Живая вода времени (сборник) Коллектив авторов

Я не знал, что думать и что ответить. Похоже, старая из ума выжила: не просьба, а прихоть – дурь, прямо скажем! Представить только: на кладбище – с баяном! И все же, глядя в ее серьезные глаза, я согласился:

– Будь, по-вашему: приду сыграю.

– Не обманешь?

– Постараюсь…

– Нет, ты пообещай.

– Обещаю, – сказал я серьезно. – Только вы, тетя Фрося, не торопитесь на тот свет.

Может, месяц минул, может, два с того памятного дня. За это время мы встречались еще несколько раз, но к разговору о ее похоронах не возвращались. Правда, я, завидя Хрузочку, постоянно вспоминал о ее необычной просьбе и думал: то ли пошутила старая, то ли серьезно на своих похоронах баян услышать вознамерилась.

Подоспел июнь. Только-только начался сенокос. Тепло, солнечно.

В это чудное время и прибралась Хрузочка.

«Не ко времени…» – сказал народ.

А смерть всегда не ко времени. Ей не прикажешь: она, непутевая, в подчинении ни у кого не ходит, даже советскую власть не признает.

Схоронили Хрузочку более чем скромно. Народу на кладбище пришло мало: соседи да мужики-пьяницы, нанятые на рытье могилки.

Памятуя о данном слове, я не находил себе места. С одной стороны, невелик грех – ну сыграю, руки не отвалятся, Бог простит, а с другой, увидит кто – на смех поднимут. Поколебался некоторое время и принял решение. Будь что будет.

Собираясь на вечернюю дойку, прихватил с собой баян. Выгрузил пустые молочные бидоны и сказал дояркам, что отлучусь ненадолго. Приехал на кладбище. Нашел свежую могилку Хрузочки, присел на лавочку у соседней могилы, задумался: «Что играть?» Она просила что-нибудь веселое. Что? Я помнил наизусть небольшую часть из сороковой симфонии Моцарта. Может, ее сыграть? Нет, надо что-то русское, понятное и родное, не обязательно веселое. Пожалуй, для данного случая грустная мелодия лучше подойдет.

Я положил руки на кнопки, тихонько растянул меха. Взял случайный аккорд, мелодия нашлась сама, и полилась – плавная, торжественная и грустная: «Ой, ты степь широкая, степь раздольная…»

Протяжная и проникновенная мелодия русской народной песни тревожными аккордами расплескалась среди кладбищенской тишины и, вырвавшись из тесноты сосен, оградок и крестов, взмыла в темноту бездонного неба и поплыла в вечность. Туда, куда совсем недавно ушла женщина с красивым русским именем Ефросиния.

Ольга Дьякова

Сосна передала тепло

Моей доверчивой ладони.

Смотрело узкое дупло

С другого дерева на склоне.

Сходились в небе облака,

Друг в друге быстро растворяясь,

Огонь несла судьбы рука,

Что никогда не притворялась.

Устал ветрило догонять

Недосягаемые дали,

Просела под ногами гать,

Завесы туч на землю пали.

Сосна, великая сосна,

Ты мачта корабля земного.

Зовет небесная волна

В глубь океана мирового.

Ночь ставит стертую печать.

Ты к отступлению готов.

За взгляды надо отвечать,

Но в черном цвете нет следов.

На взлете сна, на пике дня

Мы пальцы в пальцах не сплетем,

В слиянье мира и огня

В разлуки падая проем.

Пересекутся наши сны

Когда-нибудь, и улетят.

И даже в солнечные дни

Шаги не попадают в такт.

Моя любовь к тебе – тиха,

Сродни течению воды.

Я – задремавшая ольха,

Но вижу: в небе тают льды.

Храню кольцо холодных слов,

Коплю молчание дерев,

Так склоны сонных берегов

Таят следы озерных дев.

Мы любили запах снега,

Деревянные мосты,

Чтобы ехала телега,

Чтобы хлопали хлысты.

Шестигранные снежинки

Вырезали в Новый год,

И надкусывали льдинки,

Что примерзли у ворот.

На ходу садились в сани

В самый яростный мороз,

Ветер, гнавшийся за нами,

Выдувал полоски слез.

Зимы долгие вращались,

Уносились в никуда.

Только больше не пытались

Мы вернуться в холода.

Галина Вершинина

Тростинка на ветру

Есть женщины, живущие только в свое удовольствие. Ради собственного наслаждения они следят за модой, делают пластические операции, сидят на изнуряющих диетах, вшивают какие-то там золотые нити, что взятое по отдельности скрывает или замедляет старение организма. Вещь, может быть, и полезная, а в общем чушь какая-то. Да, мужчине при такой женщине находиться необязательно, если этого она сама не захочет. Она и так прельщена самодостатком своего сверхчувственного и счастливого существования. Не в угоду кому-либо. Лично для себя.

А смотришь на оную – и обманываешься. Как в случае с моей знакомой. Лицо гладкое, почти без морщин, та же легкая походка, а ей вот-вот исполнится шестьдесят. Но я-то знаю, какими неистовыми были ее прожитые лета! И то ли простота, то ли непосредственность, то ли наивность живут в ней все эти годы, старательно стирая с лица все отпечатки отрицательных эмоций? Идет она по жизни, гонимая обстоятельствами, без остатка отдавая свое сердце, сама, наверное, не понимая, зачем и кому. Зина, Зина… Как вечное приложение, как бесцветная тень, как схлынувшая с берега последняя волна. Подобных ей женщин, мне думается, живет по российским весям немало. Они есть, и каждая ощущает свое кроткое счастье по-своему, не подозревая, что могло бы оно быть другим.

Маленькая, худая и жилистая, со смуглой кожей, иссиня-черными волосами – такой я ее знала и помнила всегда. Крикливой она стала чуть позже, когда стала терять слух. Ушного аппарата она долго не признавала. «Зачем деньги тратить? Мне не на собраниях выступа-ать, – отбивалась она. – Знаешь, как нынче все дорого стои-ит…» – «Так Пашка пусть тебе купит», – убеждала я ее, надрывая свои голосовые связки. «Купи-ит, – возражала она мне. – Будто не знаешь, скупой совсем».

Павел – ее муж, вернее, сожитель по жизни, был сущим паразитом. Он ловко пристроился к Зине лет так двадцать назад. Одно время он заведовал мастерскими и пил беспробудно. Его родители были староверами и презирали блудного сына за пристрастие к горькой. Ночевать Пашке приходилось когда как придется: то у лужи солярки в гараже, то на промасленном ватнике, брошенном на лежак в каптерке. Высокий, худой и неухоженный, он как клещ прицепился к работящей бабе, вошел прямиком в ее избу и стал хозяином положения. И чего Зина в нем нашла-углядела? Правда, пить он через какое-то время бросил, как отрезал. Но полярно изменился: стал прижимистым, жадным. За глаза его так и называли – скупердяй. Для начала он занялся укреплением немудреного хозяйства Зины, естественно, не без ее участия: они вместе расширили сараи, очертили заборами огороды, выстроили баню и завели скотину. Это бы и хорошо, но почти всю работу по хозяйству безропотно выполняла Зина. Она полностью подчинилась его воле, и теперь сама, охваченная жаждой наживы, хваталась за любую работу. Не признавала усталости, не знала выходных. Темными ночами вдвоем, крадучись, волокли с колхозной лесопилки дрова, с поля тащили тюки сена, с фермы – мешки с фуражом. Кроме забот, других удовольствий в их жизни не было, как, впрочем, и житейских радостей. Разве что крохотный черно-белый телевизор «Кварц».

«Не потопаешь – не полопаешь», – любил говаривать Павел, и Зина разрывалась между фермой и огородом, сенокосом и стряпней, свиньями и сельпо. Все это она проделывала быстро, с каким-то непонятным удовольствием. Словно что-то подгоняло ее на каждом шагу. По бегущему силуэту все узнавали Зину издали. Летом – в ситцевой косынке и сандалиях на босу ногу, зимой – в стеганой фуфайке и полушалке. Про весну да осень и сказать страшно. Все вещи были настолько заношены, что не имели определенного цвета и формы. (Привозимые мною вышедшие из моды блузки и платья она сразу прятала в большой кованый сундук, набитый доверху разным тряпьем. «Сгниет ведь, носи, жалеешь-то зачем? Ходишь, как пугало», – стыдила я ее. Зина обижалась, но пересыпала вещи порошком от моли). Так и носилась, как молния. Растопив печку и заставив ее чугунами с картошкой, бежала на ферму. Раздав корма телятам, бежала обратно. Закрывала угомонившуюся печь и летела к колонке за водой. Стирала мазутные Пашкины штаны и, прогнувшись под тяжестью коромысла, бежала на речку полоскать. Запрягала лошадь и везла на мельницу мешки с зерном. Лезла на сарай и теребила для заждавшейся скотины солому и сено.

Как-то в спешке она упала с сарая. Пашки дома не оказалось, и она пролежала под навесом без сознания не один час. Два месяца провела в больнице и все переживала, как же там ее Пашунчик справляется с хозяйством один. Павлу в то время, точно, досталось. Не привыкший к такой нагрузке, он что есть мочи чертыхался, упрекая в нерасторопности жинку, и соседи, посмеиваясь, долго судачили о жадности старовера и его домработницы.

Потом Зина показывала мне оставшийся след от операции на голове. Было жутко смотреть, как она, раздвигая неровно остриженные волосы, тыкала пальцем в темечко и говорила: «Вот смотри-и, видишь ямку? Да не бо-ойся, вот, потро-огай, мягко как. Голова-то теперь боли-ит». Зина расстраивалась, что не может бегать как прежде и перелопачивать за день кучу дел. Да и часть пенсии стала уходить на лекарства. У Пашки денег она просить не смела. Свои пенсионные Павел держал отдельно. Куда тратил – отчета не давал. А что оставалось – складывал на сберкнижку. У Зины тоже был свой, хотя и мизерный, счет. «Куда деньги-то копите? – подначивала я ее. – Купи слуховой аппарат, да никому не рассказывай. Придешь в магазин и будешь подслушивать, что о вас люди говорят». Зина в ответ только хохотала. Около года ее мучили головные боли. Но болеть ей было некогда, и она опять бежала, мчалась, летела.

Больше всего на свете Зина любила смотреть сериалы. Торопливо управлялась с хозяйством, чтобы обязательно успеть к началу фильма. Усаживалась впритык к телевизору и включала на полную громкость звук. Прислонившись ухом к экрану, она сопереживала героям и одновременно ужинала: жевала сушки с молоком. Кино Зина любила всегда. Пока не появился в ее жизни Пашунчик, она не пропускала ни одного сеанса в клубе. Помню, и меня она не раз брала с собой на вечерние сеансы. Бывало, киномеханик выставлял ультиматум присутствию ребенка в зале. Но Зина отстаивала мое право находиться рядом с ней и оплачивала еще один взрослый билет стоимостью в 20 копеек, а то и все 40, если фильм шел двухсерийный. Это право было мною заработано.

Да, тут-то пришла пора сказать о ее привязанности ко мне. Зина влюбилась! Собственно, с этого и надо было, наверное, начинать свой рассказ о Зине, но именно сейчас я думаю о том, что это событие было началом обстоятельств, под которые она подстраивалась потом всю жизнь. Она как бы плыла по течению, не сопротивляясь. Как пушинка, поднятая легким ветром, кружила в пространстве, и ничто не могло остановить это бессмысленное кружение. Как тростинка на ветру, отдавалась малейшей силе дуновения.

Ей было тогда около тридцати лет, и несмотря на изнуряющую работу, она была стройной и ловкой. Ее сразу же приглядел один приезжий строитель, и Зина откликнулась. Теперь она летала на крыльях любви. Водопровод запустили, ее любимый Виталька уехал. Примерно через месяц Зина получила долгожданную весточку. Малограмотная, разобраться в неразборчивом почерке кавалера она пришла почему-то ко мне. Краснея, я впервые читала письмо про любовь. Я училась тогда в четвертом классе, и мне было доверено такое!.. Между нами возникла привязанность, которую скрепляла любовная тайна.

Сейчас с улыбкой вспоминаю, как писала Виталию письма от имени Зины. Стоит только представить трогательную картину: десятилетняя девочка старательно выводит строчки, проникнутые пылкой любовью к взрослому мужчине. Все сочиненное затем зачитывается вслух Зине. Та заливается слезами умиления. Как сейчас помню, обычно письмо начиналось так: «Добрый день, а может, вечер. Не могу об этом знать. Это дело почтальона, как сумеет передать..» Или: «Добрый день, а может, утро, не могу об этом знать…» и т. д. Заканчивалось письмо тоже рифмованными строчками, на которые была способна моя детская фантазия: «Жду ответа, как соловей лета»; «Жду, люблю, целую. Не найди другую»; «Жду привета, как солнечного света» и т. д., примерно в том же духе. Переписка продолжалась полгода. За это время у Зины округлился живот, тогда я еще не понимала ее грехопадения. В одном из писем Виталий обещал приехать. Зина стала суетиться, сшила новые занавески на окна, заправила белоснежным шитьем железную кровать.

С приездом ухажера Зины я перестала бывать в ее доме. С ней мы виделись редко. Только слухи о том, что «Зинка беременна и ее приезжий муж нигде не работает, сладко ест и сладко спит…», вызывали у меня жгучую к нему ненависть. Набравшись смелости, в отсутствие Зины, я пришла и назвала его лентяем и обжорой. Он только ухмыльнулся. Зина до самых родов продолжала работать и прислуживать своему любимому. Роды проходили очень тяжело. Зина чудом осталась жива, а родившуюся с врожденной водянкой дочь сразу же сдали в детдом. Пока Зина лежала в больнице, Виталий широко кутил, гулял напропалую и под конец смылся. В общем, оказался обычным подлецом. На том счастье влюбленной Зины закончилось. Но, недолго погоревав о своей несчастной любви, она снова пришла ко мне. Теперь я писала письма в детский приют, где находилась дочка Зины. Зина всем сердцем пожелала забрать ребенка и посвятить свою жизнь только ему. Но это было невозможно. Могла ли Зина справиться с этой ношей, если врачи знали, что смерть неизбежна?! Голова ребенка увеличивалась, и через три года девочка умерла.

А потом в ее жизни оказался уже упомянутый выше Пашка-завгар. И что Зина в нем нашла-углядела? Ни улыбки на лице, ни доброго слова. Эксплуатировал ее, погонял и даже лишил единственной радости материнства, отказавшись заводить детей как лишнюю обузу. Да, прошлым летом он купил ей все-таки слуховой аппарат, подержанный, с рук, по дешевке. А иначе она не всегда понимала, чего он требовал. Зина бережет слухач пуще зеницы ока и использует его только в случае важных распоряжений мужа или когда смотрит свои любимые сериалы. Теперь она знает каждого героя в лицо и различает их по голосам, хотя и сидит на приличном расстоянии от телевизора.

Она и в нынешнее лето была все такой же шустрой и прыткой, как в молодости. (Или, точнее, в годы моего детства?) Невысокая, худая и жилистая, она бежала в магазин, узнав, что там недавно завезли новый товар. Ей надо было спешить. Приближался вечер, а баня еще не протоплена, грядки не политы, ужин не приготовлен. Через несколько минут она уже неслась обратно к дому, закинув за плечо авоську, набитую мылом и лампочками, солью и хлебом, любимой карамелью Пашунчика.

Гонимая неведомой силой, она снова спешила, оставляя на припорошенной пылью тропинке чуть заметные следы сандалет. Подхваченная инерцией бега, на них плавно оседала коричневая пыль, и следа будто не бывало.

А что было-то?..

Валерий Иванов-Таганский

Голливудская наколка

1

Встретились они в Юрмале, неподалеку от станции Дубулты. Не видел Кондырев Зиновия лет двадцать, если не больше. Зиновий Зинич, по кличке «пушкинист», сразу показал бордовый неровный шов на груди: операция на сердце или по-научному – шунтирование. Недолго поговорив, старые друзья решили поехать в Булдури, где прошло детство и юность. В маршрутном такси Зиновию стало плохо. Лоб быстро покрылся влажной сероватой пленкой. Зиновий волновался, говорил громко и торопливо, не обращая внимания на попутчиков. Пахло от него спиртным. Причем, такой запах бывает, когда пьют на ходу, без закуски и не в охотку. Позже он признался, что «наступил на пробку» для храбрости.

– Ведь столько времени прошло! Каким ты стал – сразу не поймешь, – добродушно извинялся он знакомым с детства голосом – теноровым и беспечным.

В молодости он и впрямь жил беспечно, надежно запрятанный за широкую спину вездесущей мамы, деятельного и хорошего врача, которая, как наседка, уберегала его с братьями после давней, скоропалительной смерти мужа.

Маршрутка гнала вперед, пассажиров не убавлялось. Вскоре с лица Зиновия потекло, но он этого не замечал, а продолжал, неугомонно вспоминать общее с Кондыревым прошлое. Рассказывая, он теребил в руках плотный нейлоновый пакет, в котором, как потом выяснилось, была початая бутылка водки, недопитая с ночи, после грибной прогулки с соседом.

От Дубулты до Булдури – рукой подать и вот они у цели. Вышли на воздух. Зиновий судорожно вытер комочком мятого платка посеревшее лицо и глубоко задышал. Маршрутка поперхнулась, хлопнула газами и исчезла.

– Вот мы и здесь, в альма-матер, доложу я тебе чистосердечно. По дороге ты изволил заметить про памятник Сталину, старина? Так вот, тут, на этом самом месте он и был, – указал он большой, опухшей рукой в сторону зеленой поляны рядом со станцией. – Здесь «усатый» стоял, царство ему небесное. Хоть и дьявол был, а до сих пор уважаю! Не каждому дано так в голове застрять. Ведь мальчишками были, чего кажется, а вспомнишь – и вновь страшно. Владыка!

Он подошел к небольшому окну магазина, где с присущей еще с давних лет обходительностью купил для Кондырева сигарет. А потом на каком-то воробьином языке с прибаутками и представлениями Кондырева, как заморского гостя, договорился с продавщицей, что зайдет к ней через час домой за «добавкой».

Еще в Дубулты, при встрече, Кондырев спросил его о Дзинтре, единственной девчонке, которую он помнил из той, доинститутской или, как он называл, «латышской» поры его жизни. Вспомнил Кондырев об этой девушке так, невзначай, но Зиновий загорелся, предложил поискать.

– Авось где-нибудь в толпе мелькнет, – фантазировал он, – а вдруг и на пляже увидим.

Отец Кондырева был военным. Забросило его в Латвию волею послефронтовых судеб по приказу маршала Баграмяна, у которого комполка Кондырев в составе Прибалтийского фронта был на хорошем счету. Забросило, как оказалось, навсегда. Здесь, в Латвии, и остался на веки вечные забайкальский казак – Александр Павлович Кондырев.

После войны определение «зона влияния» было особенно входу, поэтому и застряло в памяти подрастающего Кондырева, как большая заноза. Постепенно термин прижился и стал частью послевоенной биографии целого поколения.

2

Впрочем, «зона» оказалась для всех, с той только разницей, по какую сторону ты.

Позже, уже в наше время, вся эта «зона» аукнется и прорастет в Прибалтике невыносимым чертополохом, а политические проходимцы договорятся до того, что Латвия все советские годы находилась в оккупации. Первое время Кондырев злился, что не могут наши политики дать сдачи зарвавшимся латышским переметчикам, а потом привык, видя, как сдают российские «новоделы» всех, с кем когда-то дружили.

– Ну, вот и пришли, – возвестил Зиновий.

Перед ними была улица, точнее проспект, где Кондырев когда-то жил с родителями.

– Вот они, в общих чертах, контуры детства, пути-дорожки, так сказать, – велеречиво провозгласил старый друг, оглядываясь по сторонам.

Кондырев осторожно, словно на ощупь, шел следом и ничего не узнавал. Он смотрел по сторонам и недоумевал. Какая-то другая жизнь наступила на его далекую, а теперь и вовсе потускневшую юность.

– Что это за чудо такое? Куда сгинуло все, что мне нравилось? И так быстро, словно по – щучьему велению, – думал он, непрестанно оглядываясь.

Действительно, на его детскую, выцветшую киноленту, наехала какая-то «голливудская наколка», некий сине-красно-фиолетовый наплыв из невероятных, как на конкурс выставленных, особняков, похожих на пирамидальных буйволов, наперегонки гарцующих по старой, но уже незнакомой улице.

Между тем Зиновий все подробно комментировал, называл имена новых владельцев, как и на чем «выскочили» создатели этой «новой», взятой на прокат с чужой кинополки, цивилизации. Видно было, как звериная хватка новых хозяев безжалостно задавила не устоявшее и теперь кричащее старостью и ветхостью всесоюзное прошлое. Закрылись когда-то известные санатории, исчезли парки, кинотеатры и даже велотреки. Даже общественные туалеты, заваленные пластмассовыми отходами, черными от грязи бумажными катышами и ржавым ломом, теперь были не нужны. Отправляли нужду по углам, в дюнах или за деньги в чьих-то подъездах. Горько и зло, с матерными вкраплениями старый дружок, словно кладбищенский гид, живописал о конце старого порядка и о нахальной поступи нового.

– А вот и искомое местечко! – радостно затянул он, указывая в сторону громадного дома с телекамерами. Дом был со множеством окон, во дворе журчал позолоченный фонтан и, казалось, еще секунда и вынырнут белые лебеди.

– Вот здесь, на этой территории, студиоз мой ненаглядный, ты наливал мышцы вперемешку с интеллектом. Фраернули нас отсюда, а вот это оставили, – кивнул он в сторону.

И вдруг, на соседнем пустыре, Кондырев узнал почерневшую от времени старую березу, на которой много лет назад был прилажен скворечник. Материал, из которого его тогда смастерили, был добротным, из «железного» дерева карагача, и закрепили, будто на века. Жив был скворечник. Перелетный, похожий на стертую пемзу воробей на секунду, транзитом, приземлился на крышу скворечника, радостно их поприветствовал, а потом, отсалютовав сброшенной какашкой, полетел дальше к своим птичьим радостям. Впереди, за забором таинственного и безмолвного поместья, неожиданно появилась громадная черная собака. Она злобно, прицельно лаяла, и, казалось, прогоняла их. Зиновий показал на телекамеры.

– Заметили! Долго стоим на виду. Предлагают удалиться. А это, – он указал на оскаленную пасть разъяренного ризеншнауцера, – их «парламентер», дает первое предупреждение. Пошли, пока охрана не появилась. Видишь, никто не любит, когда долго стоят над грешной душой, – таинственно, чтобы его не подслушали, заметил Зиновий. Они быстро отошли в сторону.

– Кстати, аусвайс у тебя с собой?

3

– Паспорт, что ли? – поинтересовался Кондырев, – с собой.

– Не удивляйся. Это я так, на всякий случай спросил. У нас ведь тут экзамен по латышскому ввели. Язык-то я знаю. Мне присвоили вторую ступень. Спасибо министру Хирши и всем другим титулярам от бывшего пушкиниста Зиновия. Мог бы и выше подняться, но экзамена боюсь. Мотор-то ведь не тот. – Он прочитал на латышском языке Яна Райниса и добавил: – Хороший был поэт, с детства люблю.

Потом он стал читать Пушкина. Читал долго и вдохновенно, на фоне шумевшего вдалеке моря. Особенно прозвучали «Бесы». Строчку: «Сбились мы. Что делать нам!» – он выкрикнул, словно ища спасения.

Вдруг неподалеку мужской голос окликнул собаку.

– Зевс! На место!

– Слышал? – остановился Зиновий. – У них, как в Греции, все есть, даже свой Зевс в ошейнике. Он перевел дух, и друзья двинулись дальше.

В стык с поместьем, которое охранял ризеншнауцер Зевс, словно бастион Раевского, доживал одноэтажный зеленый барак с полупустым участком.

– Этот уже куплен, видишь – окна, как слепые, – решительно сообщил Зиновий.

– А люди где? – спросил Кондырев.

– Люди стали уходить, – философски заметил он. – Раньше тянули, мечтали до пенсии дожить, а сейчас живут, как колуном отрубили: ни за квартиру не заплатить, ни купить ничего не могут. Вот и стали один за другим помирать. А твоя Дзинтра, между прочим, где-то здесь междуножьем прорастала, – захохотал он и указал на соседнее место, где теперь возвышался белый двухэтажный дом, обнесенный массивным белым забором.

– А может там? – махнул он в другую сторону. – Да не все ли равно – нет ее. Затерялась в массовке – статистка! Они свернули на тропу, манившую своим золотисто-желтым течением. Иногда дорожка топорщилась угловатыми, как ключицы, полироваными корнями и щербилась выцветшими осколками хвои и иссохшей травой. Затем они шагнули вглубь леса, вышли уже на другую тропу, пошире, приспособленную для прогулок отдыхающих. Она была неухоженной, заросшей, как небритость на лице покойного. Шли и молчали: ни встречного, ни поперечного, лес словно вымер. То и дело встречались старые разрушенные постройки, ограды, зарытые в песок столбы, покрытые зеленой плесенью. Незаметно они подошли к ресторану «Юрас Перле», что в переводе «Морская жемчужина». У Кондырева буквально ноги подкосились. Ресторана практически не было, остался развалины – черно-белый остов. Крушение когда-то жемчужины Рижского взморья было невыносимо для него. Он отчетливо помнил этот европейский уголок, сделанный с размахом и вкусом, еще с 60-х годов. В памяти всплывали подробности: надменность и ухоженность администрации, изысканность официантов, хорошая кухня, разнообразные напитки и блестящее варьете, где пели в разное время Салли Ландау и, конечно же, блистательная Лайма Вайкуле. Словно выброшенный из воды «Титаник», со сгоревшим остовом и черными всполохами из окон, взирала сейчас на людей сокрушенная жемчужина. И крушение было очевидным, запротоколированным, с черной печатью и без адреса, просто так: «До востребования». Вот здесь, старина, я восемнадцать лет, как один день отслужил, – с чувством воскликнул Зиновий. Он достал початую бутылку водки, заготовленные для «процедуры» пластмассовые стаканчики и вопросительно взглянул на Кондырева. Кондырев отрицательно махнул головой. Тогда Зиновий, опершись на толстый бетонный парапет, перекрывающий дорогу к морю, с изысканным мастерством налил себе водки из завернутой в газету бутылки. Крохотный, как горошина, помидор, внезапно появился на его большой ладони. Из-под густых бровей он метнул взгляд на то, что когда-то было рестораном, глубоко вздохнул, хотел что-то сказать, но не получилось. Только глаза налились тоской и болью. Выпив, он не закусил, а, поглаживая рукой похожий на мячик для пинг-понга красный овал помидора, наконец, заговорил.

– Барменом я здесь был. Восемнадцать годков – ни дать не взять! Кто только перед глазами ни прошел. Какие крутые здесь совдепы тусовались! Деньги, как душ Шарко, шумели. Ну, правда, и работали. – Глаза Зиновия загорелись, он выпрямился, и по еле уловимому развороту Кондырев неожиданно заметил намек на что-то прежнее, артистичное и до сих пор незабытое.

– Здесь же и сломали меня, – тяжело вздохнул Зиновий.

Он потянул к колену штанину и показал длинный шов на ноге, ставший спасительной дорожкой к его сердцу. Зиновий опять изящно плеснул из-под газеты водки, и, выпив, принялся теперь уже подбрасывать маленький помидор.

– Пришел как-то с утра один чувачок. Харрис его звали. Я его знал. В свое время «нагрел руки» на чем-то, ну, и упырем стал. Ни дать, ни взять – хозяин жизни. Подай ему виски – пятьдесят граммов. Я налил. «Нет, – говорит, – давай уж лучше сто!» Потом вдруг передумал, бальзам попросил. Я вылил виски, налил бальзама. Он смеется, доволен, видя, как я завожусь. Бальзам налил – не пьет. И так меня вдруг повело, что до сих пор понять не могу. «Ах, ты, – думаю, – фраер, ну погоди!»

А сам еле сдерживаю себя, буквально меня трясет. Ведь понимаю, что он провоцирует меня, а взять себя в руки не могу.

– Ты, может, сейчас прикинешься и шампанского захочешь? – медленно так говорю ему.

– А что, может быть, и захочу, – оскалился этот гад. – Твое дело лакейское! Я плачу, что хочу, то и заказываю.

– Что я ему, илот какой-нибудь?! Ведь и я здесь родился и потом – не бедуин! Оба здесь росли, землю одну топтали. Одни и те же бабы к «хозяину» в штаны лазили. А тут, поди ж, помет я для него стал. Лакей! – И тут врезал я ему, да так, знаешь, от души, с оттяжкой! Как бильярдный шар он в угол «свояком» врезался. Потом, вижу – встал, отряхнулся и зашипел мне:

– Ну, морда ты этакая, я тебе устрою! Поймешь, наконец, кто здесь теперь хозяин.

И – устроил! – Зиновий помолчал, хотел было закусить помидором, да не стал. Задумался ненадолго, опять на глаза влага набежала, да челюсти сжались мертвой хваткой. – А потом серийный фильм начался, вроде «Места встречи изменить нельзя». Каждый день он с приятелями стал появляться – пасти меня. Издалека вижу, вооружены они, прицелы блестят. В первый день я тесак взял на кухне. Кое-как дошел до дома. От Майори до моего дома ровно три тысячи шагов. Пришел, сердце вываливается: «скорую» моя Валя вызвала.

На второй день снова они появились, но я уже на работу «парабеллум» захватил и газовый баллончик для нахальных ресниц. Возвращаюсь вечером домой, выстрелы слышу за спиной. И опять у меня сердце – хвать! И снова – «скорую». А на третий день, они в бинокль весь день на меня на работе глазели. Вышел в Майори из электрички, прошел своих тысячу пятьсот шагов и, чувствую – не могу. Кол посередине груди. Лечь, думаю, что ли? Решат, что пьяный. Я ведь тогда в мундире ходил, при бабочке – не этому чета, – Зиновий скользнул потной рукой по рубахе. – Потащился, держась за заборы, домой. А в затылок мне окуляры целятся: то ли бить будут, то ли стрелять. Коли один-два – нестрашно! А то ведь человек пять по следу идут. Весь расчет – на количество. Дошел до дома – кричу Вале: «Быстрей «скорую», подыхаю.» И шарах – с ног долой! Увезли! Как утопающего за шиворот вытащили. С тех пор – инвалид второй группы. Сорок пять лат на все про все. Меня починили, четыре артерии новых проложили, а дом мой, – он грустно посмотрел на сгоревший ресторан, – видно не оклемается. Так видно и будет черными подтеками глазеть на пустой пляж. В жизни хорошее не запоминаешь, а плохое – бери топор – не вырубишь. Фантастический реализм, дружище, – экономика на якоре, лат дороже доллара, жизнь взаймы. Понастроили всякой чепухи, думают – Беверли Хиллз тут, а о моей русалке забыли. Некому даже грязь стереть. – Они подошли к стене здания, и Зиновий, подобрав клочок газеты, стал оттирать чью-то похабень у проема.

– Видишь, русалка моя, не получается. Грязь и дикость под кожу тебе влезли, словно наколка.

Помидор неожиданно выпал у него из руки и покатился вниз по тропинке. Катился он далеко, к морю. Какой-то толстый дядя, пробегая, наступил на него, и, на ходу отряхивая ногу, побежал дальше.

Море было спокойным. Только вдалеке, почти на горизонте, чернел какой-то предмет – то ли бак, то ли рубка сказочной субмарины.

Об авторах

Аверьянов Евгений Иванович

Живет и работает в Москве. Поэт, писатель, публицист. Секретарь Московской областной организации Союза писателей России, член Союза журналистов России. Лауреат Всероссийской литературной премий имени Николая Рубцова, Ярослава Смелякова. Автор книг стихов «Патруль жизни», «Под прицелом», «Меня раскаянье не мучит».

Публиковался в газетах «Литературная Московия», «Московский литератор», «Метро», сборниках «Поэзия», «Проза», «Красная Пресня» и ряде других изданий.

Анненков Арсений Игоревич

Член Союза писателей России, кандидат филологических наук. Работает в Департаменте по информационной политике ОАО «Газпром».

Публиковался в газетах «Московский комсомолец», «Известия», журнале «Смена», альманахе «Поэзия» (США). Дипломант литературного конкурса «Факел» – 2003».

Белых Ирина Анатольевна

Член Союза писателей России.

Публиковалась в журналах «Поэзия», «Наша Пресня», в антологии «Золотая строка Московии», газетах «Московский литератор», «Московия литературная», в литературно-художественном альманахе «Цветы большого города». Автор книг «Подружка» и «Изумрудный ангел».

Дипломант литературного конкурса «Золотое перо Московии», награждена Золотой Есенинской медалью.

Балабанова Надежда Георгиевна

Родилась в Москве в 1949 году. Окончила факультет русского языка и литературы Московского государственного педагогического института им. В.И. Ленина. Член Союза писателей России, советник генерального директора Фонда «Наследие митрополита Питирима». В стихах звучит исповедь души беззаветно любящей женщины.

Печаталась в журнале «Фактор», литературно-художественном журнале «Поэзия», участник сборника «Антология одного стихотворения». Она – автор книг «Искупление», «Звездный вальс», «Одинокая планета», вышедших в издательстве «Газоил пресс» и книги «Сезон разбуженных надежд». Постоянный автор литературно-художественного альманаха «Литературный факел». Награждена Золотой Есенинской медалью.

Босняцкий Георгий Петрович

Родился в довоенном Киеве. Служил на кораблях Тихоокеанского флота. Окончил Московский нефтяной институт. Кандидат технических наук, лауреат премии правительства РФ, Почетный работник газовой промышленности. Печатался в журналах «Фактор», «Поэзия», в альманахе «Литературный факел». Вышли сборники его стихов – «Страсти по осени» и «До. Там. После». Член Союза писателей России.

Бояринов Владимир Георгиевич

Родился в 1948 году на Алтае. Отец – из местных староверов, мать – из семьи переселенцев по Столыпинской реформе. Среднюю школу окончил в селе Ново-Покровка под Семипалатинском. Диплом в Литературном институте имени А. М. Горького защитил по первой книге – «Росстани». Автор поэтических книг «Веселая сила», «Уже за холмами», «Родня» и других.

Заместитель Председателя Исполкома Международного сообщества писательских союзов (МСПС). Первый Заместитель Председателя Правления Московской городской организации Союза писателей России. Секретарь Правления Союза писателей России. Член Международной Федерации журналистов. В. Бояринов также является членом редколлегии журнала «Московский писатель», общественных редсоветов газет «Литературная Москва», «Московский литератор», «Московия литературная», он – академик Академии проблем качества.

В. Бояринов награжден медалями Александра Невского, «За укрепление боевого содружества», памятным знаком «Защитник Отечества» Общероссийского общественного движения «Россия Православная»; является лауреатом премий имени Константина Симонова, Николая Гумилева.

Заслуженный работник культуры РФ.

Булгакова Татьяна Анатольевна

Родилась в городе Мариуполе Донецкой области в 1977 году. Окончила Уральскую государственную академию, работала специалистом управления по связям с общественностью ООО «Газпром добыча Ямбург». Лауреат литературной премии «Факел – 2006». Опубликованный в сборнике рассказ – ее литературный дебют.

Вершинина Галина Федоровна

Уроженка Кировской области, окончила Тюменский институт культуры и искусств, работала на Крайнем Севере тележурналистом. Автор книги «Тростинка на ветру». Сейчас – специалист службы общественных связей Уренгойгазпрома, специальный корреспондент газеты «Газ Уренгоя».

Лауреат конкурса «Литературный факел».

Голубничий Иван Юрьевич

Родился в 1966 году в Москве. Поэт, прозаик, литературный критик, публицист. Работает в Московской городской организации Союза писателей России. С 2000 года – главный редактор газеты «Московский Литератор». Секретарь Правления Союза писателей России. Секретарь Исполкома Международного Сообщества писательских Союзов (МСПС). Член Союза журналистов России. Член Международной Федерации журналистов. Действительный член Петровской Академии наук и искусств. Шеф-редактор журнала «Российский колокол».

Ему присвоены звания Заслуженный работник культуры Российской Федерации и Заслуженный работник культуры Чеченской Республики.

Иван Юрьевич – автор трех сборников стихотворений, четырех книг публицистики. Он много выступает в российской периодической печати, известен как переводчик на русский язык поэзии славянских народов. Участник Международных литературных фестивалей в Румынии, Сербии, Македонии, Болгарии, Иране.

Гусев Владимир Иванович

Родился в 1937 году в Воронеже. Поэт, писатель, публицист. Окончил филологический факультет Воронежского университета и аспирантуру Московского университета. Работал в областной газете «Молодой коммунар», преподавал в Воронежском университете. С 1970 года работает в Литинституте. Заведующий кафедрой теории и литературной критики. Возглавляет журнал «Московский вестник», является председателем правления Московской городской организации Союза писателей России.

Произведения Гусева переводились на английский, французский, испанский, венгерский, чешский, польский, вьетнамский, эстонский, лезгинский и другие языки. Член правления и секретарь СП России. Избирался депутатом райсовета.

Как председатель редсовета он участвует в выпуске газеты «Московский литератор», а также входит в состав редсоветов журнала «Роман-газета ХХ1 век» и газеты «Литературная Москва», редколлегий журналов «Поэзия», «Московский писатель», общественного совета газеты «Московия литературная». В.И. Гусев награжден орденом «Знак Почета», медалью «За укрепление боевого содружества», знаком «Заслуженный работник Высшей школы», Орденом Почета и другими государственными наградами. Лауреат Премий Правительства Москвы (2001 г.), имени Шолохова, Ломоносова, Тютчева, Суворова и др. Он – член Экспертного Совета Высшей аттестационной комиссии по разделу «Искусствознание и филология». Автор порядка 1500 публикаций, из них около 20 учебно-методических пособий и более 300 научных работ.

Дорофеев Владлен Эдуардович

Родился в 1960 году в городе Ельце. Юность провел в Орле. Живет и работает в Москве. Прозаик, публицист, историк. Работал в редакциях московских газет и журналов. Руководитель информационно-аналитической службы Межрегиональной профсоюзной организации ОАО «Газпром».

Печатался в журналах «Юность», «Москва», «Форум», «Проза». Автор книг «Тайны и были дворца на Яузе», «Лекарство от одиночества», сборника рассказов «Чеченские зарубки», публицистических статей в центральной прессе.

Член Союза писателей России и Союза журналистов России. Лауреат литературных премий имени Андрея Платонова, имени Михаила Пришвина, а также премий «Литературный Факел», «Золотое перо Московии». Учредитель журнала «Истории русской провинции», член попечительского совета журнала «Поэзия», член Правления Московской областной организации Союза писателей России, председатель Правления НП «Творческое объединение литераторов газовой промышленности».

Дьякова Ольга Владимировна

Родилась в Москве. Окончила Тимирязевскую академию, Высшие литературные курсы. Ее стихи печатались в журналах «Наш современник», «Москва», «Юность», «Молодая гвардия», «Литературная учеба», «Роман-журнал ХХ1 век», «Поэзия», «Донбасс», «Подъем», «Вертикаль», «Дон», «Всерусский собор», «Московский вестник», «Балтика» и др. Она – лауреат премий журналов «Москва» и «Литературная учеба» за 2003 год, альманаха «Московский Парнас» за 2004 год, премии Козьмы Пруткова в жанре сатиры за 2005 год, премии конкурса «Золотое перо Московии» I степени. Дипломант Российской Горьковской премии за 2005 год, Лауреат Всероссийской премии имени Николая Рубцова за 2006 год.

Член Союза писателей России. Автор двенадцати книг.

Есина Елена Владимировна

Родилась в Москве. Окончила высшие литературные курсы Литературного института имени М. Горького. Член Союза писателей России.

Награждена Золотой Есенинской медалью за верность традициям русской культуры и литературы, дипломом I степени «Золотое перо Московии», Лауреат премии Козьмы Пруткова в жанре сатиры и юмора.

Замшев Максим Адольфович

Родился в Москве в 1972 году. Окончил музыкальное училище имени Гнесиных и Литературный институт имени А.М. Горького. В 1999 году вышла первая книга его стихотворений «Ностальгия по настоящему». В последующие годы выходят сборники «Стихотворения», «Время на ладони», «Любовь дается людям свыше». Книга «Кровавые карнавалы» издана в Париже. В 2007 году в издательстве «АКПРЕСС» вышел его роман «Аллегро плюс».

М. Замшев – исполнительный секретарь Правления Московской городской организации Союза писателей России, Секретарь Правления Союза писателей России, секретарь Исполкома МСПС, главный редактор журнала «Российский колокол», руководитель Конгресса писателей русского Зарубежья. Лауреат литературных премий имени Николая Рубцова, Николая Гумилева, Александра Грибоедова, Дмитрия Кедрина, Сергея Михалкова.

Зубавин Михаил Владимирович

Родился в 1957 году в Москве. Внук писателей Б. М. Зубавина и В. С. Кучера. В 1980 году окончил 1-й Московский медицинский институт. С 1980 года работает врачом. Участвовал в ликвидации последствий чернобыльской аварии.

Автор книг стихов и прозы: «Музыка дождя», «Московский декамерон», «Московский декамерон-2», «Второй Иерусалим», «Песни воронов», «Детективы для избранных». Главный редактор Всероссийского журнала «Проза». Член Союза писателей России. Награжден знаком «Защитник Отечества», медалью «Россия православная».

Иванов-Таганский Валерий Александрович

Прозаик, секретарь исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов, ответственный секретарь МГО Союза писателей России, Заслуженный артист РФ.

Родился в городе Никологорске. После окончания Щукинского театрального училища был ведущим актером театра на Таганке, позже окончил Литературный институт имени М. Горького и режиссерский факультет ГИТИСа. Многие годы работал главным режиссером академического тетра имени Лермонтова в Алма-Ате и режиссером «Содружества актеров театра на Таганке».

В. Иванов-Таганский – автор романов «Путешествие в неизвестное», «Обреченная на жизнь», «Грабли для Сатрапа», «Семя Отечества», «Грязь к алмазам не пристает», «Кого отмечает бог», сборника пьес «Под старой крышей». По его роману «Семя Отечества» режиссером Ю. Карой снят телесериал «Репортеры». В. Иванов-Таганский ведет на первом канале популярную передачу «Искатели».

Калитин Петр Вячеславович

Родился в городе Коломна Московской области. После окончания средней школы в 1978 году служил на Балтийском флоте. В 1982 году поступил на философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. В 1992 году защитил кандидатскую диссертацию «Проблема метафизического метода в духовном наследии митр. Московского Платона (Левшина)». Защитил докторскую диссертацию «Философско-богословская мысль в России 2-й пол. XVIII – н. XIX в.».

Автор четырех книг и более ста философско-богословских и литературно-художественных работ. Некоторые из них опубликованы на французском, английском, норвежском и польском языках. Вышедшая в «Институте общегуманитарных исследований» книга Петра Калитина «Россия – не для «нормальных», посвященная всестороннему освещению и «освоению» русского юродства во всех его планах, вызвала большой резонанс в академическом и писательском сообществах. Член Союза писателей России.