Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие Лоскутникова Мария

2. Как связано литературно-критическое творчество Новикова, Фонвизина и Крылова?

3. В чем заключаются особенности критического отношения Крылова к классицистам и сентименталистам? В каких формах дана сатирическая оценка этих литературно-эстетических направлений?

V. Идеи Просветительства и литературная публицистика А.Н. Радищева

1. Охарактеризуйте путь Радищева как русского просветителя и рассмотрите его книгоиздательскую деятельность.

2. Проанализируйте литературно-критические позиции Радищева в книге «Путешествие из Петербурга в Москву».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Русская сентименталистская критика

В сентименталистской практике анализа произведений словесности отразились поиски литературы, направленные на рассмотрение внутреннего мира человека. Программным положением сентиментализма стала мысль о внесословной ценности человека. Определяющим началом явилось стремление открыть читателю новые горизонты мировидения, развить его творческие порывы и склонности, воспитать чувство изящного. Сентиментализм пропагандировал рефлексию и самонаблюдение, радость воображения и совершенствование человеческой души.

Как отмечают исследователи, «проникновение в русскую литературу элементов сентиментализма начинается уже в 60—70-х годах [XVIII века]. Особенно заметно оно в творчестве М.М. Хераскова и поэтов его круга, объединившихся в московском университетском журнале "Полезное увеселение"»[76]. Однако расцвет этого художественно-эстетического направления в литературе и возникновение сентименталистской литературной критики и эссеистики связаны с последним десятилетием XVIII века.

Становлению новой эстетики способствовали просветительские идеи. Понимание культуры как фактора, развивающего человеческую личность, формирование представлений о литературе как о способе приобщения к эмоционально-чувственным ценностям оказали мощное влияние на процессы духовно-нравственного освобождения общества из-под гнета жестко-иерархических норм классицизма. Не только допустимость, но и поощрение творческого воображения, идеи раскрепощения личности открывали новые горизонты видения жизни, ощущения ее объемности и качественных характеристик.

Театр Корнеля и Расина, система Буало, однозначно жесткие классицистические требования в последнее десятилетие XVIII века воспринимаются сентименталистами, в том числе русскими, как пройденный исторический этап. Новыми общественными и художественно-эстетическими ориентирами становятся суждения и образы Руссо, Стерна, Ричардсона. Сентименталистская художественная практика и литературная критика оказываются востребованными благодаря свободе выражения мысли, не сдавленной тисками устаревшего нормативизма.

Н.М. КАРАМЗИН КАК ВОСПИТАТЕЛЬ ВКУСА ЧИТАЮЩЕЙ ПУБЛИКИ, РЕДАКТОР И ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК

Огромным успехом пользовались выступления в печати Николая Михайловича Карамзина (1766–1826). Писатель и историк-исследователь, Карамзин был редактором «Московского журнала» (1791–1792) и журнала «Вестник Европы» (1802–1803), а также альманахов «Аглая» и «Аониды». Центром его литературно-критических размышлений стал художник как личность и творческая индивидуальность. В своих работах Карамзин рассматривал, с одной стороны, талант – «вдохновение природы» (319) и, с другой, человека как носителя таланта, поскольку талантливый человек должен обладать тонкой чувствующей душой и высокими гражданскими качествами.

В статье-эссе «Что нужно автору?» (1793) Карамзин опирался на два важнейших суждения. Во-первых, искусство «должно заниматься одним изящным, изображать красоту, гармонию и распространять в области чувствительного приятные впечатления» (301). Во-вторых, обращаясь к тем, кто стремится встать на путь писательства, Карамзин подчеркивал, что молодой художник добьется результатов только тогда, когда станет читателю другом и будет «писать для вечности» (300).

Сама постановка вопросов «что есть искусство?» и «как стать писателем?» для русской культуры и рождающейся науки не нова. Она, в частности, была в центре внимания классициста А.П. Сумарокова в его работе «Наставление хотящим быти писателями». Однако время классицизма ушло, а в сентиментализме и постановка вопросов, и система принципов, утверждающих ответы, и природа аргументации, – все носит совершенно иной характер.

Важнейшими достоинствами художника слова Карамзин считает «таланты и знание», а также «доброе, нежное сердце». Великий русский сентименталист подчеркивал: «Творец всегда изображается в творении и часто – против воли своей» (300). Развивая эту мысль, Карамзин предостерегал: «Ты берешься за перо и хочешь быть автором: спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: каков я? ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего». Цель искусства, утверждается в статье, – «святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага» (301). В качестве доказательства своей правоты Карамзин задавал вопрос, обращаясь к творчеству выдающегося французского просветителя: «Отчего Жан-Жак Руссо нравится нам со всеми своими слабостями и заблуждениями?», и отвечал: «Оттого, что в самых его заблуждениях сверкают искры страстного человеколюбия» (301). Итогом его рассуждений являлась мысль о том, что «дурной человек не может быть хорошим автором» (301). Эту мысль автор статьи распространял на сам характер соотношения формы и содержания в художественном произведении. Карамзин утверждал приоритет содержания и его идейно-эмоциональной направленности перед формой: «Слог, фигуры, метафоры, образы, выражения – все сие трогает и пленяет тогда, когда одушевляется чувством» (301).

В 1795 г. в «Московских ведомостях» была напечатана заметка Карамзина, ныне условно озаглавленная «О богатстве языка». В заметке вновь поднят вопрос о том, что главное в культуре и языке – факт нравственного осмысления действительности. «Истинное богатство языка, – писал Карамзин, – состоит не во множестве звуков, не во множестве слов, но в числе мыслей, выражаемых оным». Если же нет слов «для означения главных мыслей» и «для изъяснения их различий, их оттенок, большей или меньшей силы, простоты и сложности», то такой язык «со всеми миллионами слов своих» беден. В качестве примера Карамзин привел две «телесных вещи» в арабском языке – «меч» и «лев», у которых по «пятьсот имен», но нет «никаких тонких нравственных понятий и чувств» (302).

Ненавязчиво, но настойчиво Карамзин формировал вкусы читающей и пишущей России. В своем альманахе «Аониды» он сформулировал две задачи; одну аналитическую: «показать <публике> состояние нашей поэзии, красоты и недостатки ее», другую – дидактическую: помочь молодым авторам «писать с большим старанием» (303). В предисловии ко второму выпуску альманаха (1797) Карамзин представил свое понимание «истинного поэта», и эта мысль принята в современной науке как условное название данной работы: «Находить в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону». Только «истинный поэт», указывал автор статьи, может «наводить на все живые краски, ко всему привязывать остроумную мысль, нежное чувство или обыкновенную мысль, обыкновенное чувство украшать выражением, показывать оттенки, которые укрываются от глаз других людей» (303–304).

Вместе с тем Карамзин настаивал: художник должен писать только о том, что «подлинно занимает его душу», и обращаться только к тем «предметам», которые «к нему близки и собственною силою влекут к себе его воображение». Если же этого не происходит, то, отмечал Карамзин, следует солидаризироваться с Горацием, который «в начале эпистолы к Пизонам» показал «странное существо»[77], поскольку именно ему будет подобно произведение, – в нем «не будет никогда живости, истины или той сообразности в частях, которая составляет целое» (303).

В литературных трудах, подчеркивал Карамзин, надо бояться двух крайностей и избегать как «излишней высокопарности» (когда «гром слов не у места»), так и «притворной слезливости». Развивая мысль о последствиях первой крайности, автор статьи указывал, что надо изображать лучшие чувства, а не разрушение мира. Смысл искусства русский сентименталист видел «не в надутом описании ужасных сцен натуры, но в живости мыслей и чувств». Разворачивая второе наставление – избегать «притворной слезливости», Карамзин писал о том, что «не надобно также беспрестанно говорить о слезах, прибирая к ним разные эпитеты, называя их блестящими и бриллиантовыми, – сей способ трогать очень ненадежен» (304).

Программой искусства должна стать продуманная и прочувствованная мера типично-распространенного и индивидуально-неповторимого. Ее определяет поэт — «личность», как подчеркивал Карамзин. Так, беды и горести следует отображать «не только общими чертами, которые, будучи слишком обыкновенны, не могут производить сильного действия в сердце читателя, – но особенными, имеющими отношение к характеру и обстоятельствам поэта». При этом, уверял Карамзин, не столь важно, что избранная художником тема и отсеянный им материал могут поначалу показаться нежизненными, да и сама личность автора, возможно, не сразу вызовет интерес. «Торжество искусства» есть «обман», т. е. художественный вымысел, и этот вымысел направлен на формирование ответных знаков «нежной мысли, тонкой черты воображения или чувства» (304).

По мнению Карамзина, литература является самым востребованным и самым значимым видом художественного творчества: «искусство писать есть, конечно, первое и славнейшее». В силу этого от писателя и поэта требуется «редкое совершенство в душевных качествах» (304). Отстаивая «пользу и важность литературы», великий русский сентименталист актуализировал то, что позволяет нации гордиться своими авторами, – высоту нравственного чувства художника. Иными словами, Карамзин деликатно, но вновь и вновь внушал читающей публике свой жизненный и творческий девиз, устанавливающий прямую связь между талантом человека и его общественно-моральными ценностями и гласящий, что «хорошим» писателем может стать только высоконравственный человек и гражданин.

Карамзин писал литературно-критические статьи, рассчитанные не только на русского читателя. Работа «Несколько слов о русской литературе» (1797) является откликом на предложение осветить русскую национальную культуру; она написана по-французски и издана в Гамбурге. В этой статье Карамзин преследовал цель продемонстрировать западной образованной публике проблемно-тематическую широту и жанровую многогранность русской литературы. С гордостью Карамзин писал об истории отечественной культуры; в частности, о том, что «года два назад в наших архивах обнаружили фрагмент поэмы, озаглавленной „Слово о полку Игореве“» (306). Это, по мнению Карамзина, выдающееся произведение; для осознания его значения западным читателем «Слово о полку Игореве» «можно поставить рядом с лучшими местами из Оссиана». Свидетельством тому «энергический слог, возвышенно-героические чувства, волнующие картины ужасов, почерпнутые из природы» (306).

С гордостью Карамзин писал о том, что русская литература представлена «во всех жанрах»: «Есть у нас эпические поэмы, обладающие красотами Гомера, Виргилия <Вергилия>, Тасса <Тассо>; есть у нас трагедии, исторгающие слезы, комедии, вызывающие смех; романы, которые можно прочесть без зевоты, остроумные сказки, написанные с выдумкой, и т. д. и т. д.» (306). Вместе с тем Карамзин считал необходимым отметить и русские национальные пороки у представителей пишущего цеха. Он видел их в лености – в том, что «пишем мы по внезапной прихоти», что нет привычки «к усидчивому труду». Однако причину этому Карамзин находил в первую очередь в общественном строе России как страны, «где все определяется рангами». Поэтому, указывал автор статьи, и «слава имеет мало притягательного» (307).

Знаковым событием в жизни России Карамзин считал открытие журнала «Вестник Европы», редактором которого в первые два года его существования стал он сам. В качестве предисловия к январскому номеру журнала (1802) им было опубликовано «Письмо к издателю», написанное в жанре критической статьи. В нем Карамзин писал об «общей и главной» «моде» в Европе – о вкусе к литературе. Отрадным для Карамзина было то, «что и в России охота к чтению распространяется и что люди узнали эту новую потребность души, прежде неизвестную» (308). Главными задачами литературы («великим предметом для словесности») Карамзин видел требования «помогать нравственному образования» народа, «развивать идеи», «питать душу моральными удовольствиями». Как гражданин и редактор журнала Карамзин был уверен, что «в России литература может быть еще полезнее, нежели в других землях».

Будучи историком и писателем, Карамзин продвигал и другую важнейшую, в его понимании «целей нравственного и душевного совершенства» отдельного человека и всего общества, мысль. В статье «О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств: Письмо господину NN» (1802) Карамзин подчеркнул необходимость «философического, если угодно» (312) изображения исторических событий и судеб, т. е. не просто фактографического, но осмысленного всесторонне, в том числе художественно. С одной стороны, как историк, Карамзин ратовал за то, чтобы общество задавало «художникам предметы из отечественной истории», достойные патриотических чувств. С другой стороны, как художник, Карамзин, адресуясь в первую очередь к авторам-живописцам и к изобразительному искусству, писал о том, что создание художественных произведений на историческую тему «есть лучший способ оживлять для нас ее <истории> великие характеры и случаи» (310; курсив мой. – М.Л.).

Начинать портретную галерею «великих характеров» и картин «великих случаев» надо, указывал Карамзин, с изображения времени «призвания варяжских князей в славянскую землю»: интереса достойны Рюрик, Синеус, Трувор, Олег, Игорь; вслед за ними внимание привлекают фигуры Ольги, Святослава, Ярослава, Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого и других деятелей русской истории. В обращении к этапным событиям становления и развития страны Карамзин выделил сражения против «монгольских варваров» (318), взятие Казани, Полтавскую битву. Но история – это не только героические схватки и баталии. Основание Москвы «в половине второго надесять века князем Юрием Долгоруким», важный в политическом отношении брак дочери Ярослава Мудрого Анны с французским королем Генрихом I («Замужество Анны Ярославовны имеет всю историческую достоверность», 316), даже «анекдоты русской истории или Татищева»[78] и др. должны стать предметами изображения живописцами и писателями. В первую очередь эта практика будет способствовать укреплению и развитию «чувства народного», она будет «питать любовь к отечеству». Лозунгом Карамзина-гражданина могут стать его слова «Должно приучить россиян к уважению собственного» (310).

Карамзин подчеркивал важность в выборе художником – живописцем или скульптором – неслучайного и значимого «момента» в изображении характера или события. В авторском примечании к слову «момент» указано: «Слово техническое, которого смысл едва ли можно выразить мгновением» (315). Карамзин подробно и вдохновенно прокомментировал, какие именно чувства следует передать живописцу при изображении той или иной исторической сцены. Великий русский сентименталист так, например, предложил воссоздать прощание Анны Ярославовны с отечеством и родителями: русская княжна должна «оставить навсегда отечество, семейство и милые навыки скромной девической жизни, чтобы уехать на край света с людьми чужими, которые говорили непонятным языком и молились (по тогдашнему образу мыслей) другому богу! <…> Князь хочет казаться твердым; но горячность родительская в сию минуту превозмогает политику и честолюбие: слезы готовы излиться из глаз его. Несчастная мать в обмороке». Описывая эту сцену, Карамзин настаивал: «Здесь чувствительность должна быть вдохновением артиста» (316).

В оценке других ситуаций Карамзину представлялось, что для воссоздания «момента» требуется более динамичное изображение. Например, рассуждая об основании Москвы, он писал: «Мне хотелось бы представить начало Москвы ландшафтом – луг, реку, приятное зрелище строения: дерева падают, лес редеет, открывая виды окрестностей – небольшое селение дворянина Кучки <…>, князя Юрия, который, говоря с князем Святославом, движением руки показывает, что тут будет великий город» (317).

В результате, Карамзин подошел к постановке вопроса о том, что «артист» – живописец или поэт – должен выбрать конкретику момента или движения. Рассуждения русского сентименталиста перекликаются с некоторыми выводами немецкого просветителя Г.Э. Лессинга в трактате «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии» (1764). Это, в частности, мысль Лессинга о том, что в художественной практике выбора «момента» «плодотворно только то, что оставляет свободное поле воображению», и важно осознавать, что в его изображении «не должно выражать ничего такого, что мыслится лишь как преходящее»[79].

Эссе «Отчего в России мало авторских талантов?» (1802) представляет собой размышление о том, что «составляет талант» и каковы объективно-субъективные факторы, обусловливающие его рождение и формирование. Анализируя природу творческого осмысления мира, Карамзин стремился дать всесторонний, вскрывающий глубинные причины ответ на означенный в заглавии эссе вопрос. В преамбуле сочинения использован прием предполагаемого разговора с иностранцем-европейцем, в котором мягко, но иронично отвергнуто «предположение» о неблагоприятных климатических условиях, обусловивших немногочисленность русских «кандидатов авторства». Отвечая своим возможным оппонентам, Карамзин замечал: «Автору надобно иметь не только собственно так называемое дарование, – т. е. какую-то особенную деятельность душевных способностей, – но и многие исторические сведения, ум, образованный логикою, тонкий вкус и знание света» (319). Первостепенную задачу русского писателя создатель эссе видел в разработке самого языка. В условиях, когда образованное общество предпочитает говорить по-французски, писателю необходимо «выдумывать, сочинять выражения; угадывать лучший выбор слов; задавать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи» (320).

Карамзин констатировал: «Мы начинаем только любить чтение; имя хорошего автора еще не имеет у нас такой цены, как в других землях». Таланты следует взращивать, только тогда может появиться интерес к «тихому кабинету» и, как следствие, возникнет «неизъяснимая прелесть в трудах ума, в развитии понятий, в живописи чувств, в украшении языка». Результатом станет понимание, что «труд его <писателя> не бесполезен для общества; что авторы помогают согражданам лучше мыслить и говорить» (322).

Талант – это не только Божий дар, это труд. Карамзин подчеркивал, что «работа есть условие искусства», а «охота и возможность преодолевать трудности есть характер таланта». Писатель – вечный «наблюдатель, всегдашний ученик», он пишет и бросает «в огонь написанное, чтобы из пепла родилось что-нибудь лучшее» (321). Художник слова, которому надо «десять, двадцать лет рыться в книгах», проводит жизнь за письменным столом. Но как бы ни были учены писатели, у них должен быть «случай узнать свет». Карамзин суров и тверд в своих выводах: «Надобно заглядывать в общество – непременно, по крайней мере в некоторые лета, – но жить в кабинете». Только при условии «трудов ума», широкого круга знаний, богатого жизненного опыта и трудолюбия талант станет не случайностью, не игрой натуры (природы), а судьбоносным путем личности и фактическим достояниям общества (321–322).

Как сентименталистский очерк жизни и творчества писателя интерес представляет работа «О Богдановиче и его сочинениях» («Вестник Европы». 1803). В ней, отдавая дань памяти И.Ф. Богдановича (1744–1803), Карамзин рассмотрел его судьбу и природу художественного дарования. В очерке представлена сцена из прошлого: знакомство 15-летнего мальчика, Ипполита Богдановича, с признанным мэтром – М.М. Херасковым, которому в дальнейшем автор «Душеньки» будет многим обязан (в том числе тем, что Херасков с самого начала определил молодого человека в студенты университета и взял «жить к себе в дом»). Херасков определен Карамзиным как «великий талант» и как человек, который «умел открывать его <талант> и в других» (323).

По мнению Карамзина, «Ипполит Богданович первый на русском языке играл воображением в легких стихах». Создавая свой образ Психеи, русский художник пошел в разработке античной темы, знакомой по «трогательной сказке» Апулея «Золотой осел», дальше Лафонтена (и его романа «Любовь Психеи и Купидона»): «Лафонтен пленился ею, украсил вымыс<е>л вымыслами и написал складную повесть, смешав трогательное с забавным и стихи с прозою»; Богданович же, «не выпуская из глаз Лафонтена, идет своим путем». Сопоставляя два произведения с одной темой, Карамзин пришел к выводу, что «Лафонтеново творение полнее и совершеннее в эстетическом смысле, а „Душенька“ во многих местах приятнее и живее» (324).

Таким образом, литературно-критическая деятельность Карамзина – и аналитически-творческая, и редакторско-издательская – носила значимый для русской литературы, для русской критики и для русской образованной публики характер. Осмысление искусства как «влияния изящного» сыграло существенную роль как в становлении самой категории художественно-эстетического вкуса, так и в его развитии в общественном сознании. Работы Карамзина стали важным этапом в понимании искусства его современниками и последующими поколениями художников и адресатов их произведений. В свете ценности человеческого чувства были заново обдуманы такие основополагающие понятия, как нравственность, просвещение, гражданственность, интересы отечества и отечественной культуры. «Ключевыми» в системе мировидения Карамзина, художника и воспитателя вкуса, стали понятия «личность», «талант», «воображение», «чтение». Душа человека и творчество были осознаны им как особые формы человеческого бытия, под знаком которых искусство призвано осуществлять свою великую миссию.

ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА СЕНТИМЕНТАЛИЗМА

В круг авторов, стоящих у истоков сентиментализма в период 1760—1770-х годов, наряду с М.М. Херасковым и теми, кто сотрудничал с журналом Московского университета «Полезное увеселение» (1760–1762)[80], входил М.Н. Муравьев[81]. Сентименталистская культура, опирающаяся на идеи Просветительства, актуализировала интерес к ценностям обыденности, обыкновенности, изящной повседневности. В начале 1790-х годов Карамзин сплотил вокруг «Московского журнала» группу единомышленников, в которую входили И.И. Дмитриев, Н.А. и П.С. Львовы[82], Ю.А. Нелединский-Мелецкий[83]. Рядом с Карамзиным вновь оказывается М.М. Херасков.

Иван Иванович Дмитриев (1760–1837), родственник и друг Карамзина, разделял его убеждения. Как художники, Карамзин и Дмитриев шли разными путями: если Карамзин внес существенный вклад в развитие русской прозы, то Дмитриев был поэтом – автором лирических стихов, элегий, песен (в том числе «Стонет сизый голубочек…»), эпиграмм, басен, стихотворных новелл, баллад. Неоднократно Дмитриев выступал в печати и как литературный критик. Так, статья «О русских комедиях» (1802) обращена к указанному в названии жанру и выражает программную позицию сентиментализма в требовании изящного. Вместе с тем анализ Дмитриевым сценических решений демонстрировал терпимость даже по отношению к французским переводным комедиям (например, к произведениям Детуша). Призыв видеть в критиках активных помощников творцов-художников прозвучал в статье «Письмо к издателю журнала „Московский зритель“» (1806). В ней Дмитриев последовательно отстаивал необходимость участия критиков в литературном процессе, оценивая их как таких людей, чьи культура и вкус будут способствовать росту и развитию творческой индивидуальности.

Таким образом, деятельность Карамзина как издателя, редактора и критика, а также творческий потенциал людей искусства, близких ему по духовно-нравственному и художественно-эстетическому восприятию действительности, оказали серьезное влияние на дальнейшее развитие как русской литературы, так и рождающейся науки о ней (в то время – в форме литературной критики).

В последней четверти XVIII века и вплоть до первых лет XIX века в «словесных науках» были представлены интересы как уходящего в прошлое классицистического художественно-эстетического мировидения, в том числе в тех нормах, которые взламывались Просвещением, так и достигшей расцвета в 1790-е годы сентименталистской критики, которая тоже была пронизана идеями Просвещения.

Суждение Карамзина о том, что «жизнь и характер сочинителя видны в его творениях», обнаруживает свою художественно-историческую и научно-критическую правоту в судьбах русских авторов – современников XVIII века, в силу обстоятельств своей эпохи ставших не только поэтами, драматургами, прозаиками, но и носителями филологической мысли, а также первыми русскими критиками.

Контрольные вопросы и задания

I. Н.М. Карамзин как воспитатель вкуса читающей публики, редактор и литературный критик

1. Осветите просветительские тенденции западноевропейского и русского сентиментализма.

2. Изучите работу Карамзина «Что нужно автору?».

а) Как Карамзин понимает искусство и судьбы тех, кто стремится стать писателем?

б) Каковы цели искусства? Какую роль в становлении художника играют его нравственные качества и запас полученных знаний?

3. В заметке «О богатстве языка» Карамзин вновь обращается к значению нравственного осмысления действительности. Какую роль, по его мнению, играет в этом процессе язык?

4. Рассмотрите предисловие к альманаху «Аониды» (вып. 2) – «Находить в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону».

а) Как Карамзин понимает «истинного поэта» и его призвание?

б) Каких крайностей следует избегать авторам?

в) В чем, по мнению Карамзина, состоит связь личности художника и художественного вымысла? Какими неизменными качествами должен обладать художественный вымысел?

5. Работа «Несколько слов о русской литературе» была призвана продемонстрировать западноевропейской читающей публике наиболее яркие произведения русской словесности. Какая характеристика дана произведениям, тенденциям литературного развития и особенностям русской ментальности?

6. В «Письме к издателю» (журнала «Вестник Европы», редактором которого в 1802–1803 годах был сам Карамзин) обозначена «общая и главная мода» в европейской культуре. О какой «моде» идет речь и в чем заключаются ее особенности?

7. В статье «О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств: Письмо господину NN» определены гражданские требования к художникам слова. В чем они состоят? Какие «моменты» достойны художественного осмысления? Какими характеристиками, по мнению Карамзина, могут обладать произведения такого рода?

8. Рассмотрите эссе «Отчего в России мало авторских талантов?».

а) Какими объективно-субъективными факторами обусловливается талант художника?

б) Какими личностными качествами, помимо таланта, должен, согласно убеждениям Карамзина, обладать художник?

в) В чем состоит долг художника перед обществом?

9. Работа «О Богдановиче и его сочинениях» представляет собой краткий очерковый обзор жизни и творчества известного автора, которого Карамзин оценивает высоко, не жалея добрых и проникновенных слов. В чем состоит смысл оценок Карамзина?

II. Литературно-критическая практика сентиментализма

Охарактеризуйте сферы литературно-критической деятельности русских сентименталистов. Назовите имена единомышленников Карамзина и обозначьте их вклад в русскую культуру.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

РУССКАЯ АКАДЕМИЧЕСКАЯ НАУКА XIX ВЕКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тенденции становления и развития русской науки о литературе в 1-й половине XIX века

Формирование русской науки о литературе как таковой, с ее историческими наработками и теоретическим аппаратом, происходило практически одновременно с ее становлением в ведущих европейских культурах в начале XIX века (1810—1820-е годы). Возникло понятие «древнерусская литература», проявился интерес к разным историко-литературным периодам, а также к ярким творческим индивидуальностям.

В историю русской культуры и науки внес существенный вклад А.Ф. Мерзляков[84], русский поэт, переводчик, магистр, затем профессор российского красноречия и поэзии в Московском университете (1804–1830), лекции которого слушали А.С. Грибоедов, П.А. Вяземский, Ф.И. Тютчев, Д.В. Веневитинов, М.Ю. Лермонтов, А.И. Полежаев. Как переводчик древнегреческих и латинских авторов, как автор произведений одического жанра и как ученый, сохранивший приверженность классицистическим нормам творчества, Мерзляков способствовал разработке русского гекзаметра. Картины исторического развития русской литературы послепетровского периода освещены в его работе «Рассуждение о российской словесности в ее нынешнем состоянии» (1811), однако литературный процесс XVIII века и его представители показаны противоречиво. В качестве теоретика литературы ученый выступил в работе «Краткое начертание теории изящной словесности» (в 2 частях, 1822).

Исследование традиций русской литературы XVIII века предпринял Н.И. Греч[85], с 1827 г. член-корреспондент Петербургской Академии наук. Лучшие свои филологические изыскания в области словесности Греч осуществил в период до 1825 г. В книге «Обозрение русской литературы 1814 года» он определил литературу как общественное явление, как отражение истории народа. Книга «Опыт краткой истории русской литературы» (1822) явилась библиографическим сводом русской словесности, образцовым для своего времени; Греч дал периодизацию русской литературы, выделив четыре этапа ее развития: Х век; XI – конец XIV века; XV – начало XVIII века; от петровской эпохи до современности. На эту периодизацию Греч опирается в «Учебной книге российской словесности» (в 4 томах, 1819–1822).

С выделением из недр философии в эпоху Просвещения эстетики (греч. aisthesis; термин А.Г. Баумгартена, 1750) как самостоятельной науки о прекрасном в русском образованном обществе формируется стремление внести свой вклад в изучение этих актуальных проблем. «Новая литературная теория»[86] возникает под пером Н.М. Карамзина. Его учение о «натуре», включающей, согласно концепции сентиментализма, и явления «внешнего» мира, и «внутренний» мир человека, оказало существенное влияние на русскую науку, в первую очередь на формирование представлений о реализме.

Трудно переоценить деятельность В.А. Жуковского – «гения перевода» (А.С. Пушкин в письме П.А. Вяземскому от 25 мая 1825 г.). Работа Жуковского как переводчика и теоретика художественного перевода высветила творческие[87] особенности этого труда, что уже в XIX веке было отмечено В.Г. Белинским во второй статье цикла «Сочинения Александра Пушкина» и А.Н. Веселовским в монографии «В.А. Жуковский. Поэзия чувства и „сердечного соображения“». Так, в работе «О басне и баснях Крылова» (1809), говоря о «взаимоотношениях» поэта и его переводчика, Жуковский изложил свой теоретический принцип: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник» (477)[88]. Эту метафорическую характеристику Жуковский разворачивает и уточняет: переводчик прозаического произведения «подражает с рабскою точностию и взорам и телодвижениям образца своего»; переводчик, работающий с поэтическим произведением, напротив, старается сравниться с оригиналом «в превосходстве» и «употребляет способы собственные, ему одному приличные» (477). Переводчик стихов, развивал свою мысль Жуковский, «уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь почти одинаковое с ним воображение, одинаковое искусство слога, одинаковую силу в уме и чувствах» (478).

Основанием для этих утверждений были штудии Жуковского как аналитика литературы. Так, в указанной статье он подробно и глубоко представил поэтику жанра басни – сатирическое начало, аллегорическую природу образности, дидактизм. В статье обозначен и взгляд историка литературы – рассмотрены этапы развития басенного творчества от древнейших произведений «простого риторического способа» обозначения явлений действительности через «предложения моральной истины для оратора или философа нравственного», связанные с творчеством Эзопа, Федра, Г.Э. Лессинга, к законченной «форме», которой басня обязана «в наше время Лафонтену и его подражателям, а в древности Горацию» (472).

Русские романтики приняли деятельное участие в изучении отечественной литературы. Активностью позиции отличается литературно-критическое творчество А.А. Бестужева-Марлинского, П.А. Вяземского. До поражения декабристского движения в печати в качестве авторов литературно-критических статей выступали К.Ф. Рылеев, А.И. Одоевский и др. Неоднократно в качестве литературного критика выступал В.К. Кюхельбекер; наибольший интерес представляет его статья «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), приветствующая развитие национальной поэзии.

А.А. Бестужев-Марлинский написал ряд историко-литературных статей. Так, в работе «Взгляд на старую и новую словесность в России» (1823) дан краткий поэтапный обзор русской литературы: в первой ее части – от истоков древнерусской культуры до начала XIX века, во второй содержалась «характеристика особ, прославившихся или появившихся в течение последнего пятнадцатилетия»[89]. В центре внимания во второй части работы оказались И.А. Крылов, В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, А.С. Пушкин, Е.А. Баратынский и др. В годичных обзорах литературы («Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года», «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года») Бестужев-Марлинский скрупулезно и последовательно обращается к фактам журнальных публикаций и дает им оценку, указывая на имена Шекспира, Мольера, Вольтера и др. как на образцы творчества. Ярким примером освещения идеологической стороны творческого метода можно считать статью «О романтизме» (1829, опубл. 1839).

П.А. Вяземский на протяжении всей свой жизни обращался к вопросам литературы и современного литературного процесса – в частности, написал ряд биографических очерков, посвященных русским писателям. В этих «беглых», как их называл сам автор, очерках Вяземский, по его собственным словам, стремился дать оценку «с точностью и бесстрастием, вполне историческими»[90]. Перу П.А. Вяземского принадлежит первая, как принято считать[91], русская историко-литературная монография – «Фонвизин» (1830, опубл. 1848).

С 1820—1830-х годов активизировалась журнальная критика (статьи Н.А. Полевого, М.П. Погодина, И.В. Киреевского и др.). Особое место в этом процессе занимает деятельность А.С. Пушкина как критика, историка-исследователя и издателя. С начала 1830-х годов на литературно-критическое поприще вступает В.Г. Белинский.

«Талантливейшим выразителем» исторического подхода[92] в анализе явлений искусства и ярким представителем философского направления в критике и науке был Н.И. Надеждин[93]. Профессор Московского университета и издатель журнала «Телескоп», он создал цикл статей «Летописи отечественной литературы» (1832), занимался теорией изящных искусств («О современном направлении изящных искусств», 1833), стал одним из тех, кто разрабатывал эстетические принципы реализма.

Впервые в качестве критика Надеждин выступил со статьей «Литературные опасения на будущий год» (Вестник Европы, 1828; под псевдонимом «Экс-студент Никодим Надоумко»), которая произвела сильное впечатление на читающую публику вследствие жестких иронических оценок, содержащихся в ней. Одновременно литературные круги оценили блестящую эрудицию автора работы (она открывалась эпиграфом на древнегреческом языке, с философски-нравоучительной цитатой из Софокла, и изобиловала множеством иноязычных включений). Формой статьи стал рассказ-рассуждение, направленный против «романтических поэмок» (67).

Исследователь творчества Надеждина Ю.В. Манн писал, что «в русской литературе второй четверти XIX века трудно найти другую столь сложную и противоречивую фигуру». Так, например, Надеждин иронично-критически высказался в адрес Пушкина – по поводу романтических поэм «Бахчисарайский фонтан» и «Цыганы», однако и в «Домике в Коломне», «Графе Нулине» и «Евгении Онегине» он не увидел существенных достоинств. В дальнейшем, в статье «"Борис Годунов". Сочинение А. Пушкина. Беседа старых знакомцев» (Телескоп, 1831; подпись: Н. Надоумко), радикализм высказываний Надеждина в отношении Пушкина был скорректирован, поскольку критик посчитал, что Пушкин поднялся на новый, более высокий, в его представлении, уровень историко-философского взгляда на действительность. Вместе с тем последующие главы «Евгения Онегина» и ряд стихотворений Пушкина вновь были оценены Надеждиным как произведения посредственные. Только в конце жизни, пройдя долгий путь испытаний, Надеждин оценил Пушкина как русского гения.

В центре внимания критика были такие таланты, как Грибоедов и Гоголь. К ним отношение менее суровое, нежели к Пушкину, однако и в их произведениях, основываясь на собственном видении достоинств поэтики, Надеждин находил недостатки. В статье «"Горе от ума". Комедия в четырех действиях, А. Грибоедова» (Телескоп, 1831) критик указал, например, на «пустоту действия», особенно в первом и втором актах (283), но подчеркнул, что комедия представляет собой «живую сатирическую картину», и добавил, что в пьесе «физиономии <…> верно схвачены» (284). Еще более мягкий взгляд Надеждин бросал на Гоголя. Так, в статье «"Вечера на хуторе близ Диканьки". Повести, изданные Пасичником Рудым Паньком» (Телескоп, 1831), критик отмечал, что цикл состоит «из прекрасных отрывков народной украинской жизни» (280).

Историко-теоретические вопросы находились в центре внимания Надеждина. В своей работе «"Всеобщее начертание теории изящных искусств" Бахмана» (Телескоп, 1832) исследователь писал: «Мир изящных искусств сам есть дело рук человеческих» (296); он рассматривал вопрос о стадиальности развития искусства, не зная, «что за несколько лет до его работы о Бахмане во многом сходную картину развития эстетической мысли нарисовал Гегель»[94]. Согласно гегелевской теории трех стадий развития искусства, художественная культура прошла символическую (Древний Восток) и классическую (Античный мир) стадии и находится на завершающем этапе своего развития – на романтической стадии, по исчерпании существа которой наступит принципиально новый этап развития сознания, связанный уже не с философией искусства, а с философией религии; в далеком же будущем мир, по Гегелю, будет жить философией как таковой.

Надеждин считал, что искусство сначала развивалось в недрах классической формы художественного сознания – в формах античного миропонимания; затем возникла романтическая форма Средневековья; в результате этого развития искусство устремилось к третьему этапу – новым формам. При этом если Гегель оценивал последний этап как кризис художественного сознания и его упадок, то Надеждин связывал с современным искусством свои представления о его значимых перспективах. Безусловно, и объем, и сам характер статей Надеждина не позволяют напрямую соотнести их с лекциями по эстетике Гегеля, в которых изложена диалектическая художественно-философская система развития искусства. Однако движение мысли русского критика, особенно его представления о третьей стадии развития искусства, кардинальным образом отличающиеся от гегелевского ее анализа, являются показательным фактом развития теории искусства в России.

Интерес «русской романтической (и не только романтической) эстетики» к философии искусства Ю.В. Манн объяснял, в частности, тем, что в ней «было распространено убеждение, что искусству адекватны не категории разума, но интуиция. "Вот где система!" – сказал, по преданию, профессор Московского университета Мерзляков, приложив руку к сердцу (Надеждин знал об этой злополучной фразе профессора и несколько раз иронически упомянул о ней в своих статьях)[95]. В результате, в русской культуре сформировалось направление философской эстетики и критики, отмеченное именами Н.И. Надеждина, В.Ф. Одоевского, В.Г. Белинского и др.

По свидетельству Г.Н. Поспелова, «Надеждин создал оригинальную и диалектическую концепцию развития мирового искусства»; «классицизм ученый рассматривал как исторический рецидив античного искусства, романтизм – как подобный же рецидив искусства средневекового»; в современный же период, по мнению Надеждина, начиналась новая эпоха развития искусства[96], в которой должны были сочетаться лучшие начала искусства и культуры прошлых веков. Эти позиции Надеждин защищал в своей диссертации, а также высказал в речи «О современном направлении изящных искусств», произнесенной на торжественном собрании профессоров и студентов Московского университета 6 июля 1833 г. (одновременно речь была опубликована в университетских изданиях). Надеждин утверждал: «В современных движениях творческой деятельности ощутимо направление к всеобщности!» (367). Отступления от такого взгляда на развитие искусства, например характеризующие высказывания С.П. Шевырева, вызывали у Надеждина неприятие (см. работу «"История поэзии". Чтения адъюнкта Московского университета Степана Шевырева». Телескоп, 1836).

Значимой фигурой середины XIX века являлся С.П. Шевырев[97] – историк литературы и теоретик поэзии, профессор Московского университета, академик Петербургской Академии наук (1847). Им созданы двухтомный труд «История поэзии» (1835), работа «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов» (1836). Шевырев читал курс «История русской словесности, преимущественно древней» и создал книгу с одноименным названием (в 4 частях; 1846–1860), а также был автором статей, посвященных творчеству А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, И.И. Козлова, В. Скотта и др.

Будучи начинающим исследователем, Шевырев опубликовал статью «Обозрениерусской словесности за 1827-й год» (Московский вестник, 1828). Главной ее целью было стремление усилить позиции исторического метода анализа литературного процесса. «Мы должны, – писал Шевырев, – смотреть на отдельные произведения <…> уже не в отдельности их, как мы то делали, представляя разборы оных в продолжение года, но в отношении к постепенному развитию словесности русской, или, другими словами, смотреть на них как на части в связи с целым» (81)[98].

Русская литература, подчеркивал Шевырев, еще очень молода, и «у нас не прошло еще время вдохновения, время поэзии» (81). Наиболее ярким талантом назван Пушкин. Шевырев проанализировал четыре произведения Пушкина, созданные в обозреваемый период, – поэмы «Братья-разбойники» и «Цыганы», третью главу романа «Евгений Онегин» и сцену разговора Пимена и Григория из трагедии «Борис Годунов». Отрадным обстоятельством Шевырев считал то, что в романе «Евгений Онегин» Пушкин «отклоняет от себя постороннее влияние» и проявляет себя как «свободный и мужественный поэт» (82). Еще больше это обстоятельство радовало Шевырева в трагедии «Борис Годунов», где Пушкин позиционирует себя как «поэта русского», что в первую очередь определено характером Пимена, который «носит на себе благородные черты народности» (83).

Актуальным вопросом, в понимании Шевырева, было осознание специфики литературы, в природе которой заключены возможность и необходимость создавать «живые картины» (83). «Не дело поэта преподавать уроки нравственности» (83), – подчеркивал молодой ученый. Аналитическим примером служили для него стихотворения Е.А. Баратынского. Шевырев упрекал поэта в том, что тот «более мыслит в поэзии, нежели чувствует», а некоторые произведения Баратынского, по мнению автора статьи, «сбиваются на тон дидактический и не столько блещут остроумием, сколько щеголеватостью выражений» (84). Наименее интересной фигурой в современном процессе Шевыреву представлялся Ф.В. Булгарин. По поводу первых трех томов из собрания сочинений Булгарина, вышедших в 1827 г. в Петербурге, Шевырев писал следующее: «Главный их <сочинений Булгарина> характер – безжизненность: из них вы не можете даже определить образа мыслей автора. Слог правилен, чист, гладок, иногда жив, изредка блещет остроумием, но холоден» (84). Писатель же «без своего воззрения на мир, без проницательности, без иронии» (85) не может и не будет иметь успеха у читателя.

В статье «О критике вообще и у нас в России» (Московский наблюдатель, 1835) Шевырев затронул другую сторону литературного процесса – вопрос о роли и значении критики в обществе. Шевырев вступил в полемику с тезисом о том, что в русской культуре «нет еще словесности, а есть уже критика», связываемом прежде всего с именем А.А. Бестужева-Марлинского. Автор статьи задавался вопросом: «Может ли, в самом деле, существовать критика там, где нет еще словесности?» (87). Словесность, по Шевыреву, – это «выражение национального духа в слове, выражение образованное и полное» (87). Этот феномен в сформированном виде автор работы видел в немецкой культуре, при этом «высокие произведения искусства в немецкой словесности явились после критики и даже были плодом ее усилий»: «Гений Шиллера и Гете исполнил то в Германии, о чем мечтала, что до них предчувствовала критика» (87).

Русскую литературу Шевырев рассматривал как явление, стоящее в одном ряду с немецкой литературой, т. е. считал явлением «позднейшим в отношении к прочим странам Европы» (87). В таких литературах, писал автор статьи, «вы видите уже ход, обратный тому, какой видели в начале древнего и нового европейского мира», т. е. «там творцы поэты открывают начало литературы, здесь критик есть первый ее начинатель» (87). Динамическую картину развития словесности Шевырев видел в ее движении: «Тому три тысячи лет она была эпопеей у греков; немного спустя историей, лирой, трагедией, комедией, разговором, свободной речью; у римлян явилась она во всех видах греческих и, сверх того, сатирой, дидактической, исторической поэмою, судебною речью, летописью в стихах, панегириком; у италианцев звучала канцоной, сонетом, балладой, рассказывала новеллы, облекалась в мистическую, в рыцарскую поэму, в оперу; у испанцев начала народным романсом, очаровывала волшебным романом, блистала религиозной драмой, забавляла комедией интриги; у англичан создала драму-летопись, роман практический и исторический, прагматическую историю, описательную поэму, юмористическую и сентиментальную повесть; у французов шутила комедией, сатирой и эпиграммой, перебрала снова все роды в искаженных видах, создала европейскую сказку, записки, песню политическую; у немцев возобновила все прежние роды в их настоящем виде, была эклектическою…» (88–89). В словесности сливаются «два начала»: «одно всегда и всюду прекрасное <…>; другое начало есть нравственное» (89).

Органичной частью статьи является размышление Шевырева о взаимоотношениях словесности и науки. Идущие принципиально разными путями, они связаны «третьей» силой, своим «примирителем, равно наблюдающим права» первых двух, – критикой, «беспристрастной посредницей в этой жаркой распре между творчеством и наукою» (90). Однако «посредничество» это, указывал Шевырев, не бесспорно. Критика должна способствовать развитию «эстетической и литературной образованности русского народа» (92). С такой миссией стремился выступить журнал «Библиотека для чтения» и его редактор О.И. Сенковский. Но пример этого издания, по мнению Шевырева, доказывает, что «критика, не имеющая никакого другого основания, кроме личных впечатлений, ведет к пристрастным мнениям и к противоречиям беспрестанным» (97). Критик в своем труде по анализу произведений должен стремиться к выражению «истины» и в своих выступлениях перед читающей публикой следовать требованиям «строгого отчета» (100).

Задуманный Шевыревым труд «История поэзии» в полном объеме осуществлен не был. В 1835 г. в свет вышел том первый, с анализом древнеиндийской и древнееврейской литературы. В качестве второй части этого труда в дальнейшем рассматривались 11 лекций о древнегреческой и древнеримской литературе, о которых писал сам Шевырев (110) и которые были опубликованы после смерти ученого, в 1892 г.[99] Во вступительных главах («чтениях») Шевырев подчеркнул, что посвятил «свои занятия преимущественно истории словесности», в силу чего определил метод своего рассмотрения литературно-художественного и общественного процессов как исторический, «в соединении в философским воззрением», а цели своего труда, и прежде всего преподавания, обозначил как стремление «воздействовать на вкус юных слушателей, устремлять их к историческому <…> изучению произведений словесности» (110). При этом было актуализировано положение о том, что «наука требует недоверия. В ней ничего нет вреднее, как чужая опытность» (116).

Шевырев с удовлетворением констатировал, что в «современном ходе <гуманитарных> наук» господствует «метода историческая» (111). Ученый определил свое видение рассматриваемой проблемы: «Если бы можно было всю современную науку назвать одним именем, то прилично бы ей было, как мне кажется, наименование мыслящей истории. В самом деле, знание наше тогда будет полно, когда философия поверится историей и, обратно, история согласится с философиею. Пока история будет враждебно обличать философию в ее смелых начертаниях – не быть науке полной. <…> Все уже сказали себе: наука должна иметь душою философию, телом историю» (112). С таким «господством исторических метод в знании» ученый связывал будущее отечественной науки.

Развитие словесности и характер ее изучения осуществляются, по Шевыреву, «двояким способом» (113). С одной стороны, словесность рассматривается «в связи ее с обществом» как «живое выражение жизни общественной» (113). В этом особенно преуспели французские исследователи, согласно утверждениям которых «все произведения получают важность только в том отношении, как действовали на жизнь общественную» (113). «Второй способ наблюдения словесности», писал Шевырев, «есть преимущественно эстетико-философский» (114). Его создатели, немецкие ученые и критики, «видят в явлении слова независимое выражение какой-нибудь идеи» (114).

В «Истории поэзии» подчеркнуто, что для понимания «слова народа» необходимо изучить его общественную историю, особенности национального развития, значимые факторы культуры. «Мы должны, – писал Шевырев, – постигнуть душу и жизнь его <народа>, должны вникнуть в его направление, в черты его нравственной физиогномии, в его характер, свойства физические, климатические, одним словом, во все стихии, из которых творится его духовное, человеческое бытие» (110). И «только тогда», настаивал ученый, «мы одушевим слово народа его же мыслию и откроем ту точку зрения, с которой можно будет видеть особенности его словесности» (116).

В первой вступительной главе Шевырев обозначил «направление» и «характер» словесности «новых народов Западной Европы» (117) – особенности культуры Италии, Испании, Англии, Франции и Германии. Представление о культурном развитии Италии Шевырев связал с тем, что эта страна хранит «остатки от полумертвой роскоши древнего мира», т. е. «все эти мраморы, гробницы, обелиски, колонны, статуи, водопроводы – наконец, это слово роскошное, это слово крепкое, как мрамор, и обработанное резцами стольких гениальных поэтов» (118). В результате ученый воспел в итальянской культуре ее «силу художественную» (119).

Испания, справедливо указывал Шевырев, «приняла в себя стихию восточную, начало магометанское» (120), и «религиозно-художественное направление, которым Испания имеет сходство с Италиею, получило совершенно иной характер, по свойству того начала, с которым оно сочеталось» (122).

Аллегорическим знаком английской культуры Шевырев посчитал строчку Шекспира, в которой Альбион определен как остров – «драгоценный камень в серебряной оправе океана» (123). Направление развития английской культуры ученый определил как «практическое, промышленное» (124).

Германия же, наоборот, «в первоначальной своей жизни» жила божеством «отвлеченного, таинственного ужаса», поскольку «не любила заключать величества богов своих в образы человеческие» (124). Склонность к «тайному отвлеченному началу» привела немцев к освобождению мысли «от всяких оков», к созданию «самобытной, <…> полной науки», «независимой от жизни», «в себе самой содержащей и основание и цель свою» (125). «Сие-то ученое направление Германии образовало из сей страны один огромный университет, снабженный бесчисленными библиотеками – один всеобъемлющий мир учености» (126). Наука же и словесность во Франции, повторил Шевырев, «всегда служили для целей общественной жизни» (127).

Развитием положений, предложенных в «Истории поэзии», стала книга «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов», которая была опубликована в 1836 г. В ней, в частности, Шевырев писал о «теории искусства» (130) и о заслугах перед нею немецких ученых.

Становлению отечественной словесной культуры посвящен труд ученого «История русской словесности, преимущественно древней» (1-я и 2-я части были опубликованы в 1846 г., 3-я – в 1858 г., 4-я – в 1860 г.). Сам автор указал, что основу труда составил академический курс (в объеме 33 лекций), прочитанный им в Московском университете в 1844–1845 учебном году.

С гордостью, как «самое замечательное событие в нашей современной жизни», Шевырев отмечал «водворение науки» (205). С помощью исторического (научного, в понимании ученого) метода анализа он изучил развитие русской духовной культуры, и уже в первой лекции определил свой «очерк труда» (222), исходным положением которого стало понимание народности. Народность, по Шевыреву, – это «совокупность всех духовных и физических сил, данных от Провидения какому-нибудь народу для того, чтобы он совершил на земле свое человеческое назначение» (206), а «слово – невидимый образ народа» (207). В результате, целью своей работы Шевырев считал необходимость «видеть в слове русском всего русского человека» (208).

«История русской словесности…», как считал ее автор, должна дать такой «взгляд на словесность», чтобы «представить цельность бытия человеческого» (209). В истории русской словесности Шевырев выделил два периода ее развития, «в промежутке которых живою, огромною гранью стоит Петр Великий» (209). Особенность развития словесности в условиях первого периода, по мнению ученого, является «сосредоточенность» России «в самой себе» (209); второй же определен как выход «из своего сомкнутого мира» и «решительное общение с европейскими народами» (210). В первом периоде Шевырев выделил три «отделения»: «южное» – с IX века по 1-ю четверть XIII века, с «средоточием русского образования» в Киеве; «северное» – с XIII по XV век, с средоточием вокруг Москвы; «северо-южное» – с XVI века по текущие годы XIX века. Шевырев предполагал рассмотреть вопросы исторического развития русского языка и «отношение языка словено-церковного к русскому» (211), отечественный фольклор (прежде всего народные песни), а также памятники русской культуры, начиная с XI века, – «Слово о полку Игореве», «Слово о Мамаевом побоище», переписку Ивана Грозного с князем Курбским и др., подчеркнув, что именно литература «будет главным предметом наших занятий» (218).

Таким образом, Шевырев «окончательно утвердил историческое направление в преподавании русской литературы»[100]. Вклад ученого в развитие отечественной науки был связан и с формированием нескольких поколений студенчества, со стремлением развить в душах слушателей живое и трепетное отношение к слову.

Крупным вкладом в развитие историко-теоретической мысли стал выход в свет «Словаря древней и новой поэзии» Н.Ф. Остолопова (в 3 томах, 1821). Наряду в четырехтомной «Учебной книгой российской словесности» Н.И. Греча и четырехтомной работой В.Я. Толмачева «Правила словесности» (1815–1822), «Общей реторикой» (1818) и «Частной реторикой»[101] (1829–1832) Н.Ф. Кошанского, словарь Остолопова демонстрировал «риторические» (классицистические) представления о литературе, предполагающие, в частности, что вершиной художественного развития является эпопея.

Действительность требовала новых – объективно-научных принципов не только исторического, но и теоретического осмысления словесности. Свои размышления по этому поводу, в связи с выходом в свет в 1839 г. шестого (стереотипного) издания «Общей реторики» Н.Ф. Кошанского, выразил В.Г. Белинский[102]: «Теория словесных наук доселе играет странную роль в русской литературе. Мы ощущаем крайнюю необходимость в руководстве, в котором заключалось бы хорошее, систематическое изложение законов мысли и чувства относительно выражения в формах языка вообще и в формах языка русского в особенности». Далее Белинский подчеркивал: «Но можно сказать утвердительно, что у нас до сих пор нет ни одной порядочной учебной книги, которая удовлетворяла бы этой необходимости и которую составить тем труднее, что обработыванием теории отечественной словесности могут заняться одни русские, между тем как систематические изложения большой части остальных наук приготовляются для нас всею образованною Европой». Относительно учебной литературы того времени Белинский писал: «Все учебники русской словесности или неполны и недостаточны, или основаны на ложных началах и близоруких взглядах».

Белинский актуализировал вопрос о формировании научной «теории словесных наук»: «В пределы науки, которую мы, по старой привычке, еще не отстали называть "риторикою" или "реторикою", в нынешнем ее виде, входят материалы, принадлежащие к областям многих других наук, а между тем мы не находим в ней того, о чем именно и следовало бы говорить в теории словесности». Отвергая риторику в современном ее состоянии, Белинский замечал: «Здание этой науки утверждается у нас на таком рухлом основании, начала логические и эстетические перемешаны в ней с догмами языка в таком хаосе, что всякий мало-мальски сметливый и образованный преподаватель видит всю бесполезность нынешней теории в приложении ее к практике». Эти соображения Белинского к середине 1830-х годов целиком разделялись в академических кругах.

С конца 1820-х годов движение университетской науки интенсифицируется в организационно-структурном и научно-структурном планах. В 1835 г. кафедры красноречия и стихотворства были преобразованы в соответствии с введением преподавания истории русской литературы, хотя разделение на кафедры русского языка и всеобщей литературы происходит в российских университетах только в 1860—1870-е годы. В 1830-е годы усиливается интерес к немецкой классической философии И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля. В сферу изучения и преподавания в 1830—1840-е годы начинает входить современная русская литература; так, «Русская хрестоматия» А.Д. Галахова (1842) вводила в гимназическое образование «новейших писателей» – Лермонтова, Гоголя, Тургенева.

С 1830-х годов университетская наука развивается более активно. Профессорами Московского университета в разные годы были А.Ф. Мерзляков, С.П. Шевырев (ставший также одним из исследователей истории первого российского высшего учебного заведения), Ф.И. Буслаев, М.Т. Каченовский, Н.С. Тихонравов и др. Безусловно, в поступательном движении науки не обходилось и без слабых звеньев. Так, деятельность И.И. Давыдова, занявшего после смерти А.Ф. Мерзлякова кафедру русской словесности, воспринималась негативно, вследствие недооценки Давыдовым истории отечественной культуры.

Профессором Киевского университета был М.А. Максимович (1804–1873), оставивший свой значительный след в науке как исследователь древнерусской литературы («История древней русской словесности», 1839). Профессор Петербургского университета А.В. Никитенко (1804–1877) одним из первых выдвинул методологические проблемы литературы и поставил вопрос о единстве эстетических и исторических требований к произведению («Опыт истории русской литературы», 1845); Никитенко являлся также главным петербургским цензором (и в этом своем качестве дал, например, разрешение на публикацию первого тома поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души», отвергнутой московским цензором). И.И. Срезневский (1812–1880), академик Петербургской Академии наук (1851), был автором трудов по славистике и истории древнерусской литературы и исследователем памятников византийской литературы и славянской письменности; его учениками были, в частности, Н.А. Добролюбов (студент Главного педагогического института в Петербурге) и Н.Г. Чернышевский (студент Петербургского университета).

В середине XIX века появилось первое научное издание сочинений – это было собрание сочинений А.С. Пушкина (в 7 томах, 1855–1857), осуществленное под редакцией П.В. Анненкова. Вкладом в создание научной биографии писателя стала вошедшая в это издание (в качестве 1-го тома) работа Анненкова «Материалы для биографии А.С. Пушкина». Инициатором издания собрания сочинений была Н.Н. Пушкина-Ланская, которая зимой 1849/1850 гг. обратилась к братьям Анненковым за советом по поводу этого издания. Пушкина-Ланская предоставила П.В. Анненкову два сундука с бумагами Пушкина. После консультаций с Н.А. Некрасовым, В.П. Боткиным, П.А. Плетневым и П.А. Вяземским[103] Анненков принял решение написать биографию Пушкина. С этой целью им была проделана огромная работа: Анненков изучал рукописи Пушкина, встречался с разными людьми и записывал воспоминания, анализировал архивные документы и семейные письма Пушкиных, рассматривал журнальные публикации 1810—1830-х годов.

Анненков писал о своем стремлении запечатлеть «внутреннюю и внешнюю жизнь поэта»[104]. Автор «Материалов» сопоставлял творчество русского гения с могучим дубом, «предназначенным на долгое существование»: «корни его поэзии постепенно, медленно и глубоко проникали в глубь жизни и души человеческой»[105]. По итогам работы над «Материалами» в самых широких литературных кругах Анненков заслужил репутацию «первого пушкиниста». Спустя годы работа была продолжена и опубликованы книга «Пушкин в Александровскую эпоху» (1874), статьи «Общественные идеалы Пушкина (Об эволюции политических взглядов поэта и связи с ними его журнальных замыслов конца 20-х – начала 30-х гг.)» (1880) и «Литературные проекты Пушкина. Планы социального романа и фантастической драмы» (1881).

В результате, в 1840-е годы начинается становление литературоведения как самостоятельной науки. Исторические и сравнительные исследования, осуществлявшиеся представителями мифологической школы (Ф.И. Буслаев, А.Н. Афанасьев), сформировавшиеся во 2-й трети XIX века культурно-историческая школа (А.Н. Пыпин, Н.С. Тихонравов, Н.И. Стороженко и др.), а затем сравнительно-историческое направление в литературоведении (А.Н. Веселовский) способствовали укреплению позиций истории литературы.

Теоретическое литературоведение формируется медленнее и развивается позже. Г.Н. Поспелов отметил «два кульминационных момента» в осмыслении словесного искусства в XIX веке учеными Москвы: «Это концепция истории мировой литературы и искусства, созданная Н.И. Надеждиным, и система теоретических понятий, дающая ключ к пониманию истории литературных направлений, предложенная А.А. Шаховым»[106]. В конце XIX века усиливается интерес к художественно-эстетическим достоинствам литературного произведения (А.С. Орлов, С.К. Шамбинаго). Психологическое направление в литературоведении XIX века, связанное в отечественной науке с именами А.А. Потебни, Д.Н. Овсянико-Куликовского и «харьковских потебнианцев» (А.Г. Горнфельд, В.И. Харциев, Б.А. Лезин и др.), способствовало интересу к образной специфике искусства. Последовательный интерес к теории литературы возникнет на рубеже XIX–XX веков.

Контрольные вопросы и задания

1. Рассмотрите ученую деятельность А.Ф. Мерзлякова.

2. Определите вклад Н.И. Греча в становление русской науки (в первую очередь понимание ученым литературы как общественного явления).

3. С именем какого выдающегося деятеля русской культуры связано формирование «новой литературной теории»?

4. Осветите деятельность В.А. Жуковского как переводчика и теоретика художественного перевода, а также как аналитика литературных произведений.

5. Проанализируйте вклад русских романтиков в изучение литературы.

а) Кто из русских романтиков выступал в качестве литературных критиков?

б) Определите проблематику историко-литературных работ А.А. Бестужева-Марлинского.

в) Как П.А. Вяземский участвовал в литературно-критическом процессе?

6. Осветите направления деятельности Н.И. Надеждина и его вклад в становление теории искусства.

7. Рассмотрите характер деятельности С.П. Шевырева (прежде всего утверждение ученым исторического направления в преподавании русской литературы).

8. Что вам известно о «Словаре древней и новой поэзии» Н.Ф. Остолопова и других справочных историко-теоретических изданиях первой трети XIX века? Какую характеристику учебной литературе того времени дал В.Г. Белинский?

9. Какие ученые представляли в 1-й половине XIX века университетскую науку России?

10. Когда происходит становление русского литературоведения как самостоятельной науки? Чем обусловлены эти процессы?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Школы и направления в русской академической науке XIX века

ПОНЯТИЕ НАУЧНОЙ ШКОЛЫ, НАУЧНОГО НАПРАВЛЕНИЯ

Академическое литературоведение по определению призвано находиться вне политических влияний (что, безусловно, не исключает идеологических предпочтений ученых). Формирование традиций академического литературоведения связано со становлением научных школ и направлений. Методология ряда школ и направлений во многих случаях остается лишь частным достоянием того круга ученых и специалистов, которые разрабатывают данную проблематику и раскрывают ее в свете своих установок. Однако разница мнений, поиск инструментария анализа являются залогом развития самой науки, которую формируют частные методологии – одни в большей мере, другие в меньшей.

Научная школа, научное направление, а также научный центр (последнее явление в литературоведении характерно главным образом для ХХ века) – данность, актуальная как для самого факта науки Нового времени, так и для процессов развития определенных феноменов. Речь в этой связи может идти не только о возникновении и становлении новых методов исследования, но и о необходимости осознания «старой» методологии в новых условиях, новом общественно-научном, политическом, социально-экономическом и прочих контекстах, в том числе в аспекте «аксиологического пространства»[107] своего времени, вновь подключенных материалов, взаимодействия традиций и др. Потребность в точном понимании этих явлений усиливается по мере развития складывающихся объективно-научных представлений о картине мира.

Понятие школа многоплановой Школа (лат. sctala, от греч.), во-первых, – это учебно-воспитательное учреждение; во-вторых, это система образования, выучка, приобретенный опыт; наконец, это направление в науке, литературе, искусстве и т. п., связанное единством основных взглядов, общностью или преемственностью принципов и методов. В эпоху формирования Нового времени научная школа может быть приравнена к направлению. Но направление – более широкое понятие, которое может включать в себя ряд школ (например, в условиях ХХ века в отечественном структурализме – тартуская и московская школы).

Первоосновой любой научной школы и/или направления являются труды ее (его) идеолога, носителя идеи, организатора и/или координатора научных сил, лидера. Достаточно часто имена великих ученых исторически неразрывно связаны с определенными университетскими центрами. Так, деятельность Ф.И. Буслаева связана с Москвой, с Московским университетом, а научные труды и лекционные курсы ученика Ф.И. Буслаева, А.Н. Веселовского, – с Петербургом, с Петербургским университетом и др. Однако подчас закрепить имя выдающегося ученого в истории науки «топографическим» образом не представляется возможным. Так, А.А. Потебня был билингвом (он с раннего детства владел двумя языками – украинским и русским) и стал профессором Харьковского университета и членом-корреспондентом Петербургской[108] Академии наук.

В связи с анализом понятия «школа» следует обратить внимание и на второе значение этого слова – школа как система образования. Этот, казалось бы, «боковой» аспект проблемы фокусирует внимание на идее самой системности – на том, как в этическом ключе понимается преемственность, связь «учитель – ученик». Показательной характеристикой ученого может стать определение А.А. Леонтьева в его книге о Л.С. Выготском, в которой автор выделяет пять позиций: 1) отношение к делу, когда для ученого оказывается недопустимым «менять свои взгляды как перчатки», но при этом исследователь обязан «вообще быть всегда в состоянии развития»; 2) отношение к обществу, предполагающее гражданскую ответственность ученого; 3) отношение к учителям; 4) отношение к коллегам и обязанность сохранять корректность в спорах; 5) отношение к ученикам, когда недопустимо, «недостойно обкрадывать» их[109].

Первой научной школой в русском литературоведении и фольклористике становятся мифологическая (в широком смысле – первая собственно филологическая) школа. Первым научно-методологическим направлением в русском литературоведении следует назвать культурно-историческую школу. Во 2-й половине XIX века формируются сравнительно-историческое и психологическое направления в науке.

МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА В РУССКОЙ НАУКЕ

Первой научно-оформленной тенденцией исследований и сложившейся группой исследователей в литературоведении и фольклористике стала мифологическая школа. Ее философской основой была эстетика Ф.В. Шеллинга и братьев Августа и Фридриха Шлегелей, обратившихся к мифологии как к первоисточнику искусства. Суждения Шеллинга и братьев Шлегелей были развиты гейдельбергскими романтиками (Л. Арнимом, К. Брентано и др.). Завершением оформления позиций мифологической школы стала книга братьев Якоба и Вильгельма Гриммов «Немецкая мифология» (1835).

Школа изучала древнейшие формы художественного сознания, прежде всего миф, рассматривала проблемы происхождения искусства. Из мифа, согласно концепции школы, возникли различные виды фольклорных произведений – сказка, легенда, эпическое сказание и др. В фольклоре как безличном творчестве масс проявляется «душа народа». В западноевропейской культуре сформировалось две позиции в объяснении происхождения мифа – «солярная» (лат. solaris солнечный), утверждающая обожествление в мифе солнца, и «метеорологическая», утверждающая обожествление в мифе таких явлений природы, как ветер, гроза, радуга и др. Формирование первой позиции связано с работами английского филолога М. Мюллера; формирование второй – с работами немецкого филолога А. Куна.

Русская мифологическая школа, сложившаяся на рубеже 1840—1850-х годов, представлена рядом значительных трудов фундаментального характера, авторами которых были в первую очередь Ф.И. Буслаев, заложивший «основы мифологической школы в России»[110], А.Н. Афанасьев, О.Ф. Миллер.

Ф.И. Буслаев[111] был исследователем памятников народного творчества, а также произведений древнерусской литературы и культуры. Основой мифологического учения Буслаева стало изучение народного сознания; этому посвящен труд «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» (в 2 томах, 1861), содержащий огромный фактический материал и «этимологическое» (осуществляющее лингвистическую реконструкцию) изучение мифов. В первый том были включены исследования по проблемам связи языка и народного быта, сравнительные славяно-германские и славяно-скандинавские исследования, изыскания по славянскому и русскому фольклору; во второй том вошли работы по взаимосвязям фольклора и древнерусской литературы.

Будучи знатоком многих языков (польского, древнееврейского, санскрита и др.), с 1870-х годов Буслаев обращается к сравнительному изучению произведений словесного искусства («Сравнительное изучение народного быта и поэзии», 1872). В конце жизни, под влиянием теории заимствований (связанной с именем немецкого ученого Т. Бенфея), Буслаев посвятил себя сравнительным исследованиям, прежде всего в аспекте «странствующих сюжетов», рассматривая факты общности поэтического творчества народов не как результат их восхождения к культуре одного общего предка-пранарода, а как явление культурных взаимосвязей между народами (статья «Странствующие повести и рассказы», 1874).

И как преподаватель Московского университета, и как исследователь Буслаев «поднимал вопрос об объеме и характере средневековой литературы, о взаимоотношении книжной литературы и фольклора, о роли переводной литературы в формировании оригинальной русской литературы, он касался проблемы влияния других национальных литератур на литературу древнерусскую, поставил вопрос о возможной противопоставленности состава древнерусской литературы совокупности памятников, которые следует отнести к истории церкви и христианского просвещения»[112]. Деятельность Буслаева также славна изданием древних рукописей, обогативших представления общества о древнерусской культуре.

Сравнительные принципы анализа в своей исследовательской работе использовал и А.Н. Афанасьев[113]. Известный в первую очередь как составитель сборников «Народные русские сказки» (более 600 текстов, в 8 выпусках, 1855–1864), Афанасьев зарекомендовал себя в качестве систематизатора материалов. Он осуществил подготовку к изданию сказок, полученных в 1852 г. в Совете Русского географического общества (Афанасьев был членом общества по отделению этнографии), а также более тысячи сказок, записанных и переданных ему В.И. Далем, собранных П.И. Якушкиным и другими фольклористами. В первом издании материал не был классифицирован, что, однако, не только не противоречило методам и практике ученых-мифологов, но было важным пунктом их программы, суть которой состояла в публикации материалов, не осложненных комментариями. При этом Афанасьев, подготавливая второе издание сказок (которое было осуществлено после его смерти, в 1872 г.), продумал организацию корпуса на основе тематического и проблемно-тематического принципов.

После увольнения из Главного архива министерства иностранных дел Афанасьев занимался переработкой – с высоты полученного опыта в издании народных сказок – своих исследований по проблемам славянского фольклора. Его сочинением фундаментального характера стал труд «Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов» (в 3 томах, 1865–1869). Сюда вошли такие работы, как «Происхождение мифа, метод и средства его изучения», «Свет и тьма», «Небо и земля», «Гроза, ветры и радуга», «Баснословные сказания о птицах», «Баснословные сказания о зверях», «Древо жизни и лесные духи» и многие другие. Говоря современным научным языком, Афанасьев закладывал основы мифопоэтики, устанавливая взаимосвязи мира и фактов истории. Анализируя народную символику в загадках, пословицах и поговорках, заговорах, обрядовой поэзии, Афанасьев настаивал на их «сравнительном изучении», поскольку «целые массы родственных народов сохранили тождественные сказания»[114]. Материалом анализа стало не только достояние славянского народного творчества, но и произведения индийского, персидского, германского, литовского фольклора и др.

О.Ф. Миллер (1833–1889), профессор Петербургского университета (1870–1887), как представитель мифологической школы занимался русскими былинами (докторская диссертация «Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство киевское», 1869)[115]. Выдающимся собирателем фактов народной культуры был В.И. Даль (1801–1872), член-корреспондент Петербургской Академии наук (1838), составитель сборника «Пословицы русского народа» (1861–1862); за создание «Толкового словаря живого великорусского языка» (в 4 томах, 1863–1866) Даль был удостоен звания почетного академика Петербургской АН (1863). Среди крупнейших представителей мифологической школы следует назвать таких выдающихся собирателей произведений народного творчества, как П.И. Якушкин, П.В. Киреевский (серия «Песни, собранные П.В. Киреевским» включает тысячи текстов), П.Н. Рыбников («Песни, собранные П.Н. Рыбниковым» изданы в 4 томах и включают свыше 200 произведений – былин, исторических песен и др.).

Таким образом, мифологическая школа обратились к художественному слову как к особому явлению культуры. И факт формирования первого филологического направления в исследованиях трудно переоценить. Однако эта школа, как всякое пионерское явление, не выработала и не могла выработать собственной методологии, когда даже слово авторское (литература) и слово безавторское (фольклор) еще не разделялись. Вместе с тем мифологическая школа оказала подспудное влияние на развитие таких важнейших вспомогательных дисциплин в литературоведческой науке ХХ века, как текстология и комментирование текста.

КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ШКОЛА В РУССКОЙ НАУКЕ

Важным этапом в развитии отечественной литературоведческой науки стало формирование и развитие культурно-исторического направления. Основателем и разработчиком принципов этого направления является французский литературный критик и ученый-искусствовед Ипполит Тэн. Культурно-историческое направление обнаруживает прямую связь со своей предшественницей — биографической школой. Так, отдавая дань заслугам биографической школы, Тэн посвятил основателю школы, своему соотечественнику Шарлю Огюсту Сент-Беву, одну из своих лучших работ – «Об идеале в искусстве».

Сент-Бев был не только основателем биографической школы, но и создателем ее исследовательского инструментария. Сент-Бев, французский критик, известен по сборникам статей «Литературно-критические портреты» (1836–1839), многотомным сериям «Беседы по понедельникам» (1851–1862) и др. Он провозгласил особую значимость авторского слова (литературы) и отсек от авторского слова слово во всех его безавторских проявлениях (в фольклоре, памятниках древней культуры и др.). Французский критик призвал сфокусировать внимание на художественной литературе как индивидуально-творческом осмыслении человека и действительности. Таким образом, возник интерес к художнику – к его личности, к перипетиям его жизни, к его творчеству. Сент-Бев и его последователи были убеждены, что только яркая личность создает произведение, достойное внимания. В результате именно событиями жизни художника, его интересами, страстями и даже привычками объяснялось все, им написанное. Иными словами, первым инструментом анализа художественного произведения стала биография художника. Раскрытию этих связей биографии автора и его творчества помогало введение литературно-критического жанра «психобиографического портрета».

В русской культуре в жанре биографического портрета выступали многие крупные критики и ученые – В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, А.Н. Веселовский, А.Н. Пыпин и др. Однако на русской почве биографическая школа, определенная В.Г. Белинским как эмпирическая крайность, самостоятельного развития не получила. Вместе с тем практические выступления в жанре «очерк жизни и творчества» оказались близки как русским авторам, так и русскому читателю.

И. Тэн, провозглашая и разрабатывая принципы культурно-исторического исследования произведений искусства, создал «теорию моментов» (введение к «Истории английской литературы», 1863–1864). Положения этой теории отражены прежде всего в работе «О методе критики и об истории литературы» и в серии его искусствоведческих трудов, охватывавших огромный фактический материал и созданных под общим названием «Философия искусства» (само название этой серии было несомненно связано с почитанием Г.В.Ф. Гегеля и его философии искусства). Согласно позиции Тэна, в исследовании искусства, в том числе словесного, важно понимание «среды» («общего состояния умов и нравов», 36)[116], «расы» («группы инстинктов и способностей», 276), а также истории и психологии. При определении последних моментов подчеркивалось, что «важность, устойчивость и глубину» в произведении составляет «выраженность» в них «исторического и психического характера» человека и народа (285). Задача исследователя литературы состоит в распознании «национальной основы» произведений (ее Тэн метафорически называл «первобытным гранитом». 277, 278) и ее исторического развития в культурных артефактах.

Вслед за Г.В.Ф. Гегелем Тэн развивал мысль об эстетике как о философии искусства и выдвинул развернутую концепцию исторической сменяемости стилей. Рассматривая «сущность художественного произведения», Тэн писал: «художественное произведение не есть одинокое, особняком стоящее явление» (8). Развивая эту мысль, он уточняет и конкретизирует ее: «чтобы понять какое-нибудь художественное произведение, художника или школу художников, необходимо в точности представить себе общее состояние умственного и нравственного развития того времени, к которому они принадлежат»; «здесь, – писал Тэн, – таится первичная причина, определяющая все остальное» (10).

Тэн обратился к проблеме метода исследования. Суть «новой эстетики» и ее методологии ученый определял в отталкивании от сложившихся и, с позиций ученого, несостоятельных традиций: «Наша эстетика наука новая и отличается от старой своим историческим, а не догматическим характером, т. е. тем, что она не предписывает правил, а только выясняет законы» (12; курсив мой. – М.Л.). Поэтому «метод» исследования произведения заключается в «отыскании» того комплекса причин, которым художественное произведение «обусловливается и объясняется» (8).

Анализируя произведение как художественное целое, в качестве основ поэтики произведения Тэн выделяет, во-первых, тип героя, который в жизни прямо связан с «господствующей личностью», влияющей на «состояние умов» (56). Вторым «элементом» поэтики является, по справедливому утверждению ученого, его сюжетно-композиционная организация: сюжетика понималась Тэном как «совокупность отношений <лиц и событий> и взаимная зависимость», а композиция произведения как «склад, состав, соотношение частей» (21). Наконец, третьим важнейшим «элементом» поэтики является «слог» произведения (314), и тот факт, что «всякая стилистическая форма определяет известное состояние души» (315).

Более того, Тэн, по существу, выходит на те категории, которые последовательно будут рассмотрены в науке только в последней трети ХХ века, – индивидуальный стиль и «большие стили» эпох и направлений. Безусловно, в исследованиях ученого это только прозрения, однако очень симптоматичные. Так, он был убежден, что «у каждого художника есть свой стиль, встречаемый во всех его произведениях» (8). Определяя индивидуальный стиль художника, Тэн подчеркивал литературоведческое понимание стиля, не сводимое только к художественной речи: «Если это писатель, у него свои герои, пылкие или нежные, свои завязки, запутанные или простые, свои развязки, трагические или комические, своя особенность в стиле, свои периоды и даже свои любимые слова и выражения» (8). Вместе с тем, в понимании Тэна, существует то, что современной наукой определяется как направления и «большие стили»: художник входит в сообщество – «это целое, более обширное, чем вся собственная его деятельность, есть школа или семья художников той страны и того времени, к которым он принадлежит» (8), а «семья художников» входит «в более обширное целое» – в «окружающий их мир» (9). В результате, «в истории литературы» заключены «последовательные моменты любой литературной поры» (322).

Культурно-историческое направление заложило «основы системного и научного понимания литературы»[117] (курсив мой. – М.Л.). Направление мысли И. Тэна и культурно-исторического направления в западноевропейской науке оказалось близко русской исследовательской теории и практике. Среди крупных представителей русской культурно-исторической школы следует назвать А.Н. Пыпина, Н.С. Тихонравова, Н.И. Стороженко, Н.А. Котляревского, С.А. Венгерова.

А.Н. Пыпин[118] является крупнейшим представителем культурно-исторического направления в русской науке. Профессор Петербургского университета в 27 лет, он накануне реформы 1861 г. вместе с четырьмя коллегами-профессорами в знак поддержки студенческих требований покинул университет и на протяжении всей жизни оставался сотрудником журналов[119]. Неординарный талант и редкостное трудолюбие Пыпина позволили ему создать около 1200[120]работ (в том числе многотомных исследований) по истории русской литературы разных периодов, по методологии литературоведения, по проблемам славянских литератур, по фольклористике, а также по палеографии, этнографии и русской истории. Среди трудов Пыпина следует отметить и его переводческую деятельность[121].

Одним из самых авторитетных ученых для Пыпина был И. Тэн. Труды соотечественников, прежде всего Н.С. Тихонравова, также всегда находились в сфере внимания ученого. Пыпину был интересен сравнительно-исторический метод, представленный в трудах академика А.Н. Веселовского; в изучении фольклора, подчеркивал Пыпин, сравнительно-исторический метод изучения слова дает серьезные результаты.

Пыпин рассматривал словесность в целом и литературу в частности как общественные явления, как явления национального духа. Интерес к идее национально-исторического развития обнаружился уже в магистерской диссертации «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1857). Исторический и историко-литературный процессы освещены ученым в работах «Общественное движение при Александре I» (1870), «Белинский. Его жизнь и переписка» (1871); «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов» (1878). Развитие народного сознания и его форм, пути и судьбы отечественной культуры изучены также в работе «История русской этнографии» (в 4 томах, 1891).

На протяжении всей жизни Пыпин был сторонником демократических основ мироустройства. В своей научной деятельности ученый руководствовался идеями исторического развития народа. Пыпин был убежден, что литература «тем выше, чем больше участвуют в ней народные силы»[122], и поскольку крепостническая система тормозит развитие общества, то, согласно критическому взгляду ученого, русская литература могла стать народной только по декларативно-официальному статусу.

Свой труд «История русской литературы» (в 4 томах, 1898) Пыпин основывает на идее «возрастания общественного самосознания». Работа чрезвычайно насыщена информацией по проблемам истории науки, образования, религии и др. В этой связи ученый признан «скорее историком русской общественности, чем историком литературы в строгом смысле этого слова», и исследовательский метод Пыпина «правильнее называть широким „общественно-историческим методом“»[123]. Ученый утверждал идеи поступательности движения и преемственности в литературе, выделяя три периода развития русской литературы: домонгольский, до середины XVII века и период «новой литературы» последних двух веков.

В периоде «новой литературы», начиная еще с работ «Общественное движение при Александре I» и «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов», Пыпин рассмотрел те фигуры и явления, о которых после цензурных запретов говорилось впервые[124]: ученый обратился к идеям А.Н. Радищева, Н.И. Новикова, П.Я. Чаадаева, к вопросам декабристского движения, а также к проблемам «славянофильства» и «западничества». В русской культуре знаковыми именами для Пыпина были А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.А. Некрасов. При этом он настаивал на необходимости изучать творчество не только тех великих авторов, кто оказал явное и существенное влияние на народное сознание, но и литературный процесс в широком смысле слова, что предполагает рассмотрение и фигур малозаметных.

Ученый изучал особенности творческих методов и литературно-художественных направлений. Исходя из требований народности, Пыпин в целом отказал классицизму в способности раскрыть народное сознание. Романтизм в русской литературе рассмотрен им как явление вторичное – подражательное. Только объективно-реалистическое искусство в полной мере способно было, по мнению Пыпина, воплотить народность.

В глубоком исследовании «Обзор славянских литератур» (1865) Пыпин проанализировал исторические процессы русской и славянских культур и литератур. Ученый рассмотрел взаимосвязи восточной, западной и южной ветвей славянских литератур, изучая процессы их сближения, в том числе факты влияния, родства, единства понимания важнейших вопросов общественного и культурного бытия.

Деятельность Н.С. Тихонравова[125] также в целом лежит в сфере культурно-исторических исследований. Ученый выступал как собиратель и издатель памятников культуры; благодаря его деятельности в культурный обиход были возвращены многие древнерусские источники и возобновлен интерес к ним. Тихонравов был историком русского театра и публикатором найденных рукописей пьес, относящихся к середине XVII —1-й четверти XVIII века. Как историк литературы, Тихонравов исследовал произведения XVII–XVIII веков. В литературе XVIII – начала XIX века ученому были интересны творческие принципы классицизма, сентиментализма и романтизма (работы о Н.И. Новикове, М.В. Ломоносове, А.П. Сумарокове, Н.М. Карамзине и др.). Среди писателей XIX века Тихонравов отдавал предпочтение Н.В. Гоголю, став исследователем его творчества и текстологом его произведений: ученый подготовил пятитомное издание писателя (1889–1890). Интерес для Тихонравова представляли также и произведения западноевропейской литературы.

Тихонравову принадлежит ряд фундаментальных исследований; это прежде всего «Летопись отечественной литературы и древности» (в 5 томах, 1859–1863). Ученого «в первую очередь можно считать палеографом-филологом, развившим до высокой степени точности работу над материалом – первоисточником научного исследования»[126]. Тихонравов опубликовал «Житие протопопа Аввакума», нашел повесть о Савве Грудцыне, издал повесть о Еруслане Лазаревиче, повесть о Шемякином суде и др. Ученый готовил проект «Отреченные книги древней России», в рамках которого издал два тома «Памятников отреченной русской литературы». С научными коррективами по сравнению с изданием 1800 г. Тихонравов опубликовал «Слово о полку Игореве» (1866, 1868).

Значимым в творчестве Тихонравова, с точки зрения методологии культурно-исторического анализа литературных явлений, стало рассмотрение «Истории русской словесности, древней и новой» (1863) А.Д. Галахова[127] в работе «Задачи истории литературы и методы ее изучения» (1878; такое название дано при публикации в посмертном собрании сочинений ученого). В работе Галахова Тихонравов не видел соответствия современным научным достижениям в общественно-историческом анализе эпох и произведений.

Тихонравов отстаивал принципы историзма в науке, подчеркивая при этом вклад в разработку данной проблемы С.П. Шевыревым. Вместе с тем сам Тихонравов считал себя исследователем, использующим сравнительно-историческую методологию, и позиционировал себя в этом смысле учеником Ф.И. Буслаева. По заключению Л.М. Крупчанова, «методологический принцип научного исследования у Тихонравова сравнительно-исторический»; однако в силу подключения к исследуемым литературным источникам впечатляющего количества историко-социологических, историко-культурных материалов, т. е. «материалов общекультурного характера», все-таки в целом исследовательская методология Тихонравова содержит «основные принципы культурно-исторического метода исследования»[128].

Тихонравов пользовался огромным авторитетом как ученый и как организатор науки. Почитая своих учителей С.П. Шевырева и Ф.И. Буслаева, он, со своей стороны, стал учителем для многих выдающихся русских исследователей. Среди них следует назвать лингвиста А.А. Шахматова, литературоведа П.Н. Сакулина, историка В.О. Ключевского.

Таким образом, культурно-историческая школа в отечественном литературоведении сформировала основы научного понимания литературы. Представители этого направления создали свой методологический инструментарий, согласно требованиям которого литературные произведения и в широком смысле произведения словесного искусства сопровождаются многоплановыми комментариями. При этом исследования русской культурно-исторической школы опирались на социологический анализ явлений литературно-культурной действительности. По ряду позиций школе свойствен публицистический характер утверждения мысли.

МЕТОДОЛОГИЯ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ В РУССКОЙ НАУКЕ XIX ВЕКА

Сравнительно-историческое направление в литературоведении (или компаративистика, от лат. comparativus сравнительный) является не только крупнейшим достоянием науки о литературе и фольклористики XIX века, но и фактом одной из важнейших методологий науки ХХ века. Основоположником компаративистики принято считать немецкого ученого Теодора Бенфея, пропагандиста теории заимствований, написавшего предисловие к переводу памятника древнеиндийской повествовательной литературы «Панчатантра» (1859). Однако в истории филологической науки XIX века и во влиянии на развитие науки в целом достижения этого направления в большей мере связаны с именем и трудами академика А.Н. Веселовского (см. главу третью).

Труды сравнительно-исторического направления в науке XIX века прямо соотносятся с деятельностью представителей культурно-исторической школы. В отличие от работ культурно-исторической школы, в которых исторический подход к исследованию литературных явлений сопровождался рассмотрением общественно-культурных фактов и тенденций изучаемой эпохи, труды Веселовского выстроены в соответствии с иными научно-методологическими принципами, ориентированными на изучение поэтики произведения. Поэтика Веселовского носит индуктивный (лат. induction наведение) характер и направлена на рассмотрение целого по отдельным его элементам. Великий русский ученый в своих исследованиях шел от частного к общему и создал генетическую теорию, систематизируя широчайшие пласты знаний по проблемам происхождения искусства. В историю мировой науки Веселовский вошел как основоположник исторической поэтики, рассматривающей процессы движения художественно-эстетических систем.

Вместе с тем в разработке принципов сравнительно-исторического анализа произведений словесного искусства и литературного процесса можно обнаружить более глубокие корни. По сути, положение о принципиальной значимости сравнительного анализа художественных явлений обнаруживается еще в трудах представителей мифологической школы – у Ф.И. Буслаева («Странствующие повести и рассказы») и А.Н. Афанасьева («Происхождение мифа, метод и средства его изучения» и др.). Так, А.Н. Афанасьев подчеркивал, в частности, что произведения народно-поэтического творчества «необходимо изучать сравнительно»[129]. Кроме того, значимость принципа исторического рассмотрения произведений словесного искусства и анализа историко-литературного процесса оценена уже в трудах С.П. Шевырева. Объективно вклад в развитие сравнительно-исторического изучения литературы внесли представители демократического крыла науки и критики, прежде всего В.Г. Белинский и Н.Г. Чернышевский, и представители академической науки, принадлежащие к разным ее направлениям, – А.Н. Пыпин, А.А. Потебня и др.

Переплетением методологий культурно-исторической школы и компаративистики стала деятельность Алексея Николаевича Веселовского (1843–1918) – младшего брата академика Александра Николаевича Веселовского. Алексей Веселовский был профессором Московского университета и Лазаревского института восточных языков в Москве (с 1881 г.). Степень доктора истории всеобщей литературы он получил за работу «Этюды о Мольере. Тартюф. История типа и пьесы» (1879). Оставаясь на позициях культурно-исторической методологии, профессор А.Н. Веселовский стремился использовать достижения компаративистики как в области западных литератур, так и в сфере русистики – в исследовании творчества Д. Дидро, Дж. Свифта, Дж. Г. Байрона, А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, А.И. Герцена и др. («Западное влияние в новой русской литературе», 1881; «Этюды и характеристики», 1894; «Герцен-писатель», 1909; «А.С. Грибоедов (Биография)», 1918).

В ХХ веке компаративистика стала не только одним из методов познания, но и особой областью литературоведения. Сравнительное изучение двух и более литературных явлений внутри одной национальной культуры и сравнительное изучение двух и более национальных литератур осуществляется на разных историко-литературных и семантико-поэтических уровнях: а) конкретики отдельных произведений; б) фактов отдельных направлений; в) особенностей литературного процесса. В результате выявляются как закономерности исторического развития литератур, так и типологическое сходствопроизведений. На этих научных путях впечатляющий вклад внесли В.М. Жирмунский, М.П. Алексеев, Н.И. Конрад, Б.Г. Реизов, М.М. Бахтин и др. Исследования в области типологии и типологических общностей, аналогий, схождений различных литературных явлений требуют дальнейшей разработки теории и методологии анализа и их инструментария.

Анализ методологии компаративистики и типологии XIX века см. также в главе «А.Н. Веселовский».

ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУКЕ XIX ВЕКА И ЕГО МЕТОДОЛОГИЯ

Рассмотрев разработку в русле культурно-исторической и сравнительно-исторической методологий принципа историзма и сравнительного метода анализа феноменов искусства, следует обратиться к достижениям психологического направления.

Интерес к психологии объективно обнаруживается еще в трудах основоположника культурно-исторической школы И. Тэна, который, актуализируя в понятиях «среда» и «раса» аспекты индивидуальной и социальной психологии, подчеркивал то обстоятельство, что «писатели – психологи», и уточнял: «великие романисты и драматурги показывают все ходы и повороты, все разнообразие фантастической, рассудительной, цивилизованной или непочатой еще души»[130].

Первым фактом нового психологического направления в литературоведении становится эстопсихологическая школа, создателем которой был французский ученый Эмиль Геннекен (1858–1888), выдвинувший понятие «эстопсихология» – психологический метод исследования эстетических эмоций. В своей работе «Научная критика» (1888, в русском переводе 1892 г. – «Опыт построения научной критики») Геннекен отверг методологии культурно-исторической школы и сравнительно-исторического направления и выдвинул концепцию трех уровней анализа – эстетического, психологического и социологического.

Однако справедлива мысль, что такой «тройной» метод исследования произведения приложим только «к объяснению творчества гениальных, крупных писателей, а также писателей, в произведениях которых преобладает социально-психологический интерес»; к анализу же творчества, например, Глеба Успенского, представителя народнической беллетристики, такой метод неприложим, поскольку в его творчестве «социологический интерес превалирует над собственно литературным»[131].

Геннекен рассмотрел фактор адресности произведения. Ученый указывал: «художественное произведение действует только на тех, чьим выражением оно служит» (76)[132]. Согласно этому постулату эстопсихологии, развиваемому Геннекеном, конкретное художественное произведение воздействует только на тех людей, чья «душевная организация» может быть ниже (или выше), чем у художника, но эти «душевные организации» художника и реципиента должны быть «аналогичны» (77).

Формирующееся в науке психологическое направление исследований, генетически близкое и родственное культурно-исторической школе, преодолело ее ограниченность, поскольку в поисках причин возникновения литературы обратилось к проблемам авторского сознания. Интерес к психологии в европейской науке был поддержан работами немецкого философа, психолога и фольклориста Вильгельма Вундта, провозгласившего основой творческого процесса некое «первичное волевое начало».

Не только в русской, но и в целом в европейской науке XIX века выдающиеся достижения психологической школы связаны с именем А.А. Потебни – основоположника психологического направления в русской филологии, автора концепций «внутренней формы слова» и «внутренней формы искусства» (см. главу четвертую). Теории Потебни оказали мощное влияние как на развитие русской литературы (прежде всего на творчество поэтов-символистов), так и на развитие науки (в первую очередь на работу представителей научного формализма, хотя те часто в полемике отрицали это влияние).

Ученики Потебни – «харьковские потебнианцы» – Д.Н. Овсянико-Куликовский, А.Г. Горнфельд, В.И. Харциев, Б.А. Лезин и др. активно разрабатывали вопросы коллективной и индивидуальной психологии. Проблемы психологии художественного творчества на протяжении ряда лет освещались ими в харьковских сборниках «Вопросы теории и психологии творчества», представляющих периодическое издание.

Определяя себя учеником А.А. Потебни, Д.Н. Овсянико-Куликовский шел иным, нежели учитель, путем, сочетая психологический метод анализа с социологическим. В работе «Введение в ненаписанную книгу по психологии умственного творчества (научно-философского и художественного)» Д.Н. Овсянико-Куликовский, опираясь на «эволюционный критерий», дал «классификацию чувств»[133], сгруппировав их в четыре формы: «1) чувства органические (биологические), 2) над-органические, 3) социальные, 4) над-социальные». К первой группе ученый относил чувства, определенные им как «мышечное, общетелесное (здоровья, нездоровья), голод, жажда, сытость, половое и др.»; во второй группе, указывал Овсянико-Куликовский, «следует признать важнейшим любовь между мужчиной и женщиной»; третья группа — «чувства социальные: семейные, общественные, правовые, политические»; четвертая группа – «чувства над-социальные», т. е., по Овсянико-Куликовскому, религиозные, нравственные, этические.

В науке ХХ века успехи психологического направления в литературоведении во многом связаны с именем Л.С. Выготского и деятельностью основанного при Московском университете в 1912 году Института экспериментальной психологии. В своей монографии «Психология искусства» (1924–1925, первое издание осуществлено в 1965 году) Выготский определил «центральную идею психологии искусства», которая, по мнению ученого, состоит в «признании преодоления материала художественной формой» или, уточнял Выготский, «что то же» – в признании «искусства общественной техникой чувства»[134].

Анализ методологии психологического направления в литературоведении XIX века см. также в главе четвертой.

Завершая краткий обзор школ и направлений в русской науке XIX века, следует отметить многоплановость осуществленных исследований. Собирательская и издательская деятельность ученых, накопление ими материала, выработка значимых принципов анализа литературного произведения и литературного процесса (принципов историзма и системности) обеспечили поступательное движение науки. В истории науки XIX века сложились общие представления о периодизации словесного искусства, о силовых линиях литературного процесса, об особенностях творчества великих мастеров слова. Становлению теории литературы способствовал прорыв в освоении ряда центральных проблем словесного искусства, таких как образ и природа образности, литературные типы, художественная речь и др.

Неоценимый вклад в решение самых разноплановых литературных вопросов внесли русские писатели. Издательскую и редакторскую деятельность вели А.А. Дельвиг (альманах «Северные цветы», «Литературная газета»), А.С. Пушкин (журнал «Современник»), Н.А. Некрасов (журнал «Современник»), Ф.М. Достоевский (журналы «Время» и «Эпоха», совместно с братом М.М. Достоевским) и др. Работа великих русских писателей (А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого и др.) в качестве аналитиков литературного процесса и теоретических вопросов литературы требует специального разговора.

Во 2-й половине XIX века были осуществлены научные издания классиков: под редакцией П.А. Кулиша вышло собрание сочинений и писем Н.В. Гоголя, под редакцией С. С. Дудышкина – собрание сочинений М.Ю. Лермонтова, под редакцией Я.К. Грота – собрание сочинений Г.Р. Державина и др. Редакционно-издательской, а также биобиблиографической деятельностью занимались Л.Н. Майков, В.И. Саитов, С.А. Венгеров и др. Вышли в свет биобиблиографические пособия и справочники (Г.Н. Геннади, П.А. Ефремов и др.), среди которых А.А. Потебня, в частности, отметил «прекрасную книгу»[135] В.Ф. Кеневича «Библиографические и биографические примечания к басням Крылова» (1868). Одним из значимых направлений работы стало изучение произведений древнерусской литературы, в том числе в сопоставлении с другими славянскими литературами (И.И. Срезневский, А.И. Соболевский, П.П. Пекарский, М.И. Сухомлинов, В.М. Истрин и др.). Исследования в сфере жанра и стиля связаны с именами В.В. Сиповского, В.Н. Перетца и др.

Последняя треть XIX века и рубеж XIX–XX веков в силу ряда объективно-исторических и художественно-эстетических причин отмечены многообразными поисками науки и критики. Исследователями историко-культурного и литературно-художественного процесса зарекомендовали себя философ и публицист Н.Н. Страхов, историк искусства В.В. Стасов и др. Во 2-й половине XIX века с историко-литературными трудами выступали представители позднего народничества (см., например, монографию А.М. Скабичевского по проблемам жизни и творчества А.С. Грибоедова). Рубеж веков ознаменован работами авторов новой эпохи – Серебряного века русской литературы (И.Ф. Анненский, В.В. Розанов, Д.С. Мережковский, А. Белый, Вяч. И. Иванов и др.). В трудах Г.В. Плеханова были проанализированы значимые для развития науки вопросы происхождения искусства. Формируется методология социологического литературоведения (В.А. Келтуяла, П.Н. Сакулин и др.).

К рубежу XIX–XX веков литературоведение сформировалось как самостоятельная наука – со своим предметом исследования, рождающимся понятийно-терминологическим аппаратом, методологиями исследования художественных феноменов.

Контрольные вопросы и задания

1. Как частные методологии участвуют в развитии науки?

2. В чем заключен смысл понятий «научная школа» и «научное направление»?

3. Рассмотрите особенности истории развития и характера исследований мифологической школы. Определите значение этой школы в истории науки.

а) О каких традициях западноевропейской мифологической школы вам известно? Уточните, в чем состояли позиции «солярной» и «метеорологической» теорий в объяснении происхождения мифа.

б) Когда сформировалась русская мифологическая школа? Каких ее выдающихся приверженцев и последователей вы можете назвать?

в) Проанализируйте деятельность Ф.И. Буслаева. Определите его вклад в сравнительное изучение произведений словесного искусства.

г) Расскажите о жизни и судьбе А.Н. Афанасьева, о его собирательской и издательской деятельности.

4. Изучите особенности формирования и развития культурно-исторической школы. В чем состоит вклад этой школы в науку?

а) В своих истоках культурно-историческая школа опиралась на те принципы анализа художественного произведения, которые сформулировала биографическая школа. Охарактеризуйте позиции Ш.О. Сент-Бева как основоположника биографической школы.

б) Проанализируйте позиции основоположника культурно-исторической школы И. Тэна.

• В чем состоит его «теория моментов»?

• В чем заключается близость позиций Тэна и Г.В.Ф. Гегеля?

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

В данном издании, посвященном анализу дискуссионных вопросов налогового учета прочих расходов органи...
В издании рассматриваются организация и налоговый учет операций, осуществляемых через подотчетных ли...
В издании анализируются положения действующего законодательства, определяющие отношения сторон по до...
В издании рассматриваются различные ситуации, возникающие при использовании организацией или индивид...
В издании приводятся бухгалтерский учет и налогообложение отпускных выплат, в том числе расчет средн...
Перед каждой организацией и каждым физическим лицом стоит задача определения оптимальных объемов нал...