История Оливера Сигал Эрик
— Я хотел сказать, моя секретарша. Помнишь Аниту? Ту, с длинными волосами? Я хотел передать ей пару документов по делу попечительского совета.
— Не дури ближнего своего. Если это — Анита, то я кардинал Крэнстонский.
— Фил, я занят.
— Разумеется, я вижу. И умолкаю. Но не говори мне, что больше не писал писем.
Филипп вообще был не из тех, кто объясняется шепотом, а тут он отвечал так громогласно, что передача шла на всю квартиру. Марси веселилась.
— Эй, — поинтересовался я таким беззаботным голосом, что сам впечатлился, — Когда мы могли бы встретиться?
— На свадьбе, — ответил Фил.
— Чего-о?
— Она как, высокая или низкая? Худая или полная? Светлая или тёмная?
— Пышка.
— Ага! — Фил хищно вцепился в мою несчастную шуточку, — Ты признал, что она — это она. Теперь: она любит тебя?
— Не знаю.
— Забудь. Разумеется, любит. Ты ужасен. Если ей понадобятся примеры, я готов порадовать её парой-другой. Слушай, давай её сюда.
— Не стоит.
— Значит, она знает? Она влюблена в тебя?
— Я не знаю.
— Тогда какого чёрта она делает у тебя дома в десять вечера?
У Марси от хохота на глазах уже выступили слёзы. И смеялась она надо мной. Над моими жалкими потугами изображать пуританина.
— Оливер, я знаю, что чертовски мешаю, так что всего один вопрос — и флаг тебе в руки, и можешь делать всё, что хочешь.
— Насчёт нашей встречи, Фил...
— Оливер, это не то, о чём я хотел спросить тебя.
— Так о чём, Фил?
— Когда свадьба? — он грохнул трубку. Кажется, я слышал его смех и из самого Крэнстона.
— Кто это был? — спросила Марси, хотя, по-моему, догадалась и сама, — Похоже, он здорово любит тебя.
Я посмотрел на неё с благодарностью.
— Да. Это взаимно.
Марси подошла и села на кровать. Потом взяла мою руку.
— Оливер, я знаю, тебе не по себе, — сказала она.
— Здесь слишком тесно.
— Да. И у тебя в голове. И у меня.
Мы сидели в тишине. Что ещё она поняла?
— Я никогда не спала с Майклом в большой квартире.
— А я никогда не спал с Дженни... здесь.
— Понимаю, — сказала она, — Но если я встречусь с его родителями, это скорее всего обеспечит мне на весь день либо мигрень, либо тошноту. Всё, что напоминает о Дженни — всё ещё причиняет тебе боль.
Я не смог опровергнуть ни единого её слова.
— Мне уйти? — спросила она, — Если ты скажешь «да», я не обижусь.
Без малейшего сомнения, так, будто это было единственно возможным выбором, я ответил: «Нет».
— Давай просто выйдем.
У Марси был странный способ нравиться. И он нравился мне. И ещё её умение... справляться с проблемами.
Вино для меня, апельсиновый сок для неё.
Марси чувствовала, что мне нужно решиться, поэтому поддерживала лёгкую беседу. Мы говорили об её работе.
Немногие из нас знают, чем занимаются Президенты Торговых Сетей. Ничем привлекательным. Они вынуждены посещать каждый магазин и совать там нос в каждый закоулок.
— И как часто?
— Постоянно. Когда я не занимаюсь этим, то не вылезаю с презентаций в Европе или на Востоке. Чтобы уловить, каким будет следующий секси стиль.
— Что такое «секси» в терминах большого бизнеса?
— Каждый раз, когда ты надеваешь ту кашемировую штуковину, которую я тебе подарила, ты рекламируешь один из наших стилей: «Фэнтези» или «Секси». Смотри, свитера сами по себе могут продавать двадцать разных магазинов. Но наши имиджмейкеры ищут такие вещи, без которых люди не могут жить — просто они об этом пока не догадываются. Если мы угадали, то они видят их в нашей рекламе, после чего давят друг друга в очередях. Врубаешься?
— В экономических терминах, — произнёс я с торжественностью Плющевой Лиги, — вы создаёте фальшивый спрос на товар, изначально бесполезный.
— Примитивно, но по сути верно, — кивнула она.
— Другими словами, если вы говорите: «В моде дерьмо», все кидаются скупать навоз.
— Точно. Единственная проблема, что кто-то может успеть выбросить этот замечательный лозунг раньше нас.
Машина Марси была припаркована (незаконно) перед моим домом. Когда мы вернулись, было уже поздно. Но я чувствовал себя лучше. Либо меня заставило поверить в это выпитое вино.
— Ну, — сказала она, — Я проводила тебя до дому.
Изысканный такт. Теперь у меня были оба варианта. И я уже знал, какой из них мне... нужен.
— Марси, если ты уйдёшь, то будешь спать одна, и я буду спать один. В экономических терминах, это будет неэффективным использованием спальных ресурсов. Согласна?
— Допустим, — сказала она.
— Кроме того, мне очень хочется обнять тебя.
Она приняла это ненавязчивое приглашение.
Марси разбудила меня с чашкой горячего кофе в руке.
В пенопластовом стаканчике?
— Я так и не сумела зажечь эту штуковину, — призналась она, — и сходила в магазинчик на углу.
24
Пожалуйста, попробуйте понять. Мы не «живём вместе».
Хотя лето всё равно фантастическое.
Да, мы обедаем друг с другом, разговариваем друг с другом, смеёмся (или спорим) друг с другом, спим друг с другом под той же крышей (то есть в моём полуподвале). Но — никаких договорённостей. И — никаких обязательств. Всё — «здесь и сейчас». Хотя стараемся быть вместе как можно больше. По-моему, у нас есть даже что-то очень нечастое. Что-то вроде... дружбы. И ещё более редкое — потому что она — неплатоническая.
Марси держит гардероб всё в том же замке и забирает корреспонденцию, когда заезжает туда переодеться. К счастью, она прихватывает оттуда же и еду, приготовленную её, теперь не особенно перегруженным работой персоналом. Мы ужинаем у кофейного столика при помощи непарных ложек и обсуждаем то, что слышим в эфире.
Останется ли в истории Линдон Б. Джонсон? Какой ещё ужас готовит Вьетнаму Никсон? Полёты на луну, в то время, когда умирают города. Доктор Спок. Джеймс Эрл Рэй. Чаппакуиддик. «Грин Бэй Пэккерс». Спиро Т. Джекки О. Станет ли мир лучше, если Коселл и Киссенджер поменяются профессиями.
Иногда Марси задерживается на работе до двенадцати. Я заезжаю за ней, мы закусываем каким-нибудь полуночным сэндвичем и неторопливо идём домой — то есть ко мне.
Иногда я бываю в Вашингтоне, и это означает, что она остаётся в одиночестве — хотя дела, чтоб заняться, у неё найдутся всегда. Потом она встречает меня в Ла Гардии и везёт домой. Впрочем, доставкой из аэропорта чаще занимаюсь всё-таки я.
Понимаете, сама её работа подразумевает массу поездок. Непременные визиты в каждый из филиалов. Что означает минимум неделю на Восточный коридор, дня три на Кливленд, Цинцинати и Чикаго. И, конечно, Западная сеть: Денвер, Лос-Анджелес, Сан-Франциско. Естественно, эти отлучки не следуют подряд. Центром операций остаётся Нью-Йорк, где она «подзаряжает батарейки». Свои. Ну и мои, конечно. Много дней мы проводим вместе. Иногда даже целую неделю.
Естественно, мне хотелось бы видеть её чаще, но я понимаю, что у каждого свои обязанности. В наше время газеты много пишут, про «подавление индивидуальности партнёров мужьями-сексистами». Но во второй раз я наступать на те же грабли не буду. И потом мне попадались пары куда менее удачливые, чем мы. Люси Данцигер работает на факультете психологии Принстона, а Питер, её муж, преподаёт математику в Бостоне. Даже с двойной академической зарплатой они не могут позволить себе того, чем наслаждаемся мы с Марси: сотни телефонных разговоров, уикэнды в экзотических уголках (я, наверное, смог бы написать песнь о нашей идиллии в Цинцинати).
Честно говоря, когда её нет в городе, мне бывает одиноко. Особенно летом, когда парк заполнен влюблёнными. Телефон — не всегда удачная замена. Хотя бы потому что, в ту секунду, когда ты кладёшь трубку, твои руки остаются пусты.
Мы, как это теперь называют в СМИ — современная пара. Он работает. Она работает. Они делят обязательства — точнее не имеют их. Они уважают друг друга. Обычно у них не бывает детей.
Если честно, мне бы хотелось когда-нибудь иметь детей. И я не считаю, что брак — такая уж устаревшая штука. Но, в любом случае, вся эта дискуссия бессмысленна. Марси никогда не была сторонницей материнства или матримонии. Она кажется вполне удовлетворённой тем, что у нас есть. То есть привязанностью, не ограниченной ни временем, ни определениями.
Мы не говорим об этом, когда мы вместе. Мы слишком заняты. Один из плюсов непрерывного движения — оно позволяет меньше оставаться в моей берлоге (хотя Марси ни разу не жаловалась на клаустрофобию). Мы бегаем. Мы много играем в теннис (не в шесть утра). Мы смотрим много фильмов и спектаклей, из тех, считает стоящими Уолтер Керр. У нас одинаковая фобия на званные обеды, мы жаждем общества друг друга и предпочитаем оставаться наедине. Тем не менее иногда мы заглядываем на вечерок к друзьям.
Первым по праву должен был стать Стив Симпсон. Гвен горела желанием приготовить что-нибудь, но диспепсические предчувствия заставили меня проголосовать за ресторан «Джиаматти». О'кэй, отлично, ждём вас в восемь.
Теперь вот что. У Марси небольшая проблема с общением. В её присутствии быстро обрываются разговоры. И это не та вещь, о которой мечтают девочки-подростки. Во-первых, мы не можем игнорировать её внешность (собственно, в этом и суть проблемы). Возьмём Стива — нормального, счастливого мужа. Он исследует физиономию Марси, хоть и издалека, но в манере далёкой от равнодушного созерцания. Он не пялится на неё, но посматривать будет пристальнее обычного. Так что, априори, Марси затмевает его жену. И даже если она оденется предельно сдержано — прочие женщины всё равно будут выглядеть безнадёжно отставшими от моды. Что естественно не приводит их в восторг.
Мы шагаем по засыпанному опилками полу «Джиаматти». Стивен уже стоит (хорошие манеры, или чтобы лучше видеть?). Гвен улыбается.
Представление — вот ещё проблема. Вы говорите «Биннендэйл» — и даже философ не останется равнодушным. Существуют обычные, стандартные реакции на большинство знаменитостей («Отличный удар, мистер Мэйлер»; «Как там национальная безопасность, профессор Киссенджер?» ну и так далее). Всегда найдётся тема, вокруг которой можно поболтать. Но что сказать Марси: «Мне нравится ваша новая коллекция»?
Марси справляется, конечно. Она всегда старается начинать разговоры сама. Но часто обрывает тех, кто много говорит о ней. Что, очевидно, мешает узнать её получше. И объясняет, почему люди часто считают её холодной.
Как бы то ни было, разговор начинается шуточками типа того, как тяжело было найти ресторан («Так вы тоже потерялись?»). Джон Леннон заходил в «Джиаматти», когда был в Нью-Йорке. Обычные темы на вечеринках.
Потом мяч принимает Марси. Ей очень хочется наладить хорошие отношения с моими друзьями. Она атакует Стива вопросами по неврологии. Проявив при этом знания куда большие, чем можно было ожидать от непрофессионала.
Выяснив, что Гвен преподаёт историю в Дальтоне, она переводит разговор на тему состояния частного образования в Нью-Йорке. Во времена её учёбы в Брирли там всё было жёстко структурировано. Она с энтузиазмом рассказывает об изменениях в программе. В особенности по математике, где детей уже с раннего возраста приучают к компьютерам.
Гвен слышала об этом довольно смутно. Разумеется, преподавание истории не оставляет ей времени на то, чтобы быть в курсе других предметов. Она интересуется, откуда у Марси такие познания в системе образования Нью-Йорка. Марси отвечает, что читает много журналов по теме.
К этому моменту меня уже мутит. Я обижен за Марси. Никто не замечает гадкого утёнка под наружностью прекрасного лебедя. Они не могут понять, что она так неуверенна в себе, что вынуждена казаться ещё более неуязвимой. Я понимаю. Но у меня плохо получается управлять беседой.
Тем не менее я пытаюсь. И перевожу разговор на тему спорта. Стив воодушевлён, Гвен успокоена. Очень скоро мы обсуждаем спортивные новости дня: Кубок Стэнли, Кубок Дэвиса, Фил Эспозито, Дерек Сандерсон, Билли Рассел, перейдут ли «Янки» в Джерси — и мне становится приятно, оттого, что лёд сломан. Все наконец раскованы. Мы даже используем кое-что из лексикона мужских раздевалок.
Только когда официант принимает у нас заказ, до меня доходит, что партию исполняло только трио. В тот момент, когда Гвен Симпсон присоединяется к разговору со словами: «Я возьму вот это, Scallopine alla minorese».
— Что же, чёрт побери, не то с Марси?
Это Стив — мне, пару дней спустя, когда мы заканчивали пробежку (Марси как раз уехала на неделю по Восточному коридору). Между делом я поинтересовался у него, что думают он и Гвен. Когда мы вышли из парка и пересекали Пятую авеню, он снова произнёс:
— Что же с ней не то?
— Что ты имеешь в виду — «Что с ней не то?». Ничего, чёрт побери!
Стивен посмотрел на меня и покачал головой. Я всё ещё не понимал.
— В том-то и дело, — сказал он, — она чертовски совершенна.
25
Что же, чёрт побери, не то со мной?
Я только что вернулся в человеческое общество. Душа раскрывается миру. Я должен быть счастлив. Но, по какой-то непонятной причине, чувствую себя меццо-меццо. Средне. Как будто это только блюз падающих листьев.
Не то, чтоб у меня была депрессия.
Откуда ей взяться? Жизнь кипит. На работе всё отлично. Настолько, что у меня появилось несколько лишних часов для «Всадников» в Гарлеме и для защиты гражданских свобод.
И для Марси, которая, по словам Стивена Симпсона, чертовски совершенна. Наши интересы совпадают почти во всём.
Мы стали одной командой. Смешанной парой, точнее. Участвуем в турнире трёх штатов. Мы легко покорили Готхэмский клуб, и теперь играем против пар из провинций. С умеренным успехом (ни одного поражения).
И это — её заслуга. Я мог уступать половине парней, против которых мы играли, но Марси просто громила своих соперниц. Никогда не думал, что признаю себя спортивной посредственностью. Но я стараюсь изо всех сил, и, благодаря Марси, мы выиграли кучу лент и грамот и сейчас на верном пути к первым золотым трофеям.
Она оставалось верной себе по мере того, как мы поднимались в турнирной таблице. Жёсткий график требовал либо играть по ночам, либо проигрывать. Четвертьфинал Готхэмского клуба начинался в девять вечера в среду. Марси провела весь день в Кливленде, вернулась вечерним рейсом, переоделась в спортивную форму прямо в самолёте, и, пока я компостировал мозги судье, появилась на корте в девять пятнадцать. Мы вырвали победу, дотащились домой и свалились с ног. На следующее утро, в семь, она вылетала в Чикаго. К счастью, в ту неделю, когда она должна была находиться на Побережьи, игр не было.
Итак: мужчина и женщина, с одинаковым настроем и ритмом жизни. Это работает.
Так какого же чёрта я счастлив совсем не так, как можно было предполагать, глядя на турнирную таблицу?
Естественно, это было первым вопросом к доктору Лондону.
— Это не депрессия, доктор. Я чувствую себя великолепно. Я полон оптимизма. Марси и я... мы оба...
Пауза. Я собирался сказать: «Общаемся непрерывно».
— ... мы не разговариваем друг с другом.
Да, это произнёс я. И я имел в виду именно это, как не парадоксально оно звучит. Не мы ли каждую ночь — вот счета — наматываем часы по телефону?
Да. Но говорить и общаться — не одно и то же.
«Я счастлива, Оливер» — не общение. Это декларация.
Конечно, я могу ошибаться.
Сколько я на самом деле могу знать о взаимоотношениях? Только, что когда-то был женат. И вряд ли было бы уместным сравнение с Дженни. Хочу сказать, что оба мы были влюблены. И я не занимался самоанализом. Не разглядывал свои чувства под микроскопом психиатра. И никогда не смогу высказать словами, почему был абсолютно счастлив с Дженни.
Штука была в Джен. Её совершенно не волновал спорт. Когда я следил за футбольным матчем, она вполне могла читать книгу.
Я учил её плавать.
Мне так и не удалось научить её водить машину.
Следовательно, быть мужем и женой — значит учиться друг у друга?
Вы поставите свою задницу, что да.
Но не плаванию, вождению или чтению карт. И даже, как я недавно попытался — не зажиганию газовой плиты.
Это значит — постоянно узнавать себя — через непрерывный диалог друг с другом. Протягивать всё новые ниточки, устанавливать новые связи.
Дженни снился кошмар — и она могла разбудить меня. Или тогда, перед тем, как мы узнали о её болезни, она, по-настоящему испуганная, спросила меня : «Оливер, если у меня не может быть ребёнка, будешь ли ты относиться ко мне так же?»
Дженни не получила порции рефлекторного ободрения. Вместо этого я открыл в себе слой совершено новых эмоций, о которых и не подозревал. Да, Джен, меня очень расстроит, что у меня не будет ребёнка от тебя, человека, которого я люблю.
Это не нарушило наших отношений. Но её искреннее беспокойство, вызвавшее такой же искренний вопрос, заставило меня понять, что я — никакой не герой. Что на самом деле я не готов встретить её бездетность с «храбростью зрелого мужа». Я сказал ей, что мне понадобится и её помощь. И тогда, благодаря тому что мы смогли признаться друг другу в своих сомнениях, то смогли больше узнать о себе.
И стали ближе.
"— Господи, Оливер, ты не дуришь мне голову?
— Не слишком героическая правда, нет так ли, Дженни? Ты расстроена?
— Нет, счастлива.
— Каким образом?
— Потому что теперь знаю, что ты никогда не станешь дурить меня".
У нас с Марси пока не бывало таких разговоров. То есть, она говорила мне, когда была подавлена или на нервах. И что она беспокоится, что я могу найти себе новое «увлечение», пока она будет в разъездах. И это было взаимно. Странным образом, мы говорили друг другу нужные слова — вот только слишком легко они слетали с языка.
Может, это происходило из-за того, что я ожидал чего-то большего. И был нетерпелив. Люди, живущие в счастливом браке, знают точно, чего им нужно. И чего им не хватает. Но было бы нечестно требовать слишком многого от человека, у которого никогда не было...друга... которому можно было бы доверять.
И всё равно, надеюсь, когда-нибудь я буду нужней ей, чем теперь. И тогда, может быть, она даже разбудит меня среди ночи и спросит что-то вроде: «Оливер, если я не смогу иметь детей, будешь ли ты относиться ко мне так же?»
26
— Марси, я буду горько плакать всю неделю.
Это было в шесть утра, в аэропорту.
— Одиннадцать дней, — поправила она, — длиннее всех предыдущих поездок.
— Да, — улыбнулся я, — Но это может быть и просто добрая порция слезоточивого газа. На той демонстрации, например.
— Ты говоришь это так, как будто рассчитываешь на неё.
Туше! В некоторых кругах глотнуть газа — признак настоящего мачо. Она опять поймала меня.
— И не надо провоцировать чёртовых копов, — добавила Марси.
— Обещаю. Буду вести себя хорошо.
Объявили её вылет. Прощальный поцелуй и я помчался, зевая на ходу, на свой автобус до Вашингтона.
Признаюсь честно. Я люблю, когда Очень Важные Дела требуют моего участия. В эту субботу ноября в Вашингтоне ожидался огромный антивоенный марш. За три дня до того организаторы обратились ко мне с просьбой помочь в переговорах с ребятами из Департамента Юстиции. «Ты на самом деле нужен нам, парень», — сказал мне Фредди Гарднер. Я ходил, гордый, как павлин, пока мне не сообщили, что дело не только в моём профессиональном опыте, но и в том, что «необходимо постричься и вообще выглядеть, как республиканец».
Проблемой был маршрут демонстрации. Традиционно, в Вашингтоне марши проходили по Пенсильвания-авеню, мимо президентского дворца. Батальоны юристов правительства требовали, чтобы этот марш прошёл южнее. (Насколько? В районе Панамского канала?)
Марси получала подробную сводку каждую ночь.
— Клейндиенст продолжает занудствовать: «Будут беспорядки», «Будут беспорядки».
— Откуда, ко всем чертям, он это может знать? — заинтересовалась Марси.
— В этом-то и штука? Я спросил у него: С чего, #%%, он это взял?
— Прямо такими словами?
— Ну... разве что кроме одного. В любом случае он ответил: «Так сказал Митчелл».
— А откуда знает Митчелл?
— Я спрашивал. Никакого ответа. Я еле удержался, чтобы не снести ему челюсть.
— О, «поступок зрелого мужа». Ты ведёшь себя хорошо?
— Если бы за эротические мысли давали срок — уже бы мотал пожизненное.
— Я рада, — сказала она.
Наши телефонные счета поражали воображение.
На вечер четверга два епископа и целый прайд священников назначили Мессу Мира под стенами Пентагона. Нас предупредили, что их могут арестовать, так что среди прихожан оказалось масса юристов.
— Были беспорядки? — спросила Марси.
— Нет. Копы были очень вежливы. Но люди, толпа! Это невероятно. Они орали священникам вещи, которые и пьяными постыдились бы сказать в баре. Захотелось крушить челюсти.
— Сокрушил?
— Только в воображении.
— Это хорошо.
— Я скучаю по тебе, Марси. Мне хочется обнять тебя.
— Терпи. А что стало со священниками?
— Мы обратились в суд в Александрии, чтоб помочь им выкарабкаться. Всё прошло о'кэй. Почему ты меняешь чёртову тему? Разве я не могу сказать, что соскучился по тебе?
В пятницу администрация взяла реванш. Несомненно, молитвами мистера Никсона (посредством Билли Грэхема) Вашингтон продувало мокрым ледяным ветром. Тем не менее это не остановило процессию со свечами, идущую за Биллом Коффином, потрясающим капелланом Йеля. Чёрт побери, этот парень вполне смог бы вернуть к религии и меня. И на самом деле, позже я сходил послушать его в Национальный Кафедральный собор. Я стоял в задних рядах (собор был забит под завязку) и дышал воздухом солидарности.
В этот момент я отдал бы что угодно за возможность держаться за руки с Марси.
Пока я совершал свой беспрецедентный визит в дом божий, орды Йиппи, Крэйзи, Уэзерменов и прочих безмозглых задниц устроили безобразное побоище в районе развязки Дюпон. Разом подтвердив все опасения, которые я пытался развеять последнюю неделю.
— Сукины дети, — рассказывал я Марси, — им не нужно даже повода — кроме саморекламы.
— Вот этим парням и надо было крушить челюсти, — заметила она.
— Ты чертовски права, — расстроено ответил я.
— А где был ты?
— В церкви.
Марси не поверила. Чтобы убедить её, пришлось процитировать пару отрывков из проповеди Коффина.
— Эй, а знаешь, — сказала она, — в завтрашних газетах будет полколонки про службу и три страницы о беспорядках.
Увы, она оказалась права.
Мне плохо спалось. Я чувствовал себя в чём-то виноватым, что наслаждаюсь роскошью дешёвого мотеля, в то время, как тысячи демонстрантов обосновались на ледяной земле и мокрых скамейках.
В субботу было холодно и ветрено, но, по крайней мере, прекратился дождь. Пока не было никого, чтобы спасать и ничего, чтобы протестовать. Так что я решил прогуляться к собору Святого Марка, ставшему для всех местом рандеву.
Церковь была заполнена людьми. Они спасались от холода, или пили кофе, или просто молча сидели в ожидании начала. Всё было организовано очень хорошо, с распорядителями, чтобы охранять демонстрантов от полиции (и наоборот). Тут были и врачи — на случай неожиданных кризисов: люди за тридцать попадались сплошь и рядом .
У кофейного автомата несколько медиков объясняли волонтёрам, что делать в случае применения слезоточивого газа.
Иногда, когда бываешь один, среди окружающих начинают мерещиться знакомые лица.
Одна из врачих здорово смахивала на... Джоанну Стейн.
— Привет, — сказала она, когда я брал кофе. Это была Джоанна.
— Не хочу прерывать семинар по первой помощи.
— Всё о'кэй, — ответила она, — Я рада видеть тебя здесь. Как ты?
— Холодно.
Я не знал, надо ли извиниться за то, что не перезвонил ей. Момент не казался подходящим. Хотя мне показалось, что её глаза спрашивали об этом.
— Ты выглядишь усталой, Джо.
— Мы ехали всю ночь.
— Тяжело, — сказал я и предложил ей стаканчик кофе.
— Ты один? — спросила она.
Что она имеет в виду?
— Надеюсь быть с полумиллионом других, — ответил я. И подумал, что замазал все щели.
— Да, — кивнула она.
Пауза.
— А, кстати, Джо, как семья?
— Братья где-то здесь. Мама с папой играют в Нью-Йорке.
Потом добавила:
— Ты здесь с группой?
— Естественно, — сказал я как можно естественнее. И немедленно пожалел, что соврал. Потому что она могла бы пригласить присоединиться к её друзьям.
— Ты... хорошо выглядишь, — отметила она. Похоже, она тянула время в надежде, что я проявлю чуть больше интереса.