Там, где фальшивые лица Торин Владимир
Бывший кормчий опять слушал, что шепчут ему в уши незримые спутники. Отчего-то ему казалось, что он вот-вот должен приблизиться к разгадке каких-то неведомых тайн, но ответы вновь ускользали от бывшего капитана, затягивая его за собой все дальше в пугающую глубину, вниз по стершимся от времени каменным ступеням тайного коридора. Следом, негромко переругиваясь, спускались Черный Глаз и Берни. Их спор сводился к тому, куда стоило бы отправить неведомых строителей, что возводят подобные этим, крутые и высокие (в два фута каждая) ступени, годящиеся скорее не для людей, а для каких-нибудь сказочных великанов. Рон предлагал спроваживать негодяев на дно морское, а его собеседник – напрямую к демонам в самую Бездну, где им, наверное, давно заготовлено местечко. Аргументы в пользу обоих предложений были весьма дельными, но Джеральду сейчас хотелось просто заткнуть уши и ничего не слышать. При этом он отчетливо осознавал всю бессмысленность подобных действий – настырные голоса внутри собственной головы ничуть не желали отпускать из тисков безумия его истерзанный разум.
– Ну вот мы и пришли, на свои глупые никчемные головы, – на одном дыхании проговорил Риф, когда трое пиратов, спустившись по неудобной лестнице до самого конца, остановились в длинном каменном зале, стены, своды которого терялись во тьме, и их не мог высветить тусклый свет факелов.
Галерея тянулась вдаль, и казалось, что у нее нет конца. По обе стороны от подземного пути застыли статуи, выполненные из черного и белого мрамора. Каждая немного возвышалась над людьми; их здесь были десятки, а может, и сотни – невозможно было подсчитать все силуэты во мраке. По левую руку взорам Рифа и его спутников предстали фигуры черных воинов в пластинчатых доспехах, чьи головы скрывались под шлемами в виде волчьих голов. Или же это были настоящие волки, облаченные в сталь и вставшие на задние лапы? Джеральд ни в чем не был уверен наверняка, но от одного только взгляда на жуткие оскалы раскрытых забрал-пастей становилось не по себе. Кирасы их покрывала искусная резьба, а длинные мечи упирались в пол.
«Как только пал Великий Волк, в тот же час рухнули стены кошмарного Беллега и скрыли в глубокие трясины саму память о том отвратительном месте, и вскоре соратники Волчьи нашли святой прах на вершине холма Арум, подле того самого места, где был он сожжен. Здесь же явился им дух Волка и повелел выстроить на оном месте крепость могучую, тюрьму нерушимую для тех, кто причинять горе людям не сможет уже никогда более. И сказал он, что отныне не смогут твари, из болот выходящие, власть иметь над сынами человеческими, покуда будет стоять крепость сия и будут люди помнить о его жертве, за них принесенной. А если все же пробьет темный час и грехи человеческие возьмут верх над добродетелью Волчьей, должны будут люди сами вновь выстрадать свободу свою, как он первым выстрадал за них. И да не обратится ни один из сынов Волчьих во зло, и да не пустит суть Змеи в жилы свои, и да не возродятся никогда богомерзкие твари. На то свидетель святая матерь наша, Синена, и первый из сынов ее, Великий Волк…»
И если люди-волки казались жуткими, то стоявшие по другую сторону галереи белые изваяния выглядели еще более ужасающими. Неизвестно, что это были за существа, но с людьми их невозможно было спутать ни за что на свете. Просто скользнув по ним взглядом, хотелось зажмуриться, отвести глаза, бежать прочь. На шлемах одних копошились змеи, точно своеобразные чудовищные плюмажи. Именно копошились! Даже застывшие в камне, они, казалось, двигались, меняли очертания, послушные таинственной игре света и тени. Были здесь и те, у кого вместо рук торчали из плеч толстые щупальца, а вместо кистей скалились пасти с раздвоенными языками. У других не было человеческих голов – у этих шеи разделялись натрое и переходили в извивающиеся змеиные тела. Самый ближний воитель более всех походил на человека, правда, вместо волос у него на голове был спутанный клубок извивающихся тварей. Змеи… змеи… змеи… повсюду они. Воины ужасной армии были облачены в туники и древние доспехи, руки и ноги (у кого они были) защищали наручи и поножи, ступни перетягивали шнурки сандалий. Кто же их сотворил? Что это за безумец такой? У кого поднялась рука выбить из камня подобных чудовищ? Неужели человеческий разум способен придумать подобные образы, а рука с резцом – дать им жизнь?! По всему выходило, что способны.
«Не верь им, не верь… Кто, как не Мы, были хозяевами на этой земле, покуда не пришли злобные волчьи выкормыши, покуда этот Демон-Во-Плоти-Зверя не привел сюда свою стаю. Мало ему было хозяйничать у себя в Пламенной Бездне, он взалкал наших зеленых луов и прохладных болот. Он был силен, намного сильнее самых могучих из Нас, но все же Мы не поддались безропотно его силе. Мы убивали его слуг, защищая себя, охраняя будущее Наших детей. Не верь им, что жалел он рабов своих, никогда ни один господин не жалеет низших. Тысячами бросал он их на растерзание Нам, желая поднять против Нас всех до последнего жителей этой земли. Нашей земли, нашей от глубоких древесных корней и самых первых болотных вод… Когда же он осознал, что Мы берем над ним верх на полях сражений, что не желают склоняться пред ним в безвольном раболепии те, что служили Нам, тогда проник он в град Наш обманом и ложью проклятой своей ударил Нас в самое сердце. Обрушил он стены Нашего Храма, и некому стало воздать жертвы Первому Змею, и прохладная тень его отвернулась от Нас. Все Наши воины пали, растоптанные сапогами волчьих легионов, но не суждено ему было сокрушить само сердце Змея, ибо не подвластно оно обману, и потомство Наше по-прежнему ждет в глубине болот, ждет, покуда не откроются двери… двери, залитые золотом…»
Риф замотал головой – наваждение не исчезало. Он уже воочию видел, как обернулась к нему статуя воина со змеями на шлеме, как сверлит его жуткий взгляд холодных, наполненных ядовитой злобой раскосых глаз из-под тяжелых каменных век. Губы статуи зашевелились, заставив кормчего отпрянуть назад – разум упорно отказывался верить в происходящее.
«Отпусти Нас, что тебе стоит… Это не твой народ, Джеральд Риф, не твоя земля, и война Наша никогда не станет твоей. Что тебе эти люди? Что для тебя их судьбы? Отпусти Нас, и Мы поможем тебе… Мы поможем. Скажи только слово – твои враги падут мертвыми. Нам это ничего не стоит, совсем ничего. Их жизни пойдут только на пользу, детеныши всегда голодны, тысячи лет Мы не можем их выкормить…»
– Эй, Рыжий Безумец, что с тобой? – Мор схватил Рифа за грудки и что было сил встряхнул. – Чуть ноги мне не отдавил, болван спятивший…
– Да плюнь ты на него, Берни, – раздался где-то впереди обрадованный голос Черного Глаза – казалось, ему наплевать на уродливые каменные фигуры по сторонам от главного прохода, да так оно и было на самом деле – они ведь всего лишь камень. – Давай скорее сюда, смотри, что я нашел! Чтоб мне на дно к утопленникам в одном исподнем, если это не то, что мы ищем!
Его факел все отдалялся, в то время как Джеральдов погас.
Мор, оттолкнув Рифа, поспешил вперед и вскоре скрылся за очередным каменным изваянием, оставив бывшего капитана один на один с окружающей тьмой и полными злости голосами, что яростно пытались в его голове перекричать друг друга.
– Нет! Нет! Нет!!! Наследие Волка есть священный долг наш, и завет его – хранить мир людей от нечисти, здесь погребенной. Не поддавайся их яду, капитан, не смей слушать шипение змей, заткни уши, избавься от их лжи и мерзости!
– Слушай Нас, слушай… Кто они такие, чтобы приказывать тебе, что слушать и во что верить? Они всегда были такими, и их потомки ничуть не лучше, чем те, кто впустил в свои души Волка много веков назад. Все так же считают они себя вправе указывать другим, что им делать и кому поклоняться. Они недостойны твоих помыслов, одни лишь Мы понимаем тебя и готовы помочь…
– Не верь им, ибо политы кровью людской их черные алтари, и злоба на род человеческий изрыгается вновь…
– На волчьих алтарях крови не меньше. А скольких из вас их братья сожгли на кострах, а скольких сжигают и по сей день прислужники Волка? Чем же Мы хуже тех, кто пытает каленым железом и выжигает в чужаках ересь расплавленным свинцом? Чем же Мы хуже тех, кто обращает в рабство души, в то время как Мы подчиняем лишь разум? И разве не заботились Мы о рабах своих, как о самом дорогом из того, что имели? И не лучше ли славить Нас, чем заживо гореть во славу лживых заветов?
– Торопись, они уже на пороге! Именем Волчьим! Не позволяй им…
– Решайся, Наши могилы осквернены, надежда гаснет, те, кто пришел с тобой, рыщут средь Наших тел… Думай скорее, пока еще можно успеть освободить Нас…
Кормчий обхватил руками голову и без сил опустился к подножию волчьей статуи. Его трясло и мутило – все тело била мелкая дрожь, а на лбу выступил ледяной пот. Спину пронизывал холод, исходящий от черного пьедестала.
– Почему я? – дрожащими губами прошептал Джеральд. – Что вы все ко мне прицепились?! У меня и так пантеон говорящих трофеев в каюте, вы-то мне на кой тут ляд сдались?! – в последней попытке сопротивляться выкрикнул в темноту Риф. – Спрыгните за борт, твари! Для чего-то ведь я вам нужен? Для чего, а?
– Потому что ты ключ…
– Потому что ты слышишь…
– Аааа!!! – Джеральд вскочил на ноги, попятился на шаг и снова упал. – Бансрот подери! У меня голова раскалывается! Рон! Берни! Где вы, ублюдки?!
Никто из недругов-пиратов ему не ответил. Тогда бывший капитан, стоя на четвереньках, с полным безумием во взоре повернулся к одной из статуй (в кромешной темноте не представлялось возможности разобрать нависший над ним силуэт – то ли змеи, то ли волка) и устало склонил голову, не в силах больше сопротивляться:
– К Бансроту все. Что вы хотите от меня? Считайте, что я согласен…
…В то самое время, как Риф боролся с голосами в своей голове, Черный Глаз и Берни стояли напротив величественного алтаря в самом центре зала. Свет их факелов освещал идеально отшлифованные, сложенные друг на друга белые мраморные плиты, на вершине которых стояла покрытая стершимися символами и письменами погребальная урна из черной глины. Вокруг реликвии на одинаковом расстоянии от центра и друг от друга были расставлены различные золотые статуэтки, в большинстве своем изображавшие волков в различных позах – сидящих, бегущих, разрывающих на части своих врагов. Кроме волков во множестве встречались и змеи, а также люди, сросшиеся со змеями и тем самым превращенные в жутких чудовищ. Были здесь и вычурные подсвечники в виде волчьих голов, также, судя по всему, выполненные из драгоценного желтого металла. Пламя мерцало, переливаясь бликами на волчьих оскалах, трещало и словно старалось ринуться вперед, навстречу яркому манящему блеску. Внезапно свечи вокруг алтаря взметнулись огнем и зажглись, освещая окружающие колонны нереальным мистическим светом. В зале сразу же стало светло как днем, будто под теряющимся в вышине потолком вспыхнуло ослепительное солнце. Открывшаяся картина поражала: подземелье было просто неимоверных размеров и тянулось едва ли не под всеми болотами. И повсюду стояли эти статуи…
Но не камни волновали двух корсаров, капитана и его помощника…
– Укуси меня морген, – протянул Мор, осматриваясь кругом.
Только теперь стало понятно, сколько же здесь золота и прочих богатств. Взор пленяли самые невероятные драгоценности, расставленные повсюду: вокруг алтаря лежали грубо сваленные друг на друга фрагменты скульптур из золота и серебра, нетронутыми стояли окованные железом сундуки с откинутыми крышками и полные сокровищ, на полу просто так, россыпью, блестели монеты, слитки и украшения.
– Порази меня Тайдерр своим трезубцем! – только и смог вымолвить Черный Глаз, не в силах прийти в себя от увиденного. – Клянусь морскими глубинами, такое даже Ночному Королю не снилось! Да что там говорить, за это богатство можно весь Сар-Итиад купить с потрохами! Да что Сар-Итиад… Гортен можно! Асхиитар!
– И ты вот так просто поверишь, что оно ничье? – усомнился Берни, по-прежнему не спуская подозрительных глаз с окружающих их каменных статуй, ужасающие детали которых теперь стали различимы во всех подробностях. – Поверишь, что нам вот так просто позволят со всем этим уйти отсюда?
– А почему бы и нет? – отозвался Рон, вставая на колени и запуская жадные пальцы в груду золотых монет с рельефным изображением змеи. – Здесь же нет никого, ни единой живой души во всем этом бансротовом склепе! – Эхо его хохота пронеслось по подземелью.
– Вот именно, – словно о чем-то вдруг догадавшись, как-то странно произнес Мор, отступая подальше от алтаря. – Вот именно…
– Чего ты боишься, Берни? – Черный Глаз и не думал оборачиваться – вряд ли он вообще сейчас мог думать о чем-то еще, кроме как о лежащем перед ним сокровище. В душе у каждого из корсаров гнездится тяга к обогащению, в этой страсти с ними соперничать могут разве что гномы, чья любовь к драгоценным металлам ничуть не меньше. Но у бородатого народа все же есть чувство меры, говорящее им, где именно лежит та грань, за которой уже не будет ни единой монетки, одна только глупая смерть. Алчным же людям премудрость сия неподвластна, и Рональд Верлен относился именно к тем, для кого подобной смертельной черты никогда и ни в чем не существовало. Когда зазубренное лезвие меча вошло ему в спину и вырвалось из груди, обильно окрашенное кровью, он даже не вскрикнул…
Берни Мор был сделан из другого теста, показную безрассудность и склонность к авантюрам в нем всегда уравновешивал расчетливый и чересчур трезвый, как для корсара, ум, он ни на миг не позволил золотому блеску ослепить себя, и потому вовремя заметил метнувшуюся среди неестественно ярко освещенных колонн тень. Смекнув, что, как говорят на море, днище дало течь, корсар поспешил к выходу, двигаясь быстро, но в то же время осторожно, и это уберегло его. Ненадолго. Он уже почти добрался до заветной лестницы, когда свист стали позади возвестил о том, что уйти ему не дадут. Пират едва успел метнуться в сторону и прильнуть похолодевшей спиной к гладкой каменной стене.
– Ты? – В глазах Бернарда Мора отразилось удивление, смешанное со страхом. – Но… что это…
Стремительный взмах окровавленного меча идеально отточенным ударом отделил голову корсара от тела, и та, исказив рот в немом крике, скатилась к подножию статуи с волчьим ликом. За головой последовало и враз укороченное тело, мертвец медленно оседал на расписанные древними символами плиты пола.
Отбросив в сторону ненужный более меч и даже не взглянув на убитого, Джеральд Риф уверенным шагом направился к алтарю, ярко освещенному в центре зала. Он не смотрел на груды сокровищ, сваленных вокруг, он вообще ничего не замечал, и ничто его сейчас не заботило. Глаза кормчего были широко распахнуты, будто у слепого, зрачки неподвижно застыли, остановившись точно по центру. В ушах стояли звон и шипение сотен отвратительных голосов, что-то кричащих и отдающих отрывистые команды, разум почти погас, будучи не в силах выдержать подобное. Но невидимые кукловоды все более уверенно дергали за свои, ставшие послушными, нити – тело бывшего капитана четко выполняло то, что ему приказывали, совершая один шаг за другим по направлению к цели. И в то же самое время сам он продолжал слушать…
«Наследники Волка многие лета восседали на императорском троне, но не хранили они память о той цене, что уплатил Волк-Император, создавая свою державу. И пусть все больше храмов возводилось в долине Авар-Яна, пусть все сильнее и громче славили в них деяния Волчьи, пусть многие тысячи преклонялись пред ним и почитали имя его наравне с матерью нашей, Синеной, со временем теряться стали в священных проповедях заветы того, кто освободил от страданий род человеческий. Стирались из памяти людской годы древнего рабства и казавшихся вечными мук, исчезала сама память о том, чего забывать не следует. Те, что несли слово Волчье, принялись искоренять все чаще грехи мелкие да обыденные. Истинное же зло тем временем лишь процветало и множилось. И вскоре некому стало уже хранить первые истинные заветы, от самого Великого Волка полученные, и не осталось уже никого, кто бы помнил…»
Руки куклы протянулись и обхватили стоящую на возвышении урну, затем мощным рывком оторвали ее от алтаря и опустили рядом. Голова, точно на шарнире, повернулась сначала в одну сторону, затем в другую, давая глазам возможность осмотреться в поиске подходящего инструмента. Наконец остекленевшие, точно нарисованные, зрачки остановились на лежащем поблизости бездыханном теле корсара. Рон… Да, кажется, так его звали… Ноги куклы сделали пару шагов, и туловище склонилось над трупом. Не теряя времени, рука протянулась за торчащим на поясе мертвеца ножом, кисть послушно взялась за обтянутую кожей рукоять.
«Не было правды в их службе, и потому стала она никому не нужна. Веками стерегли они Нас, но оказались в ловушке собственной гордыни и слепоты. Перестали приходить на порог крепости новые рекруты, паломники из далеких краев позабыли сюда дорогу, заросли торные тропы, обезлюдели тракты. Никто не пришел хоронить последних из стражей, лишь смех замурованных заживо узников прозвучал для них погребальной молитвой. Но даже в миг смерти не нашлось в их сердцах сострадания, в ненависти своей запечатали они ключи от свободы Нашей, и злобою древней закрыли Нам путь. Но Мы не торопимся, как ждали тысячи лет, так будем дожидаться еще столько же, и не ждите, что, освободившись, воспылаем любовью Мы к потомкам тех, кто пленил Нас здесь…»
Рука с ножом легко сковырнула треснувший от времени сургуч на урне, крышка отлетела прочь, сорванная резким движением. Черный, будто угли от костра, порошок взметнулся в воздух, окутывая плотной, почти осязаемой, дымкой статуэтки вокруг алтаря. Над мраморными плитами закружился маленький вихрь, постепенно обретающий облик.
«Их ядовитая кровь проникла в жилы Волчьи, осквернив тело его, и впитал он в себя суть Змеи, но не позволил ей взять над собой верх. Но стало проклятием и для него, и для рода людского то, что ныне хранит мертвый прах его, и то, что способен он пробудить. Да не случится подобное никогда, да ни один из нас не выпустит на свободу то, что освободиться не должно, а ежели все же найдется среди нас тот безумец, что нарушит запрет и пробудит мертвое, то встанем мы рядом, как стояли прежде живые, дабы исполнить священный свой долг в этом посмертии…»
– Не смей! – раздался глухой, словно далекое эхо, голос. – Не смей тревожить сей прах, Хранитель!
– Хранитель? – Растянулись в усмешке губы куклы по имени Джеральд Риф, после чего бывший кормчий в голос расхохотался. – Все твои жалкие хранители давно мертвы, презренная равнинная тварь! Ныне Мы пробуждаемся, а ты уйдешь в небытие навсегда!
Шипение змеи звучало в его охрипшем голосе, странным было то, что подобные слова вообще могли принадлежать человеку. Рука рыжеволосого корсара опустилась во вскрытую урну, зачерпнув горсть пепла. Смолистый порошок заструился у него сквозь пальцы, словно песок. Первая щепоть праха накрыла стоящую рядом статуэтку воина со змеями вместо головы. В тот же миг одна из стоящих в зале статуй ожила – каменная крошка с грохотом опала, освободив высокую фигуру в золоченых доспехах, чьи три змеиные головы тут же начали шипеть и извиваться. Поднявшийся из груды мраморных осколков воин расправил плечи, с которых на землю посыпалась белая пыль, и сделал первый шаг, как бы пробуя на прочность древние плиты пола. Зазубренный меч с каменным скрежетом покинул ножны, оказавшись в руке.
Не обращая на ожившего истукана внимания, Джеральд потянулся за следующей горстью, но тут пыльный вихрь над алтарем принял форму человека – изможденного мужчины, худого, словно скелет, с выдающимися скулами и пепельными волосами. Лицо призрака было изрезано глубоко въевшимися морщинами – отражением множества пережитых им страданий. Взгляд темных глаз, словно копье, пронзил Рифа насквозь, взывая к его уже, казалось бы, навсегда потерянной воле, погребенной под множеством рвущих сознание голосов. Тут же стало холодно, точно в гробу. Из легких вырвался пар – верный признак неживого присутствия.
– Не поддавайся, Хранитель! – Призрак с незамутненной болью во взоре обратился к Джеральду. – Не все еще потеряно, человек, не верь Им, не позволяй тварям из трясин ложью своей разрушать твое сознание. Поднимись с колен, Огневолосый. Ибо сказано, что сын человеческий сокрушит тех, кто однажды был уже сокрушен человеком.
В тот же миг образ дотронулся до его лица своей полупрозрачной ладонью, будто мерроу поцеловала, и исчез. Ледяное прикосновение мертвеца подействовало освежающе и привело Джеральда в чувство, искра осознания промелькнула в его глазах. Наполненная пеплом ладонь дрогнула, просыпав несколько крупиц на алтарь. На этот раз угольной пылью окуталась статуэтка волка, стоящего на задних лапах, а в передних сжимающего длинную глефу.
Змеиные голоса грозно зашипели, выплескивая бессильную ярость, волчьи же напротив – торжествовали. Еще одна статуя в зале изошла трещинами и стала осыпаться, освобождая серую фигуру в пластинчатой броне и с волчьим ликом на шлеме-пасти. Яростное звериное рычание прозвучало из-под забрала. Закованная в латы рука вскинула глефу навстречу змеиному воину, что уже двигался к алтарю. Тот обернулся к ожившему врагу и не замедлил ответить ударом – зазвенев, сталь встретила сталь. Два древних воителя, имена которых были стерты из памяти ныне живущих, стали наносить друг другу стремительные удары. Клинки высекали искры при столкновении, головы змея пытались ужалить противника. Дикий вой взвился под своды, смешиваясь с изливающимся желчью шипением. Из прорези металлического шлема в виде волчьей головы глядели вовсе не человеческие глаза. Поросшие черной шерстью лапы-руки сжимали глефу и крутили ею, словно невесомым перышком. Волк уклонился от меча, резко нырнул вперед и прочертил длинный косой удар снизу-вверх. Лезвие со свистом отсекло одну из голов противника. Чудовищный крик разлетелся по залу. На камень потекла черная кровь, дымясь и шипя.
Риф дернулся, словно в конвульсиях, и обернулся. С потолка сыпалась каменная крошка, стены зала дрожали. Наваждение и голоса окончательно оставили его, он медленно-медленно поднес к лицу свои сведенные судорогой и почерневшие от пепла ладони – руки вновь слушались его, как и остальные части измученного тела, отзываясь ноющей болью.
– Использовать меня хотели… – Кормчий перевел злобный взгляд со сражающихся на неподвижные каменные изваяния, внимательно ждущие, что же он предпримет. – Прикрываться мной вздумали… Чтоб вам всем сгинуть в морской пучине, волки и змеи! Поубивать друг друга хотите? Да ради всех роз ветров – убивайте!
– Ты совсем не слушаешь меня… – Призрак худого мужчины вновь заговорил прямо в ухо Джеральду. Риф обернулся, но никого не смог разглядеть рядом. – Не позволяй никому завладеть своим телом и сознанием, Огневолосый… Пусть там останется место…
Джеральд уже не слушал – он поднял урну над головой и что было силы обрушил древний сосуд на алтарь. Раздался треск ломающихся глиняных черепков, и облако черного, как сама ночь, пепла окутало все вокруг. Свечи погасли, зал вновь утонул во тьме.
– Убивайте! Никому вы давно не нужны, ублюдки, даже своим потомкам! Давайте, прикончите здесь друг друга, и всего делов! Вы же этого все тут желали эти свои тысячи лет?!
Кормчий развернулся и бросился прочь из зала, а за его спиной рассыпались зловещим крошевом статуи, освобождая все новых и новых воинов, готовых без промедления вступить в бой и начать убивать друг друга…
Тьма внизу клокотала, точно штормовое море. Если оглянуться, можно было различить неясные очертания тел, страшно извивающиеся змеи-щупальца и гротескные звериные головы. Здесь, словно на панно, вышедшем из-под рук безумного художника, оживали худшие из кошмаров, омерзительнейшие образы обретали плоть, а мерзкие демоны наделяли их душой. Но сейчас Джеральд меньше всего хотел оглядываться. Ему хватало и того, что он слышал. Волчий вой, вырывающийся из пастей оживших стражей, был настолько ужасен, что казалось, ему по силам разодрать тебе голову на мелкие кусочки; шипение змееподобных тварей походило на яд, прожигающий все, к чему ни прикоснется; а звон клинков напоминал сумасшедшую и дикую мелодию, яростно звеневшую на фоне творимого здесь безумия. Все это, отраженное и усиленное эхом, бывшему капитану казалось кузнечным молотом, бьющим в самые уши. А еще запах… вонь звериной шерсти и гнилостных трясин удушала, от нее кружилась голова…
Не чувствуя собственных ног, Риф буквально взлетел наверх по крутой лестнице, спасаясь из подземелья, битком набитого ненавидящими друг друга чудовищами. Было странно, что, взбираясь по неудобным ступеням, он ни разу не споткнулся и не упал, словно дыхание опасности в спину и схвативший за горло страх гнали рыжеволосого пирата вперед не хуже, чем шхуну – порывы попутного ветра. Выскочив в тот самый злополучный главный зал крепости, с которого все началось, Джеральд наконец позволил себе оглянуться и перевести дух. Проем напоминал бездонный колодец с черной как смоль водой. Здесь, наверху, казалось, что находишься совсем в другом мире, даже шум кипящего внизу сражения походил на едва уловимый шелест, словно одну за другой переворачиваешь книжные страницы. Все Громовые раскаты, разносившиеся по мрачному подземелью, умирали с последней ступенью. За виновником происходящего, хвала богам, никто по пятам пока не гнался. «Нужно бежать отсюда… – В голове Джеральда царил не меньший хаос, нежели в том жутком месте, которое он только что покинул. – Нужно уносить ноги… Судя по всему, в переделку попали лишь они втроем. Остальные пока ни о чем не знают и беспечно обшаривают крепость. Стоит ли их предупреждать? Поверят ли они? Или вновь свяжут его? А быть может, попросту прирежут, чтобы не возиться?»
– Ааааа!!! Упаси меня!.. – Со стороны окна, выходящего во внутренний двор, раздался полный отчаяния крик. Совсем близко кричал человек…
Риф вздрогнул – неужели и здесь? Неужели весь этот ужас не остался там, во тьме?! «Ха, ну и пусть!» – посетила его вдруг странная мысль. Он вспомнил, как его былые подручные с ним обошлись. Если бы не алчность, его бы уже давно отправили кормить морских змей. Мерзавцы-бунтовщики заслуживают смерти! Пусть их! За борт! К Бансроту! А он, Джеральд Риф, вновь станет Рыжим Удальцом, вновь поймает удачу в сеть! И если уж он ушел от морских змей, то и земным не достанется! Сейчас главное – добраться до корабля, а там… На большее кормчий пока не загадывал. Теперь, когда Черный Глаз и его ближайший сообщник Бернард Мор мертвы, возможно, ему удастся вернуть себе «Дракон», а если нет – что-нибудь да придумается. Главное – вовремя унести ноги. И не только ноги, голова в подобном деле тоже не помешает.
Пользуясь вновь обретенной свободой, кормчий «Морского Змея» бросился через зал к выходу. Риф выскочил во двор и сразу же понял – дела плохи. Все происходящее внутри серых стен форта можно было описать как очередной кошмар, зачем-то решивший повториться.
Джеральд поспешил вновь скрыться в помещении, осторожно выглядывая из-за дверей, сам при этом оставаясь невидимым снаружи. В противоположном конце крепости на пятнадцать футов от земли, вровень со стеной, возвышался жуткий гигант. Белая кожа и чешуя монстра светились в лунном и звездном свете. Наделенный человеческим телом и руками в виде двух огромных змей, он слегка покачивался из стороны в сторону, будто судно на невысоких волнах. Джеральд опустил взгляд и с ужасом осознал, что у твари нет ног: ниже пояса тело чудовища расходилось на множество змеиных хвостов. Они извивались, словно щупальца кракена, а под ними кто-то умирал. Несколько изломанных и раздавленных тел виднелось рядом. Руки-змеи, каждая толщиной с дерево, были опущены к земле, и пасти, заменявшие монстру кисти, огромными клыками отрывали от убитых куски окровавленной плоти и заглатывали их целиком. Тварь не обращала внимания на живых, что убегали от нее прочь, словно от тысячи прокаженных, она питалась и восстанавливала силы после долго сна. Неподалеку от нее стена одной из восьми башен крепости была разрушена, и в ней зияла огромная дыра. Оттуда чудовище и выбралось, там оно было замуровано. Подле лежала титаническая дверь, блестевшая в свете факелов желтым металлом, – неровные сколы пролома также были отнюдь не каменными.
Вдруг в голове Джеральда родилось неожиданное осознание – лишь желтый металл способен удержать этих тварей, поэтому здесь, в боевом форте и заброшенной тюрьме, находится столько сокровищ. Отнюдь не богатство, но надежные кандалы. Среди них и «Дверь, Залитая Золотом»… Вот ее и нашли, вот и открыли. Должно быть, с пробуждением змей открылся и самый ужасный из всех местных тюремных казематов – поверить в то, что пираты и орки сами смогли сдвинуть такую громадную створку, да еще и сплавленную с камнем для надежности металлом, было невозможно.
Поднявшийся с топей туман объял чудовище, словно в ккон, серое болотное марево с каждым мгновением все сильнее сгущалось и текло к огромной твари, будто бы именно она и создавала его, плела, точно паук паутину. Гигант ни в какое сравнение не шел с теми тварями под землей: он был намного более древним, от него веяло трясинами и торфом; размером своим он настолько превосходил остальных, что казалось, в одиночку способен победить всю подземную стражу. Кто же тогда его пленил? Кто заковал в камень башни и запечатал вход золотом? Кто?
Монстр поглощал мясо руками-пастями, и они исходили волнами, всякий раз заглатывая новый кусок человеческой плоти. Но вскоре кругом не осталось ни одного покойника. Раздвоенные языки змей-рук прошлись по плитам, слизывая кровь, и гигант обернулся, выискивая новые блюда для своей жуткой трапезы – пока что он не насытился. Змей покачнулся на длинных хвостах и двинулся следом за орками, что пытались скрыться у ворот. Слишком поздно они поняли, что створки заклинило и так просто их нипочем не сдвинуть. Атаман зеленокожих Зерах, обреченно вскинув секиру, обернулся на шелест сминаемых листьев. Тварь была в десятке шагов.
Застывший Риф подумал было, что гигант сейчас вновь раздавит своих крошечных противников, но тот вдруг остановился. Все дальнейшее произошло быстро – тяжелый взгляд монстра опустился на несчастных зеленокожих, и тут же один из орков вонзил саблю в горло другому. Трое оставшихся накинулись на убийцу, нанося удары ножами, пока один из этих трех не воткнул кинжал в спину соседу. Всего через минуту на ногах стоял последний из орков, сам Зерах. Топор его был окровавлен, в руке он держал за волосы голову своего бывшего товарища. Пелена спала с его глаз – атаман увидел свой чудовищный трофей и от неожиданности и ужаса выронил его. Орк затравленно зарычал и испуганно отшатнулся, оглядываясь с мольбой, как бы прося защиты у кого-то, в то время как одна змеиная пасть сомкнулась на его шее, а другая – на голове. Монстр резко дернул руками. Кровь брызнула в воздух, а на плиты опустилось обезглавленное тело. Тварь вновь принялась за свой ужин. Было видно, что одна из ее рук немного расширилась, когда по ней, как по горлу, пробиралась голова бедолаги Зераха.
Люди пытались скрыться от гиганта, но каждое новое убежище оказывалось хуже предыдущего, и их находили, точно помойных грызунов, забившихся в норы. Ковер из листьев громко шелестел, сопутствуя движению чудовища. Монстр преследовал мечущихся по двору людей и орков. Никто даже не пытался сражаться, поддавшись панике. Морские разбойники с истошными воплями разбегались кто куда, еще не понимая, что из крепости нет выхода. Корсары перестали напоминать людей, их действия противоречили здравому смыслу – они просто носились туда-сюда, словно крысы в клетке у крысолова. Казалось, все они находятся под воздействием колдовства монстра, словно он лишил их воли и не дает трезво мыслить…
В одном из бегущих навстречу испуганных людей Риф узнал Уэтерби Ролла – глаза у него были расширены, ни единой мысли не отражалось на перекошенном от страха лице, губы шептали что-то невразумительное. Обезумевший пират, видимо, полагал, что под крышей ему удастся скрыться. Возможно, и так, но только не в этом месте, где была пробита брешь в подземную тюрьму монстров-змей.
– Эй! Стой! Не беги сюда! – Джеральд выпрыгнул из прохода и схватил бывшего подчиненного за плечо, тот сразу принялся вырываться что было сил, и вскоре они оба оказались на земле. Риф отвесил безумцу несколько оплеух, пытаясь привести в сознание, но матрос, вместо того чтобы успокоиться, вдруг обхватил голову руками и жутко заорал, катаясь по земле:
– Аааа! Тварь, тварь, подлая тварь… Убирайся из моей головы… Аааа!
– Уэт! Смотри мне в глаза! – зарычал Риф, зажимая ему рот ладонью, чтобы не кричал. Он повернул до смерти напуганного матроса к себе лицом и отвесил ему новую оплеуху. – Я кому говорю! Они над тобой не властны, понял? Если не поддашься – останешься собой, слышишь?
Непонятно что, но наконец подействовало – удары по лицу, яростные слова Рифа или жуткий взгляд ставших вдруг черными, словно угли, округлившихся зрачков рыжеволосого, но Уэтерби прекратил кататься по земле и вырываться, все еще мелко дрожа всем телом.
– Капитан?! – Корсар непонимающе, и в то же время с надеждой уставился на Рифа. С его губ срывался странный пар, будто вокруг царил мороз. По глазам парня было видно – он не до конца уверен, что склонившийся над ним человек – Джеральд Риф, Рыжий Удалец. – Это вы, сэр?! Вы ведь вытащите меня отсюда, правда?
– Вытащу, – зло пробурчал Джеральд, поднимая взгляд. – Бансрот…
Кошмарное чудовище с дико извивающимися руками-змеями повернуло к ним голову. Большие человеческие глаза не выражали ничего, даже ненависти. Но при этом оно собиралось их убить. И как только тварь сумела услышать их с другого конца крепости?
– Бежим, сэр! – Ролл проследил за взглядом капитана и вскочил на ноги.
Но Риф застыл. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и совсем ничего не собирался предпринимать, в то время как монстр двинулся к ним.
– Капитан! – Теперь уже матросу пришлось встряхивать Джеральда. – Скорее! Что же вы?!
Тварь была уже совсем близко, а Уэтерби решил попросту бросить Рифа одного и повернулся к проходу в холл. Но тут железная хватка сомкнулась на его плече, не дав ступить и шагу. Казалось, кормчий сейчас сломает ему ключицу.
– Сэр! Что вы…
Тварь была всего в нескольких шагах, она нависла над корсарами, словно башня.
Джеральд глядел в глаза монстру и не шевелился. Уэтерби Ролл дергался, пытаясь вырваться из рук Рифа, как форель из пальцев рыбака, но у него ничего не выходило. Он ругался и едва ли не плакал, понимая, что все попытки безуспешны. Влажный туман оседал на лице, но он ни за что не мог бы вызвать такой озноб, который чувствовал сейчас этот бедняга-матрос. От пальцев капитана будто разливались струи ледяной воды, жуткий холод пронзал насквозь душу так, что казалось, будто ее вырвали из тела и затащили на самое морское дно. Пар вырывался из легких с лихорадочным отрывистым дыханием Уэта. Матрос пытался отцепить от себя пальцы Рыжего Безумца, но те были точно из металла отлиты и столь же холодны.
– Пустите! Я не хочу!..
Задрав голову, Риф глядел на монстра, и Уэтерби с ужасом осознал, что вовсе не капитан сейчас стоит подле него. Глаза Джеральда затянуло черной пленкой, в лице проглядывали чужие черты. И запах… от него пахло отнюдь не человеком. Так пахнут псы… Или волки…
– Нет!!! – закричал матрос, когда гигант протянул к ним свои извивающиеся конечности. Корсар в страхе прикрылся руками, словно это могло помочь; капитан не шевельнулся.
– Не смей, Ийервод! – громко проговорил Риф чужим голосом. В его тоне было больше металлического звона, нежели привычных слуху ноток человеческой речи. Тварь остановилась, словно узнала вдруг этот яростный голос, звучащий из глубины веков. – Я еще буду смеяться над Вами, в тот час, когда на ярких кострах будут гореть тела Ваши, когда иссохнут болота, Вас породившие, и навсегда исчезнете Вы из памяти человеческой так, что даже имен Ваших никто и никогда не вспомнит! Будьте Вы навеки прокляты, Беллегары!
– Гашшшшайн?! – прошипел титан-змей. В его округлившихся глазах отразилось сомнение – если бы не столь знакомый и ненавистный голос, он бы ни за что не узнал в жалком смертном своего древнего врага. – Щенок Бансрота! Тот, кто предал меня. Тот, кто пленил меня. Тот, кто принес себя в бессмысленную жертву и погубил моих детей! – Недоумение на белом лице сменилось ненавистью, а ненависть – презрением. – Ты ничего мне не сделаешь! – будто ядом сплюнул гигант. – Как не сумел ты сразить меня сотни веков назад, лишь заточив обманом, так все возвращается на круги своя, словно змея, кусающая собственный хвост. Нынче вновь настает мое время!
– Остановись, Ийервод! Прошлое не вернуть, ты знаешь это!
– И в прошлом не был ты мне соперником! – взъярился змей, угрожающе приближаясь. – Сейчас же ты лишь никчемная тень себя прежнего! Мертвец, не тебе меня останавливать! Твои люди тебя забыли, ты уже даже не прах, ты – ничто!
– Все верно, враг! – Лицо кормчего исказилось – точно зверь улыбнулся. – Но у меня были тысячи лет, чтобы подготовиться к твоему возвращению! А если люди забыли, то я им напомню!
Риф сжал пальцы на плече матроса, и ногти вошли в плоть несчастного. Кость хрустнула и раскрошилась. Корсар дернулся и заорал от чудовищной боли, но следующим движением капитан схватил его за горло и быстро сдавил, обрывая жизнь.
– Кровь развеет туман, и жертва отгонит сон, – сухо прокашлял Джеральд. – Алые брызги расколют камень, боль жертвы разбудит плоть. Прости мне эту смерть, человек…
С последним словом древнего заклинания вся крепость вздрогнула, словно в укрепления врезались сотни катапультных снарядов. Тварь начала опасливо озираться – туман и правда стал уползать в разные стороны, точно свора побитых серых собак. Поднялся сильный ветер, разбрасывая по стенам восьмиконечного форта опавшие листья.
Только сейчас стало видно, что в самом центре крепости, в плиты двора, словно в воду, наполовину погружено огромное распростертое тело. Это был чудовищный горельеф, выполненный в виде титанического существа, напоминавшего дикое смешение волка и человека. Голова и задние лапы у него были звериные, а торс, плечи и руки – людские.
Крепость снова вздрогнула. Плоть изваяния пошла трещинами, куски облицовки отваливались, и под ними уже проглядывала черная свалявшаяся шерсть. Могучие руки дернулись, полностью высвобождаясь из камня, и уперлись в плиты. Мышцы напряглись, и каменная крошка, не выдержав, разлетелась в стороны. Зверь был свободен. Окончательно выбравшись, он медленно распрямил широкую спину, отряхивая с себя песок, землю и камни. Ростом он не уступал своему противнику.
Поклонившись Джеральду, волчеголовый повернулся к чудовищу-змею, но тот не собирался ждать каких-либо церемоний. Ийервод мгновенно атаковал. Он вонзил свои руки-змеи в грудь потомка Гашайна и схватил его человеческим ртом за горло. Его зубы окрасились кровью, а тело врага дернулось в чудовищном объятии. Руки волка взметнулись в попытке отбросить чудовище, хоть как-то защититься, но змеи расцепили пасти и обвили их, словно лозы плюща. После этого они вновь вонзили клыки, отрывая куски плоти из плеч, груди, живота волчьего гиганта. Тот не мог даже взвыть – зубы Ийервода сжимались на его горле все крепче – и он хрипел, исходя багровой дымящейся пеной из волчьей пасти.
Волчеголовый не успел достать прыжком своего врага, не успел разорвать его когтями, обливаясь слюной, вгрызться в его шею! Он ничего этого не успел…
Бесславный конец, глупая гибель. Наконец, Ийервод отпустил поверженного волка. Бездыханное тело рухнуло на камень, выбитые осколки плит полетели во все стороны под его тяжестью.
– Жертва напрасна, – прошипел Император Змей Джеральду, молчаливо глядящему на убитого. Губы, подбородок и шея монстра были в крови. На груди также блестела алая полоса. – И это было сильнейшее из порожденных тобой отродий? С веками забвения истлели мощь и ярость твоих детей. Признай же ныне, что не узришь ты смерти моей. Тебя я не трону, ведь ты и так давно мертв. Я ухожу, Гашайн, возвращаюсь в свои болота. Там я отстрою Белег на дне трясин. И вновь будет править род Гар’ад-эра на землях людей. Ты проиграл, призрак Зверя, в войне победили Беллегары, и предавшим рабам теперь не будет пощады. Слишком много их расплодилось на нашей земле…
Губы Рифа не шевельнулись в ответ. Змеерукий принял его молчание за смирение, и повернулся. Клубок из огромных змеиных хвостов понес его к стене.
Мертвое тело волчеголового вдруг дернулось. Потом еще раз и еще. Было похоже, что предсмертные конвульсии вновь сотрясают его в своем жутком изломанном ритме, но это было не так. Лапы напряглись, когти уперлись в камень. Шкура начала слезать с мяса, образовывая огромные кровоточащие язвы, она обрывалась, как парус в бурю. Обнажилась кость, ребра вырвались наружу, разрывая плоть. Кожа в некоторых местах натянулась – кто-то выбирался на свет из тела павшего. Багровое мясо на глазах расходилось, будто под ножом мясника, из него образовывались новые формы. Кровь с плотью сплетались, как нити в гобелене, образуя головы, лапы и пасти. Один давал жизнь множеству. Вскоре кипящее и клокочущее тело огромного мертвеца разделилось на десятки других, меньших по размеру, но оттого не менее озлобленных.
В то время как новорожденные существа ползли, выбираясь из тела своего мертвого родителя, на передних лапах, их задние продолжали сплетаться из жуткого багрового месива. Кровь стекала по изорванным бокам и длинноносым мордам. У зверей были хвосты и заостренные уши. Пасти были полны клыков. Волки… Ужасные волки, созданные чудовищной магией из плоти, обрывков шкуры и костей. Их глаза были залиты кровью, а из ноздрей вырывался черный дым. Эти волки ничем не походили на животных, лишь на имена демонов могли бы они откликнуться.
Около пяти десятков глоток единогласно разверзлись воем. Ийервод, уже находившийся подле ворот, обернулся, его руки, шипя и исходя ядом с клыков, взвились навстречу опасности. До последнего мгновения он полагал, что ему дадут уйти.
Кровавые монстры неслись к своему врагу огромными прыжками, их пасти клацали, будто кузнечные клещи, а тела полностью утонули в черных дымных волнах, которые они изрыгали из себя. Громадные когти выбивали искры из каменных плит. Они мчались, точно чумной ветер, а от их рева уцелевшие корсары забивались еще глубже в свои норы и схроны. Руки-змеи схватили пастями двух первых тварей, но остальные достигли цели.
Клыки вонзались в щупальца, прокусывая чешую, как пергамент, отрывая от хвостов куски. Злобное шипение переросло в жуткий визг. Огромная тварь ничего не могла поделать с облепившими ее, словно рой слепней, демоническими волками. Руки-змеи расходились, точно кнуты, отбивая в стороны атаки четвероногих монстров, сплетенных из плоти наследника Гашайна. Один из демонов прыгнул и вцепился всеми четырьмя лапами в живот гиганта. Когти погрузились в белую плоть Ийервода, а пасть стремительно изорвала на куски его грудь. Окровавленная кожа повисла ошметками.
Чудовищное бессилие – вот что являл собой сейчас Император Змей. Заговоренные клыки терзали его плоть без жалости. В какой-то миг он не выдержал боли. Десятки его щупалец были перегрызены, и он рухнул на камень. Под его телом пало несколько врагов, но остальные продолжали свои атаки, прыгая на него раз за разом. Четыре порождения бездны вонзили клыки в лицо змея. Щеки, лоб, нос, подбородок, скулы – были изгрызены и обезображены до неузнаваемости. В последние мгновения своей жизни змеерукий в бессильной злобе начал шептать проклятие на голову Гашайна и всех его возможных потомков, но ему не дали завершить начатое – один из волков оторвал змею губы, другой отгрыз язык. Вскоре древний предводитель Беллегаров был мертв. С последним дыханием чудища жизнь оставила и его убийц – все, как один, четвероногие демоны распались на куски.
– Жертвы никогда не бывают напрасными, тебе ли не знать об этом, Ийервод, – проговорил Гашайн устами Джеральда и огляделся. – Кто жив?! – закричал он. Пора было уходить отсюда. Новый путь не ждет. Сейчас, под открытым небом, призрак, обретший плоть, вдруг ощутил давно позабытый зов, рвущий сознание на куски. Это могло означать только одно: его хозяин отнюдь не мертв, как он считал долгие века. Он где-то прячется, или его прячут. И верный Гашайн найдет своего господина. – Кто выжил, трюмные крысы?!
Из тьмы помещений крепости показались люди… выживших осталось полтора десятка, не более. Среди них были и Джо Полпальца, и попугай Кроук, который бил крыльями и громко ругался, пытаясь доказать окружающим, что, если бы не этот треклятый поводок на лапке, только бы его здесь и видели.
– Капитан… – проговорил Джо. – Неужели все кончилось? – В ответ Риф кивнул, и старик добавил, озираясь: – Как бы хотелось забыть весь этот ужас…
Кормчий «Морского Змея» по-волчьи оскалился.
– Людям свойственно забывать…
Взгляд черных углей-зрачков в последний раз задержался на окровавленном змеином туловище, затем поднялся вверх, уставившись в бескрайнее звездное небо и бледный лунный серп. Джеральду очень хотелось завыть, но он удержался. Капитан судорожно задрожал всем телом, будто зверь, стряхивающий с шерсти воду. Глаза его вновь стали голубыми.
– Пошевеливайтесь, мерзавцы, – как ни в чем не бывало распорядился столь хорошо знакомый пиратам кормчий, словно он только что и не делил свою голову с кем-то еще, словно никуда и не отлучался. – Есть еще пара дел, прежде чем мы вернемся на наш «Змей». Змей… Не пора ли сменить название, тысяча тритонов мне в борт!
Глава 7
Кровь на снегу
«Трехлапый Геррдор, или История о трехлапом волке». Старая северная легенда
- Вожак попал в капкан, рычит он, проклиная
- Охотников-людей и их презренных псов.
- А стая душу рвет, лес воем оглашая,
- Но помощи не будет, ведь страх сильней оков.
- Хоть древен и могуч, старик, ты обречен,
- Ты это знал всю жизнь, таков в лесу закон —
- Ведя их за собой, вожак капкан обходит,
- А коль попался сам – пора ему, выходит.
- Готовься умереть, не вырваться тебе,
- Лишь лапу перегрызть, наперекор судьбе…
- Три лапы оставляют след крови на снегу —
- И злость, и вкус свободы, пьянящей на берегу.
3 сентября 652 года. Герцогство Истарское. Истар.
Город Без Лета. Многие могли бы поспорить с этим названием. Глядя на царящую здесь погоду, невозможно было даже представить, что хотя бы осень посещает холодный Истар время от времени. В этом же году уместнее было бы назвать поселение внутри дубовых стен Городом Сплошной Зимы. Даже здешние старики не припоминали таких жестоких и продолжительных холодов. Дощатые настилы улиц замело настолько, что прохожим приходилось искать себе путь, пробираясь по колено в снегу, несмотря на все старания дворников и горожан. Из самого Истара можно было выбраться лишь конным ходом или на санях, да еще пешком, но мало кто отваживался сейчас покидать город. На стены домов облокачивались пятифутовые сугробы, ставни и все щели были надежно и заблаговременно законопачены. Даже скот большую часть дня пребывал в тепле под крышей, за перегородкой в задней части дома. Дети не резвились на улице, играя в снежки или мастеря «снежных троллей»: матери не выпускали их за порог, поскольку ветер был настолько ледяным, что никакие шубы и шапки от него не спасали. Даже собаки не казали морд на улицу, а герцогские рыси спали у печи, спрятав носы под лапы, что свидетельствовало о том, что холод продлится еще долго.
В заснеженном пустом городе раздавался лишь одинокий стук молота в кузнице, даже овцы и коровы перестали блеять. Казалось, все уснули – такая тишина опустилась на лес Дерборроу и Истар…
В это осеннее (а по-местному, так и зимнее) утро 652 года, часов примерно в шесть, когда еще было темно, а холодное солнце пока что не взобралось на белое небо, южные ворота города со скрипом отворились, и из них вышли полтора десятка человек. Они все кутались в теплые одежды: меховые шубы и плащи – с зимним лесом шутить не стоит. Каждый был отлично вооружен: охотничьими топориками, украшенными серебряной нитью гравировки, за широкими поясами, луками и арбалетами в чехлах за спиной и длинными ножами, что свисали с колец перевязей. Ловчие всегда носили при себе обереги – старый ельник слыл местом опасным и полным нечисти.
Это были самые надежные и проверенные стрелки из всех состоящих в полуночном братстве охотников, самом почитаемом объединении в Городе Без Лета. Они уходили на промысел, бросив напоследок прощальный взгляд на частокол и поднимающиеся из-за него струйки дыма. Храбрые истарцы шли отлавливать диких зверей, которые нападали на углежогов и дровосеков, имевших неосторожность выйти за палисад. Голодные злые волки повылезали из своих логовищ, они уже совсем не боялись людей, и их серые шкуры подчас можно было разглядеть под самим палисадом. Ужасный вой проникал сквозь стену, пробираясь в город, будто говоря: «Мы здесь, мы снаружи. Мы пока еще не можем войти к вам, но скоро наши лапы оставят следы на ваших улицах, а клыки вопьются в ваше горло».
Волков и раньше было много в окрестных лесах, но сейчас как будто какое-то проклятие накатило на занесенный снегом Град Рейнгвальда. Неистовые хищники задрали уже несколько человек – изуродованные тела несчастных были найдены в снегу, а вокруг охотники обнаружили видимо-невидимо волчьих следов; другие бедолаги порой просто исчезали в лесу – на это тоже нельзя было закрывать глаза, и герцог выделил четырнадцать лучших стрелков на отлов хищных зверей в дикий Дерборроу.
Уже третий день, не переставая, белыми хлопьями падал снег, меж голых трескучих ветвей завывал ветер, но охотники лишь затянули посильнее завязки плащей, нахлобучили на самые лица шерстяные шапки и небыстрой осторожной походкой направились к стене деревьев.
У открытой ставни привратной башни стоял немолодой морщинистый вояка-херд, задумчиво глядевший вслед вышедшим в непогоду ловчим. Солдат видел, как отважные следопыты пересекли вырубленную в полтора полета стрелы шириной просеку, окружающую город, и исчезли среди заснеженных елей и сосен. Он, не отрываясь, следил за подрагивающими на ветру ветвями, смотрел, как снежинки падают и кружатся, подхватываемые сильными порывами. Корень дерева, торчащий из земли, походил на посиневшую человеческую руку с дико скрюченными пальцами. Рядом старику привиделось застывшее безжизненное лицо, припорошенное снегом. Дюжина тел была погребена под заносом в глуши, где их никто и никогда не найдет…
– Эй, Хенрик, закрой ставни, борода! Холодно ведь! – прикрикнул напарник, и Хенрик вздрогнул – жуткое наваждение исчезло. Затворив окно, он подсел к очагу, но все никак не мог отойти от того, что ему только что привиделось.
– Ты чего, борода? – толкнул его в бок товарищ. – Весь побелел, будто призрака углядел…
– Дюжина их, – пробормотал Хенрик и помешал на огне хмельное варево – воинам в Истаре, в соответствии со старым укладом, позволялось на службе принимать горячительные напитки, ведь без оных пришлось бы беднягам-солдатам совсем туго – мороз крепко щекотал кожу.
Старик очень надеялся, что тепло и уют в закрытой от ветра и снега сторожке с проконопаченными стенами и надежной крышей помогут ему забыть увиденное. Тлеющие угли в очаге шептались о чем-то с казанком кипящего грога, горячий бледный пар от варева поднимался через тонкую щель дымохода под срубом крыши. От скуки воины играли в «узлы», складывая дощечки таким образом, чтобы получился правильный рисунок. Сейчас был ход Хенрика. Старый херд выбрал нужную табличку, положил ее на стол со словами «Узел тянется – не распутаешь» и отпил из кубка немного горячего грога. И все равно его мысли заполняло видение холодного чудовища-леса, будто бы проглотившего славных охотников.
На улице сплошной стеной падал колючий снег, а ветер тоскливо выл в трубах.
Тук-тук.
Дубовая дверь перед ним отворилась, выпуская из дома тепло и свет. На пороге показалась недовольная хозяйка, дряхлая старуха, гневно взирающая на того, кто поднял ее с мягкого кресла и оторвал от крепкого горячего чая. На плечах женщины лежала шерстяная шаль, скрепленная серебряной заколкой, седые, будто волчий загривок, волосы выбивались из-под красного платка. На груди старухи на тунике была закреплена брошь с замысловатым изображением медведя, с украшения свисала цепочка с гребешком и ключом.
– Чего тебе? – прокаркала карга, испепеляя взглядом молодого парня в простой одежде херда, с небольшой тачкой, полной чего-то черного.
– Не изволите ли угольку, достопочтенная? – весело спросил углежог, кивая в сторону своего товара. – Хороший уголь, с горрехарских ям. Горит долго, тепла дает – на целое поместье хватит, а…
– Почем уголек-то? – перебила старуха, придирчиво оглядывая товар. Длинный, точно гоблинский, нос ее заходил ходуном, словно принюхиваясь.
– По серебрянику за малый мешочек, по три – за большой.
– А чегось дорого-то так? – запротестовала хозяйка, шамкая гневно поджатыми губами. Во рту у нее не осталось ни одного зуба. – На прошлой неделе, помнится, было по серебрянику за большой, а за малый так вообще пять медяков!
Парень нахмурился, улыбки как не бывало.
– Да вот, это уже городские запасы, те, что у Гехара Одноглазого были, у коменданта нашего. Его светлость, герцог, велит продавать, вот и продаем.
– А когда за новым углем к ямам пойдете?
Парень вздохнул.
– Да вот, хозяюшка, беда – не хочет последнюю седмицу сосенка что-то жариться, в уголек обращаясь, эх, как не хочет! Ну не разжигается, и все тут. Знаешь… – Он наклонился почти к самому уху хозяйки и зашептал: – Поговаривают среди наших, братцев-углежогов то бишь, что завелась в тех ямах злая нечистая сила, огонь тушащая.
Старуха мерзко захихикала, будто старым засовом проскрипела:
– «Сила нечистая»… хе-хе-хе… совсем подурели от меда верескового! Забыли, лентяи, – нет на вас плети! – как трутом пользоваться аль огнивом?
Парень насупился:
– Возможно, и забыли, ты уголь-то будешь брать, старая?
– Давай-давай свой уголек, давешний почти весь вышел-то. Эх… два маленьких давай.
Старуха рассчиталась, закрыла дверь и вернулась к своим делам, а парень надвинул шапку на лоб, потер руки в перчатках и потолкал свою тачку дальше, к следующему дому. Единственное колесо скрипело, снег под сапогами углежога потрескивал, и вскоре в сонном городе снова раздалось негромкое: «Тук-тук».
– Давай-давай, Нетор, пошевеливайся! – сердито хмурил мохнатые брови важный капитан в меховом плаще, надетом поверх сосново-зеленой туники с изображением герба Истара: медведя, сжимающего в передних лапах цветок вереска.
Подчиненный тоскливо смотрел на длинную деревянную лестницу, тянущуюся на полторы сотни ступенек-перекладин вверх, к открытой, со всех сторон продуваемой злыми колючими ветрами площадке.
– Но, господин капитан, зачем же нужно туда лезть? – осмелился запротестовать солдат. Он знал, что ему все равно придется карабкаться наверх, но старался протянуть как можно дольше внизу перед «наказанием». – Драконы не показывались уже тысячу лет, а то и больше…
– Порядок есть порядок, – заверил подчиненного добряк-офицер. – Драконов нет, а драконова башня – есть. На ней постоянно должен быть караул. Вдруг надумается крылатому племени залететь в славный Истар! Так что давай, Нетор, лезь. Ах да, и метелку не забудь.
– Метелку? – ужаснулся солдат.
– Не видишь, сколько снегу-то намело? Баллиста должна быть в полной боевой готовности. А там такой сугроб, что ни орудия, ни даже набатного колокола не видно. И проверь ящик с тросами, не перетерлись ли, не истончились ли…
– Вы хотите меня заживо заморозить, господин капитан? – заныл воин. – Такая вьюга…
– Ничего, вон прошлой ночью Этир стоял, и с тебя не убудет. А ну, пошевеливайся!
Решив, что больше не следует испытывать терпение командира, напоминая ему, что простуженного беднягу Этира травники до сих пор оттирают целебными корнями и отпаивают зельями, солдат прихватил длинную метлу и начал осторожно карабкаться вверх по скользкой лестнице. Драконья башня стояла почти в самом центре города и тянулась ввысь без малого в сотню футов, призванная подать скорую весть, буде случится такое, что над отрогами Тэриона покажутся крылья чудовища.
– Кого там нелегкая несет? – кряхтел старый воин Хенрик с южной привратной башни.
Был уже вечер, а охотники так и не вернулись. Их отсутствие очень тревожило солдата. Когда через час после заката раздался стук в ворота, он уж было обрадовался, но, отворив ставни и выглянув из окна, увидел, что это вовсе не ловчие с добычей, а совсем подозрительная личность, восседающая верхом на черном, словно кромешная ночь, коне. На плечах незнакомца был серый дорожный плащ, совсем не подходящий для такой стужи, а на голове – капюшон. На ремнях упряжи скакуна висели два больших и тяжелых на вид мешка.
– Давай открывай, солдат! – поднял голову кверху чужак. Показалось молодое лицо с тонким носом и идеально прямыми бровями, темно-зеленые с некоторым оттенком карего глаза, казалось, пронзали, а длинные белые волосы походили на копну снега.
– Ты кто таков будешь? – осведомился страж, явно не спеша спускаться вниз, поднимать запоры и отворять ворота.
– Путник перехожий, – с дрожью в голосе отвечал беловолосый. – Пилигрим, навещаю святые места и мощи невинно убиенных праведников.
– Это ж какие в Истаре места святые-то? – вслух задумался Хенрик, отмечая про себя, что подозрительный странник как-то слишком молод для пилигрима, да и конь его жуткий из нездешних пород, статный и даже красивый в своей черноте, видать, из самого Сархида. – Уж не статуя ли Алигенты, богини славной и великой?
– Нет. – Пилигрим стряхнул с длинной черной гривы своего животного снежные хлопья. – Мне нужна могила старозаветного паладина[15] сэра Мартина Ривелласа из Динорби, здесь погребенного.
– Ах да, есть такая могила в городском склепе…
– Так пустишь ты меня или нет?! – воскликнул странник. – Замерзаю ведь…
И верно, Хенрик отметил, что лицо пилигрима совсем посинело от холода, а пальцы его так дрожали, что могли, казалось, в любой момент обломиться, точно древесные ветки на лютом морозе. И тут старый воин углядел, что в одной руке чужак держит старую книгу в потертой обложке из черной кожи.
– Что это у тебя там? – подозрительно осведомился Хенрик, указывая на фолиант.
– Дневник странствий, не более, – отвечал пилигрим. – Хватит уже вопросов, пожалей путника! Отворяй ворота, старик, иначе придется тебе хоронить меня в снегу… Отворяй, Алигентой молю…
– Ладно-ладно, спускаюсь. Только имя свое для начала назови.
Сперва Хенрик подумал, что это какой-нибудь из южных конокрадов – слишком уж красивое животное для такого оборванца, затем, увидев мрачный фолиант, решил, что парень – чернокнижник, но ведь люди молвят, будто бестии эти холоду не подвержены, а этот вон как замерзает.
– Ко… – глядя на приколоченные к воротам плакаты о розыске, человек запнулся: язык уже с трудом слушался своего хозяина, превратившись в сосульку во рту. – Конор Готлинг меня зовут…
Не прошло и десяти минут (ему ведь еще нужно было надеть плащ, опрокинуть себе в горло кружку грога и сделать свой ход в «узелки»), как стражник наконец спустился и открыл ворота. Запоры заскрипели и вышли из пазов, со створок посыпался снег, и они отворились. Старик отошел в сторону, давая чужаку проехать. Подкованные копыта стукнули по дощатому настилу улицы. Путник оказался в Истаре. В этот миг где-то неподалеку пронзительно каркнул ворон.
– Тьфу ты, нелегкая, – прошептал Хенрик, выискивая взглядом птицу меж ветвей Дерборроуского леса. – Минуй нас… минуй нас…
Назвавшийся Конором пилигрим усмехнулся такой суеверности, но вслух ничего не сказал и уже собирался направить коня по улице, когда старик-привратник остановил его.
– Не видел ли ты, путник, чего необычного по дороге к Граду Рейнгвальда? – спросил Хенрик, наваливаясь всем весом на торчащий из засова рычаг. Засов, описав широкую дугу, опустился в паз. Тремя секундами позже к нему присоединился второй, поднятый точно так же, по дуге, но уже снизу.
Пилигрим молчал, думая, что ответить, потом вздохнул, равнодушно глядя на тонкие струйки сотен дымков, поднимающиеся из труб городских домов.
– Я видел, что река замерзла, – вспомнил он единственное, что заприметил по дороге. Он не особо-то глядел по сторонам, стараясь поскорее добраться до Града Рейнгвальда.
– Хитен-то? – удивился воин. – Не может быть того! Эта река никогда не замерзает – такая уж она по природе своей…
– И все же я перебрался по крепкому льду.
– Ты что-то путаешь, странник, – уверил его Хенрик. – Верно, тебе какой ручей подвернулся, а не река. Ну да ладно, проезжай в город.
– Не посоветуете, где можно остановиться?
– Да в «Вереске» можно, его все знают, и еще в «Стреле», но ни в коем случае не в «Медвежьей Лапе»! У них там постоянно какие-то козни творятся. То лошади исчезают, то воет кто-то на чердаке.
– Что ж, спасибо, – ответил пилигрим и тронул коня. Уставшее не меньше хозяина животное медленно поплелось в сторону скорого отдыха и тепла, оставляя позади себя следы подков в снегу улицы.
– Как же, Бансрот подери, холодно, – прохрипел тусклым голосом богато одетый человек, на ходу затягивая потуже высокий ворот бордового шерстяного плаща. Он был худ и долговяз, сильно сутулился при каждом шаге и постоянно клонился вперед. Создавалось впечатление, что он не то пытается зачем-то коснуться земли перед собой, не то – упаси Алигента – встать на четвереньки, словно какое-нибудь животное.
– Мороз пробирается под шкуру…
Замерзающий господин явно был благородным марлом. Об этом свидетельствовало все: и слегка отливающий серебром бархат черной котты, и тисненые остроконечные сапоги, и золотые украшения – броши и браслеты, и дорогие изукрашенные узорами ножны с коротким мечом на поясе. Из-под высокой лисьей шапки выбивались черные волосы, поседевшие от снега. У человека были косматая черная борода и усы, а в глазах подчас проскакивал недобрый красноватый отблеск.
Его спутник шагал подле черноволосого, оставляя следы каблуков на заснеженном настиле улицы. Это был седовласый старик в зеленом бархатном плаще с меховой оторочкой и в странно сочетающейся с остальным богатым одеянием латаной-перелатаной остроконечной шляпе. Волшебник опирался на деревянный посох, свитый из винных лоз.
Путь их лежал по заснеженной улочке мимо невысоких изгородей и деревянных жилых домов с белыми шапками на крышах ко всем известной таверне «Вереск».
– Что же ты хочешь, друг, это – Истар, – справедливо заметил старик. – И все же… брр… ты прав – таких холодов давно не видели даже здесь. Еще с тех самых пор, как… – Маг вдруг поскользнулся на обледенелой доске и точно бы упал, если бы долговязый не подхватил его под руку. Старик выронил посох.
– Эх, стар я становлюсь, Джон, – проворчал он, подбирая инструмент волшебной науки со снега.
Его спутник усмехнулся:
– Давно пора, Безымянный, а то я уж начал думать, что ты… иэхх… – выписав неловкий пируэт, Джон также поскользнулся и упал в кучу снега, сваленную возле какого-то дома. – Бансрот! Драные белки и безухие зайцы! Чтоб оно все горело… – ругался он, пиная чью-то сплетенную из ивовых прутьев изгородь, будто именно она была виновата в его падении. – Кхе-кхе, ну и времечко мы нашли, чтобы прозябать на окраинном севере в такую погодку, – зло проговорил черноволосый, выбираясь из сугроба и отряхивая плащ от снега. Длинные пальцы в толстых меховых перчатках не желали как следует гнуться, мороз щипал за кожу даже сквозь теплую одежду.
– Другого времени у нас нет, Ррайер, ты ведь знаешь. Нет полной уверенности, что гномы не покинули Истар.
– «Нет полной уверенности»… – передразнил старика Джон. – Мне бы ничего не придало полной уверенности, кроме как горячий ужин и веселый треск очага. Миргору твоему там, наверное, тепло в герцогской конюшне, а мы плетемся по морозу… И зачем, спрашивается, было тащиться по озерам? Зачем, если мы могли сразу же направиться из Конкра в Истар и допросить как следует твоих гномов. Я не понимаю тебя, Картнэм. И еще… – Он повернулся и пристально вгляделся в глаза спутника. – Ты знаешь, все волки в округе чего-то очень боятся. Я чувствую это, чувствую их страх так, будто он мой собственный. Они кричат в зиму!
– И что же они кричат? – спросил Безымянный, разгребая ногами снег.
– «Страшно! Страшно! Страшно!» Они и сами не понимают причин. Просто боятся. Сперва они попытались искать помощи у людей здесь, в Граде Без Лета, но «гостеприимные» истарцы их не поняли, не вняли голосам леса и ответили лишь стрелами да огнем… Стая за стаей они уходят из Дерборроу…
Волшебник задумался… Все верно. Даже Ррайер это заметил: что-то надвигается на город. Угрозу сейчас таило в себе буквально все, что находилось кругом. И этот не унимающийся ветер, и снег, который идет, не переставая, вот уже который день, даже то, что река замерзла… Деревья из Дерборроу шепчут… они предостерегают его. В каждом скрипе обледенелой ветви, в каждом шорохе леса шла передаваемая, будто по цепочке гонцов, тревожная весть – с севера надвигается нечто. Этого боятся волки, даже духи леса прячутся в свои норы и потайные убежища… но больше всех этого опасался Картнэм.
В попытке хоть как-нибудь себя защитить волшебник и отправился по дороге из Конкра на озера Холодной Полуночи. Пришлось еще около трех седмиц блуждать по озерам, выискивая ту самую пещеру, где он когда-то оставил сундук с дарованным однажды судьбой драгоценным скарбом. Найти-то нашли, и теперь Картнэм мог с полной уверенностью утверждать, что они – самые богатые люди в Истаре, исключая, наверное, только пресветлого герцога Тенора.
Потом они долго, очень долго искали тайное оружие, которое старик однажды припрятал, чтобы, когда придет срок, применить против предполагаемых врагов. Тогда Безымянному довелось пережить не самые радостные минуты в жизни: стоять на обледенелом берегу огромного бескрайнего озера, меж россыпи острых скал, походящих на чудовищные клыки, и ждать, пока Ррайер вынырнет из ледяной воды с тем, за чем он туда, собственно, и нырял. «Жаль, что ты так и не понял, друг, что это была за вещь. – Старик задумчиво разглядывал лениво падающие снежинки. – Но допустить, чтобы некроманты еще раз влезли в наши планы, нельзя. Пришлось заставить тебя немного померзнуть, но жалуешься ты сейчас лишь на погоду, ни единым словом не упоминая о подводном поиске ларца, мой старый, верный друг…»
Картнэм легонько коснулся груди, где под слоями одежды, леденя кожу, на крепкой золотой цепочке висел небольшой амулет. Вещица походила на драгоценный алмаз, врезанный в золотую оправу, но волшебник знал, что все алмазы мира не будут стоить дороже, чем этот кристаллик мутного серебристого цвета. Обычно старик оберегал себя от подобных вещей. Он не признавал того, что могло сбить его с цели, никогда не носил с собой драгоценностей и дорогих безделушек, ибо они имеют свойство странным образом притягивать к себе всякую нечисть, начиная с мерзких гоблинов и заканчивая алчными драконами, у которых просто нюх на подобное. Но сейчас выхода не было. Слеза, пролитая в седой древности великой богиней, чья статуя расположена в центре этого города, очень хорошо обнаруживала присутствие злых сил.
Безымянному уже довелось проверить амулет на странствующем лекаре, имевшем неосторожность попасться на пути волшебника и его друга. Нежданный спутник направлялся из одной деревушки в другую, по его словам, излечивать домашний скот от болезней. С его появлением слеза стала сперва теплой, а после так накалилась, что можно было подумать, сейчас она прожжет грудь насквозь. Но нет, не осталось и следа. Приносящий неимоверную боль амулет заставил Картнэма как следует присмотреться к спутнику, и вот тогда волшебник заприметил подозрительные особенности в его внешности, говоре и манере общения. С каким смехом чужак рассказывал о жестоком ритуале отбора в послушники Озерного Храма[16]! Какое злорадство чувствовалось в его голосе, когда они обсуждали последние события: война и нашествие нежити под предводительством Деккера. Казалась странным даже то, что он сразу же надевал капюшон на голову, лишь только показывались первые солнечные лучи, словно дневной свет был ему неприятен.