Язык фольклора. Хрестоматия Хроленко Александр
«Чем выше поднимается общество по винтовой лестнице социального и духовного прогресса, тем более организованным и эффективным становится его регулирующее воздействие на развитие языка» [Перетрухин 1968: 59]. Правда, во всех рассмотренных случаях влияние на язык было или опосредованным (указы, реформы), или ограниченным (воздействие на лексический и синтаксический ярусы языка). Остаётся вопрос: возможно ли сознательно коренным образом изменить всю языковую систему со всеми её ярусами и микросистемами?
Очень часто на этот вопрос отвечают отрицательно. Известно скептическое отношение Л.В. Щербы и А.М. Пешковского к попыткам контролировать языковые процессы. По мнению Л.В. Щербы, система и норма языка выше индивида, который не в силах ничего изменить [Щерба 1957:131].
«Норвежский эксперимент»
Ответ на вопрос, возможно ли сознательное управление языковым развитием, могут дать только широко поставленные социолингвистические эксперименты. Прецедентом для подобных экспериментов стала языковая ситуация в Норвегии [Стеблин-Каменский 1968; Берков 1983].
Норвегия в течение долгого времени входила в состав датского государства и пользовалась датским языком в качестве официального и литературного. После обретения независимости в Норвегии возник и развился смешанный городской говор, особенностью которого было соединение норвежской фонетики и синтаксиса и датской морфологии и лексики. В селе говорили на норвежских диалектах без датского влияния.
В 1814 г. страна получила политическую самостоятельность и проблема создания национального языка стала решаться в двух направлениях: во-первых, приведение существующего языка в соответствие с реальной практикой образованных городских слоёв, во-вторых, создание литературного языка на основе народных говоров. Несколько раз проводились реформы с целью «норвегизации» смешанного городского говора, который с 1890 г. стал называться риксмолом. На этом датско-норвежском языке писал Г. Ибсен.
В середине XIX в. П.А. Мунк выдвинул идею создания «народного языка» – ланнсмола, реализованную филологом-самоучкой и поэтом Иваром Осеном. Он четыре года изучал диалекты, издал в 1848 г. «Грамматику норвежского народного языка», а в 1850 г. «Словарь норвежского народного языка». Новый язык представлял собой письменный синтез норвежских диалектов, при этом принимались наиболее архаичные элементы, что было связано с романтическими воззрениями создателей ланнсмола. Язык был искусственным, но он отвечал общественным потребностям. В 1868 г. возникло общество поддержки прав ланнсмола; в 1885 г. ланнсмол был принят официально и уравнен с риксмолом. Языковая ситуация осложнилась: появились два конкурирующих языка. Были попытки административными мерами синтезировать их, но они оказались бесплодными. Существование двух литературных языков создало значительные трудности в области просвещения, культуры и государственности, что вызвало отрицательную реакцию всего норвежского общества. Национальное языковое движение в Норвегии зашло в тупик.
Норвежский опыт печален. Люди, сознательно вызвавшие «языковую лавину», оказались перед ней совершенно бессильными. Следует ли делать из этого пессимистический вывод, что удел человечества – довольствоваться теми языками, которые ему даны, и теми частичными изменениями языковых элементов, которые оно в состоянии произвести? Видимо, нет.
Описав «языковую лавину», М.И. Стеблин-Каменский замечает, что норвежский язык научно не изучался, что норвежская грамматика – самая неисследованная грамматика мира. Именно это привело языковое движение не к тем результатам, к которым стремились создатели нового норвежского языка. Видимо, эффективность регулирования языковых процессов в значительной мере предопределяется точностью научного предвидения дальнейших путей эволюции языка, хотя стихийность развития – это изначальное и неизменное свойство языка. «Подталкивание» языковой эволюции оказывается неуспешным в той же мере, как и стремление устранить изменчивость языка.
Защита языка как фактор воздействия на его эволюцию
В наши дни чрезвычайно актуальной становится проблематика культуры речи, которая «представляет собой теоретическую и практическую дисциплину (или сферу исследования), смежную со стилистикой языка и стилистикой речи, обобщающую их положения и выводы как с целью живого, оперативного воздействия на дальнейшие процессы развития языка, так и с целью определения основных эстетических норм, форм и тенденций связи литературной речи с движением стилей художественной речи» [Виноградов 1964: 9].
Норма литературного языка двулика – она устойчива и подвижна. Устойчивость нормы обусловлена коммуникативной функцией языка, а её подвижность – функцией языка как орудия мышления, познающего бесконечный и изменчивый мир. Постоянно учитывая эту двойственную природу нормы, человек может в какой-то мере управлять языковым развитием. Работа по определению и регулированию норм, кодификация их, тесно связанная с прогнозированием языковых процессов, – пример активного отношения общества к важнейшему средству коммуникации.
На сегодня самая эффективная форма воздействия на язык – это его защита. Европейские языки защищаются от американизмов, которые грозят затопить не только языки небольших народов, скажем, исландский, но и языки мирового уровня. Примером целенаправленной защиты языка может служить Франция. Поскольку терминология является одним из главных каналов проникновения англицизмов (американизмов) в национальные языки, то в 1973–1976 гг. Французское правительство издало ряд декретов и постановлений, регламентирующих употребление терминов, включая изгнание англицизмов. При премьер-министре страны декретом был создан Высший комитет по защите и распространению французского языка, позже переименованный в Высший комитет французского языка. Принят декрет об обогащении французского языка. В 1975 г. был подписан «Закон об использовании французского языка». Количество англицизмов заметно снизилось. «Широкая общественная поддержка основных целей и принципов этой программы в значительной степени определила её в целом успешную реализацию. Как показывает французский опыт <…> сознательное регулирование процессов создания и унификации терминологии, т. е. целенаправленное воздействие на терминологические нормы, способно быть эффективным и дать вполне ощутимые результаты» [Башкин 1982]. Писатель и постоянный секретарь Французской академии Морис Дрюон замечает: «Во Франции язык – дело государственное, и академия имеет статус высшего суда. Но можно ли заточить язык в рамки закона? Это всё равно, что требовать от церкви законодательного контроля над поведением людей. Она может лишь внушить вам чувство греха. Именно в этом – внушить людям, что плохо говорить – грех, видит своё предназначение Французская академия» [Известия. 1995. 12авг.].
Защита языка – дело тонкое. Нельзя превратить её в запретительство, тормозящее необходимую эволюцию языка. Без изменений язык становится мёртвым. Любопытно отношение великой русской поэтессы Анны Ахматовой к языку писателей-эмигрантов: «Ей бросалась в глаза его правильность. Но это мёртвый язык, говорила она. Живя вне стихии языка родного, меняющегося, развивающегося, писать нельзя, утверждала она» [Герштейн 1993: 159].
Дополнительная литература
Влияние социальных факторов на функционирование и развитие языка. – М., 1988.
Журавлёв В.К. Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. – М., 1982.
Колесов В.В. История русского языка в рассказах. 3-е изд. – М., 1994.
Костомаров В.Г. Жизнь языка. От вятичей до москвичей. – М., 1994.
Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. – М., 1989.
Николаева Т.М. Диахрония или эволюция? (Об одной тенденции развития языка) // Вопросы языкознания. 1991. № 2. С. 12–26.
17. Экология языка
К концу XX в. выяснилось, что от человека надо защищать практически всё. Отсюда популярность слова экология, потерявшего свою первоначальную терминологическую определенность. Экология (от греч. oikos – дом, жилище, местопребывание и… логия) – наука об отношениях организмов и образуемых ими сообществ между собой и с окружающей средой. Термин экология был предложен в 1866 г. Э. Геккелем (1834–1919). С середины XX в., в связи с усилившимся воздействием человека на природу, экология получила особое значение как научная основа рационального природопользования и охраны живых организмов, а сам термин экология приобрёл более широкий смысл [БЭС 1997: 1393]. Уже говорят об «экологизации» современной науки.
У слова экология актуализировалось значение 'защита' и произошло расширение круга объектов, связанных с понятием «экология»: экология культуры (Д.С. Лихачев; Дж. Стюарт), экология языка (Г.В. Степанов), экология духа (о. А. Мень), экология религии (О. Хульткранц). Эти популярные ныне словосочетания статуса научных терминов пока не получили. «Большой энциклопедический словарь. Языкознание» (1998) обходится без слова экология и словосочетания экология языка.
Язык – это продукт, составная часть и условие существования культуры. Экология языка теснейшим образом связана с проблемой экологии культуры, поскольку условием сохранения и развития культуры считается забота о языке. «Проблема восстановления культуры есть прежде всего проблема восстановления языкового пространства и его возможностей» [Мамардашвили 1990: 203–204]. За «обычным» искажением языковых норм, полагает философ, – обрыв вековых нитей национальной культуры. Сложившийся стихийно в полном согласии с природой, среди которой жили его носители, язык унаследовал от неё и стойкость, и ранимость и, как следствие, требует бережного к себе отношения. «И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бесценный – речь» (И. Бунин).
М.К. Мамардашвили в статье «Язык и культура» задается вопросом: «…Можно ли восстановить наши порванные внутренние связи с традицией мировой культуры?» и дает краткий и определенный ответ: «Этот вопрос – проблема во многом языковая». Язык – это сама возможность существования культуры. Возвращение от «советского» языка, который целиком состоит из каких-то неподвижных, потусторонних блоков, не поддающихся развитию, из языковых опухолей, которыми нельзя оперировать, мыслить, – к тому самому великому и могучему русскому языку «золотого века» – первейшее условие экологии современной культуры [Мамардашвили 1991].
Правота приведенных слов философа подтверждается опытом сохранения русского языка и русской культуры, находившихся в изгнании. Эмигранты первой волны, несмотря на бедствия, принесенные войной, революцией, расколом общества, гонениями и изгнанием, создали за пределами России русскую культуру, которая явилась важным компонентом всей мировой культуры в ее материальном, интеллектуальном и духовном измерении. Это стало возможным прежде всего благодаря неустанной заботе о родном языке. Язык явился тем базовым элементом, который не просто воплощал в себе традицию русской культуры, отражая ее в литературе, но и представлял собой существенный элемент самосознания «граждан» Зарубежной России, которые отказались от реформы письма 1918 г., боролись с советскими и западными неологизмами, не приняли моды на аббревиацию и создали настоящий культ Пушкина [Раев 1994]. Забота о языке дала свои впечатляющие результаты. «Главное наслаждение произведений Набокова – осязать заповедный русский язык, незагазованный, не разоренный вульгаризмами, отгороженный от стихии улицы, кристальный, усадебный, о коем мы позабыли, от коего, как от вершинного воздуха, кружится голова, хочется сбросить обувь и надеть мягкие тапочки, чтобы не смять, не смутить его эпитеты и глаголы. Фраза его прозы – застекленная, как драгоценная пастель, чтобы с неё не осыпалась пыльца» [Вознесенский 1989: 96].
Задолго до споров об экологии великий немецкий поэт, мыслитель и государственный деятель И.В. Гёте писал: «Очищать и вместе обогащать родной язык – дело выдающихся умов. Очищение без обогащения – занятие для бездарных» [Гёте 1980: 325]. По мнению Гёте, существует много способов очищения и обогащения языка, чтобы тот развивался, как живой организм. Поэзия и страстная речь – единственные источники живой жизни языка, а «мусор» в языке – явление неизбежное, ибо он живой организм и постоянно строится: «строительный мусор» – неудачная попытка обогатить язык или свидетельство недостаточного его знания. В любом случае «мусор» объективно важен: «…В конце концов он осядет и поверх него потечет чистая волна» [Гёте 1980: 325] – оптимистическая нота, которой так не хватает в современных экологических размышлениях.
Итак, что такое экология языка? Современные специалисты под экологией языка понимают культуру мышления и речевого поведения, воспитание лингвистического вкуса, защиту и «оздоровление» литературного языка, определение путей и способов его обогащения и совершенствования, эстетику речи. «…Всякое потерянное, искаженное или непонятое нами слово – это потерянный для нас мир, звено нашей культуры». Автор этой цитаты уверен, что если есть предельные уровни загазованности и радиации, то есть и предельные уровни загрязнения языка, за которым – необратимый процесс разрушения [Скворцов 1994: 82]. Экология речи начинается с завета Н.В. Гоголя: «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку» [Гоголь 1984].
Сейчас много размышляют о причинах деградации русской речи. Циничное использование языка для пропагандистских целей лишило язык жизни. Именно в официальных письменных текстах наиболее очевидна деградация русского языка. Широкое распространение русского языка в СССР привело к «истончению» его культурной наполненности; обеднило русский язык и негативное отношение к диалектам. Опыт Италии и Японии, стран лингвистически очень консолидированных, но тем не менее широко использующих диалекты в бытовой жизни параллельно с общим литературным языком, весьма показателен.
В перечне того, что угрожает литературному языку, Л.И. Скворцов в полемике с книгой К.И. Чуковского «Живой как жизнь» на первое место ставит заимствования: «иноземное засилье нам грозит» [Скворцов 1994]. На этом настаивают и авторы газетных заметок об иностранных словах в бытовой русской речи и в средствах массовой информации. Только затем говорится о второй угрозе – процессах стилистического снижения и вульгаризации речи, о вторжении инвектив (мата) в литературную речь и даже в словари литературного языка (третье, «бодуэновское», издание Даля, словарь Ожегова – Шведовой), об утрате художественно-эстетическо-го речевого идеала.
Однако в рассуждениях о роли заимствований современной русской речью есть и противоположное суждение: серьезной опасности нет. Так считали В.Г. Белинский – «гений языка умнее писателей и знает, что принять и что исключить» – и Л.В. Щерба, который отмечал свойство русского языка «не чуждаться никаких иностранных заимствований, если только они идут на пользу дела». Многие специалисты говорят о том, что паника по поводу заимствований неуместна. Выясняется, что заимствуется, во-первых, терминология из областей науки и техники, в которых заметно наше отставание, и, во-вторых, отдается дань моде (отсюда многочисленные презентация, рейтинг, консенсус, брифинг, шоп-тур и т. п.). Обе группы заимствованной лексики угрозы языку не представляют. Профессор Орловского университета Ф.А. Литвин проанализировал две статьи из «Российской газеты»: одну – о сотовом телевидении, другую – о финансовом рынке в России, – и сделал вывод, что заимствованные слова в статьях неназойливы и давно уже «приручены» русским языком. По мнению лингвиста, «призывы к спасению русского языка исходят из неверия в его жизнеспособность, а это ни в коей мере не следует из истории языка и оценки его потенциала. Напротив, из предыдущего опыта следует, что русский язык «вынесет все, что Господь ни пошлет»…» [Литвин 1998: 120].
Мировой опыт развития языков свидетельствует, что великий французский язык «сработан» из трех пластов: кельтского, романского и германского; что в английском отразилась культура норманнов и англосаксов плюс заимствования из многих языков и особенно из французского; что язык племен, живших в культурной изоляции, беден и постепенно деградирует; что чистота – не естественное, а искусственное состояние языка; что организм русского языка живет приступообразными периодами заимствований – отторжений; что язык сопротивляется нигилизму истории: иноязычное приручается, старое остается; что язык – такая стихия, которая насилия над собой не терпит; и т. д. и т. п.
Охранители боятся не столько заимствований, сколько исчезновения отечественного. Однако очевидно, что формы «чужое/свое» сосуществуют параллельно: сакральный/святой, сандалии/босоножки, имидж/образ. Такие же пары образуют заимствованные слова: помидоры/томаты, шоп/магазин, лизинг/аренда. Отчизна (из польского) не вытеснила родину, штакетник – забор, брюки – штаны, магазин – лавку. История русской лексики говорит, что поражение потерпели многие заимствования: переводчик вытеснил толмача, подписчик – субскрибента. Ушли из активной речи манифест и рескрипт, циркуляр заменился указом, приказом, постановлением. Свое очень устойчиво. Заимствование может потеснить только заимствованное слово: имбирь вытеснил зензевель, шарф – кашне, студентка – институтку, семинарист – бурсака. По мнению автора, заметки которого мы только что излагали, «даже это запрещено духом языка, защищающим привычное, обрусевшее слово: чаще всего они продолжают сосуществовать» [Иваницкий 1998].
Русский язык по-прежнему «велик и могуч», его лексический инвентарь, запас выразительных средств и возможностей колоссальны и продолжают расти. Русский язык как коммуникативный феномен не требует никакой защиты – ни юридической, ни моральной. «Язык – зеркало того общества, в котором он функционирует. Если больной или переживающий душевный кризис человек смотрится в зеркало, то в зеркале, естественно, отражаются наблюдающиеся у него внешние признаки болезни или душевного кризиса. Но при этом само зеркало никакого кризиса не переживает. Язык как система не переживает кризиса, но можно говорить о наличии критических явлений в отношении общества к освоению и употреблению языка, к соблюдению языковых норм» [Стернин 1998: 4].
Моральной, филологической, а иногда и юридической защиты требует наша речь. Каждый индивид получает язык как нечто данное, уже до него существующее, а речь каждодневно каждому человеку приходится формировать самому. И тут открывается печальная картина. «Культура речевого взаимодействия упала до самой низкой отметки. Русская речь катастрофически отстаёт от высоких эталонов российской словесности» [Комлев 1998:5].Так что защищать надо неязык, аречь и бороться надо не с заимствованиями, а с проводниками этих заимствований, всячески повышая их образовательный и культурный уровень. Бояться надо не заимствований, бояться надо выхолащивания слов. Невысокая речевая культура – зеркало низкой общей культуры. «…Орфографию невозможно улучшить в отрыве от общей культуры. Орфография обычно хромает у тех, кто духовно безграмотен, у кого недоразвитая и скудная психика. Ликвидируйте эту безграмотность, и все остальное приложится», – считал замечательный знаток и ревнитель родного языка К.И. Чуковский.
Специалисты по языкознанию и культурологии говорят о трех главных источниках и регуляторах творческой деятельности и жизни языка. Это 1) школа, 2) лингвистическая наука и 3) художественная литература в ее лучших образцах. Чтобы не засориться, не обмелеть, эти источники требуют к себе повышенного внимания со стороны общества и государства. Постоянно возникает вопрос о необходимости закона о русском языке. Опыт стран, принявших закон о языке (Франция, Исландия), убедительно свидетельствует в пользу подобных законодательных акций. Утверждена федеральная программа «Русский язык», которая, к сожалению, в силу известных причин не выполняется.
Защита языка – дело коллективное, национальное, но эффективной она может быть только при условии личной активности каждого носителя языка. Примером может служить русский эмигрант В. Набоков. «Однажды, на рыночной площади посреди Кембриджа, я нашёл на книжном лотке <… > Толковый Словарь Даля в четырёх томах. Я приобрёл его за полкроны и читал его, по нескольку страниц ежевечерне, отмечая прелестные слова и выражения… Страх забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать, довольно впрочем сильными когтями из России, стал прямо болезнью». Слова эти – из автобиографической книги В. Набокова «Другие берега». Сама книга, равно как и другие произведения этого автора, свидетельствует, что усилия молодого эмигранта из России не оказались напрасными: русский язык был им для себя сохранён, обогагцён творческим трудом и возвращён в Россию. Узнику ГУЛАГа А.И. Солженицыну в лагере попался один том Даля, и эта книга для будущего писателя оказалась и средством спасения духа, и базой «языкового расширения» – сохранения и приумножения родного слова.
Синергетика – современная наука о сложных, самоорганизующихся системах, у которых существует несколько альтернативных путей развития, – не считает преувеличенной роль личности в сохранении и преумножении языка. Специалисты полагают, что усилия отдельного человека не бесплодны: «В особых состояниях неустойчивости социальной среды действия каждого отдельного человека могут влиять на макросоциальные процессы. Отсюда вытекает необходимость осознания каждым человеком огромного груза ответственности за судьбу всей социальной системы, всего общества» [Князева, Курдюмов 1992: 5]. Автор идеи синергетики И. Пригожин говорит о наличии в сложных, саморегулирующихся системах так называемых точек бифуркации, под которыми понимается слабое воздействие, радикально изменяющее ход процесса.
Внимание к проблемам культуры и внедрение в систему образования особой научной дисциплины – культурологии – имеют весьма важное значение. Логичнее и легче защитить и сохранить то, что знаешь. В дневнике самобытного русского писателя и философа М.М. Пришвина есть интересная мысль, выраженная афористически: «Увидеть – значит изменить». Изменить отношение к культуре можно только в том случае, если знаешь, что это такое. Как говорил мыслитель, культура есть нечто, что не существует до тех пор, пока она не оказывается понятой. Изучение культурологии, таким образом, преследует цель не только просветительско-образовательную, но и эколого-воспитательную. Столь же необходима и другая учебная дисциплина – лингвокультуроведение.
18. Будущее языка как объект науки
18.1. Понятие об интерлингвистике
Интерлингвистика – особая лингвистическая дисциплина, решающая вопрос об организации эффективной коммуникации в многоязычном мире и перспективах языкового развития человечества. Она тесно связана с философией, социологией, психологией, этнографией и техникой. Оформилось это направление в XX в., большой вклад в исследование проблем интерлингвистики внесли отечественные учёные во главе с Е.А. Бокаревым.
Основными задачами интерлингвистики являются: 1) исследование процессов взаимодействия национальных языков;
2) решение проблемы языковых «интернационализмов»;
3) выработка принципов и методов создания искусственных языков; 4) разработка вспомогательных международных языков и мн. др. [Григорьев 1966].
18.2. Объективные трудности общения в многоязычном мире
Пять с лишним миллиардов жителей Земли пользуются тремя тысячами языков. Эта цифра весьма условна. По данным справочника «Языки мира» под. ред. А. Мейе и М. Коэна (1952), на Земле 2796 языков. В книге «Классификация и указатель языков мира» К.Ф. и Ф.М. Веселинов зафиксировано 25 тыс. говоров, диалектов и языков. Проф. А. Дуличенко (Тарту) считает, что всего языков около пяти тысяч. Немецкий ученый Г.Ф. Майер называет цифру 5600. Российская картотека «Языки мира» содержит 30 тыс. названий говоров, диалектов и языков.
В условиях современности с постоянно усиливающейся тенденцией к максимализации общения многоязычие становится серьезным тормозом прогресса. «Разноязычие является одним из величайших несчастий человечества», – писал Вольтер. Человечество несёт большие убытки в сфере материального производства, так как разноязычная информация, накапливаемая в геометрической прогрессии, становится труднодоступной. Так, отклонение около 70 % всех заявок на открытия обусловлено отсутствием иноязычной информации. Например, почти вся японская научная периодика печатается на родном языке, а японский язык не принадлежит к числу широко изучаемых языков. Американские химики подсчитали, что если синтез нового соединения обойдётся менее, чем в 100 тыс. долларов, выгоднее произвести этот синтез, чем искать описание аналогичной работы. Попытка обобщить материал по климату Африки требует знания 25 языков [Проблемы интерлингвистики 1976: 56].
В Европейском экономическом сообществе в 1980 г. было шесть официальных языков, на которые переводится любой документ. Служба переводов этой организации состояла в 1978 г. из 1300 профессиональных переводчиков, в год они давали приблизительно 600 тыс. страниц продукции; однако уже в 1979 г. число переводчиков увеличилось до двух тысяч. В настоящее время в одной Европе переводится от 80 до 240 млн страниц в год, т. е. от 20 до 60 млрд слов на сумму от 1,5 до 4,8 млрд долларов. Только профессиональных переводчиков в мире насчитывается 90—260 тыс. человек [Наука и жизнь 1994: № 3: 56].
Совместные научные эксперименты, осуществляемые представителями разных стран, осложняются «языковым барьером». Тур Хейердал, предпринявший попытку со своими спутниками на лодке из папируса переплыть океан, вспоминает: «Стараясь перекричать гул ветра, я отдавал команды по-французски Абдулле, по-итальянски Карло, по-английски Юрию, по-итальянски, по-английски или по-французски Жоржу». Позже интернациональный экипаж лодки «Ра» вынужден был придумать несколько кратких команд в духе эсперанто.
Человечество в значительной мере разобщено и в культурном отношении. Поскольку традиционное изучение иностранных языков требует много времени (свыше 5000 часов каждый) и по результатам в массе малоэффективно, всемирная художественная литература доступна многим лишь в незначительной части. Как сказал поэт Расул Гамзатов, «государственная граница разделяет людей, но ещё больше разделяют их языки». Столь же категоричен и лингвист: «То, чего хотел язык, разрушили языки» (Г. Шухардт). Как удачно замечено, язык одновременно служит и мостом, и стеной.
На совместных военных маневрах в рамках НАТО самая большая проблема – проблема языка. Это касается даже англоязычных англичан и американцев, которые в шутку говорят о себе: мы одна нация, только разделенная общим языком. Доля правды в этой шутке весома. При радиосвязи несовпадающая лексика и различия в произношении приводят к нелепым сюрпризам, за которые на войне расплачиваются потерями [Известия 1995: 29 авг.: 3].
В племенном обществе проблема преодоления «языкового барьера» решалась сравнительно легко и безболезненно. Так, у папуасов мальчиков одинакового возраста на несколько лет обменивали. Через некоторое время оба «дипломированных» переводчика возвращались к себе домой и осуществляли межплеменные контакты [Вокруг света 1973: № 1: 54].
В 1986 г. шведский этнолингвист Эмануэль Дрексель, работая в США, доказал, что и сейчас ещё среди индейцев живы сотни людей, которые помнят особое мобильское наречие (мобиль – племя индейцев и Мобиль – посёлок на землях племени), выполнявшее роль индейского «эсперанто». Этот особый язык использовался в местностях, где бытовали десятки диалектов и языков, зачастую не имеющих между собой ничего общего, ибо относились к пяти языковым семьям. Это донельзя упрощенная смесь языков чокто и чикасо. В «языке» нет окончаний, времен глаголов, никаких оттенков. Цель одна – понять друг друга. Фраза «Я забыл песню» выглядит так: «Песня забыть прошлое». Расцвет языка-посредника пришёлся на XVIII в., после чего был вытеснен английским, хотя ещё в сороковые годы XX столетия Дрексель собрал 600 слов, разобрался в грамматике [Вокруг света 1987: № 9: 36].
18.3. Вопрос об эффективной коммуникации в мире и перспективах языкового развития человечества
Общение в современном мире и перспективы языковой политики в будущем становятся чрезвычайно важной проблемой, имеющей не только теоретическое, но и практическое значение. Языковая политика может планироваться и осуществляться только с перспективой на будущее. Вот почему правы те, кто утверждает, что в XIX в. языкознание смотрело назад, в XX в. изучает современное состояние и начинает вглядываться в будущее [Григорьев 1966: 44]. Закладываются основы лингвистической футурологии – науки о будущем языков.
«Единственный мировой язык – единственный путь к информационному равенству, а информация – это хлеб культуры», – так формулирует важную задачу развития цивилизации американская исследовательница этнолог Маргарет Мид [Знание – сила. 1993: № 6: 89]. Несколькими десятилетиями ранее Э. Сепир утверждал, что в конце концов фактически неизбежно цивилизованный мир примет некоторый язык международной коммуникации, например, английский или эсперанто, который может быть предназначен для собственно информационных целей [Сепир 1993: 215].
Считается, что многоязычие может быть преодолено двояким образом – технически и лингвистически. Технический вариант решения (создание универсальных портативных электронных «переводчиков») чрезвычайно сложен, дорог, более того, весьма проблематичен, да и осуществление его потребует таких лингвистических знаний, которые могут подсказать пути более эффективные и надёжные.
Лингвистический путь решения проблемы не является одноколейным. Л.Н. Толстой в статье «О международном языке» (1894) писал: «Для того чтобы люди понимали друг друга, нужно или то, чтобы все языки сами собой слились в один (что если и случится когда-либо, то только через большое время)… или то, чтобы был избран всеми один язык, которому обязательно обучались бы все народы, или, наконец, то (как предполагалось воляпюкистами или эсперантистами), чтобы все люди разных народностей составили себе один международный облегчительный язык и все обучились бы ему… Мне кажется, что последнее предложение самое разумное и, главное, скорее всего осуществимо…» (Цит. по: [Костомаров 1986: 275–276]). Интерлингвистическая литература обсуждает три наиболее перспективных пути: а) создание единого всемирного искусственного языка; б) использование одного или немногих из естественных языков; в) комбинированное использование естественных и искусственных языков.
Уместно заметить, что авторы утопий, антиутопий и фантастических романов о будущем человечества непременно касались вопросов языка, полагая, что общий язык – главная составляющая «счастья» и гармонии общества, свидетельство отсутствия этнических проблем, единства культурного процесса, однако решения их не отличались оригинальностью и лежали в колее указанных выше трех возможных путей преодоления многоязычия [Мясников 1999].
18.4. Искусственные языки: история идеи, практика, достоинства и недостатки перехода человечества на всеобщий искусственный язык
Идея создания единого всемирного искусственного языка («планового языка») возникла и живёт с того времени, как человек осознал факт многоязычия мира и практически столкнулся со всеми неудобствами, связанными с ним. Уже античный врач Клавдий Гален, философ Платон на заре человеческой цивилизации пытались создать единое средство коммуникации. Пожалуй, никто из больших мыслителей в средние века и в последующее время не прошёл мимо этой, ставшей уже вечной, проблемы. Р. Декарт, И. Ньютон, Г. Лейбниц, французские просветители, А. Ампер – вот далеко не полный список тех, кто предпринял практические попытки создать искусственный язык. Не остались в стороне и филологи. Я. Гримм, увлеченный идеей искусственного языка, написал подробную программу для составления такого языка. Бодуэн де Куртенэ высказался весьма определенно: «Если человек мог изобрести столько других средств, предоставляющих ему господство над природою и облегчающих взаимное общежитие, то почему же ему не изобрести тоже искусственного языка. <…> В <…> отрицательном отношении к искусственным языкам следует видеть предрассудок ученых» [Бодуэн де Куртенэ 1989: 382–383].
Создание единственного языка – задача не только научно-теоретическая, но и социальная. Мало личной талантливости того или иного создателя языка, нужна ещё практическая потребность общества в этом языке, поэтому языки, созданные в средние века, в XVII–XVIII вв., остались экспериментом, несмотря на их видимые достоинства. XIX век – век промышленной революции и победного шествия капитализма – взламывал национальные границы, усиливал связи между народами и переводил создание искусственных языков из области экспериментов в область практической деятельности. Именно в XIX в. были созданы сравнительно широко распространившиеся языки. В XVII в. Европа предложила 41 проект «планового» языка, в XVIII в. – 50, в XIX в. – 246.
В 1817 г. француз Ж. Сюдр создал язык сольресоль, использовав разнообразные сочетания семи элементов (семь нот, семь цветов спектра и т. д.). То был остроумный и любопытный проект. Слова этого языка можно было произносить, петь, исполнять на музыкальных инструментах, рисовать, однако трудности практического порядка не позволили ему стать средством общения. Об этом языке можно прочитать в заметке А. Дуличенко «Сольресоль» [Наука и жизнь 1995: № 3: 90].
В 1879–1880 гг. Иоганн Мартин Шлейер, знаток ряда европейских языков, создал искусственный язык воляпюк (из англ. world speak) путём контаминации и усечения слов, взятых из романо-германских языков, и предельного упрощения грамматики. Это был первый язык, который получил сравнительно широкое распространение: им овладело около 210 тыс. человек, возникло около двухсот обществ воляпюкистов, издавалось 30 газет и журналов, было создано и переведено 300 литературных произведений. Несмотря на сравнительную с естественными языками простоту и доступность, воляпюк не избежал некоторой «алогичности», присущей естественным языкам, и для искусственного языка был достаточно труден. В нем отсутствовала фундаментальная научная основа словотворчества. Ограниченные возможности, скудность воляпюка вызвали у многих отрицательное отношение к этому языку.
Удачной оказалась попытка, предпринятая 28-летним варшавским врачом-окулистом, выпускником Московского университета, Людвиком Заменгофом, опубликовавшим в 1887 г. проект «Интернациональный язык. Предисловие и полный учебник для русских». Этот проект, названный псевдонимом автора – «д-р Эсперанто», – был предельно прост в грамматическом отношении (всего 16 правил) и более логичен в словообразовательном плане. Части речи в эсперанто определяются по окончанию, прибавляемому к основе. Окончание существительного – «о», прилагательного – «а», множественного числа – «i». У глаголов всего три простых времени, а в каждом – единственное окончание. Будучи производным от английского и ряда других германских и романских языков, эсперанто напоминает по своему внутреннему ритму и произношению итальянский или испанский. Специалисты утверждают, что этот язык доступен азиатам и африканцам.
Эсперанто сразу завоевал широкую популярность. Многие великие люди изучали и пользовались эсперанто. Среди них Жюль Берн, С. Обручев, А. Эйнштейн, М. Горький. К.Э. Циолковский так оценил новое средство международного общения: «Разумеется, эсперанто самый лучший из всех искусственных языков. Несомненная простота алфавита, изумительная лёгкость грамматики и распространенность словаря – делает его изобретателя бессмертным» [Попов 1971: 91]. Константин Эдуардович написал учебник эсперанто, ему же принадлежит патент на пишущую машинку со шрифтом этого языка.
Первые пятнадцать лет существования нового языка официально именуются «русским» периодом, ибо он развивался преимущественно в русской среде. Первыми переводами на эсперанто стали «Метель» А.С. Пушкина и «Княжна Мери» М.Ю. Лермонтова. Второй период – «французский», когда эсперанто был признан на родине единственного тогда международного– французского – языка. Третий период – «международный» – начался в 1905 г., в год первого всемирного конгресса эсперантистов.
Крупнейшая эсперантистская библиотека в Лондоне насчитывает десятки тысяч названий. Свыше ста лет живёт эсперанто. В 1987 г. был широко отмечен юбилей искусственного языка. Во всех европейских и многих азиатских странах существуют общества эсперантистов, объединяющие около 16 млн человек, ежегодно собираются съезды, публикуется литература, издается до полутора сот журналов, вещают 12 радиостанций. Наиболее популярен эсперанто в странах Восточной Европы – Болгарии, Венгрии, Польше, – а также во Вьетнаме и Китае. В 1979 г. возникла Ассоциация советских эсперантистов, объединившая почти двести первичных организаций. Заинтересовались эсперанто и учёные. Так, международный съезд кибернетиков, состоявшийся в Бельгии, решил в порядке эксперимента включить эсперанто в число рабочих языков Международной ассоциации кибернетиков. О последнем, 84-м, ежегодном конгрессе любителей и знатоков этого самого космополитического языка см.: [Известия. 1999. 20 августа. С. 7].
Эсперанто не осталось единственным искусственным языком. В 1907 г. он реформируется в области словообразования, и в итоге появляется язык идо. В 1950 г. в США был создан язык интерлингва, ставший официальным языком целого ряда медицинских конгрессов. Попытки создать новый искусственный язык продолжаются, число проектов увеличивается (их насчитывается уже свыше 500). Французский инженер по электронике А. Пира с помощью ЭВМ на базе английского, французского, испанского и немецкого языков разработал новый искусственный язык адли. Принцип отбора 25 тыс. слов этого языка – краткость и простота, синонимы и омонимы в нём отсутствуют [Известия: 1989: 4 июня].
Французский лингвист Ж. Ландэ разработал искусственный язык уропи. Автор определил наиболее часто употребляющиеся слова и сравнил их на 23 языках Европы (отсюда и название – уропи). Затем отсёк абсолютно несовпадающие и употребляемые лишь в одном-двух языках. Постепенно выявились закономерности, определились основные корни. Живо, по уропи, – «жить», сто – «стоить», ego – «есть», сэдо – «сидеть». «О» указывает, что это инфинитив, в настоящем времени оно отбрасывается, в прошедшем времени прибавляется «i», в будущем – предшествует частица «Ье». Словарный запас уропи – 10 тыс. слов. По мнению автора, это язык быстрого и динамичного общения. Европейцы с определенной лингвистической подготовкой при помощи уропи могут быстро найти общий язык. Некоторые учёные полагают, что фактически уропи – это восстановленный индоевропейский язык [Комсомольская правда 1987: 21 ноября].
Профессор Хогбен из Абердинского университета придумал искусственный язык глоса, который затем развил и дополнил математик Рон Кларк. В основе – греческие и латинские корни; словарь состоит из 6 тыс. слов. Язык проще эсперанто: в нём нет грамматики в обычном смысле (нет склонения и спряжения), для обозначения времени и множественного числа используется 20 коротких частиц. Например, астро – «звезда», плю астро – «звезды». Прошедшее время – па, будущее время – фу. «Она поёт» – фе канта, «она пела» – фе па канта, «будет петь» – фе фу канта [За рубежом 1992: № 15: 14].
Идея искусственного языка, как видим, не нова, но пока нет единодушного одобрения её, более того, раздаётся достаточно основательная критика самой возможности перехода с естественного на искусственный язык. Сторонники искусственного языка говорят о предельной логичности его, простоте грамматики и стройности, непротиворечивости лексической системы, отсутствии каких-либо трудностей в усвоении, полной регулируемости. Это будет единый язык всего человечества, одинаково трудный (и одинаково лёгкий) для всех жителей Земли. В своё время русский поэт В. Хлебников предложил «звездный язык» – пока что единственный проект международного поэтического языка. Известны утверждения о том, что эсперанто обладает не меньшими художественными возможностями, чем любой естественный язык. На эсперанто переведены шедевры мировой классики, на нём пишут прозу и стихи поэты и писатели различных стран. Да и сама искусственность этого планового языка преувеличена. Э. Сепир утверждал, что предполагаемая искусственность такого языка, как эсперанто или любых других предлагавшихся эквивалентных ему языков, нелепо раздута, ибо на самом деле в этих языках нет практически ничего такого, что бы не было взято из общего фонда слов и форм, развившихся в европейских языках [Сепир 1993: 247].
Противники искусственного языка весьма убедительно говорят о недостатках этого средства общения: в нём отсутствует идиоматика, которая обусловливает неповторимость каждого естественного языка; принятие искусственного языка означает полный отрыв от всей веками созданной мировой культуры; переход на искусственный язык потребует колоссальных материальных затрат (перевод огромной массы информации, коренное переучивание миллионных армий преподавателей и т. п.) и приостановит прогресс земной цивилизации. «Недостаток любого сознательно конструируемого международного языка, – писал Э. Сепир, – состоит в том, что такой язык не ощущается как представитель отдельного народа или культуры. Поэтому его изучение имеет крайне невысокую символическую значимость для взрослого человека, закрывающего глаза на то, что такой язык, по необходимости лёгкий и регулярный, помог бы разом решить многие его трудности в обучении и повседневной жизни» [Сепир 1993: 247].
Известный семиотик и культуролог Ю.М. Лотман утверждал, что «…есть редкий случай доказанной в гуманитарной области теоремы – она доказана как раз тартуской и московской школами семиотики: на искусственном языке стихи писать нельзя. На искусственном языке та область человеческой деятельности, которая составляет искусство, не созидается. <…> на искусственном языке нельзя создать искусства» [Лотман 1994:444]. Резко отрицательно к искусственному языку относится философ Л. Витгенштейн: «Эсперанто. Чувство отвращения, когда мы произносим изобретенное слово с изобретенными же флексиями. Слово холодное, лишенное ассоциаций, и тем не менее оно прикидывается языком. Будь это просто система письменных знаков, она не вызвала бы у нас такого отвращения» [Витгенштейн 1994: 460].
Итак, решение основной проблемы интерлингвистики путём создания единого искусственного языка остаётся гипотетичным, поэтому стали говорить о двух типах искусственных языков: языках с предельно широкими функциями типа эсперанто и языках с предельно узкими функциями, лишенных звуковой формы, – абстрактных машинных языках, языках-посредниках при машинном переводе, алгоритмических языках программирования для ЭВМ и т. п. В ближайшее время наиболее реально использование языков второго типа.
18.5. Выбор одного из естественных языков в качестве всеобщего: достоинства и недостатки этого пути
Другой путь решения основной проблемы интерлингвистики – использование одного или немногих естественных языков в качестве средства международного общения. Эта тенденция может реализоваться через 1) употребление одного из национальных языков в качестве всеобщего языка; 2) скрещение (слияние) всех естественных языков в один; 3) возникновение нескольких зональных языков.
Идея выбора одного из национальных языков в качестве всеобщего средства общения тоже не нова. Практически она проявилась в навязывании своего языка завоёванным народам. Известны также примеры мирной экспансии, мирного доминирования того или иного языка в качестве средства общения представителей различных народов. В Древнем Риме это был греческий язык, и римская культура была двуязычной. В средневековой Европе это была латынь, язык католической религии, науки и литературного творчества. В средневековой Азии был широко распространен арабский язык. Однако эти языки в силу различных причин сузили своё функционирование. Восемнадцатый век в Европе прошёл под знаком французского языка. Сейчас на первое место вышел английский, а через сто лет, возможно, его заменит другой.
В эпоху создания буржуазных наций, когда языковой вопрос приобрёл актуальность, процесс замены диалектов и языков национальных меньшинств единым государственным языком стал интенсивнее. С укреплением международных связей капитала возникла потребность в языке, обслуживающем эти связи. Естественно, им мог быть язык одной из крупнейших буржуазных наций. Предполагалось сделать мировым языком либо английский с его сравнительно простой грамматикой, либо французский с его благозвучием и многолетней традицией использования в качестве официального языка дипломатии, почт и телеграфа, либо немецкий с его развитой словообразовательной системой.
Разумеется, использование какого-то языка в качестве всеобщего имеет свои достоинства: естественность условий усвоения, наличие преподавателей и научных работников, традиции в преподавании родного и иностранного языков, многовековая литература. Однако оно наталкивается на серьезные препятствия:
1) ни один язык не обслуживает абсолютного большинства жителей Земли, на самом крупном языке, китайском, например, говорит немногим более одного миллиарда, а если учесть, что китайский язык – это совокупность очень далёких друг от друга диалектов и что жители разных провинций совершенно не понимают друг друга, то и этот язык практически обслуживает сравнительно малую часть человечества;
2) ни один из национальных языков не является абсолютно совершенным;
3) избрание одного из национальных языков в качестве всеобщего средства общения автоматически создаёт привилегии тем, для кого этот язык является родным, и ущемляет национальное самосознание носителей других языков. В XX в. сознательное выдвижение того или иного национального языка в качестве всеобщего стало фактом идеологической борьбы, политики партий и государств. Например, один из американских сенаторов получил от своего правительства большие субсидии на пропаганду английского языка как международного. Британский премьер-министр У. Черчилль делал специальный доклад о пропаганде английского языка. В 1948 г. министры просвещения стран НАТО приняли постановление о том, что основным языком, который рекомендуется изучать во всех школах мира, является английский, а затем – французский. См.: [Проблемы интерлингвистики 1976: 12–13].
Известный культуролог М. Мид считает, что единым языком будущей культуры должен быть естественный язык, который удовлетворяет следующим требованиям: 1) не из числа политически осложненных и противоречивых; 2) не из страны, столь огромной, чтобы представлять собой угрозу остальным; 3) он должен иметь солидную письменную традицию – иначе невозможно будет быстрое развитие литературных стилей; 4) у него должна быть лёгкая и просто трансформируемая фонетика; 5) он должен принадлежать стране с богатой структурой профессий и ролей, включающей кадры преподавателей, знающих основные современные языки [Знание – сила 1993: № 6: 89].
Довольно логичным, хотя и неожиданным, было прозвучавшее на международном этнографическом конгрессе в Токио (1968) предложение считать всемирным языком армянский язык. Приводились такие доводы: высокая степень развитости этого языка, принадлежность его небольшому народу, представители которого рассеяны по всему свету [Филин 1972: 23]. А главное – он совмещает черты индоевропейского (флективного) и тюркского (агглютинативного) типов. Стоит заметить, что выбор языка на роль всемирного может быть стихийным. Об этом писал Э. Сепир: «…Понятно, что один из великих национальных языков – таких, как английский, испанский или русский, – при надлежащем ходе вещей может оказаться de facto международным языком без какой-либо сознательной попытки придать ему этот статус» [Сепир 1993: 247].
Известны попытки предельно упростить один из естественных языков, т. е. соединить естественность живого языка с логикой и простотой искусственного. Примером может служить BASIC – упрощенный английский язык, характеризующийся чрезвычайно простой грамматикой и малым – всего 850 – количеством слов. Он был создан Ч. Огденом в 1932 г. Название образовано первыми буквами слов British American Scientific International Commercial – Британский, Американский, Научный, Международный, Коммерческий. Аналогичным образом итальянский математик Дж. Пеано в 1908 г. радикально реформировал латынь, получив в итоге по существу искусственный язык, так и оставшийся мертворождённым. Язык с такими бедными ресурсами не может быть всемирным языком с максимумом общественных функций. Китайский сатирик Лао Шэ в «Записках о кошачьем городе» высмеял столь же «экономный» язык: «В нём всего четыреста-пятьсот слов, и, переворачивая их так или эдак, можно сказать, что угодно. Конечно, многие понятия и мысли выразить им невозможно, но люди-кошки придумали на этот случай прекрасный способ – вовсе не говорить… Запомнишь несколько существительных – и разговаривай, а глаголы можешь выражать жестами».
18.6. Идея слияния (скрещения) всех языков в один всеобщий
Идея слияния всех языков внешне очень привлекательна и как будто реалистична. Акад. Н.Я. Марр считал, что идеальный язык будущего, в котором «высшая красота сольётся с высшим развитием ума», возникнет в результате скрещения всех языков. И.В. Сталин, подвергший критике все основные положения «нового учения» о языке Н.Я. Марра, согласился с тем, что будущее всех языков – слияние их в один всемирный язык. Отмечено, что идея слияния языков в России была весьма популярной.
С научной точки зрения, идея слияния языков представляется несостоятельной: во-первых, любой язык и каждый ярус языковой системы имеет ограниченный предел взаимопроникновения, во-вторых, наблюдения над скрещенными языками показывают, что в результате скрещения возникает весьма упрощенный язык. Если слияние двух языков даёт упрощенный вариант, то результат скрещивания всех языков, логически рассуждая, должен быть предельно примитивным, а это будет противоречить языковым потребностям будущей цивилизации Земли. К тому же замечено, что количество языков на Земле практически не уменьшается. Хотя некоторые филологи полагают, что через два поколения исчезнет 5–6 тыс. языков из семи (это мнение французского научно-популярного журнала «Сьянс э ви»). Американский ученый Б. Колари считает, что через сто лет исчезнет 90 % языков, как исчезло большинство индейских языков в Америке. Вымиранию языков способствует сильное централизованное государство. Так, во Франции исчезли бретонский и баскский языки, диалекты Бургундии, Нормандии и др. Вообще в исчезновении языков много загадочного. Таинственно исчез язык этрусков, хотя культура осталась. Галльский язык был мирно и легко вытеснен латынью. При этом до сих пор не слились английский и французский, несмотря на общность их истории.
Если не скрещение языков, то сближение их – отчётливая тенденция в развитии объединенной Европы. Красноречив газетный заголовок «В третьем тысячелетии родится Европа единого языка» [Известия 1996: 28 авг.]. В Милане (Италия) создан самый полный сравнительный словарь языков второго тысячелетия, в котором отразилось троевластие английского, французского и немецкого языков. Создатели словаря считают, что в XXI в. лингвистическая взаимоэкспансия (обмен) в области политической, экономической, исторической, философской и даже бытовой терминологии будет усиливаться, а к середине третьего тысячелетия все европейцы и американцы будут читать и понимать друг друга без переводчиков, с «единым говором». Все ныне действующие языки «снизойдут» до состояния сегодняшних диалектов. Итальянские лингвисты имеют в виду языковую ситуацию в их стране, где существует около ста диалектов и есть единый итальянский язык, на котором говорит все население страны. В литературе и истории будут использоваться национальные языки, а газетно-бытовой язык станет единым.
Реалистической представляется высказанная Яном Амосом Коменским мысль о нескольких зональных языках мира. Тенденция к образованию зональных языков практически реализуется, например, в использовании арабского языка целым рядом сопредельных стран Среднего и Ближнего Востока и Северной Африки, английского языка – в Северной Америке. Зональные языки обретают в рамках ООН статус мировых. Наблюдается, например, появление зонального языка на африканском континенте. Им становится язык суахили, государственный язык Кении и Танзании, широко использующийся в Бурунди, Заире, Малави, Мозамбике, Сомали, Руанде, в Судане, на Мадагаскаре и на Коморских островах. Всего говорящих на нём 60 млн чел. По мнению учёных, суахили должен стать на африканском континенте одним из ведущих языков международного общения наряду с европейскими языками – английским, французским и португальским. Перед лингвистами поставлена задача выработать единую грамматику, после чего суахили будет объявлен рабочим языком Организации африканского Единства. Конечно, несколько мировых языков, официальных языков ООН (ныне их шесть – английский, французский, русский, арабский, китайский, испанский) – это еще не окончательное решение проблемы интерлингвистики, но весьма возможный и необходимый этап в переходе к единому средству общения. Тем более что, по оценкам филологов, 95 % языков мира известны не более чем полумиллиону человек. Г. Уэллс в романе «Спящий пробуждается» прогнозировал, что в XXI в. останутся четыре языка: английский, немецкий, французский и русский. Доминировать будет английский, а русский будет предельно галлицизирован (перенасыщен элементами французского языка).
Всё большее внимание исследователей привлекает вопрос о комбинированном использовании естественных и вспомогательных искусственных языков. Искусственный язык с предельно суженной функцией станет средством передачи необходимой информации, а естественные языки сохранят за собой право быть орудием мышления, закрепления результатов познания, орудием культуры и основным средством внутринационального общения.
Интерлингвистика знает ещё один путь облегчения общения в многоязычном мире – создание пазиграфии («письменности для всех»), международной смысловой письменности, образцом которой может служить китайское письмо. Один и тот же иероглиф в различных регионах Китая читается по-разному, но смысл его воспринимается одинаково. Примером пазиграфии могут считаться цифры, знаки математической и химической символики и т. п. Проектов пазиграфии немало. Системы пазиграфии по своим возможностям заметно уступают искусственным языкам типа эсперанто [Проблемы интерлингвистики 1976: 79–91].
18.7. Ценность многоязычия как базы развития общечеловеческой культуры
Конечно, многоязычие, «Вавилон языков», создаёт большие трудности в общении людей, однако переход человечества на один язык, по мнению многих, обеднит цивилизацию, так как языки, по-своему членящие познаваемый мир, находятся друг с другом в отношениях дополнительности. Впервые, как нам представляется, эта мысль прозвучала у В. Гумбольдта: «До сих пор больше заботились о том, как избавиться от препятствий, возникавших из-за разнообразия, нежели о том, какую пользу извлечь из добра, порождаемого самобытностью» [Гумбольдт 1984: 7]. А.А. Потебня показал, в чем польза множества самобытных языков: «Само раздробление языков с точки зрения истории языка не может быть названо падением; оно не гибельно, а полезно, потому что, не устраняя возможности взаимного понимания, дает разносторонность общечеловеческой мысли. Притом медленность и правильность, с которою оно совершается, указывает на то, что искать для него мистического объяснения было бы так же неуместно, как, например, для изменения земной коры или атмосферы» [Потебня 1989: 23].
В.А. Богородицкий развивает эту мысль: «В разных языках слова для сходных понятий нередко представляют различие не только по своему образованию, но вместе с тем и по оттенку или нюансу мысли, и отсюда может проистекать и своеобразие в направлении мысли. Таким образом, различие языков заставляет человечество идти к истине как бы различными путями, освещая её с разных точек зрения, а это служит залогом наиболее полного достижения истины, а не одностороннего. Поэтому-то угнетение языка народности, уже само по себе жестокое и несправедливое, не может не сопровождаться ущербом для человеческой культуры [Богородицкий 1933: 3].
Глубокие мысли о целесообразности множества языков и культур содержится в теоретическом наследии С.Н. Трубецкого. Законы эволюции народов, писал С.Н. Трубецкой, устроены так, что неминуемо влекут за собой возникновение и сохранение национальных отличий в области языка и культуры. Диалектное дробление языка и культуры проистекает из сущности социального организма. Многообразие языков – это следствие интимных духовных потребностей и предрасположений, эстетических вкусов, нравственных устремлений народа. Только в духовной части культуры, проникнутой своеобразной национальной психикой, интимно и органически близкой её носителям, могут возникать морально положительные, духовно возвышающие человека ценности. Отсюда логический вывод – любая попытка уничтожить национальное многообразие языков ведёт к культурному оскудению и гибели. Единая, общечеловеческая, лишенная индивидуального, национального признака культура с развитием науки и техники приводит к полной духовной бессодержательности и нравственному одичанию [Трубецкой 1995].
Итак, многообразие языков и культур рассматривается как фундаментальное их свойство, обусловленное принципом дополнительности. «Множественность языков, основанная на семантическом различии, – это исторически обусловленное продуктивное многообразие, объясняющее многие факты специфики культурного творчества. Семантическое сравнение языков на фоне общности предметного мира и логического мышления может послужить одним из объективных методов установления разнообразных форм культурно-языкового подхода к миру, а также возможностей и диапазона человеческого интеллекта» [Рамишвили 1981: 110].
Интуитивное ощущение целесообразности множества национальных языков присутствует в высказываниях многих писателей, например, Р. Гамзатова: «Для меня языки народов – как звезды на небе. Я не хотел бы, чтобы все звезды слились в одну огромную, занимающую полнеба звезду. На то есть солнце. Но пусть сияют и звезды. Пусть у каждого человека будет своя звезда». А вот мнение Ч. Айтматова: «Когда мы теоретически предполагаем, что со временем, в каком-то отдаленном будущем все языки сольются и будет только один или два языка в мире, захваченные этой перспективой, вряд ли мы отдаём себе отчёт, что мир от этого обеднеет. Эти «победившие» языки не будут иметь окружающей подпитывающей среды. Однообразие не может обеспечить развития. Поэтому важно сохранить как можно дольше многообразие языков» [Айтматов 1986: 4]. По мысли писателя, будущее за полилингвизмом, практическим владением каждым гражданином несколькими языками.
Весьма примечательно, что ученые всегда ратовали за единый язык, а художники слова отстаивали многообразие языков. Этот факт отражает двойственное отношение человека к языку, который одновременно выступает средством общения, научного познания и художественного отражения мира. В учёте сложного соотношения единства и многообразия – успех решения интерлингвистических проблем. Единый язык человечества и множественность языков – в этой антиномии отразилось соотношение культур и цивилизаций. Каждая культура может существовать только на базе своего языка, а цивилизация требует для себя единого языка.
Дополнительная литература
Исаев М.М. Международный вспомогательный язык эсперанто: вопросы теории и практики // Вопросы языкознания. 1987. № 4. Кузнецов С.И. Теоретические основы интерлингвистики. – М., 1987. Проблемы международного вспомогательного языка. – М., 1991. Трубецкой С.И. Вавилонская башня и смешение языков // Трубецкой С.Н. История. Культура. Язык. – М., 1995. С. 327–338.
Часть III
Методы изучения и описания языка
1. Понятие о лингвистическом методе
Известны три типа получения знаний: 1) интуитивный, 2) научный и 3) религиозный. Наука (по Хайдеггеру) есть знание, проверяющее себя, экспериментирующее со своим объектом и переделывающее его. Полагают, что наука в состоянии познать только те явления, свойства которых можно оценить числом. Например, работу гипнотизера нельзя описать математическими формулами, и тем не менее результаты её несомненны и воспроизводимы. Достижения индийских йогов – экспериментальный факт, многократно проверенный. Однако эти феномены не могут стать объектами точной науки, поскольку они не поддаются количественному описанию с помощью чисел и формул. Ограниченность науки также и в невозможности понять секрет искусства. И даже сам метод открытия глубоких научных истин лишь отчасти принадлежит науке и в значительной мере лежит в сфере искусства [Пономарёв 1989: 354–355].
Любая область человеческого познания, претендующая на звание науки, должна обладать, наряду с 1) объектом, 2) предметом изучения и 3) метаязыком (метаязык – это язык, посредством которого описываются и исследуются свойства некоторого другого языка, в частном случае это набор специальных лингвистических терминов), 4) определенными исследовательскими методами. Подлинная наука возникает только тогда, когда формируются и систематически используются особые научные методы – методы эмпирического и теоретического исследования явлений природы [Мостепаненко 1972: 19].
С помощью научных методов добываются знания, которые можно проверить, сохранить и передать. От правильно выбранного метода зависит судьба научного открытия, а потому «не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным. Исследование истины само должно быть истинно» [Маркс: 1: 7]. «Подлинная наука – это знание, в которое входит знание о методах и границах знания» (К. Ясперс). Требование научности предполагает чётко осознанную методологию: 1) используемые исследовательские приемы должны быть выделены именно как приемы, методы; 2) неизвестное не объясняется через непонятное; 3) четко определяется понятие результата; 4) при условии применения тех же методов и приемов, результат должен быть принципиально воспроизводим [Фрумкина 1999: 30].
Методы в науках складывались первоначально стихийно и не всегда осознавались. Ученого интересовали прежде всего итоги исследования, а не приемы и методики, при помощи которых они и достигались. Сами методы – результат великих научных открытий. Оформившийся в практике прошлой исследовательской работы метод затем используется в работе предстоящей. Известный ученый Дж. Бернал не без иронии заметил: «Изучение научного метода идет гораздо медленнее, чем развитие самой науки. Ученые сначала находят что-то, а затем уже – как правило, безрезультатно – размышляют о способах, которыми это было открыто» [Бернал 1956: 21]. Аналогично думал и художник П. Пикассо: «Сначала я нахожу, потом я ищу».
В век научно-технической революции, когда наука проникает во все сферы производства, быта и даже искусства, когда наука сама становится объектом и предметом исследования и складывается науковедение – наука о науке, методам исследования начали придавать большое значение. Внимание к ним усилилось, когда перед наукой встали актуальные практические задачи:
упрощение и формализация процедуры научного анализа, разработка более экономных и эффективных схем поиска информации и ее интерпретации;
перенос методов одних наук в другие, смежные науки в связи с возникновением новых отраслей знания;
подготовка научных кадров и связанная с этим необходимость ускоренного овладения методами научного поиска [Кодухов 1967: 127].
«…Метод – самая первая, основная вещь. От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследования. Все дело в хорошем методе. При хорошем методе и не очень талантливый человек может сделать много. А при плохом методе и гениальный человек будет работать впустую и не получит ценных, точных данных» [Павлов 1952: 21].
Конечно, метод не может заменить творческую силу ума, но он дисциплинирует мышление, повышает его культуру, дает возможность экономить силы и время и идти к научной цели кратчайшим путем. Нельзя сбрасывать со счетов и эстетическую сторону хорошего метода. «Красота научной работы состоит главным образом в красоте исследовательских приемов, в новизне и скрупулезности научной методики» [Лихачёв 1981: 203]. Метод напрямую связан с теорией, ибо теория – основа для выработки метода, а метод обогащает и развивает теорию.
Знакомство с разнообразными методами, методиками и приемами лингвистического анализа необходимо не только специалисту-филологу, но и учителю средней школы, так как это является обязательным условием создания современной эффективной методики преподавания языка в школе.
Термин метод употребляется в широком – философском – ив узком – специальном – смысле слова. В философском смысле метод – это путь познания и истолкования явления действительности, «способ построения и обоснования системы философского и научного знания; совокупность приемов и операций практического и теоретического освоения действительности» [ФЭС 1987: 387]. Философский метод задает общее направление исследований, принципы подхода к объекту изучения, он отправная точка при мировоззренческой оценке полученных результатов.
В узком смысле метод представляет собой определенный подход к изучаемому явлению, систему положений, научных и чисто технических приемов и процедур, способствующих целенаправленному изучению объекта с определенной точки зрения. «Под методом я разумею точные и простые правила, соблюдение которых способствует увеличению знания» [Декарт 1950: 89]. Известный врач и учёный Г. Селье развивает это понимание метода: «Под научным методом мы понимаем ряд таких процедур, которые используются в процессе приобретения знаний и которые основываются на следующем: 1) распознавании и чётком формулировании проблемы; 2) сборе данных посредством наблюдения и, насколько это возможно, эксперимента; 3) формулировании понятия посредством логических рассуждений; 4) проверке этих гипотез» [Селье 1987: 47—248]. Говорят, что теория есть специфическая практика, которая воздействует на собственный объект и ведёт к собственному продукту – знанию. Одним из основных требований к научному методу является предсказуемость результатов эксперимента, в то же время сам итог научного исследования непредсказуем. Известный учёный К. Поппер предложил следующий критерий научной теории: «Теория только тогда является научной, когда можно указать принципиально осуществимый эксперимент, её опровергающий («принцип фальсифицируемости»)» [Наука и жизнь. 1992. № 10. С. 4].
Разграничивают методы а) оперирующие с имеющимся научным знанием и б) служащие для получения нового знания.
Философский метод отличается от научно-исследовательского метода той или иной науки своей широтой: он является достоянием всех наук, изучающих природу, общество и человека, поскольку позволяет обнаружить наиболее общие, глубинные закономерности мира. Философский метод, если он истинный, способствует более глубокому проникновению в сущность явления. Проникновение это осуществляется не только с помощью науки и ее методов, но и с помощью искусства, не менее важной области человеческого познания. Наука ограничена. Доказательство тому – невозможность средствами науки понять секрет искусства. Ограниченность научных методов в значительной мере преодолевается с помощью философии [Об отличии философии от специальных науки о ее эвристической способности см.: Бердяев 1989: 262–293]. Философия определяет стратегию поиска научной или художественной истины. Частнонаучный анализ уравновешивается философским синтезом.
Однако только философского метода, каким бы истинным он ни был, недостаточно, так как конкретное познание требует более частных, специальных методов, число и специфика которых обусловливается уже не общим философским взглядом на действительность, а объектом той или иной науки и ее предметом. «Если отсутствует теория, то философский анализ лишен критериев значимости фактов и подтверждений» [Уайтхед 1990: 624].
Философия влияет на развитие науки через так называемую научную картину мира, которая представляет собой систему наиболее общих понятий о мире, возникших на основе знаний, полученных в какой-либо одной области наук. Через научную картину мира философия влияет на развитие конкретных наук, а конкретные науки способствуют возникновению новых философских идей. Замечено, что богатство философских идей прямо пропорционально богатству специальных – естественнонаучных и социальных знаний. Добавим, что философия повышает методолого-мировоззренческую культуру исследования. Появление новых философских идей и развитие конкретных наук приводит к изменению научной картины мира, а смена научной картины мира означает революцию в науке [Мостепаненко 1972: 24].
Органическая связь конкретных наук с философией реализуется в методологии научного познания, которая представляет собой конкретизацию и приложение теории познания к тому специфическому виду познания, который сложился в науке. Известно и более узкое понимание термина методология как теории научно-познавательной деятельности, направленной на изучение и разработку методов научного познания: «Значение методологии научного познания состоит в том, что она позволяет, во-первых, выяснить подлинную философскую основу научного познания, во-вторых, произвести на этой основе систематизацию всего объема научных знаний, что дает возможность эффективнее овладеть всеми имеющимися знаниями, и, в-третьих, создать условия для разработки новой, еще более эффективной методики дальнейших исследований во всех областях знаний» [Мостепаненко 1972: 24].
В науковедении говорят о подходах – основных путях решения исследовательских задач. Подходы определяют стратегию решений. Известны системный, структурный, функциональный, информационный, вероятностный, модельный и другие подходы.
Конкретное содержание метода выражают принципы, присущие соответствующему подходу. Под научным принципом понимают основополагающее начало решения научной проблемы, способ организации знания, обеспечивающий органическую связь различных элементов знания в рамках целостной теоретической системы. Они носят нормативно-регулятивный характер, т. е. исследователь должен неукоснительно им следовать, в противном случае научное исследование перестает быть таковым.
Научными принципами языкознания считают знаковость языка, асимметрию языкового знака, системно-структурную организацию языка, изоморфность разных ярусов и единиц языковой системы, социальную обусловленность языка и его динамический характер. Определяющим научным принципом филологии считается принцип историзма. «Исторический подход во всех его видах – от истории текста, истории жизни, истории литературы и общей истории до истории самого вопроса – это нерв нашей науки, корни ее доказательности…» [Лихачёв 1981: 214]. Эти слова в полной мере справедливы и по отношению к изучению языка.
Аксиомой современной науки является тезис об ограниченности любого метода: «…Каждый метод представляет собой удачное упрощение. Однако с помощью любого удачного метода можно открывать истины только определенного, подходящего для него типа и формулировать их в терминах, навязываемых данным методом» [Уайтхед 1990: 624]. Познаваемые объекты настолько разнообразны, многоаспектны и связаны между собой такими многообразными отношениями и связями, что полностью постичь их природу, функцию и генезис при помощи одного – пусть самого эффективного – метода невозможно. «…Не существует ни одной более или менее интересной теории, которая согласуется со всеми известными фактами» [Фейерабенд 1986: 162]. Метод зависит от изучаемого объекта, является его аналогом и по мере расширения знаний об объекте изменяется сам. Более того, считается, что методы зависят от постановки проблем, для решения которых они должны быть применены, т. е. проблемы требуют соответствующих им методов [Пильх 1994: 67].
Методы различаются уровнем: а) общенаучные; б) специально-научные; в) конкретно-проблемные.
Как заметил известный языковед академик Г.В. Степанов, лингвисту мало своих собственных методов, он должен знать акустику, психологию, социологию, историю, литературоведение, теорию информации, статистику, этнографию, антропологию, культурологию, текстологию, географию, философию, и знать не только факты, накопленные этими науками, но прежде всего, как добыть эти знания, методы наук.
Методы разнообразны: экспериментальные и теоретические, эвристические и алгоритмические. Важно заметить, что методы очень «живучи». Появление нового метода не означает отмену уже имеющихся, а только изменяет соотношение старых и новых методов.
Наличие значительного количества исследовательских методов требует, во-первых, уточнения самого понятия «метод языкознания», и, во-вторых, ставит вопрос о классификации методов. Оба эти вопроса тесно связаны друг с другом и до сих пор не решены современной лингвистикой. Отмечалось, что термин метод является многозначным: им обозначается аспект исследования, методика, приемы, способы описания и т. д. Естественно, что при таком недифференцированном подходе к определению метода трудно провести сколько-нибудь научную классификацию лингвистических методов. Именно поэтому даже лучшие работы по методологии языкознания ограничиваются описанием более или менее бесспорных методов и обычно располагают их в одном ряду без указания на классификационную иерархию.
Думается, что любая попытка уточнить термин метод и представить непротиворечивую классификацию полезна для языкознания, поскольку в эмпирических науках, к коим относится и наука о языке, классифицирование – это способ получения новых знаний о взаимоотношениях изучаемых явлений и объектов.
При определении метода наиболее продуктивным является рассмотрение его как системы с определенной структурой. Метод как система состоит из а) теории метода, б) совокупности научно-исследовательских приемов, содержание которых определяется лингвистическими основами метода, в) комплекса технических приемов и процедур [Общее языкознание 1973: 260].
Мысль о том, что лингвистические методы, несмотря на разнообразие целей, аспектов, методик и приемов исследования языка, сводятся в небольшое количество основных методов, в неявной форме содержится в самых значительных работах, посвященных лингвистической методологии. Так, В.И. Кодухов выделяет четыре метода [Кодухов 1963], небольшое количество методов рассматривается и в капитальной обобщающей работе «Общее языкознание: Методы лингвистических исследований» (М., 1973).
Само собой разумеется, что определить лингвистический метод без учета его цели и задач невозможно. Это фундамент метода, без него нельзя объяснить набор процедур исследования. Основные цели лингвистического исследования сводятся к обнаружению конкретного языкового факта, его описанию, определению его положения среди других фактов данного языка, выяснению его генезиса, эволюции, функции и интерпретированию с точки зрения универсальных или национальных свойств языка.
Если в основу классификации языковедческих методов положить цель исследования, то четко выделяются описательный, таксономический, лингвогенетический и типологический методы. Возможно выделение и социолингвистического метода, при помощи которого исследуется язык как общественное явление.
Характеристика метода должна предваряться уточнением исходных понятий. Такими понятиями мы считаем 1) понятие базы, 2) понятие специализации, 3) понятие аспекта, 4) понятие методики.
Базой метода может быть один язык или совокупность языков. Совокупности могут различаться по количеству включаемых языков и по характеру их включения, поэтому выделяются три типа совокупностей: а) родственные языки, б) ареальные (или сродственные) языки, в) все языки мира. При выделении одного языка в качестве базы того или иного метода возникают определенные трудности, связанные с тем, что в понятие язык включены диалекты, а разграничение языков и диалектов до сих пор не имеет строгих научных критериев. Учет базы данного метода в языкознании необходим, так как ею подчас определяется весь метод в целом. Традиционно разграничиваемые сравнительно-исторический и сопоставительный (типологический) методы отличаются друг от друга своей базой. Привлечение в качестве объекта исследования одного или нескольких языков определено целью такого исследования. Изучение одного языка акцентирует внимание на особенностях его структуры, сравнение языков дает нам знание об универсальном, общем в этих языках.
Поскольку языковая система в целом очень сложна, то усилия исследователей чаще всего сосредоточены на одном каком-либо ярусе языка – фонемном, морфемном и т. д. Это мы называем специализацией. Естественно, что изучение фонологии или синтаксиса, например, вносит в методику исследования и в самый метод определенную корректировку.
Необходимо выделить аспекты метода, под которыми понимаются исследуемые стороны языка, его структурные особенности или функциональные свойства. Аспекты метода обнаруживают парный характер: 1) внутриструктурный/ внешнеобусловленный, 2) количественный/качественный, 3) пространственный/непространственный (точечный), 4) синхронный/диахронный, 5) функциональный/генерализованный (нефункциональный), 6) нормативный/некодифицированный, 7) универсальный/идиоэтнический (специфичный для данного языка) и т. д. Аспект как важная составная часть метода очень часто подменяет сам метод, поэтому говорят о количественных методах, о методе лингвогеографическом (пространственный аспект) и т. д.
Необходимой частью любого метода является методика, которая представляет собой включение приема в процедуру исследования. Методик много, важнейшими из них являются методики наблюдения, вычленения лингвистической единицы, обобщения единиц в классы, компонентного анализа, классификации, сравнения (сопоставления фактов одного порядка), корреляции (сопоставление фактов разного порядка), моделирования, эксперимента, картографирования, реконструкции и др.
Итак, метод является сложной совокупностью цели, базы, специализации, аспекта и методик. О том, что метод включен в методологию и тем самым связан с философским и общенаучными принципами, сказано выше. Реализация метода немыслима без использования технических приемов: изучение литературы, накопление картотек, составление диаграмм, таблиц, беседа с информантами и т. п.
Общие лингвистические методы взаимосвязаны, поскольку взаимосвязаны цели языковедческого исследования. Так, таксономический метод является логическим продолжением описательного, а сам он, в свою очередь, служит основой для сопоставительного и лингвогенетических методов. Взаимосвязанность лингвистических методов как реализация принципа дополнительности не исключает, а, наоборот, подчеркивает качественную определенность каждого метода. Выбор метода (или методов) зависит от подхода языковеда к языку. Замечено, чт.е. два таких подхода: а) стремление свести многообразие речевых фактов к одному языковому закону (А.А. Потебня, И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. де Соссюр, Л. Ельмслев) и б) тщательное собирание и систематизация речевого материала (В.И. Даль, И.И. Срезневский, Л.В. Щерба, В.В. Виноградов, A.M. Пешковский) [Степанов 1988: 22–23]. «…Отношение описательных и объяснительных наук (и методов! – А.Х.) вовсе не есть простая последовательность двух ступеней. Оба типа наук существуют рядом. Непосредственною целью и руководящею идеею описания служит не объяснение, а классификация и систематизация. Напротив, объяснение имеет место там, где получены некоторые обобщения характера эмпирических законов, объясняемых из более общих положений, содержащих указания на причины объясняемых явлений» [Шпет 1989: 549].
В методологическом отношении лингвистика занимает особое место среди гуманитарных наук, являя собой образец научности. Об этом писал А.А. Потебня: «Если языкознание стоит на высоте своего предмета, то по отношению ко всем гуманитарным наукам оно есть наука основная, рассматривающая элементарные условия явлений, составляющих предмет других наук этого круга» [Потебня 1905: 643]. Это мнение разделяет известный этнолог К. Леви-Строс: «Из всех общественных явлений, видимо, только язык может подвергаться истинно научному исследованию, объясняющему способ его формирования и предусматривающему некоторое направление его последующего развития» [Леви-Строс 1985: 56]. Лишь лингвистика, по его мнению, может претендовать на звание науки.
Дополнительная литература
Арнольд И.В. Основы научных исследований в лингвистике. – М., 1991.
Лосев А. Ф. В поисках построения общего языкознания как диалектической системы // Теория и методология языкознания: Методы исследования языка. – М., 1989. С. 5—92.
Каде Т.Х. Научные методы лингвистических исследований: Учебн. пособие. – Краснодар, 1998.
Мухин A.M. Лингвистический анализ // Теория и методологические проблемы. – Л., 1976.
Подкорытов Г.А. О природе научного метода. – Л., 1988.
Пуанкаре А. О науке / Пер. с фр. – 2-е изд., стереотип. – М., 1990.
Сартр Ж.П. Проблемы метода / Пер. с франц. – М., 1993.
Сергеев Ф.П. Основы лингвистического исследования: Учебн. пособие. – Волгоград, 1997.
Серебренников Б.А. К проблеме взаимоотношения общей методологии лингвистической науки и частных методов лингвистического исследования // Соотношение частнонаучных методов и методологии в филологической науке. – М., 1986.
Степанов Г.В. Соотношение общенаучных и частных лингвистических методов // Степанов Г.В. Язык. Литература. Поэтика. – М., 1988.
Степанов Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка. – М., 1998.
2. Описательный метод
2.1. Понятие об описательном методе
«В начале исследовательского пути ищет не столько мысль, строящая формулы и определения, сколько глаза и руки, пытающиеся нащупать реальную наличность предмета» [Волошинов 1928: 55]. Вот почему описательный метод является наиболее древним методом языкознания. Он возникает на заре науки и является универсальным методом эмпирических наук. Базой этого метода служит один язык на уровне основных ярусов, рассматриваемых в аспектах синхронном, внепространственном, нефункциональном, идиоэтническом, неколичественном (если не считать грубые оценки «всегда», «часто», «редко»).
Господствующей методикой является методика наблюдения с интуитивным выделением языковых единиц и сведением последних в совокупности. Целью этого метода является установление фактов и явлений, включение их в обиход научного исследования. Он позволяет накапливать большое количество эмпирического материала, расклассифицированного и интерпретированного в первом приближении, что давало основание многим лингвистам считать описательный метод ненаучным. Действительно, результаты, добытые этим методом, как правило, подвергались дальнейшему исследованию и проверке другими методами, но противопоставлять описательный метод другим методам неправомерно. Без определенной суммы фактов нет науки вообще.
Факты – воздух ученого. Уже само по себе наблюдение ведется на основе определенных, более или менее осознанных исходных теоретических установок, которые в процессе описания уточняются и углубляются. Любые теоретические построения немыслимы без предварительного объективного описания фактического материала. «Мы ценим факты, потому что они непреходящи и образуют почву для идей, но истинное своё значение факт получает только через идею, которая из него может быть развита» (Либих). Поэтому, несмотря на свой более чем почтенный возраст, описательный метод широко используется и современным языкознанием, занимая свое место в системе методов, что не противоречит общему мнению лингвистов о совершенной неразработанности методологии описательного языковедения.
«Простое наблюдение – это самый удивительный и доступный из всех… методов, и от него зависит большинство других. Разумеется, просто держать глаза открытыми бывает порой недостаточно. Надо учиться тому, как смотреть, на что смотреть и каким образом помещать изучаемый объект в рамки нашего поля зрения… Великое преимущество наблюдения состоит в том, что оно в отличие от химических или физических методов воздействия выявляет в объекте его бесчисленные свойства и взаимосвязи. Наблюдение даёт целостный и естественный образ, а не набор точек» [Селье 1987: 230]. Мнение врача Г. Селье поддерживает и лингвист, считающий, что наиболее адекватным методом сбора данных является не опрос говорящего, а «наблюдения за текущей, спонтанной речью» [Пильх 1994: 7]. В лингвистике фактологическая основа значит больше, чем искусственная концептуализация.
2.2. Полевая лингвистика
Описательный метод в чистом виде реализуется в описании неизученных бесписьменных языков и диалектов. «Полевая лингвистика «открывает» язык, описывает все уровни его структуры, на основании чего дает ему генетическую и типологическую атрибуцию, т. е. определяет принадлежность к той или иной семье или группе родственных языков, к тому или иному типу или классу языков» [Нерознак 1986: 208].
Полевая лингвистика – «это комплекс лингвистических методов (точнее, приемов. —А.Х.), направленных на самостоятельное творческое (а не ученическое – по грамматикам и учебникам) изучение и описание живого языка, не являющегося родным для исследователя» [Кибрик 1972]. Задача полевого лингвиста – «выработать такие косвенные средства активного управления способностью информанта к языковой деятельности, которые давали бы желаемый результат» [Кибрик 1972: 26].
Методика полевой лингвистики складывается из приемов описания языка-объекта, обнаружения языковых, грамматических фактов, из гипотезы о свойствах языка вообще, из приемов извлечения лингвистической информации у информанта, из методик практического обучения языку-объекту [Кибрик 1972: 17].
Полевая лингвистика тесно связана с различными областями науки о языке – типологией, теорией грамматики, психолингвистикой, дешифровкой, теорией детской речи, методикой обучения иностранному языку.
Значительна теоретическая ценность полевой лингвистики, которая, говоря словами одного из специалистов, одновременно и испытательный полигон различных теорий, и поставщик нового необходимого лингвистике материала о языках и их свойствах, и заказчик на решение многочисленных вопросов, на которые теоретическая лингвистика не нашла еще ответов. Особую привлекательность полевой лингвистической деятельности видят в неповторимом единстве общетеоретических лингвистических исканий со скрупулезным, но поэтическим наблюдением за реальным функционированием живого человеческого языка и со всеми человеческими проблемами.
В истории языкознания было много замечательных практиков полевой лингвистики. Это американцы Ф. Боас, Л. Блумфилд, Э. Сепир, Б. Уорф, М. Сводеш; русские П.К. Услар, В.Г. Богораз, И.А. Бодуэн де Куртенэ, Н.Ф. Яковлев, Е.Д. Поливанов, Л.В. Щерба, П.С. Кузнецов и др. Полевая лингвистика способствовала созданию письменности для народов Севера, Средней Азии и Кавказа в 20—30-е гг. XX в., активизации диалектологических исследований и изучению синхронного состояния языков.
Классическим примером реализации описательного метода в его полевой версии могут служить ранние грамматики русского и других языков, первые толковые словари, многочисленные записи миссионеров, зафиксировавших образцы языка экзотических племен и народов, сюда же можно отнести и диалектологические записи.
Существенным недостатком этого метода считают его «атомизм». Выявленный и описанный факт представляется, как правило, вне связи с другими фактами, при этом, естественно, теряется значительная часть информации. По мере изучения языка-объекта и накопления сведений о нем полевая лингвистика уступает место описательной экспериментальной лингвистике.
2.3. Методика лингвистического эксперимента
В XX в. описательный метод углубляется и совершенствуется через внедрение методики лингвистического эксперимента. Эксперимент выступает как качественно иное, усложненное наблюдение. «Эксперимент – это форма научного опыта, представляющая собой систематизированное и многократно воспроизводимое наблюдение объекта, его отдельных сторон и связей с другими объектами, которые выявляются в процессе преднамеренных, строго контролируемых пробных воздействий наблюдателя на изучаемый объект» [Мостепаненко 1972: 91]. Обязательные признаки эксперимента – наличие контролируемых условий и воспроизводимость.
Существует разграничение наук на экспериментальные и теоретические, причем эксперимент рассматривается как условие повышенной точности, объективности науки; отсутствие эксперимента принято считать условием возможной субъективности. В середине XX в. укрепилось мнение, что эксперимент в общественных науках не только возможен, но и просто необходим.
В языкознании первым, кто поставил проблему лингвистического эксперимента, был академик Л.В. Щерба. В программной работе «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» он утверждал, что «в сфере социальной эксперименты всегда производились, производятся и будут производиться» и боязнь его «является пережитком натуралистического понимания языка» [Щерба 1974: 35].
Между тем без эксперимента невозможно дальнейшее теоретическое изучение языка, особенно таких его разделов, как синтаксис, стилистика и лексикография. Психологический элемент методики заключается в оценочном чувстве правильности/ неправильности, возможности/невозможности того или иного речевого высказывания [Щерба 1974: 32].
Как следует из работы Л.В. Щербы, возможны три типа лингвистического эксперимента. Во-первых, эксперимент как способ проверки адекватности теоретических построений фактам языка. Движение исследовательской мысли здесь – от системы к языковому материалу. «…Построив из фактов этого материала некую отвлеченную систему, необходимо проверить ее на новых фактах» [Щерба 1974: 31]. Во-вторых, «можно произвольно сочетать слова и, систематически заменяя одно другим, меняя их порядок, интонацию и т. п., наблюдать получающиеся при этом различия» [Щерба 1974: 32]. В-третьих, анализ отрицательного материала – всякого рода неправильностей, неудачных высказываний, ошибок, оговорок, детской речи. К экспериментальным относят приемы, связанные с обращением к информантам, а также приемы, связанные со статистической обработкой количественных данных о статусе и функционировании языковых единиц («статистический эксперимент»). Эксперимент, по мнению Л.В. Щербы, возможен только при изучении живых языков.
Различают эксперименты технические (в фонетике) и лингвистические. Хрестоматийным примером лингвистического эксперимента, доказывающего, что грамматический контур предложения содержателен, стало предложение Л.В. Щербы «Глокая куздра штеко будланула бокра а курдячит бокренка». Дальнейшим развитием этого веселого по форме эксперимента стала сказка Л. Петрушевской «Пуськи бятые».
Методика эксперимента применялась и применяется в целом ряде языковедческих работ. Вначале она использовалась в фонологии и морфологии, в которых лингвистические единицы либо не имеют значения вообще, либо не имеют значения лексического. Экспериментальная семасиология начинается в 50-е гг. XX столетия, когда в арсенал лингвистов пришла методика ассоциативного эксперимента и методика семантического дифференциала Ч. Осгуда. В настоящее время экспериментально изучается значение слова, смысловая структура слова, лексические и ассоциативные группировки, синонимические ряды, звукосимволическое значение слова. Насчитывается свыше 30 экспериментальных приемов, каждый из которых имеет свои сильные и слабые стороны. Они не могут претендовать на монополию в лингвистических исследованиях, но существенно разнообразят методологический арсенал лингвиста [Левицкий, Стернин 1989].
Широко представлен эксперимент в синтаксических работах, например, в известной книге A.M. Пешковского «Русский синтаксис в научном освещении». Ограничимся одним примером из этой книги. В стихах М. Лермонтова «По санам волнам океана лашь звезды блеснут в небесах» – лашь употреблено не в ограничительном, а во временном смысле, ибо его можно заменить союзами когда, как только, следовательно, перед нами придаточное предложение времени.
Возможности лингвистического эксперимента в развитии языковой компетенции учащегося демонстрировал выдающийся русский филолог М.М. Бахтин в своей методической статье «Вопросы стилистики на уроках русского языка в средней школе: Стилистическое значение бессоюзного сложного предложения» [Русская словесность. – 1994. № 2: 47–56].
В качестве объекта эксперимента М.М. Бахтин избрал три бессоюзных сложных предложения и преобразовал их в сложноподчиненные предложения, фиксируя структурные, семантические и функциональные отличия, возникшие в результате трансформации.
Печален я: со мною друга нет (Пушкин) > Печален я, так как со мною друга нет. Сразу же выяснилось, что при наличии союза инверсия, употребленная Пушкиным, становится неуместной и требуется обычный прямой – «логический» – порядок слов. В результате замены пушкинского бессоюзного предложения союзным произошли следующие стилистические изменения: обнажились и выдвинулись на первый план логические отношения, и это «ослабило эмоциональное и драматическое отношение между печалью поэта и отсутствием друга»; «роль интонации заменил теперь бездушный логический союз»; драматизация слова мимикой и жестом стала невозможна; снизилась образность речи; предложение утратило свой лаконизм и стало менее благозвучным; оно «как бы перешло в немой регистр, стало более приспособленным для чтения глазами, чем для выразительного чтения вслух».
Он засмеётся: все хохочут (Пушкин) > Достаточно ему засмеяться, как все начинают угодливо хохотать (по мнению М.М. Бахтина, эта трансформация наиболее адекватна по смыслу, хотя и слишком свободно перефразирует пушкинский текст). Динамическая драматичность пушкинской строки достигается строгим параллелизмом в построении обоих предложений, а это обеспечивает исключительную лаконичность пушкинского текста: два простых нераспространенных предложения в четыре слова с невероятной полнотой раскрывают роль Онегина в собрании чудовищ, его подавляющую авторитетность. Пушкинское бессоюзное предложение не рассказывает о событии, оно драматически разыгрывает его перед читателем. Союзная же форма подчинения превращала бы показ в рассказ.
Проснулся: пять станций убежало (Гоголь) > Когда я проснулся, то оказалось, что уже пять станций убежало назад. В результате трансформации смелое метафорическое выражение, почти олицетворение, употребленное Гоголем, становится логически неуместным. В итоге получилось вполне корректное, но сухое и бледное предложение: от гоголевской динамической драматичности, от стремительного и смелого гоголевского жеста ничего не осталось.
Примеры педагогически и методически уместного лингвистического экспериментирования можно продолжить. Так, определяя тип придаточного в предложении: «Нет ничего на свете, чего бы не сумели руки твои, что было бы им не под силу, чего бы они погнушались» (А. Фадеев), учащиеся почти не задумываясь отвечают – придаточное изъяснительное. Когда же учитель предлагает им заменить местоимение на эквивалентное ему слово или словосочетание, скажем, «такого дела» или просто «дела», то обучаемые осознают, что перед нами придаточное приместоименно-определительное. Этот пример нами взят из книги А.К. Федорова «Трудные вопросы синтаксиса» (М., 1972). Кстати, в ней немало образцов удачного использования эксперимента при обучении русскому языку. В этом отношении весьма полезна и книга проф. Н.Н. Холодова «За древними тайнами русского слова «и»» (Иваново, 1992).
По традиции, среди синонимов выделяют группу абсолютных, у которых будто бы нет ни семантических, ни стилистических отличий, например, луна и месяц. Однако экспериментальная подстановка их в один и тот же контекст: «Ракета запущена в сторону Луны (месяца)» – красноречиво свидетельствует, что синонимы функционально (а следовательно, и по смыслу) различаются (пример из книги: Гречко В.А. Лексическая синонимика современного русского литературного языка. Саратов, 1987. С. 46).
Сравним два предложения: «Оя неторопливо вернулся к своему столу» и *«Он неторопливо вернулся в Москву». Второе предложение убедительно свидетельствует, что наречие неторопливо предполагает, что действие совершается на глазах наблюдателя.
Чаще всего языковые эксперименты сводятся к различного рода трансформациям. Так, элементы содержания слова выявляются в результате преобразований синтаксических конструкций, включающих данное слово в качестве одного из компонентов. Многое дают диахронические и синхронические сопоставления слова как внутри одного языка, так и на базе разных языков. Особое место занимает методика психолингвистических экспериментов, с помощью которых исследователи проникают в глубь слова, изучают, к примеру, его эмоциональную нагрузку и коннотацию в целом. Использование лингвистического эксперимента требует от исследователя языкового чутья, эрудиции и научного опыта.
На эксперименте основывается вся современная психолингвистика. «Экспериментами над языком занимаются все: поэты, писатели, остряки и лингвисты. Удачный эксперимент указывает на скрытые резервы языка, неудачные – на их пределы» [Арутюнова 1987: 6].
Ныне описательный метод используется уже для представления языка не в виде номенклатуры отдельных слов и грамматических форм, а в виде определенной действующей системы и во многом смыкается с таксономическим методом.
Дополнительная литература
Кибрик А.Е. Методика полевых исследований (к постановке проблемы). – М., 1972.
Левицкий В.В., Стернин И.А. Экспериментальные методы в семасиологии. – Воронеж, 1989. Мустайокки А. О лингвистических экспериментах // Язык – система.
Язык – текст. Язык – способность. – М., 1995. С. 155–160. Федоров А.К Использование лингвистического эксперимента при изучении некоторых вопросов синтаксиса // Русский язык в школе. 1969. № 1.
Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Щерба Л.B. Языковая система и речевая деятельность. – Л., 1974. С. 24–39.
3. Таксономический метод
Таксономический метод является тоже описательным методом, но на качественно иной его ступени. «Таксономия – совокупность принципов и правил классификации лингвистических объектов (языков и языковых единиц), а также сама эта классификация» [АЭС: 504].