СССР™ Идиатуллин Шамиль
– Ох ты как заговорил.
– А как еще говорить? Оборзели ведь: у вас и особняки, и семьи, и любой каприз за наши деньги. А у нас пацаны в бараках год уже почти киснут, как в подлодке, девчонки бедные вообще... Ни выспаться, ни пожить нормально – я про личные дела молчу вообще. Старички молодежи в глаза смотреть боятся – им-то жилье через полгода уже давали. Расслоение по всем фронтам, все на психе, скоро морды бить начнут. Настоящий Союз из-за этого ведь и кончился.
– Ну, не совсем из-за этого. А из-за того, что проиграл холодную войну, в том числе экономическую. Да еще впал в ленинскую совершенно предреволюционную ситуацию. Проходил такую: верхи не могут, низы не хотят? Вам этого хочется?
– Так пускай верхи смогут.
– Что? Что мы сможем? Разморозку и обнал зарплат – не можем, денег нет, не свободных, а вообще. Все что выцарапываем, на необходимые нужды и в оборот уходит. Открыть магазины можем, но прилавки останутся пустыми: у нас, повторяю, денег нет, а коммерсов пускать – себе дороже. Да и все равно подкрепленный потребительский спрос у нас сейчас мышкин глаз. Проще уж в нынешнем режиме, централизованно завозить и распределять. Послезавтра очередной завоз, кстати.
– Совок, блин.
– Да, совок, а как иначе? Или нет, давай не катить, совок – это другое. Там зарплату платили, но продукцию выпускали неконкурентную. А у нас пока наоборот.
– Да какая разница.
– Есть разница. Что еще ты говорил – жилищное строительство? Та же проблема: строить не из чего, материалов практически нет, остатков даже на дом не хватит, да и в любом случае строить один дом обходится сильно дороже, чем такой же дом в составе улицы.
– Как уж стройматериалов нет, – кругом миллионы стройматериалов, тайга вон, карьер.
– То есть ты предлагаешь ставить срубы и вручную лепить кирпичи? Молодец. Только боян это, старая идея. У нас нет технологий для быстрого строительства нормальных домов союзного стандарта – со всеми коммуникациями, энергонезависимостью, туалетами и прочим. Сельские избушки клепать, а крыши чтоб из батэлементов – такого не получится. Тем более что тут, значит, у нас нормальный красивый город, улица, фонарь, аптека, все красиво, а рядом хоп – деревенька с балалайками. Так уродовать Союз ни генплан, ни один нормальный спец не позволит. Давай тогда вообще Шанхай или Нахаловку вокруг бараков наляпаем, из фанерок и прутиков. Зато каждому свое. Выдумщики. Да и в любом случае, ты представляешь себе затратность такого подхода? Ладно там лес, допустим, его не жалко. А людей на заготовки где брать? Да, наверное, можно тупо перебросить всех с производства на жилстрой, и пусть квалифицированные сборщики, сварщики и наладчики идут лесоповалом. Но зарплату-то они от этого тем более получать не будут. А когда достроят себе дома, получится расчудесный городок, полностью заселенный безработными. Зато у каждого отдельная жилплощадь.
– С какой стати безработными?
– Дима, ты всерьез веришь, что можно выйти на рынок с уникальным продуктом, показать всем его достоинства, создать ажиотажный спрос, – а потом наглухо слиться с рынка, но сохранить за собой право триумфального возвращения в любой момент?
– Так в чем проблема? Если предложение уникальное...
– Если предложение уникальное, значит, его уже сегодня пытаются воспроизвести или сымитировать миллионы китайцев, корейцев или американцев. Пока на рынке есть правообладатель, он будет давить имитаторов патентами, законами и прочим. Как только правообладатель уйдет, плотина рухнет – и все наши планы выйти на мировой рынок и приносить Родине много валютной пользы накроются некоторым местом. То есть мы придумываем офигенную шняжку, изменяющую национальные, а потом и глобальные потребительские предпочтения, создаем отдельный, совершенно новый и совершенно перегретый рынок, который готов сметать нашу шняжку в диких количествах и за дикие деньги, осваиваем производство этого дикого количества, но вместо того чтобы начать радостно собирать эти дикие деньги, радостно отдаем их китайским братьям.
– Которые не факт, что смогут сделать такого же «союзника» или «кипчака».
– Во-первых, смогут. У них и промышленный шпионаж, и НИОКР, и метод тыка поставлены не в пример нашим. Во-вторых, если на рынке не будет оригинального «союзника», публика будет радостно разбирать любую хрень, отдаленно на него похожую. Особенно если цена не будет слишком высокой. Отсюда следуют два варианта счастливого будущего. Если эта хрень будет более-менее качественной, ее начнут делать вообще все – и наш оригинал, коли мы все-таки захотим вернуться, окажется на фиг никому не нужным. А если хрень окажется хренью в полном смысле – погибнет весь формат и вообще все на него похожее. И тогда наше возвращение тем более никому не пригодится. То же самое и на внутреннем рынке, в том числе с оборонной частью. Поэтому Союз лишается любого будущего и обязан сдохнуть. Вы его лишаете будущего и убиваете. Своими справедливыми запросами.
– Я думал, мы тут поиски лучшей жизни для наших людей затеяли, а мы, значит, за глобальный рынок рубимся.
– Дима, извини, ты дурак или подлец? Лучшую жизнь дает только добавленный продукт – ну или там прибавочная стоимость. Если ты просто взял кусок земли, никто его не купит – такая или примерно такая у всех есть. И ты будешь кушать корешки и корневища, а детишек баловать деревянными баклушами, потому что денег нет. Если ты сделал из куска земли кирпич, у тебя будет несколько покупателей, которые, правда, могут купить кирпич в другом месте. Правильная цена поможет тебе победить, и ты сможешь кушать хлеб с маслом и покупать детишкам кубики. А если ты сделал из куска земли «союзник», к тебе выстраивается очередь и ты продаешь его за любые деньги, которые, прошу заметить, не из левого кармана в правый перекладываешь, так что сумма не меняется, а из-за границы ввозишь, кормишь себя, семью и полстраны и потихонечку вытаскиваешь эти полстраны в ту самую лучшую жизнь, о которой ты говорил. И в этой жизни народ потихоньку просекает, что переделанное сырье стоит сильно выше непеределанного, – и вместо нефти и леса принимается продавать нефтяных и лесных «союзников» и «кипчаков», которых непременно придумает. И будет всем счастье.
– Спасибо за интересную лекцию. Только если бы было всем счастье хотя бы в Союзе, мы бы сейчас, наверное, здесь не спорили.
– Дим, никто ведь не скрывает, что это мобилизационный вариант экономики. Это не социализм, но и не совсем капитализм. То есть мы берем в долг, но не на договорных началах, как все вокруг, плодя дефолты и кризисы, однако и не на советских: обязательные госзаймы и все такое, которое никто не намерен отдавать. Мы честно отдаем, каждому и сразу, – домом, едой, хорошей работой, удобствами, роскошью человеческого общения. Ну и, отсюда следует, продуктами-технологиями.
– А это не то, что рабовладельческий или, вернее, феодальный строй?
– Это почему это?
– Это потому это, что, насколько я помню, именно для них характерно управление меньшинства большинством и неспособность большинства изменить такое положение мирным путем.
– О как сформулировал. Для кого, говоришь, это характерно?
– Игорь Никитич, давайте не будем. Мы и так уже какую-то ерунду говорим, не по теме совсем.
– Нормально, сам начал – и давайте не будем. Давай не будем. Только напоследок два слова: согласись, что неприкрытый феодализм честнее, чем феодализм застенчивый и притворяющийся чем-то справедливым. С другой стороны, феодализм, хоть по Марксу, хоть по кому угодно, штука более передовая, чем существующий рабовладельческий строй, который отличается от античности только дистанционным управлением, – спасибо прогрессу, воздушному транспорту и глобализации. Все остальное на месте – граждане голосуют и трындят на форумах, рабы шьют кроссовки на галерах. И никто никому глаза не мозолит жирным брюхом и драным задом. Город Солнца, бляха.
– А у нас по-другому.
– Совесть имей.
– Еще раз: вы живете в отдельном блоке, Камалов, при всем уважении, живет в отдельном доме и вон ребенка родил. Саня Криворуков, Паша Лазарев, Серега, короче, вся седьмая бригада первого участка, живут в бараке и девчонки полгода не нюхали, а вы возмущаетесь, что первый участок прекратит работать. И на втором участке так же. И на третьем. И девчонки несчастные, вон, Анька, Светка, Анжела – человек сорок минимум – тоже в бараке живут. Это город Солнца?
– Дима, ты живешь в отдельном блоке?
– Вы знаете.
– Я знаю. Ну решай проблему, если такой лихой, возьми к себе хотя бы одного человека из барака.
– Игорь Никитич, у меня второй месяц живут Денис Гарбичев и Костя Колычков, тоже могли бы знать, между прочим.
– Ну молодец. Только лучше бы ты какую девчонку от барака спас. Да и сейчас не поздно, давай – спаси, и ребята пусть выберут, вон сразу сколько проблем решится. Или у тебя интерес как раз без девчонок совместное хозяйство вести?
– Не ожидал, Игорь Никитич. Только зря стараетесь: я не обижусь. Но знайте, что это довольно подло с вашей стороны.
– А я знаю, не волнуйся. Но и ты знай, что такое ты творишь. Ты понимаешь, профсоюзы и вообще правозащитники ведь бывают трех типов. Первый тип – это такие боровы холеные, вполне номенклатура с отдельным кабинетом рядом с директорской зоной. Таких большинство, и с ними все понятно. Второй вариант – самый редкий. Это нормальные ребята, которые жестко отстаивают интересы ну, скажем так, трудящихся, идут и наперекор воле и пожеланиям начальства. По башке получают в прямом и переносном смысле. Своего добиваются, но никогда – понимаешь, никогда – не рубят сук, на котором сами сидят. Сами не в смысле они лично, а в смысле трудящиеся эти самые. То есть если они борются с руководством завода или коровника, они завод не взрывают или там коровник не сжигают, потому что после этого – ну и что? Денег как не было, так и не будет, только теперь уже никогда.
– А есть, видимо, третий тип, к которому отношусь я?
– Совершенно верно. Этот тип готов идти до конца под лозунгом – ну, известный лозунг, типа пусть справедливость свершится, даже если мир взорвется. Иногда – в твоем как раз, наверное, случае – такой защитник сирых рубится истово и по убеждению: да, мир должен взорваться, потому что он фигня по сравнению с некоторыми принципами. Но чаще этот защитник получает зарплату, паек или вид на жительство от руководителей другого мира, который как раз кровно заинтересован в том, чтобы этот мир взорвался. Причем защитник может даже не знать, что жрет с чужой руки, но жрать при этом будет и жрачку отработает на тыщу процентов.
– Очень сложный что-то намек. Имеется в виду, что мы тут бузим не потому, что нас накалывают по-черному, а потому, что нас кто-то подкупил?
– Кто-то. Смешно. Впрочем, я же говорю, что ты из другого как бы подвида, а если из этого – можешь и не знать, на чью мельницу... Что значит можешь не знать? Я же тебе вчера все объяснил: нас жуют с хвоста, накат не прекратился, споткнемся – затопчут навсегда. А вы с горла жуете. Пятая колонна, блин.
– Игорь Никитич, я первым с арматурой пойду, если империалисты нагрянут. Но это же не на самом деле так, страшилки, не бывает такого. Это же стандартная схема: выкармливать терроризм, чтобы под его предлогом давить свободы. Ну, у нас вместо терроризма московский империализм, который всех сожрет, – те же яйца, вид сбоку.
– Не на самом деле. Дима, я тебе, не знаю, любимую коллекцию вьетнамских беззубцовок подарил бы, если бы ты прав оказался и угроза впрямь из пластилина. Но нас на самом деле сожрут, сомнут и в очко спустят. И кабы только нас. Дима, в последний раз: цена вопроса очень высока. Не только наши с тобой зарплаты, не только полки в магазинах и даже не коробки эти электрические. О Союзе речь – не как о городе, а как о жизни. Тут ведь нормальная впервые жизнь выстраивается, в которой жить и приятно, и удобно, и безопасно – и по-нашему. Не по-буржуйски, не по-американски, не по-азиатски, кавказски или китайски, а по-нашему. Нам ночь простоять и день продержаться, а дальше жизнь совсем ведь хорошая настанет. Понимаешь?
– Понимаю. Если эта жизнь позволяет плющить людей в бараках и платить им фигушки вместо денег, на фиг такую жизнь. Я сюда не за этим приехал.
– Я думал, ты сюда работать приехал. Ра-бо-тать.
– Работать, а не унижаться забесплатно.
– Ты много унижался забесплатно?
– Я – нет. Но ребятам совсем трындец.
– Так пусть они за себя и говорят, почему ты-то за них рубишься?
– Вы знаете, Игорь Никитич, два года назад, когда я только приехал и меня Паршев плющил, вы бы за меня не вступились – я бы такого натворил, мама не горюй. Ну и выходит, теперь моя очередь поддерживать тех, кто готов натворить – и кто мне поверил.
– Ага. Я вступился, я, выходит, и виноват. Мне и расхлебывать. Как, говоришь, ребят звать, которые у тебя живут? Гарбичев и Колычков? Четвертая с третьего, правильно понимаю?
– Пятая с третьего. А что?
– Ничего, узнаешь сейчас. Сюда посмотри.
– Да у меня свой есть.
– Твой не работает. Сюда посмотри, говорю.
– Как уж... Действительно. А так разве бывает? Все, смотрю, смотрю. А что эт... Иг... Ник...
– Извини, Дима. Ребят, уносим – и на третий, соседей его пасти. Что стоим, в темпе, я сказал!
ГЛАВА 10. НА ПУТЯХ РАДИКАЛЬНОЙ РЕФОРМЫ
1
Когда ж совет в союз вошел с народом,
Из первых я на гибеллинов встал
И не одним горжусь на них походом.
Алексей Толстой
Снега не было только посреди трассы – почти не было, укатанный на два-пальца-как-в-асфальт шероховатый слой льдисто-гравийной глазури не считаем. Когда только успели укатать – нет ведь движения, сколько здесь ерзаем, ни единой машинки не проскочило, а снег всего три дня как вернулся – полными тазами, правда, так что ближе к обочинам сероватые буруны дорастали до голенища, а кюветов и вовсе не было видно, бесконечная берлога была от Белой Юрты до горизонта, две берлоги, по обе стороны трассы, и каждая в полтора роста высотой. Может, он и не таял здесь никогда? Шаг в сторону – и сам не выползешь, и грейдер до июня будет дно колесами искать, как пьяный космонавт.
Купаться в полугодовой мерзлоте дядя Владя не собирался. Поэтому был очень прицелен и аккуратен. Надо было полностью расчистить тридцатиметровый участок трассы, не сыграв в кювет, и не позволить сыграть туда же БКМ. На кой черт нужен был БКМ для уродования самой безлюдной точки района, дядя Владя понять не мог. Да и не старался, честно говоря. Сказали расчистить трассу – расчистим. Сказали наковырять в ней непролазных дырок – наковыряем. Сказали с обеих сторон от дырок бетонных блоков накидать – накидаем.
Блоков бы хватило выше крыши, а можно было бы и парой сваленных на дорогу сосен ограничиться, но коли начальство решило поусердствовать, выполним. Про опасности мы предупредили? Что соляра на две недели сожжем, с капстроем из-за блоков скандал выйдет, плюс бур, скорее всего, от внедрежа в мерзлый асфальт полетит? Предупредили. Совесть чиста, задачи поставлены, за работу, товарищи.
Дядя Владя, затаив дыхание, сдал чуть назад, выровнял лезвие и погнал по плавной дуге последний гребень к отвалам, неровно выросшим за последний час. И страшно удивился, когда мокрый загривок цапнуло морозом от правой двери и следом за морозом в кабину ввалился незнакомый парень и, положив руку на руль, зло и весело спросил:
– Отец, вы тут что за субботник устроили?
От ужаса дядя Владя нечаянно даванул на газ, грейдер взревел и устремился сперва в рыхлую стену, затем, когда парень, гаркнув что-то, вильнул рулем, на строй муповской техники, который мистическим образом успели проредить черные машины, низкие и блестящие, – не могли они сквозь грейдер проехать, а проехали, – и теперь их странно одетые пассажиры стояли на подножках «КамАЗов» и спецтехники либо рядом с нею и напряженно смотрели на толстый кривой нож грейдера, летящий им в лица. Тут парень снова гаркнул, выкручивая руль, и полез ногой поверх колена дяди Влади. Дядя Владя рявкнул, отпихивая его, и успел все же выправить руки и мягко выжать тормоз. Зашипевший грейдер качнул ножом перед носом хмурого чужака, звонко цокнув о бампер кочкинского «КамАЗа», и застыл. А чужак и не дернулся тоже, будто каменный.
Парень крутнул головой, выдохнул и сказал:
– Молодца, отец. Пошли на воздух.
Дядя Владя одновременно полез за арматурным распором, вспомнил, что оставил его в выездной машине, дошипел фразу, начатую при торможении, сообразил, что даже сам не слишком понял, что сказал, и, положив ладони на руль, перевел шипение в вопрос:
– Ты кто вообще?
– Советские мы, – ответил Макс Черехов. – Пошли-пошли, не бойся.
Баранов, пару раз с натугой моргнув, дыхнул перед собой. Мутное пятнышко легло на вороную сталь лезвия и тут же стаяло. Комочки снега, влетевшие в лицо, когда грейдер, слава тебе господи, остановился, тоже начали таять и вперевалочку скользнули к шее. Баранов представил, что вот так же стекает по толстому металлу кровью и костной дробью. Стекал бы, кабы еще шаг сделал, ну или кабы грейдер остановился секундой позже. Кроме тусклой гадливости, образ никаких чувств не вызвал. Есть свои преимущества в крайнем утомлении.
Баранов медленно обмахнул лицо, тюкнул ногтем в стылую броню – нет, больше не пела, сделал тот самый шаг вперед – нет, не сделал, некуда, тогда сделал пару шагов назад и принялся наблюдать за выстраиванием на разбирательство.
Жив остался – хорошо, проснулся – тоже неплохо.
День был чумной, и это был третий чумной день подряд.
И всю эту чуму Баранов переживал на ногах, несколько раз привелось на часок глаза завести – вот сейчас, например, пока сюда мчались. И даже похвастаться этим было некому: насколько Слава понимал, весь широкий совет жил в том же режиме, а Рычев с Бравиным и Валенчуком вовсе челночили как трамвайчики, не гася фар. Впрочем, у них и маршрутная сетка была поплотнее, так что она первые торпеды и принимала. Торпеды были удивительно разномастными и неудивительно синхронными: допустим, позавчера в Союз прибыли налоговики и санврачи, вчера атомщики, пожарные и полтора генерала из Минобороны, а сегодня экологи и дамочки из районного Департамента образования. Дамочки совсем уже не лезли ни в ворота, ни в Красную армию, во всех смыслах.
Даже если бы габариты дамочек оттенялись рогами, пятаком вместо носа и беглым санскритом, а прибыли бы они из своего Средневаховска не на родной до боли «единичке», год назад подаренной тамошней администрации от камаловских щедрот, а, допустим, на летающей суповой тарелке, все бы только сказали со вздохом: «А кормить-то их чем» – и рассыпались по следующим точкам нападения. Которые раскрывались огненными бутонами каждые пять минут: новый арест счетов и стопор всех поставок, наезд на филиалы сразу трех региональных УФАСов в связи со злоупотреблением доминирующим положением на рынке и какими-то рекламными нарушениями (это у Союза-то, принципиально обходящего рекламный бизнес и любые его традиционные проявления по дуге), наезд на четвертый подряд филиал со стороны потребнадзора, уловившего тревожное влияние «союзников» на мозг, зрение и критичность мышления любимых потребителей, наконец, заседание думы ХМАО, посвященное официальной ликвидации муниципального образования «Ново-Ваховское», более известного как «Союз». Это не говоря о партийно-общественных неприятностях, о которых Баранов не знал вообще, но которые, похоже, все плотнее приближались по сущностным характеристикам к энциклопедическому определению геноцида.
Но пока от геноцидных проявлений следовало удерживать ребят, в первую очередь Черехова, который натерпелся, бедолага. Ладно, хоть ничего необратимого не произошло, так что ситуация вполне сводилась к взаимным объяснениям и теплому расставанию.
С объяснениями не складывалось. Советские никак не желали понять, зачем дырявить и закидывать блоками новехонькую и почти не надеванную трассу, а невнятные объяснения по поводу обустройства административной границы между областями их не убеждали. Черехов требовал показать письменный приказ или дать телефон начальника, которого он, Черехов, сперва закошмарит дистанционно, потом настигнет, вытащит из кресла и разобьет морду, потом пробурит пол ему в кабинете и дома, потом... ну и так далее, пока воображения хватает. Но с воображением – по крайней мере, деструктивным его сегментом, – у Макса всегда было не фонтан, так, струйка из дырки на шланге.
А работяги, что характерно, вместо того чтобы качать права или, допустим, просто скандалить на начатую уже вроде тему «А ты кто такой вообще?», уперлись коллективным головным мозгом в самый непринципиальный к данному моменту вопрос: «Как вы сюда въехали, если дорогу грейдер перегородил, и почему мы вас не заметили?»
Баранов сперва удивился, потом вчитался в надписи на кабинах и вспомнил, что второй мостоотряд вроде бы последний год не вылазил с северов, где выгрызал в рамках очередной ФЦП очередную дорогу никуда. Потому и к союзным проектам ни разу не привлекался, и итоги этих проектов увидеть так и не успел.
Правильно, у знающих и рука бы не поднялась, тщеславно подумал Баранов и тут же сказал себе: «Щаз».
А Черехов сказал другим:
– Блин, ну пятый же раз объясняю – вокруг объехали. Вот следы, видите? Двое оттуда, двое оттуда.
– Ты чего нас компостируещь? – наседал хриплый мужик – бурильщик вроде. – Не пройдет тут машина. Тут даже БТР не пройдет.
Черехов надсадно сказал: «Ы-ы!» – и развел руками. Вахту принял рассудительный Визигин:
– БТР, понятно, не пройдет. Тяжелый, колеса, все такое. У нас-то «кипчаки».
– И что?.. – Хриплый, похоже, уверился в том, что над ними издеваются, но более всего лютовал от непонимания основы, на которой издевательство стояло.
– И все, – объяснил Андрей.
«Ы-ы!» – сказал уже хрипатый, и Баранов понял, что пора брать объяснения на себя, покуда на почве недопонимания мордобой не начался, для него и других почв было предостаточно. Но тут вступил серьезный такой дядек с кустистыми бровями:
– Ну и что вы паритесь тогда из-за трассы? Да хоть мы сто дырок наковыряем или там дом тут целый построим – вам-то что? Если вам дороги не нужны, обошли стороной и фырть – дальше. В чем проблема?
А в том, что мы не ради себя... – снова начал Визигин, но хрипатый его прервал:
– Да погоди, Гер. Ну байда это все – про «стороной». Ну как они могут стороной обойти?
– Да вот так, – сказал резко успокоившийся Черехов глядевший, оказывается, в направлении Белой Юрты.
Все посмотрели туда же – и обнаружили, что трассу по уверенной узкой дуге обходит «кипчак». Бог весть чей но за рулем у него явный умелец, судя по плавности хода скорости и невысоким, тут же опадающим завихрениям под подушкой. Баранов смотрел на это дело с удовольствием, как и остальные ребята, а мужики – распахнув пасти. Точно дикие.
Один оказался не диким, а бешеным. Пока публика любовалась беззвучным выбросом «кипчака» на шоссе и текучим лавированием промеж раскиданных машин, самый незаметный работяга развернулся, дошел до своего грузовика и оглушительно завелся – сразу после того, как кустобровый Гера пробормотал: «Алиса, миелофон у меня».
Ну и пусть едет, равнодушно подумал Баранов, но партизан не уезжать собирался, а выполнить поставленную руководством задачу. Так сказать, с риском для жизни. Так сказать, не своей.
«КамАЗ» чуть сдал назад, едва не зацепив барановский как раз «кипчак», и начал опрокидывать заскрипевший кузов. Баранов только дернулся, а Черехов, сегодня специализировавшийся на таких делах, уже взлетал на подножку и рвал оранжевую дверцу на себя. Водитель подобного напора, похоже, не ожидал – дверь не блокировал, не удержал и рычаг сброса груза не защитил. Кузов, дрогнув, остановился, за кормой грянуло, Баранов поморщился, повернулся к работягам и сказал: «Ребята, спокойно». Но все и так спокойно и даже с некоторым осуждением смотрели на Черехова, выволакивающего диверсанта из кабины за шиворот и вроде даже на весу, причем осуждение относилось не к Максу.
Машинки понравились, подумал Баранов. И все-таки решил объяснить, что не надо ничего ломать, хорошая дорога, по ней туда «кипчаки» как раз едут, обратно – комплектующие, сырье или продукты для пяти тысяч человек почти, начальство завтра новый приказ получит – дырки заровнять, вам же и чинить все придется. И замолчал, обнаружив, что его никто не слушает, а все смотрят, как «кипчак», провернувшись на месте, вбирает юбку, распахивает двери – и из них выходит Камалов, елки-палки, водить научился – нет, пардон, он пассажиром, – сунувшись в салон, принимает на руки озирающегося, как любопытная совушка, Азамата и подает руку Эльке, а с водительского места встает смутно знакомый парень в устаревшей союзпромовской тужурке – ясно, из Белой Юрты кто-то. Он так и остался у машины, потому что работяги как общим арканом подтянулись к «кипчаку» и окружили его как опилки магнитик. Конец виртуозу, ревниво подумал Баранов. А нас-то расспрашивать не стали. Какой-то странный «свой–чужой» у них установлен.
Подошли Камаловы, деликатно обогнувшие новообретенных советских фанатов. Багровый Алик приобнял Баранова, топленомолочный Азамат привычно попытался ухватить его за нос, Слава ловко спасся и показал зубы, коричневая Элька рявкнула на сына и поцеловала Баранова в щеку, изо всех сил, это видно было, удерживаясь от расспросов. Алик в темпе поручкался с парнями и спросил вполголоса:
– Что тут у вас?
– Карательная психиатрия, – сказал Баранов, наблюдая за тем, как из-за «КамАЗа» выскакивают отдельные части организмов Черехова и его жертвы, а также вопли: «А теперь взял – и по-о-однял эту фигню обратно! Взял – и по-о-однял!» Видать, один блок из кузова все-таки выпал – слава богу, на асфальт, а не на машинку, – и теперь Черехов восстанавливал исходное положение.
– КВН репетируете? – поморщившись, уточнил Алик.
– Типа того. Ребят послали границу перекрыть, мы вот перехватили.
– Какую еще границу?
– Ха. Вот ровно в этом месте проходит граница с Томской областью.
– И что, томичи закрываются? – не поверил Алик.
Не, с томичами порядок. Район наш резвится – вообще левых бродяг нашли, с Севера сняли и отправили, Причем чуть ли не в кругосветку, чтобы через нас не ехать. Они, прикинь, чуть ли не через Юрту круг давали, чтобы ее же от нас и отрезать.
– Красавцы, – одобрил Алик. – С запада тоже отбивают?
– Да нет пока. Хотя не удивлюсь. Тут такое вообще... Я тебе вчера вроде немного рассказал. Ты как добрался-то?
– Да нормально, долетели быстро, пацанов вон нашли сразу, довезли, спиногрыз не лютовал.
– А чего ты фиолетовый какой-то?
– Сгорел, – коротко объяснил Алик, но Элька хищно добавила:
– На работе сгорел, называется. Он ведь, Слав, экстремальное увлечение нашел – башкой в бревно прыгать.
– Эльчик, я тебя тоже люблю.
– И знаешь, – не унималась Элька, – здорово получается – с первой попытки попал.
– Нырнул неудачно, – пояснил Алик и повернулся к жене: – Давай еще поверх куртки майку надену с надписью «Бьюсь головой», а? Все же нормально давно.
– Нормально. Ты бы себя в самолете видел. Нормально. У тебя сын, между прочим. Хватит столбы считать.
Алик коротко сказал что-то по-татарски. Элька откликнулась:
– Заткнуться просит. Что-то я и в самом деле... Прошу прощения, исчезаю. Азаматик, пошли гулять.
Слава собирался вежливо выдержать паузу, но Алик сказал:
– Да нормально все, не молчи, как на похоронах. Слушай, чего у вас снегу так нападало? В Москве еще в рубашках ходят.
– Дак Сибирь, чё, – напомнил Баранов. – Как в Москве? Успел чего хотел? И чего хотел-то, если не секрет? Тебя Рычев уже обыскался.
– Да не секрет, с такой женой какие секреты – она что лютует-то. По пути расскажу. Я торопился, в общем-то. О, наконец-то догадались. Один бы он до декабря все затаскивал.
От группы работяг отделились несколько человек и направились в сторону диверсанта, вышедшего из-за «КамАЗа» с совершенно деморализованным видом. Черехов стоял рядом с ним, сверля глазами понурую голову и что-то непрерывно говоря. Судя по мизансцене и лицам работяг, на ходу оборачивающихся к «кипчаку», за успех экспедиции беспокоиться уже не стоило. Враг был смят и перетащен на светлую сторону.
– В Москве-то что про нас говорят? – спросил Слава.
– А ничего. Народ безмолвствует, про СМИ я уж молчу. Тишина на Ивановском, все плохое на Украине, в Грузии и немножко в США. Как всегда, короче. Это, кстати, отдельная тема – тоже проговорим.
– Ага. Привет тебе от Каменщикова, кстати, – вспомнил вдруг Баранов.
– Кого? – не понял Алик, но сразу сообразил и сказал: – Господи, вот уж от кого... Какими судьбами?
– Так это он нас предупредил. Он сейчас в окружном департаменте строительства и благоустройства, короче, в Минстрое местном. Ну и узнал, что через администрацию команда пошла гасить нас и блокировать, в том числе физически. Ну и брякнул мне. С дочкиного аппарата, что характерно. Конспиратор.
– Ух ты.
– Ну. Все наводки дал, по времени сориентировал, а то бы ни фига не успел, ну и сам понимаешь – без дороги кирдык бы наступил полный.
– Наоборот.
– В смысле?
– Kerdek значит «мы зашли». Наоборот, значит.
– Камалов, ты своим татарским всем скоро головы проткнешь. Ну вот, все рассказал, а потом такой спрашивает: Камалов-то еще работает? Я говорю: еще как. Ну-ну, говорит. Передай ему, говорит, что он мудак. Вот, передаю.
– Спасибо, – сказал Камалов. – Тоже, Америку открыл.
– Кабы знать бы, да, Алик?
– Да, кабы знать. С другой стороны. Слав, что это меняет? Что Каменщиков хороший мужик и, допустим, классный спец, мы всегда знали. А гнали мы его не за это. Я бы его и сейчас за такое выгнал.
Баранов пожал плечами.
Камалов, усмехнувшись, спросил:
– А Кузнецов, часом, тебе не звонил?
Баранов внимательно посмотрел на Алика. Тот продолжил:
– Ну, рассказать, что я мудак и какой-то вражеский секрет от щедрот нам выдать. Слав, ну что ты уставился? Смущаешь, честное...
– А, – сказал Баранов, – ты ж не знаешь. Кузнецова взяли.
– Где? То есть как? Игорек нашел все-таки? Орел, я всегда...
– Взяли – в смысле арестовали. Менты в Иркутске.
– Ой ты. А за что? Мы же вроде в розыск не заявляли. Или пока меня не было?..
– Да никто не заявлял. Задержан по подозрению в убийстве, суд его уже арестовал.
– Не понял. Когда и кого он успел-то?
– А это не он, похоже, – сказал Баранов, внимательно глядя на Камалова. – Заява, по ходу, из Томска. От родственников Климова и Нагатина. Помнишь, у нас работали, ты еще там с ними махался слегонца? Их, считается, убили.
– Кто? – спросил Алик, заметно ошалев.
Баранов пожал плечами и отвернулся к «КамАЗам», которые взревели, дали черной вони по всей округе и отправились прочь.
Быстро ехать не получалось – приходилось подстраиваться под спецтехнику. Дядя Владя газовал, не думая о расходе горючего, – как и о том, что говорить начальству. Впрочем, что тут говорить – пусть армия с этими отморозками разбирается, а не сопляки да пенсионеры.
Сопляк Леня сидел рядом, потому что сорвал о бетонный блок ногти, – и куда ему за руль, – вылизывал раны и бурчал не останавливаясь, время от времени уточняя:
– Борзые они больно, да ведь?
– Больно, – в очередной раз подтвердил дядя Владя и снова по ноздри утоп в темных мыслях.
Леня забухтел и вылетел уже в новый припев:
– А вот машинку бы такую, да ведь?
– Мечтай, – сказал дядя Владя, не отрывая взгляда от дороги, – удивительно все-таки пристойной.
– А что? Они же говорят – без проблем записаться можно, тем более в наших регионах.
– Можно было. Теперь, наверное, все. Зря, думаешь, нас сюда посылали?
– Посылали – и чё? Обратно едем.
– Ну, все же так не поедут, – сказал дядя Владя.
– Ну а вдруг – уговорятся, вернутся, – возразил Леня, на каждом слове теряя по искорке задора. – Да ведь?
Дядя Владя покосился на него и покрепче взялся за руль.
Леня вздохнул и сказал:
– А жаль, да ведь?
2
Защищать Страну Советов
Снова юность в бой пошла.
Евгений Долматовский
Следующие два дня закрутились в плотную вязь, в которой не разберешь, где уток, где узор, где изнаночная петля, а где шов.
– В том-то и дело, что шва быть не должно, – твердо сказал Никита. – Распределение нагрузок, особенно на виражах, постоянно меняется и играет по всей вот этой поверхности. – Он показал. – Шов создает пики напряжений и утяжеляет...
– Погоди, – сказал Валенчук и включил своего «союзника». – Секундочку... Вот. Вот «кипчак» этого года. Вот проект следующего. Вот рама, вот трансмиссия. А вот швы, смотри – пошел-пошел-пошел – и сюда, а здесь сразу три сходятся. И вроде нормально все и в модели отрабатывалось и на практике. Рекламаций вроде нет, а, Никит?
– Можно? – попросил Никита.
Валенчук кивнул и открыл доступ к своей проекции. Никита несколько раз чиркнул пальцем по висевшей в воздухе раме и спросил:
– Динамические прогоны тут есть?
– Что нужно?
– Скорость сто сорок, плавный левый вираж с резким торможением.
– Давай уж сразу с обрыва скинем, – пробурчал Валенчук, но послушно повторил вводную.
Скелет «кипчака» беззвучно закрутил бликующими колесами.
– Не видно, – крикнули с «камчатки».
Валенчук кивнул и перебросил изображение на доску. На «камчатке» удовлетворенно агакнули.
– Плоским можно? – уточнил Валенчук.
Никита помотал головой:
– Нет, так лучше. Но тут быстро.
Вышло и впрямь быстро: летевший на месте остов «кипчака» аккуратно показал кусок крыши, входя в поворот, дернулся и повел носом-кормой.
– Тормозит, – успел сказать Валенчук, и тут «кипчак» подпрыгнул, на миг ударил по глазам ажурным днищем и улетел с доски в невидимую область.
Класс взвыл. Валенчук сказал:
– Не понял. Стоп, двадцать секунд назад, повтор на половине скорости.
– На десяти процентах, – посоветовал Никита.
Валенчук, не отрываясь от доски, повторил.
На десяти процентах все отчетливо увидели, как «кипчак» при торможении чуть клюет носом, приподнимает задние колеса и бьет ими о невидимую землю, тут же повторяет жеребиный трюк, на втором подскоке отрывает правые колеса от земли и срывается в оверкиль, в два маха проламывает стойки и вертится на ходу, подставляя бока распаду.
– Стоп. Повтор с векторами распределения сил, – скомандовал Валенчук.
Невредимый остов «кипчака», ощетинившись синими стрелками, снова тронулся в путь, тормознул, влетая в синюю паутину, и с мучительной неторопливостью начал переворачиваться.
– Вот, – сказал Никита, тыча указкой в раму. – Вот шов, по нему, видите, сходятся разнонаправленные усилия, предел прочности я не считал, но вот на такой фигуре предел, видите, кончается.
– В шве только дело, уверен? – спросил Валенчук.
– Ну, не совсем, но основное – да, в шве. Доступ открыт? Вот, смотрите.