Янычары. «Великолепный век» продолжается! Павлищева Наталья
Михришах понимала, что нужно просто подождать. Если бы султан желал, он давно казнил племянника, если бы был на Селима или его мать слишком зол, условия содержания шехзаде были иными. Но для султанши каждый лишний день пребывания сына взаперти даже в самых лучших условиях казался годом.
И дело не в несвободе Селима или невозможности с ним видеться. Была еще одна важная причина торопливости Михришах, потому она и Накшидиль поспешила подарить Повелителю. Его наложница Айше должна скоро родить. По всем приметам это будет мальчик, и кто знает, кому тогда оставит трон стареющий уже султан?
Михришах не отпускали эти мысли ни на миг. Это Абдул-Хамид мог оставить их с Селимом во дворце потому, что пока у султана только дочь Эсма, но что будет, если Айше и впрямь родит сына?
Потому задача Михришах не только вытащить сына из Клетки, но и внушить Абдул-Хамиду, что именно Селим достоин стать следующим султаном. Конечно, влюбленная в Селима Накшидиль будет настраивать Повелителя за племянника, но в этом тоже существовала своя опасность: султан тоже мужчина, как бы влюбленность юной француженки в младшего не вызвала ревность старшего. Михришах Султан вздохнула. Верно говорят: в поспешности – раскаяние, в размышлении – спасение. Пришло время размышлять. Каяться в том, что поспешила, доверившись аге янычар, или беспокоиться о том, что Накшидиль может не справиться с порученным ей делом, – бесполезно. Сделанного не воротишь, теперь нужно только ждать.
Навстречу султанше к двери ее покоев вышла Далал:
– Госпожа?
Михришах усмехнулась:
– Султан забрал твою любимицу. Остается надеяться, что не зря.
– Ай вай! – В голосе старухи слышалось неподдельное горе. Неудивительно: она готовила Накшидиль для молодого красивого шехзаде Селима. А досталась девочка старому Абдул-Хамиду.
– Перестань болтать и отправляйся в гарем.
– Госпожа?
– Наверняка Накшидиль попросит, чтобы ты была рядом. Постарайся, чтобы девочка не наделала глупостей, она это может. Не понимает своей выгоды, дурочка, – вздохнула Михришах Султан.
«Да уж, тебя бы на ее место!» – мысленно усмехнулась Далал, опуская глаза. Она действительно торопилась к Накшидиль, чтобы ее подопечную не обидели в гареме.
Султанская сестра Эсме Султан оказалась дамой строгой. Она внимательно осмотрела новенькую, довольно хмыкнула и поинтересовалась по-турецки:
– Ты откуда?
Эме понимала, о чем ее спросили, но запнулась, прежде чем ответить:
– Я… из Франции.
– Почему так неуверенно? – Эсме Султан перешла на французский.
Эме даже обрадовалась: здесь действительно многие говорят по-французски. И султан, и его сестра…
– Я с Мартиники, это земля Франции, но очень далеко, возле Америки.
– Как тебя звали дома?
– Эме. Эме де Ривери.
– Это тебя Михришах Султан переименовала? Имя могла бы и оставить, была бы Эмине – «правдивая». Но Накшидиль тоже хорошо. У тебя есть служанка?
– Со мной нет.
– Молодая?
– Нет, Далал старая.
– Далал? – усмехнулась Эсме. – Знаю я твою Далал, она Михришах верно служит. Но тебе дурного не посоветует. Пусть придет. И еще двух девушек дам. Двух комнат пока хватит, потом посмотрим. За тобой будет присматривать Омер, – Эсме кивнула на евнуха. – Он отведет в комнату и покажет служанок. Можешь идти.
Евнух осторожно поинтересовался:
– Госпожа не будет осматривать Накшидиль?
– Нет, не буду. Михришах не стала бы дарить хоть в чем-то ущербную девушку, ее сын сидит в Клетке, да и она сама тоже под присмотром. Накшидиль красива, умна и здорова. Так ведь? – добавила она уже по-французски.
Эме честно призналась, что не все поняла из сказанного.
– Ты здорова?
– Да.
– Иди.
И вдруг, когда Эме была уже у двери, вдруг окликнула:
– Накшидиль…
Евнух замер, словно тень на стене. Эме шагнула назад.
– Мой брат очень хороший человек, просто судьба обошлась с ним жестоко. Сделай его счастливым…
Эме мысленно ужаснулась: слова Эсме значили, что она в гареме Абдул-Хамида не на один день.
– Да, султанша…
Две выделенные ей комнаты оказались не такими уж просторными, а ведь в них должны жить четверо. В первой комнате стояли три небольших дивана, словно охватывая с трех сторон низкий стол, почему-то закрытый ковром. Все скромно и не слишком цветасто. Это понравилось Эме, впрочем, уже привыкшей к многоцветью гаремных покоев.
Омер кивнул на дверь во вторую комнату:
– Там ваша спальня, госпожа.
«Ого, я уже госпожа?» – мысленно усмехнулась Эме. Она заглянула в открытую дверь и обнаружила там совсем маленькую комнатку с кроватью, еще одним низеньким столиком, на котором могла поместиться разве что книга, и низеньким диваном с небольшим количеством подушек на нем. Внимание девушки привлекла жаровня, стоявшая у окна, и свернутый матрас. Она уже знала, что это для служанки, которая будет находиться рядом неотлучно.
Но если в первые дни Эме этот постоянный надзор возмущал, то теперь девушка привыкла. Это не надзор, просто рядом всегда должны быть те, кто принесет, уберет, подаст, вымоет. Большинство обитательниц гарема понятия не имеют, где находится кухня или куда выносят содержимое горшков. Для этого существуют многочисленные служанки, каждая из которых отвечает за свое.
Плюс к тому специальные девушки, которые готовы вложить нужную вещь в руку, стоит ее только протянуть. Те, кто долго прожил в гареме, быстро привыкают к внимательным, незаметным волшебницам рядом и перестают воспринимать их как людей, это просто тени, услужливые и расторопные.
Эме не пришлось быть одной из таких теней, она сразу попала в разряд тех, кому прислуживают, но пока не привыкла к молчаливому присутствию помощниц.
Омер, видно, послал кого-то за Далал, потому что старуха примчалась, едва Эме успела присесть на диван.
– Вай, госпожа! Я так рада, что султан принял вас и сделал своей икбал!
– Что ты говоришь, какой икбал? Я вовсе не бывала у султана в спальне, и он обещал Михришах Султан, если мне что-то не понравится, вернуть обратно.
– Кого? – откровенно изумилась старуха.
– Что – кого?
– Вернуть кого?
– Меня.
– Куда?
– Михришах Султан.
– Ты с ума сошла? – Далал от возмущения даже забыла, что теперь не наставница, а прислуга Накшидиль. – Из головы такие глупости выброси! Вернут ее… хм, да что у Повелителя, глаз нет, что ли, такую красоту возвращать?!
Неизвестно, сколько бы Далал еще возмущалась, но вдруг сообразила, что ей пора осваиваться в новых условиях. Старуха сурово оглядела стоявших у самой двери двух девушек, которые внимательно вслушивались в незнакомый говор. Они уже поняли, что старая женщина имеет какую-то власть над этой красавицей, если может вот так строго разговаривать с той, которую Повелитель выбрал себе в икбал.
– Как вас зовут?
– Пинар, – отозвалась та, что пониже.
Далал пояснила Эме:
– Ее имя значит «маленький источник».
Похоже, девушка действительно была невеличка, а ее голос журчал словно родник.
Вторая сказала, что она Селви, то есть «кипарис». И это соответствовало, хотя служанка не отличалась высоким ростом, но держалась прямо и была стройна.
– Пинар и Селви, еду госпоже приносят сюда?
– Эсме Султан сказала, чтобы приносили.
– Хорошо, – важно кивнула Далал. – А хамам?
– Общий для всех, но он всегда готов. Госпожа желает в хамам?
– Пока нет, – ответила за Эме ее наставница. – Госпожа желает поесть и отдохнуть.
– Далал, я вовсе не хочу кушать, – попыталась возразить девушка.
Дольше препираться не удалось, Омер вдруг сообщил, что Накшидиль зовет к себе Повелитель.
Далал откровенно вытаращила глаза. Эме даже показалось, что те увеличились вдвое:
– Сейчас?!
Евнуха такой пассаж не смутил, он саркастически поинтересовался:
– Повелитель должен был спросить разрешение или совет у тебя?
Старуха замахала на него руками:
– Ай, шайтан! Что говоришь?!
С этими возгласами она прихорашивала Эме, поправляя той волосы и складки одежды.
На сей раз Эме провели в небольшой кабинет, соседствующий со спальней в личных покоях султана.
В ответ на султанское «Войди!» Омер сделал приглашающий жест рукой, мол, входи, чего же ты ждешь? Перешагнула порог, остановилась, опустив глаза и ожидая следующий приказ.
– Накшидиль, проходи.
Она не знала, что именно должна делать, все произошло слишком быстро, ее наставляли, как вести себя на ложе, но куда девать ставшие вдруг неудобными руки и как приветствовать султана, который явно ее разглядывал?..
Действительно разглядывал.
Это был удивительный момент. Если бы Абдул-Хамид кому-то рассказал, что сам не знает, как обращаться с наложницей, его сочли бы лгуном. Но это было так.
То, что происходило в султанской спальне, всегда держалось в строжайшей тайне, следующему Повелителю было неведомо, как вел себя предыдущий. Да и кто мог рассказать?
Потому каждый следующий султан придумывал свои правила, либо их диктовали досужие наставницы одалисок, такие, как Далал. Потому бывало, что наложницы обнажались при входе в султанские покои и голышом ползли от дверей к ложу в спальне, в темноте заползали под покрывало, а после всего так же молча уползали прочь. Бывали те, кто устраивал целое действо, чтобы соблазнить Повелителя и понравиться ему настолько, чтобы первое посещение султанской спальни не становилось последним…
Много что бывало, существовали и традиции, но ни Абдул-Хамиду, ни Накшидиль эти традиции ведомы не были. Абдул-Хамид с первого взгляда еще при Михришах Султан понял, что девушка необычная, что ее не стоит брать насильно, напротив, если хватит терпения и такта завоевать ее сердце, то получишь такую любовницу, какую не найти ни в одном гареме.
Она явно не из тех, кто прокладывает себе путь наверх по трупам соперниц. И любовные утехи, даже если ее старательно учили, остались тайной за семью печатями. Абдул-Хамиду вовсе не хотелось брать ее просто как женщину, почему-то почувствовал духовную связь с ней, хотя пока не сказал и двух слов.
Почти все султанские (и не только султанские) наложницы – чужие в этой стране, во многих землях торговцы людьми разыскивают красивых девочек, привозят на невольничьи рынки или сразу в гаремы. Девочек обучают языку, чтению, поэзии, игре на музыкальных инструментах и, конечно, искусству любви. Только самые необычные, самые стойкие, хитрые, властные выбиваются из общей массы и становятся не просто наложницами, но кадинами – султанскими женами. Одновременно у султана, как у любого мусульманина, может быть не больше четырех жен и сколько угодно наложниц.
Когда очень красивых и доступных, готовых на все ради одного мужчины женщин много, они становятся неинтересны. Тогда этого одного может привлечь скорее та, что не старается это сделать. Мужчина, даже султан, – охотник, если его соблазняют, поддается, но лишь на время.
Перед султаном стояла очень красивая совсем юная девушка, которая, несмотря на свое положение, вовсе не желала его соблазнять. Могла стать икбал, а потом и кадиной, но не стремилась к этому. Не равнодушная, не вялая, не глупая… В прекрасных синих глазах – живой ум, смущена, как и должна быть смущена та, которой впервые предстояло показать себя мужчине…
Она очень красива, но не умеет пользоваться своей красотой, даже не осознает ее в полной мере, может завоевать Повелителя, но не желает этого делать. Ее сердце принадлежит другому, более молодому, и он знал кому – шехзаде Селиму. Абдул-Хамид подумал, что отпусти он ее сейчас – уйдет, едва поблагодарив, уйдет даже просто из гарема в темноту ночи, лишь бы на волю. От понимания этого стало больно, захотелось удержать хотя бы на то время, пока поймет, что он не жесток, не насильник.
Смешно – султан мысленно словно оправдывался перед обыкновенной рабыней!
Нет, она не обыкновенная, и он не оправдывался.
Встал, подошел ближе. Сколько угодно разглядывай, столь совершенной красоты не найдешь.
Протянул руку, слегка коснулся волос, она чуть вздрогнула, но взяла себя в руки, только дыхание задержала.
– Расскажи мне о себе. Ты где-то училась во Франции?
– Да, в монастырской школе.
– Чему?
Эме, запинаясь, перечислила то, чему учили в Нанте, пропустив, однако, все, что касалось веры.
– Накшидиль, неужели в монастырской школе тебя не учили верить и молиться?
– Учили. Я христианка.
– Я не сомневаюсь. Человек должен жить в той вере, в которой родился. Кстати, Абдул значит «раб», а Хамид – «благодарный».
Эме подумала, что Абдул-Хамид не просто необычный султан, но и самый необычный мужчина, какого она встречала. Ей было любопытно и совсем не страшно.
– Шехзаде Селим молод и хорош собой, он умен, образован и будет прекрасным султаном. И он тебе нравится. Думаю, Михришах Султан купила и обучила тебя для него, но пришлось пожертвовать. Я не прав?
– Правы, – с тихим вздохом опустила голову Эме.
Султан стоял, засунув большие пальцы рук за пояс, Эме – перед ним, низко опустив голову. Она прекрасно помнила тысячу раз повторенный наказ Далал: если Повелитель стоит, никто другой не может сидеть или лежать, если жив, в сознании и имеет ноги.
– Пусть пока Селим посидит в Клетке и пообщается с Али Хикметом, ему полезно. А ты в эти дни будешь приходить ко мне. – Заметив, как вздрогнула девушка, султан усмехнулся: – Я не буду брать тебя силой. В принуждении женщины, тем более той, что тебе обязана, нет ничего героического, это постыдно. Настоящий мужчина предпочтет превратить ее в полную страсти любовницу. Вот это победа.
Щеки девушки невольно полыхнули краской стыда. Речи султана совсем не те, какие она слышала от поклонников в Нанте. Там комплименты произносили легко и непринужденно, обе стороны понимали, что за словами ничего не стоит. Речи о страсти и красоте ни того ни другого могли не означать. Султан говорил откровенно, и это поражало. А намерение завоевать ее сердце и превратить в горячую любовницу оказалось куда более действенным комплиментом, чем поток ничего не значащих слов.
– Ты хорошо говоришь по-турецки?
– Нет, не очень.
– А я по-французски. Поможешь мне одолеть ваши падежи, а я тебе – освоить получше турецкий. Что за язык ваш французский – сплошные нечитаемые буквы в словах! К чему писать столько букв, если читаете только половину?
– Но французский язык очень древний, в нем осталось много старинных слов, которые когда-то произносились иначе, потом какие-то звуки пропали, но буквы для их записи в слова остались.
Абдул-Хамид внимательно смотрел на юное создание, стоявшее перед ним. Михришах Султан, сама того не ведая, сделала ему лучший подарок, какой только возможен. Нежная, очень красивая девочка выглядела не просто юной, она явно не была испорчена общением с хитрыми и готовыми перегрызть друг дружке горло ради султанского внимания одалисками, к тому же умна умом не хитрым, а пытливым, что редко встречается у красивых женщин, а уж в гареме и того реже.
Но именно ее юность, неопытность и чистота были главными препятствиями для Абдул-Хамида. Как ему, почти старику, столько лет прожившему в одиночестве, завоевать сердце этой девочки? Абдул-Хамид чувствовал, что не сможет просто взять Накшидиль на ложе, ему мало ее прекрасного тела, нужна душа. Ни сломать, ни подчинить эту душу нельзя, ее нужно завоевать, привлечь к себе, чтобы откликнулась, чтобы тоже пожелала его так страстно, как теперь желал ее он.
Эме встретилась с горящими глазами султана, и слова замерли у нее на устах. Перед ней стоял не Повелитель, а явно влюбленный, готовый на все мужчина.
Он невольно протянул руку, слегка коснувшись тыльной стороной ладони ее щеки. Эме с трудом удалось не шарахнуться в сторону, но она замерла, буквально затаив дыхание от напряжения.
– Чего ты боишься, что я возьму тебя силой? – Султан усмехнулся, убрав руку. Вернулся на диван, знаком подозвал Эме к себе, так же знаком показал, чтобы присела рядом. – Позволь тебе напомнить, что ты согласилась стать моей наложницей, хотя согласия рабынь не спрашивают вовсе.
Эме присела на самый краешек, готовая в любое мгновение вскочить. Хотя понимала, что не вскочит и не убежит, потому что это обернется трагедией для Селима.
Темные глаза внимательно наблюдали за девушкой.
– Накшидиль, ты не из тех, кто слепо подчиняется приказам кого бы то ни было. Почему ты выполняешь волю Михришах Султан?
– Она моя хозяйка.
– Посмотри-ка мне в глаза. Ты не умеешь лгать. Но я и сам знаю почему. Султанше от меня что-то нужно, скорее всего, чтобы я отпустил Селима. Я отпущу племянника, думаю, месяц в Клетке послужит ему хорошим уроком. И отпустил бы даже без такого подарка, как ты. Но я не хочу отпускать тебя. Давай договоримся: я прикажу выпустить шехзаде Селима, а ты пока побудешь со мной. Просто побудешь рядом. Договорились?
Эме вскинула на него изумленные глаза, но тут же опустила, не решившись задать вопрос. Абдул-Хамид поднял ее лицо за подбородок:
– О чем ты хотела спросить?
– Разве… разве султаны так поступают?
– Как?
– Разве султаны спрашивают своих рабынь о чем-то? Или просят?
Абдул-Хамид рассмеялся:
– Многих султанов ты знаешь?
Эме смутилась, но ее губы невольно тронула улыбка:
– Никого, но мне рассказывали.
– Вообще-то да, султаны не спрашивают и не просят. Но я неправильный султан, султан, проведший почти сорок лет взаперти.
Он встал, прошелся по комнате, остановился, задумчиво глядя на пламя светильника, немного покачался с пятки на носок и обратно, усмехнулся:
– Но я не в обиде. Иногда я думаю, что это даже хорошо – то, что я провел эти годы вдали от суеты, от людской ненависти или злобы. У меня был прекрасный наставник – Али Хикмет, он сейчас обучает Селима. Ты знаешь, что означает по-арабски это имя?
– Нет.
Эме стало любопытно. Рядом с султаном было так легко и даже интересно, что она уже не жалела о сегодняшней встрече, а мысли о том, что после разговоров придется идти в постель и отдавать свою девственность пусть и интересному, но пожилому человеку, гнала прочь.
– Али значит «возвышенный», а Хикмет – «мудрость». Это правда, Али Хикмет Эфенди и впрямь возвышенно мудр. Он внушил мне, что ни одного человека нельзя заставлять делать что-то против его воли. А женщину тем более. Я хочу, чтобы ты сама почувствовала интерес ко мне, сама пожелала стать моей, а потому не трону тебя против твоей воли.
И вдруг Абдул-Хамид рассмеялся. Эме страшно удивилась, это был смех человека с чистой совестью.
– Накшидиль, обещай исполнить мою просьбу. Она не слишком трудна для тебя, если ты не болтушка.
– Обещаю, Повелитель.
– Никому не рассказывай о том, что я тебе здесь наговорил, иначе меня поднимет на смех весь Стамбул. Завоевывать и соблазнять собственную рабыню – такого Топкапы еще не знал.
Эме смотрела на человека, которому теперь принадлежала, широко раскрыв глаза. Она ожидала чего угодно, но только не такого.
Но Селим… ее любимый все еще сидел в Клетке и был в опале. Если для того, чтобы вызволить Селима, нужно учить французскому Повелителя, она согласна. Султан не тащил ее в постель, а намеревался завоевывать. Честно говоря, это льстило.
– Иди к себе, ты думаешь не обо мне, а о другом. Мое время еще придет.
Эме шла обратно под недоуменными взглядами евнухов. Все прекрасно видели, что Повелитель благоволит этой юной синеглазой красавице, почему же Повелитель позвал ее к себе днем и не оставил на ночь? Странный этот султан Абдул-Хамид, то он тихий и набожный, то вдруг свирепый, способный снести голову своему великому визирю, то неистовый мужчина, у которого три наложницы в первый же год родили по дочери, а четвертая вот-вот родит сына, то отправляет такую красавицу обратно, не взяв ее…
Далал ахнула, увидев свою любимицу:
– Что случилось?! Почему Повелитель не взял тебя?
Та растерялась:
– Ничего, мы просто поговорили.
– О чем?! – схватилась за сердце старуха.
– Повелитель попросил меня учить его французскому взамен на обучение турецкому.
Эме едва не проболталась, забыв об обещании, которое дала. Конечно, проще было бы сказать, что султан намерен завоевать ее сердце, но, во-первых, она обещала молчать, во-вторых, кто же в такое поверит?
Чтобы успокоить Далал и избавиться от ненужных расспросов, Эме все же сказала:
– Повелитель еще позовет меня к себе. Просто ему сегодня… немного не до меня.
– А… – уже удовлетворенно протянула Далал. – Что ж, такое бывает. Но он действительно не рассердился на тебя?
Ответом послужил приход евнуха, который протянул Эме браслет из отменного жемчуга:
– Повелитель сказал, что вы забыли свой подарок, госпожа.
– Благодарю Повелителя, я действительно рассеянна.
Уже через несколько минут гарем непостижимым образом знал, что Повелитель вызывал к себе новенькую, о чем-то поговорил с ней, подарил роскошный браслет, а эта растяпа там его и оставила!
Обстоятельно обсудив бестолковое поведение новенькой, обитатели гарема пришли к выводу, что эта долго не задержится, ее можно не бояться.
А сама Эме была в смятении.
Она должна бы чувствовать ненависть к султану, державшему в Клетке ее любимого, ненависть, потому что само существование этого человека делало Селима уязвимым, а ее лишало надежды принадлежать шехзаде. Совсем недавно так и было, Эме не ненавидела Абдул-Хамида, но чувствовала к нему неприязнь.
Но это было только до сегодняшнего дня. Однако Абдул-Хамид оказался вовсе не таким кровожадным и жестоким, он не ненавидел Селима, а всего лишь хотел, чтобы тот пересидел смутное время взаперти, а саму Эме вовсе не собирался делать послушной куклой. Более того, султан вознамерился завоевать ее сердце!
При воспоминании об этом Эме возмутилась:
– Да как он смеет?! Да кто ему позволил?!
Хорошо, что не произнесла этого вслух, более нелепого возмущения в гареме не слышали. Рабыня возмущалась тем, что Повелитель не швырнул ее на постель и не взял силой, приказав потом бросить за непокорность в Босфор, а долго и мягко беседовал и вообще намеревался завоевывать ее сердце!
В ее комнатах уже был порядок, вещи разложены и расставлены, хотя таковых немного. Но Эсме Султан прислала еще ковры, подушки и красивое блюдо для фруктов. В отличие от коридоров, в комнатах горели свечи, Омер принес от султанши еще и три больших подсвечника.
Но Эме лишь взглянула на свои покои и множество красивых вещей в них, она словно боялась расплескать что-то очень важное, что родилось внутри за последние несколько часов. Еще утром было отчаяние – когда Михришах Султан объявила, что отдает ее Повелителю, потом горечь из-за принятого решения (хотя кто бы ее спрашивал), а теперь вот родилась какая-то надежда. Эме и сама бы не могла объяснить, на что вдруг стала надеяться, но показалось, что в темноте вдали загорелся огонек.
Далал, почувствовавшая, что с подопечной что-то не так, попыталась выяснить:
– Что с тобой делал султан?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Только погладил рукой по щеке, и все.
– Накшидиль, ты ему не нагрубила?
– Нет же! Повелитель обещал научить меня турецкому, а его нужно учить французскому.
Далал недоверчиво покачала головой:
– Повелитель говорит по-французски и без твоей учебы. А тебя турецкому научим без него.
– Вот еще!
Далал снова внимательно вгляделась в лицо подопечной:
– Да что с тобой?
Девушка присела на край постели и вдруг прошептала:
– Я не могу его ненавидеть, он добрый… и умный…
– Кого ненавидеть?! – схватилась за сердце Далал.
– Повелителя.
– Кого?! Накшидиль, кто тебе сказал, что ты должна его… Кто?!
– Но он держит взаперти шехзаде Селима.
Далал поспешно вскочила и плотно прикрыла дверь в крошечную спальню. Вернулась на место, зашептала почти на ухо:
– О Селиме забудь! Совсем забудь, словно и не видела его никогда! Слышишь меня? Не смей думать даже!
Она еще долго убеждала Эме, что с той самой минуты, как Повелитель принял ее в качестве дара от Михришах Султан, шехзаде Селим перестал существовать.
– Ты можешь помогать ему стать султаном, но о том, что он мужчина, забудь! Слышишь? Он чужой мужчина, а ты для него чужая женщина.
Эме все это понимала умом, но сердце признавать такую страшную истину не желало. В конце концов, ей было всего шестнадцать, она впервые влюбилась, могла принадлежать возлюбленному, но вместо этого принадлежит его старому дяде!
Как тут не отчаяться?
Мучился и султан…
Абдул-Хамид был честен сам с собой – он влюбился в эту девушку с первого взгляда, как только встретился с ее синими омутами, так и утонул в них. Но Накшидиль юна, а он почти стар, у него могла бы быть такая внучка. Могла бы… если бы не почти четыре десятка лет, проведенных в одиночестве в Клетке. Эти тридцать восемь лет съели лучшую часть его жизни, вышел из заточения пятидесятилетним, попав туда совсем мальчишкой.
Он не ведал первой любви тогда, когда это происходит у остальных мужчин, не знал, как бьется сердце, если глаза встретятся с чудными очами в прорези яшмака, не вздыхал из-за гибкого стана, мелькнувшего на дорожке сада…
Первая любовь настигла Абдул-Хамида на шестом десятке лет, теперь он понимал поэтов, слагавших прекрасные строки об этом чувстве, понимал, почему своими союзниками они называют соловьев и розы… Все понимал, но даже самому себе признаваться в этом нелепо. Накшидиль юна, он почти стар, но оба они видели уже от жизни много несправедливости. С ней тоже судьба обошлась жестоко, из привычной жизни в родительском доме швырнув в жестокий и чуждый ей мир.
Мелькнула мысль просто отправить девушку во Францию, но Абдул-Хамид признался себе, что не сможет этого сделать, не сможет отказаться от синих глаз, нежной припухлости губ, шелка длинных черных ресниц, от ее голоса.
– Может, потом… если ничего не получится, – решил султан.
Мысль о том, что девушка уже могла принадлежать Селиму, он от себя гнал. Михришах достаточно умна, чтобы не дарить ему ту, которая уже стала наложницей сына.