Валюта смерти Андреева Юлия
– Я же сказал. Ты будешь любить его вечно, – расправив крылья, ангел взмыл в черное египетское небо.
Глава 34
То, о чем вы хотели спросить, но стеснялись…
А.Смир
- Ого!
- Напридумали богов!
– Ты будешь любить его вечно! – Аня заплакала, откидываясь на подушки. – Ну, конечно, вечно. А как же иначе, если жизнь закончилась и больше уже ничего не произойдет. Если в той аварии умерла она сама. А не Димка.
Теперь все вставало на свои места: и отправившийся на капитальный ремонт дом, и человек, безрезультатно прыгающий с моста. Смерть не живет в месте, называемом царством смерти. Она не любит это место. Потому что в нем ей уже нечего делать. Все уже сделано, она отобрала жизнь у живых людей, сделав их мертвецами. А на мертвецов смерть не охотится, потому что это, в конце концов, глупо.
Человек может сколько угодно сигать с моста, он не умрет. Так же, как не умрет никто, находящийся рядом с Аней. В Царстве мертвых нет и не может быть никакого творчества. Потому что творить призваны живые люди. В Царстве Живых люди рождаются, растут, постоянно претерпевают изменения. В царстве мертвых никаких изменений не может быть в принципе, так было всегда с самого начале существования.
Не случайно мертвые приходят в гости к живым магам или простым людям, прося у них помощи. Живой человек может поставить за мертвого свечку, и этот молчаливый призыв будет услышан на небесах, мертвый не может сделать даже такой малости.
Поэтому здесь никто и не зачинает детей – мертвое не рождает мертвое, мертвое не порождает живое. А Анина беременность выглядит, как нечто невозможное. Хотя, судя по всему, так оно и есть.
А люди – знаменитый слоган: «Оставь надежду всяк сюда входящий» написан специально для них. Надежда появляется только в том случае, если есть, на что надеяться, о чем мечтать, во что верить. Но люди, продолжающие жить словно по инерции, не знающие, что с ними произошло, не могут ни к чему стремиться.
Не зная, что умерли, они оглядываются вокруг себя и не находя родных и любимых, считают, что их бросили. Что они стали никому не нужны. Кто-то сочиняет для себя катастрофы. Кто-то разводы. В результате все разобиженные, потерянные, жалеющие себя.
Ее отец считает себя старым и переставшим нравиться женщинам, старая собака думает, что ее прогнали из дома и скучает по своим хозяевам, Ираида Александровна скорбит о безвременно оставившем ее супруге. – Все на первый взгляд кажется логичным. Ничто не вызывает сомнений. Повязки на глазах удобные и непроницаемые. Так как, с одной стороны, они не мешают продолжать существование, с другой, не дают увидеть то, что не положено видеть.
Иногда кто-то начинает догадываться, что что-то происходит не так, как должно, не по правилам. Но его всегда можно заткнуть разумными доводами. Знают же врачи, что в городе не зафиксировано ни одного случая беременности. Знают и молчат, потому что никто не говорит об этом. Не говорит, значит, нельзя об этом говорить. Значит, запретили. Значит…
Мир Мертвых отличается от Мира живых не одной единственной деталью, как в фантастическом рассказе, а множеством деталей, просто разглядеть их не хватает энергии и элементарного любопытства.
Аня, например, с самого начала знала, что река, откуда она переправляется на тот свет, – Нева. Самая большая река Санкт-Петербурга. Но если она умудрилась забыть о самой большой реке, сколько же еще не замечает вокруг себя?
Да, мертвые во все времена наведывались в гости к живым. Приходили во снах, видениях, во время подготовки материала для статьи Аня читала, что многие люди утверждают, будто бы встречают на улицах своих бывших соседей или умерших друзей, но не общаются с ними, а буквально увидел и отвернулся. – Почему? Глаза отвели. Вот почему.
Теперь стало понятно, почему человек из Мира Живых – агент «Яви» Яша – не мог есть в Царстве Мертвых, а она – Аня – могла столоваться на той стороне Ахерона. Во все времена считалось, что приснившихся родственников следовало кормить. У многих народов существует обряд кормления умерших родственников, когда еду и напитки ставят к иконам, идолам, или в местах, которые покойные особенно любили.
Поэтому и Григорий брезговал дотрагиваться до нее. А сама мысль о том, что мертвая женщина могла совокупляться со своим живым мужем… Брррррр.
Действительно брррр…
Сама тема казалась настолько ошеломляющей, что Аня почти позабыла о том, что, наверное, следовало пожалеть себя, бедную, несчастную, погибшую во время своего собственного свадебного путешествия.
Нет, она не жалела себя, после того, как выяснилось, что она вопреки всему сумела забеременеть, жалеть следовало правителей этого мира, а не ее. Потому что когда происходит нечто из ряда вон, последствия могут быть самыми необыкновенными и не всегда хорошими.
Быть может, мир, в который она попала после смерти, вообще взорвется после того, как в нем кто-то родится. Или Мир Мертвых и Мир Живых поменяются местами – зазеркалье сделается реальностью, а реальность зазеркальем, хотя последнее вряд ли.
Или, быть может, ее депортируют к Димке вместе с новорожденным ребенком. Вернут, потому что незачем держать в Царстве Мертвых живую женщину с младенцем. Вернут, стерев ей память, или убьют?
Конечно, убить было бы самое то, убить, чтобы она уже не смогла никому ничего рассказать. Но загвоздочка – нельзя убить того, кто уже умер!
А вот можно ли оживить?
Глава 35
Опять дороги
А.Смир
- Хоть в жизни мы были неровня,
- Сидим на одной жаровне.
– Анечка, массажистка к тебе сегодня заходила? Я вот что подумала, может одновременно применим стоун-терапию и раз в неделю аромо. Стоун – камень по-английски, – вошедшая в палату Людмила несла перед собой букет белых, похожих на шары, хризантем, так что Аня не видела ее лица.
– Массажистка вьетнамочка, я с ней вчера разговаривала, очень талантливая девочка, знаешь ли. Она принесет с собой целый ящик ониксов и затем будет делать ими массаж. Камни она нагревает на специальном устройстве, так что получается и массаж, и прогревание. А можно контрастный, это когда одни камни горячие, а другие холодные. Хочешь? – Людмила уже поставила букет в вазу, но отчего-то все еще возилась с цветами, меняя их местами, встряхивая и то и дело поворачивая вазу.
Впрочем, как ни старалась директор клиники, ей не удалось скрыть от Ани ни дрожащего, словно Люда с трудом пыталась сдерживать слезы, голоса, ни напряженной спины с поднятыми плечами и выставленными, словно для обороны, неожиданно острыми лопатками.
«Да ей самой нужен массаж», – пронеслось в голове Ани, но она сдержалась, молча наблюдая за потугами врачихи казаться беззаботной.
– Стоун-терапия очень успокаивает и вообще… – Людмила резко отдернула руку от букета, точно укололась шипом, заплакала.
– Да что с тобой? – Аня спрыгнула с постели и босиком подскочила к уже рыдающей в голос подруге. – Что случилось?
– Укололась! Знаешь, как больно?! – она облизала палец, уже не сдерживая слезы.
– Откуда мне знать? – Аня участливо взяла руку Люды, – у хризантем в жизни не было шипов, так что и уколоться мудрено… что случилось-то? Неприятности?
– Ага. – Люда кивала, прикрыв рот ладонью, Аня заметила свежий синяк у нее под глазом.
– Неприятности?
– Да.
– Это он сделал?! Михаил Евграфович? Скотина! Ну, я сейчас ему выскажу! – Аня схватила телефон, но Людмила остановила ее, с неожиданной резкостью вырвав трубку.
– Это не он! Он вообще ни при чем! Это я во всем виновата, в общем, Ань, тебя забирают. Нам придется расстаться. – Людмила нервно обняла Аню, прижимая ее к себе с такой силой, что той сделалось нечем дышать. – Я ничего не могла сделать! Я дура… я и тебе, и Мишке говорила, что это единственный случай беременности, что нужно держать все втайне, что правительство заинтересуется и… я никому, слышишь ты, никому ничего не говорила, не намекала даже. У меня персонал весь верный, надежный. Я их сто лет всех знаю. Ни на кого подумать не могу. – Она внезапно отпустила Аню, бессильно рухнув в кресло. – Дай воды, что ли.
– Минералка, сок?
– Минералка с газом? – Людмила промокнула глаза платком и шумно высморкалась.
– С газами ты сама запретила. – Аня налила воду в прозрачный стакан, подала Люде.
– Они через Интернет, по всей видимости, вычислили, – она глотнула, снова заливаясь слезами, – сколько лет никто не зачинал, уже и стерлось из памяти. Вот я и начала скачивать все мало-мальски по теме, потом еще заказывала, с зарубежниками списывалась.
В общем, – она проглотила остатки воды и грохнула стаканом об стол, – в общем, вчера заявились ко мне домой и… – Люда уже не успевала промакивать слезы, нос покраснел и разбух, точно слива, рот то и дело искажался рыданием.
– Били? – Аня дотронулась до мокрого от слез лица Людмилы, и та вдруг порывисто схватила ее руку, жадно целуя.
– Они заберут тебя, Анечка, сказали, если я тебя не отдам, они клинику отберут, счета в банке заморозят, под суд даже могут… они повод найдут!..
– Так отдай. – Аня села на кровать. В голове шумело. – Я у тебя в руках, мы у тебя в руках. – Она погладила живот. На этаже медсестра, внизу охрана. Куда я с пузом-то денусь?
– Но это ведь единственный ребенок! Я узнавала: оказывается, не только в нашем городе не рождаются дети, – и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Праге, и… я же со многими говорила, пыталась материал получить. Может быть, это вообще единственный случай во всем мире! Для всех людей! Надежда на возрождение!
– Или остаточные явления. – Аня лениво отмахнулась от врачихи. Вдруг ей сделались противны ее слезы и раскаяние. Какое ей дело до Людмилы, фирмы, денег в банке, если совсем скоро ее – Аню – отволокут в какую-нибудь лабораторию, сделают принудительный аборт, обрежут трубы, чтобы больше уже никогда…
Исчезнут последние способные к деторождению женщины, вырастут и умрут дети… но она не сказала ничего вслух, а вместо этого спросила Люду:
– А как давно перестали рождаться дети?
– Дети? – Людмила мгновенно перестала рыдать. – Дети… А правда, когда я училась в мед. Институте, точно знаю, что были, потом…
– А у тебя у самой детей нет?
Людмила покраснела.
– После травмы… со вторым мужем на горных лыжах катались, ну и… в общем, четыре операции, в том числе и полостные. Вот после этого и…
– А после этой твоей травмы вообще кто-нибудь рожал? Не обязательно знакомые, а вообще, хотя бы один случай припомнить можешь? Я имею в виду, после года, когда это произошло? – В голове Ани крутился прочитанный накануне рассказ.
– После моей травмы… а какая связь? – не поняла Людмила. – Кажется, кажется, – ее глаза округлились.
– Не припомнишь, как давно это было? – Аня сама поражалась своему, проистекающему неведомо откуда, но никуда не уходящему спокойствию.
– Когда? – Людмила задумалась, свесив голову со светлыми легкомысленными кудряшками и равномерно покачиваясь.
– Давай помогу, – смилостивилась Аня. – Ты тогда в институте училась или уже работала?
– Работала! Ну да, давно уже работала. В клинике на Чугунной. А что?
– И муж у тебя был?
– Был Сережа, – мы с ним после несчастного случая развелись потому, что когда я побилась, он меня вообще не искал, а втихую уехал. Меня еще тогда бабка местная нашла и выходила. А он – гад, тем временем мои денежки пытался присвоить. Вот сюрпризец-то вышел, когда я живой объявилась! А почему ты спрашиваешь?
– Так какой тогда год был, ты точно не помнишь?
– Документы какие-нибудь должны были остаться… – теперь в голосе Людмилы сквозила неуверенность.
– Лечилась долго?
– Год, если не ошибаюсь, а потом еще санатории, клинике пластической хирургии, вспоминать не хочется!
– На все про все – года два набежало?
– Пожалуй.
– Сколько тебе на момент несчастного случая было?
– Сорок, – пискнула Людмила, все еще не понимая, куда клонит ее пациентка.
– А потом сразу же эту клинику купила? – не отставала Аня.
– Нет, потом лет пять жила на даче у отца. Никого не хотела видеть. Затем устроилась начмедом в войсковую часть, там еще три года, открыла клинику, народ набрала. Знаешь, чего мне все это стоило? Как трудно в наше время приобрести имя, уважение, авторитет? Сколько подстав, разборок с крышей, милицией… меня вообще бандиты хотели изуродовать, а клинику сжечь! Мрак!
– Но сейчас же все нормально? Ты добилась, чего хотела?..
– Пятнадцать лет безупречной работы на кого угодно подействуют! – Людмила самодовольно улыбнулась.
– Слушай, а сколько тебе лет? – нанесла заранее заготовленный удар Аня.
– Мне? – на лице Людмилы отразился мгновенный испуг, но она тут же взяла себя в руки. – Женщине столько, насколько она выглядит, – пропела она, – а почему ты спрашиваешь?
– 40 + 2 + 5 + 3 + 15, – Аня закатила глаза, делая вид, что подсчитывает сумму, на самом деле все расчеты были сделаны ею во время рассказа Люды. – 65? Я правильно подсчитала?
– Сколько?! – Теперь на лице Людмилы запечатлелся ужас, – Сколько ты сказала?..
– Не парься, «женщине столько, насколько она выглядит», – Аня примиряющее махнула рукой, – ты мне лучше скажи, а вот девочки, что медсестрами у тебя трудятся, небось, тоже все после аварий да несчастных случаев? Сама говоришь, что давно их знаешь?
– Ну, Олечка… да… авария. Самолет пассажирский рухнул, в живых она одна осталась. Бедная девочка. Вся семья…
– Дальше, – Ане не терпелось подтвердить свою версию.
– Ира и Ульяна из ординаторской, обе в доме горели – сестры они. Василь Кузьмич – афганец, в смысле, воин-интернационалист, у этого за плечами как минимум четыре госпиталя, сейчас инвалид третьей группы, на охране у меня. Остальные…
– И все после несчастного случая утрачивали прежние связи? Разводились? Расходились, меняли работу, окружение?
– Сразу видно, что ты ничего подобного не испытывала… если спрашиваешь. Да я после всех этих клиник могла только лежать или на воду смотреть. У отца дача на озере Ильмень.
Аня кивнула.
– А развод… но как было не разойтись с человеком, который тебя предал?
– А остальные? Или всех кто-то предал? А так бывает?
– Про Василия Кузьмича не скажу, но он со своими афганцами точно не общается. А что общаться-то, когда они всякую встречу квасят по-черному?
Только человек начинает сколько-нибудь оправляться, только.… А к чему ты все это? Не пойму, – голос Людмилы дрожал, да и вся она тряслась, словно Аня прижала ее к стиральной машине во время отжима белья. – К чему ты?! – выкрикнула Людмила, хватаясь за горло.
– Отгадай загадку, – Аня со спокойной жестокостью взирала сверху вниз на Людмилины страдания. Наверное, так должен смотреть на заведомо обреченную жертву хищник, – скажи Люда, кто за двадцать пять лет не постареет ни на день? Кто не растет, не размножается, не стареет и не умирает?
– Это… – Людмила обхватила голову руками.
Какое-то время Аня слышала только ее всхлипы.
– Но мы же все едим и любовью занимаемся, – попыталась слабо возразить она.
– В раю всем хватает еды и райские гурии готовы к услугам праведников. В Вальхалле каждый день асы зарезают и жарят кабана Сэхримнира, а на следующее утро он снова жив и здоров.
– Но твой ребенок? Не сходится! Зарождение жизни возможно только в мире, где есть жизнь! Не сходится! – Людмила победно хлопнула себя по коленке. – Как ты меня напугала!
– Мой ребенок, как ты правильно определила несколько раньше, единственный шанс для этого гребаного мира. И если его сейчас убьют… – Аня отвернулась, ее трясло.
Наверное, можно было сейчас долбануть напуганную Людмилу чем-нибудь тяжеленьким по голове, да хоть вот этой вазой, и затем попытаться прорваться мимо много лет назад почивших девиц и погибшего на неведомо какой войне солдата.
Аня не определилась пока, как именно будет называть обитателей «Тусвета». Если, конечно, термин «Тусвет» не придуман непосредственно в Мире Мертвых и не является синонимом Мира Живых. Хотя нет. В Мире Мертвых не должно ничего рождаться, в том числе и названия. А значит, «Тусвет» – это как раз здесь.
То, что она находится именно на том свете, Аня уже поняла и где-то даже приняла. Но, поскольку народ зазеркального Питера упорно продолжал считать себя живым, регулярно выезжая на курорты, подправляя здоровье в водолечебницах, загорая в соляриях, качая свои давно утраченные тела в спортивных залах и права в судах…
В неосознанной ностальгии по жизни, народ пачками глотал витамины vitto – жизнь. Скорее всего, имел множество аккаунтов в Живом Журнале. Классное место для любой тусовки, в том числе и покойницкой.
Худел, посещал психологов, пил, кололся, лечился от алкоголизма и наркомании…
Ане подумалось, что решись она сейчас рассказать о своей догадке людям, так сказать, поведать миру, ее, скорее всего, сослали бы в дурку. Причем, срок заточения в больнице для душевнобольных измерялся бы вечностью.
В мире мертвых невозможно умереть во второй раз, невозможно кого-либо убить, так как здесь нет и не может быть смерти, и в этом плане она блефовала, выплевывая в лицо Людмилы угрозу убийства ребенка.
Впрочем, если нельзя убить ребенка в мире смерти, отчего же не перевести ее через пылающий Ахерон в мир живых и там благополучно разделаться с невозможным в загробном Питере младенцем?!
Хотя возможен и третий вариант – ребенку все же могли дать родиться, чтобы изучать феномен в одной из своих лабораторий.
Аня так увлеклась своими мыслями, что не заметила, как Людмила поднялась и подсела к ней на кровать.
– В общем, так, – она положила руку на плечо пациентки, привлекая внимание. – В общем, я решила тебя отпустить.
Аня обернулась.
– Если мы все равно все умерли, это объясняет многое, если не все. Пазлы сложились в картинку, и все встало на место. Я подумала, помнишь, мы тогда, в нашу первую встречу с Михаилом Евграфовичем говорили тебе, что здесь никто не зачинает и не рожает, а дети появляются. Теперь стало понятно, откуда… м-да… детская смертность?
Аня кивнула.
– Я думаю, что если в аду, или как следует именовать это место, вопреки всем законам, родится живой ребенок, это… может взорвать ситуацию изнутри. Это поменяет все – поэтому ты так нужна спецслужбам.
Но я вот что подумала – к добру этот ребенок или к худу, но он должен, он просто обязан родиться. Ты понимаешь?
Аня пожала плечами.
– Сейчас соберешь вещи и выйдешь через черный ход. Они, я так поняла, не знают, как ты выглядишь. А живот прикроешь джемпером, будет ощущение, что ты толстая.
Я дам тебе денег, так что сможешь снять что-то на первое время.
Вот только помочь с родами, девочка моя, я, должно быть, уже и не смогу…
Она не закончила мысль, но Аня поняла без слов.
– А как же клиника? Ведь ее отберут? Да?
– Какая клиника? – Людмила горько рассмеялась. – На кой мертвым клиника? – Она поднялась, и, подойдя к шкафу, начала собирать Анины вещи в спортивную сумку.
– Я положу тебе необходимые витамины, брошюрку с упражнениями для беременных. Она с картинками, разберешься.
И еще…
– Мертвой припарки. – невесело пошутила Аня и тут же осеклась, так изменилось лицо Люды.
– Может, и бесполезно все, – произнесла она с профессиональной сдержанностью, – может, и припарки, только я врач, и как врач, должна обеспечить свою пациентку всем необходимым.
Подожди пять минут, сейчас зайду к себе за деньгами и брошюрами. И потом, я только что узнала, что мы все тут того – ну не живые… а до этого лечились как нормальные люди. И операции делали, и красоту возвращали, и зубы рвали. Так что же изменилось от того, что вдруг стало ясно, что тот свет – это не где-то там, а конкретно здесь?
– Наверное, ничего или очень даже много.
Еще раз попросив подождать ее, Людмила выпорхнула из палаты и через несколько минут явилась со светлым париком, конвертом с деньгами и пакетом с лекарствами.
Глава 36
Жизнь после…
А.Смир
- Вновь прибывшие в аду
- Выбирают тамаду.
Черных монет нет, обычных денег тоже, да и пустят ли в метро, вот еще вопрос?
До самого вечера Казик просидел в подвале рядом со стеной, у которой он чуть было не отдал Богу душу.
Есть не хотелось. В кармане был Анин адрес и номер телефона, но он никак не мог решиться выйти из подвала и попросить кого-нибудь из взрослых позвонить его приемной маме.
Вместо этого он продолжал сидеть у серой ничем не приметной стены с бурым отпечатком в том месте, где он ударился головой и умер.
– Еще совсем немного, и я бы достиг рая, где папа и мама, – шептал Казик, гладя чуть было не решившую все его проблемы стену.
Не хватило какой-то малости. Облака были уже совсем рядом. Еще чуть-чуть, возможно, сообрази он раньше, изловчись, прыгни, придав себе скорости, уцепись хотя бы кончиками пальцев и… дальше папа сам втащит на небеса, и они будут вместе.
Они были бы вместе, если бы Ираида Александровна ударила его посильнее об стену.
Выходит, чтобы попасть в рай, не обязательно быть хорошим мальчиком и прожить долгую, безгрешную жизнь, все получалось как раз наоборот – чтобы достичь рая, нужно умереть, а чтобы умереть, достаточно быть очень скверным, очень плохим мальчиком, таким плохим, что дальше некуда. Таким плохим, чтобы толстая тетка в припадке ярости размозжила твою голову о стену.
Второй план казался более правдоподобным и быстрее осуществимым, но для его реализации была нужна Ираида Александровна. Почему именно она? А просто Казик не знал никого более подходящего на роль его убийцы. Не тихую же молчаливую Аню об этом просить.
Казик представил, как его убивает Аня, и невольно развеселился.
Кому-кому, а ей меньше всего подходила роль свирепой фурии, убийцы невинных крошек…
Нянечка в доме ребенка говорила, что безгрешные детки, вернее, их души, прямиком попадают в рай.
В рай… – Казик улыбнулся этой мысли, блаженно развалившись на куче песка.
Да, теперь он знает, что нужно делать, он найдет Ираиду Александровну, доведет ее до бешенства, например, сделает вид, что пытается вернуть свои монеты. А потом их пути благополучно разойдутся, и Казик полетит к родителям в рай, а тетка, тетке теткино, она совершит смертных грех – убийство, и дорога ей за это в ад!
И тут Казик поймал себя на несоответствии, ведь Ираида Александровна должна была убить его не потому, что была злобной бестией, она один раз даже спасла его.
И если Казик должен был довести ее до такого состояния, то именно он – Казик – и был бы повинен в убийстве. А значит, никакого ему рая, никакой встречи с родителями.
Мальчик съежился, подтянув под себя коленки. Все выходило не так, как хотелось бы думать. Не так, как он надеялся.
Тетка не умерла, приняв пулю, он не попал к родителям, разбив голову о стену. Да и голова вовсе не была разбита…
Получалось, что из этого места никуда не денешься, даже умереть толком не получится. А вот вырасти, состариться и тогда… а будет ли это тогда?..
Есть ли шанс убраться отсюда или Казик теперь обречен на вечность?..
Вечность не очень здорово вписывалась в сознание четырехлетнего мальчика. Впрочем, это ведь только его тело прожило четыре года, а душа, бессмертная душа продолжала жить, забывая отдать приказ телу вырасти или не зная, как это делается.
Маленький мальчик после своей смерти внешне продолжал оставаться маленьким мальчиком, тогда как на самом деле…
Впрочем, на общем уровне продолжающих по инерции существовать в загробном мире детей, Казик был сравнительно еще юным – пятнадцать лет – по сути то же детство…
В сумеречном Петербурге, как называли его для себя представители местной власти, встречались малыши, способные рассказать о царствовании царевны Софьи и Петре Первом.
Некоторые помнили революцию 1905 и 1917 годов и очень многие до сих пор продолжали переживать ужасы войны и голодной блокады. Последние неизбежно страдали булимией и страстью к накопительству.
Несколько детей в городе отлично запомнили Рюриков и, по странной прихоти, не желали жить в соответствии с изменившимся временем, эти самородки были вывезены властями на Валаам, где продолжали существовать в условиях, отдаленно напоминающих им былое.
Впрочем, во все времена дети есть дети, они любят играть, обожают сладкое, будь то хоть печатный пряник, хоть человечки из сахара мадам Реми, хоть киндер-сюрприз. Дети есть дети.
Их можно переодеть в другое платье, подстричь или завить по новой, действующей в данный момент, моде. Можно научить чему-то сложному или не очень, и они ничем не будут выделяться из среды других малышей.
Давно привыкшие оставаться детьми, они время от времени переключались на древние языки или рассказывали о замысловатых играх средневековья, вспоминая, как отец впервые подарил длинный нож с красным карбункулом на рукояти. Этот нож заменил ребенку его первый меч.
Кто-то сохранил в памяти традиционную порку, проводимую на сенной площади, кто-то помнил, как отрубленные головы осужденных складывали в плетеные корзины сквозь прутья которых продолжала течь кровь.
Некоторые «дети» сохранили в памяти булочки ценой всего в полкопейки и засахаренные яблоки, которыми торговали коробейники. Кому-то во сне приходили его первые реальные родители, впрочем, они так странно выглядели, так не походили на окружающих ребенка людей, что казались персонажами из сказки…
Попав из сиротских приютов в дома, эти дети подчас поражали своих новых родителей необычайной манерой кланяться или целовать маменьке ручки, время от времени вставляя французские слова или прося дать не пасту, а зубной порошок, или убеждая, что за церковью находится очаровательный магазин, в витрине которого стоит огромная кукла с фарфоровым личиком и мягким телом.
Родители соглашались пройтись до загадочного бутика, но, сколько бы они ни шли, как часто ни спрашивали бы прохожих, никто не мог припомнить ничего подобного…
Впрочем, умершие сотни лет назад дети быстро осваивали бытовые удобства, привыкали к телевизорам, метро и компьютерам. С удовольствием пользовались лифтами и предпочитали простой булке хрустящие горячие тосты.
Глава 37
Новый друг
А.Смир
- Будет лоск и лак:
- Вурдалак купил кадиллак!
Где-то в подвале открылась дверь. Казик скорее почувствовал чье-то приближение, но даже не повернул головы.
По гравию зашуршали шаги.
Мальчик напрягся, заставляя себя не отрываясь смотреть на пятно на стене.
– Если мне суждено все-таки умереть, то пусть это будет сейчас. Один верный удар ножом, одна пуля или как в прошлый раз… – Казик поглядел на стену, ощущая ее стартплощадкой.
Еще немного, совсем чуть-чуть, – уговаривал он себя. – Мало ли на свете плохих людей. Дома ему часто рассказывали о бандитах, ворующих детей. О страшных маньяках, выкалывающих детям глаза или убивающих их каким-нибудь иным образом. Так почему не сейчас? Почему не теперь, когда Казик утратил последнюю надежду дозвониться до того света, до мамы и папы, когда он потерял единственного друга – Аню, когда…
Казик вскрикнул, ощутив чьи-то пальцы на своем плече, и отшатнулся, пребольно ударившись коленкой.
Перед ним стояла Ираида Александровна.
– Ты здесь, как хорошо-то. Живой? А головка того, не болит?
В полном ужасе Казик любовался исполинской фигурой жуткой дамочки, белобрысой, голубоглазой, с красным рыхлым лицом, почему-то подумалось, что это и не женщина вовсе… но мальчик не мог еще определиться, какие ассоциации вызывает в нем страшная тетка.
– Я это вот к чему. – Ираида Александровна поправила грязный фартук на топорщащемся, точно арбуз, животе. – Я вот что… совсем совесть заела, значится. Кошмар, да и только. Едва до дома добралась, а ни спать, ни есть, ни Васечке своему родному позвонить, ничего не могу. Все о тебе, соколик мой, думаю, о том, как я с тобой нехорошо обошлась. И Аня-то мне вроде как не совсем чтобы чужая. Давно ее знаю. И мужа ее – покойника знала, а тут такое.
Придет Анечка домой-то, а племянничка ее и нет. Кинется искать, ко мне непременно забежит. А что я, я врать не обучена.
Кряхтя, она села рядом с Казиком.
Впрочем, с Анечкой-то нашей что-то недоброе стряслось, сердцем чую. Не пришла она ночевать. Я уж у дверей слушала, слушала, нет ее шагов. И ходила, звонила. Не пришла наша красавица, птичка певчая, может, опять к своему Димке укатила, а может и стряслось что.
Вадим-то, после того как будки убрали, совсем зверем сделался. И то верно, будок нет, клиентура с претензиями, а тут еще и этот… – она задумалась, жуя ртом.
– Кто? – не понял Казик. Неожиданно для себя он осознал, что совсем не боится Ираиды Александровны и уже даже вполне привык к ее драконьей внешности. Тетка как тетка.
– Что? контрафакт. Вот что, ну монеты от другого производителя. Те, что я у тебя отобрала. Понимаешь? Кстати, откуда они у тебя, если не секрет?
Мальчик проигнорировал вопрос.
– Ну, представь себе, что он должен реализовывать свои монеты, а тут появились другие, и за них он уже ни копейки не получит. Мало того, если кто-то будет покупать твои монеты и звонить на них, Вадим тоже прогорает, потому что он уже не сможет сбыть свой товар.
– Ну и пусть прогорит, – Казик подобрал камешек, и бросил его в стену. Камешек звонко ударился и отскочил к ногам мальчика.
– Пущай-то пущай, да только, коли прознает, откуда эти монеты, точно не простит. Тебе не простит, миленький. – тетка уставилась на Казика своими жуткими голубыми глазищами почти без зрачков.
– Ну и пусть отомстит, – мальчик пожал плечами. – Если он меня убьет, я попаду к папе и маме.
Тетка задумалась.
– И то верно, – Ираида Александровна посмотрела на Казика с невольным уважением. – А если не убьет? Если инвалидом, к примеру, оставит? Отделает баскетбольной битой, как соседа Мишку, все кости переломает, так что человек ни встать, ни сесть уже не может и срет под себя.… Почитай, как уже лет восемь живет Мишенька горьким калекой. Беда это, а не жизнь. Думаешь, что Вадим лох последний? Думаешь, он и сам не понимает, что ты больше всего на свете мечтаешь со своими воссоединиться?
Еще как знает, он только с такими и работает, в ком любовь жива. Он их за версту чует, сучара. И тебя почует, миленький. А раз в тебе есть любовь, нипочем он тебя не пропустит к твоим папе и маме.
О такой возможности Казик не думал и, услышав жутковатый прогноз, приуныл.
– Вот что, горе ты мое луковое. Аня пропала, объявится, нет, леший разберет. Дом на несколько недель в ремонт отволокли. Мне-то, если что, есть куда пойти, а ты один без людей точно не выживешь. Так что, может, со мной пойдешь? Вдвоем не так паскудно все же небо коптить.
Пойдем, я тебе оладушки печь стану, сказки перед сном рассказывать, хочешь – компьютер купим, диски с игрушками? А?
Звонить родителям будешь без проблем. Монет-то там на нас двоих хватит, а потом глядишь, еще что подвалит. Жизнь-то она штука вредная, стерва она своеобразная и с редким чувством юмора.
Думала я уже квартиру продавать, на вырученные деньги монеты купить и жить, пока сердца хватит, а тут ты подвернулся со своим контрафактом… да… Монет в коробке полным-полно, надолго хватит. А мы с тобой, знаешь, что учудим? Завтра поедем в «Навь», это турагентство, и купим путевки до того света. Как тебе такие рационализаторские предложения? А?
– Как Аня ездила?! – не поверил своим ушам мальчик.
– Как она, родненький, – заулыбалась тетка. – Пойдем, милый мой, прикипела я к тебе сердцем. Ты не гляди, что на личико я уж больно безобразная, что большая такая, нескладная, не то, что твоя Анечка – голубиная порода. Я хоть и страшна, как душа каторжника, хоть в обхвате, что колонна Ростральная на Васильевском острове. Да только я не потому, что ем много, такая большущая вымахала, это ведь понимать надо. Муж мой Васечка это как раз хорошо понимал, потому что любить умел и любовь чувствовал.
Так и говорил, бывало, что во мне, ну, внутри, то есть, где у нормальных людей селезенка, печенка, легкие, словом, всякая требуха, – во мне, говорил мой Васечка, одно большое сердце.
И болит это сердце, миленький, болит оно без любви, погибает совсем. Потому как не может такое большое дурацкое сердце без любви. Был муж, любила его – удержу нет. Маленький, собой неказистый, точно ребятенка малого, заспать можно, а любила…
Нет теперь моего Васечки со мной. Вот, звоню ему. А все чувствую, мало мне этого. Не могу ни есть, ни пить без любви этой распроклятой. Не могу жить, дышу в полвздоха, сердце работает вполсилы. Потому как сердце-то, оно сердце, без любви не может.
Хоть всю кровь из тела вылей, жизнь уйдет, а любовь… любовь – она никуда не денется. Казни меня, переказни. Пытай, перепытывай, а я все одно, воскресну и любви у господа сызнова просить стану!