Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка Белфорт Джордан
«И то верно, – подумал я, – но как быть с проводом от магнитофона?» Он высовывался из-за пояса моих джинсов и шел вверх вдоль средней линии живота. На конце провода был крошечный микрофон величиной с горошину, который был закреплен между большими грудными мышцами. По словам Одержимого, это записывающее устройство марки «Награ» было настолько чувствительным, что способно было записывать даже шепот. Именно это он сказал мне напоследок, когда я вышел из спальни дочери и направился вниз, во внутренний дворик.
И вот я сидел во дворике, облепленный шпионской аппаратурой, и молился, чтобы Шеф оказался достаточно сообразительным, чтобы не выдать себя.
И тут из боковой двери кухни появилась моя давнишняя служанка Гвинни Лэтэм. На ней были белые хлопковые слаксы, белая футболка свободного покроя и белые теннисные туфли. В этой одежде ее можно было спутать с продавщицей мороженого, если бы не серебряный поднос с кувшином ледяного чая и двумя высокими бокалами в ее руках. Гвинни было за пятьдесят, но выглядела она лет на десять моложе. Это была курносая мулатка без возраста с почти европейскими чертами лица и золотым сердцем. Южанка, она всегда заботилась обо мне так, словно я был ее ребенком (своих у нее никогда не было). Когда я только начинал употреблять наркотики, она приносила мне ледяной кофе и кваалюд в постель. Позднее, когда я накачивался наркотой так, что почти не мог двигаться, она заботливо переодевала меня и обтирала слюну с подбородка.
Теперь, когда я стал благоразумным, она перенаправила свою безусловную любовь на Чэндлер и Картера, проводя бльшую часть времени в заботах о них (храни их Господь!). Гвинни была все равно что член сеьи, и от одной только мысли, что когда-нибудь ее придется уволить, мне становилось очень грустно. Глядя на нее, я не мог понять, много ли она знает о том, что сейчас происходит в моем доме. И вдруг в мозгу вспыхнула ужасная мысль!
Гвинни южанка, а значит, генетически предрасположена к пустой болтовне. Как и все, она любит Шефа, а значит, непременно затеет с ним светскую болтовню типа: «О, здравствуйте, Шеф! Могу я принести вам что-нибудь перекусить? Может, сэндвич с индейкой или свежих фруктов?» – «Конечно, Гвинни, есть у тебя клубника?» – «Прошу прощения, нет, Шеф. Ее съели те двое мужчин в спальне Чэндлер». – «В спальне Чэндлер двое мужчин? Что еще за мужчины, Гвинни?» – «Ну, один из них все время улыбается. На голове у него наушники, а на шее висит фотоаппарат с телеобъективом. А другой совсем не улыбается, но зато у него на бедре огромный револьвер, а на поясе висит пара наручников…»
О боже! Надо было что-то сказать Гвинни. Я представил ей двух оккупантов детской как своих старых друзей, и Гвинни, никогда не любившая задавать вопросы, приняла это за чистую монету, приветливо улыбнулась им и спросила, не хотят ли они чего-нибудь перекусить, – точно так же, как она это делала, когда приходил Шеф. Для детей я организовал развлекательную поездку, чтобы их не было дома весь день, и вполне мог бы сам обойтись без Гвинни в течение нескольких часов. Впрочем, она могла обидеться, если бы я вдруг попросил ее убраться прочь из дома до вечера без всяких объяснений.
– Я принесла вам ледяного чаю для вашей деловой встречи, – ласково сказала Гвинни, хотя из-за ее сильного южного акцента не сразу можно было понять, что она имеет в виду. Она осторожно поставила серебряный поднос на неприлично дорогой круглый стол из тикового дерева и спросила:
– Вы уверены, что тем двоим наверху ничего не надо принести?
– Нет, Гвинни, я уверен, им и без того хорошо, – устало ответил я. – Послушай, Гвинни, я очень прошу тебя ничего не говорить о тех двоих наверху, пока здесь будет Дэннис, – я сделал паузу в поисках правдоподобного объяснения своей просьбе, – потому что это касается, гм, вопросов, гм, безопасности. Да, безопасности, Гвинни, особенно в отношении того, что здесь происходит…
Что за чушь я несу!
Гвинни грустно кивнула. Казалось, она меня поняла. Потом она уставилась на мою светло-голубую рубашку-поло и, поджав губы, сказала:
– Ай-ай-ай, у вас на рубашке маленькое пятнышко! Вот тут, взгляните, – и она пошла ко мне, тыча пальцем прямо в спрятанный микрофон.
Я вскочил с места, словно тиковый стол ударил меня током. Гвинни замерла на месте, уставившись на меня каким-то странным взглядом. Боже мой, она все знает! Это было написано на ее лице и на моем тоже! Я чуть не завопил: Я подлая крыса, Гвинни! Не разговаривай со мной! На мне звукозаписывающая аппаратура!
На самом деле на ее лице была написана лишь подлинная озабоченность тем, что человек, у которого она проработала целых десять лет, неожиданно съехал с катушек. Оглядываясь назад, я понимаю, что мог двадцатью разными способами объяснить ей мое странное поведение. К примеру, что меня укусила оса, что у меня затекла нога, что это была отсроченная реакция на те три мучительных дня, что я провел за решеткой…
Вместо всего этого я сказал:
– Боже, Гвинни, ты права! Пожалуй, я пойду наверх и переоденусь, пока Дэнни еще не приехал.
Я бегом поднялся наверх, в свою гардеробную, и переоделся в синюю рубашку-поло с короткими рукавами. Потом я отправился в ванную комнату – с полами из серого мрамора за 100 000 долларов, большой шведской сауной и замечательной вихревой ванной, такой большой, что она скорее годилась для касатки Шаму из шоу «Киты-убийцы», чем для Волка с Уолл-стрит, – включил свет и стал внимательно разглядывать свое отражение в зеркале.
И то, что я увидел, мне совсем не понравилось.
– Эй! – воскликнул Шеф, улыбаясь и простирая ко мне руки для приветственного объятия. – Иди же сюда и обними меня!
Боже всемогущий! Шеф тоже все знает! Он прочел все на моем лице так же, как и Гвинни! Обнимая меня, он станет хлопать меня по груди и спине, пытаясь нащупать провод. Парализованный паникой, я замер на месте. Часы показывали пять минут второго пополудни. Казалось, время тоже застыло на месте. Мы с Шефом стояли в большом мраморном вестибюле моего особняка, нас разделяли всего лишь четыре блестящие черные и белые плитки итальянского мрамора, выложенные в шахматном порядке. Я лихорадочно пытался придумать предлог, под которым можно было бы не обнимать Шефа, как я всегда это делал.
Мысли носились в моей голове с такой скоростью, что я едва мог за ними угнаться. Если я не обниму Шефа, он поймет, что что-то не так. Но если я обниму его, он может почувствовать этот дьявольски маленький магнитофончик, приклеенный к моим чреслам, или сверхчувствительный микрофончик на груди. Какой позор! Какой обман! Я крыса! Впрочем, если я слегка отставлю зад и ссутулюсь, может, прокатит?
Глядя на Шефа, я остро чувствовал все дьявольские приспособления, закрепленные на моем теле Одержимым. Все они – магнитофон, микрофон, клейкая лента, – казалось, стали больше, тяжелее, заметнее. Магнитофон был не больше пачки сигарет «Мальборо», но мне казалось, он больше обувной коробки. Микрофон величиной с горошину весил не больше унции, но мне казался тяжелее шара для боулинга. Я сильно вспотел, мое сердце билось часто-часто, как у испуганного кролика. Передо мной стоял Шеф, уроженец штата Нью-Джерси, в шикарном однобортном светло-сером костюме в светло-голубую клетку и крахмальной белоснежной рубашке с английским отложным воротничком. У меня не было иного выбора, кроме как обнять его!.. И вдруг меня осенило – опасная инфекция! Вирус!
Пару раз шмыгнув носом, я сказал:
– Господи, Дэннис, ты просто шикарно выглядишь… хлюп-хлюп… Спасибо, что приехал, – отставив в сторону локоть, я протянул правую руку для сердечного рукопожатия. – Только не подходи ко мне слишком близко. Кажется, я подхватил какую-то заразу, пока сидел в камере… хлюп-хлюп… Грипп, наверное, – я смущенно улыбнулся и жестом попросил его не приближаться.
Увы, Шеф был настоящим мужиком, и никакой вирус гриппа на свете не мог отпугнуть его.
– Иди сюда! – воскликнул он. – Грипп у тебя или еще что, именно в такое время и становится ясно, кто твои истинные друзья.
Кто твои истинные друзья? Боже! Какое мучительное чувство вины! Приступ паники возобновился с новой силой, но на этот раз в этом было даже что-то приятное. Возникла мгновенная борьба страха и совести. «Как ты можешь закладывать такого верного друга, как Шеф? У тебя нет стыда?» – возмущалась совесть, на что страх отвечал: «К черту Шефа! Если ты его не сдашь, закончишь в тюрьме!» – «Это не имеет значения, – ныла совесть. – Шеф всегда был верным и преданным другом. Если ты сдашь его, будешь последним подонком!» – «Ну и что? – отвечал страх. – Лучше быть подонком, чем просидеть всю оставшуюся жизнь в тюрьме! Кроме того, Шеф в конце концов тоже станет стучать на Голубоглазого Дьявола, чтобы спасти свою шкуру, так какая между нами разница?» – «Вовсе не обязательно, – возражала совесть. – Шеф не такой мягкотелый, как ты, он настоящий боец».
Внезапно накатила новая волна паники – Шеф быстрыми шагами сокращал между нами расстояние.
Господи! Что же делать? Думай, крысеныш ты этакий! Что выбрать? Самосохранение или?… Беда в том, что если ты стал крысой, инстинкт самосохранения перевешивает все остальные чувства и доводы. Прежде чем мы с Шефом успели обняться, крысиный инстинкт самосохранения успел отдать команды всем мышцам и системам организма. Не успел я глазом моргнуть, как моя задница отклячилась назад, словно у педика-проститутки, плечи опустились и подались вперед, словно у горбуна Квазимодо, звонящего в колокол Нотр-Дам. Так мы и обнялись – высокий, гордый и прямой Шеф и Волк с Уолл-стрит, сутулый и с отставленной на педерастический манер задницей.
– С тобой все в порядке? – спросил Шеф, выпуская меня из объятий. Взяв меня за плечи, он внимательно посмотрел мне в глаза. – Ты что, снова повредил спину?
– Нет, – быстро ответил я, – просто немного болит от сидения в той чертовой камере. Да еще эта простуда… хлюп-хлюп, – я потер нос тыльной стороной ладони. – Знаешь, это просто удивительно. Стоит мне хоть чуть заболеть, как это сразу сказывается на моей спине.
Черт побери! Что я говорю?! Надо собраться с мыслями.
– Пойдем, посидим во дворике. Мне хочется на свежий воздух.
– Веди, я за тобой, – согласился Шеф.
В каменный внутренний дворик вели две большие застекленные створчатые двери. Как только мы вышли из дверей, я скорее всей кожей почувствовал, чем услышал щелк-щелк-щелк ужасной «Минолты» Мормона. Мне казалось, объектив выжигает во мне дыры, подобно лазерному лучу. Когда мы дошли до тиковых садовых кресел, я предложил Шефу место прямо напротив окна спальни Чэндлер.
Едва удержавшись от желания взглянуть на окно, я налил нам обоим по стакану ледяного чая и начал разговор.
– Знаешь, что я тебе скажу, – усталым голосом произнес я, – поверить не могу, что эти долбаные педики – как только эти слова слетели с моих губ, я сразу подумал, что Одержимому и Ублюдку вряд ли понравится такая характеристика, когда они будут слушать запись. Надо быть более осмотрительным на будущее, – посадили меня под домашний арест, словно я могу куда-то исчезнуть вместе с женой и двумя детьми, – я с отвращением покачал головой. – Что за идиотизм!
Шеф согласно кивнул головой.
– Да, таковы правила игры этих засранцев, – ядовито заметил он. – Они готовы на все, лишь бы сделать твою жизнь несчастной. Как держится Герцогиня?
Покачав головой, я глубоко вздохнул.
– Не сказать, чтобы очень хорошо, – сказал я и осекся, едва сдерживая желание излить другу всю душу. Но даже у крыс есть своя гордость. Я же знал, что эту запись будут слушать чужие люди, много чужих людей. – Она ведет себя так, словно все это для нее как гром среди ясного неба, будто она думала, что замужем за врачом или что-то вроде того. Ну, не знаю… Не думаю, что мы переживем все это и останемся по-прежнему мужем и женой.
– Не говори так, – горячо возразил Шеф. – Вы сумеете все пережить и остаться семьей, если ты будешь сильным. Она твоя жена, она пойдет за тобой и будет делать так, как ты скажешь. Только покажи ей свою слабость, и – вуаля! – Шеф хлопнул в ладоши, – ровно через две секунды она окажется за дверью. Такова природа всех баб – их привлекает сила.
Какое-то время я молчал, размышляя над словами Шефа, и на несколько секунд мое настроение улучшилось, но тут же снова испортилось. Обычно в словах Шефа всегда была мудрость, но не в этот раз. Он промахнулся. Буду я сильным или не буду – в данной ситуации это не имело никакого значения. Герцогиня сама по себе достаточно сильна и к тому же убеждена в том, что ни при каких условиях ее доля богатства не должна уменьшиться ни на йоту. Она выросла в страшной нищете на заваленных мусором улицах Бруклина и теперь ни за что на свете не позволит истории повториться.
Тем не менее это был подходящий момент, чтобы сделать важный намек Шефу о том, что я не собираюсь сотрудничать со следствием. Совершенно серьезным тоном я сказал:
– Да, возможно, я не могу контролировать действия Герцогини, зато очень хорошо контролирую свои. Ты не должен волноваться за меня, Дэннис. Я буду сильным и буду драться до самого конца, до последнего вздоха, если это понадобится. И мне все равно, сколько денег и крови это будет стоить, скольких придется похоронить по ходу дела. Мне на это наплевать. Я пойду в суд, и меня оправдают! – я покачал головой. Мне самому понравилось то, что я сказал. Очень по-Волчьи получилось. Жаль, что на самом-то деле я был трусливым зайцем. – Вот увидишь, все так и будет! – добавил я, грозно раздувая ноздри.
– Вот и хорошо! Вот и молодец! – многозначительно сказал Шеф. – Именно это я и хотел от тебя услышать. Продолжай стоять на этом, и засранцам придется туго, – он уверенно повел плечами. – Они-то ждут, что ты упадешь на спину, сложишь лапки и притворишься мертвым, потому что именно так все и делают. Но, раз уж на то пошло, у них своя версия происходящего, а у нас – своя. И наша версия покажется суду не менее правдоподобной, чем их версия.
– И бремя доказательства вины лежит не на нас, – с уверенностью в голосе добавил я, – а как раз на них.
– Вот именно, – подхватил Шеф, – и в нашей замечательной стране ты невиновен, пока твоя вина не будет доказана в суде, – он подмигнул мне и улыбнулся. – И даже если ты виноват, им нужно еще это доказать, а это не так-то легко, когда есть две версии событий, понимаешь?
Я медленно кивнул.
– Да, – сказал я нерешительно, – но… я хочу сказать… у нас, конечно, замечательная легенда, но все же не такая правдоподобная, как настоящая правда. Ты же сам это знаешь.
– Не обманывай себя, – резко возразил Шеф. – Порой правда бывает менее похожа на правду, чем вымысел, – он пожал плечами. – Как бы то ни было, теперь наша самая большая проблема в том, что Дэнни до сих пор в тюрьме. Чем дольше он там сидит, тем больше вероятность того, что он расколется. – Шеф сделал паузу, словно подыскивая правильные слова. – Понимаешь, сидя в тюрьме, он не знает, что происходит здесь, на воле. Он не знает, что я с ним, что ты с ним. Может быть, он думает, что остался один на один со всем этим. Может, он даже думает, что ты сотрудничаешь со следствием. Одному богу ведомо, что эти федералы шепчут ему в уши.
Шеф в ужасе покачал головой, потом его лицо внезапно просветлело.
– Я скажу тебе, что действительно нужно сделать. Я должен попасть в камеру к Дэнни и поговорить с ним, сказать ему, что все будет хорошо, – он сжал губы и медленно кивнул. – Это лучшее, что мы можем сейчас сделать. Может, мне удастся получить свидание с ним, как ты думаешь?
Боже всемогущий! Шеф был крепче железных гвоздей! Он был готов отправиться прямо в пасть врага! Неужели ему неведом страх? Неужели он такой отважный воин? Теперь многое стало мне понятно. Федералы никогда не могли прищучить Шефа и Дьявола, потому что они мыслили не так, как другие. Они были настоящими гангстерами, бандитами совершенно иного калибра, разве что в белых воротничках. Каждый из них вполне заслуживал прозвище «Лицо со шрамом» [15].
Тут из кухни вышла Гвинни и направилась к нам.
О боже! Сейчас она начнет болтать!
Неужели она проболтается? Предугадать это было нельзя. Ее сердце было слишком чистым, чтобы она могла представить себе всю мерзость происходящего. По мере ее приближения я вдруг разглядел в ее руках беспроводной телефон. Сначала она по-южному тепло, с характерным акцентом, поздоровалась с Шефом:
– Здравствуйте, Дэннис, как поживаете?
– Отлично, – ответил Дэннис с акцентом жителя штата Нью-Джерси, – лучше просто не бывает. А как ты, Гвинни?
– О, все очень хорошо, очень хорошо, – ответила южная красотка с неожиданно печальной улыбкой, которая, казалось, говорила: «Все хорошо, насколько может быть хорошо, когда хозяин одной ногой в кутузке, его жена одной ногой в постели следующего богатенького мужа, а меня того и гляди уволят!»
Потом она повернулась ко мне и сказала:
– Вам звонит ваш адвокат. Говорит, это очень важно.
Магнум? Какого черта ему понадобилось звонить именно сейчас? Он же знает о встрече с Шефом, так зачем нарушать ход событий? Жестом попросив Шефа подождать, я встал и взял у Гвинни телефон. Повернувшись спиной к Шефу, я посмотрел Гвинни в глаза и незаметно кивнул подбородком в сторону кухни, словно говоря: «Почему бы тебе не свалить отсюда, пока ты не проболталась, чертова болтушка!», на что Гвинни только пожала плечами и направилась в кухню.
Я отошел в сторону, к кованой ограде дворика, положил локти на перила и наклонился вперед. Оставаясь на расстоянии слышимости от Шефа, я сказал в трубку:
– Привет, Грег, что стряслось?
– Да, это Грег, – раздался в трубке голос Одержимого, – но не тот, которого вы ожидали услышать. Ведите себя естественно.
Боже мой! Зачем мне звонит Одержимый? Он спятил, что ли?
– Да, – небрежно продолжал я, – ну, это меня совсем не удивляет. Дэнни крепкий парень, он никогда не пойдет на сотрудничество со следствием, – я повернулся к Шефу и подмигнул ему, потом сказал в трубку: – Ладно, скажи адвокату Дэнни, что я всегда буду стоять за него горой, что бы там ни было. Я сделаю все, что понадобится.
– Хорошо, – сказал Одержимый, – у вас быстрая реакция. Пока все идет как надо. Дэннис кажется совершенно открытым и искренним в разговоре с вами, поэтому я хочу, чтобы вы попытались договориться о встрече с Бреннаном. Мне кажется, это может получиться.
– Я попробую до нее дозвониться, – скептически отозвался я, отлично понимая, что шансы договориться о личной встрече с Голубоглазым Дьяволом практически равны нулю. Даже в лучшие времена он был невероятно подозрителен и осторожен, а уж теперь-то, когда наступили, как говорится, худшие времена, не было ни малейшего шанса, чтобы он рискнул встретиться со мной. – Я не говорил с Нэнси почти год, – сказал я в трубку. – Думаю, она ненавидит Дэнни еще больше, чем правительство.
Я взглянул на Шефа, который вопросительно смотрел на меня, пытаясь догадаться, о чем говорит мой собеседник на другом конце линии. Боже, если бы он только знал! Я быстро улыбнулся ему, закатил глаза и покачал головой, словно говоря: «Мой адвокат попусту тратит мое время», потом сказал в трубку:
– Да, хорошо, не забудь сказать адвокату Дэнни, чтобы он передал ему – я готов помочь ему, – в трубке раздался сигнал вызова на второй линии, – это очень важно, – продолжал я говорить. – Все, у меня звонок по другой линии. – Я переключился на новый вызов. – Алло?
Незнакомый женский голос произнес:
– Алло? Это Джордан?
– Да, это я, – ответил я, слегка раздраженный вульгарными нотками в голосе звонившей женщины. Какого черта ей нужно? – А вы кто?
– Мария Елена, невеста Майкла Буррико.
У меня упало сердце, хотя мозг еще не успел осознать значение сказанного. Майкл Буррико был первой любовью Герцогини в те славные времена, когда она жила в Бруклине и еще не была Герцогиней в полном смысле этого слова. Последнее, что я о нем слышал, – он живет на Манхэттене и сказочно разбогател на строительном бизнесе. Я знал, что для Герцогини это означало одно – драгоценная добыча.
Голосом, полным сарказма, я сказал Марии:
– Да, Мария, ваш жених был первым мужчиной моей любящей второй жены. Чем обязан удовольствию слышать вас по телефону?
Она ответила, едва слышно хмыкнув:
– Ну, я знаю, что сейчас вы переживаете далеко не лучшие времена, но я подумала, вам не помешает узнать, что ваша жена вчера вечером около полуночи стучалась в дверь к моему жениху. Она была…
Мария продолжала увлеченно тараторить, но я уже перестал слушать ее. Точнее, я был не в состоянии слушать ее, поскольку мои мозги вскипели. Я почти физически слышал шипящий звук, пока меня наполняли одновременно обида, гнев, смущение и безнадежность. Я даже не знал, кому должно быть стыдно – ей или мне. Наша совместная жизнь превратилась в посмешище, в поучительную историю о богатых мужьях и статусных женах, о мошенничестве в бизнесе и обмане в жизни. Мы быстро и жестко разыграли наши жизни, мчась по встречке со скоростью миллион миль в час, и закончили полными неудачниками, потерявшими все в финальной катастрофе. Разница между мной и Герцогиней состояла лишь в том, что она пыталась выйти сухой из воды, в то время как у меня не было иного выбора, кроме как смириться со своей судьбой жертвы с парализованными руками и ногами.
– …и я была бы вам очень признательна, – продолжала раздраженным голосом говорить Мария Елена, – если бы вы велели своей жене убрать лапы от моего жениха.
«Неплохо сказано», – подумал я. Тут я не мог не согласиться с Марией, поэтому повесил трубку, даже не попрощавшись. Потом я повернулся к Шефу и озадаченно замер на месте, не зная, что сказать. Мой мозг бешено работал сразу в двух направлениях. Мне и прежде было достаточно трудно удерживать постоянную концентрацию внимания на происходящем, но после звонка Марии это оказалось выше моих сил. Все беды сразу сыпались на меня со всех сторон. У каждого человека есть свой предел прочности, и сейчас я был близок к нему.
Я смотрел на Шефа и понимал, что должен найти повод заговорить с ним о Голубоглазом Дьяволе, что Одержимый с Мормоном сидят там, наверху, и слушают каждое мое слово, скрупулезно записывая все мои действия. Все эти записи в один прекрасный день будут включены в ходатайство о смягчении наказания и от них будет зависеть, сколько лет я проведу в тюрьме.
И при всем при этом, когда на карту было поставлено все, включая мою свободу, единственным вопросом в моем мозгу было: когда Герцогиня вернется сегодня домой? Только это имело теперь значение для меня. Я хотел выяснить с ней отношения, мне это было совершенно необходимо! Я просто не мог без этого дальше жить. Это будет грандиозный скандал, который может закончиться только одним – насилием. С Герцогиней покончено. Ей это больше не сойдет с рук, и если уж наша жизнь действительно закончилась полной катастрофой, то выживших в ней не будет. Кроме детей. Их воспитают мои родители, у них это наверняка получится гораздо лучше, чем у нас с Герцогиней.
– Что с тобой? – участливо спросил Шеф. – Ты побледнел. С тобой все в порядке?
– Нет… – не сразу ответил я, – то есть да. – Я стал кивать головой. – Это… насчет Надин… ее благотворительного фонда для беременных… Звонила девушка, она ждет ребенка… – я рассеянно улыбнулся. – Со мной все в порядке. Я… я в полном порядке, Дэннис.
Когда Герцогиня вернется домой, я первым делом потребую от нее объяснений! Я не стану сразу говорить ей о телефонном звонке, я подожду, пока она не начнет отрицать, что звонила в дверь засранца. Вот тогда-то я и спущу курок. А потом посмотрим…
Я вернулся в свое кресло. Сердце бешено колотилось, вскипевший мозг отказывался повиноваться. Я положил телефон на стол. Во рту у меня страшно пересохло. Я посмотрел на Шефа и заставил себя улыбнуться. Пора было заканчивать нашу встречу. Я больше не мог сидеть за столом, не мог собраться с мыслями, пока не выяснил отношения с Герцогиней.
В полном отчаянии я сделал последнюю попытку достичь цели.
– Скажу тебе правду, – пробормотал я, – не знаю, что сейчас для меня хуже: мои проблемы с федералами или мои проблемы с Герцогиней, – я покачал головой в искреннем недоумении, потом с усмешкой добавил: – Может, мне стоит повидаться с Бобом. Может, он сумеет дать мудрый совет, потому что сам я, бог тому свидетель, в глухом тупике и ума не приложу, что дальше делать.
Наступило молчание. От того, что потом сказал Шеф, я чуть не свалился с кресла.
– Думаю, это отличная идея. Боб с удовольствием поговорит с тобой. Как насчет вторника на поле для гольфа? Как думаешь, тебе удастся договориться с твоими тюремщиками?
«О да! – подумал я. – Уверен, мои тюремщики будут просто счастливы сделать вид, что не замечают моего отсутствия, когда я поеду на встречу с Голубоглазым Дьяволом». Впрочем, в тот момент мне было совершенно на это наплевать. Для меня имело значение только одно – в какое время Герцогиня вернется домой.
Все остальное было второстепенно.
Глава 10
Как поссориться с герцогиней
Шаг первый: разжечь бушующее пламя.
Отделанный известняком французский камин размером четыре на шесть футов в хозяйской спальне был модернизирован и имел механизм электрического поджига. Как всегда, поверх горки щепок белого кедра лежали четыре полена превосходной желтой сосны. К этому сентябрьскому дню камин не видел огня почти пять месяцев. Вот и хорошо. Вот и отлично. В десятом часу вечера я нажал на стальную кнопку электроподжига, и в камине запылал огонь – геенна огненная, первая, но не последняя в тот вечер.
Шаг второй: сжечь какой-нибудь дорогой предмет мебели.
Кряхтя и постанывая, я подтащил к камину некогда любимое приобретение моей Надин, моего Подающего Надежды Дизайнера Интерьеров, – обитую белым шелком оттоманку за 13 000 долларов, изготовление которой заняло у каких-то вороватых мерзавцев в Северной Каролине почти целый год. Усевшись на нее, я стал смотреть на огонь. Меньше чем через минуту щепки злобно зашипели и затрещали, вверх взметнулись яростные языки пламени. Неудовлетворенный содеянным, я приподнялся и подтащил оттоманку еще ближе к камину, потом снова сел. Так было гораздо лучше. Через десять минут мы с оттоманкой могли вспыхнуть каждую секунду.
Шаг третий: разжечь пламя праведного гнева.
Совсем простая задача. Разве есть на свете суд, который вынес бы мне приговор за то, что я вонзил в ледяное сердце Герцогини восемнадцатикаратный золотой нож для вскрытия конвертов, который сейчас лежал на ее белом лакированном секретере за 26 000 долларов? Мне стоило бы опасаться суда только в том случае, если присяжные будут такими же, как она, – двенадцать светловолосых охотниц за чужим богатством, которые не увидят ничего предосудительного в том, что замужняя женщина – с двумя детьми, заметьте! – ночью стучится в дверь своего бывшего любовника, в то время как ее муж лежит в постели – более того, под домашним арестом! – размышляет о самоубийстве и мечтает вернуть ее. Остановившись на этой мысли, я сделал несколько глубоких яростных вдохов и продолжал смотреть на огонь, позволяя ему почти обжигать мою кожу. С каждой секундой я становился все яростнее, праведный гнев во мне бушевал все сильнее.
И тут я услышал знакомые звуки – приехала Герцогиня! Зашуршал гравий подъездной аллеи, хлопнула массивная входная дверь из красного дерева, затем на богато убранной лестнице раздался цокот ее дорогущих туфель на шпильках… Наконец, дверь спальни открылась. Я отвернулся от камина и увидел ее, одетую во все черное. «Очень кстати, – подумал я, – учитывая тот факт, что она приехала на собственные похороны».
Увидев меня сидящим так близко к огню, она остановилась как вкопанная, приняв выразительную позу – голова склонена набок, руки уперты в бока, плечи отведены назад, спина слегка выгнута, роскошный бюст выдвинут вперед. Она открыла рот, чтобы сказать что-то, но не издала ни звука и вместо этого принялась жевать внутреннюю сторону щеки.
Прошло несколько мгновений в молчании, пока мы смотрели друг на друга, словно на дуэли, в ожидании первого выстрела. Герцогиня, разумеется, выглядела великолепно. Даже теперь этого нельзя было отрицать. Свет от камина выгодно обрисовывал всю ее фигуру в маленьком черном платье, в черных сексуальных туфельках на шпильке, ее длинные обнаженные ноги, пышную гриву блестящих светлых волос, сверкающие голубые глаза, высокие скулы, пухлые губы, подбородок идеальной формы.
Да, Герцогиня поистине была женщиной безупречной красоты, какую часть тела ни возьми, хотя в тот момент меня интересовала единственная ее часть – небольшая зона над левым грудным имплантом, между вторым и третьим ребром. Именно там находилось ее ледяное сердце. Именно туда я всажу золотой нож для вскрытия конвертов, а потом дерну его вверх и поверну чуть левее, чтобы перерезать легочную артерию, и она захлебнется собственной кровью. Это будет ужасная, болезненная смерть – именно такой и заслуживала коварная хищница Герцогиня.
– Зачем горит камин? – спросила она, первой нарушив молчание, и, бросив свою агрессивную позу, направилась к белому лаковому секретеру. – Рановато для отопления, тебе не кажется?
Одарив меня убийственной улыбкой, она присела на край секретера и оперлась о его поверхность ладонями, прижав локти к бокам. Потом она перебросила ногу на ногу и слегка поерзала ягодицами, словно устраиваясь поудобнее.
Я снова повернулся к камину.
– Мне стало холодно, – сказал я, потому что ты высосала из меня всю кровь и все жизненные силы, лживая хищная дрянь, – и я решил развести огонь в камине, прежде чем порежу тебя на куски и избавлю от тебя мир.
Снова наступило молчание. Потом она склонила голову набок и спросила:
– А где дети?
– У Гвинни, – бесстрастным тоном ответил я, продолжая смотреть на огонь. – Сегодня они будут ночевать у нее, чтобы я мог убить тебя, не пугая их.
– А почему они, м-м-м, сегодня ночуют у Гвинни? – в ее голосе прозвучало удивление и тревога.
Не поворачивая головы, я ответил:
– Потому что я хотел, чтобы весь дом был в моем распоряжении.
Без всяких посторонних, без свидетелей, без единой души, которая могла бы отговорить меня от исполнения того, что я должен сделать, чтобы освободиться от тебя.
Она нервно хихикнула, пытаясь разрядить слишком напряженную, как она теперь понимала, обстановку.
– В твоем распоряжении? – переспросила она. – А как же я? Я ведь тоже здесь, не так ли?
Я взглянул на нее – в правой руке она держала золотой нож для вскрытия конвертов и постукивала лезвием по ладони левой руки. Как она догадалась? Неужели мое намерение зарезать ее было столь очевидным? Или это чистое совпадение? Теперь это не имело никакого значения. Однажды я видел, как Арнольд Шварценеггер зарезал исламского террориста его же собственным ножом, и было видно, что это делается довольно просто.
И тут я заметил на руке у Герцогини обручальное кольцо. Какая чудовищная шутка! Гулящая с обручальным кольцом!
– Я вижу, ты носишь обручальное кольцо, Надин. Тебе не кажется это несколько странным?
Она отложила в сторону нож и, вытянув перед собой левую руку, недоуменно стала ее разглядывать. Потом взглянула на меня и, пожав плечами, спросила невинным тоном:
– Почему? Мы ведь с тобой пока еще женаты или нет?
– Думаю, да, – медленно кивнул я. – Что ты делала вчера вечером?
– Ходила на концерт рок-группы «Земля, ветер и огонь». С подругами! – последовал быстрый ответ. Последние два слова должны были служить ей алиби.
Поджав губы, я кивнул:
– Ну да, с подругами. Это с какими же?
– С Донной и Офелией, – последовал еще один быстрый ответ.
Донна Шлезингер. Ах, эта паршивая сука! Она тоже поучаствовала в этом, ну конечно! Герцогиня дружила с ней еще со школы. Тогда эта Донна крутила роман с одним из самых близких друзей Майкла Буррико.
– Ну и как? Тебе понравился концерт? – небрежно поинтересовался я.
– Нормально, – пожала она плечами, – ничего особенного. – И тут же сменила тему разговора. – Я надеялась увидеть сегодня детей.
Зачем? Чтобы ты могла воспользоваться ими как живым щитом? Прости, Герцогиня, тут тебе не повезло. Сегодня в доме только мы с тобой – ты и я, и еще золотой нож. Сейчас ты пожнешь плоды своей неверности!
– А где ты ночевала, прости за любопытство? – спросил я.
– У Офелии, – с готовностью ответила она. – А что?
– После концерта ты сразу поехала к Офелии? – скептически поинтересовался я. – И никуда не заехала? Ну поужинать или еще что?
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, я сразу поехала к Офелии без всяких остановок.
Наступило молчание, во время которого мне отчаянно хотелось поверить ей. Почему? Этого я объяснить не мог, хотя тут наверняка была замешана причудливая мужская природа – тщеславие, дурацкая гордость, нежелание быть отвергнутым прекрасной женщиной. Да, несмотря ни на что, моя мужская гордость все еще пыталась убедить меня в супружеской верности Герцогини, в том, что все это одно большое недоразумение.
Сделав еще один глубокий вдох, я стал смотреть на огонь, заново разжигая в себе ярость, ненависть и праведный гнев.
– Как поживает Майкл Буррико? – спросил я и сразу перевел глаза с камина на лицо Герцогини.
От неожиданности она отшатнулась назад.
– Майкл Буррико? – с недоверием переспросила она. – Откуда мне знать?
Герцогиня смотрела на меня пустым, ничего не выражавшим взглядом, и мне снова захотелось поверить ей. Да, именно так.
Но я знал, что она нагло лжет.
– Когда ты в последний раз виделась с ним, Надин? Говори! Сколько прошло дней, недель или часов? Говори же, черт тебя дери!
Герцогиня опустила голову и, глядя в сторону, сказала:
– Не понимаю, о чем ты. Кто-то дал тебе неверную информацию.
– Мерзкая лгунья! – выпалил я. – Совсем завралась, дрянь!
Она молча продолжала смотреть в пол.
– Посмотри на меня! – заорал я, вскакивая с оттоманки. Она подняла на меня глаза. – Посмотри мне в глаза, – продолжал орать я, – и скажи, что вчера ты не была в доме Майкла Буррико! Давай, скажи!
Она отрицательно покачала головой:
– Я… я там не была. Меня там не было!
В ее голосе не было паники.
– Я не знаю, о чем ты говоришь! – продолжала она. – Зачем ты это делаешь?
Я угрожающе шагнул к ней.
– Клянись жизнью детей, что тебя не было у Майкла Буррико прошлой ночью! – я в ярости сжал кулаки. – Клянись мне, Надин!
– Да ты просто псих! – пробормотала она, снова отводя взгляд. – Ты следишь за мной. – Она снова посмотрела на меня. – Я хочу, чтобы ты убрался вон из этого дома. Я хочу развод! – она вызывающе вскинула подбородок.
Я сделал еще один шаг и оказался менее чем в трех футах от нее.
– Ты… похотливая сука! – прошипел я. – Дрянная, подлая, гулящая, меркантильная тварь! Я не следил за тобой! Мне позвонила невеста Майкла Буррико. Вот как я узнал, где ты вчера была… паршивая дрянь!
– Да пошел ты! – взвизгнула она. – Как ты смеешь обвинять меня в измене? А скольких баб ты поимел, гадкий лицемер?
С этими словами она соскочила с секретера и сделала шаг в моем направлении, сокращая дистанцию между нами. Теперь мы стояли в двух футах друг от друга.
– Убирайся вон из моей жизни! – неистово завопила она. – Убирайся вон из моего дома! Не хочу с тобой даже говорить!
– Из твоего дома? – яростно прорычал я. – Ты что, шутишь? Этот дом мой! И я никуда отсюда не уйду!
– Я найму лучшего адвоката! – взвизгнула она.
– Ага, на мои деньги! – заорал я в ответ.
Она сжала кулаки.
– Да пошел ты на хрен! Жулик чертов! Все твои деньги краденые! Чтоб ты сдох в тюрьме!
Она шагнула ко мне, словно собираясь ударить, но неожиданно сделала то, чего я не смогу забыть до конца своих дней. Абсолютно спокойно она опустила руки вдоль тела, откинула назад голову, открывая самое уязвимое место своей длинной белой шеи, и сказала:
– Ну? Давай! Убей меня. – Ее голос звучал тихо, нежно и совершенно безропотно. – Я знаю, именно этого ты сейчас хочешь, так что давай, сделай это. – Она еще больше откинула голову. – Убей меня прямо сейчас. Я не буду сопротивляться. Обещаю. Просто задуши меня и избавь нас обоих от горя. А потом можешь покончить с собой.
Я шагнул к ней, готовый совершить убийство. Неожиданно мой взгляд упал на рамку для фотографий на стене, как раз над левым плечом Герцогини. Рамка была длинной и узкой, наверное фут на три,и в нее были вставлены три большие фотографии наших детей. На первой была застенчиво улыбающаяся Чэндлер в модной желтой футболочке с вырезом под горло и таким же желтым ободком на голове. Здесь ей было три с половиной года, и она выглядела как крошечная Герцогиня. На второй фотографии был полуторагодовалый Картер безо всякой одежды, в одном только белоснежном памперсе. В его широко раскрытых глазах читалось крайнее удивление – он смотрел на плавающий в воздухе мыльный пузырь. Его светлые волосы блестели, словно шлифованное стекло, густые длинные ресницы походили на крылья бабочки. И снова я увидел в нем Герцогиню. Последней была фотография обоих наших детей. Картер сидел на коленях Чэндлер, она обнимала его, оба с любовью смотрели друг на друга.
И в этот момент вся ирония моего ужасного положения предстала перед моим мысленным взором. Меня словно ударила молния, посланная рукой Зевса. Дело обстояло гораздо хуже, чем мне казалось. Я не только не мог убить мать моих детей, но и вообще не мог никак от нее избавиться именно потому, что она мать моих детей. Она всегда будет присутствовать в моей жизни! До самого моего смертного часа! Я буду регулярно видеться с ней на празднованиях дней рождения, свадьбах, конфирмациях и бар-мицвах. Господи, мне даже придется танцевать с ней на свадьбах моих детей!
Иными словами, я буду с ней в болезни и здоровье, в горе и радости, пока смерть не разлучит нас. По сути, я навсегда останусь женатым на ней, связанный любовью к нашим общим детям.
И вот она стояла передо мной в ожидании смерти от моей руки.
– Я никогда тебе этого не прощу, – тихо сказал я. – Даже в самый смертный час я не прощу тебя.
С этими словами я медленно направился к двери.
Уже у самого порога я услышал за спиной ее тихий спокойный голос:
– Я тоже никогда тебя не прощу. Даже на смертном одре.
Я вышел из комнаты.
Часть II
Глава 11
Сотворение волка
– Да, мне очень грустно это слышать, – сочувственно сказал Ублюдок, наклоняясь вперед в своем дешевом черном кресле и упираясь костлявыми локтями в стол для переговоров. – Всегда досадно, если замешаны дети.
– Да, – печально подтвердил я. «Ну конечно! – пронеслось у меня в голове. – Именно ради этого ты и живешь, Ублюдок! Ты же получаешь удовольствие от того, что лишаешь человека всего, что он имеет! Что еще может придать смысл твоей ничтожной жизни?» – Это действительно ужасно для всех нас, Джоэл, но я действительно признателен вам за сочувствие.
Он понимающе кивнул. Одержимый, однако, подозрительно покачал головой.
– Ну, не знаю, – произнес он, – я и вправду был твердо уверен, что вы останетесь вместе до конца.
– Да, – мрачно отозвался я, – и я так думал. Но за плечами у нас слишком много плохих событий и дурных воспоминаний.
Был одиннадцатый час, я снова «пел» в комнате для опроса агентов на Корт-стрит, но на этот раз перед меньшей аудиторией. Ведьма, Мормон и мой высоченный адвокат Магнум отсутствовали, и это казалось мне подозрительным. Ведьма, как мне сказали, была занята другим делом – наверняка разрушала жизнь еще одного несчастного придурка; Мормон отсутствовал по причинам личного характера – скорее всего, старался вместе с одной из своих мормонских жен зачать еще одного ребенка; Магнум отсутствовал просто так. На самом деле единственная причина, по которой в то утро его не было в опросной, заключалась в том, что он полагал: мне не помешало бы провести некоторое время с моими мучителями без него. Казалось, в этом была своя логика, но было и что-то подозрительно удобное для него, поскольку как раз на прошлой неделе я выписал ему чек на миллион долларов (зачем приходить в скучную комнату для опроса агентов, если можно взять деньги и смыться?).
Итак, в то утро нас было трое – Ублюдок, Одержимый и я.
– Что-то вы сегодня какой-то тихий и неразговорчивый, – сказал Одержимый. – Если не хотите рассказывать о вашей личной жизни, можете этого не делать.
– Что тут скажешь? – пожал я плечами. – Должно быть, моя жена произносила брачный обет как во сне, не понимая смысла.
– Вы думаете, у нее завелся любовник?
– Нет, Грег! Это невозможно, – уверенно возразил я. «Конечно, у нее есть любовник! – пронеслось в моем мозгу. – Она трахается с этим тупицей из Бруклина, Майклом Буррико. Этот болван – легкая добыча для Герцогини на охотничьей тропе». – Она определенно не обманывает меня. То, что между нами сейчас происходит, гораздо глубже, чем тривиальный обман.
Он участливо улыбнулся.
– Не обижайтесь. Я просто хочу понять, что происходит. Когда такое случается, обычно где-то неподалеку уже ждет другой мужчина. Впрочем, как знать? Всякое бывает.
В разговор вступил Ублюдок:
– Как и Грег, я тоже сочувствую вашему непростому положению, но сейчас вы должны думать только об одном – о сотрудничестве со следствием. Все остальное сейчас второстепенно.
Да? А как же мои дети, осел ты этакий?
Читать бесплатно другие книги:
