Там, где фальшивые лица Торин Владимир

Стрела свистнула над головой. За плечом раздался короткий хрип, и в снег уткнулся носом еще один родич. Кен-Ним покрепче сжал короткий меч и прижал к груди старый трофейный щит. Некогда эта обитая разрисованной кожей громадина принадлежала какому-то солдату из армии людишек, но сегодня в бой ее тащил невысокий кряжистый гоблин из касты Нимов-воителей. Слово «Ним» с гоблинского можно было перевести, как «Тот, кто пронзает твое сердце мечом» или «Тот, кто отрубает тебе руки». Но было еще одно значение: «Тот, кто разрывает тебя на части». Нельзя не согласиться, что во всех смыслах Нимы были отнюдь не теми, кого бы вы пригласили к себе на ужин или с кем пожелали бы завести приятный разговор. Любое из значений слова «Ним» для защитников Города Без Лета было одно хуже другого.

Вытаптывая снег, Нимы бежали по вырубленной проплешине к грозному Икстааре, что скалился им острыми кольями палисада и плевался в гоблинов стрелами с калеными наконечниками. Колючий Город был все ближе и ближе, над одним из его домов в небо поднималась дымная туча, а отблески пламени разливались кругом. Ночь, подсвеченная пожаром, горячила и радовала сердца гоблинов, но мерзавка-метель, танцующая над землей, застилала глаза, преграждала путь, смешивала ряды карликов из гор.

Гаручи неслись к стене, выставив перед собой оружие – центральной лавиной шла дружина Нимов, благородных (если так можно выразиться о гоблинах) воителей, закованных в доспехи, вооруженных мечами и щитами. За ними следовали простые бойцы: у кого-то были мечи, другие сжимали копья и топоры, но у каждого на поясе висел нож – ни один гоблин никогда не расстается со своим ножом. Стрелки оттягивали тетивы луков, а стрелы хрипели в полете, словно их уродливые хозяева. Когти, клыки и взгляды гоблинов были остры. От ярости, застывшей в узких глазках, и диких криков хотелось убежать и забиться в надежный угол, но защитники Истара не собирались прятаться.

Люди быстро поднимались на дозорные пути стен. Яростный крик в ночи разбудил многих из них. Северянам было не впервой бросаться прямо из постели в бой. Дерборроу не любил с собой шуток, здесь привыкли всегда быть начеку.

Еще одна стрела сорвалась с тетивы истарца и отрывисто свистнула. В катящейся вперед гоблинской волне в ста шагах от палисада раздался взвизг, и Кен-Ним скрылся под ногами наступающих собратьев.

Веррнике из рода Кнеххов был очень напуган. Кругом багровые, готовые облизать пламенем факелы, обезображенные яростью лица и оскаленные пасти. Повсюду хищный блеск клинков и лезвий. Странно, как его еще не задавили, ведь он едва ли достигал до груди другим гоблинам, и окружающие возвышались над ним, как скалы. В горле пересохло, и все тело болело – все-таки маленький гоблин не был рожден для войны, боевых переходов и сражений. Еще четыре дня назад его делом было пасти своих трех крохотных горных козлят, Джека, Тома и Мэри (которых он назвал в честь трех героев-людей из сказок, что рассказывала ему бабушка), но теперь их больше нет. Когда на семи вершинах в горах Тэриона начали бить барабаны и был объявлен общий сбор, прислужники старейшин забрали их у него. Веррнике не хотел отдавать своих питомцев, но его никто не собирался слушать: их просто прирезали, сорвали с них белые пушистые шкурки и бросили тушки в котлы гаррба-вера. Он горько плакал, но и его самого силой выволокли из родной пещеры. Веррнике не понимал, что творится. Все, к чему он привык, разом изменилось, его жизнь превратилась в безудержный бег с еще сотней таких же, как и он, мальчишек. Их гнали по подземельям к Галбадогу. Багровый свет факелов лился со стен, а все звуки заглушали крики старого гоблина, сидящего верхом на огромной крысе и яростно лупящего спотыкающихся кнутом. Тихие и пустынные обычно подземелья напоминали сейчас раскаленное бурлящее варево, вылитое из опрокинутого котла, – то были гоблины. Десятки их, вооружившись, шли к главной пещере. Сотни, уже сформированные в отряды, маршировали, грохоча коваными сапогами по камням. Принцы, едущие верхом на гигантских крысах и облаченные в дорогие доспехи, спешили лицезреть своего отца, короля, ведя за собой отряды избранных воинов. А барабаны на вершинах все продолжали стучать, точно семь горных сердец…

Вскоре все ворота, выходящие на поверхность, распахнулись, выпуская под падающий снег тысячи гоблинов. Ночь опустилась на горы, а в ущелье безудержно танцевала метель. Жители Тэриона отбрасывали на скалы причудливые тени, кривляющиеся в свете факелов. Спустя короткое время Гаручи подошли к концу ущелья. Здесь стояли креггары, королевские глашатаи и придворные музыканты. Веррнике слышал, что у людей таких называют менестрелями и бардами. Одни креггары задули в трубы, вырывая из них тошнотворные звуки пронзительно воющего ветра, другие затянули песню. Сперва из-за барабанного рокота и воя труб слов было не различить, но вскоре песню подхватили сотни гоблинов. Она лилась по ущельям, ныряла в подземелья, вытекала на перевалы. Ее знали многие, но были и те, кто услышал ее впервые:

И это означало, что гоблины идут на войну. Идут в боевой поход. Уже несколько тысяч лет (по меркам Гаручей, конечно) не звучала эта крегга.

– Веррнике! – звал кто-то неподалеку, пытаясь перекричать гром гоблинского пения. – Веррнике! Где ты?!

Маленький гоблин завертел головой в поисках того, кто его зовет. Он подпрыгивал, пытался даже влезть на спину какого-то воина, пока его не стряхнули, как назойливую муху.

– Бабушка! – кричал Веррнике. – Веррге! Я здесь!!! Веррге!!!

Маленький пастух уже отчаялся быть найденным, когда чьи-то цепкие пальцы ухватились за его плечо и сильным рывком выдернули из толпы. В стороне от воинов стояли женщины, провожая их на войну. Как правило, никто здесь не лил слез, переругиваясь со своими мужьями. Старые свары и семейные разногласия доходили даже до обмена оплеухами. Какая-то довольно молодая и красивая женщина с силой дернула за ухо облаченного в кольчугу Нима. Тот заверещал от боли и отвесил ей пощечину. Она ответила ему когтями по щеке. После они прижались друг к другу и крепко поцеловались. «Попробуй только не вернуться, я сама разыщу твой труп и скормлю крысам! Верно говорила моя мама: сбежит от тебя твой Гракка, только в барабан стукнут!» Она снова отвесила ему оплеуху и в очередной раз поцеловала. Это была любовь…

– Веррнике! – Немного в стороне стояла пожилая гоблинша, закутанная в теплый шерстяной плащ. Ее длинные седые волосы походили на копну снега, а клыки были остры и отличались бурым оттенком.

– Бабушка! Они меня увели… Я не хочу… Джек, Том и Мэри… их съели!

– Ты должен, – оборвала лепет внука старая Веррге. – Ты должен доказать всем своим братьям и сестрам, что в тебе живет дух Нимов. Вот, держи… – Она протянула ему то, что хранила уже тысячу лет в своем ларце, не позволяя никому даже притронуться к его замку. Это был Зуб Тролля! Легендарное оружие, которое все семейство Кнеххов видело лишь на гобелене из кожи, что висел на стене в их родовой пещере. И теперь не кто иной, как самый слабый и маленький из всех внуков старой Веррге сжимал его рукоять! Зуб Тролля был вовсе не из металла. Собственно, это оружие и являлось полированным и заточенным клыком горного чудовища. Дедушка Веррнике, старый Кзырр, раздобыл его, победив в бою огромного монстра. Страх маленького гоблина сменился гордостью от того, что ему доверили такую великую ценность. Он, конечно же, не мог знать, что его дед попросту наткнулся когда-то в одном горном ущелье на скелет тролля и гордо выбил камнем один клык. При этом второй взять он не решился, поскольку и так был очень напуган.

Веррнике крепко сжал дрожащими пальцами перетянутую кожаными ремешками рукоять и заплакал. В его слезах смешались и страх за свою жизнь, и гордость за те надежды, которые возложила на него бабушка.

– Ты должен быть храбрым, как твой дед. – Старая Веррге потрепала его по щеке. – Ты должен почтить его память, убив этим ножом не менее трех людей. Хоть старый Кзырр и погиб, раздавленный камнепадом, ты должен помнить, что он глядит на тебя из метели и ждет храбрости в твоих глазах.

Бабушка не призналась внуку, что собственноручно обрушила на голову своего супруга дождь из камней, когда он проходил под скалой, – она вызнала, что старый проныра утаил от нее восемь полновесных золотых монет и собирался их на что-то потратить, а среди женщин северных гоблинов такое не прощалось. Из всех своих потомков больше всего Веррге любила Веррнике, поскольку он почти не походил на Кзырра. Коротенькие волосы младшего внука глуповато торчали во все стороны, будто иголки у ощетинившегося ежика. Пока что они были серого мышиного цвета, но вскоре должны отрасти, потемнеть и налиться смолью, как и у всех членов его рода. Еще каких-то двести-триста лет, и остальные гоблины перестанут над ним потешаться из-за этого.

Матери своей, этой мелочной крысы Каррире, он не знал, и Веррге поклялась сделать так, чтобы никогда и не узнал. В Хартнаг-гаре, их родовой пещере, у него было сто тридцать восемь братьев и сестер, которым только повод дай посмеяться над самым младшим.

– Прощай, Веррнике, – сказала Веррге. – И попробуй только потерять Зуб Тролля.

– Прощай, бабушка, – прохныкал маленький гоблин…

С того момента прошло уже почти три дня. Спустившись с гор в лес Дерборроу, северные гоблины потушили факелы и стали ждать. Вскоре в ночи показалась пылающая желтая точка, и глашатаи скомандовали наступление.

Для Веррнике началась самая жуткая часть его похода. Они бежали. Чтобы не упасть, маленький гоблин держался за плащ бегущего впереди огромного Нима.

Вскоре они выбежали на лысую прогалину без деревьев, и вдали показалась деревянная стена, а за ней чернел город – средоточие ужаса и смерти. Так называлось это место в старых сказках. Огонь в городе пылал ярко, но вскоре его потушили, и жуткий Икстааре полностью погрузился во мрак. Полетели стрелы, кругом начали умирать сородичи…

Северные гоблины запели. Сотни различных песен и боевых креггов горланили Гаручи, и все они звучали зловеще, сливаясь в неразборчивый шум, жуткую какофонию, напоминающую скрежет тысяч мечей по камням. Все эти песни несли кровожадный смысл, каждой было не менее десяти тысяч лет. Еще предки нынешних гоблинов ходили в походы под звуки собственных криков и грохот барабанов. Но громче всех в ночное небо срывалась крегга «Нож», ее знал каждый гоблин из Тэриона:

Людей Веррнике не видел. Лишь острые стрелы свистели над головой, да подчас можно было услышать крики белокожих, прорывающиеся сквозь рев его сородичей.

Людей Веррнике боялся. Бабушка рассказывала ему о них множество страшных историй. Почти все ее сказки оканчивались тем, что человек убивал гоблина, делал из его тела чучело, которое потом показывал друзьям. Младший Кнехх вдруг представил себя в виде чучела. Застывший, будто кукла, с глупо растопыренными руками и стеклянными глазами, он был подвешен за крюк и покачивался на веревке под кованым канделябром в какой-то таверне… Пальцы едва не выпустили Зуб Тролля.

– Смелей, Веррнике! – раздался над плечом хриплый возглас. Маленький гоблин обернулся и увидел широкоплечего Гаруча в кольчуге и красном плаще. На голове его был шлем, а в руках – щит и меч. – Не трусь, племянничек! Мы разделаем, как свиней, всех людишек нашими клинками!

Веррнике узнал гоблина – это и правда был его родной дядя. Должно быть, бабушка велела ему присматривать за самым младшим из рода Кнеххов в первом для него бою.

Ужас этой ночи только начинал расцветать для маленького гоблина, точно цветок снежной лилии, пробившейся сквозь лед. «Не умереть… – то и дело повторял про себя Веррнике. – Не умереть… и не потерять Зуб Тролля».

Тысячи огней в лесу напоминали сверкающие глаза ночных тварей. Факелы горели, казалось, до самых гор. Широкоплечий человек в длинных одеждах разрядил арбалет в голову бегущего первым гоблина. Болт пробил не только шлем длинноносого карлика, но и грудь следующего за ним соратника. Северное оружие почти не давало сбоев и всегда было грозой для тех, кто на своей шкуре рисковал испытать его мощь. Барды сравнивали местные стрелы отнюдь не с иглами или даже с дождем, как в старых лирических балладах, а с гвоздями, которые забивают молотками во вражьи головы.

Сильные пальцы с легкостью оттянули арбалетную тетиву, настолько тугую, что большинство из здесь присутствующих мужчин смогли бы справиться с ней лишь при помощи крюка или подковки – эх, не то уже поколение! Болт улегся в ложе, но недолго ему там предстояло отдыхать. Человек выглянул из-за частокола и прицелился. Тетива стукнула. Преданный слуга подал господину новый болт и сам выпустил стрелу из тугого тисового лука длиной с него самого.

– С дороги! – раздался громкий возглас с лестницы. На стену поднимался человек с фонарем в руке. За ним бежали воины, на ходу достающие стрелы из колчанов. – С дороги!

– Одноглазый! – Арбалетчик обернулся. – Ты, я гляжу, не провалился в сугроб!

Фонарь Одноглазого высветил в ночи высокого старика в изумрудно-зеленом плаще, подбитом лисьим мехом. Длинный подол одеяния тянулся за ним по заснеженному дозорному пути на несколько шагов. Золотой обруч обрамлял седые волосы, широкая борода стекала на грудь. Мохнатые брови старика были нахмурены, а в суженых глазах плясали дикие веселые искорки. Он походил на разъяренного медведя, вставшего на задние лапы, – грузность, ширина плеч, могучее телосложение – все это были отличительные черты потомков Рейнгвальда по мужской линии. Герцог Рене Тенор собственной персоной… Подле старика лорда находился его извечный, как тень, спутник, слуга Глинервин. Со своими нынешними обязанностями – подавать господину болты и стрелять самому, – он справлялся безукоризненно. Конечно, опытный лучник бессмысленно тратил время, чтобы прислуживать герцогу, вместо чего мог бы успеть выпустить пару лишних стрел во врага, но древняя традиция не оставляла места сомнениям.

– Милорд? Вы уже здесь? – Одноглазый, напоминающий старого нахохлившегося филина, склонился в поклоне и погасил фонарь.

Рене Тенор вернулся к своему делу – при этом носом в снег тут же уткнулся еще один гоблин, а его голову раздавил чей-то кованый башмак.

– Нет, это все зимний сон, а ты спишь, комендант… иэххх… – Тугая, словно гномье упрямство, тетива арбалета зашла в вырез, болт лег в желоб, а палец – на спусковой крюк.

Комендант уже не слушал ворчливого лорда. В это самое время на дозорном пути в одном участке стены пятно света рассеяло ночь. И тут же к нему, словно голодные лесные насекомые, привлеченные огнем, устремились десятки гоблинских стрел.

– Кто это там зажег фонарь без приказа?! – заорал Одноглазый. – Быстро потушить!

Стена вновь погрузилась во мрак, и комендант бросился к привратной башне. Он руководил обороной палисада, расставлял лучников и громко ругался, почему до сих пор не бьют в колокол на драконовой башне. Поднимающиеся на укрепления воины, не останавливаясь, чтобы отсалютовать герцогу – нельзя было тратить время на церемонии, – спешили дальше по дозорному пути и занимали свои места.

Лучников на палисаде становилось все больше. Стрелы пели так же звонко, как сотни канареек в клетках. Снег и холод уже не заботили стрелков Истара – им сейчас казалось, будто они находятся не на ночном морозе, а подле раскаленного докрасна кузнечного горна. Пот стекал по лицам, а они все ковали. Ковали смерть для своих врагов.

Гоблинские лучники старались не отставать и прикрывали, как могли, своих пеших воинов, но погода была не на их стороне. Сильный встречный ветер мешал им, сбивая стрелы. Гаручи все равно продолжали тратить их понапрасну. Нимы были уже в двадцати шагах от стены. В их руках появились веревки с крючьями.

– Да чтоб вас! – орал где-то неподалеку Гехар Одноглазый. – Всех! Я хочу видеть всех на этой стене! Держать каждый фут! Всех на стены! Всех и каждого!

– Эх. Он снова забыл, Глинервин, – пробормотал герцог, разряжая арбалет в очередного неудачливого гоблина.

– Набат! – будто услышав лорда, проревел комендант. – Бейте в набат, собаки сонные! Живее!

Его приказ наконец-то был исполнен. Колокол застонал, город проснулся окончательно.

Каму-Кин, сидевший на драконовой башне, был в ярости – оказывается, люди не так глупы, как он думал, – у них есть второй набат! Спустя миг гоблин понял, что есть и третий…

Молодой воин крепко ухватился за веревку боевого колокола. Огромный металлический язык качнулся и ударился о литой бронзовый обод. Бум! Быстрее, быстрее принять нужный ритм – трагичный и зовущий. Война! Война пришла в Град Рейнгвальда.

Бум-Бум! Бум-Бум! Гоблины жили едва ли не в каждой пещере и норе, под каждым деревом в этих заснеженных лесах и обледенелых горах. Дикий нехоженый Север был для них местом, где они могли спокойно множиться, процветать и безнаказанно совершать свои злодеяния. Черные путники, как их порой называли, рыли подземные ходы, присоединяя к своим владениям пещеру за пещерой, пока под их контролем не оказался весь горный хребет. Хроники завоевания Тэриона гласят, что одной мрачной ночью многовековая вражда тринадцати самых многочисленных родов северных гоблинов вдруг взяла и прекратилась. Это случилось в тот миг, когда собравший для переговоров около дюжины своих врагов-королей Дорз Кривозубый, предводитель Гаручей, просто взял и перерезал им глотки. Он справедливо полагал, что в этом и заключается суть дипломатии по-гоблински – оторвать голову врагу, пока тот не проделал подобное с тобой. Вскоре после той кровавой резни Дорз объявил себя Верховным Королем Тэриона, а свой род – властителями гор и окружающих лесов. Используя обезображенные тела недовольных в качестве кирпичей, а их кровь – в виде раствора, Гаручи строили свое королевство. Перевал за перевалом хребты оказывались в их лапах. Переправы и броды всех горных рек, опушки и лесные тропы застонали под каблуком гоблинов. Никто не мог помешать подданным короля Кривозубого, ведь они благоразумно не углублялись в недра гор, где жили безжалостные Дор-Тегли и черные кобольды. Не смели они рыть еще глубже, туда, где из лавовых недр вылезали ужасные исчадия мрака – демоны подземного мира.

Не прошло и двадцати лет (по исчислению людей), как Дорз Кривозубый заковал весь Тэрион в жуткие кандалы. Правил старый уродливый гоблин так же, как его отец, дед, прадед и все остальные предки: каленым железом и безжалостным огнем. Срубая головы подчиненным за малейший признак неповиновения, косой взгляд или недостаточную покорность его воле, он единолично сжал всю власть в своих скрюченных пальцах.

Бум-Бум! Бум-Бум! Теперь подземные крепости Гаручей были разбросаны по всему хребту, объединенные лабиринтом переходов и туннелей. Попасть в них можно через разевающие свои черные пасти укрепленные пещеры, где всегда находилась многочисленная охрана. Люди называли эти пути Вратами в Темные королевства, и нечего удивляться, что к ним никто не смел приближаться.

Что уж говорить о самом ужасном месте хребта, которое, согласно древним легендам, звалось Голбадог, что значит – Сердце Гоблина. Главная пещера Гаручей пряталась в самом центре гор Тэриона и не привечала гостей и путников. Именно в ней располагались лучшие кузницы и плавильни. В темных глубинах гремели самые большие выработки и шахты, где день и ночь трудились сотни рабов, добывая золото, серебро и драгоценные камни. Сокровищница короля Кривозубого славилась далеко за пределами гор, но никто не смел даже помыслить о том, чтобы взглянуть хоть краешком глаза на блеск того золота и перелив цветов на ограненных рубинах, алмазах и изумрудах. Ужасные звери, что были в подчинении гоблинов, а также слухи о творящихся в их темных подземельях кровавых ритуалах и изощренных пытках вселяли ужас в сердце любого. Отряды безжалостных Нимов и Кинов неусыпно следили за сохранностью Желтых Дверей – так Гаручи называли вход в сокровищницу Дорза.

Но однажды случилось невероятное. Трое лихих гномов, казалось, полностью утративших разум, не побоялись проникнуть в душные и коптящие факелами подземелья Голбадога. Трое друзей пролезли незамеченными в гоблинский город, но пробраться туда оказалось намного проще, нежели не заблудиться в лабиринте пещер и туннелей. Стража поймала их и уже собиралась бросить в рабские ямы, когда они начали требовать немедленной встречи с самим королем, утверждая, что являются послами от правителей гномов. Незваные гости так складно врали и так реалистично грозились карами на головы стражников, что их незамедлительно провели к Кривозубому. Тот был настолько удивлен, что вполне логичная мысль о том, чтобы немедленно отрубить незваным гостям головы даже не посетила его разум. Вместо этого он пригласил мнимых послов составить ему компанию за обедом. Тут-то и произошло непоправимое. Больше всего старик Дорз любил свою ручную крысу Гоччи, обращаясь с ней не в пример лучше, нежели с собственными сыновьями и дочерьми. Незадолго до появления трех гномов любимец сбежал и где-то прятался. Можно себе представить, каков был гнев короля, когда превращенный в окровавленную лепешку Гоччи нашелся на каменном стуле одного из гостей. Гном попросту сел и раздавил бедное животное, не заметив его.

Тут уж даже исконно гоблинское любопытство не смогло пересилить ярость Кривозубого. Убийц Гоччи незамедлительно бросили в рабские ямы, и там они провели целых восемнадцать дней. Единственное, чего не учел король, – это то, что у гномов очень длинные языки и болтать они непревзойденные мастера. На вторую неделю пребывания в серебряном руднике мнимые послы подбили рабов в шахтах на бунт против их повелителей. Каким-то невероятным образом им удалось взорвать оружейные пещеры и арсеналы и, помимо всего прочего, проникнуть в пещеру сокровищ, прокопав – кто бы мог подумать! – лаз прямо из ямы пленников в центр тронной пещеры Дорза. Прихватив с собой порядочное количество сокровищ Кривозубого, гномы сбежали. Погоня не смогла настигнуть беглецов, и им удалось выйти сухими из воды. Нет в Тэрионе гоблина, который не знал бы проклятых имен Дорра, Гарра и Лорра, Безумных Гномов.

А сейчас они, к слову, находились на втором этаже таверны «Вереск», что располагалась всего лишь в двух домах от вышки набата.

Обстановка в комнате накалилась, как сказали бы хмурые Дор-Тегли, подобно лавовым сводам над головой. Шестеро гномов стояли вокруг круглого стола, в руках у рыжего бородача была секира, остальные сжимали топоры и кинжалы. Лори Неудачник стоял в дверях, ничего не понимая. Его рука конвульсивно дергалась, левый глаз судорожно моргал.

Высокий парень с белыми волосами в дорожном плаще застыл напротив распростертого на полу человека, походящего на дикого зверя. Шапка с головы мужчины слетела, когда он упал, по плечам разметались спутанные черные волосы. Его глаза, казалось, утратили все признаки человечности и налились смолью. Лицо исказилось. Щетина на подбородке и щеках стала напоминать звериную шерсть.

В левой руке беловолосый держал кривой ритуальный кинжал, в навершии которого сверкало серебром символическое изображение латной перчатки, ломающей меч. Знак Умбрельштада, крепости Проклятых…

В стороне от всех стоял сгорбленный старик, опирающийся на посох, свитый из винных лоз.

– Нужно уже на что-то решаться, мой темный друг. – Маг кивнул Коррину. – Если ты обнажил оружие, рискни пустить его в ход.

– Никто ничего не собирается пускать в ход, старик. Я достал его лишь для того, чтобы избежать лишних вопросов и потери времени. Можете считать это знаком моей доброй воли. У меня нет желания с вами драться…

Он просто отпустил рукоять, и кинжал с глухим стуком вонзился в дощатый пол, немного покачался из стороны в сторону и застыл.

– Старик прав, – согласился Дори. – Нужно что-то решать. Набат заливается. Враг, должно быть, уже грызет клыками стены.

– Я с места не сдвинусь! – прорычал Ррайер, поднимаясь на ноги. Он обнажил короткий меч и направил его в сторону беловолосого.

– Джон, не спеши, – призвал к благоразумию товарища старый маг. – Не спеши… Слеза Алигенты молчит. Он вовсе не то, чем кажется…

– Какая еще слеза? – удивился Коррин.

– Верно! Что за чушь ты несешь, Безымянный?! – рыкнул Ррайер.

– Да что здесь вообще творится? – ничего не понимал, наверное, единственный из присутствующих, гном Ангар.

– Это… – начал оборотень и шагнул вперед, не опуская меча, – вовсе и не человек!

– Неужели? – усмехнулся Коррин: можно подумать, сам его обличитель был человеком. – Тогда скажи им, кто я.

– С радостью, нежить! – заревел Джон Ррайер. – Это некромант Белая Смерть! Коррин Белая Смерть!

– Прошу любить и жаловать. – Беловолосый с усмешкой склонился в поклоне.

– Ты – тот самый… Белая Смерть? – Лори казался ошарашенным больше всех. – Это твое лицо на плакатах… Слуга Черного Лорда…

– В отставке. – Улыбка сменилась усталостью на красивом молодом лице. – Я больше не Коррин Белая Смерть, больше не некромант и больше не враг вам.

– Значит, ты можешь вот так просто позабыть обо всех своих злодеяниях? – невесело усмехнулся Картнэм. – Убийства, мучения, пытки. Захотел и забыл? И требуешь, чтобы и мы также просто забыли? Я не перестаю удивляться наглости слуг тьмы!

– Не вам судить меня.

– Почему бы и нет.

– Потому что вы пытаетесь судить некроманта. Я – больше не Ступивший за край. Ныне я обычный человек. Проверите? – Не дожидаясь ответа, он вскинул ладонь и резко провел ею по лезвию направленного ему в лицо меча. Кровь потекла по руке. – Она горячая, можете сами убедиться.

– Разве такое бывает? – усомнился Долдур.

– Нет, не бывает, – сказал Картнэм. – Некроманты всегда остаются некромантами и, конечно же, всегда остаются врагами. Кровь их холодна, как лед, так же, как сердца, остановленные предсмертным мигом.

Коррин шагнул к нему и коснулся окровавленной ладонью его сухого запястья. Маг отшатнулся:

– Ничего не понимаю…

– Потом будем понимать… Давайте пока что его просто запрем, – Ангар начал рыться в мешке под столом, готовясь первым стянуть веревкой запястья темного мага. – А потом разберемся. Потом все разузнаем…

На лице Коррина появилась улыбка невинного ребенка. Что-то говорило, что он вовсе не боится гномьих угроз.

– Гном, неужели ты полагаешь, что я пришел сюда, чтобы меня кто-нибудь запирал? Да будь я Ступившим за край, вас уже всех не было бы на этом свете, верно, маг? – Коррин уставился на Картнэма и увидел короткий кивок. – Я мог бы просто уйти, но готов вам помочь в походе к пещере дракона. Но сейчас есть дело… гм… немного более срочное… В Истаре не так уж много воинов – лишь герцогские рыцари, дружинники да охотники. Все чужаки сражаются за Город Без Лета, почему я не могу? Это мой выбор, и я не спрашиваю вашего разрешения, мне просто не очень хочется, чтобы кто-нибудь из особо рьяных борцов с тьмой воткнул мне нож в спину. Но теперь поговорим о вас. Вы готовы драться? Встать на защиту Истара? Или нет? Решайте быстро – время уходит. Пора уже собрать все оружие, какое есть, и двигаться к месту сбора. Если вы, конечно, не бежите прочь из Града Рейнгвальда, что, должен признать, было бы весьма разумным решением, дорогие мои коротышки… эээ… прошу прощения, гномы.

– Может, просто вышвырнуть его в окно? – предложил скривившийся от оскорбления Конари, угрожающе поднимая кинжал. Гномы терпеть не могут, когда их называют коротышками, карликами, недомерками и прочими насмешливыми словечками, которые придумали для них трусливые люди, чтобы подчеркнуть свое превосходство в росте, раз ничем другим похвалиться не в состоянии.

– Да, прямо в снег! – едва ли не впервые в жизни поддержал брата-близнеца Голари.

– А я где-то слыхал о том, что сперва им нужно протыкать сердце осиновым колом, – мрачно заключил Кили. – Да и голову отрезать для верности.

– Нет, это для разупокоенных упырей, – подсказал Коррин. – Или носферату…

Гномы снова начали спорить о том, что именно им сделать с некромантом. Сам же Белая Смерть скучал, он уже пожалел, что предложил свою помощь Лори Дарвейгу.

– Молчать всем! – гаркнул Неудачник; все уже поняли, что в последнее время с ним лучше не спорить. – Я верю ему! А с тем, кому верит гном, можно спокойно пить эль за одним столом…

– Вот и пейте! – огрызнулся Ррайер. – Он вырезал у меня на теле свое имя! Он зло! Они никогда не меняются! Эти исчадия Бездны радуются только крови и мукам.

– Послушай меня, волк, – некромант сделал ударение на обращении; Джон Ррайер поежился, – ты ведь тоже не совсем человек. Скольких людей ты загрыз на своем веку?

– Все, – оборал его Картнэм. – Хватит. Война на пороге, а вы здесь ссоры устраивать вздумали да словесные баталии. Не вижу иного выхода, кроме как принять помощь некроманта… бывшего некроманта. – Волшебник нехотя исправился под взглядом беловолосого человека. – Вооружайтесь, гномы! И мы подготовимся к бою. Я и Ррайер будем у статуи Алигенты. Когда все закончится, встретимся здесь, если будет на то воля богини-лучницы. О наших делах поговорим позже. – Никто не шевелился, никто ничего не предпринимал, словно бы не гремел за окном набат, снег не окрашивался кровью, а стрелы не свистели в каких-нибудь нескольких домах севернее. – Кто-нибудь против?!

Все тут же пришли в себя и замельтешили по комнатке. Лори начал возиться с какими-то механизмами на своем дивном арбалете. Из неразобранных мешков появились секиры, короткие мечи с прорезями на клинках и прочие инструменты, без которых в доброй драке не обойдется ни один славный гном. Кольчуги объяли крепкие тела, сталь сменила обычные одежды Предгорных.

Волшебник и оборотень вышли в коридор, сбежали по лестнице и, покинув таверну «Вереск», бросились на площадь Алигенты. Бывший некромант также не стал задерживаться в комнате номер «8»…

– Эй, Дори, ты ведь помнишь короля Кривозубого? – Ангар со злостью расхохотался, надевая кольчугу. – Не пора ли ему напомнить о нашем существовании? Чур, королевская голова за мной! Я прибью ее над притолокой двери, если когда-нибудь обзаведусь подобным твоему чуланом.

Рыжебородый промолчал. Действительно – что тут скажешь.

Рев гоблинов, их гортанные крики и утробный вой взлетали в небеса. Бой длился уже несколько часов. Прошла ночь, давно рассвело. Холодное солнце грозило перевалить на другую сторону полдня, а снег все так же падал и падал, не в силах замести лужи крови и утихомирить нещадный огонь, алчно облизывающий деревянные стены и соломенные крыши. Несколько домов, к которым смогли прорваться гоблины, ярко горели, и их не смогло бы потушить уже ничто, даже вода из ледяных озер – ночные путники знали толк в пожарах. Северные ворота были прорваны. Отряд рыцарей герцога отступал по главной улице, оборачивался, шел в контратаку, после чего снова отступал. Гоблины не спешили умирать под мечами благородных марлов – они рассеивались по городу, словно крысы по богатому амбару, пробираясь в самые неприметные лазы, скользя в узкие проходы меж домами, проползая под изгородями.

Человек, стоявший на пороге небольшого дома и оборонявший его от десятка резвых Гаручей, служил герцогу Истарскому Рене Тенору с семилетнего возраста: сперва пажом, а после и приближенным оруженосцем. Звали его Глинервин Брин. Он по праву считался превосходным лучником и умел выделывать со стрелами такое, что прочие называли не иначе как волшебством. Несмотря на то что Глин был рожден простолюдинкой, герцог лично обучил его бою на мечах. Сказать по правде, герцог Тенор, не имевший собственных сыновей, любил Глинервина, как родного, и верный слуга платил ему тем же, таская за господином повсюду подол его ярко-зеленого плаща. Самой, должно быть, важной заботой лучника было уследить, чтобы горячий по нраву и скорый на расправу старик не ввязывался во вредные для здоровья, опасные приключения – герцога всегда тянуло на различные подвиги, особенно во время охоты в лесах…

Взмах двумя короткими мечами, и еще двое уродливых гоблинов с длинными носами и сосново-зелеными немытыми волосами покинули этот грешный мир. Глинервин Брин всегда хорошо дрался, сколько себя помнил. Еще в детстве от его тисового посоха перепало многим недругам. Этот дом не достанется врагу, в том он дал себе клятву. Брин не знал лично того, кто здесь жил. Судя по скромному убранству и расположению на северной окраине – какой-нибудь небогатый херд. А учитывая присутствие почерневшей тачки в углу, можно было предположить, что дом принадлежал углежогу, честному трудяге, который возвращался сюда всякий раз после тяжелой ночи подле коптящей угольной ямы. Нет, Глинервин не собирался отдавать этот дом гоблинам. Это подтвердил еще один из Гаручей, свалившись в снег с пробитой головой. Меч прошил глазницу и вышел из затылка.

Выжившие враги наступали осторожно и походили на вставших на задние лапы, но не утративших свою ловкость кошек. Их здесь осталось всего шестеро, и умирать за так никто из них не торопился. Гоблины могли лишь надеяться, что кривые ножи и добытые где-то неудобные мечи помогут им сразить искусного воина, застывшего, как нерушимый камень, на пороге. Их не обремененные излишними мыслями о стратегии головы даже не подумало посетить озарение: «А ведь этот белокожий стоит в очень выгодном месте, братцы! Не оставить ли его в покое до тех пор, пока он сам не вылезет из норы, а уж только потом вонзить клыки ему в шею, грудь и плечи?!» Вместо этого Гаручи, скаля пасти, исходя вонючей слюной и яростно зыркая глубоко посаженными глазками, то и дело прыгали вперед. Человек пытался подцепить кого-нибудь из них на меч, словно кусок крольчатины на вилку, но ловкие карлики, резво отскакивая подальше, увиливали от него всякий раз. Бегать за ними слуга герцога не собирался.

В какой-то момент Глинервин просто опустил мечи, будто приглашая противников отведать его плоти. Он презрительно усмехнулся, чем сильно разозлил гоблинов – Гаручи не любили, когда их не воспринимали всерьез. Затем мечник взял и просто запел мерзеньким, тоненьким голоском сочиненную тут же неказистую песенку, чем вогнал бедных карликов в еще большую ярость:

Что тут началось… Гаручи запыхтели, словно котелки воды на огне, сморщили свои и без того не слишком-то привлекательные лица и даже побагровели, чем стали похожи на редьку. Всем скопом они бросились на человека, но двое из них тут же столкнулись друг с другом, еще один опустил нож на плечо четвертого, а пятый с шестым обменялись ударами локтями: тот, что был ловчее, сломал приятелю нос, а его соратник выбил ему глаз.

Глинервину оставалось лишь раздавать удары: тому пробей тщедушное тело, другому отсеки голову, еще одного насади на клинок, точно на вертел. Разозленные гоблины намного хуже владели оружием, чем спокойные и здравомыслящие. Поэтому, должно быть, не зря люди считают их неумехами, способными брать лишь количеством. И правда, кто может похвастаться тем, что видел здравомыслящего гоблина?

Последний упавший на доски настила труп был отмечен косой алой чертой, проходящей поперек его груди. Глинервин устало вздохнул, вытер снегом мечи и зашагал к баррикаде в конце улицы, где лучники его светлости еще отстреливались от врагов.

Два десятка из «Зеленых Стрел», личного герцогского отряда, были профессиональными лучниками. Эти люди не расставались со своим оружием с детства, еще тогда считая стрелы лучшей игрушкой, а протыкание ими чего-нибудь или, что лучше, кого-нибудь – весьма интересной забавой. Ребята они были надежные, проверенные. Командовал ими суровый истарский комендант Гехар Одноглазый.

И сейчас он в одиночку держал подходы к баррикаде, прикрывая стрелков от слишком резвых гоблинов, которым вздумалось запустить свои кривые пальцы в скрещенные колья заграждения.

Гехар был тяжелым человеком с недобрым нравом, но отличался справедливостью, рачительностью и воинским умением, благодаря чему прекрасно справлялся с управлением Городом Без Лета вот уже три десятилетия. Левого глаза он лишился с десяток зим назад, когда в этих землях появился злобный чернокнижник Лонекар Птичник. Проклятый колдун принес людям столько несчастий, что народ не смог больше терпеть, и в одну из холодных ночей на Птичника была объявлена облава. У Гехара был любимый сокол, с которым он всегда охотился. В тот раз комендант также взял с собой птицу в ночной лес. Когда отряд ехал по заснеженному тракту, всегда спокойный и тихий сокол вдруг ни с того ни с сего начал биться на левом запястье у Гехара. Он кричал и хлопал крыльями, а когда хозяин попытался его успокоить, клюнул его своим загнутым клювом в глаз… Так комендант получил особый «подарочек» от коварного, никогда не спящего чародея. Одним из своих заклятий подлец затуманил птице разум и заставил причинить вред любимому хозяину. Раненый воин придушил сперва собственного любимца, а после – и самого колдуна. Ныне скелет чернокнижника Лонекара Птичника обнимает каминную трубу на крыше комендантова дома, а сам старик возненавидел весь их колдовской род.

Сегодня здесь, кажется, не было никого из темного братства, а насчет ночных странников у старика имелось одно излюбленное убеждение: с Гаручами можно спокойно беседовать лишь тогда, когда их тела высушены и набиты соломой. Поэтому он не испытывал жалости, рубя секирой, словно дрова для очага, пытавшихся забраться на баррикаду гоблинов.

Слуга герцога Тенора, подойдя, даже застыл на несколько мгновений, любуясь мастерством и ловкостью старого воина. На завал из камней, укрепленный кольями, не мог вскарабкаться ни один крючконосый карлик, умываясь кровью всякий раз, когда суровый комендант дотягивался до них не знающим жалости оружием. Лучники «Зеленые Стрелы», названные так из-за цвета оперения их вертких тисовых красавиц, с невероятной скоростью оттягивали тетивы, но поток гоблинов упрямо не желал уменьшаться.

– Как наши дела? – Глинервин хлопнул Гехара Одноглазого по плечу.

Здоровяк-комендант от неожиданности рубанул секирой наотмашь. Герцогский слуга едва успел отскочить.

– Ты так не шути, Глин! – Комендант разъярился, ногой отбрасывая очередного гоблина прочь. – Едва не отправил тебя к Алигенте на пир!

– Вот и выпил бы грогу, – произнес Глинервин, отсекая уродливую носатую голову. – А то холодно что-то.

– Холодно ему! С нас уже десятый пот сошел, верно, ребята?! А ему все холодно!

– Так точно, сэр! – раздался в ответ стройный ответ двух десятков стрелков.

– Сейчас все согреются. По моей команде: шаг – стрела, три шага – стрела!

– Есть!

Лучники приготовились к боевому продвижению…

Огромное существо, выбравшееся из леса, едва сгустились сумерки, разбрасывало в стороны всех без разбора, как хорошо вооруженных марлов, так и бедняков-хердов с топорами для рубки дров. Вырванная с корнями и лишенная ветвей сосенка, которая вминала в промерзлую землю и дощатые настилы улицы людей, уже вся окрасилась кровью. Раздавленные, изломанные тела лежали там, где прошел монстр. Снег сыпался, как мука из дырявого мешка, и оседал на поверхности багровых луж, на белых лицах, на широко раскрытых глазах мертвецов.

Чудовище шагало вперед. Стрелы не причиняли вреда его каменной шкуре, и никто не мог подступиться к нему на расстояние удара мечом. Монстр ревел, будто созывая сородичей из окрестных лесов к ужину, и вскоре ему отозвался похожий слитный рев нескольких чудовищных глоток. Один был слышен уже внутри стен.

Такого огромного тролля никогда раньше не видел даже Гехар Одноглазый, проживший всю жизнь на краю полного этих существ леса. Чудовище превосходило по росту всех встреченных комендантом ранее едва ли не вдвое. Больше всего тролль походил на огромную уродливую статую, да такую, словно на его примере какой-то слепой решил попробовать себя в мастерстве резчика. Необъятное тело пряталось под плащом, сшитым из шкур животных и людской кожи, под этим лоскутным покрывалом смело можно было спрятать весь «Вереск», вместе с двускатной крышей, резными коньками кровли и чучелами трех танцующих гоблинов у трубы.

Голова тролля, напоминающая неровный кусок скалы, вся поросла длинными спутанными волосами – ни один брадобрей не смог бы привести прическу монстра в надлежащий вид, а любые, даже самые острые ножницы точно сломались бы, попытайся кто-нибудь подстричь эту ужасную гриву. В косматой черной бороде чудовища можно было заблудиться – словно старый черный занавес, она спускалась к самым коленям лесного жителя. За нею скрывалось толстое брюхо, плавно перетекающее из груди, а шея выглядела настолько короткой, что казалось, ее и вовсе нет. Лицо, а если точнее, морда уродливостью походила на гоблинскую, увеличенную в десять раз. Под низко надвинутыми бровями в глубине прятались глаза, сверкающие в сумерках зеленым светом. Нос тролля напоминал огромную, размером с зубец мельничного жернова, репу. Из отвратительного лягушачьего рта торчали кривые клыки.

Чудовище широко раздувало волосатые ноздри и, полусогнувшись, выискивало под ногами людей. Оно ревело, и в его голосе угадывались жуткие звуки горного камнепада.

– Лучники! – кричал старый комендант, пятясь и до боли в пальцах сжимая бесполезный сейчас топор. – Да стреляйте же! Чтоб вас!

Гехар не замечал того, что остался в полном одиночестве. Чудовище уже нависало над ним, как скала. Одноглазый видел, как в сумерках, точно совиные, блестят жуткие глаза монстра, а горячая дымящаяся слюна течет из его пасти. Старик рубанул тролля по ноге топором, но тот даже не поморщился. Оставленный на его голени широкий порез затягивался на глазах. Комендант отпрыгнул в сторону, увернувшись от огромной лапы, опускавшейся ему на голову, и рубанул топором со всего размаху. Тролль взвыл и ударил наотмашь гигантской дубиной. Морда чудища исказилась болью – еще бы: ведь только что он лишился половины когтистого пальца. Черная, как смола, и жутко вонючая кровь хлестала на снег.

Что же касается старика, он пусть и успел вовремя отскочить от удара, но зацепился сапогом за тело лежащего ничком воина и растянулся на земле. Монстр шагнул вперед и поднял ногу, намереваясь раздавить своего маленького противника.

– Гехар! – закричал кто-то.

Но было поздно – Тролль наступил на распростертого коменданта. Послышался жуткий хруст костей, и кровь брызнула из-под когтистой лапы.

– Нет! – заревел человек, видевший гибель Одноглазого. – Нет!

Воин Истара в ярости набросился на монстра, словно взбешенная оса на неосторожного путника. Удары клинка начали сыпаться по ногам тролля со всех сторон, один выпад прошелся вскользь по огромному брюху. Черная кровь капала из многочисленных ран, не столь, впрочем, серьезных, чтобы чудовище страдало от боли.

Видя всю безуспешность своих попыток, человек отшвырнул в сторону меч и сбросил наземь богатый теплый плащ. Под ним оказался обнаженный торс – мужчина не носил ни рубахи, ни котты, ни кафтана.

Человек со спутанными черными волосами дико взвыл, припадая к земле. Почти сразу же ему ответил далекий вой со стороны леса. Затем он раздался вновь, но был слышен уже намного четче. К нему прибавился еще один и еще. Голоса ночи стремительно приближались к Истару, забыв о страхе, забыв о ненависти к людям, убивавшим их веками.

Послышались встревоженные крики воинов у городских ворот. Вой все приближался, пока на площадь не выбежали волки. Несколько сотен серых зверей, поджарых, крепких, с мохнатыми шкурами и оскаленными пастями.

Джон Ррайер согнулся, упер руки в заснеженную землю и весь подобрался. С силой оттолкнувшись, он прыгнул вперед. Обычный человек никогда не смог бы совершить подобный прыжок, в то время как оборотень принимал форму волка в движении. От земли оторвался еще человек, а в грудь троллю острыми, как мечи, когтями вцепился зверь, не уступающий гиганту в силе. Черная мохнатая шкура теперь покрывала увеличившиеся в размере и налившиеся демонической силой мышцы Джона. Лицо вытянулось и поросло шерстью, уши заострились, а оскал длинных желтых клыков стал походить на огромный медвежий капкан, которому по силам «прокусить» человека в полном стальном доспехе.

Перевоплощение ликантропа будто бы дало сигнал к атаке для его серых друзей – волки устремились вперед, дико рыча. Безумное звероподобное существо, в которое превратился Джон Ррайер, рвало длинными когтями шею и плечи тролля, превращая их в изрубленное месиво, а волки вцепились в ноги гиганта.

Тролль выл от боли. Раны, наносимые оборотнем, и не думали затягиваться. Чудовище мотало головой и размахивало дубиной в нелепых попытках сбросить с себя цепкого врага. В какой-то миг Ррайер размахнулся и со всей силы вонзил когти в горло чудовищу. Ужасный удар не смогла остановить даже подобная камню кожа. Окровавленная лапа снова и снова врезалась в шею врага, пока черная кровь не выступила вместе с пеной на губах обезумевшего от боли лесного жителя.

Оборотень успел спрыгнуть, а волки – разбежаться в стороны за миг до того, как тролль рухнул на землю, смяв своей могучей спиной чей-то оставленный дом.

Огромный чужак был мертв. Джон подобрался к нему, чтобы убедиться в этом наверняка, но вдруг застыл на месте и дернулся, будто в живот ему вошел длинный клинок. Поджарое черное тело забилось в конвульсиях и судорогах. Сердце, казалось, сейчас вырвется из груди. Оборотень захрипел, его волчья пасть изошла кровью. Он провел по морде лапой, и она окрасилась в багровый цвет. Кровь потекла из ушей. Джон обессиленно растянулся в снегу, раскинув лапы в стороны. Он закрыл глаза и судорожно сжал пасть. Клыки заскрежетали от натуги. Ррайеру казалось, что он умирает. Он знал, что было причиной его более чем плачевного состояния. Это треклятое пойло, которое он вынужден принимать. Эта бансротова отрава, которой потчует его Картнэм.

Вдруг боль на миг ослабела, будто бы в неуверенности, а затем начала понемногу отступать. Джон ощутил у себя на шкуре чье-то горячее дыхание и большой влажный язык. Оборотень открыл глаза.

Большой волк с серебристо-серым мехом и без одной задней лапы, своими размерами походящий на медведя, склонился над перевертышем и слизывал кровь с его морды. Это был Геррдор Трехлапый, гроза леса Дерборроу, неуловимый, словно призрак, и опасный, как метель. Одни говорили, что ему более трех сотен лет, другие заявляли, что его и вовсе не существует, и старый вожак – не более чем выдумка. Сейчас легендарный зверь напоминал обычного домашнего любимца, который пытается приласкаться к хозяину.

– Иди, Геррдор, – прохрипел оборотень, постепенно избавляясь от волчьего обличья, и указал на палисад. Трехлапый глянул на собрата своим звериным взглядом, развернулся и бросился к месту боя, где защитники Истара пытались сдержать гоблинов. Стая помчалась вслед за вожаком.

Оборотень – уже не волк, но еще не человек – с трудом приподнялся на локте и пополз к своему плащу. Там, он знал, среди складок одежды спрятаны пузырьки с зельем. Ужасно горькая и режущая горло алая жидкость позволяла Джону Ррайеру сохранять человеческий разум во время превращения и не давала забыть себя в зверином обличье.

С каждым преодоленным футом по снегу Джон все больше становился похожим на человека. Обнаженный и весь покрытый дурно пахнущей смоляной кровью, он сел прямо в снег и завернулся в свой плащ. Оборотень дрожал от боли и холода, он глядел в небо, в черную даль, где, как ему показалось, зажегся вдруг злобный блеск одинокой звезды, насмешливо подмигнувший ему. На груди пылали старые шрамы, слившиеся в витиеватую надпись – художник постарался на славу. «Клинок Белой Смерти» – словно только что вывели раскаленным ножом у него на коже. Джон Ррайер закричал от боли.

Наступила ночь, а Гаручи все продолжали идти из лесов. Создавалось впечатление, что древний хребет Тэриона изрыгнул из своих недр всех гоблинов, живущих в его пещерах, подземельях и ущельях. Их было не менее пяти тысяч, когда они пробили в нескольких местах палисад и вошли в город. Их стало почти в два раза больше, когда заполыхали ближайшие к стенам дома горожан.

Глинервин Брин и трактирщик «Вереска» Д’алег, а также херды из братства углежогов дрались в полном окружении посреди главной улицы города. Враги подступали к ним со всех сторон, людские глаза уже были полны усталости, а лица – умыты потом, раны кровоточили.

Громкий заунывный вой и рев сотен звериных глоток пугали защитников Истара – серые волки из чащи Дерборроу всегда были для жителей Города Без Лета безжалостными врагами, злобными тварями, которым ничего не стоит перегрызть человеку глотку. Они всегда нападали стаями. Сперва появлялся один, будто бы разведчик, за ним, словно призраки покойников, выходящие из могил, из бурелома показывались все новые хищники. Их глаза были налиты кровью, шерсть стояла дыбом, пасти изрыгали проклятия на своем волчьем языке, а клыки клацали, точно засовы, преграждающие последние пути к бегству. Волки убивали скот и, осмелев, нападали на людей. На серых монстров охотились, их шкуры висели чуть ли не на каждой стене в каждом истарском доме. Постоянная война между людьми и волками веками проходила по лесу, и множество жертв с обеих сторон испустили свой дух. Всегда считалось, что гоблины и волки – союзники, верные друзья, едва ли не братья по крови, но сейчас, когда звериные пасти сомкнулись на глотках карликов из гор, когда они отрывали им головы, прокусывали грудь и вырывали сердца, а в отместку кривые ножи и мечи вонзались в серые бока, вспарывали мохнатые брюха и отрубали лапы, о родстве между ними не могло быть и речи. Все смешалось в вое и криках, проклятиях на гартарроге, языке гоблинов, и плаче раненых: как зверей, так и Гаручей.

Один из Кинов, ловкий малый в тугой алой маске на голове и зубчатой пелерине на плечах, резко оттянул за загривок назад волчью голову и перерезал зверю горло, как какому-нибудь путнику в горах, но в отличие от человека волк не собирался так просто умирать. Разливая вокруг себя кровь, он извернулся и схватил гоблина клыками. Чудовищная пасть сомкнулась на остром подбородке и за ушами. Рывок… и Гаруч опускается в снег с уродливым обрубком, торчащим из плеч. Волк успел ударить лапой еще одного врага, искромсав тому грудь, но в следующий миг в его тело вонзилось несколько кинжалов. Гоблины рвали зверя на части, совсем не замечая фонтанов крови, бьющих кругом…

Меч вошел под ключицу и вышел из противоположного бока, прочертив внутренности гоблина наискосок. Сгорбленное тщедушное тело рухнуло на землю, словно опустевший мешок. Больше кругом, кроме трупов Гаручей, никого не было.

Истар был обречен, но сражавшийся на площади Алигенты герцог Тенор не желал в это верить. Рене был воином старой закалки, из тех, что воспитывались в истинно северном духе и которые считали, что бой продолжается до тех пор, пока жив хоть кто-то. Пока в его городе люди держат в руках оружие, он не отступит.

– Лорд Тенор?

Герцог вздрогнул от неожиданности и обернулся. Он и не заметил, как к нему подошли.

Высокая фигура в черном плаще склонилась перед ним в поклоне; другая безмолвно стояла в стороне. Белые лица, казалось, были вылеплены из снега, а угольные волосы сливались с ночью. Герцог едва сдержал себя, чтобы не скривиться от отвращения.

– Что тебе нужно, нетопырь? – спросил Рене у вампира.

– Это вам нужно, – прошептал тот. – Вам не устоять. Мы можем…

– Что? – зло перебил герцог. – Мне не до тебя с твоими бредовыми просьбами! Гоблины наседают, как мухи на малиновый пирог!

– Мы можем вам помочь. У лучников нет больше стрел, мечники едва держат клинки, ваши дома горят, а кони пали. Даже волки ничего не могут сделать, а некромант выпит досуха.

– Некромант? – удивился герцог.

– Только мы… только мы можем помочь…

– Ну так чего же ты ждешь? – Герцог развернулся и зашагал к воротам. – Бери меч и помогай!

– Я пришел за тем, за чем приходил вчера ночью. – Вампир бросился следом; его собрат с голубыми глазами молча шел в стороне, будто разговор вовсе его не касался.

– И я снова отвечу тебе. Нет! Я не позволю!

– Вы все здесь умрете! Истар сложит голову из-за глупости одного старика!

Герцог застыл, забыв и об осаде, и о сотнях гоблинов.

– Ты смеешь мне…

Тут вдруг заговорил второй. На памяти герцога он ранее не произнес ни одного слова за все то время, что находился в Граде Рейнгвальда:

– Мы хотим всего лишь спасти город, ставший нам надежным убежищем. – Голос был глубоким и сильным. Лорд Тенор поймал себя на мысли, что его убаюкивает этот мягкий, словно волна, тембр, плавно переходящий в грозовые раскаты.

– Я не могу позволить, нетопырь, – твердо сказал Рене Тенор. – Я не допущу богомерзкой скверны в моих стенах! И не хочу, чтобы мои люди стали вашим обедом.

– Тогда твои люди станут обедом для Гаручей. Я клянусь тебе на своей крови, герцог, что не трону людей. Ни я, н мой слуга не тронем людей. Я, граф Илеас Д’Антрева из Ротнии, которой больше не существует на ваших картах, клянусь тебе в этом…

– Что ты будешь делать, граф? – Герцог знал, что клятва на крови для благородных вампиров свята, и нарушившим ее грозят такие кары, что простому человеку и в страшном сне не представить. За двадцать лет, которые беззубые живут в его городе, только сейчас он узнал, что под его кровом обитает древний вампирский граф. Вот так новость! И все же сейчас он колебался…

– Позвольте, герцог, ну позвольте же нам вернуть наши сущности! – взмолился вампир. Печаль, запертая в душе нежити на много десятилетий, прорвалась. Такого голоса, лорд Тенор мог поклясться, от этих кровососов не слышал никто и никогда. И он был не совсем рад тому, что стал первым.

– Мы не тронем людей! – вторил графу его товарищ. Этот даже сложил руки в молящем жесте.

Гоблины приближались. Какой-то воин в зеленом кафтане упал с криком в снег. Еще один солдат попытался отбиться от десятка карликов, но они его просто-напросто смяли числом. Бедняга исчез под их ногами. Статуя Алигенты шевельнулась. С ужасом герцог увидел, как Гаручи, закинув на шею деревянному изваянию крепкие веревки, умудрились сдвинуть ее с постамента. Лорд Тенор бросился к древней святыне, намереваясь остановить ужаснейшее из всех злодеяний, придуманных этими никчемными тварями, пришедшими войной к его крову. Но он не успел… Огромная фигура покровительницы Истара, стоящая здесь с самого основания Града Рейнгвальда, а может быть, и еще раньше, накренилась и с диким грохотом упала, разбившись на несколько изуродованных кусков.

– О, предки! – У герцога даже руки опустились, когда он понял, что произошло. – Отец мой! Деды мои! Простите меня! Простите вашего никчемного потомка!

– Спасибо, – только и прошептал граф, вскидывая руки вверх. Длинные тонкие пальцы со скрюченными острыми когтями, казалось, хотели захватить звезды и луну.

Преобразование было почти мгновенным, но застывший в ужасе герцог увидел все его детали до боли четко. Прекрасные, идеальные лица вампиров изменились, превратившись в морды хищных зверей: носы слились с лицом и сморщились, ноздри увеличились, а разрез глаз расплылся – они вытянулись и приобрели багровый оттенок. Длинные волосы опали и прижались к телу, превращаясь в шерсть, уши полностью исчезли, на их месте остались лишь большие рельефные дыры, словно у летучих мышей. Из плеч вырвались огромные черные крылья, руки слились с ними и исчезли. Тела быстро росли и с каждой секундой все больше утрачивали человечность. Переродившиеся исчадия мрака покрылись темно-сиреневой шерстью, они стали размером с небольшой дом каждый, а на коротких задних лапах прорезались чудовищные когти. Огромные белые клыки вырвались из увеличившейся в несколько раз пасти.

Только сейчас герцог Тенор понял, кому он предоставлял кров столь долгое время. Просто знать, что они вампиры, не видя их тайного обличья, – это не страшно. Но лицезреть воочию истинный облик этих монстров… Хотелось просто вжаться в землю, прикрыв голову руками. Хотелось забыться и не осознавать всех тех кошмаров, которым он стал свидетелем.

Две черные тени взмыли в небо. На миг их крылья закрыли собой звезды. Два огромных пятна мрака пронеслись над городом и ринулись в самый центр атакующей волны гоблинов.

Яркая синяя звезда стремительно приближалась. Небеса сотряс рык, от которого затрещали деревья в лесу Дерборроу. Все без исключения взгляды, как по команде, устремились в ночь над головой. Гоблины восторженно закричали: «Злобный Логр!» Люди сжались от обреченности и страха. Если кровожадных Гаручей еще можно было бы отогнать от Града Рейнгвальда, притупив мечи об их шкуры, то громадному древнему змею, дышащему всепоглощающим льдом, никто из ныне живущих, казалось, не в силах был противостоять. Да, в древности могучие герои, случалось, покрывали себя бессмертной славой, сражая драконов, но все-таки не таких огромных и жутких, кажущихся неуязвимыми, как Лаграон Безжалостный, да и где они теперь, эти герои?

Лишь один воин радостно улыбнулся, заметив пикирующего из поднебесья дракона: в том единственном мгновении, когда зверь испустит последний вздох, он видел смысл своего существования. Гном Долдур сжал до болезненного скрипа зубы, перехватил поудобнее секиру и спрятался за одним из домов, готовясь и выжидая: дракон слился в ночи с крылатой черной тенью – один из вампиров бросился на него в атаку.

Друзья гнома сражались возле родного «Вереска». Гоблинов здесь было хоть отбавляй, а когда в небе над городом показался дракон, Гаручи словно обезумели. Сотни их были уже внутри стен, тысячи новых выходили из леса, и кто знает, скольких еще скрывали предательские чащобы.

Волшебник и бывший некромант дрались рука об руку. Картнэм колдовал, некромант прикрывал его, разделяя эту задачу с невысоким, но яростным Ангаром. Гоблины наводнили главную улицу, убивая всех, до кого дотягивались их кривые мечи, ножи и острые желтые когти. Волшебник делал все, что мог. А мог он многое – Истар был средоточием его силы, располагаясь в центре лесов, построенный из дерева и дышащий лесным воздухом.

– Е Abstulisse e Conspectu Alicujus[29], – прошептал Безымянный, сотворив в воздухе фигуру, и проткнул ее длинным птичьим пером, которое только что извлек прямо из воздуха.

В тот же миг лучники «Зеленые Стрелы», что прикрывали кого-то с крыш домов на боковых улицах, вдруг вскрикнули, точно соколы, и резко дернули головами, будто в судороге. Каждый из стрелков болезненно зажмурился, слезы выступили на ресницах. После этого «Зеленые Стрелы» открыли глаза: вертикальные птичьи зрачки сменили их собственные под действием заклятия, в то время как несколько благородных птиц с глазами человеческими опустились на верхушки огромных сосен в Дерборроу, ожидая, когда все снова встанет на свои места. Лучники смогли видеть ночью, словно днем, зрение усилилось в десятки раз, а мельтешащие внизу враги предстали как на ладони…

Колья баррикад сплетались между собой, образуя непробиваемые заграждения под руками мага Школы Повелителей Живой Природы, а опавшая с елей и сосен хвоя превращалась в неимоверно острые иглы, что сотнями летели в гоблинов, попадая им в глаза, безжалостно коля щеки, лбы и торчащие длинные носы. Убить они не могли, но причиняли боль и неудобство, еще более подпитывая безрассудство низкорослых воителей.

Гном Ангар и некромант Коррин рубились с подступающими врагами, не пропуская их к чародею. Гоблинам даже удалось сломать секиру Непутевого, что ему, видимо, очень не понравилось, поскольку, зверски исказив лицо, гном принялся колошматить их своими пудовыми кулаками. Длинный тонкий меч в руках бывшего слуги Смерти свистел вокруг своего хозяина.

В тот момент, когда гоблинов на главной улице стало столько, что не сосчитать, и даже «Зеленые Стрелы» уже ничего не могли сделать, чтобы остановить вражеский натиск, маг Картнэм Безымянный просто опустился на землю посреди улицы, сорвав с рук теплые меховые перчатки.

– Что ты делаешь, чародей? – закричал Ангар, отшвыривая от себя сразу троих Гаручей – лишившись своей секиры, он не утратил способности сражаться. Волшебник не отвечал.

– Да пусть делает, что хочет! Не мешай! – воскликнул Лори Дарвейг. Высунувшись из окна их комнаты на втором этаже «Вереска», он в который раз за сегодняшний день разрядил арбалет в бегущих внизу уродцев.

В его поле зрения из гномов дрался один Ангар Дортан, остальных он не видел, хотя всего минуту назад неподалеку раздался грохот, и в двух домах от таверны запылало совсем не природное красное пламя, разбрасывая вокруг себя колючие, режущие глаз искры. Неудачник знал, что в это мгновение они впиваются в тела гоблинов и прожигают их насквозь – так действовала заклятая рунами секира Дори Рубина. Близнецы Голари и Конари еще в самом начале заварухи, кажется, убежали к воротам помогать воинам герцога оборонять палисад. Кили схватил свой Хег и устремился за товарищами, а Долдур так и вовсе исчез непонятно куда.

– Ну подходите же! – Ангар Дортан схватил одного гоблина за горло и начал размахивать задыхающимся беднягой из стороны в сторону, используя его обвисшее тело в качестве оружия. Крючконосые карлики скалили свои мелкие острые зубки, но подходить к разъяренному Нор-Тегли не решались, осыпая его проклятиями и насмешками.

– Эх! – Измятое тело гоблина в гномьих руках уже перестало напоминать четко очерченную фигуру – теперь Ангар управлялся с беднягой, как с цепом, – должно быть, дух этого Гаруча благодарил всех своих Тринадцать Злобных богов, что его тело уже ничего не чувствует. – Давайте! Подходите! Только дайте размахнуться как сле… – он не договорил. Сильный толчок, сотрясший землю, опрокинул его на спину. Огромные извилистые корни, похожие на щупальца какого-нибудь морского чудовища, с грохотом и треском начали пробивать дощатые настилы то здесь, то там. Гоблины сперва остановились, потом попятились назад, а после просто помчались в обратную сторону, дико вереща от страха.

Но волшебник не стал останавливаться на достигнутом: он подобрал из снега горсть елочных иголок, провел ими по одежде, и его мантия в тот же миг стала покрываться колючей хвоей – неприятный подарочек для тех из гоблинов, кто будет столь глуп, что захочет пообниматься с чародеем.

– Смотрите! – воскликнул из своего окна Лори Дарвейг. – Это же Дори! Несется по улице!

И впрямь, это был предводитель отряда охотников за сокровищами. Рыжая борода взлохмачена и спутана, лицо в крови и поту, рука висит бесполезной плетью – ему здорово досталось.

– Волшебник! – закричал Дори, добежав до дверей «Вереска». – Ты где?

Ангар лишь ткнул в сидящую посреди улицы облепленную шевелящейся хвоей фигуру.

– Вы видели? Видели его?