Дева в голубом Шевалье Трейси

Глава 6

БИБЛИЯ

Проснулась я то ли от дыма, то ли от свежего воздуха из опущенного окна машины. Открыв глаза, я увидела красное плавающее пятно зажженной сигареты, затем держащую ее руку — она лежала на руле. Не поворачивая головы, я проследила, как рука переходит в плечо, затем обозначается профиль. Жан Поль вглядывался вперед, словно продолжая вести машину, но на самом деле она стояла на месте, с выключенным двигателем. Не знаю уж, как долго мы здесь стояли.

Я сидела к нему лицом, на пассажирском месте, свернувшись калачиком и прижавшись щекой к жесткому подголовнику; волосы упали на лицо и забились в рот. Я скосила глаза — Библия, обернутая в целлофан, лежала на заднем сиденье.

Хотя я не пошевелилась и не сказала ни слова, Жан Поль повернул ко мне голову. Мы просто смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Молчать было славно, о чем он думает, можно было только гадать: выражение его лица непроницаемым не назовешь, но и открытым тоже.

Сколько надо времени, чтобы переступить через два года брака и еще два до того? Этот вопрос мне никогда не приходил в голову; после знакомства с Риком я решила, что поиски завершены. От подружек я слышала, как трудно найти подходящего мужчину, о безнадежных романах, о разбитых сердцах, но никогда не ставила себя на их место. Это примерно как просмотр фильма о краях, где тебе точно не придется побывать — в Албании, или Финляндии, или Панаме. И вот теперь, похоже, у меня на руках авиабилет в Хельсинки.

Я положила руку ему на ладонь. Кожа оказалась теплой. Пальцы мои двинулись вверх, к сгибу локтя и краю завернутого рукава рубахи. Когда я добралась до предплечья и остановилась, не зная, что предпринять дальше, он обернулся, накрыл мою руку ладонью и задержал на бицепсах.

Крепко вцепившись в него, я распрямилась и откинула волосы с лица. Во рту сохранялся запах маслин, брошенных в бокал мартини, которым Матильда угощала меня нынче вечером. На плечи был наброшен черный пиджак Жана Поля; мягкий на ощупь, он пах сигаретами, листьями и теплой кожей. Пиджаков Рика я никогда не надевала — он гораздо выше и шире в плечах, и его пиджаки висят на мне как на вешалке, да и рукой не пошевелишь. А сейчас было ощущение, будто на тебе вещь, которую носишь годами.

Раньше, сидя в баре вместе со всеми остальными, мы с Жаном Полем весь вечер говорили по-французски, и я дала себе слово и далее не переходить на английский.

— Nous sommes arrivs chez nous?[49] — сказала я и тут же пожалела об этом. Грамматически все правильно, но само это сочетание — chez nous — звучит так, будто мы живем вместе. Вот так у меня всегда с французским — только за буквальным смыслом слежу, а игру слов упускаю.

Впрочем, даже если Жан Поль и уловил двусмысленность, сделал вид, что не заметил.

— Нет, на заправку, — ответил он тоже по-французски.

— Спасибо, что сели за руль.

— Не за что. Можете вести?

— Да. — Я вдруг полностью протрезвела и почувствовала его руку.

— Жан Поль… — начала я, не зная толком, что собираюсь сказать.

— Вы всегда избегаете в одежде ярких цветов, — после некоторого молчания заговорил он.

— Вы правы. — Я откашлялась. — Наверное, с тех самых пор, как вышла из школьного возраста.

— Ясно. Гёте как-то заметил, что яркие цвета любят только дети и простые люди.

— Прикажете считать это комплиментом? Я всего лишь люблю естественные ткани, вот и все. Хлопок, шерсть и особенно — как это будет по-французски? — Я указала на свой рукав.

Жан Поль убрал свою ладонь с моей, чтобы пощупать материю. Для этого хватило большого и указательного пальцев, остальные прикасались к моей обнаженной руке.

— Le lin. А по-английски?

— Лен. Я всегда ношу льняную одежду, особенно летом. Люблю естественные цвета, белый, коричневый. Тут я запнулась.

Для перечисления оттенков моего французского явно не хватало, скажем, как будет по-французски «пемза», «жженый сахар», «ржавчина», «охра», «сепия», «цвет небеленого полотна» и так далее?

Жан Поль отпустил мой рукав и переложил руку на руль. Я взглянула на свою ладонь, покоящуюся после преодоления стольких трудностей у него на плече, и чуть не заплакала. С большой неохотой я убрала ее оттуда, сунула под мышку, сбросила пиджак Жана Поля и посмотрела вперед. С чего это мы, собственно, заговорили о моих вкусах в одежде? Мне было холодно, хотелось домой.

— Гёте, — фыркнула я, упираясь каблуками в пол и раздраженно откидываясь на спинку сиденья.

— Что Гёте?

Я перешла на английский:

— Только вы способны в такой момент вспомнить кого-нибудь вроде Гёте.

Жан Поль щелчком выбросил окурок и поднял окно. Затем открыл дверь, вышел из машины, размял затекшие ноги. Я протянула ему пиджак и переместилась на водительское сиденье. Он накинул пиджак и наклонился, положив одну руку на дверь, другую — на крышу машины. Он посмотрел на меня, покачал головой и вздохнул — получилось нечто вроде сердитого шипения сквозь стиснутые зубы.

— Не люблю вмешиваться в семейные дела, — негромко проговорил он по-английски. — Даже в тех случаях, когда не могу оторвать от чьей-то жены глаз и она вечно спорит со мной, и злит, и привлекает в одно и то же время. — Он наклонился, быстро поцеловал меня в обе щеки и начал уже было разгибаться, когда моя рука, моя предательская рука, взметнулась вверх, обхватила его за шею и потянула вниз.

Я уж и не помню, когда в последний раз целовалась с кем-нибудь, кроме Рика. Забыла, какими разными могут быть мужчины. Губы Жана Поля были податливыми, но плотными, лишь слегка намекая на то, что располагается за ними. У него был пьянящий запах; я оторвалась от его губ, потерлась щекой о наждак скул, уперлась носом в шею и глубоко вдохнула. Он опустился на колени, отвел мою голову немного назад и пробежался, как гребенкой, пальцами по волосам. Улыбнулся:

— Знаете, Элла Турнье, эти рыжие волосы делают вас похожей на француженку.

— Вообще-то я их не красила.

— А я этого и не утверждаю.

— Это Рик… — Мы оба застыли как по команде, Жан Поль перестал поглаживать мои волосы.

— Извините, — пробормотала я. — Я совсем не хотела… — Я вздохнула и нырнула на самую глубину. — Знаете, раньше я никогда не чувствовала, что мне с Риком плохо, но сейчас ощущение такое, будто что-то… будто мы пытаемся решить ребус — все детали на месте, а картинка все равно не складывается. — В горле у меня пересохло, и я замолчала.

Жан Поль оставил мои волосы в покое.

— Слушайте, Элла, мы поцеловались, но из этого еще не следует, будто ваш брак пошел прахом.

— Нет, но… — Я остановилась.

Если у меня появились сомнения относительно нашего с Риком будущего, то и делиться ими следует с ним, а не с кем другим.

— Мне хочется видеться с вами, — упрямо сказала я. — Это возможно?

— В библиотеке — да. Но не на заправочной станции. — Он взял меня за руку и поцеловал ладонь. — Au revoir, Ella Tournier. Bonne nuit.[50]

— Bonne nuit.

Он выпрямился. Захлопнув дверь, я смотрела, как он идет к своей консервной банке и залезает внутрь. Он включил двигатель, слегка посигналил и отъехал. Хорошо, что он не настоял на том, чтобы я уехала первой. Я дождалась, пока за поворотом длинной, усаженной с обеих сторон деревьями дороги исчезнут габаритные огни, глубоко вздохнула, взяла с заднего сиденья Библию и, положив ее на колени, устремила взгляд на дорогу.

Я сама поразилась, как легко солгала Рику. Мне всегда казалось, что ложь он распознает сразу, что вины своей мне не скрыть, что он слишком хорошо меня знает. Но люди видят то, что хотят увидеть; Рик создал определенный образ Эллы и от него не отступал. Когда я вошла в дом с Библией под мышкой, всего полчаса назад расставшись с Жаном Полем, Рик оторвался от газеты и весело бросил «Привет, детка», словно ничего не произошло. Именно такое ощущение испытывала я,глядя на золотистую шевелюру Рика, освещаемую настольной лампой, когда темная машина, дым, пиджак Жана Поля — все осталось далеко позади. Выражение лица его было открыто и простодушно, он ничего от меня не скрывал. Да, я почти готова была согласиться, что и впрямь ничего не произошло. Жизнь бывает на удивление пестра.

Насколько все было бы проще, если бы Рик оказался каким-нибудь ничтожеством, подумалось мне. Только ведь за ничтожество я бы никогда не вышла. Я поцеловала его в лоб.

— Сейчас покажу тебе кое-что.

Он отодвинул газету и выпрямился. Я встала рядом с ним на колени, вытащила Библию из сумки и положила перед ним.

— Так-так. — Он осторожно провел пальцами по обложке. — И откуда же это сокровище? Я так до конца и не понял, куда ты ездила.

— Тот старичок из мэрии Ле-Пон-де-Монвера, месье Журден, обнаружил этот экземпляр в архиве и дал его мне.

— Так теперь она твоя?

— Ну да. Взгляни сюда, на первую страницу. Видишь? Все это мои предки. Сомнений нет.

Рик пробежал список глазами, кивнул и улыбнулся мне:

— Стало быть, ты своего добилась. Нашла, что искала!

— Да. Правда, с помощью других, да и удача сопутствовала, но в общем — да. — Я не могла не заметить, что Рик отнесся к находке куда более равнодушно, чем Жан Поль.

От этой мысли меня даже пот прошиб — стыдно стало: совершенно неуместное сравнение. «Хватит, — резко одернула я себя. — Забудь про Жана Поля. Довольно».

— Знаешь, это ведь очень дорогая вещь, — сказал Рик, — она кучу денег стоит. Ты уверена, что он отдал ее тебе? А расписку ты не попросила?

Я недоверчиво посмотрела на него:

— Разумеется, нет… Разве ты требуешь расписки, когда я тебе что-нибудь дарю?

— Оставь этот тон, Элла, я просто стараюсь прояснить ситуацию. Ты ведь не хочешь, чтобы он передумал и потребовал Библию назад? Если у тебя есть какая-нибудь бумага — никаких проблем. Так или иначе, надо положить ее в банковский сейф. Лучше всего в Тулузе. В здешнем отделении вряд ли есть сейфы.

— Никаких сейфов! Библия будет в доме, при мне! — Я бросила на него гневный взгляд. Тут-то как раз это и произошло: подобно тому, как, если смотреть в микроскоп, на твоих глазах одноклеточное без каких бы то ни было видимых причин делится надвое, мы распались на два обособленных существа, каждое со своим взглядом на мир. Странно, до этого разделения я не отдавала себе отчета в том, насколько едины мы были.

Но Рик, кажется, не заметил никакой перемены, продолжала сверлить его взглядом.

— В чем дело? — нахмурился он.

— Я… в общем, ни в какой сейф я Библию не положу, это уж точно. Слишком она ценна для меня. — Я подняла ее со стола и прижала к груди.

К счастью, Рик назавтра уезжал в Германию. Возникшая между нами трещина была настолько непривычна, что требовалось какое-то время побыть одной. Hе догадываясь о моем смятении, он поцеловал меня на прощание. «Интересно, — подумала я, — неужели я настолько же слепа к его внутренней жизни, как он к моей?»

Была среда, и мне не терпелось пойти в прибрежное кафе и посидеть с Жаном Полем. Разум взял верх над сердцем: я понимала, что лучше немного выждать. Я и дождалась, пока, по моим соображениями он наверняка погрузился в чтение газеты в кафе, и только тогда отправилась по обычным своим домашним делам. Перспектива случайной встречи на улице, где полно людей, следящих за каждым твоим шагом, меня, естественно, не привлекала. Играть этот спектакль на глазах публики у меня не было никакого желания. По дороге к площади мне во всех подробностях вспомнился рассказ Жана Поля о городке и о том, что он обо мне думает; я с трудом подавила соблазн немедленно повернуть назад и уединиться в тишине дома, может, даже ставни закрыть.

Все же я заставила себя продолжить путь. Я купила «Herald Tribune» и «Le Monde», киоскерша оказалась чрезвычайно любезна, никаких косых взглядов на меня не бросала, даже сказала что-то насчет погоды. Судя по всему, ее не интересует моя стиральная машина, ставни и платье без рукавов.

Но настоящее испытание — madame. Я решительно направилась в boulangerie.

— Bonjour, madame, — пропела я с порога.

Она говорила с кем-то из покупателей и слегка нахмурилась. Я осмотрелась и столкнулась лицом к лицу с Жаном Полем. Он скрыл удивление, но недостаточно быстро, чтобы оно ускользнуло от madame, которая адресовала нам торжествующе-злобную улыбку.

«О Боже, — подумала я, — с меня хватит, всему должен быть конец».

— Bonjour, monsieur, — весело приветствовала я Жана Поля.

— Bonjour, madame. — У него не дрогнула ни одна черта, но в в голосе прозвучало явное удивление.

Я повернулась к madame:

— Двадцать ваших чудесных пирожков с луком, пожалуйста. Я от них просто без ума. Ем на завтрак, на обед, на ужин.

— Двадцать с луком, — повторила madame, от изумления забыв закрыть рот.

— Да, пожалуйста.

Madame щелкнула челюстями, сжала губы до того плотно, что они просто исчезли, и, не отрывая от меня глаз, потянулась куда-то назад за бумажным пакетом. Я услышала, как Жан Поль негромко откашлялся. Дождавшись, пока madame начнет упаковывать пирожки, я кинула на него взгляд. Он смотрел куда-то в угол, где был выставлен миндаль в сахаре. Губы его были плотно сжаты, большим и указательным пальцами он пощипывал щетину. Я с улыбкой оглянулась на madame. Она выпрямилась за прилавком и завернула верхний край пакета.

— Всего пятнадцать, — прошипела она, злобно поглядывая на меня.

— Какая жалость. Придется заглянуть в ptisserie,[51] может, у них найдется.

Я подозревала, что упоминание pвtisserie придется madame не по душе — на ее, дамы, торгующей серьезными хлебными продуктами, вкус, pвtisserie предлагает слишком легкомысленный выбор. И не ошиблась: глаза ее расширились, она затрясла головой и почти задохнулась от возмущения.

— У них вообще нет пирожков с луком! — воскликнула она. — Во всем городе я одна ими торгую!

— Да? Тогда, может быть, в Intermarch?[52]

Жан Поль издал сдавленный звук, a madame едва не выронила из рук пакет. Я совершила страшный грех, сослалась на главного врага и самую страшную угрозу, с какой только приходится сталкиваться madame и ее делу, — супермаркет на окраине, у которого нет истории, нет достоинства, нет вида. Словом, нечто вроде меня. Я улыбнулась и спросила:

— Сколько с меня?

Ответила madame не сразу, похоже, ей требовал ос присесть и прийти в себя. Воспользовавшись этим моментом, Жан Поль негромко проговорил: «Au revoir, madame» — и вышел.

Я мгновенно утратила интерес к дальнейшей борьбе и кротко протянула затребованные 150 франков. Это все, что у меня было в кармане, но дело того стоило.

У выхода меня поджидал Жан Поль.

— Оказывается, вы злючка, Элла Турнье, — проворчал он по-французски.

— Пирожок хотите? — Мы дружно рассмеялись. — Я думала, нам не стоит встречаться на людях. А тут, — я обвела рукой площадь, — очень много людей.

— Да, но мне надо с вами поговорить по делу. Вы внимательно посмотрели Библию?

— Еще не успела. А вот вы хоть когда-нибудь передышку делаете? Или даже не спите?

— Много сна мне никогда не требовалось, — улыбнулся Жан Поль. — Приходите завтра в библиотеку, да Библию не забудьте. Я обнаружил кое-что интересное, касающееся вашей семьи.

Библия была необычного формата, длинная и узкая. Но не слишком тяжелая, держать ее в руках было удобно. Кожа на коричневом переплете сильно вытерлась и потрескалась, в нескольких местах насекомые проделали крохотные дырки. Задняя обложка почернела и наполовину выгорела, но на передней сохранился замысловатый рисунок, представляющий собой сплетение линий, листьев, точек, выполненных в золоте. На корешке вились золотые цветы, а внутри, на обрезе страниц, к тому же рисунку добавлялись молот и булава.

Я прочитала первые строки Бытия: «Au commencement, Diev cra le ciel et la terre».[53] Текст был набран в две колонки, четким шрифом, и, при всей необычности написания слов, я понимала этот французский — то, что от него осталось. В конце книга выгорела, а посредине страницы потрескались так, что почти ничего не разберешь.

У «Безумца Джо» Матильда и месье Журден затеяли длинный спор — время от времени в него вступал и Жан Поль — о происхождении этого экземпляра Библии. Кое-что из сказанного я уловила, но немного, ибо месье Журдена мешал понимать его акцент, а Матильду — стремительный темп речи. И вообще французский понимать труднее, когда обращаются не прямо к тебе. Если я не ошибаюсь, все сошлись на том, что это издани увидело свет в Женеве и переведено на французский, возможно, неким Лефевром де Этаплем. На этой версии с особенным пылом настаивал месье Журден.

— А кто это, собственно, такой? — неуверенно осведомилась я.

— La Rousse желает знать, кто такой Лефевр, — захихикал месье Журден, покачивая головой.

К тому времени он уже опорожнил три бокала спиртного. Я покорно кивнула, давая ему возможность порезвиться: мартини сделало меня более терпимой к шуткам.

В конце концов он объяснил: Лефевр де Этапль первым перевел Библию с латыни на бытовой французский, отныне ее могли читать не только священнослужители, но и простой люд.

— Это было начало, — заявил месье Журден. — Начало всего. Мир раскололся надвое!

Сделав это заявление, он едва не соскользнул с табурета и наполовину улегся на стойке.

Я попыталась сдержать улыбку, Матильда прикрыла ладонью рот, Сильвия расхохоталась, а Жан Поль хмыкнул, перелистывая страницы Библии. Только сейчас я вспомнила, что он долго вглядывался в перечень имен на фронтисписе и что-то царапал на обратной стороне какого-то конверта. Я слишком много выпила, чтобы спросить, что это он записывает.

К негодованию Матильды и моему разочарованию, месье Журден не сумел вспомнить, кто именно передал ему Библию. «Зачем, по-вашему, мы храним архивы? — кипела она. — Затем как раз, чтобы отвечать на вопросы таких людей, как Элла». Месье с виноватым видом записал все имена, перечисленные в Библии, и пообещал выяснить все, что только сумеет, даже если сведения будут касаться людей, не имеющих отношения к семейству Турнье.

Я считала, что Библия эта изначально принадлежала кому-то из местных жителей, хотя она могла появиться откуда угодно, ведь люди, со всеми пожитками, приезжали сюда из разных краев. Но Матильда и месье Журден дружно отвергли это предположение.

— Чужак ни за что бы не отдал ее в мэрию, — пояснила Матильда. — Это мог быть только местный. В наших краях сильно развито чувство истории, и семейное достояние вроде Библии должно оставаться в Севене.

— Но бывает, семьи покидают родной дом. Возьмите хоть мою семью.

— Это дела религиозные, — отмахнулась Матильда. — Да, конечно, тогда люди снимались с мест, а после 1685 года уехало еще больше. Вообще-то странно, что ваша семья оставила дом именно тогда. Сто лет спустя севенским протестантам пришлось куда хуже. Варфоломеевская ночь была… — Матильда не договорила и, пожав плечами, повернулась к Жану Полю: — Вы лучше меня объясните, Жан Поль.

— В какой-то степени это был факт буржуазной жизни, — без промедления с улыбкой подхватил Жан Поль. — В Варфоломеевскую ночь была уничтожена протестантская знать. Но севенские гугеноты были крестьянами, а сам Севен находится слишком на отшибе, чтобы ему что-то угрожало всерьез. Скорее всего у них просто возникли конфликты кое с кем из местных католиков. Например, Мендский собор так и остался католическим. Ну вот его паства и решила попугать гугенотов. А вы что на этот счет думаете, мадемуазель? — повернулся он к Сильвии.

Она выдержала его взгляд, пошевелила пальцами ноги и выпалила:

— Смотрите, мама наманикюрила мне ноги белым!

Я вновь обратилась к перечню. Скорее всего здесь перечислены имена членов семьи, осевшей в Мутье: Этьен Турнье, Изабель дю Мулен и их дети Жан, Якоб и Мари. Как сказано в письме моего кузена, Этьен в 1576 году попал в список рекрутов, а Жан в 1590-м женился.

Я сравнивала даты — сходится. А Якоб — один из длиной череды Якобов, в конце которой стоит как раз мой кузен. Наверное, он и сам знает об этом. Надо написать ему.

Мой взгляд упал на запись, которую раньше никто не замечал. Она почти выцвела, но все же мне удалось прочитать: «Mas de la Baume du Monsieur». «Ферма исцеления господ», — неуклюже перевела я. Я развернула подробную карту окрестностей Ле-Пон-де-Монвера и начала изучать ее, отыскивая внутри концентрических кругов, расходящихся от деревни, что-нибудь с похожим названием. Поиски заняли не менее пяти минут, но увенчались успехом: нужное мне место оказалось километрах в двух к северо-востоку от Ле-Пон-де-Монвера. Это был холм, точно на север от Тарна, наполовину поросший деревьями. Ясно. Вот и для Жана Поля дело нашлось.

Наверное, накануне вечером он пропустил это название, иначе обратил бы мое внимание. Что он имел в виду, когда бросил походя, что ему кое-что известно о моем семействе? Я вглядывалась в перечень имен и дат, но только две записи показались мне хоть сколько-нибудь необычными: Турнье женятся на Турнье, а один из Жанов родился в ночь под Новый год.

Когда на следующий день с Библией в сумке я появилась в библиотеке, Жан Поль устроил целое представление из моего знакомства со своей коллегой. Hо, увидев Библию, она избавилась от подозрений.

— Месье Пикмаль — специалист по старым книгам по истории, — объявила она певучим голосом. — Это его епархия. Моя область — романы, беллетристика, все в этом роде. То есть более популярная литература.

Я почувствовала какой-то подвох со стороны Жана Поля, но просто кивнула с улыбкой. Жан Поль дал нам договорить и повел меня к столу в соседнем зале. Я раскрыла Библию, он вытащил из кармана свой конверт.

— Итак, — выжидательно начал он, — что вам удалось обнаружить?

— Что ваша фамилия Пикмаль.

— Ну и что?

— «Острое жало». Превосходно. — Я широко улыбнулась, а он нахмурился.

— У слова pique есть и другое значение — копье.

— Еще лучше!

— Ну ладно, — повторил он, — так что вам все-таки удалось обнаружить?

Я ткнула пальцем в название фермы, отмеченное в Библии, потом развернула карту.

— Неплохо, — кивнул Жан Поль, разглядывая указанную мною точку. — Сейчас там, правда, домов нет, но по крайней мере это указывает, что экземпляр Библии из этих краев. Что-нибудь еще?

— Два внутрисемейных брака.

— Да, наверное, кузены. Тогда это было в порядке вещей. Дальше?

— Один из членов семьи родился в первый день Нового года.

Он удивленно округлил глаза, и я пожалела о сказанном.

— Что-нибудь еще? — настойчиво повторил Жан Поль.

— Все.

Он снова начал меня раздражать, но, как оказалось, нелегко сидеть рядом и разговаривать так, будто накануне ничего не произошло. Рука его лежала на столе так близко, что можно было потрогать. А на большую близость рассчитывать не приходится. Сидеть рядом с ним — печальное, безысходное занятие.

— Итак, ничего больше вы не нашли? — фыркнул Жан Поль. — Сказывается американское образование. Да, Элла Турнье, детектив из вас никудышный. — Взглянув на меня, он замолк и явно смутился. — Извините, — продолжал он, переходя на английский, словно это могло утешить меня. — Мой юмор вам явно не по душе.

Я покачала головой и перевела взгляд на Библию.

— Не в том дело. Если бы мне были неприятны ваши уколы, я бы с вами и не говорила. Нет, просто… — я махнула рукой, словно отбрасывая этот разговор, — просто вспоминаю недавний вечер. Как-то неловко себя чувствуешь, сидя вот так.

— Ах, вот оно что. — Мы вглядывались в строчки имен и дат, остро ощущая близость друг друга.

— Забавно. — Я первой нарушила молчание. — Этьен и Изабель поженились накануне его дня рождения. Двадцать восьмое и двадцать девятое мая.

— Да. — Жан Поль слегка коснулся моей ладони. Да. Это первое, что мне бросилось в глаза. Действительно странно. И я спросил себя: что это, просто совпадение? Затем я посмотрел, сколько ему было лет. Двадцать пять.

— То есть исполнилось двадцать пять на следующий день после свадьбы.

— Верно. А в ту пору у гугенотов был такой порядок: когда мужчине исполняется двадцать пять, ему больше не нужно разрешение родителей на брак.

— Но ведь когда он женился, ему было еще двадцать четыре, так что, наверное, разрешение он получил.

— Да, но настораживает близость дат. Поневоле задумаешься, как относились к этому браку отец с матерью. Потом я заметил еще кое-что. — Он указал на перечень. — Взгляните на дату рождения их первого сына.

— Ну да, Новый год, я же сказала. И что?

— Ну же, Элла Турнье, посмотрите внимательнее, напрягите мозги. — Жан Поль сдвинул брови.

Я вгляделась в страницу и, когда сообразила, что о имеет в виду, сама не поверила, как это могла сразу не обратить внимание. Уж от меня-то это меньше всего можно было ожидать. Я начала поспешно высчитывать сроки, загибая пальцы.

— Ну вот, вижу, теперь и вам ясно…

— Она понесла примерно десятого апреля, — кивнула я, завершая подсчеты.

Жан Поль удивленно посмотрел на меня:

— Десятого апреля? Как это? — Он сделал вид, что тоже считает на пальцах.

— По приблизительным подсчетам, рождение наступает на 266-й день после зачатия. Конечно, продолжительность беременности имеет свои индивидуальные особенности, к тому же в те времена сроки, возможно, несколько отличались от нынешних. Другое питание, другая конституция. Но апрель — это точно. То есть за добрых семь недель до брака.

— А откуда такая точность — 266 дней? У вас ведь нет детей? Или вы их где-нибудь прячете?

— Я акушерка, мне положено знать такие вещи.

Он удивленно воззрился на меня, и я повторила по-французски:

— Une sage-femme. Je suis une sage-femme. Ну да. Вы так и не спросили меня, чем я зарабатываю на жизнь.

Вид у Жана Поля был смущенный, что для него совершенно нехарактерно, и я испытала миг торжества, в кои-то веки я его одолела.

— Вы не устаете удивлять меня, Элла, — сказал он, улыбаясь и покачивая головой.

— Тихо, тихо, не надо заигрывать со мной, иначе ваша коллега по всему городу разнесет.

Мы оба как по команде повернулись в сторону двери и немного выпрямились. Я отодвинулась от Жана Поля.

— Словом, это был брак-автомат, — сказала я, возвращаясь к предмету.

— Автоматический брак?

— Брак-автомат. Ну понимаете, срочно надо было жениться. Ее родители узнали, что дочь беременна и заставили молодого человека взять ее в жены. В Штатах есть такая старая карикатура: отец направляет на соблазнителя автомат, чтобы заставить его пойти к алтарю.

Жан Поль на секунду задумался.

— Что ж, не исключено, что все так и произошло. — Но уверенности в его голосе не было.

— Однако?..

— Однако этот, по вашему определению, брак-автомат не объясняет, отчего они женились прямо накануне его дня рождения.

— Ну и что? Допустим, это просто совпадение.

— Интересно у вас получается, Элла Турнье. Когда вам удобно — случайное совпадение, когда нет — нет. Допустим, дата этого брака — совпадение, а Николя Турнье — никакое не совпадение.

Я выпрямилась. О художнике мы не говорили с тех пор, как сильно поругались из-за него.

— То же самое можно сказать и о вас! — огрызнулась я. — Просто нас интересуют разные совпадения, вот и все.

— Николя Турнье интересовал меня, пока не выяснилось, что к вашей семье он не имеет никакого отношения. Я дал ему шанс. И этому совпадению я тоже готов дать шанс.

— Хорошо, в таком случае почему, с вашей точки зрения, это не просто совпадение.

— Тут все дело в месяце и дне недели свадьбы. И то и другое дурно пахнет.

— Что значит «дурно пахнет»?

— В Лагендоке существовало поверье, согласно которому в мае и ноябре браки лучше не заключать.

— Почему?

— Май — месяц дождей, а значит, слез, ноябрь — месяц умирания.

— Но это же просто примета. Мне казалось, что гугеноты в приметы не верят. Это считалось пороком католиков.

Это замечание заставило его на секунду задуматься. Выходит, не он один читает книги.

— Тем не менее факт остается фактом: в эти два месяца браки почти не заключались. Далее, двадцать восьмое мая 1563 года выпадает на понедельник, а большинство свадеб праздновалось по вторникам и субботам. Это были излюбленные дни.

— Минуту. Откуда вы взяли, что это был понедельник?

— У одного моего приятеля домашний компьютер подключен к университетскому. Я зашел к нему вчера, и мы нашли старый календарь.

«Вот идиотка!» — выругала я себя и вздохнула.

— Короче, у вас явно есть версия того, что случилось. Не знаю даже, что заставляет думать, будто и у меня есть право голоса в этой истории.

— Pardon. — Жан Поль внимательно посмотрел на меня. — Вы хотите сказать, что я не даю вам заниматься собственным делом?

— Вот именно. Слушайте, я ценю вашу помощь, но у меня такое ощущение, что вы действуете больше головой, чем сердцем. Понимаете, что я имею в виду?

Он слегка надул губы и кивнул.

— Тем не менее мне хотелось бы выслушать вашу версию. Только давайте договоримся — это всего лишь версия. От своей идеи брака-автомата я пока не отказываюсь.

— Ладно. Допустим, родители Этьена были против этой женитьбы, пока не узнали о ребенке. Тогда они, напротив, заспешили с браком, чтобы соседи не подумали, будто у них были какие-то возражения.

— Но разве подозрения не возникли бы в любом случае? Учитывая даты? — Мне нетрудно было представить себе madame шестнадцатого века издания. Уж она бы такого случая не упустила.

— Пожалуй, но все равно лучше сделать вид, что все происходит с твоего, согласия.