Тайный орден Лукьянов Тимур

Праведен Господь во всех путях Своих и благ во всех делах Своих[1].

Пролог

Во второй половине одиннадцатого века в Европе заканчивалось время «темных

веков», время невежества и безвластия, порожденное гибелью старого имперского

Рима и продлившееся столетия. Предпринятая в начале девятого века, попытка Карла

Великого возродить былое величие Европы завязла в распрях потомков императора.

Потому к одиннадцатому столетию от былого величия династии Каролингов мало что

осталось, кроме живущих в народе воспоминаний, обращенных в легенды, да развалин

старых дворцов. Королевская Франция того времени представляла собой страну,

находящуюся в состоянии феодальной раздробленности и экономической разрухи. А с

тех пор, когда в 1058 году король Генрих-первый Капет потерпел сокрушительное

поражение при Варавилле от герцога Нормандии Вильгельма Незаконнорожденного,

более известного впоследствии как Вильгельм Завоеватель, королевская власть

ослабла чрезвычайно. Следующий французский король Филлипп I (1053-1108) был

отлучен от церкви за его распутный образ жизни и скандальное поведение. В 1092

году он, вопреки всем церковным и мирским законам, расторг свой брак с Бертой

Голландской и похитил Бертрану де Монфор, жену герцога Анжуйского. Погрязщий в

своих личных проблемах, король Филлипп I в политике действовал вяло и потому, в

сущности, непосредственное влияние французского короля ограничивалось только

Парижской и Орлеанской областями, в то время, как со всех сторон королевский

домен[2] окружали земли влиятельных и опасных вассалов французской короны.

Сын Генриха-первого Капета и Анны Ярославны Киевской, французский король

Филипп-первый не отличался ни сильной волей, ни храбростью и правил страной

нерешительно, не рискуя прогневать своих сильнейших вассалов. Лишь изредка

король пытался производить какие-то активные действия в своем королевстве,

наиболее заметными из которых были распря с Вильгельмом Завоевателем из-за

сюзеренитета[3] над Бретанью и конфликт с графом Анжуйским из-за Бертраны де

Монфор. Долгие сорок восемь лет правления Филиппа-первого не принесли почти

никакой пользы Франции, если не считать земельных прибавлений к собственным

владениям короля (графства Вермандуа и Гатинэ). Но именно такая политика вполне

устраивала наиболее могущественных королевских подданных, ставящих свои личные

интересы гораздо выше интересов короны.

Король не обладал большой армией и администрацией, и могущественные

вассалы французской короны, герцоги Нормандский, Бургундский и Аквитанский,

графы Фландрский и Анжуйский во многих случаях проводили полностью

независимую от короля политику. Тулузский граф подчинил себе почти всех соседей

на юге, сделавшись чуть ли не единовластным правителем Лангедока и большей части

Прованса, а Блуаский графский дом, владевший огромными территориями, был в то

время настолько богат и силен, что могуществом и великолепием своим превосходил

королевскую власть. Все эти и другие, подобные им, властители французских земель,

оставаясь формально вассалами короля Франции, на деле часто игнорировали свои

обязанности «людей короля» и под малейшим предлогом были готовы восстать

против своего государя, о чем король хорошо знал и чего опасался, боясь прогневать

своих грозных поданных.

Следуя примеру графов и герцогов, малые вассалы, которых насчитывалась не

одна сотня, тоже старались отстаивать свою независимость, насколько это

позволялось расстоянием от крепостей крупнейших сеньоров и короля, прочностью

собственных укреплений и количеством подчиненных рыцарей. Причем, два

последних фактора напрямую зависели от количества золота в казне феодала. Именно

поэтому все эти мелкие князьки, пользуясь своей безнаказанностью и не считаясь с

законами, отбирали у своих подданных почти все, что могли и зверски расправлялись

с недовольными. Те из притесняемых, кто не считал возможным далее терпеть

произвол, в свою очередь, собирались в банды и выходили на большие дороги, где

грабили и убивали тех, кто был слабее их. Беззаконие, грабеж и насилие сделались

самым обычным жизненным условием того времени. Безвластие и произвол царили на

землях Франции почти повсеместно. Старые кое-как укрепленные дома феодалов,

обнесенные частоколом, и с деревянной башней посередине, уже не спасали своих

хозяев от разгула преступности и повсеместно сменялись мощными каменными

замками, прячась за высокими стенами которых, местечковые властители могли

держать себя вызывающе даже с королем.

Помимо остальных жизненных невзгод, в последние пятнадцать лет

одиннадцатого столетия долгая череда эпидемий и неурожайных «тощих лет»

постигла Запад Европы. Сотни тысяч крестьян умирали от голода и моровых

болезней, и даже многие феодалы жили почти что впроголодь. Доведенные до

отчаяния люди собирались в вооруженные шайки, убивая себе подобных уже даже не

из жажды наживы, а из элементарного чувства голода. Некоторые, подобно шакалам,

не гнушались раскапывать могилы своих ближних и съедать мертвецов. Дороги

Франции в это время таили в себе смертельную опасность для любого

путешественника, отважившегося отправиться в путь без многочисленной и хорошо

вооруженной охраны, но и охрана спасала далеко не всегда. Такое положение сильно

осложняло торговлю. Многие владельцы поместий, окончательно разорившись, но

будучи искушенными в военном деле, предлагали свои услуги тем, кто в это тяжелое и

голодное время еще был в состоянии за них заплатить. Но предложение сильно

опережало спрос, и такие «странствующие рыцари», «солдаты удачи» по сути, часто

воевали на собственный страх и риск, захватывая чужие земли, замки, людей и

имущество. Королевская власть почти бездействовала, и только великие князья

Франции оставались способными поддерживать в эти тяжелые годы на своих

собственных территориях какую-то видимость порядка и законности.

Обнищавший, страдающий от напастей народ в поисках исцеления души и тела

продолжал уповать на веру в Господа, и церковь пользовалась этими народными

чаяниями для укрепления собственной власти. В то же время, католическая церковь не

могла помочь слишком многим, и тысячи людей искали утешения в других

религиозных течениях. Появилось немало странствующих монахов, проповедующих

мистические учения, и, как говорили, сведущих не только в целительстве, но и в

магии.

Зародившееся в глубине «темных веков» рыцарство входило в ту пору в период

своего расцвета: внешняя символика и обряды посвящения постепенно приобретали

все большую значимость. Но рыцарские турниры, пиры и празднества требовали

огромных затрат, и лишь немногие феодалы в это скудное материальными благами

время были в состоянии устраивать подобные развлечения. Да и нравы самих рыцарей

еще отнюдь не отличались той изысканной утонченностью и куртуазностью, которая

появилась только пару столетий позже.

Закон майората жестко устанавливал первенство старшего сына при получении

наследства, и младшие мальчики в семье с малолетства готовились либо к жизни

странствующего воина, либо к карьере священнослужителя. Многие младшие сыновья

после смерти своих знатных отцов не получали ничего, кроме боевого коня, доспехов

и оружия. Такие люди полностью зависели от воли и милости старших братьев и без

их разрешения не имели права даже официально жениться. Именно в этой среде

странствующих рыцарей, возмужавших младших отпрысков благородных семейств, и

сложилось романтическое отношение к прекрасной даме, как постоянное стремление к

идеалу возвышенному, но, увы, почти недостижимому в реальной жизни.

На деле же, среди подавляющего большинства этих воинственных, часто

неграмотных и совершенно некультурных людей процветал дикий разгул. Захватывая

селения они массовым образом насиловали беззащитных женщин, даже не снимая при

этом доспехов, и пили спиртное до помутнения рассудка, а покоренные города и

замки, согласно обычаю, отдавались победителям на трехдневное разграбление, что

тоже считалось обыденным явлением той эпохи, и ни у кого, кроме самих

потерпевших, не вызывало возмущения. Времена были суровыми, и право сильного

господствовало безраздельно.

Глава 1. Поединок в лесу

Долгий спуск заканчивался. Заснеженные вершины и последний перевал

оставались за спиной всадника. Впереди ниже по склону сплошной полосой вставал

хвойный лес, и узкая дорога терялась в нем. Все что угодно могло таиться там, под

пологом вековых елей, но проезжий был готов к неожиданностям и решительно

пришпорил лошадь.

Лес предгорий встретил всадника неверными тенями колышущихся на весеннем

ветру ветвей, запахом хвои и прелой земли. Поначалу деревья обступали дорогу

плотной стеной, но вскоре впереди показался просвет, и проезжий выехал на большую

поляну, которую лесная дорога пересекала от края до края. Странная тишина повисла

здесь. Тревожная тишина. Не было слышно ни птиц, ни ветра. Пегая лошадь дернула

ушами, захрапела и остановилась. В прошлогодней сухой траве, чуть в стороне от

дороги, проезжий заметил белеющие кости. Кому они принадлежали, зверю или

человеку, он не успел разглядеть, потому что его внимание привлекло нечто иное: на

другом конце поляны, впереди, там, где дорога опять исчезала в лесу, произошло

какое-то движение, и из-за деревьев выехал всадник на громадном черном коне.

Крупный, широкий в плечах мужчина лет тридцати пяти с густыми усами и

черной окладистой бородой уверенно держался в высоком седле. Голову его

прикрывал стальной шлем. Одет всадник был в добротную длиннополую кольчугу,

перепоясанную золоченным рыцарским поясом с заткнутым за него изогнутым

мавританским кинжалом, а поверх кольчуги на плечи всадника был наброшен плащ

бурого цвета, и из-под плаща выглядывали ножны меча. В левой руке воин держал

большой продолговатый щит с незамысловатым гербом, состоящим из широкой косой

красной полосы на зеленом поле, а в правой — поднятое кверху копье.

Следом за первым всадником на поляну выехали еще трое конных, но, судя по их

более скромному вооружению, все они были не более чем оруженосцами рыцаря.

—Эй, слезай с лошади! Дальше для тебя пути нет. — Вместо приветствия

прокричал чернобородый на иберийском наречии, и это сразу выдало, что рожден он

был по другую сторону Пиренеев, в Испании.

—Кто ты такой и почему пытаешься меня задержать? — Спросил проезжий на

том же языке, и в голосе его не было робости.

—Я рыцарь Арчи де Веро. Я хозяин этого леса и Лесного замка и вправе

задерживать всех на этой дороге, потому что это моя дорога. — Раскатисто произнес

рыцарь, выехавший из леса.

—Но дороги не принадлежат никому, кроме королей. — Возразил проезжий.

—Отсюда до ближайшего короля далеко. — Усмехнулся де Веро, ничуть не

смутившись, и добавил:

—А в отсутствие королей я охраняю эту лесную дорогу и не допускаю проезда по

ней вооруженных людей со стороны гор.

—Но здесь уже не испанские земли, и ты не имеешь права задерживать в этих

краях данников короля Франции! — Возмутился проезжий.

—Еще как имею. Ты же не станешь отрицать, что вооружен, и что на твоем лбу

не написано, чей ты данник, ведь верно? Мой отец и мой дед тоже охраняли эту

дорогу. В предгорьях Пиренеев всегда неспокойно, а я опоясанный христианский

рыцарь и не тебе меня учить, как мне жить и кого останавливать. Ты, невежа, даже не

назвал мне своего имени, хотя по всем знакам я вижу, что ты тоже, вроде бы, человек

военный.

—Я подданный короля франков Филиппа Капета, мое имя Гуго де Пейн, и родом

я из Шампани, — представился проезжий и добавил:

—И я не собираюсь поучать тебя. Я еду из Арагона. Два года честно служил я

доблестному королю Санчо Рамиресу, и теперь возвращаюсь на родину, чтобы

почтить прах моих покойных родителей. Цель моей поездки весьма мирная, а

вооружен я лишь ради защиты. Так что, сделай милость, дай мне спокойно проехать.

—Ты хорошо рассказываешь. Но почему я должен верить тебе? Давай

подорожную. А если у тебя ее нет, то ты спокойно проедешь по этой дороге только в

двух случаях. Либо, заплатив пошлину за проезд через эти лесные угодья, либо через

мой труп. — Пробасил де Веро.

—У меня нет подорожной. Покидая Арагон я не запасся ею, полагая, что поеду на

родину по христианским землям, где братья во Христе встретят меня как друга. Не

думал я, что такие как ты промышляют на лесных дорогах наподобие гнусных

разбойников.

—Я не разбойник. Я пограничный страж. И не советую меня оскорблять.

—Если ты и вправду страж границы, у тебя должен иметься указ с королевской

печатью. Так предъяви же его, и я подчинюсь в том случае, если требования твои

законны.

Испанец побагровел и, почти рыча от злости, прокричал:

—Строишь из себя умника? Лучше не шути со мной! Предупреждаю: заплати

пошлину и проезжай или мой меч и мое копье станут тебе последним указом.

—И какова же плата? — Тихо спросил де Пейн.

—Одна из твоих лошадей, –– недобро усмехнувшись, рявкнул испанец.

—Но это бесчестная плата. Ты же видишь, что у меня и так всего одна лошадь, и

я не могу отказаться от нее в начале дальней дороги.

—Ты назвал пошлину за проезд через границу бесчестной платой. Или, быть

может, я ослышался? — С вызовом в голосе произнес де Веро.

—Ты понял верно мои слова. — Без эмоций сказал проезжий.

—Ах, вот как! Только что ты оскорбил меня на глазах у моих оруженосцев,

посчитав бесчестным, и я, как и подобает христианскому рыцарю, вызываю тебя на

бой! — Прокричал чернобородый.

—Но я не хочу ссориться с тобой, я такой же христианский рыцарь, как и ты, но я

считаю, что не гоже добрым христианам драться друг с другом. — Не повышая

голоса, произнес де Пейн.

—А я думаю по-иному. И, если ты действительно рыцарь, то я предлагаю тебе

биться на копьях, а не хочешь биться, –– тогда слезай с лошади и отдай мне меч. —

Громовым басом прогудел испанец.

—Я не смогу биться с тобой на копьях, потому что у меня нет ни копья, ни щита.

Последнее свое копье я недавно сломал в бою с маврами по ту сторону гор. Там же

мне разбили и щит. — Оставаясь спокойным, произнес француз.

—Раз у тебя нет ни копья, ни щита, то предлагаю тебе сдаться без боя и отдать

мне, как сильнейшему, свою лошадь, упряжь и вооружение, в противном случае, я

заполучу все это ценой твоей жизни! — Прокричал Арчи, все более распаляясь и уже

опуская свое копье в боевое положение.