писателя Я. Л. Резника «Чекист», посвящённая Я. М. Юровскому, где также немало места отводится описаниям всевозможных «монархических заговоров».
«Военная академия генерального штаба, – писал Я. Л. Резник, – надежная опора Николая Второго в годы его господства – была переведена из Петрограда в Екатеринбург в начале апреля 1918 года. Едва в академии начались занятия, как из Тобольска доставили бывшего царя с семьей.
(…) Чекистам прибавилось забот. Юровскому удалось устроить слушателем академии большевика, бывшего прапорщика Колесника, незадолго перед этим прибывшего в Екатеринбург. Вторым секретным агентом ЧК в академии стал Григорий Никулин. (…)
Недели через две чекисты узнали об обмене домашними визитами Андогского (Начальника Военной Академии РККА. – Ю. Ж.) с настоятельницей Ново-Тихвинского женского монастыря. Епархиальное училище, в котором расположилась военная академия, монастырь и дом Андогского находились в самом близком соседстве – на юго-западной окраине Екатеринбурга. Появление игуменьи в доме Андогского и его ответный визит к ней в монастырь можно было рассматривать, как проявление вежливого добрососедства, но Юровский видел в этих визитах другое.
– По агентурным данным центра, в Екатеринбург выехали два очень близких Николаю Романову человека. Возможно, они уже устанавливают с ним связь через монастырь и академию. Следи за игуменьей и Андогским и за их встречами с новыми людьми, – напутствовал он Никулина»[161].
Приведённые отрывки наглядно показывают, какого рода дезинформацию о пребывании Царской Семье в Екатеринбурге получал наш отечественный читатель, начиная с начала 70-х годов прошлого столетия.
Подробный разбор отрывка из книги М. К. Касвинова мы произведём немногим далее. А сейчас, думается, будет не лишним привести ещё один отрывок, точнее, текстовый фрагмент из работы П. М. Быкова «Последние дни последнего царя», впервые опубликованный в сборнике «Рабочая революция на Урале», вышедшем в Екатеринбурге в конце 1921 года тиражом в 10 000 экземпляров. Причем, ссылка на этот источник весьма уместна не только потому, что таковой явился основой для почти всех дальнейших работ по «истории пребывания Царской Семьи в Екатеринбурге», но ещё и из-за того, что в нём впервые с 1918 года (после опубликования в прессе официального сообщения о расстреле одного лишь Государя) было сказано, что был расстрелян не только бывший Император, но и вся Его Семья.
«В первые же дни после перевода Николая в Екатеринбург, – писал П. М. Быков, – сюда стали стекаться монархисты всех мастей. Начиная с полупомешанных барынь, графинь и баронесс, монахинь, духовенства, кончая представителями иностранных держав.
Доступ к Николаю был ограничен чрезвычайно узким кругом лиц и членов Областного Совета Урала. Вообще же разрешения на свидания с Николаем давались В.Ц.И.Ком.
Поэтому бесконечные попытки проникнуть на свидание с Николаем тех или иных лиц, всегда кончались неудачей. Но монархическое охвостье продолжало загружать номера гостиниц и, между прочим, усиленно писало бесчисленные письма в дни царских праздников.
Корреспонденции поступало на имя Николая вообще очень мало: по преимуществу поздравительные письма и соболезнования, нередко проскальзывали письма явно ненормальных людей, с описанием снов, видений и другой ерунды.
Просьбы о свидании как с Николаем, а также с другими представителями дома Романовых были довольно часты. Мотивировки были самые разнообразные: “повидаться, так как состоят в родстве”, “услужить, что надо будет” и т. д. Являлись представители Красного Креста от разных дипломатических миссий. Однажды даже явился член генерального штаба сербских войск, Мигич, для получения личной информации от Николая о мировой войне.
Вся эта свора получала должный отпор от Областного Совета и злобно поглядывала на зоркий караул и сысертских рабочих-красногвардейцев, расположенных вокруг дома. (…)
К этому времени романовская семья в Екатеринбурге увеличивается. Из Вятки по постановлению Губернского Съезда Советов, были высланы в Екатеринбург бывшие князья: Сергей Михайлович, Игорь, Константин, Иван Константиновичи и князь Палей. Сюда же, по постановлению В.Ч.К., привезена была из Москвы и вдова князя Сергея Александровича – Елизавета Федоровна. (…)
Читать бесплатно другие книги:
