Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка Белфорт Джордан

Вот тогда-то я и поставил на этом крест. Джордан Белфорт ушел навсегда из брокерского зала компании «Эл-Эф Ротшильд» с отчаянием в сердце и с поджатым хвостом. Раздавленный двадцатипятилетний парень с личным банкротством за плечами и брокерской лицензией, которая неожиданно стала совершенно бесполезной.

Как ни парадоксально, там, в комнате для опроса агентов, мне с каждым часом становилось все спокойнее на душе. Погружение в прошлое позволяло мне заглушить боль настоящего, особенно чувство утраты, когда я думал о Герцогине. Несмотря на то, что я прекрасно понимал, что доношу на своих друзей, информация, которую я выдавал, пока что имела исключительно исторический характер; я широкими мазками живописал события лишь теоретически противозаконные. Все девяносто семь негодяев, воров и подлецов из моего списка пока что оставались практически неупомянутыми.

Но Ублюдок быстро развеял мои иллюзии. Было почти пять часов, когда он сказал:

– Давайте-ка отложим на потом эти уроки истории. С вашей помощью нам хотелось бы сыграть на опережение…

И он объяснил, что только в случае активного сотрудничества мой бесценный статус доносчика может быть сохранен в тайне. Существуют красноречивые признаки чьего-то сотрудничества со следствием, начиная с судебных протоколов, которые в моем случае окажутся подозрительно скупыми. Иными словами, существуют разного рода ходатайства, которые подшиваются к делу, передаваемому для рассмотрения в суд… и которые не подшиваются к нему, если подсудимый «поет на Корт-стрит».

Еще Ублюдок сказал, что с практической точки зрения для следствия представляют интерес два аспекта моего сотрудничества: информация о прошлом и информация о настоящем и будущем. До сих пор я выдавал информацию лишь о прошлом. Теперь же Ублюдок попросил меня сделать телефонный звонок под запись одному из несчастных обреченных из моего списка негодяев, воров и подлецов. Причем из всех них Ублюдок выбрал моего верного и надежного бухгалтера Денниса Гаито по прозвищу Шеф-повар.

Деннис Гаито и впрямь был искусным шеф-поваром, хоть и не в традиционном смысле этого слова. Это почетное прозвище было заработано им из-за его врожденного пристрастия стряпать (иными словами, фабриковать) финансовую отчетность. Это был настоящий мужик – спокойный, хладнокровный, собранный. Он жил ради первоклассных полей для гольфа, кубинских сигар, тонких вин, путешествий в первом классе и просвещенных бесед, особенно если речь шла о том, как бы перехитрить Внутреннюю налоговую службу и Комиссию по ценным бумагам и биржам, что, казалось, было наиглавнейшей целью его жизни.

Теперь ему было пятьдесят с лишним, фальсификацией финансовой отчетности он занимался с начала семидесятых годов, когда я еще учился в начальной школе. Он оттачивал свое мастерство под зорким присмотром Боба Бреннана, одного из величайших биржевых акробатов всех времен. У Боба было прозвище Голубоглазый Дьявол, отдававшее дань и его голубовато-стальным глазам, и дьявольски изощренным торговым стратегиям, и поразительному хладнокровию. Поговаривали, что в его жилах течет кровь на пару градусов холоднее жидкого азота.

Голубоглазый Дьявол был основателем брокерской фирмы «Ферст Джерси секьюритиз», которая в конце семидесятых – начале восьмидесятых покупала и продавала грошовые «мусорные» акции в небывалых объемах и масштабах. Шеф служил у Дьявола бухгалтером, а также был его главным доверенным лицом. Вдвоем они составляли легендарную команду, которая оставила после себя темный шлейф высококлассного биржевого мошенничества. В отличие от большинства брокеров, занимавшихся грошовыми акциями, Голубоглазый Дьявол получил от своих махинаций максимальную прибыль – почти четверть миллиарда долларов, – и это сошло ему с рук.

Вот в этом-то и была вся загвоздка. Голубоглазый Дьявол ушел от наказания. Он перехитрил власти, и теперь Ублюдку больше всего на свете хотелось, чтобы ему поднесли голову Голубоглазого Дьявола на блюде.

И тут голос моего шофера вернул меня в настоящее.

– Зверское движение! – воскликнул Мансур. – Если мы когда-нибудь вернемся в Бруквилл, это будет настоящее чудо! А вы как думаете, босс?

– Послушай, Мансур, – негромко сказал я, – ты, конечно, чертовски хороший шофер. Никогда не болеешь, не путаешь повороты и… ты же мусульманин и все такое прочее? Так что ты даже не пьешь спиртного, как я полагаю, – я восхищенно покачал головой. – И поэтому я хочу сказать тебе пару очень ласковых слов.

– Да? И каких же, босс?

– Отвянь, блин! – рявкнул я, нажав кнопку на пульте управления над головой и глядя, как голова болтливого пакистанца исчезает за обитой фетром перегородкой. Некоторое время я смотрел на яркий голубой фетр, не сводя глаз с трех золотых букв готическим шрифтом – Н, Д и Б, что означало «Надин и Джордан Белфорт». Буквы были вышиты на фетре золотой нитью в восемнадцать карат. «Какая жестокая насмешка! – подумал я. Какая безрассудная трата денег! Какое безудержное расточительство! И все это потеряло теперь всякий смысл…»

Я снова мысленно вернулся к Голубоглазому Дьяволу и Шефу. По правде говоря, я практически никогда не имел общих дел с самим Дьяволом, поэтому не мог приплести его ни к какому правонарушению, по крайней мере напрямую. Но вот с Шефом дело обстояло совершенно иначе. Мы с ним состряпали вместе тысячу мошеннических схем. Их было так много, что не сосчитать. Но как ни парадоксально, я решил исключить его из моих швейцарских махинаций, поскольку в то время опасался, что его отношения с Голубоглазым Дьяволом навлекут на меня неприятности.

Увы, спустя четыре года – точнее, всего несколько часов назад – Ублюдку и Одержимому непричастность Шефа к моим швейцарским делам показалась очень странной. Ублюдок заявил, что это совершенно невероятно.

– С чего бы это вам держать Шефа подальше от этих дел? – скептически поинтересовался он. – Ведь он участвовал во всех остальных ваших махинациях. Тут что-то не стыкуется, если только вы не пытаетесь выгородить его, а в действительности он участвовал в швейцарских делах.

С этими словами Ублюдок вытащил пачку старых проездных документов, относившихся к моей поездке в Швейцарию летом 1995 года, в которой – и это отнюдь не было простым совпадением – меня сопровождал и Шеф. Еще более уличающим был тот факт, что вместо возвращения в Штаты на обратном пути мы совершили короткую поездку за бывший железный занавес, а именно в Чехословакию. Согласно документам Ублюдка, мы пробыли там менее восемнадцати часов, то есть буквально прилетели и улетели. Но Ублюдку в этом что-то явно не нравилось. И впрямь, зачем нам это было нужно, как не для того, чтобы скинуть наличные, или открыть тайный счет, или провернуть мошенническую махинацию? Что бы мы там ни делали, Ублюдок понимал, что я что-то скрываю, и хотел знать, что именно.

Я, со своей стороны, мог лишь озадаченно чесать затылок. Ублюдок был столь далек от истины, что это даже поставило меня в тупик. Впрочем, не имея иного выбора, я все же рассказал о той поездке в мельчайших подробностях, начиная со Швейцарии, единственной целью пребывания в которой было мое желание минимизировать потери. Я пытался свести на нет последствия самого недавнего из целой серии ужасных фиаско, приведшей меня в комнату для опроса, где я теперь сидел.

Я уговорил любимую тетушку моей жены, шестидесятипятилетнюю британскую школьную учительницу на пенсии, ни разу в жизни не нарушившую ни единого закона, одним махом пуститься во все тяжкие, став моим «подставным» – номинальным владельцем моих швейцарских счетов. Как только она согласилась на это, я принялся тайком накапливать миллионы на этих номерных счетах, открытых от ее имени. Потом она внезапно умерла от инсульта, и все мои миллионы оказались в подвешенном состоянии.

Сначала я думал, что ее смерть причинит мне массу неприятностей и проблем, наиболее очевидной из которых была перспектива того, что мои деньги навечно останутся лежать в недрах швейцарской банковской системы. Но я ошибался, поскольку у швейцарцев был огромный опыт в подобных ситуациях. Для них смерть «подставного» была большим плюсом, событием, ради которого стоило откупорить бутылку шампанского. В конце концов, лучший подставной – это мертвый подставной, как сказал мне однажды Роланд Фрэнкс, мое доверенное лицо в Швейцарии, мой Директор Подделок, дружелюбный толстяк весом в триста фунтов, обладавший патологической любовью к сладкому и божественным даром изготавливать подложные документы. Когда я спросил своего Директора Подделок, почему мертвый номинальный собственник лучше живого, тот лишь пожал жирными плечами и сказал: «Потому что мертвые никогда ничего никому не расскажут, мой юный друг».

И вот, рассказывая моим мучителям обо всей этой мерзости, я сделал акцент на том, что мы с Шефом были не одни в этой поездке. Вместе с нами поехали Дэнни Поруш, мой старый подельник по разным криминальным делам, и Энди Грин, мой верный испытанный адвокат, больше известный по кличке Вигвам.

Я открыто признал, что Дэнни действительно был моим партнером во всех этих делах.

– Он так же виновен, как и я, – заявил я Ублюдку и тут же поклялся, что Вигвам и Шеф, наоборот, не имели к моим делам никакого отношения. – Они всего лишь захотели поехать вместе с нами в Чехословакию, – сказал я. – Ни один из них даже не подозревал, что мы с Дэнни уже переправили контрабандой деньги в Швейцарию. Оба думали, что мы просто собирались оценить ситуацию с прицелом на будущее.

На тот момент моего рассказа Ублюдок и Одержимый, казалось, вполне купились на мое вранье, и я углубился в повествование о нашей экскурсии в Чехословакию, объясняя, как провалилась наша попытка скупить рынок чешских ваучеров, которые были выпущены новым правительством для своих граждан как инструмент приватизации экономики. И все же у меня не получилось быть полностью откровенным с моими следователями. Ведь то, что произошло в Чехословакии, было настолько низменным, что они никогда не смогли бы этого понять. Поэтому я выдал им более спокойную, разбавленную водичкой версию событий, чтобы они не сочли меня конченым социопатом с серьезными поведенческими отклонениями, который не заслуживает ходатайства о смягчении наказания. Только теперь, спустя два часа после окончания опроса, я мог полностью насладиться воспоминаниями о безумии той поездки.

Все началось на борту частного самолета «Гольфстрим III». Как и у всех самолетов этого класса, отделанный в мягких бежевых тонах салон был просторным и шикарным. Большие сиденья походили скорее на троны, сдвоенные двигатели «роллс-ройс» были оснащены новейшими глушителями, что делало их работу настолько бесшумной, что слышно было только тихое гудение турбин.

Был ранний вечер, мы летели высоко над южной частью Польши. Я был под хорошим кайфом, однако он не шел ни в какое сравнение с кайфом Дэнни, который сидел напротив меня, полностью потеряв дар речи. Он уже был во второй половине фазы слюнотечения, то есть это была та стадия кайфа, когда он не мог произнести ни слова без того, чтобы изо рта не потекла струйкой слюна.

– Азизая мазизана! – воскликнул он, чуть не подавившись обильной слюной.

За последние два часа он проглотил четыре таблетки кваалюда, выпил почти пинту односолодового шотландского виски, употребил двадцать миллиграммов валиума и вынюхал через свернутую в трубочку стодолларовую бумажку целую двухграммовую горку кокаина. Секунд за десять до попытки заговорить он раскурил нехилый косячок северно-калифорнийской марихуаны, что и навело меня на мысль о возможной расшифровке его спутанной речи. Очевидно, он хотел сказать: «Отличная марихуана!»

Как всегда, я был поражен тем, как совершенно нормально выглядел Дэнни. Коротко стриженные светлые волосы, среднее телосложение, ослепительно белые зубы – от всего этого за версту замечательно пахло васпом, «белой костью», как от человека, который мог легко проследить свою родословную вплоть до первых переселенцев с «Мэйфлауэра». В тот вечер он был одет в желтовато-коричневые хлопковые штаны для гольфа и такого же цвета рубашку-поло с короткими рукавами. Бледно-голубые глаза прятались за очками в консервативной роговой оправе, и от этого он выглядел еще более рафинированным васпом.

И все же, несмотря на всю свою похожесть на васпа, Дэнни Поруш был чистокровным евреем, предки которого жили в крошечном кибуце под Тель-Авивом. Тем не менее, как и многие евреи до него, он старался выглядеть так, чтобы его по ошибке принимали за васпа, «белую кость», – отсюда и замечательные очки в роговой оправе, в которую были вставлены простые стекла без диоптрий.

Тем временем салон самолета стал похож на хранилище улик Управления по борьбе с наркотиками. На складном столике красного дерева между мной и Дэнни лежала коричневая кожаная сумка-косметичка от Луи Вюиттона, доверху набитая баснословным разнообразием опасных рекреационных наркотиков – пол-унции [14] первоклассной марихуаны, шестьдесят таблеток кваалюда фабричного производства, контрабандные стимуляторы и успокоительные, большой пластиковый пакет для бутербродов, полный кокаина, дюжина упаковок экстази и всякая безопасная медицинская ерунда вроде занакса, морфина, валиума, темазепама и тому подобных лекарственных средств, а также пол-упаковки пива «Хайнекен» и почти пустая бутылка односолодового виски, чтобы запивать всю эту дрянь. Впрочем, вскоре, когда мы будем проходить через чешскую таможню, все запрещенные вещества будут спрятаны в наших задних проходах или под мошонками.

Мой верный адвокат, Вигвам, сидел справа от Дэнни. На нем тоже была повседневная одежда, на лице – вечно угрюмое выражение, на голове – кошмарный паричок грязно-коричневого цвета, абсолютно не шедший к его бледному лицу и имевший вид сухой соломы. Несмотря на то, что железный занавес пал четыре года назад, можно было с уверенностью ожидать, что этот страшненький паричок привлечет к себе внимание чешских пограничников.

В любом случае Вигвам тоже закосел, хотя, будучи нашим адвокатом, он старался держаться на высоте, понимая, что ему нельзя расклеиться, пока мы не закончим дела с чехами. Поэтому он больше налегал на кокаин, чем на кваалюд. Это была вынужденная тактика, имевшая хороший психотропный эффект. Ведь заглотить одну таблетку кваалюда – это все равно что употребить три бутылки крепкого зернового алкоголя на пустой желудок, а два грамма кокса в один присест – это все равно что восемь тысяч чашек кофе, причем внутривенно. От кваалюда становишься сонным и сентиментальным тормозом, а от кокаина, напротив, возбужденным параноиком. Что же касается бизнеса, тут лучше быть возбужденным параноиком, чем слезливым соней. Увы, Вигвам несколько переборщил с кокаином, доведя себя до слишком острой стадии паранойи.

– Господи Исусе, – бормотал Вигвам, – в салоне страшно воняет марихуаной! Убери эту дрянь, Дэнни! Я хочу сказать… мы… мы… мы… (да говори же, Вигвам!) – господи, мы все окажемся в чешской тюрьме!

Он сделал паузу, вытирая крупные капли пота с бледного лба. Среднего роста, с тонкими ровными чертами лица, он выглядел как-то по-мальчишески привлекательно, несмотря на появившееся брюшко.

– Меня лишат права адвокатской практики, – заскулил он, – я знаю… м-м-м-м-м-м…

Это был стон наркотической паранойи. Стянув с головы парик, он в отчаянии мотал лысой яйцеобразной головой.

Шеф сидел слева от меня, прямой, как стрела. За всю свою жизнь он ни разу не употреблял наркотики и принадлежал к той редкой породе людей, которые, находясь среди заядлых торчков, остаются совершенно равнодушными к наркоте. Шеф был хорош собой, обладал необыкновенным сходством с героем рекламного ролика чистящих средств фирмы «Проктер энд Гэмбл» по имени мистер Клин. У него была совершенно лысая макушка, выпуклый лоб, квадратный подбородок, пронзительные карие глаза, орлиный нос и заразительная улыбка.

Шеф родился и вырос в штате Нью-Джерси, и порой в его речи слышался явственный джерсийский акцент, особенно в стрессовых, как теперь, ситуациях.

– Что ты орешь? – спросил он Вигвама. – Возьми себя в руки, Энди! Если ты волнуешься насчет запаха, включи вентиляцию. Давление за бортом такое низкое, что вонь исчезнет в два счета.

Ну конечно! Шеф был совершенно прав.

– Послушай Шефа, – сказал я Вигваму. – У него поразительная способность здраво рассуждать в подобных ситуациях. – Положив левую руку на плечо Вигвама, я сочувственно улыбнулся ему. – А еще настоятельно советую тебе принять пару таблеток занакса. Надо выровнять твое состояние.

Вигвам молча уставился на меня.

– Ты в таком раздрае, тебя словно поезд переехал, – пояснил я. – Поверь мне, пара таблеток занакса – это то, что нужно. – Я повернулся к Шефу. – Разве я не прав, Шеф?

– Прав, конечно, – согласился тот.

– Ладно, приму занакс, – нервно кивнул Вигвам, – но прежде мне нужно кое-что сделать по хозяйству.

Встав с кресла, он принялся ходить по салону, открывая все вентиляционные отверстия. Я взглянул на Дэнни, который все еще тянул косячок с марихуаной.

– Несмотря на то, что наш адвокат нанюхался кокаина, в его словах есть зерно истины, – сказал я. – Почему бы тебе не выбросить этот косячок на всякий случай?

Денни отвел в сторону руку, в которой держал полудюймовый косяк, и склонил голову набок, пристально разглядывая его. Опустив уголки рта, он пожал плечами… а потом неожиданно целиком засунул недокуренную самокрутку в рот и проглотил ее!

– Если ее съесть, может, тоже вставит, – невнятно пробормотал он, давясь.

Тут Вигвам вернулся в свое кресло. Его нижняя челюсть выплясывала судорожный танец.

– Вот он, – сказал я, вытаскивая нужный флакон из сумки. Открутив крышку, я высыпал на ладонь несколько таблеток. – Правильная доза – две штуки… – на миг я остановился и задумался, – впрочем, на такой высоте, возможно, организм более восприимчив, – я пожал плечами.

Вигвам нервно кивнул, все еще находясь в фазе тревоги. Если бы я в тот момент стал вспоминать, как он облысел еще в старших классах школы и как потом его спалили на списывании во время вступительных отборочных экзаменов по английскому и математике, он бы наверняка рванулся к запасному выходу и выпрыгнул из самолета. Но я его пожалел и ничего не сказал.

Вместо этого я обратился к Шефу, почтительно улыбаясь:

– Вернемся к нашим делам, – деловым тоном сказал я. – Люди, с которыми мы встречались в Швейцарии, не произвели на меня большого впечатления, поэтому я не собираюсь продолжать с ними дела. Они показались мне не вполне заслуживающими доверия.

Разумеется, это была ложь, на которую у меня были свои причины, хоть я и не любил врать Шефу.

В Штатах у меня на хвосте сидел одержимый агент ФБР по имени Грегори Коулмэн, и мне нужно было пустить его по ложному следу, чтобы отвлечь его внимание от моих реальных швейцарских счетов. Поэтому я хотел, чтобы Шеф помог мне открыть номерной счет, на который я никогда не стану класть деньги, но о существовании которого я косвенно дам знать агенту Коулмэну. И когда он обратится к швейцарскому правительству с просьбой обеспечить ему допуск к моему счету, я стану изо всех сил противиться этому, словно мне есть что скрывать. Чтобы сломить мое сопротивление, ему, по моим скромным подсчетам, понадобится добрых два года, если не больше. И когда он, наконец, доберется до моего счета и откроет его, выяснится, что там ничего нет и никогда не было.

По сути, это будет насмешка над Коулмэном, а мои настоящие счета останутся нетронутыми. С этой мыслью в голове я обратился к Шефу:

– Давай вернемся к тому, о чем говорили раньше. Что я должен сделать, чтобы процесс пошел?

– Ничего, – ответил Шеф с характерным акцентом жителя штата Нью-Джерси. – Я уже все за тебя сделал – есть доверенные «подставные», номинальные собственники, а я сам могу быть консультантом по управлению имуществом по доверенности. Это поставит еще один барьер между тобой и деньгами. И упаси боже, если эти мальчики из ФБР начнут что-то разнюхивать. Я тут же уйду с поста консультанта, и денежки утекут в Лихтенштейн, а потом… ну, ты сам знаешь – фьюить! – он хлопнул в ладоши и махнул правой рукой куда-то в сторону южной Румынии, – мы спокойно сможем ими воспользоваться.

Я улыбнулся Шефу и довольно кивнул. Из многих талантов этого человека самым замечательным был дар использовать интригующую комбинацию жестов и звуков, чтобы довести до ума собеседника то, что он хотел сказать. Моим любимым звуком был «фьюить!», который сопровождался хлопком в ладоши и вскидыванием правой руки в сторону. Шеф пользовался этим звуком, когда пытался связать воедино концы придуманной им легенды. «Ну вот, и с этим последним фальшивым документом, который мы с тобой сфабриковали, сам знаешь – фьюить! – федералы ни за что не раскопают правду!» – говаривал он.

Оглядываясь назад, я понимал, что совершил колоссальную ошибку, не воспользовавшись одним из многочисленных замечательных рецептов Шефа для насыщения моих швейцарских банковских аппетитов. Но меня отпугивали его отношения с Голубоглазым Дьяволом. Всем было хорошо известно, что у них общий бизнес в Швейцарии. На меня давно охотилась полиция и ФБР, но Дьявол был для них куда более желанной добычей, и все же им до сих пор не удалось поймать его! О чем это говорило с точки зрения моей ситуации? Подобно Дьяволу, я был человеком осторожным и предусмотрительным, никогда не жалевшим сил и времени для заметания следов. Значит, и меня не поймают.

Теша себя этой приятной мыслью, я сунул руку в сумку, достал флакон с валиумом и проглотил три колеса. Я знал, что это лошадиная доза, но, учитывая количество употребленного мной кокаина, это было как раз то, что нужно, чтобы благополучно долететь до Чехословакии.

В пражском аэропорту Рузине наш самолет был направлен не к главному терминалу, а к небольшому отдельному терминалу, который до недавнего времени использовался только высокопоставленными коммунистическими сановниками. Принимая во внимание мое состояние наркотического опьянения, это было только на руку, но когда нас привели в помещение, которое напоминало какую-то святая святых Кремля, мне стало как-то не по себе, но я не сразу понял, в чем дело. Стоявший рядом со мной Дэнни тоже был чем-то встревожен.

– Чем это тут пахнет? – шепотом спросил я, потягивая носом.

Дэнни тоже принюхался и сказал:

– Ага… Что за черт? Воняет, словно… Не знаю, что это, но мне это очень не нравится.

– Чувствуешь, чем пахнет? – повернулся я к Вигваму.

Тот нервно озирался, словно загнанное в западню дикое животное.

– Это отравляющий газ, – испуганно пробормотал он. – Я… мне нужен мой паспорт. Я… пожалуйста… я потеряю его…

Он сунул в рот указательный палец и принялся ожесточенно грызть ноготь.

«Волнуется», – подумал я и, наклонившись к Шефу, тихо спросил:

– Ты чувствуешь, чем тут пахнет?

– Ага, – кивнул тот, – человеческим птом, твою мать! Эти чертовы коммуняки не пользуются дезодорантом! – он почесал подбородок, словно в раздумье, и добавил: – А может, его нет в магазинах. Просто удивительно, как эти красные обходятся без самых простых удобств.

В этот момент к нам подошел одетый в серо-голубую полицейскую форму чех средних лет, от которого ужасно воняло. Несколько мгновений он подозрительно разглядывал нас, потом жестом указал на ряд кожаных кресел с высокими спинками вокруг огромного стола для переговоров из красного дерева. «Ничего себе», – подумал я. Мы сели, невесть откуда появился официант в форме с подносом, на котором стояли бокалы с каким-то аперитивом. Не сказав ни слова, он поставил поднос на стол перед нами.

Взглянув на покрытого крупными каплями пота официанта, я вежливо поинтересовался у него:

– Почему здесь так жарко?

Он бросил на меня безразличный взгляд аутиста и удалился, так и не сказав ни слова. Я протянул руку, чтобы взять бокал, но Вигвам предостерегающе прошептал, нервно оглядываясь по сторонам:

– Не пей вина! Именно этого они и хотят. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Он посмотрел на меня дикими глазами.

Тут в разговор вмешался Шеф:

– Не думаю, чтобы этот парень говорил по-английски, – прошептал он, – но когда мы выходили из самолета, командир сказал мне, что здесь стоит страшная жара, какой не было за последние сто лет. Похоже, сегодня самый жаркий день в истории страны.

Усевшись в такси, я громко выдохнул.

– Тебе когда-нибудь приходилось ощущать такое зловоние? – спросил я у Дэнни.

– Никогда, – мрачно покачал он головой. – Этого парня надо окунуть в серную кислоту.

Шеф кивнул в знак согласия и добавил:

– Не волнуйтесь, мы остановимся в лучшем отеле страны. Уверен, там есть кондиционеры. На это вполне можно рассчитывать.

Я пожал плечами, не совсем веря его словам, и вежливо обратился к шоферу, от которого тоже воняло потом:

– Прага – это ведь самый крупный город в Чехословакии?

Тот неожиданно харкнул на собственную приборную панель и зло прорычал:

– Нет никакой Чехословакии! Эти словаки – мерзкие псы! Они больше не являются частью нашей страны. Теперь у нас здесь Чешская Республика, жемчужина Восточной Европы.

И он повертел шеей, явно стараясь вернуть самообладание.

Нервно кивнув, я стал смотреть в окно, пытаясь разглядеть красоту жемчужины Восточной Европы, но уличных фонарей не было, поэтому увидеть что-либо оказалось невозможно. Тем не менее я не терял надежды – ведь мы ехали в фешенебельный отель «Амбассадор», единственный четырехзвездочный отель в Праге. И слава богу! Казалось, наше путешествие в Чехословакию было проклято. Немного комфорта нам совсем не помешало бы.

Увы, Шеф не знал, что отель «Амбассадор» был недавно включен в десятку худших отелей Европы. Причину этого я понял, как только мы вошли в вестибюль, где было двести градусов жары и тысяча процентов влажности. Там было так душно, что я чуть не потерял сознание.

Вестибюль был огромным и мрачным, словно бомбоубежище времен холодной войны. У стены стояли три кушетки неприятного коричневатого цвета оттенка собачьего дерьма.

Подойдя к стойке администратора, я улыбнулся молодой белокожей светловолосой девице с широкими плечами и огромным чешским бюстом. На белой блузке красовался значок с именем «Лара».

– Почему здесь нет кондиционеров? – спросил я у прелестной Лары.

Она грустно улыбнулась, показав кривоватые чешские зубы, и ответила на очень плохом английском:

– С кондиционерами у нас проблема. Они сейчас не работают.

Краем глаза я увидел, как Дэнни весь обмяк, но тут Шеф произнес слова утешения:

– Нам тут будет хорошо, – убедительно он. – Мне приходилось ночевать в куда худших условиях.

– Правда? – преувеличенно удивился я. – И где же это?

– Ты забываешь, что я из Нью-Джерси, – понизив голос, многозначительно сказал Шеф.

Вот так логика! Шеф был настоящим бойцом.

Ободренный его словами, я с улыбкой протянул Ларе свою кредитную карточку «Американ экспресс», думая: «Да так ли уж здесь плохо? Когда ты так устал и проглотил такое количество кваалюда, ты уснешь как убитый просто от изнеможения».

Два часа спустя, совершенно голый, я лежал в постели, уставившись в потолок и помышляя о самоубийстве. В моем номере было жарче, чем в машинном отделении «Титаника». Окна были наглухо заперты, во всю мощь работало центральное отопление. Почему так, никто в отеле не мог сказать. Как бы то ни было, от радиатора шло постоянное тепло, кондиционер не работал, и я готов был заплатить миллион баксов тому, кто запустил бы в мой номер рой шмелей, чтобы те летали надо мной и обмахивали меня своими крошечными крылышками.

Был третий час ночи, то есть около восьми вечера по нью-йоркскому времени. Мне отчаянно хотелось поговорить с Герцогиней. Мне нужно было услышать от нее слова утешения, услышать, что она любит меня и что все будет хорошо. Ей всегда удавалось поднять мне настроение даже в самый тяжелый час. Раз десять я пытался дозвониться до нее, но все время слышал в трубке автоматический ответ, что все международные линии заняты.

И тут вдруг зазвонил телефон! Ах, это моя сладкая Герцогиня! Она всегда знает, когда позвонить! Я схватил трубку телефона. Увы, это был Дэнни.

– Я не могу спать, – прорычал он. – Надо закинуться кваалюдом и найти шлюх. По-другому не получится.

Я сел в постели.

– Ты шутишь? Через несколько часов за нами придет машина, Дэн! Это просто безумие.

Поразмыслив несколько секунд, я снова пришел к выводу, что его план и впрямь чистое безумие.

– И потом, – продолжил я, – где мы найдем шлюх в такое время? Нет, это слишком сложно.

– Я уже все обсудил с Ларой, – гордо ответил Дэнни. – Есть тут одно местечко на окраине Праги, всего в десяти минутах езды отсюда. Лара заверила меня, что там мы найдем лучших вонючих чешских шлюх, – он сделал небольшую паузу. – Как бы то ни было, мы просто должны сделать это, Джей Пи. Нельзя же оставить все как есть. Мы должны принять решительные меры. Если ты сам этого не понимаешь, мне страшно за тебя.

– Тебе меня не уговорить, в этом деле я пас, – ответил я. – Делай сам, что хочешь.

И все же каким-то образом – я до сих пор не знаю точно, каким именно, – час спустя я лежал под сильнейшим кайфом и под огромной чешской шлюхой с обесцвеченными волосами и лицом как у овчарки, скакавшей на мне не хуже чистокровной кобылы. Мы не сказали друг другу ни слова, я дал ей двести долларов и услышал в ответ то-то вроде «спасибо» после того, как побывал в ее огромной чешской вагине. Какая разница! Вагина есть вагина, подумал я, и – несмотря на то, что эта была так широка, что в ней можно было припарковать чешское такси, – почувствовал своим патриотическим долгом заполнить ее до отказа, чтобы напомнить ей, кто победил в холодной войне.

Спустя еще час я уже был в своем номере и снова обильно потел, снова думал о самоубийстве и ужасно тосковал по Герцогине. В голове крутилась одна мысль – зачем я это сделал? Я любил Герцогиню больше всего на свете и все же не мог себя контролировать. Я был слаб и испорчен. Во мне притаился Бешеный Волк, готовый при первой возможности обнажить свои наркоманские клыки. Я не имел ни малейшего понятия, куда все это приведет, но на Уолл-стрит поговаривали, что жить мне осталось всего несколько лет. Ну и ладно. Во многих смыслах я уже был мертв.

В четыре утра я не выдержал и снова прибег к помощи сумки с наркотиками. Еще через полчаса я крепко заснул, наглотавшись такого количества занакса, какого было бы достаточно, чтобы вырубить пол-Праги.

В полвосьмого утра, всего лишь через три часа после того, как я заснул, раздался звонок – сигнал к подъему.

Я открыл глаза, и меня тут же стошнило. Встав с постели, я принял ледяной душ, потом вдохнул в два присеста полграмма кокаина, заглотал занакс, чтобы компенсировать возможную паранойю, и спустился вниз, в вестибюль. Я чувствовал некоторые угрызения совести за то, что уже с утра под кайфом, в то время как мне предстояла первая деловая встреча в этой прекрасной стране. Но после шальной ночной вылазки в пражский район красных фонарей я не мог вернуться к жизни иным способом.

Внизу, в вестибюле, нас тепло приветствовал тридцатилетний Марти Сьюмикрест Младший. Высокий, худой, с болезненно-бледным лицом, в очках с очень толстыми линзами и стальной оправой, он жил вообще-то где-то под Вашингтоном, но сегодня оказался в Праге, потому что хотел, чтобы мы одолжили ему десять миллионов долларов для его «Чешской индустриальной компании». На тот момент компания представляла собой пустую юридическую оболочку, не более того, но Марти уверял нас, что воспользуется званием Героя войны за Чехию, которое носил его отец, чтобы завязать связи в высших эшелонах чешских властей.

Обменявшись утренними приветствиями, мы залезли в ужасный лимузин под названием «шкода» – черный, приземистый, потрепанный и, разумеется, без кондиционера. Ударившая в нос адская вонь от пота была настолько сильной, что могла бы уложить без чувств целый взвод морских пехотинцев. Я взглянул на часы – четверть девятого. Прошло всего несколько минут, но мне они показались часом, не меньше. Я огляделся – мои сотоварищи имели тот еще вид! Дэнни был бледен, словно привидение; поджатые губы Шефа превратились в едва заметную ниточку; парик Вигвама был похож на дохлое животное.

Усевшись на водительское сиденье, Марти повернулся к нам лицом.

– Прага – это один из немногих европейских городов, которые не были разрушены нацистами, – гордо сказал он. – Бльшая часть оригинальной архитектуры сохранена по сей день. – Он протянул к окну ладонь и сделал плавный полукруглый жест, словно говоря: «Посмотрите на это чудо и красоту!» Потом добавил: – Многие считают этот город самым красивым в Европе. Так сказать, Париж востока. Здесь жили многие художники и поэты. Они до сих пор приезжают сюда за вдохновением, за…

Боже милосердный! Мне было смертельно скучно, смертельно жарко и смертельно вонюче, и все это одновременно! Неужели такое возможно? Неожиданно я отчаянно затосковал по дому, словно маленький мальчик, которого родители отослали в летний лагерь и которому смертельно хочется домой.

– …и чехи всегда были прирожденными предпринимателями. Это словаки испортили репутацию страны, – продолжал Марти, неодобрительно качая головой. – Они болваны, лентяи и пьяницы, у которых коэффициент интеллекта чуть выше, чем у идиотов. Они были навязаны нам Советским Союзом, но теперь они снова там, где должны быть, – в Словакии. Погодите, через десять лет у них будет самый низкий ВНП в Восточной Европе, а у нас – самый высокий. Вот увидите!

– Это, конечно, очень интересно, – небрежно сказал я, – но если чехи такие умные, как же они до сих пор не открыли для себя пользу дезодорантов?

– Что вы имеете в виду? – заинтересовался Марти.

– Не обращайте внимания, – ответил я, – это я попытался пошутить. Здесь пахнет сиренью, черт ее дери.

Он кивнул. Кажется, он понял.

– Кстати, – добавил он после некоторой паузы, – первая компания, с которой мы проведем переговоры сегодня утром, это «Мотоков». У нее эксклюзивная лицензия на экспорт автомобилей «шкода», – он дважды хлопнул ладонью по своему подголовнику. – Мы можем буквально наводнить весь мир «шкодами».

– Хмм-м-м-м… – промычал Шеф. – Держу пари, по всей Западной Европе люди будут выстраиваться в очередь за «шкодой». Да уж, парням из «Мерседеса» придется хорошенько пораскинуть мозгами, иначе они окажутся по уши в убытках.

Сын героя войны кивнул в знак согласия:

– Я же говорил, что Чешская Республика изобилует возможностями. «Мотоков» лишь один из многочисленных примеров.

Штаб-квартира корпорации «Мотоков» представляла собой серое бетонное административное здание, возносившее свои двадцать пять этажей над улицами Праги. Самой корпорации вообще-то требовалось не больше двух этажей, но коммунисты всегда исповедовали принцип «чем больше, тем лучше», а соотношение прибыли и убытков рассматривали как что-то незначительное или, по крайней мере, второстепенное в процессе создания ненужных и низкооплачиваемых рабочих мест для умиротворения нетрезвой чешской рабочей силы.

В обитом каким-то линолеумом лифте мы поднялись на двадцатый этаж и пошли по длинному тихому коридору, в котором явно не хватало кислорода. Я чуть не потерял сознание, пока мы добрались до большого конференц-зала, где нам предложили сесть вокруг дешевого стола для переговоров, такого большого, что за ним могли поместиться тридцать человек.

В зале было всего три представителя компании «Мотоков», поэтому когда мы сели за стол, то оказались так далеко друг от друга, что приходилось повышать голос, чтобы быть услышанным. «Вот пусть эти красные и стараются», – подумал я.

Я сидел во главе стола, напротив панорамного окна во всю стену, за которым открывался вид на город. В это июньское утро солнце било прямо сквозь стекло, нагревая зал до температуры планеты Меркурий. На полу стояли три больших белых цветочных горшка с геранью. Все растения были мертвы.

После обычных приветственных фраз слово взял президент компании «Мотоков» и стал говорить по-английски с сильным акцентом. Компания сильно пострадала из-за развала Советского Союза, сказал он. Были приняты антимонопольные законы, которые практически вытеснили их из бизнеса. Президент казался неглупым человеком – и даже весьма любезным, – но очень скоро я стал замечать за ним что-то странное. Поначалу я никак не мог понять, что именно, но потом меня осенило – он слишком часто моргал! Каждое сказанное им слово сопровождалось морганием век. Настоящая мигалка!

– Итак, вы видите, – говорил Мигалка, быстро хлопая ресницами, – что в соответствии с новым законом монополии запрещаются – хлоп, хлоп, – что ставит нашу компанию в очень сложное – хлоп, хлоп, хлоп – положение. – Хлоп. – Можно сказать, нас почти довели до банкротства.

Хлоп, хлоп.

Вот тебе и море возможностей! Особенно если твоя цель – просто выбросить деньги на чешский ветер.

И все же я стал играть роль заинтересованного гостя, сочувственно кивая, и Мигалка продолжал, хлопая ресницами:

– Да, мы на грани банкротства. Мы имеем управленческую структуру многомиллиардной долларовой компании – хлоп, хлоп, – но больше не имеем разрешения на продажу.

Тут Мигалка глубоко вздохнул. У него была очень светлая кожа, на вид ему можно было дать лет сорок. На нем была клетчатая рубашка с коротким рукавом и голубой галстук, поэтому он производил впечатление бухгалтера средней руки со скотобойни где-нибудь в Омахе.

Мигака сунул руку в карман брюк, достал оттуда пачку сигарет и закурил. Видимо, двое его подчиненных восприняли это как разрешение закурить для них тоже, и в следующую секунду все помещение заволокло дымом от дешевого чешского табака. Краем глаза я посмотрел на Дэнни. Его голова покоилась на ладони упертой локтем в стол правой руки. Он спал. Спал? Спал!

Выдыхая табачный дым, Мигалка продолжал:

– Вот почему мы теперь сосредоточили свое внимание на франчайзинге с «Кентукки фрайд чикен» – что за черт? «Кентукки фрайд чикен»? С какой стати? – и планируем в течение следующих пяти лет – хлоп, хлоп – производить продукцию под их маркой в очень больших объемах.

Мигалка задумчиво кивнул, словно соглашаясь с собственными мыслями и морганиями.

– Да, – снова заговорил он, ускоренно хлопая ресницами, – мы сосредоточим наши усилия на жареной курице с картофелем, разумеется фирмы «Кентукки фрайд чикен», что весьма вкусно, если…

«Бах!» Голова Дэнни упала на стол!

Наступила мертвая тишина. Все, включая Мигалку, с изумлением посмотрели на Дэнни. Его правая щека была прижата к поверхности стола, тоненькая струйка слюны стекала по подбородку. Потом он принялся храпеть, издавая глубокие гортанные звуки, шедшие, казалось, из самого живота, столь характерные для сна под кайфом.

– Не обращайте на него внимания, – сказал я Мигалке. – Это у него от резкой смены часовых поясов. Продолжайте, прошу вас. Меня заинтересовали планы компании «Мотоков» по извлечению прибыли на вашем еще не освоенном рынке жареной курятины.

– Да-да, – снова захлопал ресницами тот, – это один из наших основных продуктов.

Дэнни продолжал храпеть, Шеф то и дело закатывал глаза, парик Вигвама потихоньку склеивался, и все мы, включая самого Мигалку, страшно потели.

Остаток дня оказался не лучше – толпа зловонных чехов, жаркие и душные офисы, наполненные табачным дымом комнаты, истекающий слюной Дэнни… Сын героя войны таскал нас от компании к компании, каждая из которых находилась приблизительно в таком же финансовом положении, что и «Мотоков». У всех была раздутая управленческая структура, неопытный менеджмент и слабое понимание основных принципов капитализма. Однако меня поразил невероятно оптимистический настрой каждого, с кем мы разговаривали в тот день. Все неустанно напоминали мне, что «Прага – это Париж востока», что Чешская Республика действительно является частью Западной Европы. Все заверяли меня в том, что Словакия не имеет к ним ровно никакого отношения. И вообще, ее населяет кучка умственно отсталых обезьян.

В шесть вечера мы все четверо сидели в вестибюле отеля на кушетках цвета собачьего дерьма, ощущая потерю натрия из-за чрезмерного потения.

– Не знаю, сколько еще я смогу выдержать, – сказал я своим спутникам. – Это нельзя оправдать никакими деньгами…

Дэнни тут же согласился со мной.

– Прошу тебя! – взмолился он, потирая шишку размером с мячик для гольфа, которая образовалась на его правом виске. – Давай уедем отсюда к чертовой матери! Поедем лучше в Шотландию! – он прикусил нижнюю губу, чтобы не сорваться. – Поверь мне, Шотландия чудесная страна! Молочные реки, медовые берега! Там сейчас, наверное, не жарко и совсем не влажно. Там мы сможем целый день играть в гольф… курить сигары… потягивать бренди… Держу пари, там мы сможем даже найти молоденьких шотландских шлюх, от которых пахнет мылом «айриш спринг»! – он вскинул руки ладонями вверх. – Умоляю тебя, Джей Пи, забей на эту Чехословакию! Просто забей и все!

– Будучи твоим адвокатом, – вступил в разговор Вигвам, – я настоятельно советую тебе последовать совету Дэнни. Думаю, ты должен прямо сейчас позвонить Джанет – пусть за нами пришлют самолет. Еще никогда в жизни мне не было так плохо, как сейчас.

Я взглянул на Шефа. Похоже, он не был готов забить на все. У него еще оставались вопросы.

– Подумать только! Этот мерзавец из компании «Мотоков» только и говорил о «Кентукки фрайд чикен»! А что в ней такого уж хорошего? – он недоуменно покачал головой. – Мне казалось, что в этой стране едят по большей части свинину.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Кстати, ты заметил, как часто он моргал? Это что-то невероятное. Не человек, а арифмометр! Никогда ничего подобного не видел.

– Ага, я сбился со счета, когда перевалило за тысячу морганий, – сказал Шеф. – Должно быть, у него какая-то болезнь, возможно свойственная только чехам, – он тоже пожал плечами. – Как бы то ни было, в качестве твоего бухгалтера я вынужден согласиться с Вигвамом и настоятельно советую тебе подождать делать инвестиции в этой стране, пока они не научатся пользоваться дезодорантом, – он снова пожал плечами. – Впрочем, это всего лишь мое личное мнение.

Спустя полчаса мы уже ехали в аэропорт. Тот факт, что двадцать чехов ждали нас к традиционному пятичасовому чешскому обеду, не имел для нас почти никакого значения. Завтра в шесть утра мы уже будем в стране молочных рек и медовых берегов, и я больше уже никогда не увижу этих неопрятных чехов.

Шотландия, вероятно, была великолепна, но вся ее красота прошла мимо меня.

Я слишком долго был в разлуке с Герцогиней. Мне необходимо было видеть ее, ощущать ее в моих объятиях, заниматься с ней любовью. А еще меня ждала Чэндлер. Ей исполнился почти год, и кто знает, какие интеллектуальные подвиги она совершила за ту неделю, что меня не было дома? К тому же у меня подходил к концу кваалюд, что означало, что нам придется переходить на немедицинские наркотики. А это, в свою очередь, подразумевало тошноту, рвоту, продолжительные запоры. Что может быть хуже, чем застрять в чужой стране, обнимая унитаз в приступах рвоты, в то время как твоя прямая кишка тверда и неподвижна, словно ледник.

По всем этим причинам я был готов упасть в объятия Герцогини, когда в пятницу утром вошел в наш дом в Вестхэмптон-Бич. Был уже одиннадцатый час, и мне хотелось только одного – подняться наверх, обнять Чэндлер, а потом пойти в соседнюю спальню и заняться любовью с Герцогиней. А потом спать целый месяц.

Увы, моим желаниям не суждено было сбыться. Не успел я войти в дом, как зазвонил телефон. Это был Гэри Делука, один из моих сотрудников, внешне странным образом напоминавший покойного президента Гровера Кливленда – густая борода и вечно мрачное выражение лица.

– Извини, что беспокою, – мрачно сказал Делука, – но я подумал, тебе не помешает знать, что вчера было предъявлено официальное обвинение Гэри Камински. Он сейчас в тюрьме без права выхода под залог.

– Вот, значит, как, – сухо сказал я, будучи в том состоянии крайней усталости, когда невозможно сразу осознать все последствия того, что слышишь. Поэтому даже тот ужасный факт, что Гэри Камински в деталях известны мои швейцарские сделки, не встревожил меня. По крайней мере, до поры до времени.

– В чем его обвиняют? – спросил я.

– В отмывании денег. Имя Жан-Жак Сорель что-нибудь тебе говорит?

Вот тут меня проняло! Я сразу очнулся. Сорель был моим швейцарским банкиром, единственным человеком, который мог слить меня агенту Коулмэну.

– Н-н… ничего определенного, – осторожно ответил я. – Может, я видел его один-два раза, но… нет, не уверен. А что?

– Ему тоже предъявлено обвинение. Сейчас он сидит в тюрьме вместе с Камински.

К моему удивлению, Одержимому понадобилось больше трех лет, чтобы выдвинуть против меня официальное обвинение, несмотря на то, что Сорель почти сразу «запел». До некоторой степени такая задержка была вызвана верностью моих стрэттонцев, но гораздо более серьезной причиной было то, что я попросил Шефа сочинить мне правдоподобную легенду прикрытия. По мере того как вокруг меня рушился построенный мной карточный домик, Шеф целеустремленно стряпал для меня один из своих легендарных рецептов за другим, и каждый оказывался столь вкусным и аппетитным, что Одержимый больше трех лет озадаченно чесал в затылке.

Теперь и Шеф оказался на прицеле у ФБР, и не только потому, что помогал мне и всячески поддерживал, прикрывая мои провальные попытки отмыть деньги, но и из-за его тесных отношений с Голубоглазым Дьяволом. Стоит только прижать Гаито, рассуждал Ублюдок, и он сдаст Бреннана, который и был настоящей целью.

Честно говоря, я не был в этом уверен. Шеф был искренне предан Дьяволу, за которого, так сказать, готов был продать свою душу. К тому же он принадлежал к числу закаленных бойцов, способных выдержать и не такую атаку. Он любил стряпать на открытом огне. Он любил активные действия – собственно, он жил ради них – и после многих лет сотрудничества с Дьяволом сделался совершенно невосприимчивым к внешним воздействиям. Такие вещи, как страх, сомнения, самосохранение, были чужды Шефу. За друзей он стоял горой, был готов пойти за них в огонь и воду, и если вопрос вставал ребром – или друг, или он, – Шеф был готов броситься на собственный меч ради друга.

Может, именно поэтому сегодня Шеф не внял голосу разума и ответил на мой телефонный звонок. Ведь первое правило в моем мире – то есть в мире негодяев, воров и подлецов – гласило: если кому-то предъявлено официальное обвинение, следует навсегда забыть номер его телефона. Это было все равно что стать прокаженным, к которому нельзя даже близко подходить, чтобы не заразиться.

Итак, завтра наступит день, когда начнет осуществляться простой и в то же время дьявольский план ФБР: Шеф приедет ко мне домой, а на мне будет закреплен микрофон для записи всех наших разговоров. После обмена обычными фразами о том о сем, я, как бы невзначай, заведу разговор о прошлом и спровоцирую его на саморазоблачение. Как ни печально и постыдно, у меня не оставалось иного выбора. Если я не стану сотрудничать со следствием, они предъявят обвинение Герцогине, мои дети вырастут без отца, а сам я рискую стать несчастными мистером Говером! Все, на что я мог надеяться, так это на то, что Шеф окажется достаточно сообразительным, чтобы не сказать ничего компрометирующего, аккуратно пройдет по краю пропасти, но так и не свалится в нее.

Это была моя единственная надежда.