Кукурузный мёд (сборник) Лорченков Владимир
– Фелат– замаскированный Диавол, – сказала она.
– И подтверждение тому есть явное, – сказала она.
– Если постричь его, то увидишь, что на голове Фелата растут рога, – сказала она.
– Огненные, – сказала она.
– Потому Диавол-Фелат и отрастил себе шевелюру, – сказала она.
– А вовсе не ради того чтобы привлекать женский электорат, – сказала она.
– Скажи это Прокурору и передай, – сказала она.
– Чтобы он спас Молдову, – сказала она.
– Ступай теперь – сказала она.
А я, дед Василе, опустился на колени, и, чувствую подбородком соломинку, которую забыл вытащить, заплакал и сказал:
– Матушка, – сказал я.
– Да как же я пойду в Кишинев если до него 176 км, – сказал я.
– А железнодорожное полотно разобрали еще прошлым летом, – сказал я.
– Железо на гвозди, шпалы на дрова, – сказал я.
– А асфальтовая дорога 10 лет как не существует, – сказал я.
– Знаю, Василе, – ласково сказала мне Богородица.
– То враги все сделали… педики– антигосударственники, – сказала она.
– Ничего, ты тогда письмецо напиши, – сказала она.
– Левой рукой, или педика– писаря заставь, – сказала она.
– Чтобы если что за жопу его, а не тебя взяли, – сказала она.
– Ах тыкозел дед Василе! – это уже пишу я писарь.
– Да но почта уже 15 лет как не работает! – возопил я.
– Не ссы, фраер, я же Богородица, – сказала мне Богородица.
– Купи дед Василе курицу, – сказала Богородица.
– Спрячь в нее свое послание и отправь птицу в Генпрокуратуру, – сказала она.
– Да она пешком до Кишинева устанет, – сказал я.
– До второго пришествия идти будет! – сказал я.
– Благодаря мне она сможет летать, – сказала она.
– Но… – возопил я.
– Дед Василе ты начинаешь действовать мне на нервы, – сказала она.
Засверкали вдали молнии…
– Понял, понял! – возопил я.
…и вот, пишу это письмо и сую его в самое потайное место курицы, которая и впрямь уже взлетала пару раз и выполняла полеты над селом на бреющем, а также продемонстрировала нам всем «мертвую петлю», «петлю нестерова» и даже пробовала пойти на таран «Боинга», но, к счастью, не поспела выйти на курс заморской махины. Прилагаю также две фотографии премьер-министра Фелата, одну – пятилетней давности, в бытность его кандидатом, другую – нынче…»
…генеральный прокурор брезгливо отложил письмо в сторону – теперь понятно, что за разводы на нем были, подумал он, – и всмотрелся в фото. Так и есть… на одном премьер-министр Фелат, еще не премьер-министр, а простой кандидат в депутаты, был почти лысый. Сейчас всю его голову покрывала густая шевелюра… Так вот зачем понадобилась ему пересадка волос… подумал, цепенея от холодного ужаса, прокурор Зубец.
И засуха в этом году реально небывалая, подумал он. Пипец как страшно, подумал он.
Я спасу Молдавию, подумал он.
– И сделаю это прямо сегодня, – сказал он.
* * *
…наскоро позавтракав бычьим яйцом, в котором было запечено перепелиное, и все это с горсточкой красной икры – какой на ха продовольственный кризис, подумалось, – Генпрокурор оделся. Тщательно осмотрел себя в зеркало.
Сиреневая – цвета лица допрашиваемого, когда ему сдавливают горло, – рубашка.
Золотая, – словно солнце родины, – цепочка, скромная, не с руку толщиной, как у других, а с мизинец (все-таки должность предполагает некоторую… скрытность, понимал Зубец).
Лакированные туфли с острым носком, сияющие, словно меч правосудия.
Ну и по мелочи: зеленая барсетка, мобила на поясе, крестик в полкило, блестящий ремень с надписью «Айм соу бьютифул», и, конечно, меч правосудия.
Генпрокурор, когда занял должность, первым делом предписал всем прокурорам такой носить. Самый большой, по уставу, принадлежал ему – полутораметровый, в золотых ножнах, с клинком булатной стали и надписью на рукоятке, инкрустированной драгоценными камнями.
«Лимба ноастра е…» («язык наш это…» – рум.)
А дальше, на всякий случай, ничего не написали.
Оглядел себя еще раз, улыбнулся, зубом цыкнул. На заднем сидении служебного автомобиля газетку развернул. Морщась, прочитал о себе поклепы в проправительственной прессе. Заголовок на первой полосе газеты «Тимпа» гласил:
«Генпрокурор говорит дома по-русски»
Внизу была распечатка. Зубец, – все утро морщишься, с тревогой подумал он, как бы подтяжку делать не пришлось, – бегло просмотрел ее. Журналюги сраные не соврали. Все это и правда он сказал вчера дворнику.
– Твою мать сука на ха… – сказал он.
– Заманал млядь шаркать своей метлой гребучей, – сказал он.
– Садись на нее и уматывай отсюда как ведьма, – сказал он.
– Иствикская млядь, – сказал он.
Само собой, все это пришлось говорить по-русски! Ведь в языке Эминеску нет ругательств! Но педикам из «Тимпы» разве объяснишь?! Журналисты…
Им насрать на кого срать, лишь бы просраться!
…по пути в Дом правительства Генпрокурор заехал в церковь, где набрал во фляжку святой воды из бака с надписью «Святая вода». На всякий случай, купил еще освященный крест и свечей дюжину. Попросил благословения батюшки. В общих чертах, конечно.
– Благослови отче, – сказал он.
– На что? – сказал отче, включив диктофон.
– Не могу сказать, – сказал Генпрокурор, глядя на язычки свечей, танцующих в темноте храма, словно актриса Бьорк в художественном фильме «Танцующая в темноте», который в Молдавии показывали без звука, так как русскую озвучку Генпрокурор запретил, а румынские титры сделать не смогли, языкового запаса никому не хватило.
– И все же? – сказал бодро отче.
–… – упрямо промолчал Генпрокурор.
– Ну тогда иди и плати в кассу по тройному тарифу, – сказал обиженно отче.
– Благословить незнамо что, оно, конечно, дороже, – сказал он.
Генпрокурор уплатил, взял чек – чтобы как командировочные потом оформить, – и заскочил в поликлинику. Там взял справку, что девственник. На всякий случай – помнил по институту, что когда-то одна бикса спасла Францию, потому что целка была. Понятно, что формальность, но… Когда речь идет о вещах потусторонних, любая куриная лапка пригодится! – думал Генпрокурор, много читавший и про зомби на Гаити.
Потом – на работу. Там бегло просмотрел документы, сыграл в «Тетрис» со своим ноут-буком, и пробежался по коридорам. Стоны, крики, мольбы раздавались в кабинетах. Отлично, работа кипит, понял Зубец.
Заглянул в одну из дверей на выбор.
У окна трое парней своих – и один приглашенный из СИБ-а (КГБ – прим. автор.) курили. Посреди кабинета на стуле задержанный плакал. Генпрокурор пригляделся. Узнал тварь. То был Володька Лорченков, из писателишек, взятый по делу заговора против основ государственности Республики Молдова, подготовленному аккурат к празднованию 20—й годовщины государственности Республики Молдова.
Рождественский гусь, можно сказать!
Выглядел притырок – констатировал с удовлетворением Генпрокурор, – так себе. Жалкий, съежившийся… По лицу текли слезы, под стул капала моча… Обоссался, вражина! И все причитал:
– Нет, нет, нет, – причитал он.
– Так и запишем – говорил майор, который сегодня добрым следователем работал, и, подпирая щеку рукою, писал, глядя добро.
– «Нетнетнет», по словам задержанного, – писал он.
– То есть… – пищал задержанный.
– Да-да-да!!! – судорожно выкручивался он.
–… – дружный, здоровый смех доносился ему в ответ.
Зубец тоже улыбнулся. Любил он рабочую атмосферу своего ведомственного здания. Хоть и отдавала она иногда мочой и говнецом…
– Ну, как работа, орлы? – спросил Генпрокурор подчиненных.
– Как чмолота задержанная? – спросил он.
– Не колется, тварь! – дружно смеясь, отвечали ребята.
– Жалко, времени нет на него, дело есть поважнее… государственное… – сказал Генпрокурор.
– Отвечай гнида, ты писал?! – рьяно перед начальником один из молодых следователей работать начал.
Ткнул листки в морду вражине, на стуле гадюкой свернувшейся.
Дневник то был, найденный у Володьки при обыске.
– «1 марта. Весна. Прохудилась крыша. Чинил» – прочитал следователь.
– «Ходил в магазин. Купил перловки. Варили суп» – прочитал он.
– Ты, сука бля, это писал?! – сказал он
– Я.. да.. то есть… не.. я… как скажете! – лепетал Володька.
– Ты, куйло, понимаешь, что эти строки дышат ненавистью к народу, – сказал следователь
– К стране, – сказал он.
– Ходил в магазин… значит, машин тут нет ни у кого? – сказал он.
– Народ нищебродов да? – сказал он.
– Крыша прохудилась… значит, дома тебе наши молдавские не нравятся? – сказал он.
– Ненавидишь молдаван ты куйло?! – сказал он.
– Да как у тебя рука, на ха, поднялась такое на ха писать на ха?! – сказал он.
– Это… это… не я, не я, это герой мой! Лирический! – крикнул Володька и нова разрыдался.
– Интеллигенция, – сплюнул Генпрокурор.
– Говно! – сказал он.
– Даже смелости открыто признать, что ненавидит нас, нету, – сказал он.
– В стране засуха какой 100 лет не было, – сказал он.
– А эти говноеды… народу в спину плюют, – сказал он.
– Расстреляйте его, ребята, – пошутил он.
Ушел, не оглядываясь. Щелкнул выстрел. Глухо шмякнулось о цементный пол тело.
– Да я же пошутил, – подумал Генпрокурор.
Но возвращаться не стал.
Было дело и поважнее.
* * *
В кабинете премьер-министра первым делом Генпрокурор начертил пентаграммы, штук 20. Ориентировался по учебнику «Прикладная магия для офисов и госучереждений: приворожи, наведи, сними», изданный «Кишинеуполиграфом» при поддержке Министерства просвещения тиражом 500 тысяч экземпляров.
– Чтобы ты, Диавол, не смылся, – прошептал он.
Зажег свечи, спрятав их за занавески, до поры до времени. Проверил обрез, пересчитал пули серебряные. На стенах мелом кресты начертил. Водицей святой все окропил. Да и стал ждать. Много времени это не отняло, премьер-министр был точен, как часы. На работу, как всегда, в 14.00 пришел. Отправил охрану перед дверью, зашел……
тут-то ему и уткнулось в грудь дуло обреза.
Глянул безумным зрачком с глаза покрасневшего Генпрокурор. На котором, почему-то – что это с Вами, хотел было спросить премьер-министр, – красовалась связка чесноку.
– Сымай парик, Сатана, – прохрипел Генпрокурор.
– Я… но… позвольт… – сказал было премьер-министр.
– Сымай, манда твоя по кочкам, – сказал Генпрокурор.
Дернулся было премьер-министр, да не тут-то было… Грохнул выстрел! Забарабанили в дверь, – заблокированную благоразумно, – охранники. Расплылось красное пятно по белой рубашке Фелата. Улыбнулся он недоуменно и завалился на бок… закачался, стоя на одном колене.
– Сымай парик! – сказал Генпрокурор.
– Диавол! – сказал он.
– Кх, – сказал премьер-министр, вяло провел рукой по волосам…
Генпрокурор Зубец, чтобы удостовериться, за волосы подергал. Нет, держались крепко. Значит, правда, не парик, правда, нарастил.
– Ну, а рога где?! – сказал Генпрокурор.
– Где сущность свою диавольскую прячешь? – сказал он.
– Погубить Молдову думал?! – сказал он.
– А я спасу, черт рогатый, – сказал он.
Взял в левую руку крест, правой наскоро волосы с головы премьера соскабливать начал…
Тут-то и открылось ему Сияние.
– Да только сияние не красное, – позже шептал бродяга, прохожий странник, похожий на бывшего Генпрокурора Молдавии Зубца.
– А сияние белое… – шептал он небушку за звездушкам да травушке да лесам, где скитался годы и годы спустя.
– Яко уподобное хрустальным переливам, – шептал он.
Сияние над головой премьера оказалось… нимбом.
Тут-то и понял Генпрокурор всю глубину своей ошибки, тут-то он и расплакался, и возрыдал, и в грудь себя стал бить, и каяться…
Да поздно было!
Улыбнулся ему премьер Фелат горько, одарил взглядом добрым, да и прошептал на прощание:
– Зубец, Зубец… – прошептал он.
– Пошто гонишь меня? – прошептал он.
* * *
…Бросив все и уйдя в странники, бывший Генпрокурор Зубец провел десять лет под открытым небом. Крышей ему был купол звезд, стенами – вековые сосны, постелью – мхи да травы-муравы. В церквях да монастырях городов и поселков, встретившихся ему по пути, Зубец каялся за свои смертные прегрешения. Зачитывал список лиц, пострадавших в результате его необдуманных деяний, куда, – уже просто очистки совести ради, – даже таких явных преступников и ненавистников Молдавии, как Володьку Лорченкова, включил. Не ел горячего и не пил ничего, кроме воды, а ходил всегда с железной цепью весом три пуда. А на исходе десятого года странствий решил обосноваться в городе Гомеле, что в республике Беларусь.
Потому, не исключено, – позже говорил следователь комиссии, ведшей дело о загадочных исчезновениях женщин в гомельских лесах, – что Беларусь еще со времен ССР была лидером среди республик по количеству очень странных людей на душу населения.
В пригороде странник Зубец устроился на мебельную фабрику неквалифицированным рабочим на распиле досок, ламината, и ДСП. Работал много и честно. Все заработанные деньги анонимно рассылал по храмам да приютам. Коллегами по работе характеризуется скрытным, но порядочным. Дальнейшие следы его затерялись.
Примерно в это же время в окрестностях города стали пропадать женщины, чьи трупы были обнаружены намного позднее. Все тела были расчленены.
Говорят, следы от разрезов были неровные и рваные.
Как будто от пилы.
Подполье
Мэр Кишинева впервые полюбил.
Дорин Киртака – и он часто просил не путать имя с фамилией – полюбил по-настоящему.
Это было тем удивительнее, – и все газеты уже писали об этом, – что мэр Кишинева Дорин Киртака уже был помолвлен. Газеты не врали. Его возлюбленная – красивая, стройная ведущая телевизионного канала, – фотографировалась с молодым мэром для обложек глянцевых журналов и выбирала платье. Дорин послушно становился на цыпочки во время фотосессии, и принимал необходимое для фотографов положение. Возлюбленная улыбалась. Брак грозил быть счастливым. Тут-то Дорин и встретил Ее.
Симпатичную белую крысу
В зоологическом магазине у подземного перехода возле центрального автовокзала.
Она была вся такая… трогательная. Нежная, беззащитная в своем белом пуху, крыса умывалась под небрежными взглядами прохожих. Те едва удостаивали взглядом аквариум из плексигласа, где крыса жила в куче опилок, и спешили мимо. Черствые грубые люди, – в который раз плохо подумал о соотечественниках Дорин, – и присел на корnочки у аквариума.
Сейчас в этом парне в спортивном костюме «Найк» и повязкой на глазу вряд ли бы кто признал молодого европейского мэра европейской столицы. По крайней мере, такой слоган придумал Дорин для своей избирательной компании, которую с треском выиграл. После этого Дорин прочитал «Тысячу и одну ночь» и стал выходить в город переодетым не реже раза в месяц. На этот раз он избрал для себя костюм молодого грузчика с центрального рынка. Сейчас, присев на корточки у стекла зоомагазинчика, Дорин был очень похож на гопника и заворожен. Ему почему-то вспомнилось, что в детстве дядя, – который их с братом воспитывал, – никогда не позволял завести хомячка…
Наверное, ей здесь холодно и неуютно, подумал Дорин. Выставили напоказ, словно рабыню на рынке невольниц, негодующе подумал он. Будто молдаванку, ставшую жертвой насилия во время нелегальной миграции, подумал он еще, и решил записать это для очередного выступления на ТВ. Возлюбленная, которая будет брать у него интервью, останется довольна, подумал он. Потом вспомнил глаза возлюбленной: мелкие, злые, холодные, – и вздохнул. Глазки крысы были большими, черными, и влажными… Бархатистые, словно две звезды, подумал Дорин.
– Чего ты пялишься? – спросил хозяин.
– Иди работать, – сказал он.
– Шр-шр-шр, – сказала крыса.
– Сколько? – спросил Дорин.
* * *
Придя в офис, и сняв грим в замаскированной под туалет душевой, Дорин вытащил из портфеля клетку с крысой и поставил ее на стол. Улыбнулся. Щелкнул пальцами. Крыска подняла голову и трогательно склонила ее на плечо. Ну, чисто девушка, подумал Дорин и еще раз улыбнулся.…
Конечно, до сексуального влечения к крысе было еще далеко.
Просто Дорину очень понравился этот ласковый, послушный и понятливый зверек. Она ничего общего не имела с этими ужасными крысами с помоек, которые заполонили Кишинев, и угрожали даже бродячим собакам, которые заполонили Кишинев до крыс. Те были серые, жирные, огромные и неопрятные. Эта – Дорин еще думал, как ее назвать, – была белой крысой с голым розовым хвостом, нежными лапками и грустной мордочкой.
– О чем ты думаешь, любовь моя? – спросил ее Дорин, по привычке обращаясь к особи женского пола «любовь моя».
Тут его словно током ударило. А мог ли бы я полюбить крысу, подумал он. В конце концов, – вспомнил он объяснения профессора греческой философии Дабижи, который был дружен с его дядей, – любовь это единение двух душ, неважно, в каких телах они находятся. Доктор Дабижа отличался умом, и крепкими нервами, правда, ровно до тех пор, пока какой-тог извращенец не трахнул в зоопарке сначала зебру, а потом его внучку. Говорили, будто доктор Дабижа объяснял про любовь и души и этому извращенцу. Дорин вздохнул, и вспомнил, что нужно заниматься делами. Он подмигнул крыске, насыпал ей корму и сказал:
– Ну, кушай, кушай, лапочка.
Крыса даже не шевельнулась. Дорин удивленно поднял брови.
Может быть, подумал мэр, ей мешает кушать запах говна, крепко пропитавший мэрию, как, впрочем, и все в Кишиневе? Дело в том, что в городе не работали очистные сооружения, и воздух пропах сероводородом. Многих иностранцев с непривычки выворачивало прямо на трапе самолета. Говорили, будто когда в Кишиневе прилетел на пару дней глава НАТО Бергсхофер, то его стравило прямо в хлеб, соль и мамалыгу, которую ему преподнесли. Позже глава НАТО объяснил, почему.
– Поймите, – морщась, говорил он, – запах это диффузия молекул.
– Ясно, – сказал президент Молдавии.
– Ничего вам не ясно, – сказал лидер североатлантического альянса, – молекулы, это частицы вещества, а диффузия это их распространение…
– И чего? – спросил мэр Кишинева.
– Если в городе воняет говном, то в воздухе буквально разлиты молекулы говна, – сказал Бергсхофер и снова блеванул, потому что говном пахло и в президентской резиденции.
– Ну и? – спросили его.
– И это значит, что частицы говна буквально попадают вам в рот, нос… – сказал глава НАТО.
– Вы Жрете говно, – сказал он.
– Извините, я снова буду блевать, – сказал он.
– Мы не примем вас в НАТО, вы, говнюки, – жалобно сказал он.
– Говенные засрануээээээ, – сказал он, и вырвал куском своей печени.
Блюющего собственными потрохами секретаря Альянса отправили домой. Конечно, в Кишиневе по-прежнему пахло говном. Говном пахло на гламурных вечеринках, и в ночных клубах, в парках и кабинетах… Дорин неодобрительно покачал головой. Закрыл окна и обрызгал все дезодорантом. Крыса не шевельнулась.
– Кушай, прошу тебя, – сказал он крысе.
Крыса сидела такая одинокая и грустная, что у мэра навернулись на глаза слезы. А может, это особенно сильная волна говна или дезодорант плохой, подумал он, и взял себя в руки. Вытащил из кармана визитку, набрал номер.
– Не ест? – спросил хозяин магазина.
– Не ест, – переживая, сказал Дорин.
– А вы ей команды на каком языке отдаете? – спросил делец.
– Ну, по-румынски, конечно, – сказал Дорин.
– А, так дело в этом, наверное, – сказал крысиный рабовладелец, – она просто к нам из зоологического цирка попала, который из России с гастролей приехал.
– Никаких команд, кроме русских, не понимает, – сказал он.
Дорин отключил связь и поглядел на крысу. Та сиротливо жалась в уголке аквариума. Мэр снял крышку сверху, насыпал еще корма, и, с легким прибалтийским акцентом, сказал крысе по-русски:
– Кушайте, пошалуйста!
* * *
С именем проблема разрешилась сама собой.
Как еще назвать русскую бабу, решил Дорин, – полистав подшивку журналов «Русская жизнь», – если не Машкой? Странный был, кстати, журнал, и, главное, очень мало в нем нашлось русских фамилий. Ну да ничего, решил мэр. Выбирать не приходится.
Так любимая крыса мэра Кишинева стала Марией.
Она сидела в клеточке на столе Дорина и потирала лапки, когда он ответственным голосом раздавал указания коммунальным службам или вызывал к себе городских советников по коммутатору. Все это никакого значения не имело, потому что, – объяснил Дорин Маше, с которой начал разговаривать, – в Кишиневе не было денег.
– Они могут выбрать мэром Супермена, и он ничего не сделает, – сказал Дорин Машке.
– Пригласить Сталлоне и Шварца, упросить стать мэром самого Обаму, и те облажаются, – сказал он Маше.
– Просто в этом сраном городе нет денег ни на что, – сказал он горько.
– И никогда не было, – признался он Машке, – просто раньше их, деньги, давали русские.
– Ну, как ты, – подмигнул он Марии.
Маша склонила голову и стала протирать усы. Как изящно она нагибает шею, подумал Дорин…
Спустя недели по городу поползли слухи.
Говорили, будто мэр сошел с ума окончательно – предварительное его легкое помешательство ни для кого секрета не представляло – посадил на свой рабочий стол крысу и разговаривает с ней. Смотрит влюбленными глазами, делится какими-то секретами, в общем, дело швах. На базарах появились пророки.
– Люд добрый, Апокалипсис грядет, – кричали они, – ибо Град наш в лапах Белой Крысы!
Молдаване крестились, и на всякий случай святили не только мобильные телефоны, но и брелки от ключей. Митрополит Молдавский хмурился и грозно намекал Дорину при встречах, что надо бы образумиться. Но мэру было не до того.
Читать бесплатно другие книги:
