СССР™ Идиатуллин Шамиль
– Артем Воронцов, Лена Дубовикова.
Никитских тоже закивал, но Игорь пресек это начинание мягким жестом и подытожил:
– Пацан вроде социально ответственный и обучаемый. Остальные пусть магазин охраняют, если «союзника» освоят. Валентин Николаевич, большая просьба – проследите этот момент, ладно? Ох ты, забыл совсем.
Он выдернул новую салфетку из пачки, превратил ее в сальный фитилек, щелкнул в пакет с мусором и сказал, уставившись Дорофееву в глаза:
– Валентин Николаевич, торжественно и официально, действуя в рамках устава «Союза» и делегированных мне полномочий, предлагаю вам должность директора иркутского предприятия. С гарантированным правом на юридические эксперименты. Согласны?
Дорофеев отвел взгляд, поморщился на солнце и сказал:
– Дикий какой-то вопрос.
– А ответ?
– Ответ: ага.
– Ура! – сказал Никитских и набуровил всем еще по полста.
5
Но в тайне пусть союз наш остается!
Тем крепче будет он. Подумай только,
Чего не сможем сделать мы втроем!
Алексей Толстой
– А с «союзниками» как дела?
– Да все удивительно хорошо на самом деле, не ожидал, если честно.
– Почему же?
– Потому что для оборонки делалось, – не верил, что вояки разрешат на гражданку выпустить. Потому что маркетинг рискованный, – не думал, что вирус так глубоко бьет. Потому что сторонней и фоновой поддержки нет вообще никакой, только на себя рассчитываем, втюхивая о-очень революционный товар. И еще двадцать четыре «потому что». Да вы их лучше меня, поди, знаете, Мак Саныч.
– И знаю, и то же самое говорил, но дал себя убедить и дал людям сделать так, как предлагали. Не проиграл, а?
– Вроде нет. По первому заходу вообще без товарных остатков прошли, слава богу, хватило всем, в обрез, но пришлось в Энск и Хабаровск дополнительные партии срочно перебрасывать. А планировалось-то четверть реализовать. Теперь вот вторую стадию затягиваем, чтобы успеть нашлепать.
– Успеваем, производственных проблем нет?
– Тьфу-тьфу, все в рабочем порядке, даже странно. И совсеть вроде держится, хотя пятьдесят тысяч пользователей сразу после пяти тысяч – это был сюрпризик. Но ничего, ребята на крыле.
– Ой молодцы. А третий участок как?
– Тоже норма, и даже больше. Первую партию «кипчаков» обкатали, сейчас по богатым соседям повезем. Лично повезу. Автодилеры – ребята упертые, их сетями и новыми тырнетами не пробьешь. Все показывать надо. Но дарить больше не будем, хватит, надарились – у тех сломалось, эти вообще вон бандюкам сдают незаметно для себя.
– С бандюками-то что?
– Нормально все. Игорек съездил, перетер, вроде гарантировали нас от повторов.
– Кто гарантировал, бандюки, что ли?
– И они, и по ментовской. В Томске, Мансийске, на районе, – везде. Игорек со всеми поговорил, а где надо – и поделал.
– Да. Вот уж от кого не ожидал таких талантов... э-э... переговорщика.
– Мак Саныч, то ж Игорек. Он со всеми и всё умеет. Это я по-ихнему ни слова, ни в дугу и ни в «ду ю».
– Молот бы, так ты любого, понятно. Ты про третий не договорил: с кого вывоз начнешь-то?
– С кого побогаче: или со своих, или с Ярска.
– Свои – это ХМАО? Их оставь пока. Как-то Макаров, говорят, настроен недобро. Как бы наоборот все не вышло.
– Удивительное рядом, но оно запрещено. А что такое-то?
– Я, грит, болею, бюллетеню, нету сил – и сгинул. Знающие люди объясняют это партийным влиянием.
– В смысле партийным? То есть иркутские дела, что ли?
– Соображаешь. Именно они – то есть и то, что иск отбили, и то, что депутатскую группу создали, и то, что общественное движение учредили. Звон по всей Руси пошел.
– Мак Саныч, а что нам оставалось-то? Там такой накат был... Тупой, главное. Сглотнули бы, утерлись – все бы вообще поперли. А партия – это как бы ответка на то, что они со своей стороны партию подключили. Вы их пресс-релиз читали? «У большинства россиян вызывает недоумение муссирование темы Советов и Союза и роль, которую играет в этом назойливом реанимировании политического трупа организация, целиком и полностью финансируемая из государственного бюджета». Ну нарывались ведь. Что нам оставалось? А так – адекватный ответ и возможность для новых ответов и упреждений, не придересси. Готов признать, что рою гроб демократии, понесши праведное возмездие и все такое.
– Ладно, не буянь. Не думал, что в этой жизни еще раз с партией какой-нибудь свяжусь. Ну да это лирика. На самом деле все хорошо придумал, четко и вовремя. Молодец.
– Спасибо. Только на самом деле не я четко и вовремя придумал. Стало быть, не я молодец.
– А кто?
– А кто у нас все обычно придумывает?
– А. Надо же – борозды не портит. Хотя кабы не ты и не твоя настырность, наверное, кому-то другому генераторствовать пришлось. Ты успел – в любом случае получается твоя заслуга.
– Ну, мог бы и пораньше успеть, а так покоцали его.
– Да ладно, пальцы, перепонка – это все заживное. Не видно, к тому же. Ребра и рука – тем более. С другой стороны, мне-то легко говорить... Как он вообще?
– Ну, физически ничего. Зажил быстрее собаки, хромает только чуть. А так – кислый. Я тут к нему подъехал с вопросом, когда кресло возвращать, он чуть не расплакался: ты, говорит, мои приказы ни во что не ставишь, я, говорит, хозяин слова, мне, говорит, место в ассенизаторах.
– В смысле?
– Ну, в прямом, у нас же непромышленная работа вся как дежурства распределена: уборка, развоз продуктов, рестораны – все, как в школе или там в общаге, по очереди делают. А он теперь самую грязь на себя взял. Советует на общественных началах, в курсе всего, креативит в полный рост, а как с бумагами к нему подступишь или попросишь на люди выйти, ах, говорит, мне пора. И побег мусор вывозить и дороги чистить.
– И хорошо чистит?
– На загляденье.
– Эх. Как уж там: променял я на жизнь беспросветную несусветную глупость мою?
– Вроде того. У меня вопрос: и что в этой ситуации делать?
– Ну, как... Меня тут чуть больше, честно говоря, твой фактор беспокоит.
– Мой фак чего?
– Сереж, ты очень остроумен. Всё-всё, забыли. Вот эта дилемма: с одной стороны, сколько можно быть и. о., с другой – чего тянуть, если он возвращаться не собирается, с третьей – не хочется совсем резко рубить. Это трилемма уже, да? Вот она меня напрягает. Придется ведь совет собирать – а это совсем демонстративно получится. А вдруг потеряем великого спеца.
– Ну давайте не будем терять. Меня же не теряем.
– Сереж, мне кажется или ты раздосадован?
– Не то чтобы кажется, но это ради бога, я же все понимаю. И не в регалиях дело.
– Зарплату поднимем.
– И даже не в зарплате, что вы в самом деле. Я согласен бегать в табуне, но не под седлом и без узды. Все нормально.
– А наше дело – сел, поехал, ночь-полночь. Слушай, я придумал. Кто сказал, что председатель совета и глава исполкома – это одно лицо?
– Вы вроде.
– Во-первых, не помню такого. Во-вторых, коль так сказал, могу и эдак пересказать. Алик пусть остается председателем, совет да любовь, все дела. А ты на исполкоме. А?
– Исполняется впервые. Это называется выклянчил.
– Брось. Счастье – это советская власть плюс справедливость для всех. Вот по этому поводу совет не грех собрать, тем более что тем и без того поднакопилось. А дальше видно будет. Самое главное забыл – он там не родил еще?
– Не. Но ждем вот-вот. Первый парень на деревне, все дела. Это важно.
– А с супругой у него устаканилось?
– Кабы я знал. Вроде да, но они ж как морские коняшки, ни соринки за порог. Муслимы чокнутые.
– Ну, ладно. Родит – распогодится. Гарантирую. Слушай, я по вам уже соскучился. Как там у вас, снег не сошел еще?
– Мак Саныч, побойтесь Бога. Апрель месяц на дворе. Это ж самая середка зимы. Санки, лыжи и снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
– Врешь ведь, а? Хотя я помню: разницы нет никакой между правдой и ложью, если, конечно, и ту, и другую раздеть.
– А проверьте.
– А проверю. Все, до скорого. Всем привет огромный.
– Совет да любовь.
– Тьфу на тебя. Удачи.
ГЛАВА 7. НА СОВЕТСКОЙ СКОРОСТИ
1
То в вышнем суждено совете
То воля неба: я твоя.
Александр Пушкин
Дашка распахнула глаза, а остальное все застыло, будто обданное жидким азотом. Сравнение было неприятным. Я потоптался, вынул из-за спины букет и спросил:
– Можно?
Зрачки у Дашки заметались на коротком поводке, очень быстро, я даже испугался, но она глубоко вздохнула – грудь под серым трикотажем красиво поднялась, я спрятал глаза, – как-то обмякла, опустила руки и сказала:
– Заходи.
Я снова потоптался, понял, что добровольно из амбразуры дверного проема Дашка не уйдет, сунул ей букет в руки и потихонечку, через букет и локоток, продавил хозяйку в дом. Прикрыл дверь, опер Дашу о стеночку, быстро разулся, Даша сказала: «Тапки», хотя никаких тапок в помине не было, да я бы и на здоровые ноги не надел, терпеть не могу, повесил куртку на гвоздик, вполне натуральную тридцатку, – их пара была, вбитых возле косяка, второй гвоздик был занят Дашкиной четверть-шубкой, – и, не теряя темпа, похромал в сторону кухни. Даша, по счастью, спохватилась и пошла впереди незваного гостя. Хуже которого, пожалуй, и не придумаешь.
У Дашки я не бывал, но все четыре домовых модуля, которые ставились по Союзу, знал наизусть, на ощупь и любым местом, включая копчик с затылком.
Практика показывала, что из соотечественников можно вытравить даже страсть к добровольному огородничеству и хранению полиэтиленовых пакетов, но только не охоту к перестановке стен местами: каждый второй дом в Союзе перестраивался хозяевами до полного изумления. Это, блин, в Союзе, где все дома сдавались под заказ и под почерканный новоселом эскиз. Но кухню и санузлы перенести пытались совсем корбюзнутые энтузиасты.
Дашка к таким не относилась. Вообще. Вот вам модуль «три», можно сказать нетронутый. Правда, даже выставочные варианты были слегка темнее и грязнее тутошнего. Похоже, повернутость Дашки на чистоте была сопоставима с Элькиной, то есть эталонной и где-то клинической.
Поэтому, когда Дашка усадила меня за стол и справилась, чаю ли, невыносимо захотелось вымыть руки. Но этим я позволил бы себе больше, чем собирался, – по крайней мере, сейчас и без спросу. Я подсунул руки под колени и постарался не пялиться на то, как Дашка наливает воду в квадратную вазу и пристраивает туда букет.
– Красивые, – сказала она. – Где еще взял, интересно.
– Ну, можно при желании-то, – пробормотал я.
– Желания у него проснулись. Хороший признак, да? А то совсем снулый валялся, как селедка.
Я сперва скакнул слишком назад и вроде побагровел, но сразу понял. Бодрости это не прибавило:
– Так ты приходила, что ли?
Дашка некоторое время поизучала меня сквозь пар из дозревшего чайника, сполоснула заварник, всыпала горсть дарджилингского, залила кипятком, накрыла поролоновой бабой со вздорной прической, отодвинула табурет от стола, села, сцепив руки на коленях, и объяснила:
– Ну да. То есть приходила – это чересчур сильно сказано, там же твоя... Там же Эля как пост номер один стояла. Пару раз заглянула. Поревела даже. Не помнишь совсем?
– Не, – сказал я.
– Я там с тобой в третий раз простилась. Первый – ну, тогда; второй – когда машину сгоревшую нашли. А потом, когда Сергей Владимирович тебя приволок, я поняла... то есть загадала...
Дашка отвернулась к окну, быстро промокнула уголки глаз и продолжила, не отрывая взгляда от куцей лохматой пихты:
– В общем, я решила, что хватит себя мучить и тебя губить. Не то чтобы мне это элементарно далось. Но вот пришла, попрощалась. А ты не помнишь даже – а ведь глаза открывал. Ну и слава богу.
Я рассматривал Дашкин профиль, будто скопированный из альбома античной скульптуры, и пытался понять, за что нам с нею такое. Получалось, что вроде бы не за что. И потом, я действительно ничего не помнил, три недели вылетели или испарились, как тонкий пластик, если его аккуратно подпалить, а потом свести края дыры – получается бугристый такой стык, а куска с ладошку шириной как не бывало. Вот из моей жизни такую ладошку и вынули, и еще две ладошки повели такими буграми, что не понять, было это, не было, с кем и зачем.
Но теперь-то я был снова собой – и должен был разглаживать, латать, чистить до прозрачности и тянуть полотно в нужную сторону.
– Уехать хотела – Сергей Владимирович отговорил. Ну и сама подумала: ты в прошлом, постепенно привыкну. Элька вон перевелась, после декретного – дай ей... вам бог, чтобы все удачно... Словом, выйдет к Егоршеву, так что и видеться-то не будем, чего дразнить друг друга. А в Магадане делать совсем нечего, да и везде, – отвыкла я от России, новости как из другой страны воспринимаются. Здесь все-таки жизнь. Да и сама вроде не зря воздух копчу. Мы же только по «союзникам» себестоимость за полтора месяца на четыре процента скинули, знаешь?
Я кивнул. Дашка увидела, потому что как раз к этому моменту повернулась, воткнула в меня прицельный взгляд, тон, наоборот, стал почти ласковым.
– Ну конечно знаешь. Но я не об этом. В общем, Алик, можешь больше меня не бояться. Я тебя не люблю. Я и Эле так сказала, чтобы по-честному. Любила, как кошка. Вот как никогда...
Она снова отвернулась, но всего на секунду.
– Да, Алик, я все Эле рассказала. Ты не бойся, правду – как ты кричал, сопротивлялся и так далее. Гад ты все-таки, кстати. С другой стороны... В общем, ты извини, может, лучше было забыть и не расстраивать – супруга твоя, кажется, расстроилась...
– Не то слово, – сказал я, поняв, что уже пора приступать.
Дашка приподняла брови и нехорошо оживилась:
– А что, она с тобой чувствами поделилась?
– А чего я здесь, думаешь?
– А чего ты здесь?
– Даш. Я сейчас буду говорить довольно странные вещи. Прошу: выслушай до конца, ладно?
– Так. Интересно.
– Ладно?
– Ладно. А как я пойму, что конец? – поинтересовалась Дашка вроде бы всерьез, но в глазах ее скакнул знакомый зеленый черт.
– Уф. Поймешь. В общем, во-первых, я пришел просить прощения. Даш, ты прости меня, пожалуйста, что допустил такую ситуевину. Это еще не конец, позволь я договорю. Значит, я не думал, что так серьезно, и не было у меня такого раньше – да и слишком ты красивая, честно говоря. Это во-первых. Во-вторых, я дико люблю Эльку. Прости, это нельзя никому говорить, но без этого дальше, то есть в-третьих, неправильно прозвучит. Так. В-третьих, в данный момент я разведен и пришел делать тебе предложение. Только оно довольно гнусное, мне кажется, так что можешь послать сразу. Вот.
– Это конец? – выждав, осведомилась Дашка.
– Ну да.
– Как-то я по-другому его себе представляла. А что за предложение-то?
– Ну как... – Я даже растерялся. – Какие предложения обычно делают? Примерно такое, только гнусное, – я же говорю.
– Камалов, ты не говоришь, а, извини, бычьи яйца крутишь. Объясни толком.
И я наконец объяснил.
Дашка слушала не то что внимательно, а так, будто я описывал способ ее казни. Ну чем-то похожим я и занимался.
Когда я заткнулся, Даша некоторое время рассматривала меня как закопченную гравюру. Затем встала, развернулась к стойке с чайниками, сунула руку под поролоновый подол, рассеянно вытащила ее, развернулась ко мне, уперлась поясницей в стойку, неторопливо скрестила руки на груди, да еще ноги скрестила. С точки зрения прикладной психологии позиция обещала мало хорошего. Эстетически все было по-прежнему совершенно.
Победила психология.
– Значит, Элька воспользовалась правом на развод, который ты ей делегировал, еще когда вы женились, так? Сказала вот это слово три раза, и с тех пор вы считаетесь разведенными? Так?
– Так.
– То есть с января, с момента ее отъезда?
– Именно.
– И тогда, в кабинете, ты был уже разведенным. Так?
Я кивнул.
– Так чего же ты, гад ползучий, кобенился?
Я вздохнул и сказал:
– Ну, как бы в трауре был.
– Он, значит, в трауре, принц, а остальные, значит, цветут, пахнут и на передок слабые. Красавец. А теперь, выходит, траур кончился, ты любишь Эльку прям до дури, но вот эта самая разновидность развода, которую она включила, эта разновидность действует, пока потерпевшая сторона еще раз с кем-то не трахнется? Так?
– Нет, не так. Даша, я же объяснял. Не трахнется, а поженится. После обычного talaq стороны могут сходиться заново без всяких там. Тройной talaq утрачивает силу только после того, как разведенная жена выйдет за другого мужчину. Стало быть, и наоборот. И этот брак может быть без секса вообще – это уж как стороны договорятся.
– То есть ты зовешь меня в жены и хочешь сразу договориться, трахаться или не трахаться?
Настал мой черед изучать елку за окном.
– Камалов, я вопрос задала.
– Ну, типа того.
– Краса-авец, – протянула Дашка с восхищением. – А почему я-то? Почему не Нина Ивановна?
– Я исходил из того, что я тебе должен, – твердо сказал я.
– Исходил он. А Элька-то знает, из чего ты исходил – и, это, куда ты сегодня пошел?
– Она мне не жена пока. И это не ее дело.
– Ну, хоть что-то.
– Но догадывается, наверное.
– Муж-жик, – с презрением сказала Дашка. – У него ребенок сегодня-завтра родится, а он, значит, позволяет догадываться. Слушай, как интересно у вас, а? Никакого цирка не надо, а, Камалов?
– Ладно, Даш, пойду я, – сказал я и поднялся.
– Сядь, – велела Дашка стальным голосом.
– Совсем-то не бурей, – попросил я, однако сел.
Должен, говорю же.
Дашка еще немного подумала и спросила:
– Хорошо, допустим, я согласна. Что дальше?
– Да не будешь ты этого, все, вопрос снят, дурак я был. Извини.
– Что дальше, я вопрос задала.
– Дальше – ты должна признать, что веришь в единого Господа и Его последнего пророка.
– Магомета, что ли?
– Да.
– Так. Дальше.
– Потом оговариваем условия и читаем niqax – ну, брак по-нашему. У меня есть право расторгнуть в любой момент без причин. У тебя тоже – если это оговорено в условиях.
– А если нет?
– Если нет, то нужны причины: невыполнение условий брака с моей стороны, беспочвенное обвинение в измене, отсутствие физической близости и так далее.
– Так. И ты своим правом пользуешься?
– Да.
– В любом случае, что бы мы ни указали в условиях?
– Да.
– Даже если я буду мыть тебе ноги, ходить в парандже, отсасывать тебе каждое утро и давать в задницу каждый вечер?
Я кашлянул и сказал:
– Это xrm.
– Переведи.
– Значит, запрещено.
– Да ну! – восхитилась Дашка и снова повернулась к чайникам, бормоча что-то вроде: «Вот ведь все предусмотрят, сладострастники, – а зачем нужна дорога, если она не ведет к хараму».
Она выдернула чайник из-под бабы, поискала взглядом чашки, передумала, со стуком поставила чайник обратно на стойку и сказала, не поворачивая головы:
– Пошел вон.
Я к этому давно был готов, потому не стал дожидаться сразу задуманного, похоже, крещендо – оно настигло меня уже на полпути к сапогам.
– Пошел вон, я сказала! – разнеслось по дому и, кажется, по всему Мира до Елового холма как минимум.
Тут, видимо, Дашка обернулась, чтобы врезать мне, допустим, чайником в лоб, обнаружила мое послушливое исчезновение и вопреки ожиданию замолчала.
Я воткнул ноги в сапоги, подхватил куртку и дернул ручку двери, мучительно, до рези в ноге и в ухе, переживая дежавю, – сейчас выйду, а машина блокирована, и рядом пасется урла со стволами.
Дверь оказалась запертой. А открывалась она «союзником», Дашкиным. Когда и зачем она успела включить замок, ума не приложу.
Звать ее было стыдно, ломать дверь – глупо. Бежать до окна – тем более.
Я вздохнул и сел на корточки у двери.
Дашка вышла из кухни через пару минут. Мне не удивилась – еще бы она удивилась. Медленно, ставя ступни по струнке, подошла вплотну и спросила:
– Камалов, я ведь тебе очень нравлюсь.
Я с силой растер лицо ладонями и сказал:
– Очень.
– И ты же ко мне пришел не только из-за Эльки. Из-за меня и из-за себя, правильно?
– Даш, – начал я.
Но она перебила:
– Галиакбар Камалов. Ты полный козел. Но я тебя очень люблю. Я очень хочу быть твоей женой. Пусть всего на день, пусть на одну ночь. Все равно это будет лучшая ночь в моей жизни, я знаю. И я буду очень стараться, чтобы все так быстро не кончилось. Чтобы эта ночь не стала последней. Я согласна, Алик.
Я поймал и поцеловал ее холодные пальцы. Потом медленно поднялся.
Она очень старалась.
И у нее почти получилось.
Почти.
2
Буржуй
бежал,
подгибая рессоры,
сел
на английской мели;
в его интересах
Читать бесплатно другие книги:
