История человечества. Россия Хорошевский Андрей

11 марта 1801 года произошел последний дворцовый переворот в истории России, им завершилась эпоха императора Павла I. Он – одна из самых загадочных фигур в длинной череде государей династии Романовых. Его четырехлетнее царствование наполнено самыми противоречивыми и странными событиями. В этот короткий, но чрезвычайно важный для всей последующей жизни России промежуток истории решалось очень многое: определялись судьбы страны, монархии, дворянства, различных общественных движений и капитальных идей. Почему-то именно Павлу I вменялись в вину и деспотичность правления, как будто не было явных тиранов – Ивана IV и Петра I, и низкопоклонство перед прусскими образцами, как будто не были западниками императрица Екатерина II и император Александр I – мать и сын императора Павла. Его подозревали в принадлежности к масонской ложе. Его внешнюю политику объявляли безумной. Известны слова Пушкина об императрице Екатерине II: «Конец ее царствования был отвратителен… Все негодовали; но воцарился Павел, и негодование увеличилось… Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы».

Однако возвращенный Павлом из сибирской ссылки писатель А. Н. Радищев назвал эти времена иначе и точнее: «Столетье безумно и мудро». Таков был и «российский Калигула», сын великой Екатерины, умный, просвещенный и добрый человек, загнанный бесчеловечной русской историей в тупик политического безумия и истерической тирании, самый одинокий, несчастный и непонятый деятель XVIII столетия.

Царствование императора Павла I стало последней неудачной, суматошной и трагикомической попыткой завершить дело Петра Великого, то есть «сверху», силой навязать разудалой, вконец избаловавшейся при снисходительной императрице Екатерине II России правильные европейские формы и прусский порядок во всех сферах ее привольного и бескрайнего бытия. Однако этого мало кто хотел, и о Павле современники с сожалением говорили: «Царствование его для всех было чрезвычайно тяжело, особливо для привыкших благодетельствовать под кротким правлением обожаемой монархини». Хотя романтическому императору-рыцарю больше пристало бы имя российского Дон Кихота, данное ему ироничным Наполеоном.

Но даже слова Бонапарта покажутся лестью на фоне сложившегося общепринятого мнения. Хрестоматийный облик Павла I небогат привлекательными чертами: школьные учебники привычно обвиняли девятого российского императора в безумии, ограниченности и жестокости. Но банальные истины имеют свойство оправдываться с точностью до наоборот. Архивные документы заставляют задуматься: а не является ли знакомый исторический портрет злой карикатурой? Французский дипломат Дюран в 1773 году делился своими впечатлениями о молодом Павле: «Воспитание цесаревича пренебрежно совершенно, и это исправить невозможно, если только природа не сделает какого-нибудь чуда. Здоровье и нравственность великого князя испорчены вконец». Еще более определенно высказывался английский посланник Витворт: «Император буквально сумасшедший». Эту точку зрения впоследствии разделяло большинство участников убийства

несчастного императора. Однако вряд ли мнение убийцы о жертве может считаться объективным. Кроме того, презумпция невиновности – закон правосудия. Врачи, чтобы поставить правильный диагноз, пытаются тщательно выяснить anamnes vitae – историю жизни больного. Что ж, последуем примеру медиков…

Каким же человеком на самом деле был «гатчинский отшельник», что им руководило, что за путь он видел для себя и Российской империи? Самодержец он или игрушка судьбы? Был он новым великим реформатором России или архитектором воздушных замков и прожектером?

«Загадка Павла» напрямую связана с обстоятельствами его кончины. Как известно, Павел был убит заговорщиками, проникшими в казавшийся абсолютно надежным Михайловский замок. Но был ли погибший тираном, от которого спасли Россию бесстрашные герои, или же толпа полупьяных дебоширов оборвала жизнь романтического и честного правителя, угрожавшего своими реформами их корыстным интересам? Каким на самом деле видели царя его современники? В зависимости от того, на какую сторону – заговорщиков или их жертвы – становились современники и будущие исследователи, личность Павла оказывалась наделенной совершенно разными, иногда абсолютно противоположными чертами.

Какие тайны хранит загадочный и окруженный мрачными легендами Михайловский замок, место, где начался и завершился земной путь императора Павла?

И безусловно, не дает покоя вопрос: какое отношение к Павлу I имели загадочные масоны и мальтийские рыцари? В массовом сознании все: и масоны, и мальтийцы, и заговорщики – все они одним миром мазаны. Но так ли это, и что думал Павел I по этому поводу?

Благословенный внук и ненавистный сын

Эта история начинается 20 сентября 1754 года‚ когда в семье наследника русского престола произошло давно ожидаемое и даже необходимое событие: у дочери Петра I русской императрицы Елизаветы Петровны родился внук – великий князь Павел Петрович, родился к величайшей радости своей венценосной бабушки и всей России: его рождением обеспечивалось престолонаследие в роду Петра Великого.

Но кто был этот младенец? Чьим сыном он был? До сих пор никто этого не знает наверняка. Сам Павел был убежден, что Петр III (бывший герцог Карл Петер Ульрих Голштейн-Готторпский), злополучный император, и года не пробывший на русском троне и потом задушенный одним из гвардейцев в 1726 году, действительно был его отцом. Другие сомневались в этом, предполагая, что отцом Павла был граф Салтыков, любовник Екатерины. Иные уверяли, что от красивого Салтыкова не мог родиться этот курносый мальчик и что Екатерина родила мертвого ребенка, которого заменили новорожденным чухонцем из деревни Котлы, расположенной недалеко от Ораниенбаума. Однако слухи о том, что отцом Павла был не Петр III, скорее всего не имеют под собой оснований.

Жизнь Павла оказалась не менее загадочной и фантастичной, чем его происхождение. Императрица Елизавета видела в младенце залог будущности своей империи и приняла на себя заботы о его воспитании. Бабушка была гораздо больше обрадована его рождением, чем отец ребенка, племянник императрицы великий князь Петр Федорович, и тем более мать новорожденного, великая княгиня Екатерина. Впрочем последней и не дали возможности порадоваться, сразу же забрав новорожденного в покои Елизаветы. Императрица была женщина добрая, своего новорожденного внучатого племянника обожала, но педагогическими талантами явно не обладала. Мать ребенка, великая княгиня Екатерина, поначалу пыталась спорить, но ее доводы игнорировались.

«Только что спеленали его, – пишет в дневнике Екатерина, – как явился по приказанию императрицы духовник ее и нарек ребенку имя Павла, после чего императрица тотчас велела повивальной бабушке взять его и нести за собою, а я осталась на родильной постели… В городе и империи была великая радость по случаю этого события. На другой день я начала чувствовать нестерпимую боль. Боль эта не давала мне спать, и, сверх того, со мною сделалась сильная лихорадка; но, несмотря на то, и в тот день я не удостоилась большого внимания.

Впрочем, великий князь на минуту явился в моей комнате и потом ушел, сказав, что ему некогда больше оставаться. Лежа в постели, я беспрерывно плакала и стонала; в комнате была одна только Владиславова; в душе она жалела обо мне, но ей нечем было помочь. Да и я не любила, чтобы обо мне жалели, и сама не любила жаловаться: я имела слишком гордую душу, и одна мысль быть несчастной была для меня невыносима; до сих пор я делала все, что могла, чтобы не казаться таковой… Наконец, великий князь соскучился по моим фрейлинам: по вечерам ему не за кем было волочиться, и потому он предложил проводить вечера у меня в комнате. Тут он начал ухаживать за графиней Елизаветой Воронцовой, которая, как нарочно, была хуже всех лицом».

Празднуя рождение внука, императрица Елизавета по-прежнему не щадила материнских чувств Екатерины: для нее на первом плане были лишь «интересы империи». Увидеть сына снова после родов Екатерина смогла только через шесть недель, когда она принимала очистительную молитву. Тогда императрица во второй раз пришла к ней в комнату и велела принести к ней Павла. «Он показался мне очень хорош, – пишет Екатерина, – и вид его несколько развеселил меня, но как скоро молитвы были окончены, императрица тотчас приказала унести его и сама ушла». В третий раз Павла показали матери по ее просьбе лишь весной, по случаю отъезда великокняжеской четы в Ораниенбаум. Екатерина видела сына только в покоях императрицы и только в присутствии последней.

Считается, что Павла мать не любила, ведь это был ребенок от нелюбимого мужа – Петра III. Однако записи в дневниках Екатерины II, сделанные после рождения сына, говорят о том, что она не была равнодушна к сыну, она хотела быть с ним, заниматься его воспитанием, но ее лишали этой возможности. Умная, европейски образованная мать не могла сразу подавить в себе естественной заботы о первенце и издали, со скорбью, следила за воспитанием, которое давала ему добродушная, но придерживавшаяся старозаветных русских традиций императрица. Павла Петровича, как помещичьего сынка, постепенно сдали на руки невежественной женской дворне, со страхом заботившейся только о том, чтобы беречь и холить барское дитя, оставшееся без всякой родительской ласки и внимания: еще до крестин Павел едва не умер от молочницы. «Я должна была, – пишет Екатерина, – лишь украдкой наведываться о его здоровье, ибо просто послать спросить о нем значило бы усумниться в попечениях императрицы и могло быть очень дурно принято. Она поместила его у себя в комнате и прибегала к нему на каждый его крик; его буквально душили излишними заботами. Он лежал в чрезвычайно жаркой комнате, во фланелевых пеленах, в кроватке, обитой мехом черных лисиц; его покрывали одеялом из атласного тика на вате, а сверх того еще одеялом из розового бархата, подбитого мехом черных лисиц. После я сама много раз видала его таким образом укутанного; пот тек у него с лица и по всему телу, вследствие чего, когда он вырос, то простуживался и заболевал от малейшего ветра. Кроме того, к нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, чем добра».

Петр III

Этот рассказ матери Павла об обстоятельствах, сопровождавших его рождение, показывает, в какой обстановке появился на свет младенец – великий князь: семейная драма, имевшая место в императорской фамилии, уже заложила основу будущего конфликта Павла и Екатерины.

Итак, жертва политических расчетов, баловень царственной бабушки, Павел при самом рождении встречен был полным равнодушием отца и слезами матери, до глубины души прочувствовавшей свое унижение и бессилие: мало того что у нее отняли первенца и навсегда оторвали от семейных радостей, но ради этого же ее первенца саму ее же бросили на произвол судьбы, их заранее делали соперниками: возвеличивая сына, унижали мать. В первые полгода мать видела сына три раза, да и в дальнейшем недолгие свидания случались не чаще пары раз в месяц. Ей откровенно давали понять, что ее – принцессу – выписали из Германии, по сути дела, в качестве «родильной машины». Но «машина» оказалась с секретом. С первых дней своего приезда мелкопоместная и бедная Ангальт-Цербстская принцесса поставила перед собой задачу добиться верховной власти в России. И честолюбивая немка поняла, что с рождением сына ее и без того слабые надежды на российский престол рушатся. Все последующие взаимоотношения матери и сына так и складывались – как отношения политических противников в борьбе за власть. Материнский инстинкт стал планомерно вытесняться волей к власти. Екатерина недолго переживала разлуку с сыном и полностью отдалась политическим играм.

Что касается Елизаветы, то она сделала все возможное, чтобы расширить пропасть между матерью и сыном: особенные знаки внимания новорожденному, подчеркнутая холодность к великой княгине, которую и раньше-то не очень баловали вниманием. Намек ясен: произвела на свет то, что заказывали, – можешь уходить со сцены. Мать, которая неделями и месяцами не видела сына и которая понимала, что там, в покоях, куда ей нет доступа, из него делают не просто чужого ей человека, а противника, соперника, конкурента в борьбе за корону, в конце концов так и стала воспринимать его.

Понимала ли Елизавета Петровна, что она делает? Во всяком случае, на закате царствования она изменила свое отношение к невестке, окончательно махнув рукой на племянника. Она увидела, что скромная Ангальт-Цербстская принцесса превратилась в важную политическую фигуру при русском дворе, оценила ее работоспособность и организаторский талант. Слишком поздно поняла Елизавета, какого серьезного врага она создала своему любимому внуку, но времени на исправление ошибок уже не оставалось.

Елизавета Петровна умерла, когда Павлу было всего 7 лет. Эти первые семь лет, наверное, были счастливейшими в его жизни. Ребенок рос окруженный вниманием и заботой многочисленной дворцовой прислуги, в основном русской. В раннем детстве великий князь редко слышал иностранную речь. Императрица баловала внука, проводила с ним много времени, особенно в последние два года. Образ доброй русской бабушки, иногда приходившей проведать его даже ночью, навсегда остался в памяти великого князя. Изредка заходил к нему и отец. Их отношения нельзя было назвать близкими, но Павлу было обидно видеть, как окружающие открыто пренебрегают отцом и смеются над ним. Это сочувствие и жалость к отцу многократно возросли после короткого царствования Петра III, завершившегося дворцовым переворотом в пользу Екатерины.

Смерть Елизаветы, неожиданное исчезновение Петра, туманные слухи о его насильственной смерти потрясли восьмилетнего мальчика. Позднее жалость к убитому отцу переросла в самое настоящее поклонение. Есть сведения, что Павел сомневался в смерти отца, точнее, хранил надежду, что он каким-то образом успел спастись. До самого восшествия на престол Павел внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: «Жив ли мой отец?» Подросший Павел очень любил читать шекспировские трагедии и сравнивал себя с принцем Гамлетом, призванным отомстить за отца. Но реальная жизнь осложнялась тем, что у «российского Гамлета» не было коварного дяди и обманутой матери. Злодеем, причем не особо скрывавшим причастность к убийству, была сама его мать.

После смерти бабушки и отца мало что изменилось в положении Павла, по отзывам – впечатлительного и даровитого ребенка. Он по-прежнему жил отдельно от матери. Екатерина все больше видела в нем продукт чужого и враждебного воспитания, возможно, что и живой укор ее совести – ведь он сын низвергнутого ею Петра III. Павел это чувствовал и сторонился матери, когда его изредка приводили к ней. Ребенок замкнулся в себя и с годами все больше и больше стал чуждаться матери. Когда же Павел узнал, что желание матери стать императрицей послужило причиной гибели его отца, а потом понял, что мать не только свергла с престола его отца, но намерена лишить законных прав на русский престол и его самого, эта отчужденность переросла в неприязнь.

Каковы были основные черты характера Павла, прежде чем тяжелая, ненормальная жизнь, которая досталась на его долю, подорвала его душевные силы? Многие из знавших Павла I близко единодушно отмечают рыцарские черты его характера. Княгиня Ливен утверждала, что «в основе его характера лежало величие и благородство – великодушный враг, чудный друг, он умел прощать с величием, а свою вину или несправедливость исправлял с большой искренностью».

В мемуарах одного из современников Павла, А. Н. Вельяминова-Зернова, мы встречаем такую характеристику нравственного облика Павла Первого: «Павел был по природе великодушен, открыт и благороден; он помнил прежние связи, желал иметь друзей и хотел любить правду, но не умел выдерживать этой роли. Должно признаться, что эта роль чрезвычайно трудна. Почти всегда под видом правды говорят царям резкую ложь, потому что она каким-нибудь косвенным образом выгодна тому, кто ее сказал».

Другой современник в своих мемуарах заметил, что: «Павел был рыцарем времен протекших». «Павел, – свидетельствует далее в своих воспоминаниях Саблуков, – знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках».

Княгиня Ливен в своих воспоминаниях характеризует Павла следующим образом: «Хотя фигура его была обделена грациею, он далеко не был лишен достоинства, обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с женщинами… Он обладал литературной начитанностью и умом бойким и открытым, склонным был к шутке и веселию, любил искусство; французский язык знал в совершенстве, любил Францию, а нравы и вкусы этой страны воспринимал в свои привычки. Разговор он вел скачками, но всегда с непрестанным оживлением. Он знал толк в изощренных и деликатных оборотах речи. Его шутка никогда не носила дурного вкуса, и трудно представить себе что-либо более изящное, чем кроткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты благодушия. Я говорю это по опыту, потому что мне не раз, до и после замужества, приходилось соприкасаться с Императором». Деспоты по натуре, как известно, не любят детей и не умеют искренне веселиться. Княгиня же Ливен указывает, что Павел охотно играл с маленькими воспитанницами Смольного института и, играя с ними, веселился от всей души. Это, возможно, были немногие веселые часы в тяжелой, полной мучительных переживаний жизни Павла. «Он, – вспоминала княгиня Ливен, – нередко наезжал в Смольный монастырь, где я воспитывалась: его забавляли игры маленьких девочек, и он охотно сам даже принимал в них участие. Я прекрасно помню, как однажды вечером в 1798 году я играла в жмурки с ним, последним королем польским, принцем Конде и фельдмаршалом Суворовым. Император тут проделал тысячу сумасбродств, но и в припадках веселости он ничем не нарушил приличий».

Саблуков утверждал: «Действительно, это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды и сознаваться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество. Нет сомнения, что в основе характера императора Павла лежало истинное великодушие и благородство и, несмотря на то что он был ревнив к власти, он презирал тех, кто раболепно подчинялся его воле в ущерб правде и справедливости, и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились вспышкам его гнева, чтобы защитить невинного… Павел I всегда рад был слышать истину, для которой слух его всегда был открыт, а вместе с нею он готов был уважать и выслушивать то лицо, от которого он ее слышал».

Л. В. Нащокин говорил А. С. Пушкину: «По восшествии на престол Государя Павла I, отец мой вышел в отставку, объяснив царю на то причину: «Вы горячи и я горяч, нам вместе не ужиться». Государь с ним согласился и подарил ему воронежскую деревню».

Несмотря на свою требовательность, несмотря на строгие меры, применяемые в отношении нарушителей порядка и дисциплины, Павел был очень снисходителен и легко прощал тех, кто раскаивался в совершенных дурных поступках.

Незадолго до совершеннолетия великого князя граф Сольмс дал ему весьма лестную характеристику: «В него легко влюбиться любой девице. Хотя он невысокого роста, но очень красив лицом; весьма правильно сложен; разговор и манеры его приятны; он кроток, чрезвычайно учтив, предупредителен и веселого нрава. Под этою прекрасной наружностью скрывается душа превосходнейшая, самая честная и возвышенная, и, вместе с тем, самая чистая и невинная, которая знает зло только с отталкивающей его стороны и вообще сведуща о дурном, лишь насколько это нужно, чтобы вооружиться решимостью самому избегать его и не одобрять его в других…» Однако уже тогда внимательные наблюдатели замечали в характере великого князя те странности, которые в дальнейшем будут так поражать современников. По мнению учителя астрономии и физики цесаревича, Франца Эпиниуса, «голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке, – порвется эта ниточка, машинка завернется, и тут конец уму и рассудку». Не будет большой смелостью предположить, что началом этой ниточки стала трагедия в Ропше, где с ведома Екатерины был убит его отец. Павел, с его вспыльчивостью, постоянным страхом быть отравленным, недоверием к окружающим, бесконечными комплексами, недаром получил в Европе прозвание «русский Гамлет». Снова предоставляем слово графу Сольмсу: «Ключ к загадке характера великого князя имел в своей основе непримиримый конфликт сына с матерью, созданный роковыми событиями 1762 года, отстранить или смягчить которые не было во власти и самого мудрейшего из смертных. К этому следует присовокупить личные, наследственные особенности характера Павла, с годами получившие тот вид, который не мог согласовываться с государственным умом императрицы и с ее взглядами на управление и политику Российской империи. Началась глухая борьба двух противоположных мировоззрений, прерываемая временным затишьем, носящим отпечаток мимолетного примирения».

Известно, какой тяжелый отпечаток накладывает на всю жизнь человека нехватка или отсутствие материнской ласки. Трудно представить себе те разрушения, которые должна была произвести в душе Павла многолетняя незатухающая война с собственной матерью. Причем Екатерина была противником несоизмеримо более опытным и умелым, она первой наносила удары и всегда одерживала победу. Захватив престол, Екатерина выместила все свои унижения при русском дворе, и самой удобной и близкой мишенью оказался маленький Павел. Ему припомнили и мягкотелость отца, и ласки бабушки.

Однако нельзя было не считаться с мнением политического окружения: слишком многие из тех, кто поддержал переворот Екатерины, надеялись на воцарение законного наследника вскоре после его совершеннолетия. И Екатерина уступила, хотя и твердо решив в глубине души не допускать Павла к трону. Так, много претерпевшая от «государственного» подхода Елизаветы, новая императрица открыто взяла его на вооружение.

Первым делом наследника надобно было ослабить в плане конкурентоспособности: его постарались лишить всякого систематического образования. Создавая видимость заботы об образовании будущего императора, Екатерина – поклонница западной цивилизации – посылает приглашения виднейшим французским ученым-просветителям Дидро, д’Аламберу и Сорену занять при нем место воспитателей. Европа заговорила о новой правительнице России как о монархине с передовыми взглядами, и это увеличило ее политический капитал как внутри империи, так и за ее пределами.

Но из этой затеи ничего не вышло. Д’Аламбер, например, сразу отверг предложение императрицы, как отверг приглашение Фридриха Великого, который предлагал ему свое гостеприимство. Знаменитый энциклопедист, намекая на «геморроидальные колики», от которых, по официальной версии, умер Петр III, писал Вольтеру: «Я очень подвержен геморрою, а он слишком опасен в этой стране», то есть в России. Дидро и Сорен тоже отвели свои кандидатуры.

Вежливый отказ ученых не повлек за собой поиска новых преподавателей, так как результат (политический имидж) был достигнут. Воспитание цесаревича было оставлено в руках тех учителей, которых назначила ему Елизавета Петровна, и прибавлены новые, искусно подобранные наставники, которые не просвещали Павла, а скорее перегружали его детский ум множеством непонятных и разрозненных подробностей, ни о чем не дававших ясного представления. К тому же многие из них догадывались о своей роли и смело преподавали по принципу «чем скучнее, тем лучше». Здесь особенно усердствовал преподаватель «государственных наук» Григорий Теплов, заваливший подростка судебными делами и статистическими отчетами. После этих занятий Павел на всю жизнь возненавидел черновую кропотливую работу с документами, стараясь разрешить любую проблему как можно быстрее, не вникая в ее суть. Немудрено, что после семи лет такого «образования», дополненного тяжелыми впечатлениями от редких встреч с матерью, сыпавшей «остроумными замечаниями» по поводу его умственного развития, у ребенка сформировался непростой, капризный и раздражительный характер. О своенравных поступках наследника поползли слухи при дворе, и многие серьезно задумывались о последствиях его возможного правления. Екатерина блестяще выиграла первую схватку, а Павел был слишком мал и неопытен для ответных ударов.

Впрочем, Павла окружали не только шпионы, зануды и тупицы. Точнее, шпионы, зануды и тупицы чередовались с достойными воспитателями, людьми «сильного ума» и прекрасных нравственных качеств. И их влияние на наследника оказалось действенным. Павел, несмотря на интриги, все же получил для своего времени хорошее образование и, по свидетельствам современников, был способным, стремящимся к знаниям, романтически настроенным мальчиком с открытым характером, искренне верившим в идеалы добра и справедливости. «Он был воспитан в среде общественной и умственной, быть может, немного не по возрасту для него, но во всяком случае в среде, способной развить его ум, просветить его душу и дать ему серьезное практическое и вполне национальное направление, знакомившее его с лучшими людьми страны, ставившее в соприкосновение со всеми дарованиями и выдающимися талантами эпохи, – одним словом, в среде, способной привязать его ко всем нравственным силам страны, в которой он будет некогда государем», – писал уже упоминавшийся ранее граф Сольмс.

Среди воспитателей цесаревича был, между прочим, известный своими «Записками» Семен Андреевич Порошин, человек весьма честный и образованный. Кроме того, учили цесаревича Эпинус и Остервальд. Позднее других приглашен был в качестве преподавателя архимандрит Платон, впоследствии митрополит. Прежде чем назначить этого монаха учителем, его пригласили на обед ко двору, и сама императрица с ним беседовала, желая убедиться в том, что будущий воспитатель цесаревича не суеверен. Ученица Вольтера, как известно, больше всего опасалась суеверий. По-видимому, Платон с честью выдержал экзамен и был допущен как доверенное лицо к наследнику престола. Один из лучших педагогов – Ф. Д. Бехтеев, бывший дипломат, до этого несколько лет живший во Франции, преподавал цесаревичу грамматику и арифметику. Стараясь воспитать в цесаревиче чувство прилежания, Федор Дмитриевич начал издавать для наследника газету, в которой печатали о его делах за день и которую якобы получали во всех дворах Европы. Мера возымела действие, хотя воспитанник не столько проникся сознанием своей высокой ответственности, сколько очень рано понял, что его фигуре придают немалое значение.

Воспитанием наследника занимались братья Панины – Никита и Петр, а также Денис Фонвизин. Они были выбраны воспитателями еще Елизаветой, и Екатерина «не отвела» их кандидатуры хотя бы потому, что братья Панины, например, были ее союзниками, активно поддерживали ее в заговоре против Петра III. Никита Панин провел с мальчиком 13 лет и искренне к нему привязался. Из всей российской придворной знати он лучше всего мог понять причины странного поведения наследника и горячо поддерживал идею о передаче ему престола. Панины были сторонниками Просвещения, они искренне привязались к великому князю и старались воспитать из него идеального монарха. Они также пытались внушить ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались, и Павел остался наедине с прозой жизни. А она не очень-то радовала…

Время шло, но, когда Павел достиг совершеннолетия, Екатерина не передала ему власть, на которую он имел законные права. Отстраненный ею от вмешательства в решение каких-либо государственных дел, Павел, в свою очередь, открыто осуждал ее образ жизни и не принимал той политики, которую она проводила. Павел считал, что эта политика опирается на славолюбие и притворство, мечтал о водворении в России под эгидой самодержавия строго законного управления, ограничения прав дворянства, введения строжайшей, по прусскому образцу, дисциплины в армии.

А Екатерина всегда подозревала Павла, окружала его своими соглядатаями, боялась, что он захочет поступить так же, как и она, организует заговор и отнимет у нее принадлежащую ему власть. От сознания непрочности своего положения Екатерина не любила путешествовать, так как опасалась, что в столице в ее отсутствие может произойти переворот. Законный наследник власти – Павел – был постоянной угрозой для нее. Известны ее распоряжения, которые она оставляла, покидая столицу, в отношении Павла. Согласно этим распоряжениям, в случае начала волнений в столице ее доверенные лица должны были немедленно арестовать Павла и привезти к ней.

Загадки августейшего брака и дел сердечных

Почву для многих загадок в биографии «русского Гамлета» давала его личная жизнь. И очень многое в характере Павла объяснялось этим.

Павел был женат дважды. В 1773 году он женился на принцессе Вильгельмине Гессен-Дармштадтской (в православии – Наталье Алексеевне), но через три года она умерла, и в том же 1776-м Павел женился вторично, на принцессе Вюртембергской Софии Доротее (в православии – Марии Федоровне).

1773 год императрица Екатерина Великая встречала в тревожном состоянии духа. Последние пять лет для Российской империи оказались непростыми: 18 ноября 1768 года была объявлена война Оттоманской Порте, принесшая огромные финансовые и людские потери; затем в 1770 году в Москве вспыхнула эпидемия моровой язвы, повлекшая опасные бунты городской бедноты, грозившие вылиться в восстание социальных низов. Весь 1772 год прошел в сложных политических интригах, связанных с первым разделом Польши, а в довершение всех хлопот с юго-восточных окраин России стали приходить неутешительные известия о волнениях среди яицких казаков и калмыков. Однако все эти проблемы не могли помешать Екатерине II вплотную заняться таким серьезным делом, как женитьба сына, великого князя и наследника престола Павла Петровича, которому в сентябре 1772 года исполнилось 18 лет: как бы ни относилась императрица к сыну, но ему нужно было продолжать династию.

Еще за несколько лет до этого Екатерина обратилась к сумевшему завоевать ее доверие бывшему датскому посланнику в Петербурге барону А. Ф. Ассебургу с просьбой собрать подробную информацию о немецких принцессах, которые были бы достойны стать спутницами жизни великого князя. Это тонкое дипломатическое поручение было возложено на барона Ассебурга с ведома датского короля. Получив от барона сведения, Екатерина вначале заинтересовалась принцессой Софией Доротеей Августой Вюртембергской. Но юный возраст принцессы, которой тогда шел всего лишь девятый год, заставил императрицу обратить свой взор на принцессу Луизу Саксен-Готскую. Однако Луиза, узнав, что непременным условием брака является переход в православие, решительно заявила, что «скорее умрет, нежели решится только подумать о возможности перемены религии». Встретив такое упорство, Екатерина только пожала плечами и отписала барону Ассебургу: «Не думайте больше о принцессе Луизе Саксен-Готской. Она именно такова, какой следует быть, чтобы нам не понравиться». Затем Екатерина поделилась своим мнением о других кандидатурах, предложенных бароном-свахой: «Принцессу Вильгельмину Дармштадтскую мне описывают, особенно со стороны доброты сердца, как совершенство природы; но помимо того, что совершенства, как известно, в мире не существует, вы говорите, что у нее опрометчивый ум, склонный к раздору. Это, в соединении с умом ее батюшки и с большим количеством сестер и братьев, частью уже пристроенных, а частью еще ожидающих, чтобы их пристроили, побуждает меня в этом отношении к осторожности. Однако я прошу вас взять на себя труд возобновить ваши наблюдения… Я отказываюсь от принцессы Нассауской вследствие обстоятельств, которые вы мне указали, а от принцессы Цвейбрюккенской по трем другим причинам: 1) ей восемнадцать лет, следственно, она тремя годами старее; 2) она католичка; 3) поведение ее сестер не говорит в ее пользу…»

Любое сватовство – интрига. Чего же можно ожидать от подготовки династического брака, в котором тесно переплелись интересы не только отдельных людей или семейств, но целых государств, и государств немалых? Барон Ассебург являлся подданным прусского короля Фридриха II, который в силу политических интересов горячо желал этого брака – союза с принцессой Вильгельминой Дармштадтской, обладавшей «опрометчивым умом, склонным к раздору». Племянник Фридриха II и наследник прусской короны принц Фридрих Вильгельм был женат на принцессе Фредерике Дармштадтской, и брак наследника русского престола с любой из невесток его племянника был, безусловно, выгоден королю. В своих записках Фридрих Великий откровенно признается, что при помощи хитроумных дипломатических ходов и каверз он сумел остановить выбор Екатерины на желательной ему особе. Немаловажная роль в сложной игре короля отводилась барону Ассебургу. Фридрих имел долгую беседу с Ассебургом, после которой тот принялся лоббировать интересы дармштадской партии. Ассебург оказался отличным дипломатом, изловившим не двух, а трех зайцев: он в одно и то же время действовал как человек усердный и преданный Екатерине, демонстрировал приверженность интересам прусского короля и, казалось, принимал к сердцу интересы Гессен-Дармштадтской фамилии, во всяком случае, все были довольны.

Мать принцессы Вильгельмины ландграфиня Дармштадтская Генриетта Каролина, урожденная принцесса Цвейбрюккенская, в отличие от своего супруга ландграфа Людвига, заслужившего репутацию лучшего барабанщика всей Священной Римской империи, считалась одной из самых умных и образованных женщин тогдашней Германии, во дворце которой нередко бывали Гете, Гердер, Виланд. В ней соединялись глубокий ум, прекрасное образование и неимоверное честолюбие. Фридрих Великий, восхищаясь ее достоинствами, уважительно характеризовал ландграфиню как «мужчину по уму». А Екатерина II писала, что Генриетта Каролина – «человек души твердой».

Барон всячески старался убедить императрицу, что слухи о склочном характере Вильгельмины распространяются недоброжелателями, и ссылался на то обстоятельство, что из пяти дочерей ландграфа Гессен-Дармштадтского две старшие уже сделали выгодные партии: принцесса Каролина была замужем за ландграфом Гессен-Гомбургским, а принцесса Фредерика – за принцем Фридрихом Вильгельмом Прусским, племянником и наследником Фридриха II.

Екатерина сделала вид, что вполне доверяет своему «посланнику», но в то же время писала Никите Ивановичу Панину: «У ландграфини, слава Богу, есть еще три дочери на выданье; попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия Фредерика – 18-ти лет; Вильгельмина – 17-ти; Луиза – 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из гессенских принцесс королем прусским, потому что я знаю, и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению – которые глупее, те и лучше: я видала и знаю выбранных им…»

Через барона Ассебурга было передано предложение ландграфине Генриетте Каролине приехать в Петербург с тремя дочерьми: Амалией Фредерикой, Вильгельминой и Луизой. Ландграфиня без долгих колебаний приняла приглашение русской царицы.

Однако одним волевым решением в таком сложном предприятии обойтись было невозможно – требовались определенные гарантии и довольно значительные средства для осуществления поездки. Последнее обстоятельство было с легкостью решено русской императрицей, взявшей все издержки на себя. Екатерина предоставила для поездки 80 тысяч гульденов.

Екатерина II на Бриллианте. Худ. Б. Эриксен

Второе препятствие было иного толка и заключалось в опасности возникновения неприятных разговоров в том случае, если брак по каким-либо причинам не состоится. Помощь в решении этой проблемы оказал Фридрих II. Он убедил ландграфиню приехать в Берлин якобы для того, чтобы навестить свою дочь (жену прусского престолонаследника). В Берлине же, по его мнению, всегда можно будет найти предлог для поездки в Россию. Одновременно король дал поручение своему посланнику в Петербурге, Сольмсу, распустить слух, что Павел уже сделал свой выбор и ждет не дождется приезда невесты.

На самом деле великий князь практически не участвовал в столь ответственном и напрямую касающемся его деле – выборе собственной подруги жизни. Конечно, он знал о подготовке его бракосочетания, но все нити этой сложной игры находились в руках императрицы Екатерины. Настаивая на приезде принцесс Дармштадтских в Россию, царица категорически исключала даже мысль об отправке самого Павла в Европу для выбора невесты. Историк барон Ф. А. Бюлер писал: «Самолюбию ее льстило, что Европа и Россия примут за новое проявление ее величия и могущества то обстоятельство, что иностранная владетельная особа везет троих своих дочерей на показ и на выбор наследнику всероссийского престола. До сих пор на Западе существовал обычай, в силу которого одни короли не ездили за своими невестами, а их привозили к ним, но заочно помолвленными или даже обрученными. А тут невесты еще не было, и вообще тому, чего великая государыня добилась от ландграфини Дармштадтской, не бывало примера в истории».

Выбирая невесту для сына между тремя дармштадтскими принцессами, царица все более склонялась в пользу принцессы Вильгельмины. Но окончательный выбор невесты Екатерина решила сделать лишь после личного знакомства с принцессами. В 1773 году в Любек была выслана специальная российская эскадра, которая должна была доставить ландграфиню с дочерьми в Ревель. Одним из трех кораблей эскадры командовал капитан-лейтенант граф Андрей Разумовский, воспитывавшийся с детства вместе с великим князем Павлом Петровичем. Весь путь до Ревеля неотразимый красавец граф не отходил от принцессы Вильгельмины, всячески ухаживая за ней и осыпая комплиментами, и она не осталась равнодушной. Эта первая встреча оказалась роковой. 6 июня 1773 года эскадра бросила якоря на ревельском рейде. Отдохнув пять дней после морского путешествия, ландграфиня с дочерьми покинула Ревель и направилась в Петербург. 15 июня состоялась первая встреча путешественниц с императрицей Екатериной II и Павлом в Гатчине.

А что же Павел, неужели он был действительно так равнодушен к выбору своей будущей жены, как казалось Екатерине? Безусловно, нет. Он не мог влиять на действия своей матери, но испытывать эмоции ему нельзя было запретить. Павел находился в напряженном ожидании приезда принцесс Дармштадтских, одна из которых должна была стать его супругой. Не ощутивший в полной мере материнской ласки, Павел инстинктивно желал любви и испытывал потребность быть любимым, ведь с детства его отличала эмоциональность и восторженная влюбчивость.

Павел быстро определился с выбором невесты. После первой же встречи с юными принцессами Павел пишет в дневнике: «Несмотря на усталость, я все ходил по моей комнате… вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне». 18 июня Екатерина обратилась к ландграфине, прося от имени сына руки ее дочери, принцессы Вильгельмины. Ответ не заставил себя ждать. «Хотя этого должны были ожидать, но кажется, как будто уверенность в этом произвела заметное довольство; по крайней мере, таково впечатление, произведенное на великого князя, который вне себя от радости и видит величайшее счастье в браке своем с этой принцессой; он очень в нее влюблен и считает ее вполне достойной его любви и уважения…» – из донесения прусского посла, графа Сольмса, от 3 августа 1773 года.

Спустя несколько дней ландграфиня написала главному свату – Фридриху Великому: «Никогда не забуду, что я обязана вашему величеству устройством моей дочери Вильгельмины… Великий князь, сколько можно заметить, полюбил мою дочь, и даже больше, чем я ожидала».

15 августа 1773 года состоялось миропомазание принцессы Вильгельмины, получившей при переходе в православие имя и титул великой княжны Натальи Алексеевны. На следующий день состоялось ее обручение с великим князем, и к новому имени добавился новый титул – великая княгиня. 29 сентября 1773 года состоялась свадьба, отпразднованная с большой пышностью. Помимо непосредственной церемонии бракосочетания прошли праздники для всех сословий: для дворян, купцов, простых людей. Завершились двухнедельные празднества фейерверком.

В чем же была причина такой поспешности, почти неприличной для царственных особ?

Любовь? Да, разумеется, но не только… 20 сентября – день рождения великого князя Павла. Хотя он уже год как являлся совершеннолетним, Екатерина официально этого не признавала, поскольку он вполне мог предъявить права на престол, причем, куда более основательные, чем она сама, ведь Екатерина все-таки совершила государственный переворот и свергла своего мужа – законного императора. Именно поэтому восемнадцатый день рождения Павла прошел тихо и незаметно. А девятнадцатый императрица, являясь умным и расчетливым политиком, заменила брачной церемонией. Пусть подданные радуются свадьбе и поменьше думают о том, кому же на самом деле принадлежит трон.

Первое время все шло замечательно: влюбленный Павел забыл о престоле, он не мог надышаться на жену, которую называл «тихий ангел». Свекровь также была очарована невесткой, по крайней мере поначалу. «Ваша дочь здорова, она по-прежнему кротка и любезна, какою Вы ее знаете. Муж обожает ее, то и дело хвалит и рекомендует ее, я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций, ее рекомендация в моем сердце, я ее люблю, она того заслужила, и я совершенно ею довольна. Вообще наша семейная жизнь идет очень хорошо…» – пишет Екатерина ландграфине Гессенской 10 ноября 1773 года.

В действительности же «тихий ангел» – был тихим омутом, в котором скрывалось достаточное количество чертей. Наталья Алексеевна – принцесса Вильгельмина – по иронии судьбы была очень похожа на другую честолюбивую немецкую принцессу – Софию Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую – и чуть было не повторила ее путь. Великая княгиня Наталья Алексеевна не любила своего мужа, была умна, честолюбива и желала реальной власти. Не испытывая любви к супругу, она имела большое влияние на него – Павел незаметно для себя стал играть вторую скрипку в собственном семействе. Наталья Алексеевна настойчиво пыталась изолировать его от влияния матери и ближайшего окружения, полностью подчинив волю супруга своей.

«Наталья Алексеевна была хитрая, тонкого, проницательного ума, вспыльчивого, настойчивого нрава женщина. Великая княгиня умела обманывать супруга и царедворцев, которые в хитростях и кознях бесу не уступят; но Екатерина скоро проникла в ее хитрость и не ошиблась в догадках своих!» Великая княгиня «без труда обнаружила секрет воздействия на мужа, причем делает это так, что он отстраняет от себя тех немногих близких ему людей, которых он сам выбрал…», «…сердце у нее гордое, нервное, холодное, быть может, несколько легкомысленное в своих решениях…» – так Александр Михайлович Тургенев[5], успевший за свою долгую жизнь послужить пяти царям (Екатерине II, Павлу I, Александру I, Николаю I, Александру II), охарактеризовал первую жену царевича Павла.

Английский посланник Гаррис писал о великой княгине: «Эта молодая принцесса была горда и решительна, и в течение ее жизни наверное возникла бы борьба между свекровью и невесткой». Гаррис оказался пророком – борьба действительно началась. В конце 1774 года отношения свекрови и невестки совершили поворот: от любви до ненависти один шаг, к тому же подозрительно быстро пройденный.

Великая княгиня Наталья Алексеевна была особой ветреной и легкомысленной. Судя по ее письмам к родным и записям церемониальных журналов, ее дни проходили во всевозможных увеселениях и развлечениях – балах, маскарадах, играх, охоте, «стрелянии тетеревей на чучелы», катании «в шлюпках по Неве-реке», прогулках на санях. При этом Наталья Алексеевна отличалась непомерным честолюбием, амбициозностью и тщеславием. Гостью из Гессена не устраивало положение ее мужа, и она всячески поощряла амбиции Павла. В раскладе политических сил при екатерининском дворе отныне появилась «партия наследника», в которой первую скрипку играла невестка императрицы.

Екатерина не скрывала своего недовольства поведением невестки. Не нравились императрице и нежелание гессенской принцессы учиться русскому языку и ее безмерное мотовство. Особенно беспокоило государыню отсутствие у великокняжеской четы детей. На протяжении 1774-го и первой половины 1775 года у супруги наследника не наблюдалось ни малейших признаков беременности. «О моем состоянии нельзя сказать ни “да”, ни “нет”, – сообщала Наталья Алексеевна в письме к матери от 1 февраля 1774 года. – Здесь думают, что “да”, потому что хотят этого. Я же боюсь, что “нет”, но веду себя как будто “да”».

Императрицу весьма тревожило состояние здоровья невестки. Так, в письме барону Гримму в феврале 1775 года Екатерина сообщает, что опасается чахотки у великой княгини Натальи Алексеевны. И все же основная причина недовольства Екатерины крылась совсем в другом. В это время при дворе завязался новый узел интриг: сближение Австрии и Пруссии с Россией на почве первого раздела Польши (1772) было негативно воспринято Францией и Испанией.

При чем же здесь великая княгиня? Вопрос вполне закономерный, а вот ответ несколько неожиданный. Весьма достоверно известно, что Павел Петрович, увы, не блистал красотой; напротив, его лучший друг – граф Андрей Кириллович Разумовский (сын бывшего гетмана Украины и племянник фаворита Елизаветы Петровны), был не только красив, но обладал блестящими способностями (окончил Страсбургский университет) и вдобавок успел отличиться в одном из знаменитых сражений Русско-турецкой войны – Чесменском. А Наталья Алексеевна с приснопамятной встречи на корабле, доставившем ее в Ревель, находилась под большим влиянием Андрея Разумовского. Отношения великой княгини и Разумовского стали предметом сплетен и пересудов великосветского петербургского общества.

Встречаться любовникам было просто: граф Разумовский был не только ближайшим другом Павла, но и камергером «малого двора», т. е. особой, наиболее приближенной к супругам по придворной должности. Разумовский, пользуясь расположением цесаревича, не только ежедневно бывал у Натальи Алексеевны в апартаментах, но даже по просьбе самого Павла Петровича поселился в его дворце. Иностранные послы в сообщениях своим правительствам открыто пишут о связи жены наследника престола с его близким другом. Именно Разумовский, не устоявший перед франко-испанским золотом, вовлек в политику Наталью Алексеевну, а далее совсем просто – где Наталья, там и Павел. Более того, поговаривали даже, что Наталья намерена взять пример со свекрови и совершить новый государственный переворот, благо есть с кого брать пример.

В отличие от сына, Екатерина излишней доверчивостью не страдала и, получив столь компрометирующие сведения, вызвала сына и попыталась открыть ему глаза на непозволительно тесные отношения между его лучшим другом Разумовским и женой. Ожидаемых результатов это не принесло.

Павел вышел от матери в угнетенном настроении, которое он пытался поначалу скрыть от супруги. Но Наталья Алексеевна вынудила его объяснить причину неожиданной перемены настроения. Далее была разыграна классическая сцена, известная во все времена и не только театральным актрисам: великая княгиня довольно талантливо и с большим чувством изобразила оболганную невинность. Слезы, уверения в любви и преданности, доводы, что сказанное императрицей преследовало цель поссорить мужа с женой, убедили Павла в полной невиновности супруги. Павел легко поверил жене, тем более что его отношения с матерью никогда не отличались теплотой; взаимная неприязнь Екатерины и молодых супругов только усилилась. Противостояние молодой великой княгини и императрицы принимало все более острые формы, но развязка наступила неожиданно.

27 августа 1775 года после совместного посещения Екатериной и Натальей Троице-Сергиевой лавры императрица пишет барону Мельхиору Гримму: «Моления наши услышаны: великая княгиня беременна и здоровье ее, кажется, укрепилось». Узнав о беременности невестки, Екатерина II активно готовилась к рождению долгожданного внука. Императрица собиралась пригласить в качестве крестных своих соратников по первому разделу Польши – прусского короля Фридриха II и австрийскую императрицу Марию Терезию. Официальные прошения к монархам предполагалось отправить сразу же после родов.

В конце 1775 года находившийся в Москве царский двор перебрался в северную столицу. С марта великая княгиня не покидала внутренних покоев дворца и не появлялась на публике. При ней безотлучно находился Павел. В воскресное утро 10 апреля 1776 года, когда вся императорская фамилия находилась в загородной резиденции, Наталья Алексеевна почувствовала приближение родов. Испуганный Павел поспешил в комнату к матери с просьбой скорее прийти к жене, чтобы помочь ей. Екатерина II оставила подробное описание этого дня: «Богу так угодно было. Что делать! Но то сказать могу, что ничего не было проронено, что только человеческий ум и искусство придумать могли к спасению ее. Но тут было стечение различных несчастных обстоятельств, кои казус сей сделали почти единственным в свете».

Императрица в течение пяти дней почти безотлучно находилась при постели великой княгини. К вечеру воскресенья родовые схватки были так сильны, что ожидали разрешения от бремени. Однако этого не произошло. У Натальи Алексеевны были боли, «переменные со сном», затем она «заснула так крепко, что храпела». В тот же день, в воскресенье, как отмечает в своем дневнике Корберон, один из врачей заявил, что «в положении великой княгини он усматривает нечто угрожающее». Однако к этому мнению не прислушались, а медик был осмеян коллегами, хотя сама Наталья Алексеевна, как впоследствии писала императрица, «очень тревожилась» сложившимся положением.

У врачей не было единого мнения о способе лечения и спасения великой княгини. Ситуация не изменилась и на следующий день. Для участия в спасении великой княгини были привлечены медики Крузе и Тоди, чьими советами безуспешно пользовалась повивальная бабка. Тоди предложил использовать акушерские щипцы, но этот способ лечения был отвергнут другими врачами, и 12 апреля повивальная бабка заявила о невозможности что-либо сделать для роженицы. После этого врачи Тоди и Роджерсон настаивали на необходимости хирургического вмешательства и предлагали немедленно приступить к операции по извлечению ребенка для спасения жизни великой княгини, ибо младенец, по предположению врачей, был уже мертв. Однако по неизвестным причинам операция так и не была проведена.

Состояние здоровья великой княгини Екатерина II всячески скрывала. Как следует из дневника Корберона, еще утром 12 апреля императрица уверяла прибывшего в Петербург прусского принца Генриха, что о здоровье Натальи Алексеевны «нет состояния для беспокойства, так как положение ребенка вполне правильно». Но, успокаивая иностранных дипломатов, императрица прекрасно сознавала критическое положение своей невестки. Уже утром 13 апреля Екатерина II написала записку своему статс-секретарю Кузьмину: «Сергей Матвеевич. Дело наше весьма плохо идет, какою дорогою пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времени у себя держи». В этот же день, в среду, хирург Тоди сделал кесарево сечение великой княгине. Однако время было упущено и хирургическое вмешательство ни к чему не привело: у Натальи Алексеевны начался сепсис от разложения умершего младенца. Спасти жизнь несчастной пытались еще два дня.

В ночь на четверг для консультации был приглашен французский медик Моро. Утром 15 апреля к больной прибыл врач прусского принца Генриха, но лекари были уже не в силах помочь умирающей. 14 апреля великая княгиня приобщилась Святых Тайн, а затем была соборована. Церемонию проводил епископ Платон. Вечером следующего дня Наталья Алексеевна «в высочайшем Ея Императорского Величества присутствии» скончалась. Относительно точного времени смерти великой княгини в источниках имеются разночтения. Камер-фурьерский журнал сообщает, что смерть Натальи Алексеевны наступила «пополудни в 5 часов». В «объявлении» о трауре и других официальных документах говорится о смерти великой княгини «в шестом часу пополудни». Корберон со слов графа Разумовского указывает более точное время – без восемнадцати минут пять. Так или иначе, но сразу после смерти императрица в одной карете с цесаревичем выехала в Царское Село, «дабы отдалить его от сего трогательного позорища».

Императрица недолго горевала о потере невестки. Поручив генерал-фельдмаршалу А. М. Голицыну руководить церемонией прощания с усопшей, Екатерина II сразу же принялась подыскивать сыну новую жену. Уже в день смерти Натальи Алексеевны она составила подробную записку о путешествии в Россию принцессы Вюртембергской, предполагаемой супруги наследника. Для этой цели 18 апреля императрица просит «наипоспешнее» приехать в Царское Село фельдмаршала П. А. Румянцева для участия в «верном, нужном и приятном деле». Не желая тянуть с новым браком Павла, императрица, видимо, потребовала объявить и небольшой срок траура по умершей – всего три месяца.

Но Павел (в отличие от матери) был безутешен. Уже в день смерти медики пустили ему кровь, а затем наследник, при котором постоянно находился прусский принц Генрих, несколько дней находился в «невообразимой прострации». 16 апреля Павел сообщал тестю в Гессен, что «пребывал несколько дней» в лихорадке, которая так ослабила его, что он не смог лично подписать это письмо.

Екатерина приказала принести ей шкатулку с бумагами и записками покойной. То, что она прочитала, превзошло все ожидания. Кроме любовной переписки с графом Разумовским, среди писем обнаружился проект денежных займов, сделанных великой княгиней у французского и испанского послов. Екатерина немедленно вызвала сына и показала ему любовные записки умершей жены и Разумовского, исключающие все вопросы о том, кто был истинным отцом неродившегося ребенка. Тем не менее эти документы никогда впоследствии не были найдены и опубликованы, о них известно лишь по отдельным фразам из депеш иностранных дипломатов, что является не слишком убедительным доводом, свидетельствующим о реальности их существования. В то же время нельзя исключить вероятность того, что архив великой княгини Натальи Алексеевны был уничтожен или самой Екатериной II, или кем-то из ее наследников, – Романовы умели хранить династические тайны.

На следующий день, когда Разумовский явился по обыкновению к великому князю, тот молча отвернулся от него. Граф оставался в Петербурге до самого погребения тела великой княгини 26 апреля 1776 года. Примечательно, что Павел не присутствовал ни на панихиде по умершей жене в Царском Селе, ни на ее похоронах, вместо него, как писал французский посланник шевалье де Корберон, на могиле возлюбленной рыдал граф Разумовский. Кстати, он по распоряжению императрицы был выслан из Петербурга сначала в Ревель, затем в малороссийское имение отца – Батурин, а с 1777 года Андрей Разумовский был назначен посланником в Неаполь (это свидетельствует о том, что Екатерина простила ему попытку заговора, Лазурный берег – место ссылки опальных любовников великих княжон, а не революционеров, которых отправляют в более холодные края). В дальнейшем Разумовский стал видным дипломатом, получил титул светлейшего князя, высшие ордена многих государств, построил великолепный особняк в Вене и обманул несметное число мужей.

В ночь на 22 апреля «по полуночи в первом часу» тело великой княгини было переправлено в Александро-Невскую лавру. 23 апреля князь Голицын сообщал: «При продолжении обыкновенных у тела церковных обрядов превеликое народа бывает стечение». Массовое стечение народа на «поклонение» умершей великой княгини можно объяснить распространением среди простого люда различных толков и разговоров о причинах смерти Натальи

Алексеевны. Среди простого народа также ходили толки, что великая княгиня умерла «не своею смертью», а что ее «господа испортили». Корберон свидетельствовал: «Народ горько оплакивает ее и ожесточается. В лавках приходится слышать такие замечания: «Молодые женщины умирают, а старые бабы живут». К князю Орлову пришла толпа мужиков, чтобы узнать, достоверно ли известие о смерти великой княгини. Получив утвердительной ответ, они горько заплакали… В народе ходит молва, что причиною смерти великой княгини является то обстоятельство, что не служили молебнов о ее здравии и что ее лечили доктора, к тому же иностранные. В русском народе держится поверье, что при родах помогать женщине может только женщина, и притом непременно русская. Это убеждение очень неблагоприятно для принца Генриха. Народ утверждает, что во время своего первого путешествия он привез в Москву чуму, а теперешний его приезд ставят в связь с кончиной великой княгини».

Смерть Натальи Алексеевны вызвала различные толки и в обществе. Медицинское заключение, составленное после вскрытия тела на следующий день, называло причиной смерти «искривление стана», не позволившее произвести на свет ребенка естественным путем. Кроме того, «крупный ребенок» был неправильно расположен. Врачи заключили, что умерший в утробе матери младенец инфицировал организм матери, следствием чего и стала гибель 22-летней великой княгини. Но секретарь французского посольства шевалье де Корберон, ссылаясь в дневнике на мнение хирурга и соотечественника Моро, утверждал, что смерть великой княгини наступила из-за неопытности повивальной бабки и невежества придворных врачей. Моро обозвал их «несведущими ослами» и утверждал, что молодую женщину можно было спасти. Слухи связывали кончину Натальи Алексеевны с действиями повивальной бабки, якобы получившей от Екатерины II указания умертвить великую княгиню. Разговоры о насильственной смерти великой княгини вошли в сочинения некоторых западных историков и сохранялись в русском обществе еще долгое время.

Церемония похорон великой княгини отличалась отсутствием подобающих в таких случаях торжественности и театральной пышности. На это обратили внимание и современники. Тот же Корберон заметил: «Я был неприятно поражен отсутствием погребальной пышности: как будто пожалели воздать ей должное по чести, и кажется, что сама смерть не смогла смягчить чувство зависти к ней, зародившейся в сердце лица более сильного».

Сама Екатерина II много писала о смерти невестки, пересказывая в письмах официальное медицинское заключение, подписанное 13 врачами, и объясняла ее смерть врожденной патологией организма (аномалия развития костей таза). Императрица заключала: «Так как дознано, что она не могла иметь живого ребенка или, лучше сказать, не могла совсем родить его, то приходится перестать об этом думать». Некоторые современники, а затем и историки были склонны объяснять поведение императрицы во время родов невестки исключительно политическими соображениями и желанием избавиться от неугодного конкурента. Особо подчеркивалась медлительность врачей, которая якобы и привела к смерти Натальи Алексеевны. Но при этом в расчет не принималось то обстоятельство, что Екатерина II, постоянно находившаяся при невестке, могла впервые столкнуться с такой неординарной ситуацией и элементарно растеряться. Трагическому исходу способствовали и разногласия медиков, долго споривших о способе спасения несчастной роженицы.

Первый брачный союз Романовых с Гессен-Дармштадтским домом закончился трагично. Наталья Алексеевна провела в России всего 3 года. За это время она активно старалась отобрать у своей свекрови, Екатерины Великой, хотя бы часть власти, но в своей затее переоценила свои силы. Поэтому следующую супругу великому князю Екатерина подбирала с учетом прежних ошибок, никаких амбиций, никакого честолюбия – Kche, Kinder, Kirche с поправкой на статус российской великой княгини.

Павел после смерти первой жены и того, что он узнал о ее измене, потерял одновременно веру и в дружбу, и в любовь. Он заболел, стал мрачен и нелюдим. И тогда императрица, как искусный и тонкий политик, разыграла роль заботливой и нежно любящей матери, подыскавшей сыну достойную его партию в лице принцессы Вюртембергской, воспитанной в правилах добропорядочной немецкой жены и хозяйки дома. Эта юная принцесса, миловидная и сентиментальная, воспитанная в духе Руссо, отличалась характером доверчивым и нежным. Ее взгляды на женское образование соответствовали тем, что выражены в «Philosophie des femmes» – стихотворении, занесенном в тетрадь будущей императрицы: «нехорошо, по многим причинам, чтобы женщина приобретала слишком обширные познания. Воспитывать в добрых нравах детей, вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой, блюсти в расходах бережливость – вот в чем должно состоять ее учение и философия».

Жених с невестой встречаются при дворе прусского короля Фридриха II, который принимает наследника русского престола и свою внучатую племянницу с невиданной пышностью, несмотря на свою известную всей Европе природную скупость. Цесаревич покорен королем-рыцарем, покровителем масонов, книги которых, получаемые из Пруссии, он с такой жадностью читал дома в надежде познать истину. Из Берлина он увозит восхищение прусскими порядками и военной дисциплиной и обожаемую красавицу-невесту, отвечающую ему взаимностью.

В 1776 году Павел женился на принцессе Софии Доротее Вюртембергской (в православии Мария Федоровна). Брак действительно оказался счастливым. Екатерина обходилась с молодой четой благосклонно, и между Большим и Малым двором на некоторое время воцарился мир. Но длилось это недолго. Екатерина вновь неспокойна, ей снова видится призрак заговора. Вновь возрождается боязнь конкуренции со стороны Павла. И императрица снова наносит удар, оставив разыгрываемую до этого роль благосклонной свекрови. У молодой четы рождается первенец. В семье царят любовь и согласие. Но испытать родительское счастье наследнику престола и его жене удастся не скоро – только с появлением третьего сына Николая, двадцать лет спустя. Вообще же Мария Федоровна родила Павлу десять детей: Александра (1777–1825), будущего императора Александра I; Константина (1779–1831), цесаревича и великого князя; Николая (1796–1855), будущего императора Николая I; Александру (1783–1801), великую княжну, эрцгерцогиню Австрийскую; Елену (1784–1803), великую княжну, герцогиню Мекленбург-Шверинскую; Марию (1786–1859), великую княжну, герцогиню Саксен-Веймарскую; Екатерину (1788–1819), великую княжну; Ольгу (1792–1795), великую княжну; Анну (1795–1865), великую княжну, супругу нидерландского наследного принца Оранского (с 1840 года короля Виллема II), и Михаила (1798–1849), великого князя.

Первенец Александр, родившийся в 1777 году, и следующий за ним Константин, родившийся в 1779 году, были тотчас отобраны у Малого двора и взяты в Большой, к Екатерине. Когда у Павла родились сыновья, отношения между матерью и сыном снова ухудшились. Екатерина «отомстила», она поступила точно так же, как в свое время Елизавета по отношению к ней. Екатерина хотела передать власть не сыну, а внуку. Но когда Александр вырос, он стал противиться желанию бабки объявить его наследником престола. Он не хотел, чтобы законные права отца были нарушены. Александр говорил, что предпочитает лучше уехать из России, чем надеть корону, принадлежащую отцу. Екатерина требовала от Лагарпа, воспитателя Александра, чтобы он внушал последнему мысль о том, что он должен согласиться на объявление его наследником престола. Но Лагарп отказался влиять на Александра в этом направлении, что и послужило одной из основных причин его удаления из России.

Императрица занималась воспитанием внуков сама, в точности повторив Елизавету, действия которой осудит в написанных десять лет спустя мемуарах. Не тогда ли уже в трезвой голове императрицы начал зарождаться тот план, который убьет отцовские чувства наследника и нарушит мнимую идиллию Большого и Малого дворов. Когда речь идет об игре, где ставкой служит корона Российской империи, мораль не самая выигрышная карта. Мать подыскивает козыри против сына. Одним из них может стать дело царевича Алексея, печально известного сына Петра I, которое императрица тщательно изучает в это время и которое инициировало знаменитый указ преобразователя России о престолонаследии. Павел всерьез опасается, что мать поступит с ним так же, чтобы обезопасить себя, – обвинит его в вымышленном заговоре.

Павел ощутил неуверенность и страх за свою судьбу, услышав от матери предложение отправиться с женой в заграничное путешествие. Подозревая Екатерину в желании лишить его престола и назначить наследником Александра, он долго не давал своего согласия. На отказе от поездки настаивал и Никита Панин, имевший в глазах Павла неоспоримый авторитет, с которым наследник семейства поддерживал весьма оживленную переписку.

Императрице, тем не менее, удалось отправить Павла и его супругу путешествовать. В 1781–1782 годах супруги совершили вояж по Европе. Со времени восшествия на престол Людовика ХVI коронованные персоны и другие знатные особы вменяли себе, так сказать, в обязанность путешествовать во Францию. Эрцгерцог Максимилиан в начале 1775 года прибыл во Францию под именем графа Бургавского. Герцог Остготландский, брат покойного шведского короля, побывал во Франции и других государствах под именем графа Эланда. Император Священной Римской империи Иосиф II, обозревая европейские державы под именем графа Фалкенштейна, также посетил Францию. И его императорское высочество наследник Российской империи великий князь Павел Петрович с супругой своей великой княгиней Mapиeй Федоровной, путешествуя по Европе под именем графа и графини Северных, в мае 1782 года прибыли в Париж.

В первый же день Павел инкогнито присутствовал на торжественной мессе и видел процессию кавалеров ордена Святого Духа. Он был очарован великолепием Версаля. Представляясь королю, он сумел сказать любезные слова, не теряя достоинства, на что застенчивый Людовик XVI отвечал не слишком складно. Мария Антуанетта была в восторге от визитов Павла и его жены. Их развлекали пирами и балами каждый день граф д’Артуа и граф Прованский. Ни Павел, ни эти графы не предвидели, что они встретятся при совершенно иных обстоятельствах: принц Конде, граф д’Артуа и граф Прованский спустя несколько лет бежали от огня революции и нашли убежище в России, получив материальную омощь и покровительство у Павла Петровича.

Цесаревич удивлял парижан знанием французского языка и французской культуры. Гримм рассказывал, что, посещая мастерские художников, русский принц обнаружил тонкий вкус и немалые знания. Он осмотрел Академию, музеи, библиотеки и всевозможные учреждения, всем интересуясь. Бомарше читал ему еще не напечатанную тогда «Свадьбу Фигаро». Поэты подносили ему груды мадригалов и од. И вот в разгар этих торжеств и успехов Павел неожиданно получил от Екатерины грозное письмо. Оказывается, была перехвачена переписка наперсника Павла князя Куракина с Бибиковым, который в своей корреспонденции отзывался неуважительно о Екатерине и ее фаворитах. Слухи о неладах императрицы с наследником дошли до Людовика XVI, и король однажды спросил Павла, имеются ли в его свите люди, на которых тот мог бы вполне положиться. На это Павел ответил с присущей ему выразительностью: «Ах, я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился хотя бы самый маленький пудель, ко мне привязанный: мать моя велела бы бросить его в воду, прежде чем мы оставили бы Париж».

Европейские дворы встречали Павла с таким почетом, какого он не знал у себя в России. Это льстило ему и волновало его честолюбивое сердце. А между тем в Европе многие сознавали, как двусмысленно положение великого князя. В придворном Венском театре предполагалось поставить «Гамлета», но актер Брокман отказался играть, сказав, что, по его мнению, трудно ставить на сцене «Гамлета», когда двойник датского принца будет смотреть спектакль из королевской ложи. Император Иосиф был в восторге от проницательности актера, и представление шекспировской трагедии не состоялось.

Великий герцог Леопольд, сопровождавший Павла в поездке из Австрии во Флоренцию, писал своему брату императору Австрии Иосифу II: «Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен желанием добра. Мне кажется, что с ним следует поступать откровенно, прямо и честно, чтобы не сделать его недоверчивым и подозрительным. Я думаю, что он будет очень деятелен; в его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень твердым и решительным, когда становится на чем-нибудь, и, конечно, он не принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было управлять собою. Вообще, он, кажется, не особенно жалует иностранцев и будет строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных правил и точности. В разговоре своем он ни разу и ни в чем не касался своего положения и императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности. Только упоминая о планах императрицы относительно увеличения русских владений на счет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а напротив, ослабляя еще более государство. Я убежден, что в этом отношении он говорил со мной искренно».

Во время путешествия Павел открыто критиковал политику матери, о чем ей вскоре стало известно. Екатерину это не обрадовало. Она удалила сына, что называется, «с глаз долой».

«Гатчинский затворник»

По возвращении великокняжеской четы в Россию императрица подарила им Павловск и мызу Гатчина, куда отныне переместился Малый двор. Гатчина и Павловск – резиденции великокняжеской четы – сохранились до наших дней и остались, несмотря на перестройки, памятниками эпохи Павла. В Павловске преобладал вкус Марии Федоровны, в Гатчине – Павла.

Великий князь отправился из Санкт-Петербурга в Гатчину – не то в ссылку, не то в изгнание. Больше он был не опасен. Наступает тринадцатилетний «гатчинский» период жизни Павла. Здесь окончательно созрели политические идеи будущего императора, здесь он создал свой собственный своеобразный и мрачный быт. Эти годы сформировали характер Павла. Изредка Екатерина вызывала сына в столицу для участия в подписании дипломатических документов, чтобы еще раз унизить его в присутствии окружающих. «Положение Павла, – указывал свидетель всех этих событий Платонов, – становилось хуже год от года. Удаленный от всяких дел, видя постоянную неприязнь и обиды от матери, Павел уединился со своей семьей в Гатчине и Павловске – имениях, подаренных ему Екатериной. Он жил там тихой семейной жизнью…» Запертый в Гатчине, он был полностью лишен доступа даже к самым незначительным государственным делам и без устали муштровал на плацу свои полки – единственное, чем он мог по-настоящему управлять. Павел, унаследовавший от отца страсть в военном деле ко всему прусскому, создал свою небольшую армию, проводя бесконечные маневры и парады.

Были прочитаны все книги, которые можно было достать. Особенно увлекали его исторические трактаты и романы о временах европейского рыцарства. Наследник и сам иногда был не прочь поиграть в средневековье. Забава тем более простительная‚ что при материнском дворе в моде были совсем другие игры. Каждый новый фаворит стремился перещеголять предшественника в просвещенном изысканном цинизме. Наследнику оставалось одно – ждать. Не желание власти, а постоянный страх смерти от руки убийц, нанятых матерью, вот что мучило Павла. Кто знает, может быть, в Петербурге императрица ничуть не меньше опасалась дворцового переворота? И может быть, желала смерти своему сыну…

До 42 лет Павел прожил на двусмысленном положении законного наследника престола, без надежды получить когда-нибудь этот престол на законном основании. Сначала на его пути стояла мать, потом сын, которого она хотела сделать императором. Ложное, двусмысленное положение, если оно продолжается слишком долго, любого человека может лишить душевного равновесия. А ведь Павел I в таком положении находился с юности и сознавал его двусмысленность. Все изменила только внезапная смерть Екатерины.

Смерть Екатерины Великой. Новое царствование

Ночь с 5 на 6 ноября 1796 года в Санкт-Петербурге выдалась неспокойной. В 9 часов вечера великая императрица Екатерина II скончалась. Смерть ее была скоропостижной. Все произошло так неожиданно, что она не успела сделать никаких распоряжений о наследнике. По петровскому закону о престолонаследии император имел право назначать наследника по своему желанию. Желание Екатерины на сей счет‚ хотя и негласное‚ было давно известно: она хотела видеть на троне своего внука

Александра. Но, во-первых‚ не смогли (или не захотели) найти официального завещания‚ составленного в его пользу. Во-вторых‚ 15-летний Александр сам не высказывал активного желания царствовать. И в-третьих‚ у императрицы был законный сын‚ отец великого князя Александра‚ великий князь Павел Петрович‚ чье имя уже с утра не сходило с уст придворных.

Павел приехал в Зимний среди ночи в сопровождении сотни солдат гатчинского полка и сразу же прошел в спальню к матери‚ чтобы убедиться в том‚ что она действительно умерла. Его вступление во дворец походило на штурм. Расставленные повсюду караулы в немецких мундирах вызывали шок у придворных‚ привыкших к изящной роскоши последних лет екатерининского двора.

Наследник престола приказал опечатать все документы в покоях матушки. Говорят, что среди прочих бумаг, хранящихся в кабинете покойной, было завещание самой императрицы, в котором российский трон передавался не сыну, а внуку. Павел Петрович отправил роковой конверт в камин. Этот решительный жест был весьма символичен: в огне сгорела не только последняя воля Екатерины, огонь поглотил екатерининскую эпоху с ее порядками и устоями.

На площади под окнами дворца было заметно оживление. Горожане печалились о кончине «матушки-государыни»‚ однако шумно выражали свою радость‚ узнав, что царем станет Павел. То же было слышно и в солдатских казармах. Только в придворной среде было совсем не весело. По свидетельству графини Головиной‚ многие, узнав о смерти Екатерины и восшествии ее сына на трон, без устали повторяли: «Пришел конец всему: и ей‚ и нашему благополучию». 7 ноября 1796 года «золотой век российского дворянства» действительно закончился.

Перемены в жизни государства начались почти сразу же. Придворных немедленно привели к присяге. Спустя два дня присягают войска и население. Маленький курносый гатчинский полковник наконец-то достиг желанной цели – стал российским монархом.

Павел восстановил честь отца. Перед похоронами матери в Петропавловский собор из Александро-Невской лавры переносят его прах, над которым сын совершает своеобразный обряд коронации. 5 апреля 1797 года пересматривается закон о престолонаследии, положивший конец женскому правлению. Отныне трон может занимать только старший по мужской линии потомок правящего императора, а четко оговоренные условия должны быть надежной гарантией против ужаса дворцовых переворотов. Этим законом была наконец закрыта роковая брешь‚ пробитая петровским указом 1722 года. Отныне наследование престола приобретало четкий юридический характер‚ и никакая Екатерина или Анна не могли уже претендовать на него самочинно. Значение этого закона было столь велико‚ что Ключевский‚ к примеру‚ назвал его «первым положительным основным законом в нашем законодательстве»‚ ведь он, укрепляя самодержавие как институт власти‚ ограничивал произвол и амбиции отдельных личностей, служил своеобразной профилактикой возможных переворотов и заговоров.