Живая вода времени (сборник) Коллектив авторов

В одно тихое утро Дама Червей, пробравшись к Крестовому Валету, кокетливо взбив прическу, сказала:

– Давно мне никто не делал комплиментов.

– Отвали, дай поспать, – откликнулся Крестовый Валет.

И самым страшным было то, что ни одну карту не шокировала эта реплика.

Бубновый Король сплевывал сквозь зубы, Туз Пик, страдая аллергией, сморкался прямо в кулак, а Крестовая Дама что-то искала, восклицая:

– Какая сволочь увела расческу?

Теперь в подвале все говорили на одном языке.

Главной темой обсуждения в колоде стала игра «дурак». Каждая масть строго считала случаи, когда она была козырной. Все это учитывалось, и велся общий счет.

Никто не видел, на каких объедках приходится лежать, все привыкли к вони окурков, а со страшным и вечно голодным подвальным котом подружились.

В общем, жизнь продолжалась и даже доставляла удовольствие.

Однажды утром, уходя на промысел, один из заядлых игроков, торопясь, швырнул в угол окурок, не загасив его. Промасленная бумага, на которую тот попал, вспыхнула. Через пять минут в полуподвале выселенного дома полыхало пламя. Карты с ужасом смотрели, как к ним подбирается огонь, некоторые уже скручивались от жара. Но ничего поделать было нельзя.

Скоро от колоды осталась только горстка пепла.

Ирина Белых

Божья радуга

Нас не может с тобой разлучить

Мир, что сам многократно подсуден.

Постарайся меня изучить

В многоликом течении буден.

И в покое не сыщется рай,

И в покое не надо ответа!

Ты меня среди всех выбирай,

Словно ночь, не нашедшую света.

Словно день, чей небесный восход

Знаменует всесилье природы.

Как любовь, что дала сто свобод,

Для себя не оставив свободы.

На запутанном, долгом пути

Дань земному отдай бездорожью.

Лишь в себе ты сумеешь найти

Образ мой, словно радугу Божью.

Зеркальная дева

Как всегда, пред судьбой – виновата,

Я глядела в свои зеркала.

А в глубинах зеркального плато

Темнотою расплата жила.

И меня зеркала отражали,

Отражались во мне зеркала,

Что нещадно меня умножали

На безликие бабьи тела!

Но в таблицах земных умножений,

В переплетах зеркальных таблиц,

Поделились мои отраженья

На десятки измученных лиц.

И меня понимая превратно,

Объяснений желали и слов,

Умножая любовь многократно,

Я дала отраженьям любовь.

На мое дозеркальное тело,

Все былые сомненья презрев,

Отраженье с любовью глядело,

Словно тысяча праведных дев.

Отраженье глядело фатально,

Но светился печально мой кров.

А во мне, повторяясь зеркально,

Разгоралась, как факел, любовь…

Проспект

По проспекту иду, как по бритве,

Наклонились дома, как в мольбе.

И сама я в душевной молитве

Все прошу состраданья себе.

Опускает уставшие веки

Над моей головой небосвод,

Вижу некто с глазами калеки

По проспекту навстречу идет.

Кто он мне? И лавина проспекта

Мне давай каблуками стучать,

Что сама я как нечто и некто,

Ничего не могу означать.

Я молчу, и ответить не смею,

И проспектом спешу себе прочь.

Никому я помочь не умею,

Но упорно пытаюсь помочь.

Может быть, я и вправду никчемна,

Так о чем же тогда говорить?

Как проспект, безразличье огромно,

Так зловеще, что хочется выть.

Розовый сад

Вновь розовый алеет сад!

До первых зимних дней – алеет.

Кто предо мною виноват

Пускай об этом не жалеет!

Сейчас я всем и все прощу

И заживу судьбою новой.

Шипов я в сердце не ращу,

Любуясь розою садовой.

Дрожит в руке живой бутон,

В горящей страсти – неподсудный.

Есть красоты немой закон,

Его не слышит разум скудный.

Но так уж видно суждено,

И срок придет, и куст – завянет…

Ведь все, что нам землей дано

Во все века землею станет.

Так я обиды отпущу,

Окутаюсь цветами буден!

Я сотни алых роз ращу,

В саду, что ангельски безлюден…

Петр Калитин

В начале было… не было… (история русской самобытности)

«Бездна бездну призывает…………» (Пс. 41-8)

Катастрофические события 1917 г. обнажили метафизическую «бездну»: «русского» самосознания. [2] Самых разных мыслителей – от М.О. Меньшикова [3] до Андрея Белого [4] – охватил единогласный ужас – перед разверзнувшимся абсолютом.

Потащило в пропасть бытия.

Пришлось признать новый «объект» умозрения и открыть – в себе – иной секуляризованный – «мрак»: «неумирающей смерти» [5] – «вечно живущей смерти» [6] – «сущего ничто». [7] Естественно: вскрылись – «смертобожнические» [8]  вены – у просветившихся на миру душ. Воочию: преисполнились – кровавыми лучиками – притягательные «небеса». «Процесс люциферического самопреодоления в человеке и при помощи человека» [9] – успешно синтезировал – «духовную» плоть. «Интеллигентское» «бытие» – вдосталь спаслось – в «жалком оригинальничан: ьи»… [10]

С самого рождения подобное «русское» самосознание воспитывалось очевидной заморской «млечностью». Здесь не место оспаривать приоритет такой «русскости», [11] скажем, у просвещенных менторов второй половины XVIII в. [12]  или у И.В. Киреевского и А.С. Хомякова. [13] Все равно определять свое я – «можно только. [чужим]» [14] суждением: через вольтерианский – масонский – или святоотеческий! – дизъюнктивный предикат.

Логическим основанием оказывался «первофилософский» [15] принцип: однозначно-онтологического – я-чества. Единый и неделимый – для «доказательства» «бытия»: Запада.

Платонизм и картезианство обязались добывать оное из наивернейших глубин мистической и рационалистической интроспекции. Вознесся «истинный» холм субъектных идей и категорий, освятившихся монополизированным правом на своеобразность: кроме-ши. Диалектически и дедуктивно выверенная отсебятина провозгласилась «млечной» эссенцией Божественных благ, не важно – чихающих или запад-ающих на первичные – чистые – страницы.

Эксгумированному «самобытию» некуда стало деваться. Семантические буквы оградились – всесущее.

Оставалось пожирнее вычертить полновесную «нигилистическую» кляксу – «конкретно» – утопив «бога» [16] – в катастрофическом объекте.

Один Кант пожалел своего – «предтечного» – Творца, согласившись с Его пожизненным заключением: в себе. Но такое люциферическое снисхождение – не могло не обернуться – клиническим слабоумием.

Метафизическая пощада – невыносима.

Но подлинная русская мысль не обожествляла «чисто»: ветхое – самосознание – хватало с него – исподней – бездны: первородного греха. Без идейных и категориальных «причастий». Что говорить о буквалистском «бытии», тем более, с «интеллигентским» заклятием?!..

Только «поэтическое» творчество не претендует на однозначно-онтологическую самость, ограничиваясь бесконечной игрой воображения и «невегласным» [17] вдохновением – по «талантливому» [18] подобию Бога, который тоже – «невежда» из-за своего апофатического имени «Сый» [19] (Исх 3-14), который тоже – «Поэт». [20]

Вчитайтесь в древнерусские тексты с их неприступным взятием семантической буквы, точнее: идейно-категориальной крепости.

Уже митрополит Иларион не спешит захватывать укрытую в денотате истину, принципиально отказываясь от ее «потустороннего» штурма. Никакого метафизического запала – никакой исключительно «положительной» аналогии «бытия» и «мышления» – не подводится к трансцендентной цели. Напротив, разворачиваются лексические ряды – занимаются многозначные позиции. «Всесущая» буква оказывается в полном окружении.

Время от времени ей удаются определенные вылазки на «свет» – при отчаянной поддержке «первофилософских» стрел. Кто-то из живых ассоциаций – падает, кто-то – замирает. Но не вечны и сами идеи-категории.

Смертны – все «вещные» буквы.

Одна первообразная цепь вдохновения восстанавливается вновь и вновь. Одно оригинальное воображение «отражает» «онтологические» наскоки.

Христос замыкается в красноречивом молчании – Пилат растворяется в маргиналии (Иоан 18–35).

Истина сохраняется в невегласной полисемантике – сущее «не продумывается» [21] до конца. Живо «бытийствует» тварное творчество христианина – живо заканчивается неприступный захват «пятибуквия».

Смертоносно, смертоносно абсолютно-грешное «ничто».

Поэтическая «нищета» древнерусского текста не претендует на «умертвление» Бога – она обогащается в авторском тяланте. Под апофатическими сводами Благодатно-церковного просвещения.

Здесь прекращается всякая жизнь и начинается духовное прозрение. Здесь потопляется всякая буква и «стыновеет» таинственный зрак.

Потомок Адама причащается к своему первородному естеству – сразу зарождается покаянное самосознание. Потомок Адама обрящивает смертоносное я – сразу возникает красноречивейшая тишина.

Первозданной личности становится просто не по себе.

Открывается страшная тайна: тайна антропоцентрического «самобытия». Открывается абсолютный безысход: безысход невыносимого самопроизвола. «Человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится, и не воспрянет от сна своего» (Иов 14–12).

Агония – собственная Богозаконная – агония – поражает ветхую душу.

Бездна – креационистская – бездна – усугубляет свободу в себя.

Покаянная лестница – первозданной «тьмы». Непосредственный «свет» – постоянно генезисной оригинальности.

Вас не пере-жить в увеко-у-веченном «гробу» – вас не пере-жить при откровенно повапленном «отце» (Иов 17–17).

Однозначное идолопоклонство перед «самобытием» не может не «конкретизироваться» в метафизическом разложении.

Нет, лучше не утолять невегласный голод эссенциалистическим буквоедством.

Нет, лучше исихастное самосознание, чем секуляризованный опарыш «истин».

В противоположные стороны устремилась подлинно-русская душа, обретая опосредствованный опыт: живой буквы – и непосредственный: умирающего духа.

С противоположных концов подступила подлинно-русская душа к оригинальности: смиренной твари.

Не-а-сущая игра воображения ознаменовала – Божие «сый». Сущее самосознание «абсолюта» разоблачило – свой грех.

Мышление и бытие неслиянно не слились в непродуманной тайне и истинной тьме. Культура и православие – в чистом слове и чистом безмолвии.

Правда, древнерусский «поэт» не довершил «само-небытийную» метафизику и покаянную культуру.

Ему хватало онтологического вдруг: Благодати.

Иных гарантий Спасения нету.

ОтДобра не искалидобра – в благочестиво-оригинальной бездне.

«Классически»-светская отсебятина – еще не «обожилась» – «интеллигентски»-светское просвещение – еще не снизошло. «Невегласные» чернила могли не увековечивать подлинную русскость ни в огне, ни в воде, ни под медные трубы – «других богов» (Исх 20-3).

Московский митрополит Платон (Левшин; 1737–1812) не принадлежал к привычно-«всеединому» сонму «классической» «первофилософичности», не сгорев – не утонув – не сделавшись знаменитым в ее «самобытном» котле.

Православный иерарх нашел в себе силы на антиномический синтез древнерусской души: буквалистского опыта бессмертия и – духовного опыта умирания. В противовес «а-вто»-р-ично-«онтологическим» интроспекциям создается действительно оригинальная метафизика: истинного само-не-бытия – сразу приобретающего непосредственный характер: «ада» – «рва» – «гроба» – «темноты» – «сени смертной» [22] – первородного русского самосознания. Антропоцентрическое естество заключается в культуроносной крепости не-а-сущей буквы. Изначальный грех самопроизвольно зажмуривается от своего ужасающего «света».

Какое может быть по-лож(ь) – ительное торжество – у восставшего в секуляризованном «гробу» – я-чества?!

Кант заболевает от своего трансцендентального откровения, но сохраняет честь сугубо тварного «самобытия» – с генезисом: улыбки – на его пожизненной маске.

Владыка Платон, напротив, и посмертно определяет душевную бездну в антиномической не-истине ноумена, который «есть горестнее. небытия» зверопоклонников на Страшном Суде (Мф 26–54, 55, 56; Откр 6-16, 14-9, 10, 11). [23] Эсхатологическая совесть не замедлила с феноменальным распятием апофатической личности в самопроизвольной «вещности» – «странного и безобразного вида, покрытого глубокой тьмой». [24]

З-с-ияющая н-есть! – как рационалистическому «воскресению» буквы, так и мистической «смерти» духа – на «внутреннем кресте»: [25] агонизирующей у-гроб-ы.

З-с-ияющая н-есть! – как экзотерическому «бытию», так и эзотерическому «небытию» – на вечно ветшающей бездне.

Духовное распятие – бессмертно в своем опыте умирания. Духовное распятие – обосновано в своей нулевой точке.

Потомок Адама Бого-Законно обречен на первородную «тьму» (Быт 1–2) – в себе. «…Самая смерть за казнь не ставится, но за опыт.» [26]

Так и только так грешник причащается к своей оригинальности.

Естественная метафизическая аналогия – дается лишь на почти невыносимое испытание: подлинную люб-о-пытку – у-гроб-ной плоти.

Трансцендентальные связки уже не разорвутся от феноменальной истины. Честное само-не-бытие – и ноуменально – не пе-ре-жить.

С органичной непосредственностью Московский иерарх разоблачил онтологическую претензию ветхого духа на «совершенно» конечное «закрепощение» Творца – в первой нощи творения.

Антиномические крайности двуединой тьмы – неслиянно слились – в не-а-сущем синтезе: культурно-исихастного покаяния.

Ни «вещь в себе», ни «смерть Бога» – никакая «потусторонняя» абстракция не смогла адекватно и – «безумно» (1 Кор 18–25) отразить – да, по-лосевски «солипсическую» [27]  бездну: вечно! – агонизирующего пере-живания – секуляризованного я.

Абсолютная пропасть противоречивых значений – вслепую: про-зрела – «всеединую» истину в конкретном «яко Боге» – антропоцентрической букве «свободника».

«Платоновские примеры антиномический «идей»: «яко Бог» = «не бог» = «не-бог» («не бог» + «бог»); «свободник» = «духовный колодник – с духовной свободой» (см.: Преосв. Платон. Т. 3. С. 224, 234.).

Естественно: «классическая» – аналогия воочию исчезла в «вещной» н-ести: субъектно-объектной свето-тьмы. Полож(ь) – ительное мышление неприкаянно обрушилось – камнем «бытия», достигнув феноменального дна. Нигилистический «ноумен» – «интеллигентски» – не вознесся.

Платону удалось – с конгениально-«безумной» логикой – взять древнерусскую «крепость» – благодаря последовательному оттеснению контрадикторных сторон – на «буквальный» край: не-истинного синтеза – православной «идеи». «Методически» [28] выдержанный антиномизм – привел к «несамопротиворечивой» [29] форме – не-классической определенности – дихотомического само-не-бытия.

Для имманентного понимания платоновских творений я дополняю православные «идеи», или лучше – термы (= оригинальные оксюмороны), митрополита – своими – з-с-иятельными: н-естью, не-а-сущим, у-гроб-ой и др.

Нельзя не подчеркнуть, что русский язык – сам по себе – изобилует подобной формой понятия, не-едино – вбирающей в себя – строго семиотическую (= дословно «мертвую») букву и – наивернейшую метафизическую реальность: вечно умирающего и – креационистского духа. Оригинальные оксюмороны просматриваются и в словах «пере-живание», «про-зрение», «вещность», «невыносимый», «отражать». Отметим и «бытие» – с сугубо динамической семантикой: «генезиса», «начала», «рождения», «происхождения» [30] – «становящегося» в себе как «не сущее». [31]

«Кто почерпает мысль изнутри себя, кто схватывает ее. в минуту ее рождения, уже облеченную в свойственный ей мысленный образ («ада» и т. д. – П.К.). тому легче найти в собственном языке. материальное слово, свойственное мысленному, в котором оно уже заключается. и из которого оно вдруг выходит во всей полноте своей.» [32] – в секуляризованном виде контрадикторной термичности – безумно-логическом условии поэтически богатой генезисности русского ума – на «последнем пределе» (Ф.М. Достоевский) [33] – именно оксюморонной о нт-ичности.

В противовес исключительно по-лож(ь) – ительной и – оборотнической «онтологизации»: у-гроб-ного начала ветхого я – Платон нашел конкретно-метафизический способ выражения доселе не выразимого опыта: древнерусского тлланта – на самой первой ступени его покаяния – на самой последней ступени его произвола.

Определилось буквально-анагогичное – не-истовое! – двуединство: оригинального «бытия-ничто» – при эсхатологическом «сочетании» совестливого самосуда, «которое произошло непреложно и неслиянно, и неизменно, и нераздельно, и неразлучно». [34] Без диалектического снятия в «неразрывном единстве» – «становления» (=«начала» = «жизни» = «духа»). [35] Без «меонического» «замирения» и «слияния» в «одной высшей истине» – «несуществующего». [36]

Ни Гегель, ни Н.М. Минский не смогли отказаться от онтологической «уловки» (=«представления» = «зрелища») – даже перед «конечными пределами Тотальности реального» (Ж. Батай), [37] преклонившись-таки перед «классически»-«просвещенным» кумиром: самоотверженной эссенции – «всесущей» буквы.

«Самобытных» мыслителей – «подчистую» – не хватало на безумно-антиномический синтез: эсхатологического и – «ипостасного» соединения [38] – их первородно-непосредственных бездн.

Кружило-вертело – «интеллигентски»-«светлые» головы – в разверзнувшейся н-ести: внутреннего креста. Умо-мрачило – от безысходной свободы – било – в клинически-посредственнейшем безумии – несло – на-буквалистски-проч(ь) – ных! – гвоздях.

Мука – и-с-конная мука – вз-г о -р е -нивала честную, подлинную самость, и потому воплощался – «не-бес-ен-но»! – идейно-категориальный «божок». Воистину – тайный: в я-зычной молчи. Воистину – бессмертный: с улыбкой в гробу..

Искомая объективация упрямых грешников – преиспо: л-д-ненно! – осуществляется.

Абсолютная интроспекция – на совесть! – рассыпается в прах.

Православный Платон не обожествлял своего падшего самоотвержения – не смирялся до конечного абсолюта: «певят». [39]

Но онтологическое самосознание с-вершенно не кающегося грешника «спасалось» лишь в «самобытнейшем» безысходе – успокаивалось лишь на психиатрическом одре, достигая диалектического снятия: с внутреннего креста – растворяясь – в адамовой улыбке: навек.

Сущее небытие (=«относительное ничто» = «меон») [40]  тоже предполагало ветхое «благо» эманационной возможности – вынести невыносимую совесть – из себя: на чистый и невинный свет: пустых и, ей-ей, всеединых страниц.

Вот почему покаянная н-есть – Бого-Законно – не терпела любых «классически»-секуляризованных непротиворечий = тотальностей. В тварные руки должен был попасть только откровенно у-гроб-ный приговор: вечно последнего самосуда. На исключительно термичном и – крестном – пределе: личного опыта – с его подлинно-антиномичной полисемантикой: люб-о-пыт-ки.

Одна православная логика удерживает – в себе – наше не-истовое самоотвержение – по образу и подобию распятого Христа. Одна православная логика обеспечивает – в себе – бессмертно-креационистское умирание: собственно человеческого разума.

Червяки всяческих непротиворечивых истин целенаправленно вопрошают-ся здесь: в отрицательно-положительной природе потомков Адама – и постоянно пере-живаются: в не-классической секулярности – покаянного ока совести.

Вверх-вниз-вправо-влево – про-з-р-евается – бездонное крещение, и н-есть от него к-рай-ностного «спасения» ни в «свете», ни в «тьме».

Изо дня в день – при каждом антропоцентричном произволе – органично возрождается первозданный талант – на распятие: не-вид-ан-ной свободы – самопожертвенного греха! Изо дня в день – при каждом мирском деянии – усугубляется з-с-иятельное откровение: сверх-естественного и – сверх-гуманного! – я: Аз – один на один – с Божиим Законом и – Благодатью.

Совесть уничижает-ся – до конкретно: да-буд(ь) – ничного – светопреставления. Совесть очищает-ся – до не-вин-ов-но: стр л -(ш) – стн о го – опыта.

Только в таком – почти нестерпимом – самоотвержении – только – в под ноль! – генезисной – у-гроб-е – возникает должный исток православного поступка – возникает зиждительная н-ощь исповеднического дерзновения.

Но будет ли «классически»-светский «интеллигент» ублажен «первоначальной чистотой» [41] духа – для «совершенного исполнения Евангения» [42] – в голгофно-! – обнадеживающей плоти?!

Буквально-анагогическое умирание: однозначных «истин» = «абсолютов» – не для «самобытно»: заклятых – «духов»: смерд-т(ь) – и.

Беспросветно: потрясающая – мистерия: пыт-ка безобразности! – не для «обезьяннических» [43] кружев: неприкаянности.

Русская идея всегда выставлялась напоказ – с завещательной! – здравостью мысли – при спасительной реальности: неба или – ев-гение-базаровского лопуха.

Посюсторонний же максимализм всегда склонялся к кроме-шным – до «мессианственности» – поискам «благ» – в за-гранично: беспредельных! – посылках – очередного «единого» «бытия»: ничто.

Лишь бы – куда подальше – от себя: бездонного – пре-испол-нить-ся – непосредственно и – мета-физически – своей – «а-вто»-р-ично-«позитивной» – без-Дарностью. Лишь бы – не лоб-в-лоб – со своей – и-с-конно-эсхатологизированной – оригинальностью.

Да, Провиденциально: внезапное – явление православной личности – не обуславливается – ни «горним», ни «дольним» – диалект-«снятием» с внутреннего креста. Первородно-произ-вольная свобода греха – не порабощается – даже святыми подражаниями Христу.

А за-граничное «воскресение» и – «смерть» Спасителя – и к-рай-ностно, и «тотально» – не пере-живут свою – у-доб-р-ен-но-! – синтезированную – абстрактность и – в конце концов – Бого-Законно – снизойдут в сущее: червячно-объективизированного – ничто (= nе€ant).

Н-есть – подлинно-русская н-есть – оставит за собой – последнее слово: логос – и з-с-иятельно! – оттеснит – вне себя – любой – оборотнический – мрак.

Россу – по-лож(ь) – ительно – не сбежать – от своей неистово-распятой натуры. Или же однозначный л-я-ад – упечет – его – в ад-екватном: котле – по при-у-меру – «совершенно» мертвого Христа – на Великую Пятницу.

Православное же самосознание – напротив – заключает исключительно зиждительный завет просто со стрл-(ш) – стным Богочеловеком, волей-неволей причащаясь к Его кенозису – без вс-я-костного секулярного обезболивания и – «с-пас»-сива!

Этот – сверх-естественно-гуманный – синергизм – полностью исключает смертоносное освобождение – от себя: постоянно и генезисно! – умирающего. Утвер-дыбливается – только голгофно: антропоцентричное! – самоотвержение – на все-не-мощном! – внутреннем кресте.

Личностная метафизика само-не-бытия – об о живается – в методично: м-учительнейшем! – откровении – сугубо тварного творчества.

Покаянный атеизм – «Или, Или! лама савахфани?» (Мф 27–46) – органично сводит – лишь с «классически»: бессовестного! – ума. Воистину – от всеединой катастрофы России. Воистину – от смертобожнических горизонтов.

«Интеллигентский» кумир: объективизированного – ничто – немедленно сокрушается – на по-бедную не-ви-даль: исторической н-ести.

«Все-единая» метафизическая аналогия – умопомрачительно – определяется – в термически-рационализированной конкретике.

«…Я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал 6-14). Любая – непротиворечиво-заклятая – идея и категория: сразу – не-а-суще и – по-русски! – обезумивает.

Всякий л-я-ад-но: ере-алис-тический – мир – растворяется – в навеки агонизированном вопле: «Свершилось!» (Иоанн 19–30). Да-буд(ь) – ничного – светопреставления – не предвосхитить.

Именно во славу православно: секулярного и – по-Апостольски-эпатажного! – креста – Платон (Левшин) – свято-юродственно! – отказывается вербализовать – однозначно-подлинный! – свет: Благодатно-церковного просвещения. Не-а-сущий синергизм грешника – Бого-Законно и – буквально! – обрекается на одни антиномические з-с-ияния совести.