У женщин грехов не бывает! Крицкая Ирина

28

Что бы я делала со своими нервами, если бы не вода. Я пошла купаться, я знала, меня успокоит только море. Я отправилась на пляж, по ручьям, по мокрым дорожкам.

Дагестанские братья катались с горок в детском бассейне. Группа умненьких девушек занималась степ-аэробикой. Они тянули вперед ручки, делали глубокие наклоны, и круглые попки откровенно оттопыривались. В гриль-баре черный повар разводил огонь. Продавец экскурсий заснул у стенда с рекламой иерусалимских маршрутов. Все натянули халаты и кучковались на синем понтоне. Ветер покачивал конструкцию, иногда довольно сильно, что приводило народишко в бурный восторг. Над водой по всему Красному морю разносился перегарчик. Люди узнавали друг друга и смущенно улыбались, припоминая вчерашнее.

У квадратной проруби на пирсе дети кормили рыбок. «Рыбок кормить запрещено» висело предупреждение, но дети кормили. Отсюда ныряли дайверы. Пара юных молодоженов готовилась к погружению. Невеста хлопала ресницами, доверчивая, глазастенькая. Инструктор вешал ей баллоны, на вид они были раза в два тяжелее ее собственного веса.

– Не бойся, – уговаривал ее жених. – Я первый иду – ты за мной.

Тетка в леопардовом купальнике уселась в лодочку с прозрачным дном.

– Утопите невесту! – она сказала.

И все ждали – перевесят баллоны или не перевесят.

Жених не успел договорить: «Держись за…», а невеста пошла, пошла, пошла спинкой – и накрылась ее семейная жизнь. Я улыбнулась. Мне почему-то стало приятно. Я чуть вслух не засмеялась. Все понятно, думаю, как встретишь Новый год – так его и проведешь.

У меня вообще не было никакого медового месяца. Мне было девятнадцать, у меня была сессия и пятый месяц. Я пришла в церковь договориться о венчании. Мне показали дверь, в стороне от главного входа, и сказали: «Отец Владимир там». Я вошла.

Никогда не заходила в церковь с этой стороны. Я не знала, что это за темный коридорчик и что за комната, большая, с витражами в купол. Иконы, полог, стол, чайник, просфоры… И вдруг появился священник и побежал на меня. Взял за плечи и выставил из этой комнаты. Он улыбался, странно, насмешливо улыбался.

– Нельзя! – сказал. – Женщинам нельзя в алтарь.

Отец Владимир назначил день и попрощался, и даже улыбнулся, а я все равно заревела, как только вышла из храма. Беременная девочка, с ребенком в животе, расплакалась у церкви, понять не могла: почему нельзя, что ж во мне поганого такого?

Утром после венчания я проснулась на съемной даче. Слышу – машина отъехала. Потом заскрипели ступеньки. Это мои подружки на цыпочках спускаются. Анечка тогда удивилась: «А где муж?».

– На войну поскакал, – я ей сказала.

– Что? – она не поняла.

– Конференция у него, – объясняю. – Международная конференция «Методы повышения конкурентоспособности промышленных предприятий в условиях нового российского рынка». Понятно?

– Ах, ну конечно, – девушки закивали. – Понятно. Чего ж тут непонятного.

А у Леры медовый месяц был, конечно. Лера взрослый мальчик, в тридцать лет он женился третий раз. И устроил себе медовый месяц, правда, по ускоренной программе. Одна неделя в отеле в Сочи. Отель министерский. Красивая девочка, на десять лет младше. И тихая, и нежная, и документы на выезд готовы, и билеты уже лежат. А Лерочка ласковый, Лерочка страстный, и все ему в женщине интересно, и точечки, и дырочки, и сисечки, и пяточки, и животик. Из номера не выходили, обедать забывали… Класс. Обзавидоваться можно.

А потом, в Ашдоде, Лерочка очутился в одной квартире с тещей. Стилистика немножко поменялась. Пришлось орать на тестя: «В эту дверь надо стучать! Ты понял? Иначе будешь стоять и смотреть, как я ебу твою дочку!».

Теща разжигала страсти, до утра Лерочку ждала, визжала дочке: «Он тебе изменяет!». Затейница была: любила драки за пульт от телевизора, за полку в холодильнике, кондюк с центральным управлением – тоже повод веселиться. А Лера счастья своего не понял – выпихнул ее в отдельную квартиру. Разъехались – и тишина. И уже не надо прикрывать ладошкой губы, и никаких препятствий на пути к телу, и никаких военных действий. Спальня лишняя освободилась. Лера повесил там свой телевизор, а потом притащил туда свой ноутбук.

Невесту вытащили. Сняли кислород. Она рвала на себе костюм. Кулачком грозила. Рот открывала, как рыбка, но вслух ничего не сказала. А все и так видели, на милой мордашке было написано: весной развод, и нечего тянуть.

– Подожди! Подожди! – кричал жених.

Он не мог за ней кинуться, так и стоял с баллонами и в ластах.

И почему-то вдруг мне сообщил: «Мы познакомились в контр-страйке. Оказалось, она живет в соседнем доме».

Водичка была балдежная. Только сначала надо было выбраться подальше от понтона. Тетка в леопардовом купальнике повернула суденышко в мою сторону и как закричит:

– А от моей приятельницы муж ушел! Вот так вот! – Это она мне таким тоном, как будто я этого мужа уводила. – Нашел себе бабу молодую… По компьютеру… И двадцать лет жизни коту под хвост!

Я поплыла от нее подальше – на всякий случай. Рыбки маленькие живот щекотали. Я не уею нырять, позор, но мне и сверху было видно, какие там проплывают экземпляры.

Из воды торчали трубки. Одна из них следовала за мной. Пловец снял маску и выплюнул воду. Это был тот самый импозантный месье.

– Доброе утро… Как спалось? Ураган не слышали?

– Нет… – говорю, – не слышали.

– О! А я смотрел. Всю ночь. Вспышки молний. Горы дрожали. Вы представьте, вот эти махины – шаг вперед – шаг назад…

Я за язык его не дергала, он сам. Я отгребала, он догонял и выкладывал мне сокровенное:

– …мы занимались сексом через вебку… О! Меня страшно заводило! Со мной такого никогда еще не было… А мне, уж поверьте, деточка, есть с чем сравнить… Но потом… мы сами все испортили. Привязались слишком сильно. Где вирт? Где реал? Все перепуталось. Я стал ревновать ее к мужу… Как я мучался! …

Я повернула к берегу. Я догадалась, почему все считают возможным рассказывать мне про свои виртуальные штучки. Потому что Анечка накануне в баре сплотила компанию, организовала темку.

Я уплыла в сторонку от этого маньяка. Думала, сейчас начнет рассказывать мне, как он плакал. Меня бесит мужское нытье. Эта их добровольная кастрация меня раздражает. Вечно они придумают себе какую-то «несудьбу» и хнычут потом в первые встречные сиськи.

– Как я плакал! – Месье не отставал, активно работая ластами. – Захотелось, чтоб она была рядом…

– Фигня! – я на него прикрикнула. – Вы не плакали! Вы праздно психовали. На досуге…

– Нет! Я любил эту женщину!.. – Дяденька завис, видимо, предавшись воспоминаниям.

И я от него мотанула. Упрыгала по волнам, не оглядываясь. Я хотела отдохнуть. И чтобы музыка с пляжа издалека, издалека. Пусть все будет, как в старом пластилиновом мультфильме, медленно и без звука.

Самолеты нежно-нежно, тихо-тихо пролетали мимо, в Каир, Шарм не принимал. Я загребала на Восток. Держала курс на красные горы. Мне очень интересны были именно эти горы. За ними начиналась пустыня. И в этом мои воспаленные мозги увидели что-то магическое. Такой квест, который мне никогда не пройти.

Я представляла, как Лерочка чешет по горячим пескам. Вытирает потное лицо: «Ох, что ж так душно-то! Сил нет!». И Шимшон за ним семенит, и Ашот ведет за собой пленных хохлушек. Им кричат: «Не растягиваться!». А они растягиваются и растягиваются.

Когда евреи выходили из пустыни, там была половина таких, как Лерочка. Поэтому так у них все и затянулось. Через каждые три километра пикничок, шашлычок, косячок… Товарищи подтягиваются. А зачем куда-то идти? Нам и тут неплохо. Посидели и названивают своему таксисту: «Нас, как обычно!».

А где-то впереди под знаменем командует колоннами мой муж – специально приглашенный координатор международных проектов. Он смотрит, чтобы никто не отвлекался на золотых тельцов, не ныкал манну небесную. Он следит по навигатору, куда рулить, проводит совещания, идет с докладом к Моисею и сильными ногами, как у римских легионеров, упирается в песок, толкая застрявшие машины.

Я ему звоню, звоню из России: «Ну че, есть у вас там в пустыне зайцы?». А он мне отвечает: «Повиси, повиси, у меня переговоры с фараонами». Я жду и думаю: «Это что же мне, сорок лет, что ли, висеть?». «Есть зайцы?» – я кричу. А он мне отвечает: «Зайцев нету. Но следооооов…»

Меня остановил спасательный катер: «Кам бэк, леди, кам бэк». Я развернулась. Ветерок набегал, но мне это было очень кстати. Лежу на воде и качаюсь. Нехолодно мне и нежарко. Мне вообще никак.

29

Мой телефон отвечал на арабском – вне зоны. Лера слушал и курил у себя на кухне. Его сто раз просили в доме не курить, но он курил. На столе был накрыт завтрак. Яичница, колбаска, лимон порезан к чаю. Все было на тарелочке, на его законном месте. Лицом к двери Лерочка сидеть любит. Тосты были горячими, сыр плавился, но есть не хотелось.

Цветами запахло. Жена сидела перед гладильной доской. Включила телек и утюжила белье. Ножонки крепкие в белых носочках расставила и утюжит, брызгает на простыни водой с жасмином. «Ей надо памятник поставить», – Лерочка подумал. После каждой бабы он обещает памятник жене. Если бы он их ставил, у него бы Пантеон был, а не квартира.

Он пошел в душ, включил воду похолоднее. Проверил свое любимое местечко – ноль эмоций. Телефон свой услышал и выскочил к трубке голый и мокрый.

– А почему ты дома? – Шимшон спросил.

– По хую! – сорвалось.

Лера завернул в полотенце свою уставшую задницу и позвонил таксисту.

– Все отменяется, – сказал.

И подумал свою любимую мысль: «На хер я ей нужен, старый больной еврей».

Он вышел в Сеть, а там висело сообщение: «Послушай, Лерочка. Котик. Как она тебя называет?». Лера только увидел – и сразу побежал на кухню, забрал свою яичницу, тостами захрустел и дальше читал: «Если ты не в курсе, напоминаю – у нас двое детей. Своими провокациями ты подвергаешь их опасности и разрушаешь нашу семью. Говорю тебе по-хорошему: оставь мою жену в покое, мудак».

У Леры ручки зачесались: «Это кто еще мудак?!». И сразу возбуждение, резкое, настойчивое, суетливое. Сначала щеки покраснели, потом в груди все задышало, и вниз волна горячая, и срочно, резко выебать кого-нибудь Лера захотел.

Под дверью загудел пылесос. Жена вошла, окно открыла. Собрала засохшие чашки и мятые пачки от сигарет.

– Дышать нечем, – она сказала.

Лера дернул пояс на ее халате:

– Не ругайся…

– Что грустный? – Она погладила его толстые щеки и засмеялась: – Небось баба какая-нибудь обломала?

– Какая баба?.. – Он уложил ее на кровать, подмял под себя, носом в шейку уткнулся. – Меня обломала?… Какая-то баба?… Ты меня с кем-то путаешь… Пусечка… Я тебе сейчас покажу «баба обломала»…

Он нашарил пульт от телека. «Ирочка моя всегда звук выключала», – подумал. Женку придавил и шептал:

– Никто мне не нужен… Никто мне не нужен… кроме тебя… Сучечка моя любимая…

«Сучечка» вырвалась. Жена заметила неформат, улыбнулась. Она читала субтитры у Леры за спиной: «… в минувшую ночь выпала годовая норма осадков. Повреждены дороги, отсутствует связь и электричество… из-за разрушений…».

Я знаю, что дальше было. Он сам мне сказал: «Ебал минут двадцать». Я сто раз представляла, как он это делает. Меня возбуждало. Меня заводило. Я хотела смотреть. Я хотела, чтобы ревность прошла по моей коже тонким ножичком. Лера всегда очень счастлив, когда своим теткам вгоняет.

Он закинул женкины ноги к себе на плечи. Носочки белые торчали у него за ушами. Лера спешил, загонял себя в ритм. Женка замлела, зарумянилась под ним и закрыла глаза. А с Лерой нельзя, с Лерой опасно глаза закрывать – убежит без присмотра.

Он остался один в мягком теплом теле. Заскучал. «Мне с тобой хорошо…» – прошептал. Не помогло. Лерочку выбило, и нужно было снова разгоняться.

Вот он и в школе был такой же неусидчивый. «Му-му» не прочитал. На первый урок всегда опаздывал. Мама его не пускала без завтрака. Блинчики ему по утрам пекла, тонкие, с клубничным вареньем.

Лера отвлекся. Стал рассматривать цветочный завиток на обоях, плинтус, пыль в углу, старый чек… Глаза уперлись в монитор. Монитор возбуждал нас обоих. В магазинах электроники мы заводились быстрее, чем в секс-шопе. Он посмотрел в монитор и зажмурился. Меня позвал: «Что ты там делаешь, девочка мояяяяяаааааа… Уже изменяешь мне, сучка? Променяла меня на арабов… А я тебя хочу, хочу тебя, и все… Иди ко мне срочно».

Да, я маньячка! Я услышала. Я услышала Леру. Я тогда всеми своими антенками на Леру была настроена. Я была еще в море, началось, когда он позвал. И сразу поплыла быстрее, кидалась на волну и сверху вниз, с силой толкала себя на берег. В халат завернулась и бегом в номер. Это были мои последние вспышки. Последние взрывы той энергии, которая от Лерочки осталась. Он меня потом спрашивал: «С кем ты трахалась в обед?». «Откуда знаешь?» – я удивилась. «Я чувствую, – он сказал. – Говори правду, маленькая, меня невозможно обмануть». «С тобой!» – я сказала. Не знаю, наверное, он не поверил.

Я закрылась в ванной, включила теплый душ, глаза закрыла и тоже позвала, сильно, сильно позвала: «Лераааааааааааааааааааааааа!».

И у него запрыгали перед глазами мои словечки, мои картинки: «Еби ее, еби, я хочу смотреть… давай я тебе язычком помогу». Он взял подушку, жене под спинку пристроил и шевелил губами, мне отвечал: «Давай, девочка, давай помоги мне своими пальчиками, покажи мне свою писечку…». Я взяла с полки самый длинный тюбик и говорю ему: «Ну, хватит! Сколько можно ее трахать? Мне вгоняй…».

Я повернулась спинкой под струю. Лера зажмурился, схватился сильнее за толстые женкины коленки и рычал про себя: «А ну-ка быстро отвечай, кто ты?».

Я медленно садилась на пластик. Лерочке отвечала: «Я твоя шалава! Твоя сучка. Твоя блядь. Твоя шлюха». Он сильнее вгонял: «Моя-а-а… Только моя. Никому не отдам… Никому… Даже мужу». «Даже мужу» Лерочку особенно возбуждало.

Женка кончала мирно, спокойно, с легким стоном, без надрыва, без криков, без слез, без истерик, глубоко и сосредоточенно. Так кончают все девочки с чистой совестью. Потянулась и, довольная, Лерочку ждала.

А я так не могу! Я не могу! У меня не получается. Я не могу кончать на спине! Я чувствую себя обязанной кончить, когда надо мной серьезно работают, и поэтому не кончаю. Мне муж сказал, это потому что я не умею отдаваться до конца. Ему виднее, не умею, наверно, правда. И ладно! Сто лет мне не надо кончать на спине. Мне вообще теперь по фигу секс.

А Лерочкина теплушка млела, спинку ему гладила. Он вздохнул: «Она у меня на сексе не повернутая», – и повернул ее на живот, помогал себе рукой и наши словечки крутил в голове. «Давай свои губы… все, все все забери, зайка… Как я тебя хочу… Один Бог видит, Ирочка! Как я тебя хочу…»

Я выключила воду. Сидела на коленках. Так горько стало, как будто меня утопили. А Лера ничего… Подобрел после оргазма. Упал на постель, мокрый и липкий. Женку погладил и все рассказать захотел. Про Ирочку-суку, которая осталась у арабов.

– Ночью замерз… – Он усмехнулся: – Зима приснилась.

Жена его поцеловала. Вспомнила – скоро праздник бар мицва, младшему тринадцать лет.

– Где будем отмечать? – она спросила.

Лера думал недолго, секунды три.

– Тут ресторанчик есть… Китайский… – И бровь наверх. – Я договорюсь.

30

Три дня не было связи, и я жила, как растение, – плаваю и сплю. Я сидела в воде до посинения, изматывала себя, чтобы упасть в постель мертвой и ни о чем не думать. А когда загорела, решила немножко развлечься с отельным фотографом. Он был турок, поэтому я согласилась на сессию.

Это было вечером. Дождь прошел, ветер стих, солнце уже село, на улице включили фонари. Народ гулял по барам, гудел под местный клубнячок. И какой-то Тагил закричал со столика:

– Связь! Связь дали!

А мы снимались у водопада. Брызги там считались спецэффектом. Я скинула майку – турок навел объектив, это меня отвлекало. Я не сразу услышала, как мой телефон зазвенел эсэмэски. Я открывала входящие. Сначала смеялась, читала сразу по два, одно от Леры, другое от мужа. Так… ерунда, пьяные проклятья.

– Россия! Израиль! Вместе! Ба-бах! – Сначала меня смешили все эти мужские упреки, которые прилетели ко мне с опозданием на два дня.

Это от мужа: «Ну что, шалава, в Израиле ебут лучше?». А это от Леры: «Ну что, сука, в Египте ебут лучше?».

Они почти дословно повторяли друг друга. «Как я тебя ждал, а ты променяла меня на арабов», «Как я тебя любил, а ты променяла меня на еврея», «Я тебе верил, а ты всю жизнь мне врала», «Я думал только о тебе, а ты меня обманула…»

– Они что там, вместе, что ли, пьют? – турок ложился на газон, подбирал новый ракурс.

– «У меня после тебя ни на одну бабу не вставал…»

– Это от кого?

– Не знаю… От Леры, наверно?.. – Я проверила номер: – Нет! От мужа. Ну надо же…

Я повернулась спиной в кадр, турок увидел синяки и покачал головой.

– Хочешь, уберу потом? В фотошопе?

– Не надо… – Я поднимала руки повыше, чтоб талию было видно. – Пусть. Это у нас такое русское секси.

– Почему ты ему изменила? – он спросил.

– Ты что! – Я обиделась даже. – Я не изменяла! – говорю и живот втягиваю. – Смотри, чтоб я худенькая была. А то меня из дома выгонят.

Когда я не вышла на связь, и Лера, и муж мой пили водку в сауне у Ашота. Да, оба в сауне и оба у Ашота. В каждом городе есть свой Ашот и сауна при нем. У бассейна строились проститутки, девочки ждали, кого выберут. Но настроение было не то. Они махнули девкам, чтоб уходили. Оттуда, из сауны, муж мне отправил: «Радуйся, сука, сгубила ты мою жизнь!». Лера, конечно, уточнился: «Молодец, девочка, ты сделала меня импотентом за эти дни».

Фотограф навел ближний план. Затвор щелкал быстро, турок ловил глаза, в тот момент, когда я читала последнее, утреннее, трезвое, эсэмэс от мужа: «Твоя Анечка сдала тебя с потрохами. Я знаю, ты тогда была в Ашдоде. А я почти поверил, что это был только вирт. Ты опять наврала мне. Все, это развод».

Муж все знает, это я поняла. А на что я надеялась? Что он не полезет в мою почту? Или не станет читать мои чаты? Мне кажется, я специально оставила ему свой комп. Я хотела… Да! Я хотела, чтобы муж все узнал.

У меня спина замерзла. Я легла на траву, а затвор щелкал и щелкал. Этот турок хорошо работал, не просил улыбаться. Он сделал мои лучшие фото, но я их не люблю.

Я начала задыхаться, мне было так больно где-то под ребрами, как будто меня зажали дверью. Я дергалась от звяканья, с которым приходили sms.

Лера увидел, что я снова в Сети, и начал опять: «Хорошо тебе с арабами, девочка моя?». Я скинула ему: «Все! У меня развод! Не ори на меня! Ты доволен теперь?». Он решил успокоить: «Не волнуйся, маленькая. Какой развод? Это блеф. Он что, больной, у тебя двое детей, и все потерять». Но муж до этого сообщил: «Дети останутся со мной, не будем мешать твоей ебле».

Я читала все это на бегу, не глядя под ноги. И мне казалось, что все люстры этого зала падают на мою голову.

У бара я сбила тетку. На ней было жуткое платье с принтом под зебру.

– Ска-ко-ва-я лошадь! – Это она мне еще и говорит.

Я пошла на ресепшен заплатить за обратный билет.

В фойе появилась странная делегация, человек тридцать. Люди, измученные и одичавшие, проходили через звенелку главного входа и сразу разбегались по туалетам. Оттуда они кидались на штурм ресторана. Небритые парни в арафатках рычали: «Едаааааааа!». Это была группа из нашего отеля, застрявшая в горах. Две девушки подбежали ко мне и подобострастно заглянули в глаза.

– Ду ю спик инглиш? – спрашивают.

– Ес, – отвечаю важно, – оф косс.

– Вы русская! – они засмеялись. – Классно! А мы из Иерусалима! С автобуса!

– Дорогу починили? – я спросила, хотя для меня это было уже не важно.

– Починили! – Девчонки сложили руки для молитвы и посмотрели вверх, на бронзовые люстры. – Какое счастье! Мы в отеле!

По Первому каналу начались новости. Все закричали: «Ура! Россия!» – и врубили погромче. Показывали репортаж про автобусы с русскими туристами, которые застряли на перевале между Шармом и Таба. «Двое арабов погибли, среди российских граждан жертв нет, посольство и туроператоры гарантируют… Все необходимые спасательные операции проводятся… Разрушенные перекрытия аэропорта восстановлены… Завтра утром в Россию вылетает первый чартер…» И я решила улететь домой этим ранним рейсом.

– Мне домой надо срочно! – Я вскочила.

Да, я хотела в дом свой с мороза ворваться, младшего своего на руки схватить, и чтобы старший резался в Сети, и чтоб орал из спальни: «Мам! Чайку!», и чтоб машинку стиральную было слышно, и чтоб собаки стучали когтями по паркету, и чтобы муж… не очень…

На диване у плазмы собралась вся компания. На столе лежала тушка копченого осетра. Дагестан решил подкормить девчонок.

– Каспийская осетрина! Сами ловили, сами коптили. Скушай! – Командир отрезал мне плавничок. – Это самое вкусное местечко.

Анечка вытирала салфетками жирные ручки. Боялась испачкать новое платье. Я на нее смотрела и все ждала – сейчас она мне что-нибудь интересное расскажет, но Анечка молчала.

– Сядь… Что ты носишься? – Она взяла меня за руку. – Что ты бесишься?

– Я не могу сидеть!

– Закажем хамам, сходим на массаж…

– Какой хамам? – я на нее заорала. – У меня развод! Что ты мужу моему сказала? Когда успела? Говори!

– Ничего! – Она заревела. – Он сам тебя вычислил!

– Что он знает? – Я хотела схватить ее за плечи и затрясти, как куклу, но не схватила, не смогла схватить свою Анечку, только сжимала пальцы в кулак и орала: – Что он знает? Говори!

– Все! – Она вскочила с дивана. – Он все знает! Давно! Ира! Какая ты счастливая дура! Ты даже не понимаешь, какой у тебя умный муж!

– Не твое дело! – я на нее зарычала.

– А этому еврею ты не нужна! – Анечка так умненько, сквозь слезы улыбнулась. – Не нужна!

– Молчи! – Я сама чуть не заревела. – Молчи! Молчи!

– Ты – дура! – Аня решила добить меня своей правдой. – Ира! Ты что, не понимаешь? Твой Лера – хитрый, осторожный дяденька! Он сидит на своей жопе и ждет, когда ему принесут секс на подносе! Ты ему не нужна!

– Тихо! – Я вздохнула глубоко-глубоко. – Тихо. Успокойся. Я знаю.

– А зачем тогда все? – Анечка села и вытерла слезы. – Объясни!

– Он мне нужен, – я ей сказала. – Лера мне нужен. Понятно?

…Наверно, у меня была температура. Скорее всего. Я не сводила картинку, лица расплывались, и все голоса, все слова стучали как гирьки мне по мозгам. На моем плече блестели серебряные черепушки, и непричесанный человек мне говорил:

– Сердечко мое! Какой развод?! Сейчас соскучится, приедешь – обрадуется, потом потерпишь немножко – и все…

Толстая тетка в платье под зебру грозила коротким толстым пальцем:

– Нет, милочка! Не думай, что тебе все с рук сойдет! – Она широко раскрывала накрашенный рот и глотала воздух. – Ты знаешь, как мужиков замыкает, когда баба изменила?

Дагестанский командир смотрел прямо и говорил одними губами:

– Красивая, слушай меня… Все будет у тебя хорошо и с мужем, и с еврейчиком твоим…

Брюнетка зловеще щурилась и по-змеиному вытягивала язык:

– А знаешь, когда начнется самое страшное?

– Когда? – хлопала ресницами толстушка в сарафане с клубничками.

– Самое страшное – не суд, не скандалы, не истерики… Это даже весело. Самое страшное начнется потом. Ты придешь вечером домой – а там ти-ши-на!

Тишина! Раньше я боялась тишины! Я представила снег, и дом свой пустой, и рев истребителей – и опять побежала.

У кассы сидел все тот же араб с липкими глазами и пушистым брюшком. Я положила на прилавок телефон, двадцать евро и упала на диван.

– Ну что? – он улыбнулся. – Как Россия? Как Израиль? Как любовь?

– Все, – я сказала. – Конец любви. Из дома выгоняют.

– Нет. – Он важно надул губы и потер монеткой защитный слой. – Такую никто не выгонит…

Мой телефон звякнул у него в руке. Он передал, и я прочитала: «Ты хоть понимаешь, что ты убила меня, шалава, меня нет, я мертвый».

А что я могла сделать? Что ответить? Я была скручена расстоянием, как смирительной рубашкой. Подскочила к вешалке с детским майками.

– Мне тоже изменила невеста… – сказал араб. – С моим другом…

– Да? – Я дергала майки одну за другой. – И что с ней сделали?

– Ничего… Мы отменили свадьбу.

– Невеста – не в счет, – говорю.

– Почему? – он обиделся. – Мне было больно.

– Потому что нет детей! – Я потрясла майками у него перед носом.

– Да. – Он сложил все в стопочку. – И что ты будешь делать?