Книга волшебных историй (сборник) Рубина Дина
Но именно к ней приехал Толстой после своего бегства из Ясной Поляны осенью 1910 года. Встреча их в домике Марии Николаевны была очень трогательной. Приехав с доктором Маковицким в Шамордино 29 октября уже поздно вечером, Толстой даже не заглянул в номер гостиницы, где они решили остановиться, и немедленно отправился к сестре. Эта стремительность говорит о многом. Толстой рвался к сестре излить душу, поплакаться, услышать слова поддержки. Это был очень тонкий момент. Как монахиня, она должна была бы упрекнуть брата, что отказался нести свой крест до конца. Ведь и сама она осуждала себя за то, что в свое время из гордости разошлась с Валерианом и тем самым обрекла себя на дальнейшую цепь грехопадений. Однако она ни одним словом не выразила несогласия с его поступком, целиком поддержала его.
В келье Марии Николаевны в то время были ее дочь Елизавета Валериановна Оболенская и родственница игуменьи. Они стали свидетелями необыкновенной, мелодраматической сцены, когда великий Толстой, рыдая попеременно на плечах сестры и племянницы, рассказывал, что происходило в Ясной Поляне в последнее время… Как жена следила за каждым его шагом, как он прятал в голенище сапога свой тайный дневник и как наутро обнаруживал, что тот пропал. Он рассказывал, как Софья Андреевна прокрадывалась по ночам в его кабинет и рылась в бумагах, а если замечала, что он в соседней комнате не спит, входила и делала вид, что пришла узнать о его здоровье… Он с ужасом поведал о том, что Софья Андреевна пыталась покончить с собой, утопившись в пруду… «Какой ужас: в воду…»
Племяннице Толстой показался «жалким и стареньким». «Был повязан своим коричневым башлыком, из-под которого как-то жалко торчала седенькая бородка. Монахиня, провожавшая его от гостиницы, говорила нам потом, что он пошатывался, когда шел к нам».
На следующий день, уходя от сестры после второго визита к ней, Толстой заблудился в коридоре и никак не мог найти входную дверь. Перед этим сестра рассказала ему, что по ночам к ней приходит какой-то «враг», бродит по коридору, ощупывает стены, ищет дверь. «Я тоже запутался, как враг», – мрачно пошутил Толстой во время следующей встречи с сестрой, имея в виду собственные блуждания в коридоре. Впоследствии Мария Николаевна мучилась тем, что это были последние слова брата, сказанные ей.
И еще она страшно страдала от того, что духовник запретил ей молиться о брате после его смерти. Ведь Толстой был отлучен от церкви. Но никакие отлучения не могли поколебать ее любовь к нему. За год до ухода Толстого из Ясной Поляны и его смерти в Астапове она писала ему: «…я тебя очень, очень люблю, молюсь за тебя, чувствую, какой ты хороший человек, так ты лучше всех твоих Фетов, Страховых и других. Но все-таки как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом… Если бы ты захотел только соединиться с Ним… Какое бы ты почувствовал просветление… и мир в душе твоей… и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы тебе ясно, как день!»
Она пережила своего великого брата ровно на полтора года, то есть ровно настолько, насколько сестра Машенька была младше брата Лёвочки. Мария Николаевна Толстая скончалась в апреле 1912 года, перед самой смертью приняв схиму, что считается последней ступенью монашеского подвига. По монашеским правилам, схимница должна лежать в гробу с закрытым лицом, но приходившие проститься с усопшей монахини Шамордина просили открывать лицо, которое было необычайно умиротворенным и спокойным. Похоронена монахиня Мария на монастырском кладбище, недалеко от Троицкого храма.
Марина Бородицкая
Как всё закончилось, а потом началось
1
У одной учительницы закончилось мороженое в морозилке. И она больше не могла проверять тетради, потому что слёзы ей застилали глаза. Она хотела пойти купить ещё мороженого, но деньги тоже закончились.
Тут ей мама говорит:
– Не плачь, выпей пока чаю с вареньем, а завтра я пенсию получу и куплю тебе мороженого. И сейчас все тетрадки за тебя проверю, хочешь?
И учительница сказала:
– Хочу.
2
У одной учительницы в шкафу закончились колготки. Ни одной целой пары не осталось. И даже ни одного старого чулка, чтоб натянуть на лицо и ограбить банк, потому что деньги тоже, как всегда, закончились.
– Надень джинсы, – посоветовала мама.
– Да меня директор заругает и дети слушаться перестанут.
– Надевай, не бойся, я тебе к ним и сапожки найду подходящие.
Полезла мама на антресоли и достала сапожки: остроносые, ковбойские, она их ещё в институте носила, когда в моде были хиппи.
Ничего не поделаешь, натянула учительница узенькие джинсы, в сапожки заправила и пошла.
А в школе её директор заругал и дети слушаться перестали. Зато учитель труда и физкультуры в кино пригласил, на вечерний сеанс.
Учительница в кино не пошла, конечно: надо же тетради проверять. А приятно всё-таки, когда приглашают.
3
У одной учительницы закончилось терпение. Дети её не слушают, кричат, по классу бегают, вот она и ушла. Из класса, из школы, из города – и прямо в лес.
Хорошо в лесу. Деревья шелестят, учительницу по имени окликают:
– Шура! Шурочка!
И она им радуется:
– Здорово, клён! Дай пять… Рябинка, у тебя бусы новые? Очень красиво!
Гуляет, с деревьями обнимается, стихи им читает наизусть. «Останусь, – думает, – тут жить. Шалаш построю, буду грибы собирать, орехи. А к зиме берлогу вырою».
И осталась бы, только маму стало жалко. И есть к вечеру захотелось, а грибы собирать темно.
Директор школы так был рад, что учительница в берлоге жить не осталась, что дал им с мамой путёвки в дом отдыха на целых три дня. А в класс этот непослушный другую учительницу пока прислал – злющую, как медведь-шатун. Так что дети на четвёртый день Шурочку цветами встретили и самым образцовым поведением.
И на каждый её вопрос – лес рук!
4
У одного доктора начались каникулы. То есть каникулы начались у его пациентов, потому что это был детский доктор. А в каникулы школьники меньше болеют и у врачей появляется свободное время.
Вот наш доктор и побежал на каток. На тот самый, где каталась со своими третьеклассниками учительница Александра Петровна. Небольшая такая, в узких джинсах и синей курточке.
Прибежал – так и есть. И дети тут, и она с ними. А рядом учитель труда и физкультуры кренделя да восьмёрки по льду выписывает.
Расстроился доктор и пошёл бродить по улицам. И кто их только придумал, эти каникулы! Сидел бы сейчас в кабинете, рецепты на латыни выписывал…
И он горько усмехнулся. Вспомнил, что по-латыни каникулы значит «собачьи дни».5
У одного доктора начался грипп. Прямо в каникулы! То ли он на морозе перегулял, то ли заразился у себя в поликлинике.
Вот пошёл он в ванную горло полоскать. Набрал в рот горячей воды с содой, голову запрокинул, так что лампочка на потолке прямо в глаза светит, и давай булькать:
– Гр-р-р… Хр-р-р…
А в конце совсем жалобно:
– У-у-у!
И получается, что он, как одинокий пёс, рычит и воет на луну. Сплюнет и опять:
– Гр-р-р… Хр-р-р… У-у-у!
Тут папа с работы пришёл. Тоже доктор, только военный.
– Отставить, – говорит, – выть на луну! И немедленно поставить чайник! Сметану я купил, сейчас пельменей наварим…
А главный гостинец папа на потом приберёг. Уложил сытого доктора в постель и достал из кармана шинели библиотечную книжку. «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви».
6
У одного доктора начались экзамены. Такие специальные экзамены для тех, кто институт уже окончил и хочет теперь получить учёную степень кандидата наук.
Вот пришёл он на экзамены, а там столько народу – и врачи молодые, и педагоги, и даже авиаконструкторы. Сначала ведь общие предметы сдают: историю там, диктант, иностранный язык. Называется «кандидатский минимум».
Вдруг его кто-то за руку потянул. Смотрит – учительница, та самая.
– Пойдёмте, доктор, я места заняла. Мы с ребятами к вам на осмотр приходили, помните?
И тут уж доктор не растерялся.
– Зовите, – говорит, – меня просто Сашей.
Сели они за одну парту и стали друг другу помогать. Шурочка доктору все запятые в диктанте списать дала, а он ей – даты исторические.
А потом они бродили по улицам, и гладили встречных собак, и покупали мороженое, и давали друг дружке попробовать. И даже не заболели, только домой забыли позвонить, что задерживаются.
Вот так всё и началось. И до сих пор не закончилось.
Имя собственное
У старушки Лизаветы домашняя техника всегда работала исправно. А всё почему? Потому что у неё каждый прибор назывался по имени. Стиральная машина – Катей, пылесос – Шуриком, плита «Электра» – Эллочкой. Немецкий миксер, подаренный внуками, именовался уважительно: герр Теодор, а у холодильника была даже фамилия – товарищ Папанин.
Собирает Лизавета бельё в стирку, а сама приговаривает:
– Здравствуй, Катя-Катерина, ненаглядная моя! Время воду набирать да бельишко постирать. А ты, Эллочка-пострелочка, обожди, не горячись, далеко ещё до обеда-то…
Другие бабушки на лавочке жалуются, бывало: у кого утюг перегорел, у кого телевизор барахлит. Лизавета их поучает:
– Да как же это можно, чтоб без имечка! У нас в деревне, как сейчас помню, матушка всякую живность, даже курочку, по-своему назовёт да со всякой потолкует наособицу. Скотина, она ведь ласку любит! Вот ужо поговорю я с твоим утюгом, как бишь его – Гарик, что ль?
И говорила. И представьте себе, помогало! Ну, не всегда, но часто. И вот так, потихоньку, помаленьку, утюги за пирогами… в общем, пошёл о Лизавете слух по всему микрорайону. Будто бы она электротехнику «заговаривает», порчу с неё снимает, биополе восстанавливает и прочие глупости.
Потянулись просители: кто с вентилятором, кто с полотёром. Дальше – больше. Сосед Колька прибежал, продавец магазина «Канцтовары».
– Баб Лиза, выручайте, «Жигули» мои не заводятся!
Тут Лизавета прямо обалдела. Руками на Кольку замахала:
– Не умею я с «Жигулями»-то! Я ж тебе, милок, не автосервис!
Но уговорил-таки Колька, вытащил старушку на улицу. Села она в машину, ладошкой подпёрлась.
– Холодно, – говорит, – тебе, Ладушка? Холодно, касатушка? А ничего не поделаешь, ехать надоть. Хозяин на работу опаздыват…
И что вы думаете? Вот именно.
После этого случая Лизавете от автолюбителей проходу не стало. А однажды зазвонил у неё телефон.
– Елизавета Прокофьевна? – солидный такой мужской голос. – У телефона генерал авиации Орлов. Мы сейчас испытываем новую модель истребителя…
– А её дома нету! – неожиданно для самой себя пискнула Лизавета. – Это с вами племянница ейная говорит. А она в деревню уехала… э-э, как его… биополе заряжать!
Выдернула старушка телефонный шнур из розетки и целую неделю из дому не выходила и дверь никому не открывала. Спасибо товарищу Папанину, а то бы отощала совсем.
Но потом всё обошлось. Лизавета приглашение получила из Энергетического института и с тех пор каждую неделю читает у них там лекции. Её предмет называется «Хорошее отношение к электроприборам». Студенты в бабушке души не чают, сама она тоже довольна: и к пенсии прибавка неплохая, и поговорить есть с кем. А на работу её Колька возит, на «Жигулях».
Шишкин вне себя
У капитана милиции Шишкина на душе скребли кошки. Они проскребли там целую дыру. И через эту дыру капитан взял да и вышел из себя.
Вообще-то ему давно уже было как-то не по себе. Всё время чего-то не хватало, хотелось совершить что-нибудь выдающееся: защитить, например, диссертацию по римскому праву, обезоружить в одиночку банду преступников или, на худой конец, написать маслом картину «Вечер в еловом бору».
Он даже ходил советоваться к коту Василию, теперь уже счастливому супругу соседской Мурки и многодетному отцу.
Василий посоветовал отпустить усы и заняться рыбной ловлей. Шишкин отпустил и занялся – не помогло.
Мурка, хоть её никто не спрашивал, присоветовала похитить какую-нибудь красавицу и на милицейской машине увезти её в горы. Но на должностное преступление капитан не пошёл, а только сам себе совершенно разонравился и окончательно вышел из себя.
Это произошло во время дежурства. Один капитан Шишкин, одетый в форму, остался сидеть в кабинете у телефона, а другой, невидимый, покинул районное отделение милиции и отправился бродить по городу.
И забрёл он в кафе-мороженое «Летучий крокодил». А там как раз домушник Филимон и мокрушник Родион сидят, молочные коктейли потягивают. Не утерпел капитан-невидимка, подсел прямо к ним и уши навострил: вдруг опять недоброе замышляют?
– Слышь, Родька, – Филимон говорит, – а правда классный мужик капитан этот, Шишкин? Вот уж человек так человек! Внукам о нём рассказывать буду! Если б не он, разве бы мы с тобой завязали?
– Ни в жисть, – просипел Родион.
– Я таких бесстрашных и не встречал никогда, – продолжал Филимон. – Как подкатит: мигалка орёт, сирена мигает – ну прям гусар! И в тире он десять из десяти выбивает, мне верный человек рассказывал.
– Факт, – кивнул Родион.
– А красавец какой! Девки по нём сохнут, бабы дохнут, кошки песни складывают. Да мне б такую внешность, на фига бы мне эта жизнь преступная, в кино бы пошёл сниматься, в главной роли!
– Ну, – подтвердил Родион.
– И ведь постоянно собой недоволен, постоянно в поиске! А недовольство собой – это, Родька, чтоб ты знал, первый признак таланта. Вот помяни мои слова, он к тридцати годам докторскую защитит, а на пенсию выйдет – пейзажи станет писать, и непременно маслом.
– Эт как пить дать, – хлюпнул коктейлем растроганный Родион.
Дальше капитан не слушал. Он на цыпочках выбежал из кафе и со всех ног помчался в отделение. Неблагодарный, как мог он сетовать на судьбу! Он, которому столько дано: ум, талант, красота и отвага… Да ещё и верный глаз! Осталось только поскорей прийти в себя и как следует взяться за дело.
– Ишь полетел, – хмыкнул вслед Шишкину Родион.
– Доброе слово и кошке приятно, – усмехнулся Филимон.
– Я ж говорил, – ударил себя в грудь Родион, – я мента во всяком виде нюхом чую!
– Не, ну он правда молоток, – покачал головой Филимон. – Это ж надо так замаскироваться! Нет, ты как хочешь, а я завязываю.
Дела семейные
Кот Василий устал от семейной жизни. Мурка заявила, что ей осточертело целыми днями собачиться с детьми, купила себе ролики и записалась в группу психологической разгрузки. В прихожей она повесила красивый плакат:
ПО ВСЕМ ВОПРОСАМ ОБРАЩАТЬСЯ К ПАПЕ!
Вопросов оказалось много, и все трудные. Например, что сегодня на обед (сам хотел бы знать!), почему нельзя хранить под подушкой бутерброды с колбасой и кому нужен этот аттестат зрелости.
Василий совсем было собрался уехать на север, завербоваться матросом и поплыть вокруг света, и только мысль о котятах останавливала его: некому будет помочь им по математике и они попадут в дурную компанию.
Но мечта о море не пропала даром. Замотанный, задёрганный Василий начал воображать себя капитаном корабля.
– Полный вперёд! – бормотал он, бороздя ковёр пылесосом. – Самый полный!
В кухне он вывесил «Расписание дежурств по камбузу», с эпиграфом почему-то из Суворова: «Тяжело в ученье – легко в бою».
Дети тоже втянулись в игру, и постепенно все вошли во вкус. Бабушки на лавочке Василия очень одобряли, вздыхали, что он, мол, всё свободное время отдаёт семье, а на себя совершенно махнул хвостом, и ко Дню армии и флота подарили ему поваренную книгу. А продавец Колька из «Канцтоваров» принёс роскошную тетрадь в тиснёном кожаном переплете: «Дневник многодетного отца».
Словом, когда Мурка, пройдя полный курс психологической разгрузки, прикатила на роликах домой, она с изумлением обнаружила, что всё вокруг сверкает чистотой, даже дверные ручки надраены, на плите поспевает ужин, а котята, уже покончив с уроками, занимаются в кубрике художественной лепкой, живописью и музыкой.
– Ничего себе разгрузилась! – охнула Мурка. – Выходит, я тут никому и не нужна?
И заплакала. С ума сойдёшь от этих женщин!
Но тут кто-то крикнул: «Свистать всех наверх!» – и вокруг Мурки заскакало всё семейство.
– А похудела как!
– А помолодела!
– Прямо девочка!
Василий распушил усы, и глаза его загорелись зелёным огнём.
А ещё через пару дней Мурка получила первое место на конкурсе красоты «Миссис микрорайон». И выиграла приз: две путёвки в кругосветное плавание.
За детьми взялся приглядеть капитан милиции Шишкин. Он как раз начал собирать материал для диссертации: «Художественное творчество как метод профилактики подростковой преступности».
Алла Боссарт
Хрустальная корона и асфальтовый переворот
1
Король мучился бессонницей. Целый год – ну не спится, и все. Ворочается до утра, подушку то и дело на прохладную сторону переворачивает – ни в одном глазу. Все рекомендации придворных лекарей перепробовал: принимал на ночь отвар корня валерианы, пустырника, мяты и мелиссы; пил теплое молоко с липовым медом; сидел, стуча зубами, в ванне со льдом; закапывался по самый подбородок в нагретый за день морской песок (всем известно, что песок оттягивает тревоги); плавал на закате в море, не меньше часа; ничего не ел после шести вечера; наоборот, наедался перед сном до отвала, чтоб не отвлекал голод; клал под подушку букетик сухой лаванды, прогоняющей страхи и мучительные государственные мысли; читал в постели учебник по геометрии, ровно десять страниц; приказал обить стены спальни пробкой, чтоб не проникало ни звука; включал однообразную заунывную музыку; считал овец; молился; мазал веки и ресницы яичным желтком, взбитым с сахаром; держал ноги в тепле, а голову в холоде и наоборот; курил сухую коноплю; выпивал стакан хереса с имбирем, сжигающим лишний жир и утешающим в сомнениях; приглашал с докладом министра финансов, который славился тем, что стоило ему раскрыть на заседании рот, весь кабинет моментально засыпал.
Кроме короля. Сон дразнил его, как хитрая ворона – глупого щенка. Король исхудал, глаза ввалились. Он перестал бриться. Путал ближайших придворных и даже родню. Королева с сердечной болью наблюдала за любимым мужем и умоляла его поехать отдохнуть в горы.
– Что ты! – пугался король. – Как оставить королевство?! Ты же знаешь, кое-кто только и ждет, чтобы я ушел в отпуск, у него уж все готово для государственного переворота.
Королева качала головой. Ничего такого она не знала. Конечно, думала она, от долгих бессонных ночей и тяжкой ноши управления государством бедный король вот-вот тронется рассудком. Она клала прохладную руку королю на лоб, и он успокаивался. Королева гладила его по волнистым волосам и легонько растирала уши. Король начинал дышать ровнее и вроде бы похрапывать… Но тут же вскидывался и дико озирался:
– Кто, кто здесь? – шептал он с выпученными глазами и заглядывал в шкаф и даже под кровать.
Однажды ночью измученный король сказал себе: всё, хватит. Лейб-медики боятся современных лекарств и довели меня почти до умопомешательства и смерти. Он кое-как оделся и по спящему дворцу прокрался на кухню. Оттуда черная лестница вела на хоздвор, и выход этот не охранялся. Король откинул большой крюк, запирающий дверь, и выбрался на задний двор. В заборе он, еще мальчишкой, убегая от учителей, расшатал доску. Сейчас, сдвинув ее, король скользнул в щель и оказался на улице.
Минут через пять он уже стучал дверным кольцом возле ярко освещенной витрины дежурной аптеки.
Старая заспанная аптекарша с бейджем «Алёна Типун» на лацкане халата выслушала его, поджав губы, и процедила:
– Снотворные только по рецепту. Есть рецепт?
– Нет… – растерялся король.
– Ну и разговор окончен. До свиданья.
– Послушайте! – разволновался король. – Вы меня что, не узнаете?
– Почему я должна вас узнавать? Вас много, а я одна.
– Я король!
– Какой еще король? – усмехнулась аптекарша, прищурив левый глаз. – Знаем мы таких королей.
– Ваш король! Александр Х Справедливый!
Аптекарша вгляделась в помятое, небритое лицо Александра:
– Ах, ваше величество! А я вас не признала, без паричка-то… Уж простите старую дуру… Конечно, само собой, сию минуточку принесу… Останетесь довольны…
А надо заметить, что старуха была, конечно, злой колдуньей. И сынок ее, придворный асфальтоукладчик Серега по кличке Серый, давно уже вместе с мамашей обдумывал план свержения законного государя и захвата власти. Хотя подозрения короля были связаны вовсе не с ним, а с честным и верным короне военным министром.
Серега-Серый тянул к трону татуированные по самую шею руки еще с дембеля. Больше всего на свете он хотел расправиться со своим старшиной Корявым, для которого отжимания личного состава в лужах во время проливного дождя были любимым развлечением. Ну и с кое-какими дедами. Косвенным же виновником своих армейских страданий Серый не совсем несправедливо полагал лично Александра Х Справедливого, проявлявшего недостаточный интерес к такой проблеме, как срочная служба в армии.
Так что по-любому узурпация выглядела необходимой и полезной.
Старая ведьма вернулась из подсобки и протянула королю коробочку, раскрашенную во все цвета радуги. На зеленой полоске по-латыни было написано «spiusnin».
– Самоновейшее средство, ваше королевское величество, прямые поставки из Индии, экологически чистое сырье, заряжено буддийскими монахами, достигшими нирваны. Будете спать, как пупсик.
– Как кто? – удивился король столь дерзкому сравнению.
– Как святой, – поправилась ведьма. – Я хотела сказать, как святой путник после долгой дороги. Две, а лучше три таблетки на ночь, не повредит. С вас десять золотых.
Король похлопал себя по карманам домашних плисовых штанов, но там легким звоном отозвался лишь серебряный брегет на золотой цепочке с алмазной розой, вделанной в крышку. Король достал бесценную вещицу и нажал на розу. Крышечка откинулась, и часики прозвонили три с четвертью.
– Простите, мадам, но я не захватил наличных. Не будете ли так любезны взять это в залог? Вещь фамильная, стоит много больше десяти золотых.
Уж в чем-в чем, а в драгоценностях Типун разбиралась. Опустив брегет в карман халата, колдунья соорудила самую сладкую улыбку, на какую была способна (отчего ее козье лицо не стало приятнее), и пожелала королю приятных сновидений.
2
В 10 утра королева, как обычно, постучалась в спальню к мужу. Тишина. Она приоткрыла дверь. Король лежал поперек кровати, в распахнутой стеганой куртке, коричневых брюках и, о ужас, в резиновых сапогах на босу ногу. Голова его была запрокинута, из горла вырывался звук настолько жуткий, что королева закричала и стала дергать за шелковый шнур у изголовья.
На звон и крик сбежались придворные и маленькая принцесса Сметанка, прозванная так за исключительную белизну своей королевской кожи.
– Что с ним?! – вопила королева. – Почему… Зачем он пугает меня… Что это… Его словно душат!!
– Ваше величество, – осмелился выйти вперед военный министр. – Простите меня, я старый солдат и не обучен манерам…
– Да говорите же! – от страха королева едва держалась на ногах.
– Мне хорошо знаком этот звук, ваше величество. Я часто слышу его, проходя ночью по лагерю, где спят уставшие воины… Это, ваше величество, простите великодушно, храп…
– Папа уснул! – Сметанка захлопала в ладоши. Королева без сил опустилась в кресло и разрыдалась. Лейб-медики переглянулись. Горничная и постельничий бросились раздевать, разувать и укладывать короля со всеми приличествующими делу тонкостями.
Рука короля разжалась, и из нее выпала радужная коробочка. Подслеповатый Главный лейб-медик поднес ее к глазам, сдвинув очки на лоб, прочитал по слогам:
– Спи-ус-нин…
Он обвел глазами толпу придворных:
– Что это? Откуда? Я лечил еще батюшку нашего правителя, Александра IХ Непорочного. Их покойное величество категорически отрицали лекарственные препараты фабричного производства и лечились только домашними средствами. Как вам известно, Александр Непорочный умерли на верховой прогулке в горах в возрасте 104 лет. Конь споткнулся, и их величество ударились головой о камень. Перед смертью они успели взять с меня обещание, что наследник никогда не прибегнет ни к каким сатанинским таблеткам и инъекциям. Кто посмел!..
Придворные прятали глаза. Королева с трудом поднялась с кресла, пересела на кровать и осторожно гладила рассыпавшиеся по подушке волосы мужа. А Сметанка подошла к старшему лейб-медику, задрала белоснежный подбородок и прямо-таки надерзила:
– Вот вы с вашей домашней лабудой папочку чуть на тот свет не отправили! А теперь он храпит, как солдат, и это не плохо, а хорошо!
И дерзкая девчонка ловко выхватила коробочку с лекарством из старческой руки лекаря. И сказала, топнув босой ногой:
– Все свободны!
– А? – удивилась первая фрейлина. – Что вы изволили сказать, ваше высочество? Кто свободен?
– Вы – все – свободны. Оставьте нас.
Королева улыбнулась и сделала как бы выметающий знак рукой.
– Да-да, господа. Вы можете идти.
3
Алёна Типун с умилением смотрела, как ее сын Серега, шевеля от удовольствия плечами, шумно ест борщ и пальцами вылавливает из тарелки мясо. Тут же за столом сидел длинный и тощий, с треугольной лысой головой, глаза навыкате. Похож на саранчу. Смотрел жадно, но ни к чему не притрагивался. Серый представил его как напарника Мирона, большого ума человека. А не ест, объяснял, потому, как боится, что отравят. Алёна подумала про себя, что человек, видать, и правда, умный: ведь если честно, она как раз собиралась опробовать на нем свеженький яд из сока зеленой бузины с ректификатом.
– А что ж ты мне, мать, под борщец-то не нальешь?
– Ох, дык как же не налити, сокол ты мой! Тебе на чем? На змеюке подколодной, на сколопендре, аль на кровушке черного петуха?
– Мам, да ладно. Говори нормально, все свои. Мироша вон, не смотри, что грязный, – два образования имеет. И водки дай из бутылки непочатой, а то он и пить не станет.
Алёна на глазах у гостя сковырнула пробку, разлила.
– Себе, – сухо приказал Мирон.
– С удовольствием пригублю.
– Не «пригублю», а выпила до дна. Знаю ваши пригубления.
Алёна пожала плечами и вместе с мужчинами вбросила в золотозубую пасть лафитник водки.
– Ну-с, мадам, – потеплев насекомыми глазами, начал Мирон. – Дошел слух, что короля-таки свалила дьявольская сила? В газетах пишут, спит наше величество без просыпу третий день подряд. И, что характерно, все системы организма работают нормально.
Серега утерся ладонью и кивнул матери:
– Все, как есть, говори, ма. Чую, не обошлось без тебя.
Алёна, застенчиво комкая в руках фартук, рассказала, как прислал ей знакомый факир, живущий в пограничных горах Индии, подарок ко дню святого Валентина, поскольку влюблен в нее уже сорок лет, с той волшебной поры, когда вместе медитировали в пустыне Гоби…
– Короче, – велел Мирон.
– Это тайное индийское зелье, которое погружает человека в сладкий сон на долгие дни. Все это время, что он спит, его сопровождают грезы настолько яркие и волшебные, что сам проснуться он не в силах. Мой бойфренд, факир, научил меня заклинанию, которое надо произнести перед тем, как принять таблетку. Это длинный стихотворный текст на хинди, его знают несколько человек в Тибете, мой факир и я. Это заклинание… ну как бы… программа, таймер, понятно?
Мирон усмехнулся.
– И ты что ж, мать, наизусть его выучила, что ли?
– Зачем наизусть, у меня записано, голова-то уж не та. И вот я ставлю эту, значит, программу – там специальный код есть – и просыпаюсь, когда мне надо. А пока сплю – как бы предаюсь райскому наслаждению.
– С факиром? – гоготнул Серега.
– Или с его змеей, – добавил с кривой ухмылкой Мирон.
«Ух, до чего неприятный, – отметила Алёна. – Мерзее даже, чем я, голубка. И чего Серенький с ним связался…»
– Хотите сказать, – задрал Мирон бровь на голую трапецию лба, – это вы скормили Справедливому вашу наркоту?
– Зачем наркоту… – Алёна обиделась и решила больше ничего при этой противной саранче не рассказывать.
– Я понял, – заржал Серега. – Мать втюхала ему таблетку, а программу не ввела, точно? И теперь Сан Саныч будет дрыхнуть до… А до чего? До каких пор?
– Не знаю, – отрезала Алёна. – Мы с Инджиром такой поворот событий не обсуждали.
4
Шли пятые сутки, как король Александр Х Справедливый спал, сотрясая спальное крыло дворца неутихающим храпом.
Королева теперь находилась в натянутых отношениях с придворной медициной, и посоветоваться ей было не с кем.
– Тебе не кажется, – по секрету спрашивала она умную Сметанку, – что это… ну… не совсем нормально?
– У меня есть один знакомый мальчик… – задумчиво отвечала Сметанка.