Архангелы: Битва за Землю Истомин Евгений
— Твою мать… Это не очень хорошо, да? Они же будут такими же, как Экзукатор по силе? Вы ведь не сможете справиться с ними со всеми? Грасс?
— Мы убьем Экзукатора раньше. Ни о чем не волнуйся, просто улетай. Когда все закончится, я приду к тебе.
Они подошли к самолету. Белоснежный, изящный, остроносый, тот уже завел двигатели, и из-за шума разговаривать стало тяжело.
— Грасс! — Вера остановилась перед трапом. — Грасс, мне страшно!
— Я знаю, девочка! Но ты справишься! Ты должна справиться!
Они обнялись и долго-долго целовались. Наконец Грассатор отстранился, подозрительно осмотрел округу и прошептал, проведя ладонью по мокрым от слез щекам девушки:
— Я люблю тебя.
Эта фраза, произнесенная им впервые за полтысячелетия и на русском языке, показалась ему непривычной, даже немного чужой.
— Я тоже тебя люблю, — из последних сил ответила Вера, прежде чем разрыдаться окончательно.
— Нужно лететь.
— Да.
Она поднялась на борт.
Усевшись в первое понравившееся кресло совершенно пустого салона, Вера выглянула в иллюминатор. Самолет тронулся и стал медленно выруливать на взлетную полосу. К одиноко стоящему в ночи Грассатору подкатила машина. За рулем сидел Арес. Разглядев девушку в окошке, он поднял руку и кивнул. Сдержанное прощание. Вполне в его харак тере.
Грасс подождал, пока самолет наберет скорость и взмоет в воздух, и только тогда занял пассажирское сиденье.
Экзукатор взглянуть на трогательную сцену прощания так и не явился. Вера почувствовала его, когда задремала в самолете. Он какое-то время крутился неподалеку от аэропорта, однако так и не решился напасть. Вероятно, по-прежнему опасался сражения, особенно теперь, когда изменились его планы. Девушка все ждала, что он придумает какую-нибудь каверзу — собьет самолет с помощью истребителя, например. Она была почти уверена в этом, но — обошлось.
По прилете на родину Вера каждый день звонила Грассу и Аресу, сообщая, где сейчас находится Экзукатор. Но мерзавец, зная об опасности, выбрал ту же тактику, что чуть ранее и сами ребята, — он постоянно передвигался по штату, нигде не задерживаясь надолго, и если учесть, что информация о его местонахождении была не оперативна — все-таки Вере нужно было для начала проснуться, — застать его им не удавалось. А он тем временем завершал свои дела, прежде чем перейти к другим.
Через несколько дней после отъезда Вера навела ребят на одно из мест, где, судя по ее снам, находился Экзукатор. Там Грассатор и Арес нашли лишь трупы четырех наемников и следы колес на мягкой земле. Судя по всему, Экзукатор прятал краденое золото и при этом не намеревался делиться информацией о кладе со своими приспешниками.
Еще через день ребята по наводке Веры нашли место захоронения золота, Экзукатор был там всего лишь несколько часов назад и упрятал добро в старом полуразрушенном особняке неподалеку от Роквилла — города в предместьях Вашингтона. Но оказалось, что спрятана там лишь небольшая часть — хитрец не стал складывать все яйца в одну корзину. Ребята вывалили слитки в кучу посреди холла и вызвали полицию. Им самим таскаться с золотом было не с руки, а оставлять его Экзукатору они не собирались.
Таким образом, Экзукатор был вынужден уже не распихивать остальное золото собственноручно, а доверить это дело «обработанным» наймитам. Иначе он мог потерять львиную долю награбленного либо ему пришлось бы все-таки принять бой.
Покончив с золотом, Экзукатор перебрался в Россию, что серьезно насторожило как саму Веру, так и Грассатора с Аресом. Что он собирается предпринять? Не намерен ли выйти на Веру через родителей? Девушка потратила немало усилий, пытаясь убедить родителей перебраться в съемную квартиру в другой части города, при этом они не должны были никому об этом говорить, а Вера не могла им ничего толком объяснить. Отец хмурился, мама причитала, дескать, дочка вляпалась во что-то серьезное, не зря ею интересовались на бывшей работе. И все же она их убедила. Однако Экзукатор появляться в Красноярске не спешил, добрался сначала до Омска, а затем до Новосибирска и на этом остановился.
Грассатор и Арес устремились следом.
Но вот как-то ночью Вера увидела сон, самый обычный сон, не имеющий никакого отношения к ангелам. И в следующую ночь тоже. И потом. «Радар» давал сбои все чаще. Как предположила девушка, объяснением могло служить то обстоятельство, что плод внутри нее сформировался полностью и стал самостоятельным живым существом.
Грассатору и Аресу пришлось оставить попытки выследить Экзукатора по горячим следам. Теперь они действовали иначе — обзаведясь милицейской рацией, они колесили по городу и выезжали туда, где происходило нечто такое, что могло бы быть следствием деятельности Экзукатора. Но мерзавец лег на дно и если прокручивал в Новосибирске какие-то свои делишки, то в милицейских сводках это отражения не находило.
А время шло, и ребятам пришлось перейти ко второму плану — выяснить, куда он отправится для разговора с невоплощенными, и перехватить его там. По словам Грасса, это сложно, но не невозможно. Хотя Вера сомневалась, что им это удастся, — мало ли безлюдных мест в Сибири? — но им виднее.
Однако вскоре, вопреки предположениям Веры, ее опять посетило уже ставшее привычным видение, и в нем ангелов было только двое. Экзукатор исчез, и это могло означать, что его беседа с остальными началась. Однако следующей ночью она снова ничего не увидела, и девушка решила списать тот сон на усталость, в конце концов, она ведь только и делает, что думает об этом, а значит, ничего удивительного, что утомленный мозг подкидывает ей сюрпризы.
Так же Вера поступила и после сна, увиденного четыре ночи назад, когда ей приснилось, будто теперь ангелов не двое, не трое, а несколько десятков. Глупости. Всего лишь отголосок того разговора с Грассом. А ей сейчас нельзя переживать, так что лучше гнать всю эту чушь из головы.
Дождь продолжал яростно биться в стекло, а заботливо укрытый камином огонь с удовольствием лизал крупные поленья.
Вера отошла от окна и села в широкое кресло. Она редко сидела вот так, в тишине, — уж слишком тоскливо становилось в доме, — но порой устраивала подобные «медитативные минутки». Кроме треска камина еще ей нравилось, как тикают большие старинные или сделанные под старину часы в гостиной. Камин и часы… сразу вспоминался отечественный фильм про Шерлока Холмса и доктора Ватсона, который она обожала в детстве, да и здесь уже пересмотрела по два раза каждую серию, благо атмосфера соответствовала.
Но на сегодня тишины с нее было уже достаточно. Вера разыскала пульт и включила панель на стене, чтобы не пропустить выпуск новостей. Каждый раз она ждала каких-нибудь сообщений, которые можно увязать с действиями ангелов.
За последние месяцы те безумные события, в которых ей довелось принять участие, в новостях аука лись постоянно. Мир изменился, хотя и не так кардинально, как желал Экзукатор и предрекал покойный Крез. Может быть, цивилизация людей и впрямь оказалась крепче, может быть, человечество закалило его прошлое, ведь по сравнению с той же Второй мировой войной деяния Экзукатора — сущие пустяки. А может быть, людям просто повезло, что Экзукатор приостановил свою деятельность. В любом случае пожар миновал, хотя и оставил после себя немало темных от сажи пятен, а на Ближнем Востоке, кое-где в Африке и в Юго-Восточной Азии так и вовсе пепелища.
Вера помнила, как удивлялась, наблюдая за лицами выступающих с заявлениями чинуш-силовиков, еще тогда, когда все это только-только произошло. Она впервые видела их настолько растерянными и неуверенными, в кои-то веки те не потрясали кулаками, не делали громких заявлений, не грозились в кратчайшие сроки наказать каждого персонально. Это наводило на неприятные мысли, ведь даже после крупнейших и страшнейших терактов они выглядели так, словно им все уже давно известно. А тут — нате.
Впрочем, обычные граждане давно не ждали от них чего бы то ни было, люди готовились к обороне от неизвестного врага самостоятельно. В общении с людьми чувствовались напряжение, подозрительность, недоверие. Что-то подобное происходило в России после взрывов многоэтажных домов. Но от кого ждать угрозы теперь, если бойни устраивают пилоты-истребители, полицейские, спецназовцы и обыкновенные портовые служащие, как это выяснилось в случае с гибелью пассажирского лайнера?
Не внушало оптимизма и состояние экономики. Основные мировые валюты сумели пережить стресс, но в стоимости потеряли чудовищно. Золото снова набирало прежнюю историческую мощь, в международных финансовых операциях больше никто не хотел полагаться на доллар и евро, которые уже завтра могли стать обычной макулатурой и бессмысленными цифрами в счете. В конце концов, выжил даже рубль, которому было не впервой, он уже повидал всякое.
И конечно — пустые полки. Но если на Западе их вид шокировал, то в России люди лишь вздохнули, вспомнив старые времена, и достали с балконов большие мешки для припасов, которые собирались набить сахаром, мукой, крупами и макаронами. Потихоньку стал возобновляться торговый путь: деревня — город. Начали оживать подзабытые стихийные рынки на пустырях.
Из западных стран больше всего досталось США. Кроме сбитых самолетов, кровавых расправ в супермаркетах и офисных центрах, а также пустых полок, Америка в придачу получила еще и разрушенный аэропорт, испорченные электростанции, бунт в столице и ограбление, переросшее в уличный бой. Кадры пылающего, подобно факелу, монумента Вашингтона обошли весь мир. Обожающие символы американцы вынесли это изображение на флаг борьбы с мировым злом, а заодно и со своим правительством, позволившим случиться такому. Правительство отбивалось вяло, поскольку ответить что-либо вразумительное не могло, а списывать все на Бен Ладена было уже глупо. Через месяц оно в полном составе и во главе с президентом ушло в отставку. Американцы немного поликовали, а затем поняли, что разгребать головешки все же кому-то надо, да и выборы — дело дорогое и несвоевременное. В результате сформировалось некое подобие временного правительства из нескольких конгрессменов и сенаторов. Однако недовольных не убавилось, уж слишком дико американцам было видеть в своих супермаркетах пустые полки. Культура потребления, вошедшая в их плоть и кровь, отошла на неопределенный срок, а жить по-другому они не умели и не хотели, что вполне понятно и естественно. Все это выливалось в хронические акции протеста и даже периодические бунты. Больше, чем американцы, бунтовали только истинные дети революции — французы, ведь им серьезного повода придумывать не надо.
А в небольшом особнячке под Красноярском все так же трещал огонь в камине, все так же бил дождь в окно и тускло светила лампа.
Вера отставила кружку с чаем и прищурилась. Что-то не так. Спину стянуло болью, сильно заныло внизу живота и одновременно с этим стало вдруг немного легче дышать. За последнее время она достаточно начиталась и наслушалась о родах, чтобы понять — опустился живот. Скоро могут начаться схватки…
36
— Ничего страшного, — приятным успокаивающим голосом проговорила Лариса Федоровна, местный фельдшер. Лет пятидесяти, невысокая, миниатюрная, со строгим лицом и одновременно добрыми глазами, она располагала к себе с первого взгляда, как образчик настоящего врача — профессионального, умного, заботливого и небезучастного. — Ничего страшного. Даже если действительно начнутся роды, семь месяцев — вполне приемлемый срок. И времени у нас полно. Первые роды продлятся не менее двенадцати часов. Мы еще успеем не только до города доехать, но и заскучать в больнице.
— Как же, заскучаешь тут, — пробормотала Вера, нарезая круги по комнате и стараясь дышать ровно, как велели.
Лариса Федоровна улыбнулась:
— Я двойню родила, и это при моей-то комплекции. И ничего — справилась. Ты не первая и не последняя.
— Да знаю я. Ай, блин…
— Схватки? — Лицо доктора стало серьезным. Она взглянула на часы, чтобы установить промежутки. — Шустрая ты. Отпустило? Хорошо. Дыши, дыши. — Она набрала номер на сотовом: — Валера, подготовь машинку и сам будь готов. В город поедем, в роддом… Пока не ясно, может быть, через пару часов, может, чуть раньше. А ты, дорогая моя, отправляйся пока в ванну. Помнишь? Клизма, бритва…
— Ох, лучше бы не помнила.
Вера удалилась. Когда она вернулась, лицо у нее было бледным, а глаза — испуганными.
— У меня воды отошли.
Лариса Федоровна снова посмотрела на часы:
— Ох и шустрая. Точно первый ребенок?
— Я бы запомнила, — отозвалась Вера, натягивая рубашку.
— Ладно, надевай только чистые или новые вещи. Машина скоро будет. Мы пока пойдем в клинику и подождем там. И не дрейфь, девчушка, времени еще вагон.
Но до клиники Вера добраться уже не могла, разве что доктору пришлось бы ее нести.
— Где машина? — уже совсем тревожно спросила Лариса Федоровна по телефону, и эта тревога тут же передалась Вере.
— Валерка уже едет из гаража, — отрапортовала медсестра.
— Что, — простонала Вера, — совсем все плохо?
— Ничего плохого, но уж очень быстро ты… — ответила ей Лариса Федоровна и вернулась к телефонному разговору: — Так, Даша, собирай инструменты, пеленки, все, что нужно, и бегом в двенадцатый коттедж. Встретишь машину, пусть тоже сюда едет. Ох уж этот Валерка ваш! Днем машина должна стоять у клиники, сколько раз я говорила! Вера, раздевайся.
Вера в перерывах между схватками пыталась высмотреть выражение лица доктора, скрытого от нее белоснежной безразмерной рубахой.
— Лариса Федоровна, не молчите, — наконец сквозь зубы прошипела она.
— Дыши, дыши, девочка.
В дверях появилась пышная медсестра Дарья, нагруженная всякой всячиной, точно мул. Она умудрилась, помимо прочего, притащить даже две здоровые бадьи с водой.
— Раскрытие — десять сантиметров, — сообщила ей врач, не поворачиваясь.
Дарья без лишних разговоров принялась выкладывать на стол инструменты, какие-то пузыречки и колбочки, застилать диван чистым хрустящим покрывалом.
Следом в дверях появился здоровенный детина в пуховике, вероятно тот самый Валера.
— Куда прешь-то? — рявкнула доктор. — Брысь отсюда! Даша, ну ты поглядывай хоть немного! Похоже, что не поедем мы никуда уже. Вера, перебирайся на диван. Даша, помоги ей. Валера, жди в машине.
— Я что, здесь рожать буду? — пискнула Вера.
— А что такого? Я рядом, все, что нужно, у нас есть. Еще как родишь.
— Но ведь семь месяцев! Недоношенный… Лариса Федоровна ответила не сразу, и эта пауза, продлившаяся чуть больше, чем следовало бы, не слишком успокаивала.
— Все будет хорошо, дочка, — произнесла наконец докторша. — Ты у нас уникальная роженица, мне ли не знать, все-таки наблюдала тебя семь месяцев. Такого идеального протекания беременности мне встречать еще не приходилось. И сейчас ты за десять минут управилась с тем, что у других занимает больше десяти часов. Все будет хорошо. А теперь тужься, похоже, что пришло время. Тужься, дочка. Даша, тащи сюда стулья и ноги помоги забросить. Вот так. Тужься. Упрись ногами. Дыши ровно. Покричи, если хочешь.
Но Веру уже не надо было просить «покричать», уж она покричала от души. Ее бросало то в жар, то в холод, а в какой-то момент даже показалось, что она совершенно потеряла связь с реальностью и вернулась, только когда услышала плач младенца.
Лариса Федоровна положила ребенка ей на грудь.
Вера измученно улыбнулась.
Ей и прежде доводилось видеть новорожденных, и тогда они вызывали смешанные чувства — вроде бы положено умиляться, сюсюкать и причитать: «Какой красивый, весь в маму», а на самом деле сморщенный страшненький розовый комочек вызывает скорее брезгливость, отчего становится неловко. Но только не этот. Глядя на этот розовый комочек, хотелось именно улыбаться.
Когда роды завершились, Лариса Федоровна провела необходимые измерения и вернула младенца.
— Для семимесячного — удивительно полноценный и здоровый ребенок, — произнесла она, сочетая на лице одновременно удовлетворение и негодование. — Как запишем имя?
— Вероника, — произнесла молодая мамаша. Она и сама не знала, откуда у нее в голове взялось такое имя.
— Отец…
— Грассатор.
Докторша фыркнула:
— Иностранец… Намучаются те, кто будет называть ее по имени-отчеству.
Вера усмехнулась уже свободнее. Силы возвращались к ней, причем быстрее, чем она предполагала.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Лариса Федоровна, закончив заполнять бумаги.
— Нормально.
— Это хорошо, что нормально. В больницу съездить все же нужно.
— Конечно.
Спутниковый телефон запищал откуда-то из-под дивана, вероятно спихнутый туда в кутерьме. Докторша не без усилия нашла его и передала Вере.
Голос Грассатора прозвучал так, словно с ней разговаривала сама смерть:
— Вера, ты в опасности. Уезжай. Немедленно!
Ощущение беды тут же охватило девушку. Сейчас, когда ребенок лежал рядом с ней, она вдруг стала бояться за него еще больше, чем раньше.
— Лариса Федоровна, уходите, — жестко произнесла она, прикрыв трубку рукой.
— Что, простите?
— Уходите немедленно! Вместе с медсестрой! И машину уберите от дома. Все возвращайтесь в клинику и не показывайтесь оттуда какое-то время.
— Но…
— Делайте, как я говорю.
Вера поднялась с дивана и подошла к шкафу с одеждой. Теперь ей понадобится что-нибудь из старого. На ходу снова поднесла трубку к уху:
— Что случилось?
— Мы с Аресом почувствовали ребенка.
— Я родила, Грасс. Только что.
— Да, но почувствовали мы его еще полчаса назад. А значит, почувствовал и Экзукатор. Может быть, даже раньше нас.
— Господи! Но что мне делать? Я с новорожденным ребенком!
— Все будет хорошо. Направляйся к Красноярску, я и Арес уже летим туда, как только приземлимся, выдвинемся тебе навстречу. Все будет хорошо. А сейчас — беги!
Вера, одеваясь, повернулась к Ларисе Федоровне. Та, стоя на месте, не сводила глаз с Веры, затем вдруг ожила и отдала распоряжение сбитой с толку медсестре:
— Даша, собирай инструменты и вместе с Валерой отправляйтесь в клинику, я скоро подойду.
Дарья кивнула и засуетилась.
— Вы тоже, Лариса Федоровна, — сказала Вера, накидывая свитер.
— Нужно укутать ребенка. Я займусь. Об остальном спрашивать не буду.
Когда Вера накинула куртку, младенец уже был превращен врачом в некое подобие кокона из пеленок и шерстяного покрывала.
— И вот еще что, — чуть поколебавшись, Лариса Федоровна положила рядом с дверью пустую сумку, — знаю, что ты на машине, но если придется пешком, то лучше возьми. Ребенок в сумке — несколько дико, но будет удобнее. Прощай.
Накинув пуховик, докторша двинулась к двери.
— Лариса Федоровна! — окликнула ее Вера, поднимая сверток с ребенком на руки. Та обернулась. — Спасибо вам. За все. И — простите.
Та ничего не ответила, просто вышла из дома.
Подавив подступившие слезы, Вера уложила младенца в сумку, немного постояла над ним, стараясь внушить себе, что так нужно, что это необходимо и временно. Затем достала из тумбочки два пистолета, сунула их в карманы и взяла сумку за длинные ручки.
37
Старый российский автомобиль, натужно урча двигателем, медленно, но уверенно взбирался по горной дороге, что и неудивительно — других дорог за свое долгое существование он просто не знал. Милорад Велькович взглянул на часы: он ехал уже третий час, значит, скоро должен быть на месте. И ведь что удивительно, вчера внук показал ему на компьютере расстояние между городом Валево, куда Милорад перебрался два года назад, после смерти жены, к дочери и ее семье, и родной деревушкой Горка, а это всего пятьдесят километров, но петлять по серпантину предстояло не меньше трех часов. Впрочем, для человека, всю жизнь прожившего в горах, это нормально. Не пешком, и ладно.
Наконец впереди показалась табличка с названием поселка, а за поворотом и первое здание, когда-то бывшее почтой, а теперь заброшенное и полуразрушенное. Горка — не самое высокое селение этой гряды, но именно здесь заканчивалась дорога. Выше цивилизация не забралась, и там жили уже вовсе отшельники.
Милорад остановил машину, выбрался из нее и подошел к багажнику, стараясь при этом не смотреть в сторону своего бывшего дома. Он приехал не сюда, он приехал к старому другу, своему единственному другу Саве Эригу, которого знал с детства и по соседству с которым прожил без малого шесть десятков лет. Если бы не любовь к внукам, Милорад и не уехал бы отсюда. Старина Савик три года назад также стал вдовцом, так что двое одиноких мужчин вполне могли бы коротать здесь долгие вечера вместе, но…
Милорад извлек из багажника пакет с гостинцами, какое-то время постоял, уткнувшись взглядом в каменистую землю, после чего не удержался и посмотрел на свой старый дом.
Покосился, бедняга. Еще год-два, и начнет рушиться. Тяжелое зрелище, ведь он прожил там столько лет. Детство, юность… Милорад не хотел просто так бросать его, но оказалось, что дом с участком здесь даром никому не нужны, не то что за деньги. Понятно, деревня медленно вымирает, молодежь уходит на равнину, в большие города, здесь остаются только старики. Сава Эриг пытался какое-то время присматривать за домом, но у него и со своим хозяйством дел невпроворот, так что скоро он эту затею оставил, и Милорад не мог винить его в том.
— Эй, Милко, хватит на халупу свою пялиться, пойдем уже! — Савик стоял, облокотившись на плетеный заборчик, и улыбался, хотя в глазах у него легко можно было разглядеть грусть. Он понимал чувства друга.
— Иду, иду!
Мужчины пожали друг другу руки и двинулись к дому Савы. Встреча произошла буднично и непринужденно, словно они не виделись всего пару дней, а ведь Милорад не был в Горке больше шести месяцев.
— Коньяку тебе привез, — заявил Милорад, по-хозяйски открывая двери. — Литр настоящего французского. На прошедший день рождения подарила дочка.
— Мне привез, ага! Как будто сам не будешь.
— Нальешь — буду, — хитро прищурился Милорад.
Сава, как это обычно бывает, засуетился на маленькой кухоньке, брякая крышками, ложками и поварешками, звякая праздничным хрусталем.
— Да в кружки бы наливал, — пробормотал Милорад.
— Скажешь тоже! Это раньше мы с тобой из кружек пили, а теперь не так часто встречаемся, чтобы из кружек-то… На кухне будем или в комнату пойдем?
— Да давай уже на кухне, что ты кудахчешь тут, как квочка. Садись уже.
— Подожди немного.
— Как живешь-то вообще? Не скучно?
— Нормально. Две недели назад внук приезжал, Борька…
— Это тот, что сейчас в Белграде живет?
— Да. Так вон, тарелку спутниковую мне приволок. Видал во дворе?
— Не заметил.
— Покажу потом. И телевизор заодно. Мой старый-то столько каналов и не ловит. А там, ты бы видел, ну если пятьдесят скажу, то точно не совру. Правда, в основном не по-нашему болтают, но и сербских немного есть. И, знаешь, как-то повеселее стало с тарелкой-то.
— И кому ты рассказываешь? Ты хоть по хозяйству здесь крутишься, а я там у них в городе только и делаю, что телевизор смотрю.
Наконец Сава выставил на стол все, что хотел, и уселся за него сам. Мужчины налили, выпили, обменялись довольными взглядами, оценив французский коньяк, и, по своей традиции, молча, тут же наполнили и выпили по второй. Занялся разговор, сначала о детях-внуках, потом принялись вспоминать, прыгая по годам своей жизни то в детство, то в зрелость, то обратно.
Они уже изрядно захмелели, когда лицо Савы приняло очень уж серьезный вид и он, перегнувшись через стол, заговорщически прошептал:
— Хочешь покажу чего необычного?
— Давай, — ответил сбитый с толку Милорад.
— Пойдем. Тут минут пятнадцать в гору надо подниматься.
— Ты скажи, чего там, может быть, и не стоит оно того. Лениво как-то…
— Стоит-стоит. Пойдем.
Милорад неохотно поднялся и поплелся следом за другом.
— Два дня назад нашел, — пояснял Сава по дороге. — Пошел искать деревце ровненькое, чтобы забор подправить, и нашел.
Они вышли за деревню, чуть поднялись, свернули к рощице невысоких сосенок.
— Вон там, смотри.
Милорад остановился, пытаясь понять, что же он видит. Два небольших, серых, густых, продолговатых облака опустившихся на землю. Два кокона, свитых из плотного воздуха. Туман, из которого они состояли, находился в постоянном движении, он словно переливался в пределах невидимых границ, при этом, несмотря на ветерок, не развеивался и не передвигался. Внутри что-то слегка сверкало, как будто там разразилась миниатюрная гроза.
— Что это? — пробормотал Милорад, подходя ближе.
— Ты у меня спрашиваешь? Два дня вот так вот уже.
— А еще кому-нибудь показывал?
— Нет, не стал. Скажут, дескать, лакает там у себя в одно горло, а потом мерещится всякое.
Милорад подошел вплотную к одному из туманных коконов, не удержался и прикоснулся к нему. Внутри туман оказался очень густым, точно кисель, и очень влажным. Милорад пригляделся. Ему показалось, что он увидел что-то внутри… что-то… Он отшатнулся от кокона так резко, что аж поскользнулся и плюхнулся на задницу.
— Чего там? — тревожно спросил Сава.
— Человек, кажется. Лицо.
И тут движение тумана внутри кокона ускорилось, от него начали отрываться хлопья и уноситься ветерком. И от второго тоже. И наконец туман рассеялся, точно растворился в воздухе. Перед Милорадом и Савой на месте коконов предстали двое. Мужчина и женщина. Совершенно обнаженные и… безволосые. Волос не было ни на голове, ни на руках, ногах и других местах, где им положено быть, не было даже бровей и ресниц, отчего лица казались несколько странными, не человеческими. Но тела выглядели настолько идеальными, а черты — настолько правильными, что это не могло не восхищать. Особенно у девушки. Причем в ее чертах легко угадывалась восточноевропейская порода. Милорад готов был поклясться, что, если бы у нее были волосы, они бы были темными. Она — сербка. Как и парень — определенно серб. Что касается возраста, то девушка выглядела лет на тридцать, а парень — чуть за тридцать.
Милорад поднялся с земли и отступил, встав рядом с Савой. Все четверо молчали, рассматривая друг друга. Наконец парень взглянул на девушку и улыбнулся, причем довольно весело и по-доброму, что как-то сразу успокоило. Затем он поднял руки и как бы потрепал себя за грудки.
— Одежда? — спросил Милорад.
— Одежда, — ответил парень по-сербски, причем легко и совершенно без акцента.
— Накиньте пока, — Милорад снял ветровку, осторожно подошел и передал девушке. — Савик, и ты свою давай тоже. Мы вас огородами проведем. Савик, найдешь, чего им надеть?
— А?
— Да отомри ты уже. Найдешь у себя, чего им накинуть?
— А? Ну да, найду.
— Пойдем.
— Пойдем, — повторила девушка приятным голоском и тоже чисто, без акцента.
Они завели парочку в дом. Пока Сава рылся в шкафу, Милорад наполнил два бокала коньяком и передал гостям. Те посмотрели на жидкость с подозрением, но выпили. Оба поморщились и поставили бокалы на стол, давая понять, что больше не будут.
— А вы… хм… кто? — решился спросить Милорад, в свою очередь замахнув стаканчик.
Парень прищурился и покачал головой, как бы давая понять, что не нужно ничего спрашивать.
Появился Сава с ворохом шмоток.
— Вот, смотрите, выбирайте, что подойдет. Тут мое, немного от сына и от жены.
Парень и девушка выбрали. Причем довольно просто отделили женские вещи от мужских. С размером, конечно, не повезло, так что выглядели они как два оборвыша, да еще и без бровей…
— Вы… это, погодите, — крикнул Милорад, когда парень с девушкой уже двинулись к выходу. — Сава, у тебя осталась косметика какая-нибудь?
— Была где-то.
— Притащи.
Из принесенной коробушки Милорад извлек карандаш для подводки глаз, подошел к парню и поднес карандаш к его лицу, полагая, что тот сообразит, что к чему. Но парень одернул голову и резким движением перехватил руку с карандашом, при этом Милорад, сам сложения не хилого, ощутил, какая медвежья силища скрыта в этой хватке.
— Брови, — пояснил он, проведя свободной рукой по одной из своих. — Чтобы хоть как-то…
Парень медленно отпустил его руку, и Милорад, как мог аккуратнее, нарисовал сначала одну, потом другую.
Парень глянул на девушку. Та поджала губы, имея в виду что-то вроде: «Не очень, но лучше, чем ничего». Затем она приблизилась к Милораду, и тот нарисовал брови ей.
Да, действительно, не то чтобы очень, но хотя бы на расстоянии отсутствие бровей не так бросается в глаза.
Как только Милорад закончил, парень и девушка повернулись и вышли за дверь. Вот так — ни «спасибо», ни «до свидания».
Милорад присел за стол. Сава механическим движением разлил по бокалам коньяк.
— Что это было, Милко?
— Понятия не имею, Савик. И даже догадываться не хочу. А кто спросит, скажу, что ничего не видел.
— И я тоже, Милко, и я тоже.
Мужчины посмотрели на дверь и выпили.
Августовская ночь выдалась чудесной: теплая, освежаемая легким ветерком и освещаемая полной луной, своим светом состязающейся даже с уличными фонарями. Самара дремала. Не спала, как и большинство крупных городов мира, но дремала.
Лейтенант милиции Виталий Буравкин скинул фуражку и подставил лицо ветру, дующему в окно патрульной «девятки».
— А какой денек, наверное, будет, — пробормотал он, приглаживая растрепанные волосы. — Жалко, что все равно проспим его весь.
— Мне еще к теще на дачу ехать, будь оно неладно, — грустно отозвался его напарник Ванька Науменко, управляющий машиной.
— Сочувствую. — У самого Буравкина не было ни тещи, ни даже девушки, благодаря которой теща могла бы скоро появиться, но именно в этот момент он об этом не жалел. Закончится дежурство, он доползет до своей квартирки и будет спать, пока спится. И никто его не разбудит.
«Девятка» свернула на улицу Запорожскую. Справа стеной деревьев темнел парк Дружбы, из-за деревьев выглядывали изгибы американских горок.
— Минералочки бы взять, — предложил Ванька.
— Да, а я бы пожрать чего-нибудь не отказался. Как будет магазин, тормозни… — Виталий замолчал и привстал с сиденья, на котором до этого развалился, словно барин на подушках. — Эй, ты глянь!
— Чего там?
— Смотри!
По обочине дороги со стороны парка шел голый человек, причем шел довольно уверенно и ровно, походкой явно не напоминая пьяного.
— Может, его грабанул кто? — предположил Науменко, разворачивая машину так, чтобы подъехать к голому по правильной полосе.
— Смотри, крепыш какой. А прикинь, что это терминатор! Ему нужна твоя одежда и мотоцикл…
— Да какой там терминатор. Алкаш обычный.
Виталий укоризненно посмотрел на напарника:
— Знаешь, иногда трудновато с тобой.
Читать бесплатно другие книги:
