Стражи Бушков Александр

Глава XI

ГОРИ, ОГОНЬ, ГОРИ…

По лестнице, слабо освещенной светом одного-единственного газового рожка, они поднимались самую чуточку неуклюже — никак нельзя сказать, чтобы были очень уж пьяны, но вечер, проведенный в «Лисе и собаке», полной трезвости все же не способствовал. К сожалению, проведен он был бесцельно, ничего нового и интересного услышать не удалось: Тедди Хамфри обсуждал окончательные формулировки петиции, и это продолжалось до самого закрытия.

— Ну вот, — сказал капитан, довольно ловко, всего-то со второй попытки, попадая ключом в замочную скважину. — Никто нас и не думает ни убивать, ни похищать, даже скучновато.

Однако перед тем как распахнуть дверь, он подобрался, машинальным движением проверил оружие под пиджаком. Поручик тоже бы настороже: их могли ожидать как раз в номере, хозяйка и все ее домочадцы видят десятый сон, время и место самые подходящие, чтобы застичь врасплох.

Обошлось. Действительно, даже скучновато. Вспыхнул газовый рожок в гостиной, поручик бросил в пепельницу горелую спичку, и оба бдительно оглянулись, но не усмотрели никакой опасности, ни в человеческом лице, ни в виде альвов. Равным образом и спальни оказались пусты. Заглядывать под кровать было бы глупо — ну не станет же столь серьезный противник таиться под кроватью, словно незадачливый любовник из водевиля?!

Вернувшись в гостиную, он застал капитана в самой безмятежной позе — тот развалился на диване, вытянув ноги, заложив руки за голову с видом усталым, но довольным.

— Пора, наверное, собираться понемногу? — спросил он лениво.

— Да, пожалуй, — кивнул поручик. — Интересно, в Нортбридже долго будут судачить про двух чудаков, которые среди ночи куда-то исчезли пешим порядком?

— Недолго, наверное. От парочки эксцентричных джентльменов всего можно ждать. К тому же хозяйке мы не задолжали, так что грехов перед здешними никаких, даже мелких… — капитан протянул мечтательно: — Знали бы вы, поручик, как мне хочется поговорить с вами обстоятельно… Но ведь нельзя…

— Да уж, лучше не стоит, — кивнул поручик.

Ему самому приходилось еще труднее. Капитан и так знает, что было — а вот он сам не отказался бы послушать о том, что для него только будет. О том, что произошло в батальоне за последнюю четверть века. О том, чего они тут добились. Наверняка они за двадцать пять лет доискались до объяснения одной из главных загадок — почему альвы, располагая подробнейшими сведениями о том, как сконструировать машину для путешествий по времени, сами этого знания никак не использовали? Почему батальон за эти два года так и не натолкнулся на следы таких путешествий? Слишком малое пространство изучено или разгадка в чем-то другом? Да о многом хотелось бы обстоятельно порасспросить, но ведь нельзя. Одному Богу известно, какими могут оказаться последствия подобного смешения знаний. То, что поручик узнал парочку фамилий здешний офицеров, ничегошеньки не изменит, а вот более глубокие знания…

— Слышите?

Капитан сел, выпрямившись, прислушался, пожал плечами:

— Ничего, кажется… Или треск… Ходит кто-то внизу?

Поручик напряг слух — и ему показалось, что странный треск лишь усиливается. И вдруг что-то с невероятным звоном лопнуло там, внизу.

Теперь уже никаких сомнений не осталось, и они кинулись к двери. Выскочив на лестничную площадку, невольно отпрянули в номер. Весь первый этаж был буквально залит ослепительным ало-золотистым пламенем — от пола до потолка и от входной двери до задней стены. Казалось, сам воздух превратился в огонь, с треском пожиравший мебель, портьеры, оконные рамы. Снова лопнуло что-то со звоном, и еще, и еще, чередой — ага, это в распивочной рвутся бутылки, значит, там тоже горит.

Весь первый этаж утонул в ревущем пламени — оно метнулось к подножию лестницы, жаркие языки, жуткие и прекрасные, лизнули мгновенно занявшийся ковер, рванулись вверх, пожирая лестничные перила с нереальной быстротой.

Захлопнув дверь и зачем-то, чисто машинально, задвинув щеколду — словно опасался вторжения вполне материального врага — капитан выдохнул:

— В окно? Они же все там, внизу, сгорят.

— Поздно, — спокойно сказал поручик. — Не прорвемся.

За окнами, узкими и высокими, взвилось пламя — буйное, сплошной стеной заслонившее проемы колышущейся стеной. Это никак не походило на обычный пожар — очень уж буйным оказался огонь, очень уж быстро распространялся. В узенькую щель под дверью стал просачиваться черный дымок, за ним, словно бы робко, проникли первые язычки огня, плоские, как бумага, этакие змеиные языки, мерзко подрагивающие.

Оконные стекла вдруг лопнули, в комнату хлынул раскаленный воздух, повалил дым. Дела оборачивались вовсе уж скверно. Капитан поднял руку, но знак подать не успел: посреди гостиной зажегся прямоугольник бледно-зеленого сияния, стал густо-изумрудным, подернулся зеленым туманом, пронизанным искорками.

Едва проем открылся, они забросили туда чемоданы и запрыгнули сами, кашляя, чихая и потирая глаза. «Дверь» тут же закрылась, но в коридор успело проникнуть облачко дыма и гари, неспешно таявшее под потолком.

Посторонившийся при их прыжке генерал сказал удовлетворенно:

— По-моему, господа офицеры, вас так и не разоблачили. Посчитали то ли шантажистами, то ли иностранными шпионами, которых на всякий случай нужно обезвредить, чтобы не болтались рядом с башней и не выведывали. Какая-то крайне эффективная горючая смесь, и не более того… Неплохо. Пойдемте, не будем терять времени. Штаб уже разрабатывает десантную операцию.

— А петербургское начальство… — начал было Баташов, но спохватился, помрачнел: — Ах да, конечно…

— Вот именно, — сказал генерал. — Я теперь — главный воинский начальник… что меня нисколечко не радует. Но принимать решения в сложившейся обстановке, думаю, имею право.

Глядя в его безукоризненно прямую спину кадрового военного, Савельев с некоторой гордостью подумал, что успел тут кое-что сделать полезное: без сомнения, не окажись он возле броневика, генерал с начальником штаба, а также и все прочие, полегли бы под пулеметной очередью… «Господи, Боже ты мой, — подумал он смятенно, — я ведь натуральнейшим образом изменяю Время. Пусть и неправильное, требующее исправления, и все равно жутковато, два месяца в голову вдалбливали, что самое страшное прегрешение для путешественника — изменить Время. Не по себе…»

Они спустились в вестибюль, вышли в дверь, предупредительно распахнутую дюжим унтером с автоматом на груди. На нешироких коротких улочках батальона уже поубавилось военных — но усиленные караулы виднелись повсюду, да и броневики кое-где торчали, пусть и не в прежнем количестве.

— Штабисты разработали неплохую, на мой взгляд, маскирующую операцию, — сказал генерал. — Поскольку…

Он остановился, повернул голову — и оба офицера уставились в ту же сторону. Совсем неподалеку, возле длинного здания электростанции, ударил револьверный выстрел. Топотали сапоги, доносились крики, пронеслись двое всадников из мобильного патруля.

Генерал почти бегом направился туда, и Баташов с Савельевым кинулись следом. Кажется, они успели аккурат к финалу…

— Что происходит? — рыкнул генерал непререкаемым командным тоном. — Смолярчук!

К нему подскочил плотный усатый унтер с непокрытой головой, взлохмаченный. На правой щеке у него кровила длинная косая царапина, лицо искажено яростным азартом.

Дверь распахнулась, из нее выволокли человека в офицерской форме с серебряными погонами, ничуть не сопротивлявшегося, словно обмякшего. Рядом с тащившими шел комендант с бледным отчаянным лицом, держа пистолет в опущенной руке.

— Так что, ваше превосходительство, вот… — унтер обеими руками прижимал к груди четыре больших черных шара с блестящими колечками сверху (поручик их узнал — именно такими гранатами сожгли на окраине Петербурга захваченный альвами наблюдательный пункт). — Их благородие инженер-капитан Сухарев хотели «Горынычами» электростанцию поджечь… Задержаны внутренним караулом. Бурякова они успели из пистолета насмерть…

— Где он взял гранаты? — рявкнул генерал.

Комендант подбежал, далеко опережая волочивших инженера солдат, взял под козырек рукой с пистолетом, не замечая столь вопиющей промашки. Опомнился, когда дулом перекосил на голове собственную фуражку. Губы у него прыгали:

— Самое вероятное, ваше превосходительство, взял из ящика на второй площадке. Там как раз принесли боевые припасы для десантного отряда. Часовой прежде там не выставлялся, уставом не было предусмотрено.

— Следовательно, надо внести изменения, — глухо промолвил генерал. — Давайте его сюда. Что все это означает, Сухарев?

Бледный человек с серебряными погонами инженер-капитана поднял голову. Он словно бы опомнился, утвердился на ногах, и на его лице не было ни раскаяния, ни смущения…

— Вы что, не понимаете? — выкрикнул он с легонькими нотками истерики. — Не будет ни Первой мировой, ни Второй. Не будет концлагерей. Миллионы живы, понятно вам, генерал? Они не погибнут, они живы! Миллионы! Это того стоит, как вы…

— Комендант! — не слушая далее отчеканил генерал. Его лицо казалось высеченным из камня. — Возьмите отделение солдат, отведите куда-нибудь к стене. Расстрелять.

Оцепенело на него таращась, комендант не двигался. Генерал протянул:

— Или вы, быть может, укажете высшую воинскую инстанцию, куда этого можно представить для выполнения всех формальностей? Ну?

— Но ведь все высшие инстанции…

— Вот именно, выполняйте приказ.

Будто опомнившись, комендант вытянулся, встал вполоборота к ним, отчаянным голосом вскрикнул:

— Смолярчук! Не слышал?!

Унтер с царапиной на щеке, выказывавший гораздо меньше оторопелости, козырнул, приподнялся на носках и нараспев решительным баском распорядился:

— Отделение, правое плечо вперед… арш! Ведите, что ли…

Подкованные сапоги слитно ударили по брусчатке. Генерал, брезгливо морщась, направился прочь. Залп из дюжины автоматов ударил, когда они уже поднимались на крыльцо главного здания, но генерал не обернулся, не переменился в лице. Савельев, косясь на его закаменевшее лицо, не испытывал ни жалости, ни сострадания к попавшему под автоматный огонь: он впервые в жизни видел Ломщика — и хорошо бы в последний. Тягчайшее воинское преступление из предусмотренных потаенным уставом — и все тут… А уж когда никаких высших военных инстанций — как и всех прочих — более не существует…

— Отправляйтесь к штабистам, господин капитан, — сказал генерал, едва они поднялись на второй этаж. — А вы, поручик, пройдите со мной.

Миновав генеральский кабинет, они вошли в ту самую маленькую квартирку. В гостиной генерал жестом указал ему на кресло, сел напротив. На его лице явственно читались нерешительность и раздумье.

— Мне вот что пришло в голову… — сказал он наконец. — Вам вовсе не обязательно идти с десантным отрядом, поручик.

— Но, господин генерал…

— Дайте договорить. Понимаете ли… Ученые произвели кое-какие расчеты. Есть первые версии, они вовсе не обязательно будут единственно верными, но исключать их нельзя. Господа физики считают: если операция благополучно завершится, если башня будет уничтожена до того, как она начала работать, линия времени вернется в прежнее русло. Иными словами, метеор рухнет там, где ему изначально и полагалось, Время станет правильным. Нет единодушия в поисках ответа, в какой именно точке это произойдет. Полагают, в тот день и час, когда будет уничтожена башня, — если это удастся. Так что при этом раскладе правильная линия, вероятнее всего, возьмет продолжение то ли с сегодняшнего дня, то ли со второй половины тридцатого июля девятьсот восьмого. Для нас, таким образом, не случится ни вашего визита, ни всего последовавшего. Мы обо всем этом забудем, оно рассеется, как дурной сон… А вот с вами будет обстоять несколько иначе. Ученые единогласны в предположениях, что вас просто-напросто выбросит из нашего времени в былое, поскольку вы в этом варианте — совершенно инородное тело, сама Природа, само Время, как предполагается, этот парадокс исправят. А вот дальше начинаются разногласия, причем все, кто представляет самые разные точки зрения, сходятся в одном: совершенно невозможно предсказать, куда вас зашвырнет. Может быть, в тот миг, когда вы к нам отправились из былого. Может быть… неизвестно куда. Никто не берется предсказать точно. Двое пессимистов высказывают вовсе уж унылые предположения касаемо вашей участи. Одним словом, вы будете подвергаться страшному риску.

— И что же? — спросил поручик, упрямо задрав подбородок.

— Полагают, что безопаснее всего для вас будет немедленно же отправиться домой. Вы свое дело сделали. Потрудились с капитаном на славу. Точно выяснили, кто, где и когда, без этого мы попросту не знали бы, куда отправлять людей… Вам следует вернуться.

— Господин генерал… Мне кажется, в данной ситуации вы, тысячу раз простите, все же не являетесь моим начальником, а следовательно, не можете отдавать мне приказы…

— Пожалуй, что не могу, — кивнул генерал. — Ситуация щекотливейшая. Начальство ваше не здесь, вы не можете мне подчиняться, поскольку состоите на службе в других временах… Я могу лишь давать вам рекомендации. Что я только что и сделал. Поскольку есть нешуточный риск, вам лучше бы вернуться домой сейчас. У вас ведь нет прямого приказа оставаться здесь до последнего?

— Нет, — сказал Савельев. — Однако мне поручено исправить положение, насколько это будет в моих силах. То есть я сам могу решать, как мне быть. И мне представляется, что следует оставаться здесь до конца. По крайней мере, я именно так отданный приказ истолковываю… а вы, как только что признали, не вправе вносить в приказ коррективы. Риск… Ну, что ж, на то и служба. Можно подумать, прежде мы не рисковали…

— Судя по вашем тону, переубеждать вас бесполезно?

— Бесполезно, господин генерал, — сказал Савельев решительно.

Он готов был к нешуточной вспышке гнева, но генерал молчал, глядя рассеянно, задумчиво, с непонятным выражением лица. Какие мысли его обуревали, понять решительно невозможно — но уж никак не гнев на строптивца.

— Ну что же… — произнес генерал все так же задумчиво. — Не могу вам приказывать…

— Господин генерал, я надеюсь, вы не поступите против чести…

— А это выход, — сказал генерал, устало улыбнувшись. — Связать вас и насильно отправить в былое.

— Господин генерал!!!

— Успокойтесь. Мне отчего-то кажется, что это было бы подлостью, которую не одобрит никто из завороженных. Ну, что же, вы сами вызвались… Не буду препятствовать. Как бы ни обернулось дело, я все равно ничего не буду помнить о вашем к нам визите. А жаль…

Его лицо осветилось какой-то особенно дружелюбной, теплой улыбкой, он вздохнул. «Положительно, мы знакомы, — подумал Савельев… — вернее, мы еще будем знакомы и наверняка подружимся. Я так и не узнал его имени, а вот он мое прекрасно знает, читал предписание, и, коли уж он так держится, быть нам когда-нибудь добрыми сослуживцами и товарищами».

— Одно уточнение, господин поручик…

В углу на столике замигал красный огонек, послышался протяжный мелодичный сигнал. Генерал торопливо поднялся:

— Ну, наконец. Я отлучусь в штаб минут на десять. Ждите здесь.

Дверь за ним тихонько захлопнулась. Савельев просидел в кресле недолго — встал и решительно направился к стене, где на ковре висело разнообразнейшее оружие.

Остановился перед саблей, привлекшей его внимание еще в прошлый раз — но тогда не было возможности ее хорошенько рассмотреть.

Позолоченный эфес с гравировкой «За особые заслуги», на торце рукояти — красный эмалевый крестик, несомненный Владимир. Он в жизни не слыхивал о подобном наградном оружии, однако оно, вне всяких сомнений, таковым и являлось. Он прекрасно знал Георгиевское и Аннинское — значит, в грядущем появится еще и Владимирское, вручаемое не «за храбрость», как прежде, а именно что «за особые заслуги»…

Воровато оглянувшись в совершеннейшей тишине, он все же не удержался. Конечно, не следовало этого делать, но ведь нарушение окажется не столь уж и вопиющим, а? Он ни в каких служебных бумагах не копался, никуда не проникал без разрешения, сабля висела себе на стене, и никто не предупреждал, что ее запрещено брать в руки.

Придерживая правой рукой черные кожаные ножны с бронзовыми начищенными оковками, он привычно вытянул левой клинок: изящно гравированные узоры, вензель Николая II — и, как он ожидал, надпись. Полковнику… за особые заслуги… четвертое мая девятьсот третьего года…

— Бог ты мой! — выдохнул он в несказанном удивлении.

Ошеломление оказалось таким, что он застыл в оцепенении, так и держа обеими руками ножны с саблей, переполненный самыми разнообразными чувствами. Мысли метались, как шальные. Лишь много времени спустя он опомнился, тихонечко, не производя ни малейшего шума, вложил саблю обратно в ножны, тщательно ее поправив, чтобы ни на миллиметр не отклонилась от прежней позиции. Не в силах ни о чем думать, кое-как доплелся до кресла, форменным образом упал в него, не колеблясь, потянулся к откупоренной бутылке коньяка, взял одну из стопок. Осушил, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Мысли прыгали, мельтешили. Вот оно, значит, как… Значит, вот так…

Услышав слабый шум распахнувшейся двери, он величайшим усилием воли придал лицу совершеннейшее бесстрастие. И глазом не моргнуть, и бровью не повести, ничем не показать…

…Хозяин спальни так и не проснулся — благо все произошло совершенно бесшумно. «Дверь», возникшая посредине небольшой комнатки с высоченным потолком, уже успела в считанные секунды оформиться и полностью открыться — а с постели все так же доносился великолепный густой храп с переливчатыми руладами, перемежавшимися сопением и храпением. Джин, вдобавок ко всему, еще и великолепное снотворное средство. Мистер Хамфри безмятежно почивал сном младенца — разве что младенцы не способны на этакое внушительное шумовое извержение, сделавшее бы честь былинному богатырю.

Потом диким кошачьим мявом взвыла сирена. Даже у тех, кто стоял по другую сторону «двери», по спине пошли мурашки — что уж говорить о спящем, который мгновенно проснулся, недоуменно завертел головой, прижался к стене, вытаращив глаза, с отвисшей нижней челюстью. И неудивительно, если посмотреть на происходящее с его стороны…

Совсем недалеко от кровати, посередине комнаты, открылся проем размерами с обыкновенную дверь, обрамленный по периметру хаотическим миганием разноцветных лампочек, холодными вспышками синих и алых световых лучей, пучками бивших в спальню, чертивших по стенам и потолку причудливые зигзаги.

Потом эта вакханалия поутихла, и из сияющего проема в спальню шагнули две фигуры, с ног до головы светившиеся зеленым гнилушечьим светом, с совершенно черными лицами. Они встали в шаге от постели, и та фигура, что была справа, на отличном английском языке произнесла:

— Привет, мистер Хамфри. Просим прощения, что так бесцеремонно разбудили, но дело не терпит отлагательств.

Мистер Хамфри, постукивавший зубами и сотрясаемый крупной дрожью, убежденно произнес:

— Это все от джина. Да, от джина…

Левая фигура незамедлительно приблизилась к нему вплотную и, протянув руку, бесцеремонно цапнула левую бакенбарду, дернула ее так, что зеленщик поневоле взвыл.

— Похоже это на видение от джина? — рявкнула фигура.

— Н-не особенно… — согласился мистер Хамфри.

— Вот и не говорите глупостей, любезный мистер Хамфри, — сказала фигура наставительно.

— Черт меня заешь со всеми потрохами… Не припомню, чтобы мы были знакомы…

— Вот и удобный случай познакомиться, — хмыкнула фигура. — Мистер Хамфри, мы, да будет вам известно — обитатели космического пространства. О котором вы определенно имеете некоторое представление, не так ли? Вот и отлично. Нам поступили известия…

— Эй! — завопил мистер Хамфри. — Эй, эй! Джентльмены, вы точно не по адресу! Вот уж кто вам никогда не отсылал сообщений, так это я! Кого хотите спросите в Нортбридже, и вам скажут, что я всегда считал как раз наоборот: никаких таких сообщений в никакое такое космическое пространство и посылать не надо! Неправильно это! Вам бы лучше потолковать с его светлостью лордом Бэннингом, он-то как раз этими делами и занимается… Если вы не знаете, где его найти, я вам в два счета растолкую: идите из Нортбриджа на северо-восток по старой Шосберийской дороге, когда минуете…

— Сами знаем, — оборвала другая фигура, непринужденно освещая мистера Хамфри трехцветным лучом сигнального фонаря — что зеленщику, сразу видно, крайне не нравилось.

— Мы из полиции, — внушительно заявила вторая фигура. — Да будет вам известно, у нас тоже есть полиция…

— Эй, эй! — воскликнул мистер Хамфри. — В таком случае у вас и судьи наверняка есть?

— Найдутся, — кратко ответствовала фигура.

— А значит, коли есть полиция и судьи, и законы есть? По какому такому закону вы пугаете честного англичанина? Который ничего такого не совершал?

— Успокойтесь, мистер Хамфри, — заявила левая фигура. — Мы вам не собираемся причинять ни малейшего вреда. Вы совершенно правы: перед законом вы ни в чем не виноваты…

Явно приободрившись, мистер Хамфри протянул уже почти что нормальным голосом:

— А какого ж тогда черта… Этак человека удар хватить может, верно вам говорю…

— Необходимость, — веско произнесла правая фигура. — К вам у закона и полиции никаких претензий быть не может. Все претензии будут предъявлены кое-кому другому… В космическом пространстве, знаете ли, категорически не принято, не имея соответствующего разрешения, рассылать сообщения по собственному желанию. Есть строгий порядок, лицензии и полицейские разрешения… Вам понятно?

— Чего ж непонятного… — проворчал мистер Хамфри. — Лицензии и разрешения… Дело нехитрое… Я-то при чем?

— Мы знаем, мистер Хамфри, что в Нортбридже вы пользуетесь немалым авторитетом как человек рассудительный и здравомыслящий…

— Ну, что уж отрицать, есть такое, — не без самодовольства кивнул мистер Хамфри. — Некоторый авторитет, а как же…

— Вот и прекрасно. Как человек с авторитетом, вы, конечно, сможете убедительно изложить землякам все, чему только что были свидетелем. Объясните, что космическая полиция не церемонится с нарушителями и применяет подчас самые жесткие меры… Не к вам, разумеется, не бойтесь…

— Да я и не боюсь, — заявил уже опамятовавшийся зеленщик. — Чего честному человеку бояться? А что за меры такие?

— Скоро узнаете, — заверила фигура. — Совсем скоро. Постарайтесь растолковать все правильно… Прощайте!

Вслед за тем фигуры попятились к проему, вновь засверкавшему разноцветным миганием лампочек и охапками бивших во все стороны световых лучей. Исчезли в нем, и почти сразу же все исчезло, как не бывало.

— Отлично, — сказал генерал. — Сразу видно, что его весьма впечатлило…

Они с поручиком наблюдали все словно бы со стороны мистера Хамфри, от кровати, а потому видели все в точности как он. Генерал продолжал, ухмыляясь:

— Он, конечно же, все расскажет, да еще, я уверен, изрядно приукрасит… И прекрасно. Репортеров, несмотря на все меры секретности, ни за что не удержишь в отдалении, да и жителям Нортбриджа рот не заткнешь. Многие, конечно, ему не поверят, нет ни малейших доказательств… И все равно, газетная шумиха поднимется изрядная. Что бы там ни думали те, кто знает подноготную, им придется помалкивать. Впрочем, мы ими займемся… да, собственно, уже занялись. Баташов со своими людьми уже отправился во времена, чуточку предшествующие событиям, и, с учетом того, что мы уже знаем, постарается почистить гнездо…

— А когда же начнется? — нетерпеливо спросил поручик.

Генерал усмехнулся, глянул на часы:

— Буквально через несколько секунд. Мы все увидим. Что это вы подхватились? — он заговорил гораздо более официальным тоном. — Я пошел вам навстречу, поручик, не стал отправлять домой, позволил остаться до конца. Но вот в поместье вам делать абсолютно нечего. Там достаточно толковых людей, знающих свое дело. Вы ведь должны прекрасно понимать, что такое отлично слаженная воинская команда. Верно? Так что ни к чему вас использовать в роли рядового стрелка. Вы, простите, только мешать будете. Или у вас есть опыт боевых действий в составе десантного отряда?

— Нет, — сказал поручик, понурившись от разочарования. — Просто мне хотелось…

— Мы с вами военные, причем крайне специфического рода войск. — отрезал генерал. — А потому обойдемся без глупого гусарства…

— Слушаюсь, — мрачно отозвался поручик.

В дискуссию он вступать и не пытался — подчинился дисциплине.

— Ну вот, они пошли! — воскликнул генерал.

Тонюсенькая светящаяся линия разделила экран на четыре квадрата — видимо, по числу этажей в Бэннинг-холле. Наблюдатели словно неотступно держались за спинами атакующих. Темные фигуры, слегка пригибаясь, наступали цепочкой по широким коридорам, полосуя темноту перед собой лучами мощных фонарей, распахивая одну дверь за другой, иногда стреляя внутрь длинными очередями, а то и швыряя гранаты. Короткие хриплые команды, грохот выстрелов, пульсирующие желтые вспышки очередей… Полыхнула ярко-сиреневая зарница — ага, попался альв, и тут же был послан в небытие… Человек с разодранным криком ртом кидается в глубь коридора — и падает под пулями. За очередной распахнутой дверью видна в лучах фонарей аппаратура того старикашки, его пустое кресло — туда летят гранаты, и все исчезает в огненном вихре…

Неизвестно, сколько времени прошло — но вряд ли особенно много. Изображение сменилось — теперь на экране предстали особняк, электростанция на речке, башня в двух ракурсах.

Огненные столбы взметнулись вверх, казалось, до самых звезд. Особняк теперь напоминал проволочный каркас, наполненный ослепительным пламенем, он пылал, как пучок сухой соломы. Домик электростанции взлетел на воздух, разлетелась огромными, тяжко крутившимися в воздухе кусками серая плотина, и вода, широко разливаясь по берегам, хлынула в образовавшийся проем. На ее темной поверхности играли яркие сполохи, отражения пожарищ.

Башня… Башня, пронизанная насквозь высоченным столбом желто-багрового пламени, на миг приподнялась над землей, стала заваливаться, рассыпаясь на куски, причудливыми обломками разлетелось решетчатое полушарие.

Поручик смотрел на все это с усталым злорадством. Он подумал, что этакое зарево, конечно же, видят сейчас в Нортбридже — большинство тамошних обитателей, конечно же, десятый сон смотрит, но вот мистер Хамфри, ручаться можно, торчит сейчас у окна, выходящего на северо-восток, на старую Шосберийскую дорогу. Уж он-то догадывается, что к чему, будет о чем порассказать…

— Ну вот… — начал генерал, поворачиваясь к нему.

И его речь вдруг оборвалась странным скрежетом, треском, пронзительным визгом, как если бы царапали железом стекло. Лицо генерала, пульты и экраны — все внезапно заколыхалось, невероятно искажаясь, теряя форму, превращаясь в мельтешение разноцветных пятен…

Неодолимая сила поволокла поручика куда-то во мрак.

Эпилог

ВЕСЕЛЫЕ, НЕ ХМУРЫЕ, ВЕРНЕМСЯ ПО ДОМАМ…

То ли он умирал, то ли его рвало на куски, невидимые лапищи, вцепившись, тащили в разные стороны. Перед глазами то падал непроницаемый мрак, то заставляли жмуриться разноцветью вспышки, вроде бы его вертело вверх ногами, раскоряченного, беспомощного, не способного и пальцем шевельнуть. Болтало, переворачивало, швыряло… А может, все только казалось… Это ни с чем нельзя было сравнить и описать не удалось бы.

И вдруг все кончилось, словно повернули выключатель. Он плюхнулся с небольшой высоты, не так уж и ушибся — но от неожиданности показалось, что свалился с головокружительной высоты на толстую броневую плиту, отшиб все внутренности и вскоре отдаст Богу душу…

Помотал головой, моргая и озираясь. Попробовал пошевелиться — получилось. Нигде не болело, кажется, он все же оказался невредим. И не было никакой броневой плиты, он лежал на перерытой, взрыхленной земле, набившейся в волосы, слегка присыпавшей ноги. Над головой простиралось чистое голубое небо, вокруг стояло летнее тепло, явственно тянуло горелым, острые запахи поневоле заставляли вспомнить определение «химические». Словно случился пожар в аптеке или научной лаборатории и разнообразнейшие снадобья, загоревшись, создали резкий, бьющий в ноздри букет из десятка одинаково неприятных запахов.

Заставив себя приподняться, он присел на корточках в неуклюжей позе, упираясь кулаками в землю, мотая головой, чтобы вытряхнуть из волос густую пыль. Нигде не болело, не видно крови, не ощущается переломов и ушибов — но китель, шаровары, сапоги — все покрыто хлопьями гари, издававшей тот самый резкий химический запах. И точно, выбросило… Куда?

Он огляделся, преодолевая легкое головокружение. Слева возвышался глухой деревянный забор из старательно сколоченных досок — знакомый забор… А далеко впереди виднелись дома с зелеными крышами, которые он тоже узнал без труда — расположение батальона. Он очутился метрах в ста от крайних домов, на территории полигона. Вот только когда?

Стояла пронзительная, покойная тишина. Он сидел на куче перепаханной каким-то очередным испытанием земли, и на лице у него играла широкая бессмысленная улыбка. Вряд ли кто-нибудь еще переживал такое потрясение, какое охватило его, когда он осторожно вытянул клинок и прочитал надпись на лезвии: «Полковнику Аркадию Петровичу Савельеву за особые заслуги. Девятьсот третий год». Впереди было еще пять лет, чтобы полковник получил генеральские погоны и вступил в командование гвардии Гатчинским саперным батальоном. Ничего удивительного, что генерал… что он не представился себе — прочитав командировочное предписание, моментально все понял…

От кого-то он слышал, что человек, увидев самого себя со стороны, не сразу и догадается, что это он и есть. Оказавшись перед зеркалом, мы опять-таки неосознанно меняем лицо, придаем ему выражение, которое нас бы устроило, отвечало бы нашим представлениям о себе. А если увидеть себя со стороны — совсем другое. Что уж говорить о казусе, когда видишь самого себя, но постаревшего на четверть века? Нипочем не узнать, даже по голосу — наш собственный голос опять-таки звучит в действительности чуточку не так, как мы его сами слышим.

Быть может, он оказался единственным человеком, точно знающим свою судьбу на двадцать пять лет вперед — о чем, конечно же, не узнает ни одна живая душа. И, если подумать… Он знает лишь некоторый итог — а вот собственная жизнь на протяжении этой четверти века, конечно же, остается тайной.

Ничего удивительного, что генерал откровенно о нем беспокоился, ограждая от излишнего риска: ведь прежде, в собственном прошлом генерала, вовсе не было визита в грядущее к самому себе. И никто не мог сказать, как все обернется. Заковыристые переплетения, смятенно подумал Савельев. Выходит, я ухитрился спасти от смерти самого себя? Ситуация… И, если все прошло согласно прогнозам ученых, линия времени вернулась к нормальному течению, и, получается, ничего этого не было — его разговоров с генералом, общения с самим собой… Генерал о нем просто-напросто ничего теперь не знает, ничего и не произошло… Все же Время — невероятная, удивительная штука…

Когда?

Он встрепенулся, поднял голову. От крайних домов к нему бежали люди в военных мундирах, и, опережая их, неслись несколько всадников, они придерживали коней на перепаханной равнине полигона, но все равно оказались далеко впереди.

Спохватившись, вспомнив об офицерском достоинстве, он поднялся на ноги, стоял, чуть покачиваясь, отряхивая с кителя и лица противную гарь. Всадники разомкнулись, осторожно стали объезжать его с двух сторон — и вдруг подхлестнули коней.

Поручик стоял, выпрямившись. Всадники подъехали вплотную. Унтер Рахманов, смекалистый грамотный татарин, кубарем слетел с седла, ошеломленно уставился на поручика:

— Жив, Аркадий Петрович? Пламя стояло до неба, ай-яй, до облака! Такой пламя, такой жуткий… А ты целый…

Он прекрасно изъяснялся на русском, но сейчас, вне себя от изумления, коверкал речь, качал головой, бормотал что-то по-татарски, и поручик его понимал через пень-колоду, потому что меж языком шантарских татар и казанских есть немало общего: огонь до неба, диковинное разноцветное пламя, неведомо как потухшее вмиг.

Устало улыбаясь, он смотрел через плечо тараторившего свое унтера. Офицеры бежали к нему, вздымая песок и пыль, что-то крича и махая руками, теряя фуражки и не обращая на это внимания. Увидев среди них штабс-капитана Маевского, он понял, что выиграл бой. Что все теперь правильно.

И даже не смог как следует порадоваться — такая усталость навалилась…