История Оливера Сигал Эрик

27

В моей семье любовь заменяют традиции. Мы не показываем друг другу своей привязанности. Вместо этого мы посещаем обряды рода, тем самым демонстрируя нашу... лояльность ему. Праздников этих в году четыре: естественно Рождество, Пасха и День Благодарения. И ещё священный ритуал осени, Святой Уикэнд. День морального Армагеддона, когда вступают в бой Добро и Зло, когда Свет противостоит Тьме. Другими словами, Игра. Добрый Гарвард против Йеля.

Это время, чтобы смеяться и время, чтобы плакать. Но большей частью это время орать, визжать, вести себя, как недоразвитые тинейджеры и разумеется пить.

В нашей семье всё это, впрочем, проходит немного спокойнее. В то время, как большинство выпускников устраивают локальные разборки, предварительно заправившись Кровавой Мэри прямо на стоянках, Бэрреттов интересуют только результаты Гарварда.

Когда я был маленьким, отец брал меня на каждую игру на Солджерс Филд. Его объяснения были предельно подробными. В десять лет я разбирался в самых экзотичных сигналах рефери. Кроме того, я научился болеть. Отец никогда не вопил. Когда у Малиновых всё шло о'кэй, он издавал (почти что про себя) восклицания вроде «Молодец», «А, отлично». Ну а если наши гладиаторы были не в ударе, вроде того случая, когда мы продули со счётом 55:0, он мог произнести только: «Жаль».

Он был атлетом, мой отец. Выступал за Гарвард (гребля на академической одиночке). Он надевал галстук с чёрными и малиновыми полосами, которые означали, что он заслужил своё "H". Дающее ему право бронировать лучшие места на футбольных матчах. По правую руку президента.

Время не смягчило и не изменило ритуала схваток Гарвард-Йель. Всё, что изменилось — мой собственный статус. Пройдя обряды посвящения, теперь я сам обладал заветным "H" (хоккей). А следовательно, правом на собственное место в престижный пятидесятиярдовый ряд. Теоретически, я мог бы привести сюда своего сына и учить его, например, как обозначается пенальти.

Тем не менее, за вычетом тех лет, что я учился в колледже, а потом был женат, я посещал игры Гарвард-Йель вместе с отцом. Мать отказалась ходить на них много лет назад, и это был единственный в её жизни случай неповиновения: «Я не понимаю игры, — сказала она отцу, — и у меня мёрзнут ноги».

Когда игра проводилась в Кембридже, мы ужинали в почтенном бостонском заведении «Лок-Оберс». Когда полем битвы становился Нью-Хэйвен, отец предпочитал ресторан Кейси — патины меньше, еда лучше. В этом году мы сидели именно там, после того как альма матер проиграла со счётом 7:0. Игра вышла сонная, так что обсуждать особенно было и нечего. Что в свою очередь означало возможность всплытия тем, со спортом не связанных. Я намеревался не говорить о Марси.

— Жаль, — сказал отец.

— Это только футбол, — ответил я, похоже чисто рефлекторно уйдя в в оппозицию.

— От Масси я ожидал более агрессивной игры.

— Гарвард хорош в защите, — предположил я.

— Да. Возможно, ты прав.

Мы заказали омара. Что заняло время, особено с учётом всех этих толп. Вокруг бродили пьянные йельцы. Бульдоги гавкали песни победы. Гимны героизму футболистов. В любом случае, мы заняли столик в относительно тихом месте, где могли слышать друг друга. Если нам на самом деле было, о чём говорить.

— Как дела? — спросил отец.

— Почти так же, — ответил я. (Каюсь, я никогда не старался облегчать наши разговоры).

— Ты...тебе не лучше? — пытается проявлять интерес. Допустим.

— Немного.

— Это хорошо.

Сегодня я заметил, что отец выглядел более озабоченным, чем в прошлом году. И более озабоченным, чем когда мы ужинали в Нью-Йорке прошлым летом.

— Оливер, — начал он тоном, обычно предвещающим неприятности, — Могу я быть откровенным?

Он это серьёзно?

— Разумеется, — ответил я.

— Я хотел бы поговорить с тобой о будущем.

— О моём будущем, сэр? — спросил я, уже разворачивая защитные установки.

— Не совсем. О будущем Семьи.

Мне пришло в голову, что он или мать могли заболеть, или что-то в этом роде. С них вполне сталось бы сообщить об этом с таким вот флегматичным видом. Или просто написать. (Особенно мать).

— Мне шестьдесят пять, — объявил он.

— Будет в марте, — поправил я. Моя точность должна была доказать, что я в курсе и всё такое.

— Хорошо, тем не менее я должен думать так, будто мне уже шестьдесят пять.

Неужели отец интересуется размером социального пособия?

— Согласно правилам партнерства...

На этом месте я вырубился. Поскольку слышал ту же проповедь в тех же словах ипо тому же поводу двеннадцать месяцев назад . И знал, что он хочет сказать.

В прошлом году после нескольких разговоров с Гарвардскими шишками, мы направились перекусить в Бостоне. Отец предпочёл припарковаться прямо у своего офиса на Стэйт стрит. В этом здании размещалась лишь одна фирма, та, чьё название украшало фасад: «Бэрретт, Уорд и Сеймур, Инвестиционный Банк, Инк».

По пути к ресторану отец посмотрел наверх, на тёмные окна и заметил:

— Тихо, не так ли?

— В твоём личном офисе всегда тихо, — отозвался я.

— Это — глаз урагана, сын.

— Тебе нравится.

— Да, — сказал он, — мне нравится.

Что? Не деньги, определённо. И не власть, заключённая в гигантских вложениях — в города, предприятия или корпорации. Мне кажется, ему нравилась Ответственность. Ответственность — вот что его возбуждало — если это слово вообще может применимо к отцу. По отношению к заводам, открытым Фирмой, к самой Фирме, к её священному институту моральных ценностей, к Гарварду. И, конечно, к Семье.

— Мне шестьдесят четыре, — объявил отец тем вечером в Бостоне, один полный Гарвард-Йель назад.

— В следующем марте, — уточнил я, давая ему понять, что помню день его рождения.

— ...и, согласно правилам партнерства, я должен уйти в отставку в шестьдесят восемь.

Пауза. Мы шли по пустынной Стейт-стрит.

— Нам необходимо поговорить об этом, Оливер.

— О чём, сэр?

— Кто станет старшим партнёром после меня.

— Мистер Сеймур, — предположил я. В конце концов, есть ещё два партнёра.

— Сеймур и его семья владеют двенадцатью процентами, — сказал отец, — У Уорда десять.

Как вы видите, я не спрашивал его об этих деталях.

— Ещё сколько-то у тёти Элен — их по её просьбе контролирую я, — он вздохнул и продолжил:

— Остальное принадлежит нам.

Мне захотелось перебить его. Просто, чтоб не дать закончить:

— ...а в конечном счёте — тебе.

Я бы давно сменил тему, но слишком хорошо представлял, каких усилий от него потребовал этот разговор. Несомненно, он готовился к этому моменту долго и тщательно.

— Разве Сеймур всё-таки не может стать старшим партнёром? — поинтересовался я.

— Может. В случае, если никто больше не согласится принять... непосредственной ответственности за долю Бэрреттов.

— О'кэй, допустим он согласится? — что должно было означать «Допустим, я не соглашусь?».

— О'кэй, согласно правилам партнёрства, в этом случае они могут выкупить нашу долю, — он помедлил, — но, разумеется, после этого всё будет по-другому.

Его последняя фраза не была похожа на констатацию факта. Это была жалоба.

— Сэр? — спросил я.

— Семья... Её...участие.

Он знал, что я понял. Он знал, что я знал, почему передвигаемся так медленно. Но дистанция подошла к концу. Мы стояли у входа в «Лок-Оберс»

Перед тем как мы вошли, он успел добавить только:

— Подумай об этом.

Хоть я и кивнул, но знал, что не стану думать об этом ни секунды.

Атмосфера внутри была немного лучше теперешней. Малиновые в тот день совершили чудеса. На последней минуте Господь простёр десницу Свою над командой Гарварда, посредством посланника Своего, молодого защитника по имени Чиампи. Шестнадцать очков меньше чем за шестьдесят финальных секунд и — фантастическая ничья. Повод, чтобы отметить. Сладостные мелодии неслись отовсюду:

На этом разговоры о семейных традициях заглохли. Все вокруг говорил о футболе. Мы прославляли Чиампи, Гатто и Малиновых. Мы пили за сезон без единого поражения, первый с тех пор, как мой отец поступил в колледж.

Теперь, год спустя, всё было по-другому. Серьёзнее. Не только из-за поражения Гарварда. Но и оттого, что прошёл ещё год. А вопрос оставался нерешённым. Ещё более нерешённым, чем тогда.

— Отец, я юрист. У меня свои обязанности. Если хочешь — своя ответственность.

— Понимаю. Но Бостон, как центр операций совсем не будет мешать твоей социальной активности. Скорее наоборот: можешь считать работу в Фирме её другой стороной.

Мне не хотелось обижать его. И я не стал говорить, что «другая сторона» в изрядной степени и есть то, против чего я борюсь.

— Я понимаю, — сказал я, — но, честно говоря...

Здесь пришлось помедлить, облекая свои воинственные доводы в возможно менее резкие слова.

— Отец, я ценю, что ты обратился ко мне. Но я на самом деле... гм... очень не склонен принять предложение...

Кажется, сказано было вполне определённо. Отец не добавил обычного пожелания подумать.

— Понимаю, — сказал он, — Я разочарован, но понимаю.

На обратном пути я достаточно успокоился, чтоб сострить:

— Одного миллионера на семью вполне достаточно.

Я надеялся, что Марси уже будет дома.

28

— Оливер, ты уверен?

— Марси, ответ положительный.

Она ждала, пока я вернусь из Нью-Хэйвен, и выглядела свежей и бодрой. Никто бы не подумал, что она провела весь день, пересекая континент от побережья к побережью.

Хотя разговор с отцом был всего лишь одной из множества новостей, которые я вывалил, он заинтересовал её.

— Ты отказался, даже не задумываясь?

— Не задумываясь и не сомневаясь.

Потом я вспомнил, с кем говорю.

— Естественно, будь ты на моём месте, ты бы возглавила всю эту проклятую штуку, не так ли? То есть, ты ведь так и поступила.

— Но я была очень сердита, — искренне призналась Марси, — мне хотелось доказать кучу вещей.

— И мне. Именно потому я и отказался.

— И ты допустишь, чтобы... м-м... наследство ушло к другим?

— Хорошее наследство — первые потогонные фабрики Америки!

— Оливер, это древняя история. В наше время член профсоюза зарабатывает фантастические...

— Это не имеет значения.

— Посмотри, сколько хорошего сделала твоя семья! Больница, Бэрретт Холл в Гарварде. Пожертвования...

— Послушай, это не обсуждается, о'кэй?

— Почему? Ты ведёшь себя, как ребёнок. Как какой-нибудь левый радикал прошлого!

Какого дьявола она так страстно пытается уговорить меня присоединиться к проклятому Предприятию?

— К чёрту это, Марси!

Внезапно — звонок. Телефонный звонок развёл противников по углам ринга.

— Мне ответить? — спросила Марси.

— Чёрт с ним — почти полночь на дворе.

— Это может быть что-то важное.

— Не для меня.

— Я тоже живу здесь.

— Значит, ответь, — буркнул я, понимая, что вечер воссоединения любимых окончательно испоганен.

Марси ответила.

— Это тебя, — сказала она и передала трубку мне.

— Да, что? — рявкнул я.

— Эй, ужасный! Она ещё там! — радостно сообщил голос.

Филипп Кавиллери. Надо улыбнуться.

— Ты меня проверяешь?

— Тебе ответить честно? Да. Так оно движется?

— Что ты имеешь в виду, Филипп?

— Динг-донг, динг-донг.

— Что это? Часы с кукушкой?

— Свадебные колокольчики. Когда мы их услышим, чёрт побери?

— Фил, ты узнаешь первым.

— Так скажи мне сейчас, чтоб я мог спокойно отойти ко сну.

— Филипп, — ответил я в притворном негодовании, — ты позвонил, чтобы проводить пропаганду брака, или чтобы сообщить что-нибудь полезное?

— Ага. Давай поговорим об индейке.

— Фил, я говорил тебе...

— О самой настоящей индейке. Фаршированной. Птичке на День Благодарения.

— Ох, — это же на следующей неделе.

— Я хочу, чтобы ты и этот интеллигентный женский голос присоединились к нашему семейному празднованию.

— А кто приглашён кроме нас? — уточнил я.

— Отцы-пилигримы! Какая к чертям разница?

— Кого ты приглашал ещё, Фил? — настаивал я, не в шутку опасаясь толп шумных крэнстонцев.

— Пока что — никого, кроме себя самого.

— А... — протянул я. И вспомнил, что Филипп терпеть не мог ходить по праздникам к своим родственникам. («Все эти чёртовы вопящие бамбино», — говорил он. Я делал вид, что верю его оправданиям ).

— Отлично. Следовательно, ты мог бы присоединиться к нам здесь, — я взглянул Марси. Она одобрительно улыбалась, одновременно усиленно показывая жестами: «Кто, ко всем чертям, будет готовить?».

— Марси хочет встретиться с тобой, — продолжал настаивать я.

— О, я не могу, — сказал Филипп.

— Давай.

— О'кэй. Когда?

— Где-то утром. Просто дай знать, когда прибывает твой поезд.

— Привезти с собой что-нибудь? Хочу напомнить, что я поставщик лучших тыквенных пирогов в Род-Айленде.

— Было бы здорово.

— И начинку?

— Было бы очень здорово.

Марси отчаянно сигнализировала: «А остальное?».

— Гм... Фил, ещё одна вещь. Ты знаешь, как готовят индейку?

— Как самый настоящий индеец! — завопил он, — А ещё я могу достать её у моего дружка Анджело. Ты уверен, что она не обидится?

— Кто, Фил?

— Твоя прекрасная невеста. Некоторые леди очень обижаются, когда обнаруживают у себя на кухне мужика.

— Марси в этом отношении придерживается широких взглядов, — успокоил его я. 

От восторга она уже подпрыгивала.

— Отлично. Значит, это на самом деле замечательная девушка. «Марси», да? Эй, Оливер, ты думаешь, я ей понравлюсь?

— Ответ положительный.