Стражи Бушков Александр
Поручик злорадно усмехнулся про себя: автомобиля у тебя, стервец, явно нет под рукой, а умение летать (если альв из тех, кто на это способен) ты, уж конечно, не станешь демонстрировать на публике. Слишком много тут людей, чтобы отвести глаза всем, как вы это умеете, поганцы.
Однако ж оставались шары, висевшие невысоко над городом во множестве. Поручик косился на них, ожидая какого-нибудь неприятного сюрприза, но его так и не последовало, шары по-прежнему медленно вращались, не испуская световых лучей, ничем себя не проявляя, и он понемногу успокоился.
Машина внезапно встала так резко, что поручик едва не стукнулся грудью о переднее сиденье. Недовольно процедил:
— Любезный, не дрова везешь…
— Извините, сэр, сами видите…
Посередине улицы, воздев перед собой на уровень глаз белый жезл, возвышался рослый, осанистый городовой в белом кителе и фуражке с непривычной эмблемой. В первый миг поручик смятенно подумал, что все же влип, но тут же сообразил, что это касалось не его персонально, а всех прочих тоже. Весь поток автомобилей, двигавшихся в четыре ряда, остановился. На широкой улице, пересекавшейся с той, по которой они двигались, тоже суетились городовые, махая белыми жезлами, принуждая машины свернуть к обочине и освободить середину дороги.
— Его величество… — с несказанной почтительностью произнес водитель, кивнув в сторону перекрестка.
Савельев и сам видел уже, в чем дело. По осевой линии, не особенно превышая дозволенную скорость, проехала полицейская машина, разбрасывая вокруг вспышки алого света от двух установленных над лобовым стеклом красных круглых фонарей. Следом с некоторой даже величавостью ехал кортеж из полудюжины длинных лимузинов, угольно-черных, сверкавших лаком, хромированными деталями и чистейше вымытыми стеклами.
Поручик нехорошо прищурился, словно смотрел поверх ствола винтовки на какого-нибудь супостата, помянутого в обычном воинском уставе внешнего либо внутреннего врага.
Обостренным зрением он прекрасно видел, как за окном переднего лимузина прямо-таки полыхнул знакомый огненный взгляд, свойственный особенно сильному альву. И во второй машине они, и в третьей есть, и даже в четвертой с развевавшимся на крыле флажком — сине-бело-красный с затейливым золотым вензелем, несомненно, штандарт здешнего государя.
Вот так, изволите видеть — их и в свите монарха полным-полно…
Нехорошие случайности и совпадения прямо-таки косяком идут. А потому лишь укрепляются подозрения, что дело тут не в случайности, а в некоем зловещем плане, к несчастью, увенчавшемся успехом. Если бы он не был в Аунокане, сам не столкнулся с кое-чем крайне схожим...
…Слежку он обнаружил, когда они ехали верстах в двух за городской чертой. Сначала не обратил внимания, потом, встрепенувшись, стал внимательно наблюдать, сидя вполоборота к заднему стеклу.
Увиденное очень не понравилось. Метрах в двухстах за ними, подозрительно выдерживая постоянную дистанцию, двигалась пара тускло-желтых огоньков — это шла машина с включенными подфарниками, отчего-то не зажигавшая фар. Меж тем все остальные, и несколько раз обгонявшие таксомотор, и шедшие навстречу, все как одна двигались как раз с зажженными фарами, что было как нельзя более разумным: сумрак сгустился, ночь безлунная, фонарей вдоль дороги нет… Та-а-ак…
Дорога сворачивала вправо, на значительном протяжении выгибалась дугой, и поручик отлично рассмотрел, что там не одна машина, а две. Идущие слаженно, на совсем небольшом расстоянии друг от друга. Две пары тускло-желтых подфарников.
Фьююю-ух! Таксомотор, как стоячего, обошли две длинных низких машины с откинутым верхом, битком набитые развеселыми господами во фраках и дамами в вечерних туалетах — их прекрасно удалось разглядеть оттого, что задняя машина отлично высветила ярким светом переднюю. Надо полагать, катили либо в «Джейн Сеймур», либо в какое-нибудь загородное имение из множества в округе. И еще одна машина обогнала — не такая роскошная, но, очевидно, более мощная. А подфарники, обе пары, продолжают двигаться следом, словно привязанные невидимым тросом.
Самым естественным тоном он произнес:
— Сверни, любезный, на обочину, постой, пока я покурю…
Уже свыкшийся с замашками выгодного пассажира водитель, не проронив ни слова и не обернувшись, послушно направил машину на обочину с бетонированной четырехрядной дороги. Под колесами захрустел, зашуршал гравий.
Неторопливо пуская дым в полуопущенное окно, поручик прекрасно видел, как обе пары подфарников остановились, свернули вправо — обе машины тоже замерли на обочине, соблюдая прежнюю, ими самими установленную дистанцию. Движение тут было оживленное, и тех, и стоящий таксомотор то и дело освещало фарами проносившихся в том же направлении машин (встречных попадалось значительно меньше).
«Прикажете и это считать совпадением?» — ядовито вопросил поручик кого-то, вовсе здесь не присутствовавшего.
Решительно не верилось. «А ведь дело скверно заворачивается, промелькнуло у него в голове. Две машины, где наверняка полно вооруженных людей… и кто знает, какие еще сюрпризы там могут оказаться. Не исключено, что спину ему сейчас сверлит знакомый огненный взгляд… Неизвестно, чем он привлек внимание — но, несомненно, привлек. Никаких сомнений. Непонятно, как его все же обнаружили, — шары? — но вряд ли перепутали с кем-то… Неприятно».
— Поехали, — распорядился он, выкинув в окно окурок и подняв стекло.
Таксомотор тронулся. Сразу же преследователи выехали с обочины и двинулись следом. Ох, ты ж!
Ночную темноту вдруг пронзил отвратный механический вой, сзади вспыхнули две пары ритмично пульсирующих алых вспышек, преследователи приближались с нехорошей быстротой, вмиг сократив разделяющее их расстояние. Судя по тому, как они неслись, вот-вот без особого труда могли и настигнуть…
Таксомотор сбавил скорость — водитель сворачивал на обочину, мигая оранжевым сигналом поворота.
— Эй! — бешено вскинулся поручик. — Ты что это?
— Полиция, сэр, — виновато сказал водитель. — Нужно остановиться, вон как они…
Поручик не колебался ни секунды. Миг — и пистолет уже у него в руке, еще миг — и дуло уперлось в затылок водителю.
— Гони, туда твою!.. — страшным шепотом распорядился Савельев. — Иначе пристукну, как Бог свят…
Видимо, было в его тоне нечто такое, отчего водитель моментально направил машину назад на дорогу и увеличил скорость. Как и следовало ожидать, жалобнейшим тоном протянул, забыв про всякую энглизированность:
— Барин, Христом-богом прошу… Ничего ж я вам не сделал, детишки махонькие совсем…
— Гони, — сказал поручик. — Не будешь дурить — не трону…
— Все равно ж догонят… — едва ли не сквозь слезы пробормотал водитель, не сбавляя скорости.
Он прав, поручик и сам видел, что точно — догонят. Их машины по сравнению с таксомотором — все равно, что призовой рысак рядом с извозчичьей клячей. Они уже совсем близко, передняя машина стала забирать влево, чтобы обогнать и наверняка прижать к обочине. Хорошо, что не открывают огонь — расстояние подходящее даже для пистолетного выстрела… вот то-то и оно!
Холодно бросил водителю:
— Вот так и гони. Да не вздумай шалить, а то…
— Да мы ж понимаем… — жалобно отозвался тот, сгорбившись за рулевым колесом.
Поручик прямо-таки остервенело принялся крутить никелированную ручку — и стекло левой задней дверцы целиком в нее опустилось. Он опять-таки не колебался ни секунды — ему никак нельзя было попадать в плен, и вдобавок никаких ограничений или запретов начальство перед ним не ставило.
Высунулся в окно чуть ли не до пояса, большим пальцем отвел вниз предохранитель. Кто бы мог подумать, что итальянцы, к которым в его родном времени относились чуть свысока, в грядущем примутся делать столь хорошее оружие…
В руке у него была как раз итальянская «беретта» с удлиненным магазином, торчавшим из рукояти — восемнадцать патронов, как одна копеечка… Подперевши левой ладонью кисть правой руки, как учили (трудновато оказалось на первых порах переучиваться с привычного револьвера на пистолет, не сразу и привык, что никак нельзя подставить большой палец левой под отходящий затвор), Савельев методично, размеренно, словно некая машина, принялся нажимать на спусковой крючок. Выстрелы загремели едва ли не очередью.
Погоня ничего не успела сообразить — они так и не включили фар. Прикидывая упреждение, он стрелял и стрелял. Слышно было, как с жалобным звоном разлетается лобовое стекло идущей следом машины. Ставший тугим воздух бил в лицо, чуть ли не слезы выжимая, трепал волосы, сорвал шляпу…
Поручик стрелял. Сзади раздался душераздирающий визг и скрип, головная машина вильнула, по-прежнему озаренная алыми вспышками, вылетела на обочину. Кажется, она не слетела с насыпи, а смогла остановиться — но поручик уже к ней не присматривался, нажал большим пальцем кнопку так, что расстрелянная обойма улетела на дорогу, на ощупь извлек новую, звонко вставил, снова высунулся в окно.
Ага, не нравится! Вторая машина — по которой он и не выстрелил ни разу — резко сбавила скорость. Красные огни на крыше погасли, но машина не отставала, блеклый свет подфарников двигался следом, разве что на той же, что и первое время, приличной дистанции. Там не альвы, там люди, которым очень не хочется попадать под пулю…
Ну, что же, у его еще две полные обоймы — дорого же он им дастся в случае чего.
— Гони! — прикрикнул он. — Все, что можно…
— Хоссподи! — прямо-таки взвыл водитель. — Ну что за планида моя, что за невезение!..
— Судьба, братец, судьба… — процедил сквозь зубы Савельев, уже открыто припавший к заднему стеклу.
Нет, не приближаются, выдерживают дистанцию. Пора и окрестностям справа уделить самое пристальное внимание. Ну да, тот самый березнячок… Каменный верстовой столбик с блеснувшими в свете фар бронзовыми цифрами — 10… Пора.
— На обочину, — распорядился он. — Вставай, кому говорю!
Водитель послушно выполнил приказ, плачущим голосом взмолился:
— Не губите…
— Нешто ж я зверь? — хмыкнул поручик.
Бросил быстрый взгляд назад — ага, остановились на изрядном расстоянии, морды! — и, быстренько спрятав пистолет, ребром ладони приложил водителю по голове, не особенно и повредив здоровью, зато отправив в беспамятство. Потратил еще пару секунд, вытряхнув из бумажника на сиденье все остававшиеся деньги (этот бедолага все же ни при чем). Распахнул дверцу, подхватил два тяжеленных свертка с книгами и картами, выскочил из машины, в три прыжка сбежал с высокой насыпи и, старательно пригибаясь, побежал вдоль нее вперед.
За спиной было тихо пока что. Справа потянулся темный ельник. Оказавшись метрах в трехстах от брошенного таксомотора, перед неширокой медленной речушкой, булькавшей и лопотавшей в темноте, Савельев остановился, оглянулся.
Машина преследователей стояла на обочине вплотную к таксомотору, освещая его фарами. Там раздался выстрел, другой…
Ну, правильно. Как он и рассчитывал. Они палили по березняку, располагавшемуся прямо напротив остановившихся машин. Как и многие на их месте, сгоряча решили, что беглец именно в березняк и припустил.
«Шалишь брат, шалишь, подумал поручик, мы поумнее будем…» На фоне белевших березок бегущий человек в темном костюме прекрасно был бы заметен издали даже в ночной темноте. Штабисты батальона постарались предусмотреть все, что только возможно. Костюм на поручике темных тонов, оберточную бумагу он выбирал темно-синюю, не особенно и густой ельник предстает темной стеной — невооруженным глазом трудно высмотреть убегающего. Конечно, если там только человеческие глаза…
Еще два выстрела — и все смолкло. У Савельева осталось впечатление, что пули были выпущены значительно выше человеческого роста, — ну, конечно, собирались брать живьем, а сейчас нашелся кто-то умный, велел и вовсе прекратить бесполезную пальбу.
Ветерок донес обрывки голосов — явно кто-то резким, командным тоном распоряжался. Напрягши уже привыкший к темноте взор, он рассмотрел, как к березняку подсвеченные фарами проезжающих машин двинулись человеческие фигуры. Там же послышался злой отрывистый лай — ага, и собаку прихватили… Цивилизация и прогресс, сто чертей им в печенку… Блеснул яркий луч фонаря и тут же погас.
Ну что же, нехитрая уловка сработала как нельзя лучше — погоня целеустремленно пустилась по невидимой прямой, соединявшей таксомотор и березняк, опростоволосились, поганцы, с каждым может приключиться… Собака наверняка начнет искать след, и немало времени пройдет, прежде чем они заподозрят неладное.
Ох, ты ж! Невольно присев и втянув голову в плечи, поручик по-прежнему смотрел в ту строну. Подъехали еще две полицейские машины, разбрасывая далеко вокруг вспышки алого света, но не это сейчас заслуживало внимания…
Высоко в ночном небе возник призрачно-зеленоватый силуэт, отдаленно напоминавший исполинскую летучую мышь, и быстро поплыл к березняку, опережая растянувшихся цепочкой полицейских (не особенно и поспешали служивые, прекрасно знали, какие у беглеца с собой убедительные аргументы…).
Здравствуйте, давно не виделись… Самый натуральный альв. Не стоит и голову ломать, пытаясь догадаться, знают ли о нем преследователи или попросту не видят — не до таких пустяков сейчас. Пора, выражаясь сухим, казенным языком, предпринять запланированный отход со всей возможной скоростью — эта тварь гораздо быстрее людей определит, что березняк пуст на значительном протяжении.
Держа в обеих руках тяжеленные свертки с книгами, он вошел в сосняк осторожно, не спеша, внимательно глядя перед собой, зашагал по-над берегом речушки. Хорошо еще, что это ельник, а нет корявых, торчащих в стороны сучьев — но все равно, не уберегшись во мраке, он пару раз налетал лицом на колючие, приятно пахнущие густые ветви, иглы запутались в волосах, липкая смола осталась на щеке.
Со всеми предосторожностями он продвигался вперед по ночному лесочку, раздираемый двумя противоположными чувствами: хотелось припустить со всех ног, но здравый смысл запрещал: очень уж легко выхлестнуть глаза веткой или споткнуться и ногу подвернуть.
Хорошо еще, что речушка являла собою надежнейший ориентир, присмотренный заранее. Исхлестанный колючими ветками, перепачканный смолой, он двигался вдоль нее. Прислушивался, но никаких подозрительных звуков, свидетельствовавших о близости погони, не слышал. Свертки, весившие не менее полупуда каждый, оттягивали руки, словно обернувшись чугунными чушками. Сердце колотилось. Он прекрасно понимал, что альв может кружить сейчас прямо над ним — но не разглядел бы его сквозь густые кроны. Ну, предположим, сама по себе эта тварь ему не способна причинить ни малейшего вреда — но ведь, чего доброго, погоню по правильному следу пустит…
Вот она, поляна! Разумеется, она пока что пуста. Опустив тяжеленные свертки на усыпанную сухой хвоей землю, отдуваясь, поручик прислонился плечом к стволу, уже не заботясь об элегантности внешнего вида — какая теперь разница… Смахнув запястьем пот со лба, вытянул карманные часы, уставился на слабо фосфоресцирующие зеленым стрелки и цифры.
Ну вот, аккуратненько он подгадал: до появления «кареты» еще двенадцать минут…
Не исключено, что это были самые тягостные минуты в его жизни. Именно оттого, что ровным счетом ничего не пришлось делать — лишь торчать на одном месте, как пришитому, ждать, ждать, ждать, прислушиваясь, не появится ли погоня, не раздастся ли поблизости азартный и злой собачий лай, присматриваться к темным, усеянным яркими звездами кусочкам ночного небосклона меж кронами — не мелькнет ли над верхушками елей зеленоватый призрак.
Врагу своему не пожелаешь столь тягостного безделья! А клятые стрелки часов, казалось, замерли на месте, будто приклеенные к циферблату…
Поразительно просто, сколько человек успевает обдумать в такие минуты! Мысли, догадки, лихорадочные попытки найти хоть какой-то выход буквальным образом теснились во взбудораженном сознании, сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, вульгарно выражаясь, мельтешили и прыгали, отплясывая шалую мазурку. Чуточку это даже походило на горячечный бред — и, когда вдруг мелькнула великолепная идея, он даже не удивился тому, что пришло в голову. Быть может, и не стоило удивляться…
Встрепенувшись, он запустил руку под расстегнутый пиджак, извлек тяжелый пистолет и повернулся в ту сторону, держа оружие дулом вверх, — то ли показалось, то ли и в самом деле заливистый собачий лай стал явственно приближаться…
И тут, наконец, началось. Над поляной вспыхнула неяркая точка бедно-золотистого цвета, разрослась, расплылась, очень быстро превратившись в некое подобие рыбацкой сети с крупными ячейками, сплетенными из того же бледно-золотистого сияния. Линии эти стали невероятно четкими, выразительными, прямо-таки вещественными.
Непонятно, почему так получается — при отправлении «кареты» внешний наблюдатель видит одни световые эффекты, а во время прибытия — уже совершенно другие. На его вопрос ему полтора месяца назад показали толстую книгу со страницами, сплошь покрытыми формулами и расчетами, и один из физиков без всякого превосходства, но с легкой улыбочкой пояснил: здесь имеется полное описание процесса и более доступного для профанов изложения, увы, не существует…
Растаяли и золотистая сеть, и просвечивающий в ячейки кокон зеленоватого сияния. На поляне материализовалась «карета» — высоченная, темная — внутреннее освещение погашено, лишь видны разноцветные отблески света от сигнальных лампочек — уж их-то нипочем не выключишь, без них невозможно…
Удалось рассмотреть, что к иллюминатору в двери прильнула чья-то физиономия. Подхватив пакеты, поручик выскочил на опушку, уже не сомневаясь, что азартный лай действительно приближается. Пробежал несколько шагов, остановился на расстоянии вытянутой руки. Ударивший изнутри луч сильного фонаря осветил его лицо, прошелся по поляне. Яростными гримасами, притопывая от нетерпения, поручик изобразил беспокойство.
Наружный штурвальчик завертелся, дверь чуточку отошла, не более чем на ладонь. Поручик ничего не мог разглядеть внутри, но прекрасно знал, что на него сейчас дружелюбно уставилось дуло автомата, а то и не одно.
— Погода пасмурная! — понизив голос, произнес он надлежащий пароль, то и дело оглядываясь в ту сторону, откуда доносился лай и хруст веток — с каждой секундой приближавшиеся. — Погоня близко, хватит!
Дверь распахнулась на всю ширину, один человек ее придерживал, второй, как и полагалось, держал поручика на прицеле — недоверие заложено в уставе, и сердиться тут нечего…
Размахнувшись как следует, поручик забросил внутрь оба свертка — бумага на одном, судя по звукам, лопнула, и книги рассыпались, — запрыгнул внутрь, с превеликим облегчением рухнул на железную скамеечку. Громко хлопнула дверь, едва слышно скрипнул штурвальчик.
…Зимин говорил глуховатым, отрешенным голосом, стараясь, такое впечатление, не встречаться взглядом с кем-либо из сидящих:
— Все привезенные книги изучены в считанные часы. На мелкие детали не стоит пока обращать внимание. Главная суть неведомо как произошедших изменений такова… В новом варианте грядущего так называемый Шангарский, он же Тунгусский метеор упал не в сибирской тайге, а обрушился на Санкт-Петербург. Город уничтожен практически полностью, не считая дюжины-другой домишек на самых отдаленных окраинах. Все население погибло. Если кто-то по счастливой случайности и уцелел, то число выживших очень невелико. Погибла вся императорская фамилия за одним-единственным исключением, а также двор, высшее командование гвардии и армии, главы и персонал государственных ведомств… Одним словом, все. Российская империя осталась без управления, напоминая полк, в котором уничтожен абсолютно весь офицерский состав…
В зале стояла мертвая тишина, никто даже не шелохнулся. Генерал продолжал:
— Легко догадаться, что наступила совершеннейшая неразбериха. Уцелел лишь великий князь Дмитрий Павлович — да, тот самый, что участвовал в убийстве Распутина. Оттого, что находился за границей. Срочно прибыв на родину, он попытался, как говорится, взять бразды, но все уже разваливалось. Моментально, как чертик из коробочки, выскочили всевозможные революционеры и сторонники сепаратизма иноязычных окраин. Около года продолжались столкновения, по сути гражданская война. Не вдаваясь в ее перипетии, отмечу главное: в конце концов определились два противоборствующих лагеря: монархисты, сторонники Дмитрия Павловича, и, как бы это сказать, либералы, возглавляемые прекрасно известными нам персонами, теми, что позднее в правильной реальности устроили Февраль. Часть из них погибла в Петербурге, но некоторые оказались в Москве и уцелели… В конце концов победила монархическая группировка. К тому времени иные из великих держав ввели в Россию свои войска — как уверяли, в целях предотвращения хаоса и братоубийства. Если вкратце, политическая география нового мира выглядит следующим образом… В Архангельске высадился английский контингент. Теперь от моря до Ладоги — Онежская республика, судя по некоторым источникам, чистейшей воды английский протекторат. Московское царство, где правит Дмитрий Павлович, ограничено старыми русскими землями, территориями татар и башкир, частью Урала. Прибалтийские губернии заняты Германией — там существует, правда, некое эфемерное «самоуправление», но ни о какой государственности и речи не идет, тевтоны объявили эти губернии «подопечными территориями». Польша — королевство, захватившее белорусские губернии и часть Литвы. Германское и австро-венгерское влияние там крайне значительно — как и на независимой Украине. В Средней Азии — Бухарский эмират, Кокандское ханство и четыре подобных же «державы» помельче. Все шесть самым плотным образом контролируются англичанами. Сибирская республика простирается до Байкала. Все, что восточнее Байкала, занято японцами. Это сущий кошмар, но именно так и обстоит, господа. Как вы, должно быть, догадываетесь, все эти новые государства не играют ни малейшей роли в европейских делах. Державы больше нет. То, что возникло на ее месте, не более чем вассалы Англии, Германии, Австро-Венгро-Славонии и Японии. Первой мировой войны не произошло: исключительно, надо полагать, оттого, что в том мире ее участники оказались слишком заняты освоением добычи… Вообще-то к концу тридцатых годов двадцатого столетия дело определенно клонится все же к большой войне: Франция оказалась обделенной и давно уже негодует, Североамериканские Соединенные Штаты недовольны усилением Японии, существуют серьезные противоречия меж Англией и Германией с Австрией с другой стороны. Дальше мы заглядывать не стали — поскольку это, в сущности, сейчас совершенно бесполезно, и не стоит отвлекаться. У нас есть более насущные задачи сейчас… Одно важнейшее уточнение: есть подозрения — пока только подозрения — что тут не обошлось без альвов. Очень уж вольготно они себя чувствуют в Москве… ну да вы все должны были прочитать рапорт поручика Савельева. Это только подозрения, хотя и сильные. Четких доказательств нет. Я буду откровенен, господа, здесь собрались не дети… Мы пока что не знаем, почему все произошло именно так и грядущее изменилось. Никто не понимает, почему метеор обрушился на Петербург, а не на тайгу. Мы просто-напросто не знаем пока, где ключевые точки, на которые можно было бы воздействовать, чтобы все поправить и вернуть грядущее в прежнее состояние. Такое случается впервые. И как ни больно мне это говорить, но мы пока что в тупике. Мы не знаем, что изменило историю, не знаем, куда отправиться, чтобы это исправить. Я не хочу сказать, что положение безнадежное — но пока что мы в тупике. Вот вам жестокая, но доподлинная истина. Я ничего от вас не скрываю. Мелкие детали, по моему глубокому убеждению, сейчас совершенно без надобности, а главное я вам только что изложил. Поскольку случай экстраординарный, я готов отказаться от обычных процедур принятия решений. И готов выслушать любые предложения, если они у кого-то имеются. Любые. Самые безрассудные. Обстоятельства чрезвычайные, и потому не известно, что прозвучит безрассудством, а что может помочь… Итак, господа? Любые идеи, мысли, предложения.
— А что Особый комитет? — спросил кто-то справа от поручика. Он сидел словно бы в некотором оцепенении, не повернулся в ту сторону, не смотрел на говорившего.
— Господин полковник? — осведомился генерал, глядя на кого-то в зале.
Поднялся невысокий полковник с густыми усами, в мундире с голубыми жандармскими кантами (из Особой экспедиции, понятно, но какой-то новый, незнакомый):
— Господа, Особый комитет заседает непрерывно, но ничего определенного, рискну предположить, нет. Иначе бы меня разыскали здесь по прямому проводу, что-то да сообщили бы… Особый комитет, откровенно говоря, располагает только той информацией, что поступила от вас, поскольку вы и есть единственная ниточка, связывающая нас с иными временами. Поэтому… Как верно заметил господин генерал, здесь собрались не дети, так что позвольте быть предельно откровенным… Особый комитет, вы должны понимать, вовсе не представляет собою ареопаг всеведущих и всезнающих мудрецов. Это самое обычное высокое руководство, и не более того, там заседают самые обычные люди, штатские и военные, единственное отличие в том, что они, как и вы, посвящены в тайны, далеко не каждому доступные. Мое мнение будет насквозь неофициальным… Думается мне, не стоит ждать от Особого комитета каких-то гениальных провидений и судьбоносных решений. Перед тем как мне отправиться к вам в Гатчину, два члена Особого комитета примерно то же самое мне высказали. Всю информацию, необходимую для приятия решений, комитет получает либо от нас, либо от вас. У нас, как легко догадаться, ее быть не может. У вас… У вас ее пока что тоже нет. Следовательно, не стоит и надеяться, что мудрое вышестоящее руководство найдет выход. Либо вы его найдете здесь и сейчас, как люди в данный момент самые компетентные, либо… У меня все, господа.
Он грузно, не по годам тяжело опустился в кресло и замер, уперев взгляд в пол, ни на кого не глядя. «С таким лицом стреляются, — промелькнуло в голове у поручика, именно с таким лицом».
Скрипнуло отодвигаемое кресло — это поднялся фон Шварц.
— Мне вот кажется, что без англичан тут не обошлось, — решительно заявил он. — Очень уж для них все… прекрасно сложилось. Львиную долю себе захапали, и вообще, крайне подозрительно…
— А конкретнее? — спросил генерал бесстрастно.
— Ну, откуда же у меня конкретика. Просто нутром чувствую… Очень уж удобно для них все сложилось. Единственный член императорской фамилии уцелел, да и тот англоман завзятый, это всем известно…
— Если это все, я попросил бы вас сесть, — сказал Зимин без малейшего раздражения, но с обычной властностью. — У вас, я вижу, нет предложений касательно сути дела — а мнения, тысячу раз простите, сейчас не интересны… Ну, хорошо, допустим, это англичане… Каким образом им это удалось, любопытно бы знать? Секретами путешествий по времени владеем только мы. Появись в какой-либо европейской державе подобные устройства, наши наблюдательные станции засекли бы их немедленно — как и аппаратуру альвов, подобную той, что обнаружена в Аунокане. Однако господин профессор уверяет, что ничего подобного не было… и я склонен верить ученым, хотя бы потому, что до сих пор они не ошибались. Чтобы изменить грядущее, надо его знать — а чтобы его знать, нужно там побывать… или хотя бы пронаблюдать. У англичан ничего подобного нет.
— А если у них машины работают на каких-то других принципах? — не вставая, громко спросил фон Шварц.
Профессор Челышев вскочил, выпрямился во весь свой немалый рост — осанистый великан с седовласой шевелюрой, в ладно сидевшем на нем штатском кителе с полковничьими погонами, с лицом выразительным, яростным и непреклонным.
— Молодой человек… — протянул он, обернувшись к фон Шварцу. Продолжал с нескрываемым сарказмом в голосе: — Каких бы то ни было других принципов путешествий во времени не существует. Есть только один-единственный. Это закон природы, закон физики, понимаете? Есть только одна разновидность электрического тока и магнетизма. Здесь обстоит в точности так же. Никаких других принципов быть не может. Особые экспедиции, вы прекрасно знаете, существуют и во многих других державах… но вот что касаемо путешествий по времени… Мы — единственные, кто этим секретом владеет. Возьмись кто-то другой не то что путешествовать по времени, а вести первые эксперименты, мы обнаружили бы это немедленно. Как другие приборы и устройства моментально обнаруживают землетрясения, грозы, магнитные бури и прочие пертурбации. Признаки всегда будут одни и те же. Уж это-то наукой установлено неопровержимо. Или вы как большой специалист по физике времени придерживаетесь других гипотез? Интересно, на чем они основаны?
— Я вообще не специалист, господин профессор, — кротко ответил фон Шварц. — Но тогда… быть может, агентура?
Поручик повернулся к жандармскому полковнику — как и все присутствующие.
— Не думаю, господа, — сказал тот рассудительно. — Вернее, категорически не допускаю. Уж за этим мы следим так, что вы и представить себе не можете. Теоретически рассуждая, можно все же допускать, что иностранные агенты умудрились проникнуть внутрь… Как говорил по этому поводу присутствующий здесь господин профессор, математическая вероятность не исключена. Однако… Даже если мы прохлопали чужого агента — а это может случиться с любой контрразведывательной службой, — он не смог продвинуться дальше подступов. Какие-то мелкие секреты он и мог бы вызнать, допускаю — но, чтобы передать хозяевам чертежи и расчеты, позволяющие построить Машину Путешествий, он должен проникнуть на такие верхи, что… Нет, допустить не могу. Никто в нашей системе не свободен от неусыпного контроля, в том числе и люди, находящиеся на самом верху служебной иерархии. Не мы этот надзор создавали, мы его лишь усложняли и расширяли, однако могу вас заверить: эта гипотеза исключена.
— Ну ладно, ну хорошо, — сказал фон Шварц упрямо. — Склоняюсь перед авторитетом науки и контрразведывательного ведомства. Без малейшей иронии говорю, так и обстоит… А вот такое предположение… Скажем, кто-то в грядущем самостоятельно отрыл секрет путешествий по времени, какой-нибудь аглицкий гений. И британцы, как любой, увы, на их месте, не устояли перед желанием переделать былое так, чтобы их предкам досталась наибольшая выгода? Я не ученый, господин профессор, поэтому заранее простите за корявость формулировок… Но ежели они там, в грядущем, открыли какой-то другой способ? И мы просто-напросто не можем засечь нашими наблюдательными станциями путешествия в былое их аппаратов?
— Ну, знаете… — покрутил головой профессор.
— А все же? — упрямо гнул свое фон Шварц. — Возможно такое хотя бы чисто теоретически? Да или нет?
После долгой паузы профессор признался нехотя:
— Теоретически — возможно…
— Вот видите! Сейчас никаких машин, аналогичных нашей, никто другой так и не заполучил. Но путешественники из грядущего, теоретически рассуждая, могут к нам заявляться, теоретически прикидывая, оставшись незамеченными для наших наблюдательных станций… Потому что они работают на каких-то иных принципах, современной наукой пока что не открытых. Можно такое допустить?
— Допустить можно все, — сварливо отрезал профессор. — Но это пока что исключительно игра ума, ни малейшими доказательствами не подкрепленная…
— Вот именно, — решительно вмешался генерал. — Господин фон Шварц, то, что вы говорите, крайне интересно… но мне не это сейчас нужно. Я, как вы должны помнить, просил высказывать конкретные предложения, а не отвлеченно умствовать… Всему свое время. Ну, есть у кого-нибудь предложения?
Вот он, самый подходящий момент! Посреди всеобщего тяжелого молчания поручик взмыл с кресла, вытянулся, как на инспекторском смотру. Он вовсе не ощущал себя отважно ринувшимся на Аркольский мост молодым Бонапартом, ему просто-напросто хотелось высказать все и не быть прерванным — он верил, что другого выхода нет, вот и все…
— Господин Савельев? — уставился на него генерал.
Савельев окончательно набрался храбрости.
— Господин генерал, господа… — начал он громко, — мне представляется, что единственный для нас выход — попросить помощи у нас же…
Зимин прищурился:
— Я вас правильно понял? Истолковать вашу фразу можно одним-единственным способом…
— Вы меня поняли совершенно правильно, — сказал поручик, чувствуя себя игроком, поставившим на одну-единственную карту все, чем он владел в этой жизни. — Нам следует обратиться за помощью к нам же, будущим… Отправиться в батальон, в девятьсот восьмой год, ну, скажем, через сутки после катастрофы, когда все остаются еще на своих местах…
Челышев вскочил, его глаза метали молнии, он даже руку простер жестом то ли древнеримского трибуна, то ли грозного прокурора. Однако Зимин его прервал самым непреклонным тоном:
— Господин профессор, я вас категорически попрошу немного подождать… Какие основания, Аркадий Петрович?
— Я это не только что придумал, мне давно пришло в голову… — сказал поручик так, словно это само по себе способно послужить аргументом. И продолжил, тщательно взвешивая каждое слово: — Вы же сами говорили, господин профессор, что наука и технический прогресс не стоят на месте… да мы все и так это знаем… У альвов мы, я знаю, взяли некую основу — и наши ученые с инженерами вложили немало своего. Вы же не просто механически перерисовали картинки и формулы, правда? Вы добавили немало собственных умственных трудов. Это истинная правда, так ведь?
— Не спорю, — буркнул профессор.
— Вот видите… За четверть века наука и техника непременно ушли далеко вперед. Они там, в грядущем, могут располагать теми возможностями, которых у нас нет сейчас. И если объяснить им все, быть может, они в состоянии окажутся…
Профессор саркастически ухмыльнулся:
— …Молодой человек, отчего же в таком случае они там ничего не поправили сами? И ничего не увидели заранее? Вы ведь сами видели, что батальона больше нет, что тщательнейшим образом исполнен приказ на уничтожение…
— Не знаю, отчего так случилось, — честно сознался поручик. — Очень уж меня заинтересовал тот человек в пенсне, с бумагой… На ней какие-то формулы, расчеты, вы должны были видеть… Уже высказывалась мысль, что с командованием батальона что-то произошло, и оставшийся за старшего офицер мог попросту не использовать всех возможностей. Случается… В конце концов, почему бы и не попробовать? У нас нет других решений…
— Нельзя общаться с коллегами из других времен, — сказал профессор. — Категорически запрещено. Это может создать такие парадоксы и «перехлестывания» линий времени, какие мы и представить себе не можем. А они, в свою очередь, могут вызвать такие изменения, о которых мы…
— У меня есть возражение, господин профессор, — сказал поручик, не промедлив нисколько. — Боже упаси, я не ученый… И все же… — он мучительно подыскивал самые нужные слова. — Я знаю о парадоксах и «перехлестах», мне это сразу же объяснили в доступной форме, как всем… Но ситуация-то совершенно другая! Мы ведь отправимся в неправильное грядущее! Не в наше собственное — в неправильное! Неправильным оно стало в момент падения метеора. Или, быть может, даже чуточку раньше… Вам не кажется, что это само по себе — парадокс и «перехлест»? Что бы там, в грядущем, после нашего визита в результате наших усилий ни произошло — все будет происходить в анормальном грядущем, которое, я уверен, можно исправить… Что вы на это скажете?
Он прямо-таки с ликованием смотрел, как профессор в явном затруднении пытается найти возражения. Зимин прищурился, глядя пытливо; о чем он думает и что считает сам, по его лицу разобрать решительно невозможно.
А по двум занятым рядам пронесся одобрительный шепоток…
— Последствия могут быть непредсказуемы… — наконец произнес профессор.
— Это ведь чисто теоретические размышления, правда? — поручик откровенно нападал, нисколечко не стесняясь нахрапистости тона. — А могут и поправить историю, вернуть ее на прежнюю линию. Вы ничего не можете сказать с уверенностью, не так ли? Вы просто-напросто привыкли за долгие годы считать некие области грядущего неприкосновенными… И, простите, бояться как огня любого вторжения в эти самые запретные области. А я вот — нет. Я все же не полагаю, будто я умнее или сообразительнее других… Просто, понимаете ли… Вы привыкли бояться, а я — не успел. Очень уж недавно я тут… В меня это еще не въелось, вот я и подумал… Это ведь неправильное грядущее!
У него словно напрочь отшибло способность к членораздельной речи, и он молча стоял навытяжку, понимая, что главное уже сказал.
Скрип кресла — это фон Шварц поднялся на ноги, вытянулся, с решительным видом, с надеждой на лице.
— Господин генерал! — отчеканил он. — По-моему, это надо испробовать… У меня крутилось в голове нечто похожее, но я не рискнул, быть может, не я один… Прав Аркадий Петрович: в нас это въелось… Но это ведь и в самом деле неправильное грядущее…
И вновь по рядам пронесся одобрительный ропот.
— Черт знает что… — громко сказал профессор.
— Простите великодушно, но это не более чем эмоции, — отрезал фон Шварц.
Скрипели кресла — офицеры один за другим поднимались с самым решительным видом, они не произносили ни слова, но их молчание и лица были красноречивее любых слов. Господи, как Савельев их всех сейчас любил за всеобщую молчаливую поддержку…
Остались сидеть только профессор Челышев, метавший по сторонам зло-саркастические взгляды, да жандармский полковник — вид у него был несколько ошеломленный.
— Идея, как я вижу, завоевала умы… — сказал генерал непонятными интонациями. — Павел Викенгьевич, вы можете возразить что-то по существу? Мы ведь и в самом деле привыкли соблюдать запреты применительно к нашей линии времени… А если речь идет о неправильной? По-моему, это многое меняет… Я вижу, вам нечего сказать… Сядьте, господа, что вы, в самом деле… Ну что же, господа. Я не рискну своей властью отдать такой приказ. Но немедленно представлю дело Особому комитету. Благо прямой провод имеется…
Глава VI
ТЕ ЖЕ САМЫЕ МЫ
Савельев выпрыгнул, едва дверца распахнулась, удержав равновесие и выпрямившись, оглянулся через плечо — штурвальчик завертелся, «карету» окутывала знакомая сиреневая мгла. Все вроде бы складывалось отлично. Не глядя назад, он решительно зашагал редколесьем в известном направлении и вскоре оказался на дороге. День выдался теплый и солнечный — это вам не петербургская унылая погода с ее свинцово-серыми небесами и чуточку печальными сумерками… Вдали, на горизонте, виднелся кирпичный забор батальона. В ту сторону он и направился, невольно ускоряя шаг, волнуясь так, как не волновался ни разу во время четырех предыдущих путешествий по времени. Теоретически рассуждая, он мог встретиться в расположении с самим собой — если, тьфу-тьфу-тьфу, он благополучно дожил до этого времени, то наверняка продолжает нести службу.
Возраст вполне позволяет, а добровольно он ни за что не ушел бы из батальона….
Здешняя офицерская форма, в которую его обрядили (позаимствованная, понятное дело, здесь же, в грядущем, ибо исчезновение пары-другой мундиров, даже язвительный Челышев соглашался, ущерба ходу истории не принесет), чуточку отличалась от той, к которой он привык, но не особенно. Ни сабли, ни тем более пистолета при нем не было: там ведь не противник, а те же самые мы, только на четверть века постаревшие… впрочем, ветеранов наверняка маловато, здесь в большинстве своем, и гадать не надо, совершенно незнакомые люди…
Завидев издали облачко пыли, заслышав перестук копыт, он заранее отошел на обочину — и столь же целеустремленно зашагал дальше. Вскоре росшие на глазах всадники оказались совсем близко, галопом пронеслись мимо: числом не менее эскадрона под командой вырвавшегося вперед на два корпуса поручика, за спинами не только автоматы, но и какие-то незнакомые продолговатые чехлы…
Мимолетно обернувшись на ходу вслед, Савельев усмехнулся с большим знанием дела. Все было ясно: прибывшую сюда, пусть даже на неполную минуту, «карету» моментально засекла та наблюдательная станция, что уже в его время располагалась в батальоне. И дежурный моментально отправил туда людей, как ему и следовало. А поскольку он, Савельев, никакой не альв, то соответствующие устройства его появление проигнорировали — а за ними и люди. Мало ли какой офицер может бродить в здешних лесах, пусть даже на изрядном расстоянии от Гатчины… Вот когда он окажется на месте, все, конечно же, пойдет не так гладко…
Он еще более ускорил шаг, охваченный не только волнением, но и своеобразным умилением — все то же самое, но другое…
Совершенно тот же кирпичный забор с шеренгой острых железных шипов поверху — вот только кирпичи, ничего удивительного, чуть потемнели от времени и атмосферных воздействий. Та же черепица и зеленое кровельное железо на виднеющихся над забором крышах, та же дымящая кирпичная труба — электростанция, теперь-то он знал. Ворота те же, и караульная будка.
Вот только появившийся из нее унтер, конечно же, был незнаком — там, откуда прибыл Савельев, он, быть может, еще и ходить-то не умел. Однако принцип остался прежним: высокий унтер, статный, со смышленым лицом, несомненно, сверхсрочный. Мундир чуточку другой, а вот кобура с пистолетом знакомого образца — они пополняют арсенал из того же источника, надо полагать…
Повторилось то, что с ним здесь — и как бы не здесь — происходило два месяца назад: унтер исправно отдал честь, вопросительно произнес:
— Ваше благородие?
— Поручик Савельев, — представился он. — Имею командировочное предписание к командующему батальоном.
Протянул часовому вчетверо сложенный бланк. Тот привычно развернул бумагу, пробежал глазами по строчкам с уверенным видом грамотного человека — и вскинул на Савельева глаза, в коих, кроме надлежащей бдительности, легко читалось еще и абсолютно неуставное нешуточное удивление.
Было отчего. Удивишься тут — даже если давно здесь служишь — такому вот «тугаменту». В котором каллиграфическим писарским почерком обозначено, что поручик Гатчинского гвардейского саперного батальона командируется в Гатчинский гвардейский саперный батальон. Тут любого в первый миг ошарашит…
— Вот что, голубчик, — сказал Савельев решительно, — давно служишь, я вижу, службу понимать должен… Не твоего это ума дело. Мне нужен караульный начальник, а еще лучше — комендант батальона.
Какое-то время унтер сверлил его уже не удивленным — по-охотничьи прищуренным взглядом. Сразу видно, что удивление он решил оставить при себе, вернуться к скрупулезному выполнению устава. Однако в будку он не вернулся и кнопку звонка не нажал — а ведь вот она, знакомая, черная, посреди прикрепленного к стене начищенного бронзового полушария… Вместо этого он сделал шаг влево и, не сводя с поручика бдительных глаз, наступил подошвой казенного сапога на нечто вроде металлической педальки. «Вот оно как, — подумал поручик. — Явно сигнал тревоги подает… Резонно. Просто обязан при виде этакого вот странного визитера».
Кивнув с непроницаемым видом, часовой вернул Савельеву бумагу и показал на калитку:
— Ступайте, ваше благородие, там вас встретят…
Поручик привычно повернул бронзовую ручку — полное впечатление, ту же самую, что и в его время. Шагнул во двор и невольно приостановился.
Увидел полную боевую готовность: шеренга автоматчиков, державших на прицеле ворота, три броневика позади, видимые от ворот ближайшие бронеколпаки чернеют открытыми амбразурами, из которых виднеются дула разного калибра. Его неожиданное появление, уж конечно, ни при чем: даже самый вымуштрованный гарнизон не успел бы развернуть боевые порядки за считанные минуты. Все понятно: уже прошли неполные сутки с тех пор, как метеор стер с лица земли столицу, здесь об этом не могут не знать (и наверняка наблюдали разрушения), а потому в полном соответствии с уставом батальон изготовился к обороне.
Четверо солдат стояли совсем близко к воротам — именно они без всяких китайских церемоний и взяли непрошеного гостя на прицел. Поручик остановился выжидательно. К ним уже спешил офицер в затянутом ремнями кителе, при сабле и двух пистолетных кобурах.
Поручик откровенно оглядывался с жадным любопытством. Здания не особенно и изменились, разве что некоторые выкрашены в другой цвет, гауптвахта перестроена, стала гораздо больше, да еще прибавилось выложенное из кирпича пулеметное гнездо — и пулемет там, и расчет изготовился…
Офицер остановился перед ним: незнакомый статный подполковник с решительным узким лицом. Поручик, разумеется, и не рассчитывал встретить на этом месте Золотодолинского (коему, будь он жив, сейчас должно близиться к восьмидесяти), но все равно ощутил что-то вроде сожаления.
Подполковник бросил руку к козырьку:
— Подполковник Барышев, комендант батальона. С кем имею честь?
Откозыряв по всем правилам, поручик молча протянул ему командировочное предписание. Бегло его пробежав, комендант поднял глаза — во взгляде то же, что и у часового, сочетание бдительности с неприкрытым любопытством.
— И как это прикажете понимать? — спросил комендант спокойно.
— Вы не догадываетесь? — столь ж спокойно ответил поручик. — Будьте так любезны провести меня к командующему батальоном, я могу говорить только с ним…
— Ну что ж, извольте… — после недолгой паузы ответил комендант и показал рукой: — Прошу туда.
В нужном направлении поручик зашагал уверенно, быстро — ничего не изменилось, штаб по-прежнему в том же здании. Четверо автоматчиков шагали по сторонам и сзади, дураку ясно, что это вовсе не почетный караул, а конвой, готовый в любой момент попотчевать свинцом. И не только свинцом: не зря у каждого на поясе еще и кобура, не похожая формой на те, в которых располагается огнестрельное оружие. У нас этого еще нет…
«Интересная и непостижимая все же штука — Время, — в который уж раз за эти два месяца подумал поручик. — Вроде бы они уже должны знать о посланце из былого, коли старше на двадцать пять лет — но в том-то и пикантность, что он впервые тут появляется…»
Повсюду усиленные караулы — на улицах, в вестибюле, на лестничных площадках. Мимолетно он почувствовал нечто вроде сочувствия к нынешнему батальонному командиру: вот уж кому сейчас нелегко, нет ни воинского начальства, ни Особого комитета, командующий остался самым старшим в том, что сохранилось, все решения ему предстоит принимать самостоятельно.
А комендант ничуть не похож на подполковника, который тогда распоряжался… нет, еще только будет распоряжаться эвакуацией и уничтожением. Совершенно разные люди….
Знакомая приемная, почти не изменившая вида. Комендант, шепнув что-то дежурному офицеру, скрылся в кабинете, а поручик остался стоять посредине приемной, окруженный настороженно глядевшими солдатами. Дежурный, ни во что не посвященный, смотрел на него с любопытством, и это было чуточку неприятно отчего-то, хотелось сказать: да я еще четверть века назад был тут полноправным офицером-путешественником, когда вы еще под стол пешком ходили… Но, конечно, ни слова не проронил.
Комендант вернулся очень быстро, кивнул на дверь:
— Вас просит командующий.
Сам он следом в кабинет не пошел. Открывая знакомую дверь, поручик еще успел заметить, что комендант вместе с солдатами уходит из приемной, как-то чересчур уж легко расставшись с подозрительным визитером.
Так и не сообразив, как это истолковать, он вошел и тихо прикрыл за собой дверь. Четким шагом приблизился к столу (массивному, темного дерева, тому же самому), вытянулся, щелкнул каблуками. Не произнес ни слова — сидевший за столом генерал-майор как раз читал его предписание.
Позабыв о правилах хорошего гона, поручик смотрел на нынешнего командующего во все глаза, смело можно сказать — таращился. Темноволосый, лет пятидесяти, с проседью на висках и полосой пониже левого глаза, она походила на хорошо залеченный шрам неизвестного происхождения. Он показался Савельеву на кого-то отдаленно похожим — ничего удивительного, это вполне может оказаться кто-то из его нынешних товарищей, дослужившийся в грядущем до генеральского чина. Черников? Алиханов? Кондратьев? Нет, вроде бы ни на кого из них не похож, хотя поди опознай точно через четверть века. За такой срок даже прекрасно знакомый тебе человек может измениться так, что не сразу и узнаешь.
Генерал положил бумагу на стол, поднял глаза.
— Садитесь, господин поручик, — сказал он без малейшей враждебности или недоверия. — Итак, поручик Савельев Аз Покой, командированный из батальона в тот же батальон… Все, я думаю, ясно. Из какого года изволили прибыть? Таких вещей мне самому не определить…
— Восемьсот восемьдесят третий, — с поклоном сказал поручик.
Фантастическая, на взгляд непосвященного, ситуация — но генерал, несомненно, все понял моментально.
— Понятно. Значит, это ваш всплеск мы только что засекли?
— Простите, господин генерал?
Командующий так и не представился — быть может, предпочел, чтобы гость знал о грядущем как можно меньше? Вполне понятное желание, тут и обижаться не стоит…
— Ах да, я и забыл… — с бледной улыбкой сказал генерал. — Это мы называем в обиходе «всплеском» след перемещения по времени. У вас это называлось «кляксой», верно?
— Совершенно верно, — сказал поручик. — Да, это наверняка я наследил. «Карета» меня высадила совсем неподалеку, в лесочке…
Он украдкой разглядывал кабинет. Почти ничего здесь и не изменилось — разве что портрет государя императора висел, конечно же, другой.
Приоткрылась опять-таки знакомая невысокая дверь в углу кабинета, в нее кто-то заглянул да так и остался стоять.
— Проходите, — сказал генерал. — Позвольте представить — наш начальник штаба.
— Поручик Савельев, Гатчинский гвардии саперный батальон, тысяча восемьсот восемьдесят третий год от Рождества Христова…
В отличие от генерала, сохранявшего завидное хладнокровие (как будто ему не впервые приходилось принимать сослуживцев из иных времен), кряжистый полковник с пышными усами воззрился на Савельева с нескрываемым любопытством, а вот на командующего с немым вопросом. Командующий этот взгляд прекрасно понял, пожал плечами:
— Я и сам решительно не представляю, для чего и зачем этот визит, мы успели переброситься буквально парой слов… Господин поручик, не соблаговолите ли внести полную ясность? У нас нет времени, предстоит срочная поездка… В конце концов, не мы — инициаторы вашего появления здесь.
— Да, я понимаю, — кивнул поручик. — Что же, давайте без околичностей, коли уж вы, ваше превосходительство, моментально сообразили, откуда я… Вы ведь знаете уже, что произошло с Петербургом?
Они обменялись коротким взглядом, их лица, и без того невеселые, вовсе уж посмурнели.
— Ну, разумеется, — сказал генерал отрывисто.
— Вы наблюдали?
— Естественно.
— А причину уже проследили?