Свита Мертвого бога Гончаров Владислав
— Цвет глаз? — перебил его Эрдан.
— Фиолетовый, конечно, — отозвался Лаймарт. — Какой еще может быть?
— На будущее знай, что «еще может быть» нефритовый, а также янтарный и полное отсутствие цвета, — на этот раз на лице Эрдана промелькнуло откровенное презрение. — А что ты можешь сказать о его мече?
— Я видел его лишь мельком и в ножнах… — замялся Лаймарт. — Длинный… гарда из какого-то голубоватого сплава и довольно затейливой ковки — вроде бы в виде крыльев, то ли птичьих, то ли летучей мыши… Вот и все.
— Этого вполне достаточно, — Эрдан коротко кивнул. — Что ж, я готов заняться этой парочкой. Ты сумел заинтересовать меня. Доброй ночи, господин тайный советник! — произнеся это, он сделал шаг назад и снова растворился в тумане.
Вечер, когда на Джарвиса и Тай напали люди Лаймарта, оказался последним поклоном уходящего лета. Уже на следующий день небо затянули тучи, и с севера потянуло холодным ветром. Вместо легких камзолов, которые в Новой Меналии традиционно шьют без рукавов, из укладок были поспешно извлечены теплые куртки, а когда путники покидали столицу через Лаумарские ворота, накрапывал мелкий дождь, заставивший их опустить капюшоны.
Настроение у обоих было таким же пасмурным — по крайней мере, у Тай. Впрочем, Джарвису грядущий переход через Лаумар тоже не доставлял особой радости — на пути к Алмьяру было невозможно миновать Шайр-дэ, а принц сомневался, что там уже забыли о его активном участии в судьбе ведьмы Ломенархик. Но что поделать — обратный путь через Анатаормину для Тай был закрыт.
Как и прежде, постоялых дворов для них не существовало — сейчас, без Берри, вероятность нарваться на агрессию со стороны вайлэзцев стала еще выше. Однако теперь ночевки в шатре были плохой заменой крыше над головой. Завернувшись в плащи и одеяла, они всю ночь жались друг к другу в попытке не сдаться холоду, и Тай не всякий раз удавалось уйти в Замок.
Первые три дня, то усиливаясь, то затихая, шел дождь. Потом небо прояснилось, но сделалось ослепительно ярким и холодным. Листья на деревьях желтели и багровели, а когда дул ветер, дождем сыпались на головы путникам.
Снова вдвоем, как от Даны до Менаэ-Соланна. Только ничто впереди больше не звало и не манило. Даже близость, которой теперь можно было предаваться без всякого стеснения, не дарила прежнего счастья…
— Как все-таки неправильно, — вдруг произнесла Тай на шестой день пути. Они ехали по широкой дороге через лес, одетый в лучшие праздничные одежды — однако наслаждаться, глядя на эту красоту, почему-то не получалось.
— Что неправильно? — переспросил Джарвис, радуясь хоть какому-то разговору — все эти дни Тай была не только мрачна, но и молчалива.
— Да все. В романе, когда друг спасает друга, как обычно бывает? Один становится королем, а другой — советником при нем, да еще женится на самой красивой девушке. А у нас кто что получил? Нисада — ноги, княжество и наказанного врага. Берри — свободу, молодое тело и Нисаду. Арзаль — свой гримуар, восстановление в должности и опять же месть. И только мы с тобой — ровным счетом ничего. Если не считать, что я напрягла на себя всех клириков, какие есть на свете, и черных, и серых, и белых.
— А белых-то каким образом? — не понял Джарвис.
— А ты думаешь, мать Файял еще не ищет меня с собаками? Я отпрашивалась на декаду-другую, а нет меня уже скоро три месяца. Вернусь… даже думать не хочу, что будет. А все почему? Потому, что друг обязан спасать друга, но подруга подругу может только ревновать, а спасать не должна. Не бывает в книгах такого подвига. А раз нет подвига, нет и награды. Даже Анатаормины вдосталь, как ты обещал. Ничего…
«А как же я?» — хотел сказать Джарвис, но сдержался. С той памятной ночи на «Деве-птице» Тай щедро отдавала ему свое тело, однако даже не заикалась ни о каких чувствах. Похоже, любовь она тоже воспринимала такой, как ее описывают в романах — со страстями в клочья и большим количеством слов «всегда», «никогда» и «навеки». И, не умея испытывать столь неправдоподобные эмоции, просто не считала любовью то, что чувствует по отношению к нему…
Он уже давно понял, что если не объяснится ей первым, то объяснения может не произойти никогда — и тоже не осмеливался. Может быть, это и в самом деле не любовь, а просто крепкая дружба? Раньше у него не было друга-женщины, и кто сказал, что такая дружба должна исключать постель?
— По крайней мере, у меня есть ты, — только и смог он произнести. — Я не считаю, что совсем ничего не получил.
— Да что я за сокровище? — усмехнулась Тай. — Старая, злая и вдобавок больная — уже дней десять то голова кружится, то подташнивает. Словно кто-то травит медленным ядом… Неужели мне на постоялом дворе подсыпали какой-то дряни, а я и не заметила?
— С чего бы? — усомнился Джарвис. — И вообще ты глупости говоришь. Вон, Лумтай вообще придумал, что ты из дома Каллиура — значит, видел в тебе какую-то ценность…
— Ты что, слышал, как он со мной трепался последней ночью? — мгновенно вскинулась Тай.
— Да нет, — поспешно ответил Джарвис и, вспомнив, честно прибавил: — Он мне это в первый же день заявил, в Малой гавани. А что ты так дергаешься? По-моему, любой женщине должно быть приятно, когда ее возводят в великокняжеское достоинство. А ты, если совсем честно, вполне этого заслуживаешь…
— Представь себе, никогда в жизни не хотелось быть великой княгиней или королевой. Не моя это роль, — тяжело вздохнула Тай. — И прекрасной принцессой, которую все спасают от всего, тоже не хотелось. Разве что наложницей принца, — неожиданно Тай рассмеялась, впервые после того, как они расстались с Берри и Нис. — Но ею я и так уже являюсь. Только все равно это ненадолго, — улыбка ее погасла так же внезапно, как и вспыхнула. — Даже если ты все бросишь и увезешь меня куда глаза глядят — я и без того старше тебя на три года, а через десять лет совсем постарею. А ты будешь таким же, как и сейчас, и больше не захочешь меня…
— С чего ты взяла? — удивился Джарвис, на миг воспринявший всерьез этот разговор. — Или ты не веришь в чужую верность?
— Не в долгоживущую, уж прости, — усмехнулась Тай. — Каким бы хорошим ты себя ни считал… кто изменяется, тому изменяют. Это закон жизни. И хватит об этом.
Оставшуюся часть пути до самого ночлега они проделали молча, лишь изредка обмениваясь мелкими бытовыми замечаниями.
Это была их последняя ночевка перед лаумарской границей…
Глава двадцать четвертая,
в которой героев настигает в Лаумаре то, от чего они попытались уйти в Вайлэзии
Тимур Шаов
- Топчут нежити наши пажити —
- Всех в холодную, и шабаш!
Когда-то на том месте, где тракт пересекает границу, вкопали придорожный столб с вырезанной надписью на двух языках: «Здесь кончаются владения королей Вайлэзских и начинаются свободные земли Лаумара». Но за сорок пять лет столб сгнил, а заменить новым его, как на грех, еще не успели. Поэтому Тай с Джарвисом, миновав лежащее близ обочины трухлявое бревно, даже не поняли, что перешли границу. Только когда из-за поворота выступил характерный обелиск над первой из могил святого Мешнека, стало ясно, что Лаумар уже раскрыл путникам свои объятия.
Когда подошло время обеда, они рискнули заглянуть в деревенский кабачок — сверхъестественно чистый по сравнению с аналогичными вайлэзскими заведениями. Хромой хозяин и девчонка-прислуга посмотрели на гостей из земель Хаоса без всякой приязни, однако от каких-либо замечаний воздержались. Похлебка и рагу, поданные гостям, были по-деревенски бесхитростными, но вкусными и сытными — сейчас, в разгаре осени, когда урожай был по большей части собран, а свиньи нагуляли жира, продукты в котел кидали, не скупясь.
Видимо, обед немного поднял настроение Тай, поскольку, миновав деревню и углубившись в лес, она извлекла зеленую флейту. Лаумарцы содержали свои дороги в прекрасном состоянии, и эта не являлась исключением, так что все время держаться за поводья было совсем не обязательно.
— Что это? — спросил Джарвис, когда Тай доиграла первую мелодию — быструю, ритмичную, как птичий посвист, но со странной ноткой грусти. — Вроде что-то знакомое, а где слышал, не могу припомнить. На меналийские напевы не похоже…
— Еще бы, — отозвалась Тай. — Это салнирская песенка про девушку по имени Чалыкуш. Она сидит у окна, смотрит на певчую птичку и думает: стать бы мне такой птичкой и улететь, тогда не придется выходить замуж за нелюбимого… Наверное, играл какой-нибудь пастух, а ты мимо проезжал да слышал, вот и кажется знакомым.
— Слушай, не сочти за наглость… — Джарвис слегка замялся. — Не сыграешь ли мне то, что играла для Элори в Замке… в тот раз, который я видел в твоей памяти? Хочется услышать это вживе…
— Легко, — кивнула Тай и снова поднесла флейту к губам. Прозрачно-печальный мотив, так подходящий к хрустальной горечи леса, наполнил тишину, сливаясь с дыханием осени: «Мы отхлебнем вина — и просветлеет взор…»
Однако не успела она дойти и до второго куплета, как в мелодию ворвался характерный зловещий треск. Разом оторвавшись от флейты, Тай дернула лошадь за поводья. Джарвис, ехавший чуть впереди, резко сдал назад — и вовремя: прошумев еще не до конца облетевшей листвой, поперек дороги рухнул здоровенный осокорь.
— Ну вот, — натужно усмехнулась Тай. — Как возьмусь играть, обязательно что-нибудь свалится, не камень, так дерево. Прямо руки трясутся — уж больно внезапно оно шмякнулось…
— Пустяки, — махнул рукой Джарвис. — Подгнило, наверное. Вчера такой ветер был — надломил его, сутки оно кренилось, а теперь легло окончательно. Мы верхом, оно нас не задержит. А представь, что было бы, рухни такое счастье перед каретой Нисады!
С этими словами он еще сильнее осадил коня назад, а потом легонько хлестнул меж ушей. Тот птицей прянул с места, оттолкнулся и без труда перескочил толстый ствол с торчащими из него ветками-пасынками.
— Молодец, — скривилась Тай. — А мне что прикажешь делать? Я так не умею. А обходить — так там кусты и канава…
— Все-таки попробуй, как я, — Джарвис мгновенно ощутил неловкость. То, что Тай проводила в седле сутки за сутками, не жалуясь, поневоле вынудило его переоценить познания девушки в верховой езде.
— И как раз насажусь на эти торчащие сучья. Нет уж, спасибо, — Тай соскочила с лошади. — Похоже, не миновать мне сегодня канавы. Дай хоть срежу какую-нибудь орясину, померю, насколько там глубоко…
Она отошла на три шага в сторону, примериваясь взглядом к кроне поверженного дерева и почти исчезнув из поля зрения принца. Поняв, что придется подождать, Джарвис тоже спешился и обернулся в сторону канавы, желая оценить серьезность препятствия…
…чтобы увидеть сразу три наставленных на него взведенных арбалета — точнее, ручных пружинных самострела, которые бьют не слишком далеко, зато и перезаряжаются не в пример быстрее. И пребывали эти самострелы в руках людей, облаченных в до боли знакомые кольчуги поверх серых стеганых курток и скругленные шлемы.
Первым побуждением Джарвиса было крикнуть «Тай, беги!» Но почти сразу же он сообразил, что претензии у людей архиепископа Кильседского могут быть к нему, но уж никак не к его спутнице, никогда прежде не бывавшей в Лаумаре.
— Бросай меч, нелюдь, — сквозь зубы проронил один из солдат. — И не вздумай колдовать — твоя ведьма тоже у нас на прицеле.
— Что там такое? — послышался из-за кроны осокоря встревоженный голос Тай. Затем затрещали ветки под тяжелыми сапогами — и снова раздался голос Тай, но уже готовый сорваться в крик: — А ну лапы прочь, разбойничья морда!
— Ты к ножичку-то не тянись, а то живо руку прострелю, — донесся в ответ хриплый бас лаумарца. Разумеется, девушка не поняла его слов — зато прекрасно поняла угрозу, звучащую в голосе…
— Спокойно, Тай, — быстро выговорил Джарвис, увидев, что с другой стороны от осокоря на дорогу вылезли еще пятеро окольчуженных. — Это не разбойники, а солдаты церкви, они не причинят тебе никакого вреда. Им нужен только я.
— А вот здесь ты ошибаешься, долгоживущий, — неожиданно произнес по-меналийски кто-то за спиной Джарвиса. Уже по одному этому, даже больше, чем по спокойной властности интонации, принц понял, что имеет дело с важной особой. Обернувшись, он увидел мужчину лет тридцати пяти в строгом сером камзоле под коротким темно-красным плащом-нарамником. Походное облачение лаумарского клирика. И цепь на груди ясно показывала, что клирик этот — не из рядовых монахов.
— Нам в равной степени нужны и ты, и эта богомерзкая женщина, — продолжил он. — Поэтому именем святой церкви и блаженного Мешнека вы арестованы и будете препровождены в столицу на суд его преосвященства архиепископа Кильседского.
— Вообще-то прежде, чем арестовать, не худо бы предъявить обвинение, — бросила из-за дерева Тай. — Не соизволите ли пояснить, в чем заключается моя так называемая богомерзость?
— Охотно, — кивнул клирик в походном облачении. — Брат Лувес, где вы там застряли?
— Сейчас, — послышалось из канавы, и на дорогу вылез еще один клирик в сапогах, доверху заляпанных грязью, одетый так же, как первый, но намного моложе — лет двадцати трех, не больше. Его коротко остриженные волосы были темно-русыми — цвет, не слишком характерный для Лаумара, разве что для западных его областей, прилегающих к Алмьярскому хребту… в том числе и для округа Шайр-дэ.
— Что скажете, брат Лувес? — снова заговорил первый клирик, когда двое солдат буквально перетащили Тай через поваленный осокорь. — Та ли это женщина, которую приказал нам задержать его преосвященство?
Лувес поднял глаза на Тай. В лице его сквозило еле заметное напряжение, но Джарвис пока не мог понять, чем оно вызвано.
— Да, брат Катем, — твердо произнес он. — Она и впрямь осветлила волосы, но это не мешает мне узнать ее. Перед вами — Ломенархик Кути собственной персоной, — и, повернувшись к солдатам, повторил сказанное на лаумарском.
Это заявление ударило Джарвиса по голове не хуже кирпича, упавшего этажа этак с пятого. Едва завидев скругленные шлемы, он начал ждать, когда же над дорогой прозвучит имя Ломенны — но никак не предполагал услышать его в ТАКОМ контексте. Что здесь происходит, миллион морских чертей?!
— Да кто ты вообще такой, парень? — вскинулась Тай, явно ошарашенная не меньше принца. — Я тебя вижу первый раз в жизни. С чего ты взял, что я — какая-то ваша Ломенархик?
— С того, что имел несчастье много раз делить с тобой ложе, прежде чем принял священный сан! — это Лувес воскликнул уже по-лаумарски. — С того, что был первым, кого ты запятнала своей скверной! Вспомни сеновал над конюшней моего отца и попону, на которую пала твоя нечистая кровь! Ты и теперь будешь отрицать, что знакома со мной?
— Слушай, дорогой друг, я не лаумарка и твоего языка не знаю, — раздраженно проговорила Тай. — Поскольку дело касается меня, не мог бы ты говорить так, чтоб я тоже понимала? Тем более, что меналийским ты вроде бы владеешь. Переведи мне, Джарвис, чего он тут проорал.
Джарвис механически перевел. Происходящее все больше напоминало ему один из тех снов, в которых нет ни смысла, ни логики и в которых ты — всегда жертва.
— Значит, говоришь, спал со мной много раз?! — оскалилась Тай, услышав перевод. — Тогда не поведаешь ли этим добрым людям, какая отметина у меня вот здесь? — она похлопала себя по низу живота слева, над тазовой костью.
Джарвис помнил, что в этом месте кожа Тай обезображена маленьким сморщенным шрамом — когда-то давно юная ученица сестры Рогрет уронила туда каплю кислоты, которая насквозь проела одежду. Даже обычный платок на бедрах полностью закрывал эту отметину. Видеть ее могла бы разве что женщина, с которой Тай довелось вместе мыться, ибо в дневном мире никаких любовников, кроме долгоживущего, у девушки не было. Разумеется, молодому клирику неоткуда знать об этом ожоге…
— Ты думаешь, если будешь все время говорить на чужом языке, мы поверим, что ты не знаешь лаумарского? — снова возопил Лувес, и теперь Джарвис отчетливо уловил нотку фальши в его патетике. — Бесстыдница! Откуда мне знать, как пометил тебя Повелитель Хаоса, если мы возлежали вместе лишь в полной темноте? Я уж не говорю о том, что со дня нашей близости у тебя могла появиться тысяча новых отметин! Брат Катем, прикажите принести Священное Писание, чтобы я мог нерушимо присягнуть — эта женщина и есть ведьма Ломенархик!
— Не стоит, брат, — Катем с отвращением скосился на кожаные штаны Тай. — Я и так верю тебе, тем более что Господь учит нас не разбрасываться клятвами. Опознание состоялось, а дальше пусть судит его преосвященство. Хотя не сомневаюсь, — он хищно усмехнулся, — что в данном случае суд будет пустой формальностью. Тому, как эти двое ушли за предел при свете дня, есть не менее десятка свидетелей.
— И самое главное — каким образом они на нас наткнулись?! Ведь не случайно же! — Джарвис непроизвольно повел плечами, ибо руки его были связаны, и развести ими он не мог. — Нет, они ждали нас, именно нас. Я допускал, что мои приметы разосланы по всей стране, и в первом же мало-мальском городишке я рискую нарваться на неприятности — но засада на дороге! Откуда им было знать, что мы въедем в Лаумар именно сегодня…
— Может, нас подставила какая-нибудь сволочь из Сэ’дили? — предположила Тай. — Что, тот же Лаймарт почтового голубя послать не мог? Хотя не понимаю, какой ему толк с этого…
— …и именно по западному тракту, — докончил Джарвис. — Граница Вайлэзии с Лаумаром — это тебе не Алмьярский хребет, где наперечет все проходимые перевалы. При желании мы проникли бы в страну по любой дороге и даже вообще не по дороге!
На всякий случай этот разговор велся по-алмьярски, хотя Катем и Лувес ехали довольно далеко, во главе отряда, а прочие члены группы захвата — десять солдат с командиром — явно не понимали меналийского.
Там, у осокоря, который, как оказалось, повалили вовсе не ветер и болезнь, они сразу поняли, что сопротивление бесполезно — кто-то явно учел опыт сражения у Пьющей Лошади, и все десять солдат архиепископа были вооружены самострелами. У Джарвиса отобрали меч и кинжал, у Тай — нож Урано, после чего обоим связали руки и надели странные тонкие ошейники из бледно-желтого металла — не сдавливающие горло и более похожие на ожерелья, однако застегнутые на замки, ключи от которых спрятал в карман брат Лувес. В заключение Тай и Джарвиса затолкали в небольшую повозку, крытую лошадиной шкурой, в каких обычно передвигаются мелкие торговцы или бродячие комедианты. Кроме двоих пленников и их вещей — перерытых в ходе обыска и увязанных как попало, — здесь находился лишь один солдат, свесивший ноги наружу, на задок повозки. Еще один солдат правил этим бесхитростным экипажем, остальные, в том числе оба клирика, ехали верхом. Спустя два часа с начала пути солдат вылез из повозки, и его место занял другой — смена караула.
Страха, от которого холодеет спина и дрожат колени, не было — случившееся казалось настолько нереальным, что ни Тай, ни Джарвис до сих пор не прониклись им по-настоящему. Было лишь отчаянное недоумение чисто логического свойства и желание хоть как-то прояснить свою участь.
— Они могли на всякий случай разместить по отряду в каждой приграничной деревне, — неуверенно произнесла Тай, сама понимая шаткость своих построений. — Пока мы ели супчик в кабаке, кто-то из деревенских свистнул солдатам, и те пошли рубить дерево…
— Бред, — тряхнул волосами Джарвис. — Ты хоть представляешь себе, что такое Межевые земли? Да в южном Лаумаре каждая третья деревня — приграничная! И где они найдут столько любовников Ломенны, чтобы снабдить ими каждый отряд?
— Ты уверен, что этот деятель в самом деле валялся в сене с твоей ведьмой? — скептически прищурилась Тай. — С тем же успехом он мог солгать и тут. И вообще, судя по тому, что я видела в Замке, мы с Ломенархик действительно похожи ростом и сложением, поэтому любой, кто видел ее лишь издалека…
— Уверен, — убежденно перебил ее Джарвис. — Я хорошо помню, как Ломенна рассказывала о парне, которому она открыла дорогу в Замок, а тот впоследствии ушел в монахи. Скажу больше — именно он и сдал ее церковникам в первый раз. Так что наш братец Лувес лжесвидетельствовал, прекрасно отдавая себе отчет в том, что творит.
— А с виду такой приятный молодой человек! — Тай брезгливо передернулась. — Лицо одухотворенное, глазки светлые, большие… лет пять назад, наверное, был еще очаровательнее. На таких-то обычно и западают всякие суки — и учат их быть еще большими суками, чем сами. Этот, похоже, выучился на славу… Если только ты прав, — прибавила она после паузы. — Как-то уж слишком оно невероятно.
— Вот и я гадаю, ради чего он даже на их Писании готов был поклясться, — протянул Джарвис. — Непротиворечивая версия тут только одна: архиепископ не может признать, что упустил ведьму, и готов сжечь хоть черта в ступе, лишь бы загладить свое упущение. Но, во-первых, насколько мне известно, это не его стиль. Так мог бы поступить какой-нибудь Лаймарт, но уж никак не фактический правитель страны, которого вдобавок считают сильнее любого мага. А во-вторых, даже эта версия не объясняет, каким образом мы и Лувес так удачно сошлись на одной дороге. Хотел бы я знать, в курсе ли остальные, что этот милый юноша врет и не краснеет, или он ведет свою отдельную игру…
— И я хотела бы, — кивнула Тай. — Да только как?
— Понятия не имею, — вздохнул Джарвис. — Боюсь, во второй раз тот фокус, что я провернул с Урано, не пройдет — по-моему, они только и ждут, когда я полезу кому-то из них в мозги. Защита против магии у лаумарского клира поставлена на высшем уровне, это я знаю не понаслышке. Скорее всего, Катем или Лувес тут же отследят мое проникновение и поднимут тревогу.
— Хоть бы солдаты что-нибудь сболтнули ненароком! — Тай перевела взгляд на спину в кольчуге. — Нет же, молчат, как языками подавились. Твоих ушей боятся, что ли?
— Твоих тоже, — усмехнулся принц. — Как правильно заметил Лувес, невозможно доказать, что ты чего-то НЕ знаешь или НЕ умеешь. Для них ты — лаумарская ведьма, которая притворяется меналийкой, надеясь уйти от расправы. И вообще, скорее всего, им попросту дан приказ держать рот на замке.
На это Тай не ответила, и некоторое время путь продолжался в молчании. Начало смеркаться — если снаружи еще не составляло труда отличить серую нить от зеленой, то из повозки свет уже почти ушел. Тем не менее снаружи не наблюдалось никаких признаков города или деревни, и Джарвис поневоле задумался, где и как им придется ночевать. Предыдущие ночи были холодными, эта тоже не обещала тепла… вероятно, пленникам позволят накрыться одеялами, но как быть со связанными руками, которые и сейчас-то уже онемели? А что будет к утру, даже думать страшно…
— Идея, — вдруг подала голос Тай. — Надо их раздразнить, чтобы они распустили языки. Лучше всего, пожалуй, пристать с непристойностями, но можно и по-другому оскорбить. Вдруг да проговорятся в горячке о чем-то лишнем?
— Ты языка не знаешь, — безнадежно отозвался Джарвис. — А я один не справлюсь.
— Тогда хотя бы споем какую-нибудь похабень по-вайлэзски — этот язык они обязаны понимать. Например, ту песенку Хольрана про пастушку, только таканцев надо будет заменить на лаумарцев. Смею думать, за дорогу от Рилгаты до Сэ’дили ты ее тоже выучил наизусть.
— Ну, «Пастушка», если вдуматься, и не похабень вовсе, просто обидная вещь, — заметил принц. — Но все равно неловко…
— А тут-то чего неловкого? Это тебе не придумывать с ходу, что сказать — шпарь по-заученному, и все!
— Не в этом дело, — поморщился Джарвис. — Ты же знаешь, что у моей расы вся музыка только инструментальная. Мы никогда не поем — слишком велик риск, что в наших устах песня обратится в заклятие. Поэтому… как бы тебе сказать… я прекрасно слышу все ноты любой мелодии, но вот воспроизвести ее — задача для меня непосильная.
— Это называется «рассогласовка слуха и голоса», — хмыкнула Тай. — Слыхала о таком. Нет, у меня все проще: воспроизвести-то я могу что угодно — иначе как бы я на флейте играла? — но вот сам голосок мой годится только на подручных орать. Да еще на то, чтобы отдать его на выборах новой настоятельницы, — в этом месте Джарвис невольно рассмеялся. — Что ж, тем скорее у них завянут уши и они потребуют от нас заткнуться!
— Тогда лучше не про пастушку. Я знаю кое-что посильнее, — Джарвис задумался. — Если я повторю тебе это по слову раз пять, сможешь потом пропеть сама?
— Постараюсь, — решительно мотнула головой Тай. — Давай повторяй, а потом посмотрим, как у меня получится.
В течение следующего часа Джарвис шепотом, чтобы не прислушивался солдат, раз за разом проговаривал для Тай слова песенки про отшельника, который в своей пещере ест сушеную рыбу и сокрушается, что дикий лук, которым неплохо бы ее закусить, встречается в горах очень редко. Весь смак песенки заключался в том, в каких выражениях изливает отшельник свои сокрушения. Правда, передать мотив Джарвис не брался, поэтому было решено исполнять песенку на мелодию известной новоменалийской баллады о скодерском пирате и княжне. Наконец, попытки с десятой, несколько раз уточнив побуквенное написание слов, Тай смогла воспроизвести текст не только без запинки, но и без единого смешка.
— Обожди минуту, а то у меня в горле пересохло, и тогда начнем, — попросила она. — Эх, воды бы глотнуть!
Словно в ответ на ее слова, повозка дернулась, сходя с наезженной дороги, несколько раз подпрыгнула на неровностях земли и встала. Уже совсем стемнело, поэтому ни Тай, ни Джарвис не могли различить в открытом проеме ничего, кроме смутных теней веток на фоне темно-индигового неба.
— Все, приехали, — объявил солдат и спрыгнул с повозки. — Встаем на ночлег.
— А, прошу прощения, в кусты ты меня тоже сам поведешь? — выкрикнула Тай прямо в лицо Катему. — Или прикажешь под себя ходить? Еще раз говорю — никуда я без своего напарника не сбегу! Развяжи руки, крокодил тебя задери!!!
— Скажи спасибо, ведьма, что не скована по рукам и ногам, — холодно отозвался старший клирик. — Кто поручится, что ты не нашлешь на нас морок одним жестом?
— Не нашлет, брат Катем, — неожиданно вмешался Лувес. — Когда ее брали в прошлый раз, хватило освященных контуров на пяти точках, чтобы полностью связать ее силу. Кроме того, не забывайте, что его преосвященство строго велел не доводить состояние пленников до невыносимого. И, видимо, у него были на это свои причины.
— Хорошо, если у вас есть с собой недостающие части контура… исключительно под вашу ответственность, — с недовольным видом уступил Катем.
— Садись, — приказал Лувес девушке, и Джарвис отметил, что приказ этот произнесен по-меналийски. — Придется разуться.
Стащив с ее ног сапоги, молодой клирик достал из поясной сумки пару цепочек из такого же бледно-желтого металла, как ошейник, и замкнул их на щиколотках Тай. Потом он занялся ее руками — Тай ощутила, как ослабевает хватка веревки на запястьях, как их обнимает холодок металла и как в конце концов полностью спадает веревка.
— Все, — произнес Лувес, поднимаясь с колен. — Но имей в виду, на ночь ты опять будешь связана.
— Благодарствую и на том, — издевательски поклонилась Тай. Жизнь возвращалась в онемевшие руки колотьем тысячи раскаленных иголок, лишая пальцы способности к точным движениям — а меж тем съеденная за обедом похлебка просилась наружу до рези в паху. Но все-таки Тай сначала заново обулась (браслеты под сапогами немедленно впились в щиколотки) и лишь затем, напряженным шагом, но все же не бегом, направилась в сторону зарослей ольшаника. Один из солдат тут же последовал за нею.
Прочие солдаты, ругаясь и спотыкаясь в темноте, шарили вокруг поляны в поисках дров. Когда Тай вернулась, на ходу с силой растирая запястья, в центре поляны уже лежало сколько-то хвороста — однако еще недостаточно для костра, призванного согреть пятнадцать человек.
Джарвис, по-прежнему связанный, застыл у повозки, бездумно глядя в небо с разрывами туч, сквозь которые мерцало несколько звезд. Забравшись в повозку, Тай для тепла надела под куртку еще и камзол, затем достала свой плащ неролики и расстелила под деревом. Не проронив ни слова, но кивнув в знак благодарности, принц опустился на подстилку.
Руки мало-помалу начали отходить. Сейчас стоило бы задать им какую-нибудь работу, чтобы расшевелились окончательно — да какая тут работа! Уж наверняка лаумарцы не доверят ей чистить коренья для их ужина. Разве что… Тай пошарила под одеждой, и на свет снова явилась тростниковая флейта.
Что бы такое сыграть? Настроения не было ни на что. Пожалуй, «Рабыню из Афрара» — там нужна хорошая беглость пальцев…
Катем, праздно сидевший в ожидании, пока солдаты оборудуют костер, вскинулся было, но потом снова опустился на снятое с лошади седло — видимо, прощупал флейту неким сверхъестественным чутьем и не нашел в ней ни грана магии. Тем временем у костра переругивались солдаты: «Что, и у тебя не загорается? А ну, Ситри, попробуй-ка ты!» — «Может, за кресалом сбегать? У меня есть в седельной сумке.» — «Не смеши людей! За кресалом он сбегает… Если от открытого огня не занимается, от искры не займется тем более.» — «К демонам все, зовите Катема. Он посвященный, вот пусть сам и управляется со своей зажигалкой.» — «Да при чем тут Катем? Это вы, олухи, натащили одного сырья, словно не самим у этого костра греться — лишь бы поскорей да побыстрей…» — «Сырья, значит? А где я тебе сушье найду, если весь лес промок насквозь, как губка?! Или тебе кажется, что все еще август на дворе? Что было, то и тащили, мать твою!» Джарвис, слушая это, посмеивался одними уголками губ — он не особенно рассчитывал, что будет допущен к костру, а потому ощущал себя вправе позлорадствовать.
Окончив «Рабыню», Тай посмотрела на спутника и без всякого намека с его стороны опять заиграла «Мы отхлебнем вина».
Лес вокруг словно затаил дыхание, внимая мелодии. Лувес стоял спиной к пленникам, и они не видели его лица, но откуда-то Джарвис знал, что тот тоже слушает, замерев, и переливы нот будят в его сознании нечто такое, о чем он предпочел бы не вспоминать — слишком больно… Даже Катем негромко вздохнул о чем-то своем.
Тай сыграла «Полет орла», затем еще раз песенку про Чалыкуш, затем салнирскую плясовую, которую исполняют, давя виноград — и наконец решила, что пальцы полностью пришли в норму. Флейта снова скрылась у нее за пазухой…
И лишь после этого пламя наконец-то соизволило перескочить с иссиня-белого комочка в ладони солдата на одну из веток. Не прошло и пяти минут, как на поляне весело пылал большой костер, а солдаты насаживали на самодельный вертел барашка, купленного в приграничной деревне.
Лувес лично принес Тай кусок жирного подгорелого мяса (впрочем, то, что ели солдаты и клирики, выглядело немногим лучше), ячменную лепешку и большую деревянную посудину с водой. После того, как она поела сама и помогла поесть Джарвису, ее снова связали и вместе с принцем загнали в повозку, у которой встали на часах двое солдат. Еще трое остались дежурить у костра, остальные же улеглись спать в две палатки, разбитые на поляне — одна для клириков и командира, другая для рядовых.
Через час все затихло. Трое у костра без всякого азарта кидали кости в свете догорающего пламени, двое у повозки, завернувшись в плащи, клевали носами, а из палаток доносился негромкий храп.
— Спишь? — Тай толкнула плечом Джарвиса.
— Уснешь тут, — отозвался он таким же еле слышным шепотом. — Тебе-то дали отдохнуть, а у меня руки уже совсем неживые…
— Тогда давай споем, как договаривались. Зря, что ли, я слова зубрила?
— Сейчас?
— А когда еще? Если мы не спим, с какой стати должны спать они? Тут уже и непристойностей никаких не надо, только бы погромче да погнуснее.
— Ладно, запевай, а я подхвачу, как сумею, — не стал спорить Джарвис. Лучше уж так, чем лежать без сна и мучиться от затекших рук и вопросов, на которые нет ответа…
Голоса монахини и принца звучали совершенно не в лад, однако разобрать слова можно было без труда. В целом выходило приблизительно как у пьяных гуляк под чужими окнами, путающихся в куплетах какой-нибудь «Красотки Уллин». Вполне естественно, что именно так на их пение и отреагировали.
Сначала их попросили заткнуться по-лаумарски, потом Лувес перешел на меналийский, наконец, Катем (снова по-лаумарски) выкрикнул какой-то приказ, и в повозку просунулась голова одного из часовых.
— А ну живо кончили глотки драть! В дороге выспались, да?!
— За окошком дело к маю, солнца огненная пещь, — с чувством пропела Тай прямо в лицо солдату. — А я рыбушку вкушаю — упоительная вещь!
— Между прочим, даже вкусно, — поддержал ее Джарвис. — Как попробуешь — поймешь. Поначалу вроде грустно, а потом…
В этом месте солдат отвесил ему оплеуху, и принц поневоле прикусил язык. Зато Тай издала такой оглушительный вопль, что уши заложило не только у солдата, но и у самого Джарвиса.
— Это что ж творится? — запричитала она, как салнирская старуха над убитым сыном. — Мы, значит, им ночное дежурство решили скрасить, развлечь, как умеем, а нас за это — по морде! Хорош вояка — связанного бить! Ты ему руки развяжи, посмотрим тогда, чья морда целее останется!
— Кончай насмехаться, ведьма, — раздался голос Катема у самой повозки. — Или ты забыла, как больно жжет оживший контур?
— Давай, — с радостью ухватилась Тай за реплику клирика. — Жги беззащитную женщину святой силой. Только что ж ты сразу свой контур не оживил, если наше пение так тебе не по нутру? Или он у тебя через раз работает, как и зажигалка?
— Я говорил вам, брат Лувес, что ключи от контура должны быть у меня! — взревел Катем. — Немедленно уймите эту нахалку!
— И не подумаю, — отозвался издали младший клирик. — Контур настроен так, что оживает сам собой при попытке применить магию, и перенастраивать его я не уполномочен. А вы, брат Катем, не поддавайтесь на провокацию. Неужели не понятно, что она нарочно злит нас? Идите в палатку и ложитесь. Рано или поздно она устанет надсаживаться.
— Кто тут старший, в конце концов? — окончательно вышел из себя Катем.
— Его преосвященство архиепископ Кильседский, — спокойно заметил Лувес. — Мы с вами в равной степени его покорные слуги. А потому мой вам совет: оставьте пленных в покое и постарайтесь уснуть.
Слова Лувеса возымели действие. Катем тяжело вздохнул, что-то проворчал для порядка и удалился от повозки, на ходу командуя солдатам: «Пока они только орут, сидите и молчите. К сожалению, если заткнуть им рот кляпом, это тоже может оказаться доведением до невыносимого состояния.»
— Сработало! — на этот раз Тай толкнула Джарвиса коленом. — Продолжаем выступление! Я, правда, по-вайлэзски знаю только «Пастушку» да еще про коня с зеленым хвостом, но можно попробовать и что-нибудь меналийское… Главное — не давать им спать!
— Давай пока про коня, а там видно будет, — постановил Джарвис.
Однако дальнейшие их усилия на первый взгляд не принесли никаких плодов: ни «Конь», ни «Пастушка», ни повторно исполненная «Рыба без лука» не вызвали ни одной ответной реплики со стороны пленителей. В конце концов, как и предсказал Лувес, Тай утомилась и уснула, позволяя спать всем остальным. Некоторое время Джарвис, не решившись продолжать в одиночку, молча лежал в темноте и шевелил пальцами, чтобы хоть как-то разогнать кровь в онемевших руках. Затем и его начало клонить в сон…
Внезапно он почувствовал, что кто-то толкает его в бок — и не с той стороны, где лежала Тай, а с другой, прямо сквозь полог повозки.
— Эй, нелюдь!
— Сам нелюдь, — отозвался Джарвис по-лаумарски, машинально подражая тону Тай.
— Ладно, не нелюдь… Хошь, вина глотнуть дам? Хорошее, сливовое, не какая-нибудь кислятина!
— С чего это ты такой добрый, солдат? — Джарвис разглядел, что одно из креплений полога вынуто, шкура слегка отвернута, и в образовавшуюся дыру сочится слабый свет.
— Так я ж не за просто так. Я тебе вина, а ты мне еще раз повторишь слова про луррагского коня. Напарник мой отрубился, у костра, кажется, тоже дрыхнут… а у меня и писало угольковое при себе, и клок бумаги в заначке имеется, и огонек волшебный я стащил у Ситри… Ну не ведьму же мне просить!
В первый миг Джарвис даже оторопел от столь несуразной просьбы. А во второй понял, что вот он — шанс, на который надеялась Тай.
— Нет уж, сведения за сведения, — произнес он с хитринкой. — Давай так: я тебе «Коня», а ты взамен честно отвечаешь мне на три вопроса.
— А почем знать, может, у меня права такого нет? — усомнился солдат. — Или я просто ответа не знаю?
— Тогда не ответишь, — как можно беззаботнее обронил Джарвис. — На нет и суда нет.
— Ладно, хрен с тобой, — решился солдат. — Спрашивай.
— Как вы узнали, где и когда с нами встретитесь? — эта проблема мучила принца больше всего.
— Хочешь понять, кто вас выдал? — усмехнулся солдат. — Вот уж чего не знаю, того не знаю. Архиепископ приказал, мы и пошли, куда велено. А уж кто ему о вас донес, это не по моей части.
— Что, так прямо из Кильседа сюда и перлись? — оторопел Джарвис.
— Ну да, — подтвердил солдат. — Кстати, это уже второй вопрос.
— Не-а, — возразил Джарвис, пытаясь интонацией обратить свою настойчивость в шутку, — это было уточнение первого. А второй вопрос — кто такой брат Лувес?
Он ожидал услышать в ответ какие-нибудь подробности, относящиеся к общему прошлому молодого клирика и Ломенны, и тем подтвердить свою догадку — не более того. Но солдат заговорил совсем о другом.
— Лувес-то? О, это парень серьезный, из Святого Дознания. Раньше на западе работал, а с полгода назад архиепископ лично его в столицу перевел. Говорят, подает надежды…
— Так кто же тогда над вами главный, он или Катем? — растерянно выговорил Джарвис.
— Третий вопрос, — решительно отрезал солдат. — И не отговаривайся больше, играть надо честно. Главный, конечно, Катем. Во-первых, у него сан выше, во-вторых, противомагическая выучка лучше. Это ему испытание: доставит вас, как велено, тоже дознавателем сделают. Теперь говори про коня, а то, не ровен час, напарник мой проснется.
Джарвис попытался собраться с мыслями. Итак, Лувес — человек архиепископа. При этом глава отряда все-таки Катем, но глава чисто номинальный — в таких делах решающую роль играют не должность и сила, а доступ к закрытым сведениям. И несомненно, его больше у Лувеса, раз тот в двадцать с небольшим уже дознаватель, а Катем в тридцать пять — еще нет.
Теперь не оставалось сомнений, что если кто-то и способен прояснить их дальнейшую участь, то это бывший любовник Ломенны. Сие делало угрозу костра довольно-таки призрачной — и одновременно окончательно запутывало…
— Что ж, пиши, — вздохнул Джарвис. — Ты слово сдержал, я свое тоже держу. У луррагца есть аркан, верный конь и ятаган, шапка с вышивкой и с куревом кисет… записал? Два кинжала, лук тугой и приятель, волк степной — только денег у него обычно нет…
Утром Лувес, едва глянув на руки принца, помрачнел и без всяких просьб предоставил ему такую же передышку, как вчера Тай. Даже Катем не протестовал: распухшие и посиневшие, пальцы слушались Джарвиса настолько плохо, что было очевидно — боец из него сейчас никакой.
В первой же деревне, куда отряд прибыл через час после начала пути, Катем приказал остановиться около кузни, и веревки на запястьях Тай и Джарвиса сменились ручными кандалами, а рубцы от пут были смазаны маслом и перевязаны. Из последнего факта Джарвис сделал вывод, что связанные руки — не специальная пытка, призванная сломить пленников, а скорее упущение команды, явно прежде не переправлявшей добычу на столь большое расстояние.
Итак, их берегли — в особенности Лувес, тщетно пытающийся скрыть свое отношение за гневными пассажами в адрес Тай, якобы загубившей его молодость. Из разговора клириков с кузнецом Джарвис уловил: запрет доводить пленников до невыносимого состояния обусловлен тем, что, приведенные в отчаяние, те могут ударить магией, презрев боль от освященных контуров. Однако в таком случае столь корректное отношение к пойманным колдунам должно бы являться нормой в Лаумаре — для Катема же оно явно в новинку. Снова что-то не то…
Вопросы, вопросы — и ни единого ответа. Джарвис был уверен лишь в одном (и постарался передать свою уверенность Тай): впереди их ждет отнюдь не костер. Но тогда ЗАЧЕМ он и его спутница могли понадобиться мятежному архиепископу?!!
Междуглавье
(окончание)
…спустя всего три дня после истории с Шиповником Тай стояла в толпе около возвышения, на котором жонглировали факелами две девушки в обтягивающей чешуе и масках ящериц. Зрелище было красивым по любым меркам, и Тай без стеснения любовалась каждым движением великолепных тел.
И вдруг (о это вечное Замковое «вдруг»!) ноздрей ее коснулся едва уловимый тонкий аромат. Опытное чутье алхимика тут же разложило запах на составляющие: смола лакового куста, вербейник, горькая вишня… и древесный мох! Мгновенно забыв про представление, Тай повернулась к толпе в поисках источника аромата.
Долго искать не пришлось. Слабый запах исходил от волос мужчины с длинным волнистым ножом на поясе, одной рукой небрежно обнимавшего странное существо с телом женщины и головой волчицы, одетое лишь в нагрудник из бурой замши и такую же короткую юбку.
Тай отказывалась верить своим глазам — однако не верить носу не могла. Ее тренированное обоняние не могло подвести даже в Замке! Но… это тело цвета темной бронзы, сильное, по-своему красивое, но лишенное какой бы то ни было утонченности, тело воина, не танцора… Черная атласная рубаха с глубоким вырезом заправлена в штаны из темно-красной блестящей кожи, на носках черных сапог поблескивают стальные накладки, запястья усилены тяжелыми боевыми браслетами. Волосы, заплетенные в косички, перехвачены пурпурным шелковым шарфом, а лицо, от лба до скул, скрыто зловещей черной маской из рельефной кожи. В налобье маски недобро горит кровавый камень, провалы же глазниц непроницаемо черны, словно в них действительно лежит та пустота, о которой говорил Шиповник…
Но тут Тай очень вовремя вспомнила слово «испытание», услышанное из уст Тиндалла, и ее покинули последние остатки нерешительности. Протиснувшись сквозь толпу, она положила руку на локоть разбойника в черной маске, и когда тот обернулся, сказала с чуть нахальной улыбкой:
— Здравствуй, Тиндалл. Как видишь, я опять тебя вычислила.
— Мое имя Айро эм Итанки, — голос его прозвучал с холодной резкостью, снова на миг заставив Тай усомниться в собственных догадках. — И я не нуждаюсь в услугах какой-то меналийки — хотя бы потому, что обычно мне оказывает их вот эта тварь.
— Если я не интересна вам как женщина, то могу пригодиться как алхимик, — Тай улыбнулась, уже откровенно издеваясь. — Мало кто из гостей Замка пользуется ароматами, так что он до сих пор составляет их по трем-четырем шаблонам. А я могла бы, допустим, сделать вам композицию… без древесного мха. Если правда, что все анатао — большие ценители хороших благовоний…
Он обернулся к ней всем корпусом.
— Слушай, девочка, если ты будешь мешать мне смотреть представление, то рискуешь познакомиться с зубами моей Вэйстел! Так что отойди-ка, пока не случилось ничего дурного, — и в тот момент, когда он произнес эту отповедь, прорези его маски полыхнули хорошо знакомым Тай лимонным светом!!!
Снова угадала! Тай стало так хорошо и весело, что она была готова кинуться на шею Айро-Тиндаллу или запрыгать по залу на одной ножке. С огромным трудом сдержав веселье, она присела перед хозяином Вэйстел в таканском реверансе:
— Что ж, не стану настаивать. Буду нужна — сами найдете, — и растворилась в толпе, тихо смеясь про себя в предвкушении продолжения.
Продолжение наступило пару часов спустя, когда очередной ценитель ее прелестей сделал попытку увести девушку из зала. Но не успели они пройти и нескольких шагов по коридору, как на плечо Тай легла тяжелая рука. Она обернулась и ничуть не удивилась, увидев перед собой Айро.
— Вот где ты, паршивка! Стоило мне отвлечься на важный разговор, как ты делаешь попытку удрать с другим!
— Простите, хозяин, я имела глупость решить, что больше не нужна вам… — Тай потупила глаза, подыгрывая Тиндаллу.
Неизвестно, что подумал спутник Тай, услышав из ее уст обращение «хозяин» — может быть, что имеет дело с самим Элори? Во всяком случае, исчез он буквально за какую-то секунду: был — и нет. Айро, крепко ухватив Тай выше локтя, повел ее по коридору, и лишь отойдя на приличное расстояние от бального зала, с явным удовольствием снял маску. Открывшееся лицо с грубоватыми рублеными чертами не имело ничего общего ни с аристократической красотой молодого таканца, ни с чувственной мягкостью Дэйра, ни тем более с утонченностью Шиповника — но на нем ярко и радостно пылали глаза цвета кожуры лимона.
— На этот раз я нарочно сделал все, чтобы ты не сумела угадать, — признался Тиндалл, глядя на девушку с нескрываемым восхищением. — Неужели только по запаху? Так ведь и он был не таким, как в прошлый раз…
— Я на самом деле уже пять лет работаю в алхимической лаборатории, — горделиво отозвалась Тай. — Поэтому, во-первых, умею различать оттенки ароматов, а во-вторых, знаю, как непросто их придумывать. Кроме воображения, тут надо иметь кое-какие навыки, а с этим в Замке… сам знаешь как. И из женщин-то далеко не все пользуются благовониями, да и те самыми простенькими. А уж из мужчин, если они не из Алмьяра — только ты… и Шиповник, — она хитро усмехнулась.
Он привлек ее к себе — сильно, с подчеркнутой властностью, — тронул губами затылок, шею, обнаженные плечи.
— Ты выиграла, полностью выиграла все три раза. Я уже перестал верить, что здесь найдется хотя бы одна женщина, способная на такое. Что ж, отныне ты под моей рукой, и я не отдам тебя никому!
— А как же эта тварь, Вэйстел? — поддразнила его Тай.
— Простой фантом, — махнул рукой ее любовник. — Наглядный образ мировоззрения так называемого «настоящего мужчины», который решительно не представляет, зачем вообще нужны женщины, кроме как для постели. Поэтому они его почти не интересуют, а спать он в идеале предпочел бы со своей верной овчаркой, — он рассмеялся, и Тай не смогла не засмеяться вместе с ним.
— Значит, ты сам ее сотворил? — уточнила она, отсмеявшись. — Никогда не слыхала, чтобы кто-то здесь мог такое — даже Элори…
— Есть такая странная категория обитателей Замка — Ювелиры, — чуть смущенно, на мгновение выпав из образа, пояснил Тиндалл. — Ты не слышала прежде этого слова, я не ошибаюсь? У них совершенно особый статус, и их никогда не было больше десяти… а я даже не лучший из них. Пройдет совсем немного времени, и ты, если захочешь, будешь уметь все то же, что и я — у тебя для этого прекрасные задатки. А главное… помнишь, ты сказала Дэйру про подлинник и подделки? Так вот, ты тоже в полной мере наделена этим свойством — а только оно и делает человека истинным Ювелиром.
— Помню, — Тай прижалась к нему всем телом, ощущая, как медленно и сильно поднимается в ней желание. — Как же я счастлива, Тиндалл, что нашла тебя здесь! Ты такой… такой… ты лучше всех!
В этот миг в конце коридора возникла еще одна пара, ищущая уединения, и Тиндалл снова поспешно закрыл лицо кожаной маской.
— Пойдем, я покажу тебе свои тайные покои. Кстати, — он усмехнулся уголками губ, — ты ведь еще не испытала, каков в близости Айро с Итанки…
— Слушай, Тиндалл, а на самом-то деле ты какой? — спросила Тай, когда все пришло к своему концу, и они просто молча лежали в объятиях друг друга на покрывале, напоминающем древесный мох не только запахом. На полу валялись обрывки ее платья, которое Айро разрезал надвое ножом перед тем, как швырнуть девушку на постель, и сделал это столь ловко, что даже не задел ее кожи… — Ты всегда доигрываешь до конца — каждый раз я разоблачала тебя до близости, и все равно не покидает ощущение, что я была на ложе с четырьмя совершенно разными людьми…
Он улыбнулся ей так тепло, что Тай даже не стала гадать, кому принадлежит эта улыбка — Дэйру из Ониксовой Земли, или юному насмешнику, пойманному ею за хвост, а может быть, кому-то, кого она еще не видала…
— Веришь ли, Тайах — я такой, каким хочу быть. Это же Замок, где нет ничего невозможного, и я играю ту роль, какая придет мне в голову, под настроение. А каким бы ты хотела меня видеть?
Каким? Тай задумалась. Искрометная дерзость и возвышенное преклонение, бережная забота и агрессивная мужественность, страстная юность и мудрая зрелость — разве может все это совместиться в одном человеке? Но вот он, позволивший запомнить себя и таким, и иным, и третьим…
— Каким хочешь, таким и будь, — Тай намотала на палец одну из его жестких косичек, переплетенную алой нитью. — Все равно ты — это ты. Ты сыграешь тысячу ролей и останешься собой. А те, кого я знала здесь до тебя, и собой-то быть не умели.