Воды любви (сборник) Лорченков Владимир
В Кишиневе Джеймсу Бонду не понравилось.
В городе было грязно, пахло говном, и какие-то идиоты красили все памятники в цвета национального флага Молдавии. Он – знал Джеймс, хорошо изучивший страну, где предстояла операция, – представлял собой трехцветное полотнище с какой-то птицей и сраным буйволом. Зато в Кишиневе Джеймсу понравились женщины. Они ходили нарядные, как самые дешевые лондонские проститутки. А еще албанские – Джеймс, побывавший в Албании с секретным заданием, знал, как выглядят албанские проститутки. Присмотревшись к кишиневским женщинам, Джеймс с радостью и правда узнал многих знакомых лондонских и албанских проституток. Но сейчас ему было не до того. Он доехал на троллейбусе, где его облапала кондуктор, до центра города и пересел на маршрутку, и та понеслась под гору по встречной полосе со скоростью 150 километров в час.…
Джеймс с удивлением глядел на выбоины и трещины кишиневского асфальта. На то, как дети спорят за право просраться прямо посреди песочницы с бродячими собаками. На нищих на главных проспектах… Потрясающая нищета, подумал он. Невероятная грязь, подумал он. Ну прямо Гаити гребанное, подумал он. В это время из-за угла на него выбежала курица с отрубленной головой, и запиской в перьях.
Развернув записку, Джеймс прочитал шифровку.
«… север… полшестого… восемнадцать раз провернешь… сблевани по кругу… в полночь тыква… а крысы на вокзале… когда гребнешь, позови… почему мамалыга сладкая… твоя вторая Лиза».
Сжал зубы, открыл дверь в подъезд, и осторожно сунул ключ в дверь квартиры Лоринкова.
* * *
Джеймсу Бонду понравилось в квартире писателя Лоринкова.
Она очень отличалась от всего остального Кишинева. В ней пахло розами, потому что везде стояли свежие розы, – было чисто, аккуратно, убрано, уютно, и не было проституток, молдаван, трехцветных флагов, и маршруток. Теперь понятно, почему у него на родине репутация изгоя и «белой вороны», подумал Джеймс. Аккуратно повесил зонтик с ядовитой иглой на вешалку, разулся, и прошел в комнату. Там, сидя за ноут-буком, сворачивал и разворачивал окна с порнографией 70—хх годов, плотный мужчина, по всей видимости, Лоринков.
Глядя на постеры фильма «Датские школьницы 1976», Бонд забылся.
– Здоровское порно, – сказал Джеймс, присев рядом.
– Семидесятые, – сказал Лоринков, не отрываясь от экрана.
– Женщины еще носили длинные волосы на голове, – сказал Джеймс.
– Умеренно брили промежность, – сказал Лоринков.
– И у них все было настоящим, – сказал Джеймс.
– Грудь, губы, задница, все было настоящим, – сказал Лоринков.
– Не то, что эти нынешние силиконовые монстры, – сказал Джеймс.
– Не то, что эти извращения нынешнего времени, – сказал Лоринков.
– Раньше как, – сказал он.
– Сверху, снизу, сзади, и спустить на мохнатку, – сказал он.
– И размазать, – сказал Джеймс.
– А то как же, – сказал Лоринков.
– Причем часами, – сказал Джеймс.
– А как выглядели женщины?! – воскликнул Лоринков.
– Господи, да порноактриса 70—хх годов выглядит свежее и красивее звезды кино 2000—х! – восклинул Джеймс Бонд в волнении.
– Нет, ну исключая Скарлет Йохансон и Шарлиз Терон, конечно, – поправился он под осуждающим взглядом Лоринкова.
– Исключая Терон и Йохансон, согласен, – сказал Лоринков.
– Нет ничего лучше порнографии семидесятых годов двадцатого века, – сказали они хором.
Лоринков в волнении вскочил, и пошел на кухню за выпивкой.
Джеймс огляделся. В огромном проеме между кухней и комнатой, на импровизированной барной стойке, стояли виски и ракы, вино и коньяк… Плавала в пузатом аквариуме не менее пузатая рыбка. На стекле было наклеена бумажка с надписью «Рыбка Евдокия». По стенам висели фотографии смеющихся детей, кроткой симпатичной женщины с железным взглядом («а ведь она даст фору Ее Величеству», понял Джеймс), и картины. В углу – десятка три книг, распечатка порнорассказа «Космический трах», скамья и штанга с гантелями. В большой зале мебели, за исключением огромной кровати, не было. Настоящий траходром, подумал с уважением Бонд. Над входом в зал висела табличка «Западно– и восточноевропейским интеллектуалам вход воспрещен».
Вот квартира Настоящего Интеллектуала, подумал Бонд.
– А семья, простите…? – крикнул Джеймс на кухню.
– На море, отдыхают, – крикнул в ответ Лоринков.
Вернулся в комнату с двумя стаканами, снял с подоконника виски, разлил.
– А вы, собственно, кто? – сказал он.
– Бонд, – сказал смущенно агент, вспомнив цель визита.
– Ну, Джеймс, – сказал он.
– Потрясающе, велкам, – сказал Лоринков.
Мужчины выпили. Врукопашную могу и не справиться, подумал Бонд. Хорошая форма Лоринкова стала для него неприятным сюрпризом.
– А что это вы такой… широкий, – сказал он.
– А разве с местными туземцами по-другому можно? – скзаал Лоринков, пожав плечами и потрогав с удовольствием бицепс.
– Верно, – сказал, вспомнив туземцев, сказал Бонд.
– Буду краток, – сказал он.
– Это фраза российского политика Путина, – сказал Лоринков.
– Пардон, – сказал Бонд.
– Не нужно французского, – сказал Лоринков.
– Дерридов этих, – сказал он с брезгливостью.
– Вы тоже их не любите? – сказал Бонд с радостью.
– А кто еще их любит? – сказал Лоринков.
Бонд кивнул. Королеве было бы приятно, подумал он. Способный молодой человек, подумал он. Да и порнорассказы тачает что надо! Жаль…
– Я прибыл Вас убить, – сказал он с огорчением.
– Бывает, – сказал Лоринков.
– А кто заказал, – сказал Лоринков.
– О-о-о, – сказал Бонд.
– Небось, Главного Общества Властителей Нашей Ойкумены? – сказал Лоринков.
– Что? – сказал Бонд.
– Так я ведь в курсе, – сказал Лоринков.
– Откуда.. – сказал Бонд.
– Что про… – сказал Бонд.
– Я по.. – сказал Бонд заплетающимся языком.
– Метопроциклодол, – сказал Лоринков.
– Мышцы немеют от него, – сказал Лоринков.
– А язык ведь тоже мышца! – сказал он.
Бонд, не успев объясниться, упал лицом вниз.
* * *
…очнулся Бонд, глядя в синее небо. Внизу шумели машины. Рядом стояли лыжи, трехлитровая стеклянная банка с чем-то прокисшим, велосипедное колесо, и печатная машинка «Ятрань» без каретки. Балкон, понял Бонд.
– Извините, Джеймс, – сказал Лоринков, сидевший рядышком на стуле.
– На балконе не так слышно, – сказал он виновато.
– Что вы собираетесь сделать? – сказал Бонд с улыбкой.
– Начать читать мне часовую речь о том, как вы раскусили наше ГОВНО, и сумели опередить меня? – сказал он.
– За мной придут миллионы, – сказал он.
– У нас длинные руки, – сказал он.
– Ну? – сказал он.
– Да, – сказал Лоринков.
– Я и правда собрался прочитать вам часовую речь про то, как раскусил ваше общество, и сыграл на опережение, – сказал Лоринков.
– Все злодеи одинаковы, – сказал Бонд.
Улыбнулся, кивнул и начал слушать, осторожно распутывая веревки на руках. Лоринков прокашлялся, отпил коньяку – зря, не стоит смешивать, подумал Бонд, – поставил бутылку на пол, вынул из-под коробки пистолет и выстрелил агенту 007 в лицо. Наступил на подергивающиеся ноги, с отвращение отвернулся, и, не глядя, еще раз выстрелил. Обернулся, лишь когда Бонд затих. Выпил еще, набрал номер.
– Дорогая, – сказал он…
–… Дорогая, – сказал он спустя час после того, как женский голос в трубке умолк.
– Я только что убил Джеймса Бонда, – сказал он.
– Что еще за хрен? – сказал голос с недоумением.
– У меня никогда не было парня по имени Джеймс Бонд, – сказал голос растерянно.
– Но все равно, я ценю… мой ревнивый Отелло, – сказал голос довольно.
– Гос-с-с-поди, это шпион, он собирался меня убить, – сказал Лоринков.
– А, – сказал голос, утратив интерес к трупу на балконе.
– Я надеюсь, в доме будет чисто, милый? – сказал голос.
– Не пей там много, – сказал голос.
Лоринков покачал головой и выпил еще. Снова набрал номер.
– Я убил его, – сказал он, даже не представившись.
– Хорошо, – сказал голос президента Медведева.
– Избавьтесь от трупа и ПОЖАЛУЙСТА… – попросил он.
– Сбавьте обороты, – попросил он.
– Меня и так уже слишком многие просят вас убрать, – сказал он.
– Я бы и сам с удовольствием распорядился вас убрать, – сказал он.
– Уж больно вы настырный мудак, – сказал голос.
– Вас спасает лишь то, что вы единственный русский писатель сейчас, – сказал он.
– Раритет России, – сказал он.
– Ну типа как последний медведь, или оставшийся литр нефти, – сказал он.
– Чудо природы, – сказал он.
– Учтите, я рисковал, слив вам инфо про Бонда, – сказал он.
– Ладно, ладно, – сказал Лоринков.
– Спасибо, – сказал он.
– Служу великой русской культуре, – сказал голос.
– Вольно, – сказал Лоринков.
Отключил связь и задумчиво поглядел на покойного. Прикрыл лицо тряпкой. Насчет тела он не беспокоился. Бродячие собаки в парке растащат труп на кусочки за час, знал Лоринков. Оставалось ждать вечера. Лоринков взял бутылку и вернулся в квартиру, коротать время. До наступления темноты было примерно два часа. Он покопался в дисках и выбрал «Глубокую глотку». Старый добрый, – словно Англия, – фильм, очень соответствовал моменту, знал эстет Лоринков.
Рыбка Евдокия всплыла и стала хватать пузырьки на поверхности воды. Это значило, что поднимается атмосферное давление.
Лоринков подумал, что будет дождь.
Серенький волчок
– А теперь перед нами выступит хор поэтических блядей! – воскликнул молодой человек в очках.
– Но вы особо не заморачивайтесь, это же всего лишь бляди, – сказал он.
– Как говорится, я лучше блядям подавать буду ананасную воду, – сказал он.
– А как там дальше, я уже не помню, – сказал он.
Зал, не обращая внимания на конферансье, гудел.
– Даня, Даня! – крикнул вдруг кто-то из гущи мата, дыма и перегара.
– А телки-то при понятиях? – спросили конферансье.
– Самые, что ни на есть, понятийные, поэтические, – сказал конферансье.
Ушел со сцены. Место его заняли примерно пять-десять – у присутствующих в глазах двоилось, – девушек с нервными лицами и решительными глазами. Они были бы похожи на двадцать шесть бакинских комиссаров, подумал сценарист Лоринков, не будь их на шестнадцать-двадцать меньше, будь они мужчинами, и живи они в Баку. То есть, девчонки ну никак не были похожи на двадцать шесть бакинских комиссаров. Поняв это, Лоринков покачнулся на стуле, и выпил еще водки. Девушки, взявшись за руки, стали нервно говорить по очереди.
– Если сегодня где-то зажегся свет.
– Значит его погасит Путин, – читала одна.
– Он придет, поглядит внимательными глазами палача.
– И погасит свет, – читала она.
– Путин, Путин, Путин.
– Проклятье России как Распутин! – читала она.
– Только без бороды и зовут Володя,
– А не Григорий и с бородою, – читала она.
– О, сколько крови в глазах государственных шлюх,
– Сколько муки в глазах отставных палачей, – читала она.
– То есть пардон, попутала, – сказала она под сочувственное молчание зала.
– Свет погас, мир цепенеет в темноте первобытного ужаса.
– Это Путин пришел и щелкнул выключателем, – читала она.
– Просто сделал щелк и мы все трусливо молчим.
– Пока где-то в Уренгое трахаются с нефтью нефтянники, – читала она.
– А дальше я забыла, – сказала она.
Зал зааплодировал. Крепко нетрезвый Лоринков краем уха уловил обрывки фраз.»… циальная поэзия… ули бы не… ГБ и фонд Сороса… спайка, она в трубах, а матка то совсем друго… завтра в стоке? говорят, один джинс… и лирой музу я успешно возбуждал…». Лоринков глянул на левую руку. Та сильно дрожала. Лоринков увидел, что на его руку глядит какой-то москвич в цветастом чулке на голове. Взял ножик с соседнего стола – на своем ему резать было нечего, – и пришпилил ходуном ходившую руку. Выпрямил спину. Раздул ноздри.
«Перфоманс, перфоманс, в рот», зашептались в зале.
Заговорила следующая девушка:
– Я проснулась, причесалась, поссала, – сказала она.
– Почистила зубы, вымыла руки, нанесла макияж, – сказала она.
– Выпила триста граммов кофе, снова поссала, – сказала она.
– От кофе ведь постоянно хочется ссать, – сказала она.
– Ссать и не спать, – сказала она.
– Я собрала сумку, придумала это стихотворение, – сказала она.
– Записала его на бумаге, сунула в кармашек сумки, – сказала она.
– Между прокладкой и счетом за электричество, – сказала она.
– И приехала в клуб «Билингва» читать этот стих перед пьющей публикой, – сказала она.
– Чтобы потом курить крепкие сигареты, пить кофе, слушать других поэтов, общаться, – сказала она.
– И вернуться домой на метро, – сказала она.
Вздохнула. Помолчала. Зал зааплодировал. Лоринков выдернул нож из руки и стола и осуждающе покосился на публику. Он не любил, когда поэтов перебивали.
– Зачем вы ее перебиваете? – спросил он публику.
– Она сейчас будет читать свое стихотворение, – сказал он.
– Володя, – сказала конферансье.
– Это и было стихотворение, так тебя разэтак, – сказал он.
– Это верлибр, – сказал он.
– Молдаване, – сказал он.
– Как же вы меня достали уже, – сказал он.
– Ты вымыл стаканы? – сказал он.
Сценарист Лоринков, вечерами подрабатывавший мытьем стаканов в клубе «Лингва», покраснел, заткнулся и пошел мыть стаканы под равнодушными взглядами москвичей. Покидая помещение, он услышал, как читает последняя девушка:
– Я сегодня нарядилась, прыг да прыг да хлоп да хлоп.
– В нашем доме появился замечательный холоп.
– Он и скот пасет и косит, и играет на трубе.
– У меня от его вида – потеплело все в п… де!
Зал взорвался аплодисментами.
* * *
…встав у стойки, Лоринков налил себе еще выпить.
– Хочешь пить? – спросил его бармен.
– Да, – сказал Лоринков.
– Так выпей воды, – сказал бармен.
– Я не собака утолять жажду водой, – сказал Лоринков.
– Все-то ты украл, – сказал бармен, и заставил Лоринкова вернуть мелочь в кассу.
– Даже этот ответ и диалог, – сказал он.
– Я постмодернист, – сказал Лоринков.
– Мне можно, – сказал он.
Поглядел на руки. Алели шрамы. Дрожали пальцы. Левая рука так вообще все дергалась, кисть ходила, как у капитана в фильме про рядового Райена. Да еще и рана начала синеть по краям.
Лоринков поправил воротник рубахи правой рукой, потянулся к бутылке.
– У тебя жена, дети, есть? – спросил бармен.
– Да, – сказал Лоринков.
– У тебя дома дети, жена, а ты тут такой муйней занимаешься, – сказал бармен.
– Заткнись чмо, – сказал Лоринков
– Что у тебя с руками? – сказал бармен.
– Натер, – сказал Лоринков.
– Дрочил, что ли? – спросил бармен.
Лоринков, не размахиваясь, ударил того бутылкой в висок. Бармен недоуменно глянул на помощника, прицелился, размахнулся, и только тогда упал, отключившись. Лоринков выпил еще. Случившегося не заметил никто, потому что в клубе уже дрались. Какой-то смуглый мужчина с чистейшим московским выговором швырял в публику пустые пивные кружки, в ответ в него летели столы.
– Бездарности и графоманы, – кричал мужчина.
– Ма-а-а-а-сквичи сраные! – кричал он с чистейшим московским акцентом.
– Гастарбайтер, – кричали в ответ люди.
Лоринков разбил бутылку об край стола, сунул в спину кому-то «розочку», припер забившееся тело к стойке, пошарил по карманам. Не почувствовав удара, опустился на колено, изумившись тому, что в глазах вдруг позеленело. Поняв, что пропустил слева, броском в ноги оторвал незнакомца от пола, швырнул в стену. Бросил вверх стул, – целясь в лампочку, – в темноте пополз торопливо под стол, прижимая левой рукой чью-то бутылку. Съежился в комочек, постарался выпить все залпом, отпихивал кого-то ногами, потом все-таки вылез, бросился в кучу мала, что-то еще пил, блеванул, снова ударили, бил кого-то, опять зеленое, вспышка, свет, да, не…
Играла, перекрикивая гул коллективной драки, музыка.
– Персонал Жесус, – мрачно пел солист «Депеш Молд».
Жесус, – пел он.
Казалось, что звал.
* * *
В тот вечер в планах сценариста Лоринкова посещение поэтического клуба не значилось. Он, напротив, побрился и даже ничего не пил, потому что должен был сдать очередную главу театрального сценария. В противном случае, – сказал дедушка Антон Палыч, нанявший Лоринкова несколько месяцев назад, – никакого Простоквашино не предвидится.
– В смысле, поедешь домой, в Молдавию, – сказал Антон Палыч.
– Все ясно? – сказал он.
– Конечно, Антон Ерофеич, – волнуясь, ответил Лоринков, всегда путавший имя босса, когда волновался.
– Палыч, – сказал Антон Палыч мягко.
– Мур, – сказал Антон Палыч.
Почесал за ухом очередной практикантке из театральной школы, постоял задумчиво у сцены, погрозил сценаристу мягко пальчиком, и ушел. Лоринков, оставшись один, вдохнул запах сцены.
Театр… МХАТ, МХАТ, тепло подумал Лоринков. Или «Табакерка»? Хер поймешь, Лоринков не очень разбирался в театрах Москвы, тем более, в их названиях. Он просто приехал в Москву несколько лет назад, и перебиваясь со спирта на водку, устроился куда-то сценаристом. Зачем он это сделал, Лоринков и сам не понимал. В прошлой жизни он был преуспевающим провинциальным маркетологом. Стоило ли менять ее на нынешнее существование? Лоринков сомневался. А еще крепко пил и писал сценарии для театра. Позже ему объяснили, что это театр имени Чехова, и что на пьесах Лоринкова здесь сколотили кассу и вернули пошатнувшуюся, было, репутацию. Неважно, думал Лоринков, мучаясь изжогой после баночного пива, главное, платили хорошо.
До тридцати пяти тысяч рублей доходили баснословные барыши, которые Лоринков заколачивал под руководством выдающегося актера и руководителя театра, исполнителя одной из ролей в гнусном совковом фильме «Чародеи». Лоринков так его и называл, – выдающийся актер и руководитель театра, исполнитель одной из ролей в гнусном совковом фильме «Чародеи», – потому что у Лоринкова была плохая память на советские лица. Еще Лоринков про себя называл его «Чародей хренов».
Читать бесплатно другие книги:
