«Дети небесного града» и другие рассказы Зоберн Владимир
— Мамочка, у меня свой крестик на груди, — отвечала девочка.
— Милая дочка, — опомнилась Наталия, — прости меня! А я все тебя ругаю.
Подруга Наталии позже рассказывала, что, когда Матрона была еще младенцем, мать жаловалась:
— Что мне делать? Девка грудь не берет в среду и пятницу, спит в эти дни сутками, разбудить ее невозможно.
Матрона была не просто слепая, у нее совсем не было глаз. Глазные впадины закрывались плотно сомкнутыми веками, как у той белой птицы, что видела ее мать во сне. Но Господь дал ей духовное зрение. Еще в младенчестве по ночам, когда родители спали, она пробиралась в святой угол, каким-то непостижимым образом снимала с полки иконы, клала их на стол и в ночной тишине играла с ними.
Матронушку часто дразнили дети, даже издевались на ней: девочки стегали крапивой, зная, что она не увидит, кто именно ее обижает. Они сажали ее в яму и с любопытством наблюдали, как она выбиралась оттуда и брела домой. Поэтому она рано перестала играть с детьми и почти всегда сидела дома.
С семилетнего возраста у Матронушки открылся дар предсказания и исцеления больных.
Дом Никоновых находился поблизости от церкви Успения Божьей Матери. Храм красивый, один на восемь окрестных деревень. Родители Матроны отличались глубоким благочестием и любили вместе бывать на богослужениях. Матронушка буквально выросла в храме, ходила на службы сначала с матерью, потом одна, при любой возможности. Не зная, где дочка, мать обычно находила ее в церкви.
У нее было свое привычное место — слева, за входной дверью, у западной стены, где она неподвижно стояла во время службы. Она хорошо знала церковные песнопения и часто подпевала певчим. Видимо, еще в детстве у Матроны проявился дар непрестанной молитвы.
Когда мать, жалея ее, говорила Матронушке:
— Дитя ты мое несчастное.
Она удивлялась:
— Я-то несчастная? У тебя Ваня несчастный да Миша.
Она понимала, что ей дано от Бога гораздо больше, чем другим.
Даром прозорливости и исцеления Матрона была отмечена Богом с ранних пор. Близкие стали замечать, что ей ведомы не только человеческие грехи, преступления, но и мысли. Она чувствовала приближение опасности, предвидела стихийные и общественные бедствия. По ее молитве люди получали исцеление от болезней и утешение в скорбях. К ней стали ходить и ездить посетители. К избе Никоновых шли люди, тянулись подводы, телеги с больными из окрестных сел и деревень, со всего уезда, из других уездов и даже губерний. Привозили лежачих больных, которых девочка поднимала на ноги. Желая отблагодарить Матрону, они оставляли ее родителям продукты и подарки. Так девочка, вместо того чтобы стать обузой для семьи, стала ее главной кормилицей.
Родители Матроны любили ходить в храм вместе. Однажды в праздник мать Матроны оделась и позвала с собой мужа. Но он отказался и не пошел. Дома он читал молитвы, пел, Матрона тоже была дома. Мать же, находясь в храме, все думала о своем муже: «Вот, не пошел». И все волновалась. Литургия закончилась, Наталия пришла домой, а Матрона ей говорит:
— Ты, мама, в храме не была.
— Как не была? Я только что пришла и вот раздеваюсь.
А девочка говорит:
— Вот отец был в храме, а тебя там не было.
Духовным зрением она видела, что мать находилась в храме только телесно.
Как-то осенью Матронушка сидела на завалинке. Мать ей говорит:
— Что же ты сидишь, холодно, иди в избу.
Матрона отвечает:
— Мне дома сидеть нельзя, огонь мне подставляют, вилами колют.
Мать недоумевает:
— Там нет никого.
А Матрона ей объясняет:
— Ты же, мама, не понимаешь, сатана меня искушает.
Однажды Матрона говорит матери:
— Мама, готовься, у меня скоро будет свадьба.
Мать рассказала священнику, тот пришел, причастил девочку.
И вдруг к дому Никоновых стали стекаться люди со своими бедами и горестями, на повозках везли больных, и все почему-то спрашивали Матронушку. Она читала им молитвы и очень многих исцеляла.
Мать ее спрашивала:
— Матрюшенька, да что же это такое?
— Я же тебе говорила, что будет свадьба, — отвечала Матронушка.
Ксения Ивановна Сифарова, родственница брата блаженной Матроны рассказывала, как однажды Матрона сказала матери:
— Я сейчас уйду, а завтра будет пожар, но ты не сгоришь.
И действительно, утром начался пожар, чуть ли не вся деревня сгорела, затем огонь перекинулся на другую сторону деревни, а дом матери остался цел.
В отрочестве ей представилась возможность попутешествовать. Дочь местного помещика, благочестивая и добрая девица Лидия Янькова, брала Матрону с собой в паломничества: в Киево-Печерскую лавру, Троице-Сергиеву лавру, в Санкт-Петербург, другие города и святые места России.
До нас дошло предание о встрече Матронушки со святым праведным Иоанном Кронштадтским, который по окончании службы в Андреевском соборе Кронштадта попросил народ расступиться перед Матроной и во всеуслышание сказал:
— Матронушка, иди-иди ко мне. Вот идет моя смена — восьмой столп России.
Значения этих слов матушка никому не объяснила, но ее близкие догадывались, что отец Иоанн провидел особое служение Матронушки России и русскому народу во времена гонений на Церковь.
В семнадцать лет у Матроны внезапно отнялись ноги. Сама матушка указывала на духовную причину болезни. Она шла по храму после причастия и знала, что к ней подойдет женщина, которая отнимет у нее способность ходить. Так и случилось. «Я не избегала этого — такова была воля Божья».
До конца дней своих она была «сидячей». И сидение ее — в разных домах и квартирах, где она находила приют, — продолжалось еще пятьдесят лет. Она никогда не роптала из-за своего недуга, а смиренно несла этот тяжкий крест, данный ей от Бога.
Еще в раннем возрасте Матрона предсказала революцию:
— Будут грабить, разорять храмы и всех подряд гнать.
Она показывала жестами, как будут делить землю, хватать с жадностью наделы, лишь бы захватить себе лишнее, а потом все бросят землю и побегут кто куда. Земля никому не нужна будет.
Помещику из Себино Янькову Матрона советовала перед революцией все продать и уехать за границу. Если бы он послушал блаженную, то не видел бы разграбления своего имения и избежал ранней, преждевременной смерти, а дочь его скитаний.
Односельчанка Матроны, Евгения Ивановна Калачкова, рассказывала, что перед революцией одна барыня купила дом в Себино, пришла к Матроне и говорит:
— Я хочу строить колокольню.
— Что ты задумала делать, то не сбудется, — отвечает Матрона.
Барыня удивилась:
— Как же не сбудется, когда все у меня есть — и деньги, и материалы?
Так ничего с постройкой колокольни и не вышло.
Для церкви Успения Божьей Матери по настоянию Матроны была написана икона Божьей Матери «Взыскание погибших». Вот как это произошло.
Однажды Матрона попросила мать передать священнику, что у него в библиотеке, в таком-то ряду, лежит книга с изображением иконы «Взыскание погибших».
Батюшка очень удивился. Нашли икону, а Матронушка и говорит:
— Мама, я выпишу такую икону.
Мать опечалилась, чем же платить за нее? Потом Матрона говорит матери:
— Мама, мне все снится икона «Взыскание погибших». Божья Матерь к нам в церковь просится.
Матронушка благословила женщин собирать деньги на икону по всем деревням. Среди прочих жертвователей один мужик дал рубль нехотя, а его брат одну копейку на смех. Когда деньги принесли к Матронушке, она перебрала их, нашла этот рубль и копейку и сказала матери:
— Мама, отдай им, они мне все деньги портят.
Когда собрали необходимую сумму, заказали икону художнику из Епифани. Имя его осталось неизвестно. Матрона спросила у него, сможет ли он написать такую икону. Он ответил, что для него это дело привычное. Матрона велела ему покаяться в грехах, исповедаться и причаститься Святых Христовых Тайн. Потом она спросила:
— Ты точно знаешь, что напишешь эту икону?
Художник ответил утвердительно и начал писать. Прошло много времени, наконец он пришел к Матроне и сказал, что у него ничего не получается. А она отвечает ему:
— Иди, раскайся в своих грехах.
Он пошел к священнику, покаялся, снова причастился, попросил у Матроны прощения. Она ему сказала:
— Иди, теперь ты напишешь икону Царицы Небесной.
Всю жизнь Матрона не расставалась с ней. Теперь эта икона Божьей Матери находится в Москве, в Покровском женском монастыре.
Взыскание погибших. Келейная икона блаженной Матроны. 1915 г.
На собранные по деревням деньги по благословению Матроны была заказана в Богородицке и другая икона Божьей Матери «Взыскание погибших». Она находится в Свято-Успенском монастыре Тульской епархии, в городе Новомосковске.
Когда она была готова, ее понесли крестным ходом с хоругвями от Богородицка до самой церкви в Себино. Матрона ходила встречать икону. Ее вели под руки четыре километра. Вдруг она остановилась и сказала:
— Не ходите дальше, теперь уже скоро, они уже идут, они близко. — Слепая от рождения говорила как зрячая, — через полчаса придут, принесут икону.
Действительно, через полчаса показался крестный ход. Отслужили молебен, и крестный ход направился в Себино. Матрона то держалась за икону, то ее вели под руки рядом с ней. Этот образ Божьей Матери «Взыскание погибших» стал главной местной святыней и прославился многими чудесами. В засуху его выносили на луг посреди села и служили молебен. Люди не успевали дойти до своих домов, как начинался дождь.
На протяжении всей жизни блаженную Матрону окружали иконы. В комнате, где она прожила впоследствии особенно долго, было целых три красных угла, а в них иконы сверху донизу, с горящими перед ними лампадами. Одна женщина, работавшая в храме Ризоположения в Москве, часто ходила к Матроне и вспоминала потом, как та ей говорила:
— Я в вашей церкви все иконы знаю, какая где стоит.
Удивляло людей и то, что Матрона имела и обычное, как и у зрячих людей, представление об окружающем мире. На сочувственное обращение близкого к ней человека, Зинаиды Владимировны Ждановой:
— Жаль, матушка, что вы не видите красоту мира.
Она как-то ответила:
— Мне Бог однажды открыл глаза и показал мир и творение Свое. И солнышко видела, и звезды на небе, и все, что на земле, красоту земную: горы, реки, травку зеленую, цветы, птичек.
Родионовна
Я был маленьким мальчиком, когда в первый раз увидел Родионовну. Она у нас часто бывала, и все ее любили. А для меня, моего старшего брата Володи и сестренки Лизы не было лучшей гостьи, чем эта старая, высокая женщина в черном платке и с посохом, привезенным из самого Иерусалима.
Бывало, только услышит Лиза ее шаги по лестнице, как бежит к нам и радостно сообщает:
— Родионовна идет!
Мы вскакиваем и бежим в столовую. Один берет у гостьи посох, другой стаскивает старенькую шубку, третий подвигает стул.
— Здравствуй, Родионовна, здравствуй, милая! — кричим все мы хором.
— Ах, вы, шалунишки, ах, баловники. Вот я вас — хворостиной!
Но Родионовна говорит эти слова таким благодушным и ласковым голосом, что мы еще больше шалим.
И вот в нашей столовой звучит мерный голос Родионовны, и все мы слушаем ее интересные истории. Не существует уже комнаты: мы в далеких волшебных странах. Мы видим светлые воды Иордана, далекую Соловецкую обитель, следим за разбойниками в дремучих лесах, живем в старинных помещичьих усадьбах и пугливо трепещем, выслушивая страшные сказки.
Дружной семьей мы окружаем Родионовну. Отец и мать, так же внимательно, как и мы, слушают рассказчицу. А самовар как бы завидует ей: он фыркает, пыхтит, но мы на него не обращаем внимания, а следим за рассказами гостьи. И так нам становится досадно, когда Родионовна обрывает свои речи и говорит:
— Пора и по домам: прощайте, поплетусь в свою избушку на курьих ножках.
— Посиди еще, — говорят ей отец и мать.
— Сиди, сиди: не пустим, — повторяем и мы.
А когда Родионовна все-таки уходит, обещая зайти на днях, мы долго не спим в эту ночь, разговаривая о слышанном, и чудные видения носятся над нашими детскими кроватками.
Родионовна была когда-то «дворовой» богатого барина, имение которого находилось около нашего города. Она получила «вольную», когда ей было 30 лет. Это случилось незадолго до общего освобождения крестьян.
— На барина добрый стих нашел, он меня отпустил, — говорила про свое освобождение Родионовна.
Она была грамотна. С детства в душе ее жила любовь к святой жизни, к подвижничеству, тянуло к святым местам. Несмотря на обилие женихов, а Родионовна в молодости была красавицей, она так и не вышла замуж. Со времени своего освобождения и до глубокой старости она все странствовала.
Храм Гроба Господня на английской гравюре начала XIX в.
По нескольку раз была в Киеве, у Троицы Сергия, в Соловецком монастыре, у Белого моря, в Оптиной пустыни. Два раза «сподобилась», как она говорила, увидеть Иерусалим. Но последнее время, по слабости и болезням, ходила только недалеко.
Жила она в маленькой избушке, с подслеповатыми оконцами, у самой реки. Стены были разукрашены картинками и образами, а перед иконой Спасителя постоянно горела лампадка. С Родионовной жила ее родственница, ворчливая старуха Марковна. Обе они вязали чулки на продажу, а иногда старухам помогали их «благодетели».
Удивительно благодушная и добрая была Родионовна. Мы никогда не слышали от нее жалоб на свое положение. О своих горестях она говорила с улыбкой и никогда ничего не выпрашивала.
Особенную привязанность питала Родионовна к нашему семейству и только иногда как бы обижалась на отца, если тот недоверчиво относился к некоторым ее рассказам. Помню, раз Родионовна передавала нам, как она искупалась в святом Иордане.
— И так я себя почувствовала, милые мои, — говорила она, — хорошо, как в раю. И все немощи-то мои пропали, как не бывало. Плакать от радости хотелось. Так меня, голубчики, на воздух от радости и поднимало. Хорошо тоже, как у святой заутрени в Соловках поют, — продолжала она, — ах, как хорошо там. Душа-то так и умиляется, так вот от земли-то оторваться хочется. И слезы-то такие детские из глаз льются.
И рассказчица утирает рукавом набегающие слезы.
— А в Иерусалиме хорошо? — спрашивает Лиза.
— Хорошо, моя голубонька. И не рассказать. Ведь там Христос был, там и Голгофа есть, где его пригвоздили к кресту, и где Мать Его стояла и плакала. Пойду опять туда, перед смертью душу очистить. Вот еще мне бы на Афон хотелось, не сподобилась.
— А хорошо там? — спрашиваю я.
— На Афоне-то? — как бы удивляясь моему праздному вопросу, переспрашивает Родионовна. — Да ведь там, на Афонской-то горе, стань только и подними руку, — так сейчас рукой-то в небеса Господни и упрешься. Хорошо там, да вот Господь не судил быть-то мне. По грехам, видно.
Берег Иордана на английской гравюре начала XIX в.
Мы в полном восторге от такой легкой возможности «упереться рукой» в небо. Наша фантазия разыгрывается, и мы, кажется, так бы сейчас и полетели на Афон.
— Какие же небеса-то, Родионовна? — спрашиваю я, не в силах сдержать любопытства.
— Небеса-то? Из хрусталя, родной, из самого чистого голубого хрусталя, — такого, что на земле-то грешной, у нас, и не найти.
Мы совсем очарованы, но нас неприятно поражает замечание отца.
— Родионовна, ведь сама ты не была на Афоне, а говоришь, что там небо достать можно! И какой же небо хрусталь? Это — воздух.
— Василий Федорыч, придумаете тоже: воздух! — возражает отцу Родионовна. — Значит, старцам-то святым и странникам, которые были на Афоне, и верить, по-вашему, нельзя?
Но мы перебиваем неприятный нам спор, мы верим, мы хотим верить во все чудеса, о которых нам рассказывает Родионовна, и опять пристаем к ней.
— Расскажи что-нибудь еще, расскажи.
И Родионовна певучим голосом рассказывает нам про Варвару-мученицу, как за святой гнался с мечом отец, и как ей преградила путь гора.
— И помолилась она Спасителю, и разверзлась гора, и спрятала святую, а мучитель-отец так и вернулся к себе ни с чем.
Рассказывала нам Родионовна и про Фильку-разбойника, мужика из их деревни. Рассказы об этом Фильке, пойманном после убийства семьи из восьми человек, — ходили у нас самые фантастические.
— Жила я в ту пору, — передавала рассказчица, — на хуторке, у одного небогатого купчика, Аксенова. Вот раз сидим, пьем чай, — слышим в сенцах кто-то возится. А это Филька с товарищами: ухлопали там кучера, да и ввалились к нам. А нас — только две бабы: хозяйка да я, а с нами дочь хозяйки — маленькая девочка, Наташей звали. Мы так со страху и обмерли: смерть наша пришла. И что же вы думали? Чудны дела твои, Господи!
Тут Родионовна обратилась к иконам и перекрестилась.
— Что же, говори скорее, — шепчем мы, замирая от страха.
— Девочку Господь умудрил. Она обратилась к разбойнику, — а он-то, как сейчас помню, — с топором, а товарищи — с ножами, страшные все, — да как закричит:
— Не тронь маму, Боженька накажет, Боженька накажет, — а сама показывает пальчиком на образ и на горящую лампадку.
— Так верите, мои милые, что с Филькою сделалось?
— Что же, Родионовна? — захлебываясь от ужаса, шепчем мы.
— Задрожал, как лист. Топор из рук упал. «Пойдем, ребята, говорит, не тронь здесь никого, не смей». Так Господь нас и спас.
— А страшный был Филька? — спрашиваем мы.
— Большой, рябой, сильный. Ведь и разбойником-то с горя стал: обидели его люди. Недолго побаловался: поймали, под кнутом так и помер.
— Как под кнутом помер? — недоумеваю я.
— Наказание такое было. Не приведи Бог. Рассказывать страшно, вашу душеньку только смутишь. Сколько народу-то было, когда Фильку наказывали, страсть.
— Расскажи, расскажи! — пристаем мы.
Но тут вступается отец и запрещает рассказывать.
Мы и сами бывали у Родионовны. Однажды мы с Володей пошли к ней. В сенях ее домика нас встретили две маленькие собачки, а при входе в комнатку — замяукали кошки. Родионовна лежала больная.
— Всю меня, батюшки, прострелило, — говорила она с улыбкою, — во все места колет истреляет, как на войне, а тут и глаза отказывают. Отставная коза-барабанщица.
— Что это у тебя новый котенок? — спросил Володя.
— Новенький. Ах, ты, бедненький! — жалостно сказала Родионовна и взяла, лежавшего рядом с нею, жалобно мяукавшего и обвязанного тряпками котенка. — У мальчишек отбила. И как это у людей жалости нет? Совсем затравили его. Ну, я их разогнала, взяла его, примочки сделала, ожил, поправляется.
Родионовна питала глубокую жалость ко всем животным: у нее постоянно призревался кто-нибудь из них, чаще — собаки. Однажды она приютила галку с перешибленным крылом, и даже хромого зайца. За такую любовь к животным ее постоянно допекала Марковна:
— Самим есть нечего, а она все у меня с собаками, да котятами возится, дожила до старости, из ума выжила.
— Марковна, не греши. Нужно жалеть всякую тварь. Ты вот, если тебе что нужно, языком скажешь, а у животного нет языка, ему труднее, чем людям, все его обижают. А в писании что сказано? «Блажен, кто скотов милует» и «всякое дыхание хвалит Господа».
— Ну, пошла, поехала, — махала рукою на Родионовну ее соседка.
Но такое отношение к животным будило в нас жалость: мы понимали Родионовну, сочувствовали ей и считали ее героинею даже тогда, когда, по общему мнению, она из «ума выживала».
Мы с братом были свидетелями, как она отбила совсем чужого ей щенка у полицейского, который бил его за то, что щенок, «поглупости», залаял на проехавшего мимо городничего.
— Не смеешь бить, — кричала Родионовна, собрав около себя толпу и исступленно махая палкою, — не смеешь. Я до губернатора дойду, а собаку не тирань!
И она торжественно понесла к себе отбитого щенка, а городовой только руками развел:
— Из ума выжила старуха.
И, теперь, когда мы зашли к Родионовне, она попросила меня:
— Скажи мамаше, чтоб котеночка одного взяла, а то и двух: мне трудно с ними управляться, у вас их не обидят.
Я обещал. Родионовна не раз пристраивала таким образом своих питомцев.
— Когда придешь к нам? — спросили мы старуху.
— Да вот встану и приду.
— Ты бы доктора позвала.
— Господь с ним, — не люблю я докторов, — особенно нашего. Ишь, что выдумал, — с негодованием восклицала Родионовна, — собачек и кроликов режет. Непутевый. Господь-то взыщет с него за страдание тварей.
Родионовна не могла слышать равнодушно имени городского доктора за то, что он покупал собак, разводил кроликов и производил над ними опыты.
Володя, уже гимназист второго класса, счел своей обязанностью заступиться за «науку».
— Это он для науки, для пользы людей режет, Родионовна, — робким голосом промолвил Володя.
— Для науки, для пользы. Бог с тобою, Володюшка, — какая нам с тобою польза, еслион несчастных собак мучит? Прямо непутевый, как есть непутевый, — негодовала Родионовна на ученого доктора. Что они ему сделали? Он их уж десятка два, слышно, зарезал. Придумали тоже: для науки, для пользы.
Мы не смогли внушить Родионовне уважение к опытам доктора.
После моего возвращения из гимназии, Родионовна навестила наш дом. Мне показалось, что она шла неуверенно, ощупывая палкой дорогу. Я сказал об этом матери.
— Она стала почти слепою, — сообщила мать.
Вошедшая Родионовна сразу не разглядела меня. У нее на глазах я заметил белые пленки.
— Где же ты, Васенька? Дай-ка ручку твою. Не забыл старуху?
Мы поздоровались с Родионовной.
— Учись, учись, — будь подмогой папеньке с матушкой, — говорила она, когда я рассказал ей о своей учебе. — А я вот плохо вижу: совсем ослепла. Старость пришла. Так и не попаду в град Господень, а хотелось бы в третий разок.
Несмотря на то, что старуха почти ослепла, она была по-прежнему добродушна, весела и много рассказывала нам про свое житье-бытье. Рассказала, как ей хотелось в молодости пойти в монастырь, спасать душу, а барин заставил ее играть в своем театре пастушку.
— Да еще постом Успенским! — качала головой Родионовна, вспоминая былое. — И пела я, родные мои, песни разные.
— А ты не разучилась петь? — спросила мать.
— Где там: стара стала.
— Спой, Родионовна, — уговаривали мы ее.
— Да уйдите, озорники. Какая я певица!
— Спой, как умеешь.
— Так уж и быть, смейтесь над старухой, повизжу вам минутку.
Не белы снеги в поле забелелися…
Хорошо пела Родионовна: так в душу и лился ее дребезжавший на верхних нотах голос. И странно было смотреть на эту высокую, седую старуху, заливавшуюся молодым голосом.
— Будет с вас, — прервала она, не докончив и первых строк песни. — Дайте-ка лучше чайку: соловья баснями не кормят.
Мы принялись за чай. Я изо всех сил угощал гостью.
Весной следующего года я получил от родных известие, что Родионовна пошла с другими богомольцами к святителю Тихону Задонскому и занемогла там. Всех нас благословляла, просила не оставлять ее подругу Марковну, а также приютить оставшихся у нее котенка и собаку.
Благословленный Христом
Был знойный день в Иудее. Христос, окруженный народом, учил смирению. Кто-то из учеников спросил, кто больше и выше всех? Христос оглядел народ, собравшийся вокруг Него. Некоторые родители привели с собой детей, и они, пробравшись вперед, слушали Христа. Господь возложил руки на мальчика, который сидел у Его ног и произнес:
— Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное.
Лицо того мальчика было серьезно, словно он понимал, Кто в эту минуту говорит с ним.
***
Уже прогремело на земле слово Христово, озарившее весь мир, уже апостолы разнесли по вселенной слова Учителя.
Игнатий, тот самый мальчик, которого когда-то благословил Христос, стал епископом Антиохийской церкви. В его душе жила память о том благословенном дне. Он также помнил и наставления апостола Иоанна Богослова, учеником которого был. Многому его научил избранный ученик Христов, и в воображении Игнатия его слова дополнялись живыми образами Христа, каким Он запомнился ему в тот заветный день.
Мученичество святого Игнатия, миниатюра. XVII в.
Когда император Траян шел походом против армян и парфян через Антиохию, он осудил Игнатия на казнь за христианство, велел в оковах отвести его в Рим и там перед народом отдать на растерзание зверям.
Давняя мечта Игнатия исполнялась, он примет за Христа мучения, как апостолы Петр и Павел.
С плачем провожали его христиане, а он ликовал. Он боялся одного — что римские христиане помешают его казни, и вдохновенно говорил:
— Страдающий за Христа, я надеюсь по воле Божьей принять муки. Но сподоблюсь ли? Ибо боюсь вашей любви, как бы она не повредила мне. Огонь и крест, раскрытыепасти зверей — вот чего я жажду, только бы соединиться с Христом.
Весь Рим собрался в Колизее, все слышали, что епископ Сирии будет отдан на растерзание зверям. На арене, где должна была окончиться его жизнь он, безмерно радостный, что принимает смерть за Христа, воскликнул:
— Римские мужи, не за какое-нибудь злодеяние я приму казнь. Не за беззакония осужден на смерть, но за Единого моего Бога.
Тотчас на исповедника Христова были выпущены львы и растерзали его.
Когда Траян говорил с Игнатием, он спросил, что значит его прозвище: «Богоносец».
— Носящий Христа Бога в своей душе, это Богоносец, — отвечал святой.
Читать бесплатно другие книги:
