Язык фольклора. Хрестоматия Хроленко Александр

Своеобразие промежуточных ярусов покажем на примере яруса дифференциальных признаков и морфонологического яруса.

Ярус дифференциальных признаков

Считают, что для яруса дифференциальных признаков основной единицей являются пары дифференциальных (различительных, релевантных) признаков. Число их для всех языков мира колеблется от 10 до 16 пар, причём каждый конкретный язык обходится меньшим количеством пар.

Дифференциальные признаки – это такие свойства звуков, которые позволяют фонеме быть смыслоразличительной единицей. «Фонема, – писал Н.С. Трубецкой, – это совокупность фонологически существенных признаков, свойственных данному звуковому образованию» [Трубецкой 1964: 42]. Позже в дихотомической (бинарной, двоичной) теории дифференциальных признаков эта мысль получила афористическую формулировку: «Фонема – это пучок дифференциальных признаков».

Одно и то же свойство фонемы в одном языке может быть дифференциальным признаком, а в другом – нет. Так, долгота звука в русском языке не различает оболочки слов, а в чешском языке это релевантный признак. Дифференциальные признаки фонем не являются научной абстракцией, их можно экспериментально выделить, а затем на синтезаторе скомбинировать из них новые фонемы.

Несмотря на объективную реальность дифференциальных признаков фонемы, существование особого яруса таких признаков является спорным. Аргументом против признания этого яруса служит то, что дифференциальные признаки не вступают в синтагматические отношения и в речевом потоке располагаются не в одномерном, а в двумерном пространстве [Солнцев 1973: 15].

Морфонологический ярус

Мысль о необходимости особой лингвистической дисциплины, занимающей место между фонологией и морфологией, принадлежит И.А. Бодуэну де Куртенэ, который говорил о роли альтернации фонем в морфемах с синхронной точки зрения. Эта мысль позже получила развитие в небольшой работе Н.С. Трубецкого «Некоторые соображения относительно морфонологии» [Пражский лингвистический кружок 1967], в которой автор намечает цели и задачи морфонологии. Под морфонологией он понимал исследование морфологического использования фонологических средств какого-либо языка. По мнению Трубецкого, морфонология состоит из трёх разделов: 1) теория фонологической структуры морфем; 2) теория комбинаторных звуковых изменений, которым подвергаются отдельные морфемы в морфемных сочетаниях; 3) теория звуковых чередований, выполняющих морфологическую функцию.

Н.С. Трубецкой сформулировал также три главные задачи морфонологии: 1) определение фонологических особенностей морфем разных классов; 2) выявление различных преобразований на стыке морфем, не имеющих фонологического объяснения; 3) определение морфонологических функций (См.: [Кубрякова, Панкрац 1983]).

Морфонологию интересует не только и не столько фонологический состав морфем, сколько пределы варьирования их состава, поэтому любое морфонологическое описание начинается с выявления морфонологических рядов вариантов морфемы. Основная проблема морфонологии связана с корневыми чередованиями.

Не всякое видоизменение морфемы входит в компетенцию морфонологии. С.Б. Бернштейн в своём «Введении в славянскую морфонологию» [Вопросы языкознания. 1968. № 4] различает фонетические изменения и чередования. В примере: ВОДа – ВОДяной – мы имеем фонетическое изменение, обусловленное фонетической позицией [в да] – [въд'иной]. В примерах: ГНать – ГОНять, ПЛЫть – ПЛАВать – случаи чередований, обусловленных морфологическими условиями. Чередование – явление историческое. Большинство их возникает на фонетической основе, часто – по аналогии.

Морфонологические чередования бывают грамматическими и традиционными, продуктивными и непродуктивными. Грамматические чередования выполняют грамматическую функцию, действуют автоматически и предсказуемы: пеКу – пеЧешь, моГу – моЖешь, меТу – меТешь. Традиционные, или несоотносительные, чередования непредсказуемы: СОН – СНа, ДОМ – ДОМа.

Поскольку морфонология занимает промежуточное положение между фонологией и морфологией, необходимо чётко разграничивать соотносительные ряды в фонологии и морфонологии. В морфонологии, в отличие от фонологии, одна и та же фонема может входить в разные соотносительные ряды и выполнять различные функции: пеКу – пеЧешь, суК – су-Чок. Одна и та же фонема может иметь различные корреляты: К/Ч и Ц/Ч [руКа – руЧка, пшиЦа – птиЧка].

В морфонологии рассматриваются также морфологически обусловленные чередования, которые лежат в одной временной плоскости. По замечанию С.Б. Бернштейна, чередование предполагает синхроническое тождество морфем.

Особенностью морфонологии является отсутствие базисной единицы, о чём в весьма категорической форме говорят специалисты в этой области. «Отрицательную роль в истории морфонологии сыграло и выделение фактически несуществующей единицы – морфонемы» (С.Б. Бернштейн). «Никаких морфо/фо/нем как особых единиц не существует» (А.А. Реформатский).

Отсутствие базисной единицы ставит под сомнение и само наличие особого яруса. А.А. Реформатский утверждал: «Между фонологическим и морфологическим ярусами есть зона морфонологии, не образующая особого яруса, а входящая как особая сфера и в фонологию, и в морфологию. От нормальных явлений фонологии объекты морфонологии отличаются тем, что для них не существует фонетических позиций, а существуют морфологические условия, а от нормальных явлений морфологии объекты морфонологии отличаются тем, что они обладают собственной значимостью, как морфемы» [Реформатский 1970: 114].

Если принять точку зрения А.А. Реформатского, то нужно отказаться от промежуточных ярусов вообще, а это усложнит процесс исследования специфики языковой системы. Думается, правы те, кто пересматривает статус промежуточного яруса и не считает необходимым вычленение основной его единицы. По мнению Э.А. Макаева и Е.С. Кубряковой, промежуточные уровни (ярусы) связаны не столько с вычленением или отождествлением каких-либо единиц, а с изучением того или иного аспекта их организации. Промежуточный ярус оперирует единицами основных ярусов и выявляет их взаимоотношения, которые невозможно увидеть на каждом из этих ярусов отдельно. В этом смысл морфонологии, оперирующей фонемами и морфемами и устанавливающий отношения, которые существуют между ними, но не могут быть выявлены ни с точки зрения только фонологии, ни с точки зрения только морфологии [Чурганова 1973; Кубрякова, Панкрац 1983; Касевич 1986].

Можно предположить, что количество ярусов больше, чем их описано в современном языкознании: фонемный, морфемный, лексемный, синтаксемный (эти ярусы издавна служат основными разделами учебников и пособий по языку), а также промежуточные: ярус дифференциальных признаков, морфонологический, ярус служебных слов и др. По мере выявления новых лингвистических единиц или новых сторон этих единиц число промежуточных ярусов будет увеличиваться. В монографии «Общее языкознание. Внутренняя структура языка» говорится о двух «пограничных стратумах» – фонетике и семантике – как нижнем и верхнем пределах языковой системы. Аргументируется это тем, что на ярусах, которые ниже или выше указанных, из трёх необходимых отношений остаются только одни – иерархические, а синтагматические и парадигматические исчезают. Например, дифференциальные признаки – единицы меньшие, чем фонема, – не могут находиться в синтагматических отношениях.

Каждый ярус, представляющий собой подсистему языка, в свою очередь не является монолитным, а состоит из подсистем, обладающих своей мерой упорядоченности. Замечена закономерность: чем меньше единиц в ярусе, тем он сплоченнее, системнее; чем их больше, тем вероятнее большее число микросистем. Фонемный ярус и ярус дифференциальных признаков – минимальные по количеству единиц – предельно системны. Именно отсюда и распространилась идея системности всего языка в целом. Ярусы, располагающие большим количеством единиц, например, лексемный ярус, проявляют системный характер специфично. И тем не менее наличие системности несомненно [Потебня 1989: 209–210].

В языке как открытой динамической системе системность и несистемность не противоречат друг другу. Более того, элементы несистемности – одна из существенных черт языковой системы. Язык, говорят математики, – это яркий пример нечётких множеств с нечёткими переменными. Языковая система постоянно стремится к равновесию, но никогда не бывает «правильной» полностью и потому находится в состоянии относительного равновесия [Общее языкознание 1972: 52; Будагов 1978]. Любая открытая система характеризуется большим количеством потенциальных единиц, которые могут появиться, а могут и не реализоваться. В этом источник развития самого языка. Многоярусная иерархическая структура языка, включающая внутриярусные, межъярусные и различные перекрестные связи, причудливо сочетающиеся участки строгой системности с несистемностью периферии, – типичный образец динамических, самонастраивающихся систем [Мельников 1967: 98–99].

И ярусы языковой системы, и сама система языка существуют объективно, хотя непосредственно и не воспринимаются. В постоянном повторении различных сторон и элементов мы обнаруживаем систему и её структуру.

15.1. Основные факторы языковых контактов

Теория языковых контактов, которая начала складываться в работах Г. Шухардта и получила развитие в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ, Л.В. Щербы, Н.С. Трубецкого, Э. Сепира, У. Вайнрайха и Э. Хаугена, очень важна для социолингвистики. Глубокое изучение истории языка, его развития и функционирования настоятельно требует учёта всех экстралингвистических факторов, одним из которых являются отношения между языками.

Языки контактируют друг с другом и представляют собой результат многовекового взаимодействия многих языков. «Каждый народ владеет известным количеством слов, терминов, даже оборотов, которых нет и не может быть ни у какого другого народа. Но как все народы суть члены одного великого семейства – человечества… то и необходим между народами размен понятий, а следовательно, и слов» (В.Г. Белинский). «Подобно культурам, языки редко бывают самодостаточными» (Э. Сепир). Так, в албанском языке в основной словарный фонд входит лишь несколько сотен исконных слов, остальные же – заимствования из господствовавших языков: латинского, романских, греческого, славянских и турецкого. Около 60–70 % словарного фонда английского языка составляют заимствования, поскольку формирование английской цивилизации, по выражению Э. Сепира, характеризуется различными пластами заимствований из античной латыни, средневекового французского, латыни и греческого гуманистов эпохи Возрождения и современного французского [Сепир 1993: 174].

Контактирование языков Э. Сепир связывает с процессами культурного взаимовлияния. «Когда есть налицо культурное заимствование, есть полное основание ожидать соответствующего заимствования слова» [Сепир 1993: 240]. Исследование заимствованных слов – интересный комментарий к истории культуры. Анализ происхождения слов языка – убедительное свидетельство направления культурного влияния. Э. Сепир указывает на пять языков (классический китайский, санскрит, арабский, греческий и латинский), игравших важную роль в истории цивилизации в качестве проводников культуры. Даже такие культурно важные языки, как древнееврейский и французский, отходят на второй план, а общекультурное влияние английского языка, полагал Э. Сепир, в этом отношении почти ничтожно [Сепир 1993: 175]. Культурное влияние языка не всегда прямо пропорционально его собственной литературной значимости и месту, занимаемому в мировой культуре его носителями. Так, древнееврейский язык, передающий чрезвычайно значимую культурную традицию, не оказал такого влияния на языки Азии, как родственный ему арамейский язык [Сепир 1993: 240].

Проблема контактирования представляет не только теоретический интерес. Развитие национальных языков, повышение культуры речи и многое другое – всё это требует постоянного обращения к языковым контактам. Контактирование языков – это вопрос историко-географический, социальный, психологический и культурный. Языковые контакты обусловливаются четырьмя основными факторами – экономическим, политическим, религиозным и фактором престижа [Вандриес 1957: 270]. Ограничимся несколькими примерами.

С конца XIX в. в Индии обнаружилось чёткое разделение индусов и мусульман по языковому признаку. Хинди стал восприниматься как один из отличительных признаков индуса, ^а УРДУ – мусульманина. И это затруднило взаимные контакты двух самых крупных языков Индостана [Халмурзаев 1982].

Один и тот же язык, обслуживающий две части исторически разделенного народа (немцы ФРГ и ГДР в недалеком прошлом и корейцы Севера и Юга в настоящее время), используют разные источники заимствований, что обусловлено идеологическими и политическими ориентациями той или иной части народа. Например, корейский язык в КНДР заимствует из русского языка, а язык Южной Кореи – из английского.

Замечено, что в последние десятилетия на арабский язык существенно влияют индийские языки благодаря популярности в арабском мире индийских и пакистанских фильмов, а также большому числу воспитательниц и нянь из Индии, работающих в Кувейте, Объединенных Арабских Эмиратах, Бахрейне и др. На доминирующем языке сказывается и такое обстоятельство, как национальный состав преподавателей школ, журналистов. Например, в Ливии и Кувейте большинство специалистов этих профессий – египтяне или палестинцы.

15.2. Типология контактов

Контактирование языков многообразно по степени воздействия одного языка на другой – от заимствования отдельных элементов до полного слияния, поэтому вполне правомерны попытки создать классификацию языковых взаимоотношений. Л.В. Щерба в специальной статье «О понятии смешения языков» разграничил три типа контактирования («смешения языков»): 1) заимствования в собственном смысле слова, сделанные данным языком из иностранных языков; 2) изменения в том или ином языке, которыми он обязан влиянию иностранного языка. Это, скажем, калькирование. Например, кальки латинского, немецкого и славянского языков по греческим образцам: conscientia, Gewissen, совесть; 3) факты, являющиеся результатом недостаточного усвоения какого-либо языка [Щерба 1974: 60–61].

В современном учении о взаимодействии языков известна классификация, учитывающая направленность контактов и степень участия в них ярусов языковой системы [Белецкий 1967].

Одностороннее воздействие, при котором давление оказывает лишь один уровень какого-либо языка, чаще всего наблюдается в тех случаях, когда один из контактирующих языков является языком мёртвым, но широко используется в качестве литературного или культурного языка. Таково, например, влияние латинского, древнегреческого или старославянского языков на русский на лексическом уровне.

При обоюдном действии языки взаимодействуют также на уровне лексики. Примером может служить взаимообмен лексемами между английским и французским языками. Отношение русского языка с другими языками народов бывшего СССР полностью укладывается в этот тип контактирования.

При преобразовательном воздействии один язык воздействует сразу на несколько ярусов другого языка. Например, персидский литературный язык фарси преобразовался в результате длительного и широкого воздействия на него со стороны арабского языка.

Если в результате контактов затронуто несколько ярусов взаимодействующих языков, то говорят о скрещивании языков, следствием чего является возникновение так называемых языковых союзов, или лиг. Для языков, входящих в союз, характерны такие черты сходства на всех ярусах, которые возникли только в результате контактирования, а не являются наследием общего происхождения. Примером может служить балканский языковой союз, включающий болгарский, румынский, албанский и новогреческий языки [Трубецкой 1995: 333]. Известны также скандинавская, эфиопская и другие языковые лиги. Считают, что немецкий, французский, итальянский и ретороманский языки в условиях единого государства Швейцарии образуют языковой союз, в пределах которого языки подвергаются качественным изменениям, способствующим этнической консолидации разноязычных граждан Швейцарии в единую нацию. Швейцарско-немецкий (самый распространенный язык страны) в своей литературной форме складывается как язык, очень отличающийся от немецкого языка Германии и Австрии [Бородина 1983].

Когда на основе взаимодействия из двух и более языков возникает новый язык, мы имеем слияние. В Меланезии, например, возникло своеобразное меланезийское эсперанто: большая часть словарного состава заимствована из английского языка, а грамматика – из языка обитателей полуострова Газель на Новой Британии [Стингль 1972].

15.3. Контактные языки

В образовании новых средств массового общения особое место занимают процессы пиджинизации и креолизации. Это результат предельного языкового контактирования. «Под пиджинизацией языка понимается сложный социолингвистический процесс, способствующий формированию контактного языка (неродного ни для кого из говорящих на нём), нерегулярно используемого в ограниченной сфере общения. Пиджинизация является своеобразной разновидностью языковых контактов, в результате которых исходный язык (язык-источник) подвергается значительным структурно-типологическим изменениям, характеризующимся редукцией на всех его уровнях» [Дьячков 1986: 62–63]. Примерами пиджинов могут служить папьяменто на островах Курасао (Антильский архипелаг) – вариант португальского языка; пиджин-инглиш в Китае; бичла-мар, лингва-франка в Северной Африке и др. Пиджинизации подвергаются такие языки, как английский, французский, немецкий, испанский, португальский, русский.

Жители Индостанского полуострова, носители языка урду, массово переселившиеся в арабские страны Персидского залива, используют арабоурду – пиджин на основе урду, на структуре которого сказалось влияние арабского языка [Шагаль 1984: 84].

Структурная особенность пиджинов такова: 90–95 % словаря – лексика исходного языка, слова однозначны, словоизменение почти отсутствует, синтаксические отношения реализуются только через порядок слов, единственная модель предложения – «подлежащее + сказуемое + дополнение». От искусственных языков пиджины отличаются стихийностью формирования и функционированием в специфических условиях.

Пиджинизация происходит в местах оживленной тортовой, портовой и иной деятельности, в условиях принудительного труда, когда контактирует большое количество разноязычного населения. Появлению пиджинов способствует низкий образовательный уровень лиц, участвующих в контакте, социально-психологическая дистанция между угнетающими и эксплуатируемыми. Показательно, что в Индии, где английский язык широко распространён в сфере образования, пиджин не сложился.

Поскольку язык представляет собой элемент всего комплекса человеческих отношений, контактируют, строго говоря, не языки, а их носители, которые одновременно являются и носителями определенных культур, навыков, привычек, ценностных ориентаций. В силу этого контактные языки могут возникать как коллективный знак принадлежности к определенной социально-культурной группе. Этнографы отметили наличие «катаканного английского языка в Японии» – особого подъязыка (функционального стиля), связанного со стереотипами японской массовой культуры, для которой более престижным является всё американское или американизированное. Выяснилось, что реклама на этом языке настолько эффективна, что этот пиджин проник даже в политические лозунги.

Однако может случиться так, что пиджин, ни для кого не являющийся родным, начнёт использоваться в межэтническом общении, расширит свои функциональные возможности и может превратиться в родной язык каких-либо этнических общностей, т. е. нативизироваться (стать родным). Такие расширенные пиджины называются креольскими языками. Креолизация – это процесс нативизации расширенного пиджина, сопровождающийся ещё большим расширением его функциональной валентности и структуры. Известны англокреольские ток-писин в Папуа-Новой Гвинее, сранан-тонго в Суринаме, франкокреольские креоль-сесельва на Сейшельских островах и ансьен на Гаити, португалокреольские языки в Гвинее-Бисау и Кабо-Верде. Само собой разумеется, что креольский язык и язык-источник – это уже две различные системы. Расширенный пиджин на основе русского языка существовал в XIX в. в городе Кяхта, торговом центре на границе России и Монголии [Дьячков 1988].

Другим примером пиджина на русской основе может служить руссенорск, свыше 150 лет функционировавший в арктическом районе Европы, где русские поморы вели меновую торговлю с норвежскими рыбаками. Руссенорск сложился в результате взаимодействия русского поморского диалекта и северно-норвежского варианта лансмола. В условиях полиэтнизма Северной Европы в этот пиджин внесли свой вклад финский, английский, голландский и саамский языки. Большая часть текстов на этом ныне мёртвом пиджине записана в Норвегии. Зафиксировано около 390 слов руссенорска. 47 % словаря – лексемы норвежского происхождения. Морфология предельно проста: практически нет словоизменения и словообразования. Синтаксис – русский со свободным порядком слов.

Этнографам известен ещё один арктический пиджин на территории России. Это таймырский пиджин на базе русской лексики и синтаксиса урало-алтайского типа. Им пользуются представители небольшой северной народности – нганасане – в межнациональном общении с иноязычными земляками (долгане, ненцы, эвенки, энцы) [Возникновение и функционирование контактных языков… 1987].

15.4. Вопрос о пределах взаимовлияния языков

Наиболее благоприятным условием контактирования является билингвизм – владение индивидуумом двумя языковыми системами. «…Всякое взаимное воздействие языков требует наличия людей, которые хотя бы в незначительной степени были двуязычными» [Щерба 1974: 67]. Примером может служить взаимодействие русского и бурятского языков. В силу жизненной необходимости русские обучались бурятскому языку и постепенно стали двуязычными. Бурятские слова стали привычными для русского сибиряка, и он не чувствовал их иноязычного происхождения: жалгай 'рытвина', тулун 'кожаный мешок', дымбэй 'напрасно', отхон 'младший', урген 'охотиться'. Типичная фраза: «—Лонысьмы с братаном по елани сундулой хлымяли, а в пади адали гуран взревел» – «Недавно мы с двоюродным братом ехали вдвоём на одном коне (сундулой), полурысью, а в лощине как будто (адали) закричал козёл» [Дарбеева 1968: 202–203].

Проблема контактирования всегда связана с вопросом о степени устойчивости языка, о возможности заимствования на фонемном и морфемном ярусах языка. Если лексические и синтаксические заимствования никто под сомнение не ставит, то заимствования в области морфологии и особенно фонетики часто оспариваются. Широкие конкретные обследования показали, что заимствования возможны и на этих ярусах. Так, под влиянием русского языка в марийском появились фонемы <ф>, <х>, <ц>,<р'>, <т'>, <б> [Патрушев 1970], а в бурятском языке – фонемы <в>, <ш>, <ч> [Дарбеева 1968: 207]. Правда, новые фонемы встречаются чаще всего в заимствованных словах, что даёт некоторым учёным основание сомневаться в возможности «чисто фонетических» заимствований. Однако здесь не всё так просто, поскольку «характерные фонетические особенности имеют тенденцию к распространению на обширных территориях, вне зависимости от лексики и строя языков, вовлечённых в этот процесс» [Сепир 1993: 241].

Заимствуются целые классы слов. Например, в коми-пермяцком языке класс исконных имён числительных заменяется русскими числительными, которые начинают подчиняться законам грамматического строя коми-пермяцкого языка [Кривощекова-Гантман 1970]. Могут заимствоваться семантические модели (meaning pattern), и в этом случае лексика одного языка во многом представляет собой психологический и культурный перевод другого [Сепир 1993: 241].

Широкие грамматические заимствования возможны, однако, только в результате тесного и длительного контактирования в особых условиях. В 1963 г. Г.А. Меновщиков открыл язык острова Медный. История возникновения языка такова. В 1826 г. Русско-Американская компания создала на необитаемых до того времени Командорских островах постоянные поселения для охраны котиковых лежбищ, забоя котиков и для добычи шкур морских бобров (каланов). Было переселено несколько алеутских и креольских семей. Местная администрация была русской. Проживали на островах представители и других национальностей. Потребности общения привели к возникновению медновского языка, фонетика, морфология и синтаксис которого были заимствованы из алеутского и русского языков. «В целях наилучшего взаимопонимания носители двух разносистемных языков как бы пошли на взаимные уступки: русское меньшинство почти целиком заимствовало лексические и фонетические стороны алеутского языка, но оказало влияние на изменение грамматической структуры глагола» [Меновщиков 1969: 104]. Из русского языка была позаимствована парадигма спряжения глагола и способность с её помощью выражать лицо, число, настоящее и прошедшее время. Будущее время передаётся с помощью синтаксической модели «буд– + инфинитив на-ть».

15.4. Лингвистическая контактология

В современной лингвистике языковые контакты становятся объектом специального лексикографического описания. Создаются словари, в которых язык предстаёт в свете контактов его с другим языком. Болгарский языковед И. Леков ввёл в научный оборот термин лингвистическая контактология. В 1994 г. вышел в свет «Контактологический энциклопедический словарь-справочник» под ред. В.М. Панькина. В первом выпуске этого словаря-справочника рассматриваются проблемы контактного взаимодействия русского и более 30 самобытных языков, преимущественно языков малочисленных народностей и этнических групп, контактирующих с русскими в пределах Северного региона РФ – на обширной территории от Кольского полуострова до Курильских островов, Берингова пролива и острова Таймыр до Амура.

В словаре представлены контактные языки на русской основе – русско-норвежский и русско-китайский пиджины, а также язык алеутов о. Медный. Словарь фиксирует конкретные результаты контактирования русского национального языка с другими языками сопредельных этнокультурных общностей на определенном историческом срезе и в синхронии. Одновременно словарь систематизирует сведения о родных языках нерусских народов на территории России, фиксирует специфические черты этих языков, анализирует особенности бытования самобытного языка в условиях полиэтнической среды (дву-и многоязычия) с известной долей прогнозирования.

Теоретические проблемы контактирования весьма актуальны в сфере культуры речи и определения языковой политики. Вопрос ставился в нескольких аспектах: заимствовать или нет, если да, то в какой степени? Вопрос о заимствовании в русском языке обострился в XIX в., когда поляризовались два мнения. Первое сформулировано В.Г. Белинским: «Что за дело, какое и чьё слово, лишь бы оно верно передавало заключённое в нём понятие! Из двух сходных слов, иностранного и родного, лучше есть то, которое вернее выражает понятие… и, если чужое лучше выражает… чем своё, давайте чужое, а своё несите в кладовую старого хлама». Эта формулировка, несомненно, родилась в полемическом задоре, в борьбе с запретительными установками славянофилов. Иную позицию в вопросе о целесообразности заимствований занимали те, кто говорил об особом историческом предназначении и пути России. Ответ на вопрос, заимствовать или нет, не может быть однозначным. По мнению Л.В. Щербы, у русского языка исторически сложилось свойство «не чуждаться никаких иностранных заимствований, если только они идут на пользу дела» [Щерба 1957: 123].

Конечно, у языка есть определенный «порог заимствований», некий внутренний механизм регулирования. Даже в эпоху, когда нормализаторская деятельность человека практически отсутствовала, язык не переполнялся заимствованными словами. «…Предки наши, в течение двух веков стеная под татарским игом, на языке родном молились русскому богу… едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык. Войны литовские не имели также влияния на судьбу нашего языка, он один составлял неприкосновенную собственность несчастного нашего отечества» (А.С. Пушкин). Как заметил Л.В. Щерба, оригинальность русской языковой культуры заключается в том, что разнородные по происхождению элементы переплавлялись в единую сложную систему. «Воспользовавшись всем багажом Запада, мы остались тем не менее самими собой именно благодаря этой черте всей нашей культуры» [Щерба 1957: 123].

Проблема порога заимствований остро стоит в современной Японии. Японцы старшего поколения жалуются, что они с трудом улавливают смысл диалогов на телеэкране, сталкиваются с языковыми трудностями, когда читают в газетах об образе жизни молодежи. Каждый год в лексиконе появляется около шести тысяч новых слов, многие из английского языка. По этой причине в стране ежегодно издаются три альманаха новых слов. Главный источник новояза – подростки с их порывом к независимости и желанием говорить на сленге, непонятном для взрослых. Очень часто новое – не в самом слове, а в манере его произношения, и причудливый подростковый акцент мешает взрослым понимать их речь [Известия. 1999. 23 декабря. С. 7].

Совершенно очевидно, что проблема контактов языков и языковых заимствований должна рассматриваться в контексте развития культур и цивилизационных процессов.

Проблема контактов языков и культур имеет еще один аспект, на который до сих пор внимание гуманитарных наук не обращалось. Речь идет о такой категории культуры, как языковая толерантность, под которой понимают высокую степень культурного и языкового самосознания, выражающуюся в высоком уважении и к иному языку, и к своему родному. Толерантность – чувство не врожденное, а благоприобретенное, и приобретается оно в результате контактов национальных языков и культур, в преодолении конфликтов через культурное взаимодействие и культурный компромисс. Воспитание языковой толерантности – задача глобальной, общечеловеческой ценности [Нерознак 1994: 27].

Дополнительная литература

Вайнрайх У. Языковые контакты. / Пер. с англ. – Киев, 1979.

Володарская Э.Ф. Заимствование как универсальное лингвистическое явление // Вопросы филологии. 2001. № 1. С. 11–27.

Демьянов В.Г. Иноязычная лексика в истории русского языка XI–XVII вв. – М., 2001.

Крысин Л.П. Иноязычное слово в контексте современной общественной жизни // Русский язык в школе. 1994. № 6. С. 56–63.

Сепир Э. Как языки влияют друг на друга // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. – М., 1993. С. 173–184.

Щерба Л.В. О понятии смешения языков // Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. – Л., 1974. С. 60–74.

16.1. Проблема изменений в языке

Мысль о том, что язык постоянно изменяется, не требует особых доказательств. Достаточно сравнить язык Пушкина с языком современной художественной литературы, чтобы увидеть различия, обусловленные эволюцией лексической и грамматической сторон языка. Ещё более убедительно сравнение с памятниками письменности ранних эпох. «Аще где в книге сей грубостию моей пропись или небрежением писано, молю Вас – не зазрите моему окаянству, не кляните, но поправьте, писал бо не ангел Божий, но человек грешен и зело исполнен неведения» – в этом самооправдании древнерусского писца есть несколько слов, требующих обращения к историческому словарю. Изучая историческую грамматику русского языка, студенты-словесники имеют возможность увидеть значительные фонетические, морфологические и синтаксические изменения в языке, происшедшие за несколько сот лет.

Проблема развития языка включает немало сложных вопросов: что в языке меняется, а что остаётся предельно устойчивым; как осуществляется языковая эволюция; чем обусловлено развитие языка; как оно осуществляется; можно ли говорить о прогрессе в языковом развитии; от чего зависят темпы изменений и т. п. [Будагов 1977].

В специальной литературе, посвященной проблеме изменений в языке, используется несколько терминов, обозначающих этот процесс, – развитие, эволюция, совершенствование, прогресс, изменения, дрейф языка (последний принадлежит Э. Сепиру). Каждый из них в той или иной степени отражает суть стоящего за ним явления и имеет право на использование. «Развитие», «совершенствование», «прогресс» – подчеркивается цель изменений в языке, «эволюция» – делается акцент на целесообразности процесса. Пренебрегая смысловыми нюансами, мы используем в своём изложении термины «развитие» и «эволюция «как абсолютные синонимы.

Сложились полярные мнения о конечном результате развития языка: 1) язык в своём развитии прогрессирует, постоянно совершенствуется, стремится к своему идеалу; 2) язык «деградирует» в своём изменении, от богатства форм идёт к упрощению. Г. Гегель писал о том, что недостаточное развитие мышления человека на заре цивилизации компенсировалось обилием грамматических форм, по мере же совершенствования мышления постепенно упрощается язык, причём упрощение это предельно. «Язык наиболее культурных народов имеет, по-видимому, менее совершенную грамматику, и тот же язык при меньшей культурности народа имеет более совершенную грамматику, чем при большей его образованности» [Гегель 1956: 267]. А. Шлейхер разделял эту точку зрения, когда говорил об отмирании языков, прошедших, как и все организмы, полный жизненный цикл, начиная с рождения.

Младограмматики, собственно говоря, сняли проблему развития языков. Исходя из гуманистической идеи, что языки всех, даже самых нецивилизованных народов одинаково совершенны и в состоянии выразить любое содержание, они тем самым отрицали необходимость развития.

И Гегель, и Шлейхер основывались на очевидных фактах: количество языковых форм, действительно, уменьшается, активно протекают процессы унификации. Так, в истории русского языка произошло сокращение количества временных форм глагола, уменьшение типов склонения существительных (переход от трёх чисел к двум), уменьшение количества падежей и др. Но означает ли это регресс языка? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно точнее определить, о чём идёт речь. Решая проблему языкового развития, надо различать а) расширение функций языка и б) изменение его структуры. Неразграничение функций и структуры – основная причина споров о характере развития языка.

Самое важное для языка – расширение его общественных функций, так как от них зависит его судьба. Если язык утрачивает свои общественные функции, то он становится мёртвым. Примером может служить латинский язык после падения Рима. В целом справедлив вывод о том, что развитость языка – это прежде всего развитость общества. Интенсификация функционального развития обусловливает количественный рост лингвистических явлений, форм, способов – одним словом, обусловливает структурные изменения. Темпы и масштабы функционального развития языка влияют на внутриструктурное развитие, структурное же не определяет функционального развития языка, хотя язык с более развитой структурой имеет больше шансов быть языком многофункциональным.

Развитие общественных функций языка целиком обусловлено экстралингвистическими факторами. Относительно же развития структуры языка существуют взаимоисключающие точки зрения: 1) изменения в структуре определяются только социальными причинами (это, например, утверждали Н.Я. Марр и его последователи); 2) изменения структуры языка порождаются исключительно имманентными (внутриструктурными) причинами. Такой тезис был выдвинут структуралистами и ныне разделяется рядом представителей традиционного направления. Видимо, при решении проблемы языкового развития в одинаковой мере необходим учёт как социальных факторов, так и внутренних законов. Справедливо утверждение: в языке всё социально в том смысле, что он не может ни функционировать, ни развиваться вне общества. Однако при исследовании эволюции языка необходимо и научно оправдано разграничение социального и внутриструктурного.

Наличие внутриструктурных законов языкового развития – факт бесспорный. По мнению Э. Сепира, язык движется во времени по своему собственному течению, он дрейфует. В этом суть жизни языка. Дрейф – явление хотя и незримое, но объективное. У него есть свое направление. Дрейф языка осуществляется через неконтролируемый говорящими отбор тех индивидуальных отклонений, которые соответствуют некоему предопределенному направлению. Движущая сила дрейфа, начавшегося еще в додиалектный период, такова, что языки, уже давно разобщившиеся, проходят те же самые или поразительно схожие фазы развития. История английского языка свидетельствует о трех следствиях дрейфа этого германского языка, которые никакими внешними социальными факторами объяснить невозможно, – тенденции, с одинаковой интенсивностью действующие на самых разных этапах общественного развития. Это, во-первых, упразднение падежных различий; во-вторых, превращение позиции слова в предложении в важный грамматический показатель; в-треть-их, стремление к неизменяемости слова.

Начало всех изменений (дрейфа) в языке начинается с идиолекта – речи индивида. Э. Сепир отмечает, что два человека одного поколения и одной местности, говорящие на одном и том же диалекте и вращающиеся в той же социальной среде, никогда не будут одинаковы по складу речи, они говорят на слегка различающихся диалектах одного и того же языка, а не на одном и том же языке. Правда, индивидуальные различия речи молчаливо «корректируются» или «уничтожаются согласованностью обычая», но никогда не устраняются полностью и дают начало территориальным диалектам. По Сепиру, территориальные диалекты – это лишь проявление в социализированной форме универсальной тенденции к индивидуальному варьированию речи.

Каждое слово, каждый грамматический элемент, каждое выражение и каждая интонация постепенно меняет свои очертания. Фонетические изменения – важнейший и наименее доступный прямому наблюдению тип. Их факторы сложны. Э. Сепир видит в них действие скрытых символизмов, определяющих взаимоотношения разных возрастных трупп, а также бессознательное стремление к экономии усилий при произнесении звуков или звукосочетаний. Высокая степень регулярности внутренних фонетических изменений – их самая поразительная черта. «Разрушительные» фонетические изменения приводят к изменениям грамматической формы. При этом случаи нерегулярности, вызванные дезинтегрирующим воздействием фонетических изменений, «разутюживаются», по выражению Сепира, аналогичным распространением более регулярных форм. Суммарным результатом действия фонетических изменений и тенденции к грамматической аналогии становятся изменения деталей языковой структуры, вплоть до изменения основных характеристик. В отличие от фонетических и грамматических изменения в лексике вызываются весьма разнообразными причинами, большинство которых носит не столько языковой, сколько культурный характер [Сепир 1993: 138–184, 239–240].

В индоевропейских языках было мало гласных. Активнее других использовался <е>. В определенных условиях весьма случайно встречались <i> и <и>, в некоторых типах слов функционировал <а>. Гласные дополнялись h-подобными звуками (ларингалами), которые исчезли. Появились долгие и краткие i, е, а, о, и. В истории согласных индоевропейских языков наблюдался общий процесс перехода от сложных смычных согласных к простым согласным – смычным и фрикативным.

В индоевропейском языке-предке грамматические признаки выражались с помощью аффиксов, а в современных языках многие грамматические значения выражаются независимыми элементами. Языки развили местоимения, вспомогательные глаголы, артикли и предлоги, и эти формы упростили сложную систему склонений и спряжений. В праязыке главными были модальность и вид действия, а в современных языках – временные отличия. Противопоставленность по виду заменилась временными различиями. А. Мейе показал, что во всех индоевропейских языках с редким постоянством реализуется тенденция к утрате падежных флексий существительных, которую учёный объяснял противоречием между именем и глаголом. Лингвистика давно уже отметила утрату формы среднего рода во всех романских языках, а также упрощение форм времени в славянских языках.

Имманентно развивается синтаксис. В эволюции сложного предложения основная тенденция – переход от подчиненных словосочетаний (фраз) к подчиненным предложениям. Порядок слов из-за утраты падежных различий подлежащего и дополнения стал более жёстким. Как утверждал А.А. Потебня, язык идёт от именных форм сказуемого к глагольным, предложение развивается в направлении глагольного сказуемого. Внутреннее саморазвитие синтаксиса получает, по мнению выдающегося филолога, поддержку со стороны «аналогичной эволюции высшего мышления, развивающегося в направлении господства понятия силы» (Цит. по: [Овсянико-Куликовский 1989: 81]). Имманентность структурного изменения подтверждается наблюдениями над французским языком в Алжире, на Гаити и в Новой Каледонии, где он развивается активнее, чем в самой Франции, но сходно, поскольку это развитие не обусловлено влиянием местных языков.

Наличие внутриструктурных законов языкового развития может быть объяснено с позиции закона диалектики – единства и борьбы противоположностей. Подобный подход, как думается, – единственно верный для выявления характера и природы внутренних законов языка. Борьба противоположностей в языке реализуется в виде языковых антиномий.

16.2. Языковые антиномии

Антиномия – парадоксальная пара суждений, в которых одно исключает другое; по отдельности они кажутся в равной степени доказуемыми, правильными [Русский язык и советское общество 1968: 24–28]. Из языковых антиномий важнейшими являются следующие.

Антиномия говорящего и слушающего: говорящий стремится преодолеть избыточность языка, которая в норме оценивается как 2,7, слушающий же требует в целях адекватного восприятия информации повышения избыточности до оптимального уровня.

Антиномия узуса (языковой привычки) и возможностей языковой системы: узус ограничивает говорящего, речевые потребности постоянно заставляют нарушать эти ограничения за счет возможностей языковой системы. Этим объясняются окказионализмы и неологизмы в лексике, детское словотворчество, вариативность на разных уровнях: фонетическом, морфологическом, синтаксическом и т. п.

Антиномия кода и текста: код – языковые знаки, текст – сочетание знаков, набор кодовых единиц. В определении «квадрат – равносторонний прямоугольник» первое слово – код, всё, что после тире, – текст. Код и текст находятся в постоянной обратно пропорциональной взаимозависимости: увеличение кодовых единиц (слов в словаре) ведет к укорочению текста, уменьшение – к удлинению его. Язык не может бесконечно увеличивать, например, количество слов, так как ресурсы самого богатого языка, да и возможности человеческого мозга довольно ограничены, а безмерный внеязыковой мир потребует бесконечного количества слов. Единственный выход – передавать новые понятия текстом, сочетаниями уже имеющихся слов. При этом уменьшение, точнее, ограничение общего числа слов автоматически удлиняет текст, что тоже затрудняет общение.

Обе тенденции наблюдаются в современном русском языке. С одной стороны, словосочетания (текст) заменяются одиночными словами (кодовыми единицами): электрический поезд = электричка, «Литературная газета» = «Литературка», промокательная бумага = промокашка, зачётная книжка = зачётка. Понятие, которое в 50–60 гг. выражалось целым текстом – «разрядка напряженности международных отношений», – в 80-е гг. стало обозначаться одним словом «разрядка». С другой стороны, термины заменяются словосочетаниями экспрессивного характера: продавец =работник прилавка, врачи = люди в белых халата, нефть = чёрное золото и т. д.

Антиномия означаемого и означающего, так называемая асимметричность языкового знака: означаемое может измениться при устойчивом означающем и наоборот. Короче, изменения одной стороны языковой единицы не означают автоматического и в той же степени изменения другой. Например, фонетическое изменение облика слова двенадцать не повлекло за собой изменения его значения, а расширение смыслового содержания слова космос не привело к изменению его фонетического и графического облика.

Антиномия информационной и экспрессивной функций языка. Это, с одной стороны, стремление к регулярности единиц и их унификации, с другой – экспрессивная выделенность, нестандартность. По мнению лингвиста Э. Косериу, языковое изменение имеет одну единственную причину – языковую свободу говорящих и одно универсальное основание – экспрессивную (и коммуникативную) направленность [Косериу 1963: 285].

Все отмеченные антиномии представляют собой частный случай общего закона развития – противоречия между потребностями общения и языковыми возможностями. «Усовершенствование языка, – писал А.А. Потебня, – стоит в прямом отношении к степени живости обмена мыслей в обществе…» [Потебня 1989: 225]. Современный исследователь уточняет: «…Язык стремится к передаче всё большего количества информации в единицу времени» [Николаева 1991: 16].

Некоторые лингвисты сравнивают законы развития языка с экономическими законами свободного рынка, автоматически приводящего в равновесие спрос и предложение.

Указанные внутренние противоречия не являются асоциальными, хотя и существенно отличаются от тех социальных факторов, которые воздействуют на структуру языка извне, от так называемых внешних (экстралингвистических) факторов. Во-первых, они постоянны, а внешние – исторически преходящи, во-вторых, осуществляются бессознательно, в виде тенденции.

16.3. Изменения языковой техники

Наряду с разграничением функции и структуры особо рассматривают понятие языковой техники (лингвотехники), под которой понимают совокупность всех закономерностей, проявляющихся в плане выражения структурных единиц и управляющих их сочетаемостью. Особенностью языковой техники является изменение звучания и грамматических форм при относительно неизменном содержании. Примером изменения языковой техники в области фонетики может служить повсеместное исчезновение неудобопроизносимых слоговых плавных и носовых в индоевропейских языках, ассимиляция, диссимиляция, сингармонизм, появление протетических звуков, устранение зияния (стечение гласных), упрощение групп согласных, редукция безударных гласных и др.; в области морфологии – унификация основ или окончаний. Например, окончание-ов р. п. мн. ч. было у немногих слов, но стало продуктивным в силу звуковой значимости, сообщающей форме выразительность. Заметно стремление языка создать более чёткие показатели грамматических форм, по этой причине полисемантичные формы со временем преобразуются. В синтаксисе просматривается тенденция к объединению слов в тесно связанные группы: предложения в действительности состоят не из слов, а из словесных групп [Серебренников 1968, 1986; Панов 1988]. Мощным импульсом лингвотехники является «давление системы» – влияние системы языка на структуру языка, выражающееся в возникновении, изменении и исчезновении её отдельных элементов [Макаев 1962].

При всей важности учёта внутренних закономерностей эволюции языка ни в коем случае нельзя преуменьшать значение социальных факторов развития языковой структуры. «Жизнь языка открыта всем, каждый говорит, участвует в движении языка, и каждое сказанное слово оставляет на нём свежую борозду» [Мандельштам 1987: 179]. Среди социальных факторов можно выделить две группы: языковые и экстралингвистические. К социальным факторам языкового характера относится влияние одного языка на другой как результат международных контактов и взаимодействие литературного языка с диалектами. Экстралингвистические факторы довольно многообразны: это и объективные (экономические), и субъективные (языковая политика), а также изменение самого субъекта общения, т. е. носителей языка, и др.

Внутриструктурные и экстралингвистические факторы тесно взаимосвязаны. Все социальные факторы влияют на эволюцию структуры языка, воздействуя на внутриструктурные процессы. Одним словом, внешнее и внутреннее в языке сплетаются в единое целое. Примером могут служить семантические изменения, причин коих насчитывают пять: 1) лингвистическая (влияние контекста); 2) культурно-историческая; 3) социальная (переход слова из одной социальной сферы в другую); 4) психическая (эвфемия); 5) психологическая (синестезия). Механизм взаимодействия факторов развития можно продемонстрировать на примере движения слова: «…Под воздействием экстралингвистических стимулов (скажем, эмотивных факторов) слово начинает употребляться в необычном контексте (за счёт этого и создаётся желаемая экспрессивность); с возрастанием частоты употребления слова в новом контексте фиксируется его новое значение и одновременно «затухает», ослабевает, бледнеет экспрессивность; изменяется и расширяется круг сочетаемости слова, захватывая зоны сочетаемости «соседних», близких по смыслу, лексических единиц, – наступает конечный этап во всём сложном процессе семантического развития: сдвиг синонимов в системе языка. Таким образом, речевые причины занимают промежуточное положение между причинами первой степени (внешнелингвистическими) и причинами второй степени (внутрилингвистическими). Через речь (текст) и осуществляется действие причин от верхнего порядка к нижнему» [Левицкий 1984: 8].

Тесная связь развития языка с развитием общества побудила В.К. Журавлёва ввести в научный обиход понятие «социалемы» (языкового, речевого коллектива). Социалема – это такая единица языковой эволюции, в которой перекрещиваются линии развития общества и языка. Через социалему осуществляется «социальное давление» на развитие языка. Социалема определяет многое, но не всё, остаётся значительный простор для действия сил «давления системы», для внутренних законов развития языка [Журавлёв 1983: 8].

16.4. Характер эволюции системы языка

До сих пор мы рассматривали развитие всей системы языка в целом. На самом же деле разные ярусы языковой системы изменяются по-разному, т. е. с различной степенью интенсивности и глубины. Наблюдается закон обратно пропорциональной связи стабильности подсистемы и числа её элементов. Ярус дифференциальных признаков фонем обладает минимальным количеством единиц, и потому он предельно стабилен. Устойчив ярус фонем, оперирующий несколькими десятками единиц, а лексический ярус, насчитывающий сотни тысяч единиц, отличается максимальной подвижностью.

Фонетика эволюционирует путём вытеснения одних элементов и структур другими. Изменения в фонетике охватывают всю систему и изменяют принципы, обеспечивающие её статическое равновесие, радикальным образом. Фонетические изменения носят характер цепной реакции. В лексике изменения происходят иным образом. При познавательном освоении мира в процессе номинации обнаруживаются лакуны (пустоты), которые и заполняются. Развитие словаря идёт за счёт кумуляции элементов, что делает развитие каждого элемента достаточно автономным. В результате лексика не подвержена лавинным перестройкам и, накапливая новое, предельно долго удерживает элементы старого (это мнение А.Ф. Журавлёва. См. тезисы его доклада: Вопросы языкознания. 1993. № 4. С. 150. См. также: [Журавлев 1994]).

Лексику определяют как парадоксальный языковой уровень, поскольку подвижность словаря соединяется с его поразительным консерватизмом. Из лексики уходит немногое, прежде всего то, что словом, строго говоря, и не было (единичные заимствования, например) [Журавлев 1994: 18].

Скорость эволюции языковой системы не является постоянной, она обусловлена в основном факторами экстралингвистическими. «…Прогресс языка тесно связан с прогрессом цивилизации, причём появление у человека новых идей и понятий сопровождается новообразованиями в области слов и выражений, в случае же исчезновения тех или других предметов или понятий, в языке могут иногда удержаться их названия, приспособившись для обозначения новых представлений и явлений, сходных с прежними или заступающих на их место» [Богородицкий 1933: 3]. М. Горький писал, что язык особенно быстро обогащается в эпохи наиболее энергичной общественной деятельности людей вместе с разнообразием новых приёмов труда.

Выделяют три вида развития: слабое развитие (в период стабильного социально-экономического развития общества, 50—70-е гг. XX в. в СССР); интенсивное развитие (в период крупных социально-политических и экономических перемен, интенсивного культурного развития, общественного подъема. Например, эпоха Петра I, Ломоносова, Пушкина); бурное развитие (в эпоху смены общественно-экономической формации. Например, 20—30-е и 80—90-е гг. XX в. в СССР) [Стернин 1998: 85].

Экстралингвистические факторы, предопределяющие темпы языковых изменений, разнообразны: история народа, изменение круга носителей, создание новой государственности, уровень культуры, развитие науки, распространение просвещения, процесс урбанизации, миграции, иноязычное влияние, национальный характер носителей языка, географическое размещение. Так, специалисты говорят о том, что переход в первых веках новой эры латинского и греческого языков к динамическому ударению (греческий освободился от музыкального ударения, латинский – от системы долгот) связан с развитием христианства, с практикой христианских проповедей, с изменением образа жизни европейских и ближневосточных народов [Николаева 1991: 18].

Темпы ускоряются или замедляются под влиянием внутренних законов, действие которых обусловливается, в свою очередь, действием перечисленных выше социальных факторов. «Язык всегда сопутствует быту и в нём развивается: быт вперёд – язык вперёд, быт стоит – язык топчется на месте» (Вяч. Шишков). Достаточно семье изолироваться от общества на несколько десятилетий, как её речь становится весьма отличной от речи общества. Яркий пример – история семьи Лыковых, описанная в серии газетных публикаций В. Пескова «Таёжный тупик». Вот впечатление лингвиста, общавшегося с Лыковыми: «Речьдочерей мы с трудом понимали… В ней было много старинных слов, значение которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была своеобразной – глуховатый речитатив с произношением в нос. Когда сёстры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное приглушенное воркованье» [Комсомольская правда. 1982. 9 окт.].

Можно полагать, что каждый элемент языковой структуры развивается альтернативно, отсюда принципиальное свойство языка – вариабельность (изменчивость), предопределяемая его избыточностью. Языковое развитие некоторыми учёными понимается не как движение от простого к сложному или более совершенному, а как диахроническая изменчивость, вариабельность языка, способность его к преобразованиям на всех уровнях языковой структуры [Гамкрелидзе 1986: 201]. Настойчивая тенденция проявляется в вариантах, многие из которых случайны и первоначально квалифицируются как ошибки. Язык, как заметил В. Шкловский, движется ошибками. Массовая речевая ошибка через признание её в норме становится «законным» элементом языковой системы, точнее, речевого узуса.

Вариантность, с одной стороны, и способность языка накапливать новое в формах старого, с другой, формируют парадокс: язык изменяется, оставаясь самим собой. Отсюда логичен вывод, что язык в принципе не стареет.

Вариабельность – свойство всех сложных открытых нелинейных систем, к коим относится и язык. В этих системах обычно существует несколько путей развития, и из этих нескольких путей (точек бифуркации) система периодически производит выбор.

Особая взаимосвязь внутренних законов развития языковой структуры с экстралингвистическими факторами, воздействующими на язык, приводит к парадоксу языкового развития: замедленность внешних изменений формы и постоянная достаточность языка для нужд познающего и общающегося человека. Образно сформулировал этот парадокс О. Мандельштам: язык одновременно и скороход, и черепаха.

16.5. Вопрос о прогрессе в языковых изменениях

В лингвистике уже поставлен вопрос о том, можно ли говорить о прогрессе в языковом изменении. А.А. Потебня был уверен, что язык прогрессирует. «…Чем древнее флектирующий язык, тем он поэтичнее, богаче звуками и грамматическими формами; но это падение только мнимое, потому что сущность языка, связанная с ним мысль растёт и преуспевает. Прогресс в языке есть явление <…> несомненное…» [Потебня 1989: 23]. При этом прогресс возможен только в том случае, если язык возникает стихийно вместе с человеком и обществом. «Для теории намеренного изобретения прогресс языка невозможен, потому что имеет место только тогда, когда уже не нужен; для теории божественного происхождения – прогресс должен быть регрессом» [Потебня 1989: 37].

Видимо, решение проблемы не может быть однозначным. Самое понимание слова прогресс весьма относительно. Вспомним парадоксальный вопрос биологов, совершеннее ли человек пчелы или розы. «В отличие от общего движения в истории процесс развития языков, как и процесс развития культуры, – это не только процесс всевозможных изменений, но и процесс укрепления прошлого состояния различных языков. Здесь новое обычно опирается на старое и вместе с тем обогащает это старое» [Будагов 1977: 5].

Одновременное сосуществование нового и старого – характерное свойство сложных систем. Математики доказали, что в некоторых пространственных точках тепловых структур процессы идут так, как они шли во всём объёме системы в прошлом, а в некоторых – так, как им ещё только предстоит протекать в будущем по всей структуре. В то же время все эти участки существуют в настоящем [Знание – сила. 1988. № 11: 40]. Языку присуще «регрессивное восстановление», обеспечивающее устойчивость языка [Бахтин 1992: 56–58].

Расширение и усложнение общественных функций языка безусловно прогрессивно, поскольку каждый язык стремится к более «полному общему и частному соответствию мира слов миру понятий» [Крушевский 1883: 149]. Изменение языковой структуры, поскольку она удовлетворяет функциональной, целевой нагрузке, относительно прогрессивно. Изменения в лингвотехнике едва ли можно квалифицировать как прогресс или регресс. Сами эти понятия диалектичны и относительны. Прогресс может означать и усложнение, и упрощение. Прогресс знает и структурное равновесие: упрощение одной подсистемы ведёт к усложнению другой, с ней связанной. «По мере развития языков и с общим прогрессом мысли, столь тесно связанным с усовершенствованием языка, внешняя, звуковая форма слов (то есть процессы их артикуляции и звуковые эффекты) упрощается', напротив, синтаксическая сторона и с нею тесно связанные морфологические категории усложняются, обогащаются» [Овсянико-Куликовский 1989: 76]. Признаком большего совершенства языка считают всё большую формальность, отвлечённость грамматических форм. «В этом смысле грамматическая форма новых языков (немецкого, французского, английского) гораздо формальнее, то есть совершеннее, чем грамматические формы древних языков, которая вращалась очень близко к порогу сознания и легко проникала в содержание слов, определяя их материальный смысл. Древние мыслили многие понятия по внушению грамматической формы» [Овсянико-Куликовский 1989: 75–76]. Логичен вывод о том, что нужно говорить не о «развитии», а о «движении» языка. Второе понятие шире и включает в себя все динамические процессы в функционировании, структуре и языковой технике речевой деятельности.

Каждый конкретный язык в своём движении вроде бы свободен в выборе альтернатив, однако лингвисты отмечают удивительное единодушие языков в выборе своего пути. А. Мейе писал о том, что языки в основном развиваются в одном общем направлении.

Удивительное сходство конечных результатов в изменении различных, в том числе и неродственных языков привело некоторых учёных к мысли о том, что языки развиваются по законам эволюции в духе Ч. Дарвина. Замечено, что языки эволюционируют путём замены определенных своих признаков другими – эквивалентными им, но усваиваемыми в более раннем возрасте. Эволюция в языке – это сдвиг по направлению к более выгодным альтернативам, что является типично дарвиновским процессом. Конечно, на этот процесс наслаиваются факторы социальной жизни, но они, играя определенную роль в тот или иной период, «не противоречат теории языковой эволюции» [Бичакджан 1993: 132].

16.6. Споры о возможности управлять языковой эволюцией