Фладд Мантел Хилари

В ризнице они говорили коротко и по делу. Филли встала на сундук, открыла шкафчик и нашла то, что велел принести отец. Она передавала подсвечники Агнессе, а та прижимала их к животу, придерживая согнутым коленом. Потом Филли спрыгнула на пол, открыла ящик и, гладя пальцами желтовато-млечный воск, выбрала самые большие свечи.

Когда они вернулись, Фладд стоял, опершись на лопату, а отец Ангуин сидел по-турецки на земле, словно лесной дух. Он вскочил.

— Fiat lux[51]. Копайте, мой мальчик.

Филомена встала на колени перед ямой, которую выкопал Фладд, и тронула землю пальцем, словно это вода, а она собирается купать младенца. Под рыхлым верхним слоем начинался влажный, слежавшийся. И еще под пальцем что-то шевельнулось — наверное, червяк.

— Ой, — проговорила она, отдергивая руку (монастырское воспитание не позволило ей вскрикнуть), — червяк.

— Не пугайте меня, — сказал отец Ангуин.

Фладд заметил:

— Мы видим бесов в змеях и змей в червях, ибо они вне нашего обычного опыта.

Филомена подняла голову. Ей почудился скептический блеск в его глазах, хотя было так темно, что ничего она видеть не могла. Агнесса Демпси проговорила:

— Что до червей, мы все знаем, откуда они берутся.

Наступила тишина. Все глянули на могилы. Огоньки свечей клонились на ветру, словно выпущенные из бутылок джинны. Глаза постепенно привыкли к слабому свету, и каждый об этом пожалел, поскольку священник, экономка и монахиня теперь различали друг у друга на лицах отражение собственной неуверенности.

Филли снова тронула землю и обнаружила что-то твердое и острое.

— Вы все правильно сделали, отец Фладд, — сказала она. — Они там. И вовсе не глубоко.

Отец Ангуин, не говоря ни слова, опустился на колени рядом с нею. Она видела белое морозное облачко его дыхания. Снег все не шел — видимо, замерз в высших сферах. Если бы в эту ночь удалось встряхнуть небеса, они бы загремели, как погремушка. Священник наклонился вперед, опираясь на одну руку, а другой зашарил по земле.

— Отец Фладд, я нащупал. Агнесса, я нащупал. Мне кажется, это органчик святой Цецилии.

— Давайте поскребу лопатой, — предложил Фладд.

— Нет-нет, вы можете повредить статую. — Отец Ангуин наклонился еще ниже и теперь охлопывал и ощупывал землю двумя руками.

— Мы не умеем копать, — сказала Агнесса. — До рассвета не управимся.

— Мисс Демпси, вы слишком плохо защищены от холода и сырости, — произнес Фладд. — Я только сейчас заметил. Может быть, вы сходите домой и оденетесь получше?

— Спасибо, отче. — Агнесса под покровом тьмы залилась румянцем. — У меня снизу очень теплая байковая ночная сорочка.

Она дрожала от холода, но просто не могла заставить себя уйти.

По крайней мере Филомена была одета как следует. Когда у себя в келье она отвернулась от окна, сама не своя от волнения и страха, то хотела сразу выбежать на улицу, но прежде надо было натянуть толстые шерстяные чулки и панталоны. Сердце бешено стучало. Три предписанные орденом нижние юбки, каждую стянуть завязками Наталии. Продеть руки в жесткий полотняный лиф, дрожащими пальцами застегнуть мелкие пуговки, в то время как кровь жаром приливает к щекам. До чего же долго, до чего же мучительно долго надевается ряса, черные складки давят и душат. Нижний чепец с его шнурками, который надо заколоть маленькими английскими булавками, ни на миг не забывая о неизбежной встрече в морозной ночи. Фладд здесь, он радом, он совсем близко, а она должна возиться с накрахмаленным верхним чепцом, натягивать его до бровей, пока плотный край не вопьется в намятую борозду, искать в темноте булавки, уронить одну и услышать — да, услышать в монастырской тишине, как упала булавка, — и, плюхнувшись на колени, охлопывать пол под кроватью, а когда булавка найдена и благополучно зажата в пальцах, выпрямляясь, с размаху удариться затылком о железную кроватную раму, так что искры посыплются из глаз. Затем, все еще плохо соображая после удара, выползти на карачках из-под кровати, заколоть булавками покрывало, надеть через голову распятие, ухватить четки за конец и, размахнувшись, обернуть их вокруг талии. И пока будущее хищно скалится за окном, туманя своим дыханием стекло, снова нагнуться, теперь уже за туфлями, которые она, вопреки обету святого послушания и правилам ордена, вечером скинула, не развязав шнурки, а теперь их в темноте поди распутай. Затем, сопя от досады, бросить туфли на пол, так и не расшнурованные, втиснуть в них ноги, притопнуть, чтобы налезли, сунуть в карман носовой платок и лишь после этого перекреститься, пробормотать короткую молитву, пробежать по коридору, по лестнице, оттуда направо — не к парадной двери, а в коридор, ведущий в пустую гулкую кухню. Она не решилась зажечь свет, но в кухонное окно смотрел маленький зимний месяц, бледно освещая половник и супницу, перевернутые кастрюли в сушилке, кружки, приготовленные для утреннего чая. Теперь, затаив дыхание, отодвинуть засов на черной двери, выскользнуть наружу и бежать в ночь.

Сейчас мисс Демпси тяжело оперлась на ее плечо, с кряхтением опустилась на колени и тоже принялась ощупывать землю.

— Позволю себе не согласиться, отец Ангуин. По-моему, это не органчик. Мне кажется, это край папской тиары святого Григория.

— Пустите меня, — сказал Фладд. — Я ничего не испорчу.

— Вы оба ошибаетесь, — возразила Филли. — Это стрела, пронзающая сердце святого Августина. Она же совсем тонкая.

— Нам придется подчиниться требованиям отца Фладда, — сказал священник. — Куда нам, двум женщинам и старику, противостоять натиску? Приступайте, мой дорогой.

— Отойди, сестра, — сказал Фладд.

Ей не хотелось отходить, поэтому она, не вставая, отодвинулась на два фута влево. Колено Фладда задело ее щеку. Он поднажал, и вновь раздался душераздирающий скрежет: лопата вошла в землю рядом с лицом святой Агаты (по крайней мере так предполагала Филли), как будто мученице предстоит пострадать еще раз.

— Осторожнее, осторожнее! — зашептала Агнесса, стискивая руки.

— Не останавливайтесь, — выдохнул отец Ангуин.

Однако Филли уже подползла на коленях к яме. Она не сводила глаз с лопаты, чтобы непременно первой увидеть лицо, когда оно проглянет из могилы. Отец Фладд встал правой ногой в вырытую канавку, быть может, в дюйме от левого плеча Агаты. Он, видимо, не понимал, как важно сначала откопать именно лицо. Впрочем, подумала Филли, тут нечему удивляться, Фладд же не видел статуй, они для него все одинаковые. Их похоронили задолго до того, как он сюда приехал.

— Святой Иероним, — зашептала она, указывая, — вон там. Откопайте льва.

— Встань, пожалуйста. — Фладд на мгновение перестал копать, однако в ее сторону не взглянул. — Ты простудишься.

— Агнесса, — проговорил отец Ангуин, — для всех будет лучше, если вы сварите нам горячего какао.

Лопата снова заскрежетала о гипс — появился кончик носа, неожиданно белый.

— Я не могу, — сказала мисс Демпси. — Простите меня, отче, я не могу сейчас уйти.

Филомена вновь подползла ближе и руками разгребла землю. Это и вправду была Агата. Филли потерла гипсовые скулы. Провела пальцем по сомкнутым губам. Затем, внутренне ежась, по нарисованным глазным яблокам.

— Посветите фонарем, отец Ангуин, — попросила она.

Ей хотелось увидеть лицо, и, как только на него упал луч фонаря, стало ясно, что за время в могильном небытии оно преобразилось. Филомена не поделилась своим наблюдением с остальными, поскольку внезапно почувствовала: перемена видна ей одной. Однако святая и впрямь обрела некий новый опыт — к прежней безыскусной миловидности добавилось что-то еще. Лукаво улыбаясь своим мыслям, Агата смотрела в ледяной купол небес.

Вскоре все так замерзли, что перестали говорить. Пробило час. Из-под земли проступили общие очертания статуй, еще присыпанные землей. Затем стали появляться отдельные части: локоть, ступня, щипцы святой Аполлонии. Зрители молча узнавали и приветствовали каждую статую. Когда показались святой Иероним и лев, Филомена спрыгнула в траншею, и Фладд, опершись на лопату, дождался, пока она руками расчистит львиную морду. Выбираясь обратно, Филли поскользнулась, и отец Ангуин ее поддержал. Она тяжело повисла на нем, словно не в силах раздышаться.

Внезапно Фладд перестал копать и сказал:

— К нам кто-то приближается.

— Кто идет? — крикнула Агнесса Демпси голосом часового.

Однако новоприбывший — без ответа, без «здрасте» — уже подошел и, когда отец Ангуин направил на него фонарь, замер на миг, словно кролик в луче света, впрочем, с выражением для кролика слишком уверенным и непроницаемым. В следующий миг он включил собственный фонарь — прямо в лицо священнику.

— Это я. Джадд Макэвой.

— Доброе утро, Джадд, — ответил отец Ангуин. — Почему вы гуляете в такой час, если мне позволено спросить?

— Я ходил в Федерхотон за вареным горохом, — сказал Джадд.

— Так вот что у вас в руках.

— Да. И рыба. В газете.

— Я не знал, что магазин в такое время еще открыт.

— Там жарят рыбу допоздна на случай, если кому-нибудь из полуночников придет охота перекусить. У нас на холме рано не ложатся. Когда ночи длинные, мы стараемся использовать их сполна.

— Но не вы же! — Отец Ангуин с вызовом смотрел на него поверх разрытых могил. — Не поверю, что вы, опора Церковного братства, принимаете участие в их ночных радениях.

— О, я знаю, что у вас на мой счет свое мнение, — спокойно ответил Джадд. — Вы говорите так, будто надеетесь вытянуть из меня признание в чем-то постыдном. Однако, сказав «мы», я подразумевал своих соседей. Это фигура речи, ничего больше. Хотите угоститься моей рыбой?

— Осторожнее, — сказал отец Ангуин. — Вы чуть не наступили на Амвросия.

Джадд глянул себе под ноги.

— Да, точно. — С уверенностью, выдававшей привычку к ночным прогулкам, табачник прошел по канаве. — Жаль, что я не оказался здесь раньше. От моего дома досюда тропками всего ничего. Я мог бы принести свою лопату, и отцу Фладду не пришлось бы работать в одиночку.

— Зачем вам лопата, Джадд? У вас ведь нет сада.

— Вы забыли, отче, что у меня был участок на огородах. В старые времена.

— Вот как? Тогда почему вы не повлияли на своих земляков? Не отвратили их от преступных набегов?

— Я не из тех, кто может кого-либо от чего-либо отвратить. Или к чему-нибудь направить, — ответил Джадд. — Я по натуре наблюдатель. Взять хоть вашу затею — негласную и весьма тайную. Вы не спрашиваете моего мнения, и я его не высказываю. Ничто не заставит меня его высказать. Я безучастный зритель.

«Я знал, что вы дьявол, — подумал отец Ангуин. — Дьявольская это привычка — стоять в сторонке и посмеиваться».

— Говорят, — робко вставила Агнесса, — что со стороны виднее.

— Именно так, — ответил Джадд. — Мисс Демпси, вы же не откажетесь от кусочка рыбы?

Он развернул газету, и оттуда потянуло аппетитным запахом.

— Очень соблазнительно, — проговорила мисс Демпси.

— Сестра Филомена, — вкрадчиво продолжил Джадд, — тут так мало, что вы не нарушите орденский устав, если возьмете кусочек.

— Я умираю от голода, — призналась Филли.

Макэвой протянул сверток, отец Ангуин отломил кусок рыбы. Вскоре все уже ели. Отец Фладд обгрызал плавник. Рыба была холодная, но вкусная.

— Интересно, в чем ее жарили? Не в топленом ли сале? — Отец Ангуин выразительно глянул на Филли, но та отвела взгляд.

Ему было весело от того, что он трапезничает пред лицом врага[52], — более того, ест ужин этого самого врага.

— Эх, нам бы сейчас каждому по рыбке! — Священник вновь глянул вопросительно, теперь уже на отца Фладда, гадая, не совершит ли тот умножение рыб. В конце концов, прецедент известен. Однако Фладд, хотя ему и досталось меньше всех, промолчал.

— Теперь надо дождаться рассвета, — сказал Фладд. — Нам будут нужны веревки и грубая сила.

— «Дщери Марии», — тут же откликнулась мисс Демпси. — Завтра у нас собрание.

— Уже сегодня, — поправила Филли.

— Мы могли бы их вымыть. Наша старшая наверняка разрешит. А исполнить литанию и прочие молитвы можно одновременно.

— Не понимаю, почему вы вообще согласились их закопать, — произнес Фладд.

— Вы не знаете епископа. — Филомена отряхнула землю с колен. — Если бы мы оставили статуи в церкви, с него бы сталось приехать и расколотить их молотком.

— У вас слишком живое воображение, сестра, — возразила Агнесса. — И разумеется, отец Фладд знает епископа.

— Нам все равно предстоит перед ним отвечать, — заметил отец Ангуин. — От нашей ночной эскапады он не улетучился.

— Он снова велит нам убрать статуи, — сказала мисс Демпси. — И все наши труды окажутся напрасны.

— Не напрасны, — ответил Джадд. — Вы не стояли в стороне и не наблюдали безучастно. Отец Ангуин будет вам благодарен.

Агнесса тронула священника за руку.

— А если он снова велит их убрать? Мы же должны будем послушаться?

— Вы можете уйти в раскол, — произнес отец Фладд.

— Я думал об этом. — Отец Ангуин тоже отряхнул с себя землю. — Мне не хватило духу.

— Вы говорите «вы», отец Фладд, — заметил Маковой. — Не «мы». Можно ли отсюда заключить, что вы нас скоро покинете?

Фладд не ответил, только закинул лопату на плечо и сказал:

— Я сделал все, что собирался. Мисс Демпси, вы всех очень обяжете, если приготовите горячее питье. И еще чрезвычайно любезно с вашей стороны было бы включить духовку и согреть мистеру Макэвою его горох. Как вы, наверное, заметили, мистер Макэвой так и не имел возможности подкрепиться своим приобретением.

Из земли глядели желтовато-белые лица, устремив пустые глаза в набрякшее небо. Мисс Демпси плотнее закуталась в халат, взяла отца Ангуина под руку, и они вместе направились к дому. Священник светил фонариком на дорогу под ногами. Макэвой двинулся следом.

— Мне надо возвращаться, — прошептала Филли. Пробили часы на церкви. — Мы встаем в пять.

— Било половину третьего. В Недерхотоне наверняка еще не спят.

Фладд подал ей руку, и она, мгновение промедлив в неуверенности, оперлась на его локоть.

— До утра еще далеко, — сказал Фладд.

Он повернул вниз, к монастырю. Позади мерцали оставленные свечи; лунно-солнечный, неземной, подвижный, как ртуть, серебристый свет искрился на черных ветках, сверкал в замерзшей канаве, поблескивал на брусчатке у входа в церковь.

Окна монастыря заливало сияние, на темных камнях играли блики, а высоко над головой как будто носились светлячки.

«Вся моя прежняя жизнь, — подумала она, — была путешествием сквозь тьму. А теперь начнется новая — долгое странствие под солнцем, в его священном животворящем свете».

Когда пробило три, Фладд запечатлел на ее лбу — сразу под вдавленным в кожу краем чепца — целомудренный поцелуй. «Ритуальный поцелуй», — подумала она и закрыла глаза. Фладд наклонился и провел языком по ее векам.

— Филли, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что должна делать?

— Да. Выбираться отсюда.

— И ты знаешь, что надо спешить.

— На это уйдут годы, — ответила она. — Мою сестру вышвырнули пинком, но она была послушницей. А я пострижена. Мне надо писать прошение епископу, а тот переправит его в Рим.

Фладд на мгновение разжал объятия и отступил в сторону. Как только она перестала ощущать тепло его тела, ей стало ужасно холодно, и одновременно ее решимость пошла на убыль.

Луна уже спряталась. Кухню освещала единственная церковная свеча, которую Фладд зажег от своей зажигалки. Ее отблески лежали на перевернутых кастрюлях (сколько раз Филли оттирала их по наказу сестры Антонии!) и на кружках, ждущих утреннего чая.

Фладд прошелся по кухне, беззвучно ступая по каменному полу. Филли отчаянно захотелось настоящего июльского солнца, чтобы разглядеть Фладда как следует, узнать, как он выглядит.

— Тебе не нужен Рим.

— Было бы сейчас лето!

— Ты слышала, что я сказал? Не нужно тебе в Рим.

— Как же не нужно? Мне надо просить о снятии монашеских обетов. Это может сделать только Ватикан.

«Придет лето, — подумала она, — а я по-прежнему буду здесь. Никто не станет хлопотать, чтобы мое дело решилось быстро. У меня нет друзей. Придет следующая зима, а за ней еще лето и еще зима. Где будет к тому времени Фладд?»

— Ты не слушаешь, — сказал он. — Ты говоришь, тебе нужно снять обеты, я говорю — не нужно. Ты говоришь, что связана, я говорю — нет. Какой закон держит тебя здесь?

— Закон церкви, — испуганно ответила она. — Ой, нет, наверное, это не закон. Не как государственный. Но, отец Фладд…

— Не называй меня так. Ты знаешь правду.

— …но, отец Фладд, меня отлучат от церкви.

Фладд вновь шагнул к ней. Пламя свечи взметнулось вверх, как будто вздохнуло. Он тронул ее лицо, шею, потом начал вынимать булавки из покрывала.

Она отпрянула:

— Нет-нет, нельзя.

Фладд мгновение медлил, затем отступил на шаг. Трудно было сказать, что выражало его лицо. Точно не усталость. Он был на удивление бодр. Какое-то движение за окном заставило Филомену повернуть голову. Снаружи шел снег; большие мягкие снежинки беззвучно касались стекла.

— Наверное, там теплее, — сказала она, глядя на улицу. — Он ведь не ляжет, да? К утру растает.

Филли точно знала, что с ней не может произойти ничего хорошего. Господь не сделает так, чтобы, проснувшись в пять, она увидела за окном преображенную землю под нетронутым белым покровом и черные деревья в подвенечной фате. Нет, снег останется ночной галлюцинацией, предутренним фантазмом. Завтра в пять не будет ни снега, ни солнца; она выглянет в окно и увидит лишь собственное тусклое отражение, а если каким-нибудь чудом к этому времени рассветет, ей предстанут лишь темные набухшие пустоши, паутина ветвей, водосточная труба и что-то клюющие воробьи — все тот же привычный мирок, в котором она обречена жить. И внезапно Филли поняла, что не выдержит тут и дня. Руки взметнулись к горлу, затем к вискам и к покрывалу; она принялась нащупывать булавки.

Фладд вынул их одну за другой и положил в ряд на кухонном столе. Потом рывком сдернул ненавистный белый чепец. На решение подчиниться ушли все ее силы, собственной воли не осталось, только усталость и холод. Фладд расстегнул английские булавки на внутреннем чепце, положил их рядом с обычными. Одним ловким движением ослабил завязки, снял чепец и бросил его на пол.

— Ты похожа на плохо постриженную живую изгородь, — сказал он.

Жар стыда прихлынул к оголившейся шее.

— Нас стрижет сестра Антония. Раз в месяц. Всех. Даже Питуру. Ножницы ржавые. Мне всегда хотелось иметь свои, но это против обета святой бедности.

Фладд провел рукой по ее голове. Неровно остриженные волосы росли в разные стороны, в одном месте уцелевшая прядка лежала завитком, на проплешинах короткий ежик торчал вверх, словно весенняя трава, пробивающаяся к свету и солнцу.

— Какие они были? — спросил Фладд.

— Каштановые. Самые обычные каштановые. И немножко вились.

Ему казалось — насколько можно было судить при слабом освещении, — что ее лицо изменилось. Оно стало меньше, мягче. Глаза не выглядели такими внимательно-огромными, губы утратили монашескую твердость. Как будто ее растопили и отлили в новую форму, и теперь перед ним другая, незнакомая девушка. Он поцеловал ее в губы, уже менее ритуально.

В девять к задней двери подошел Макэвой с тачкой. Агнесса, услышав стук, подпрыгнула от неожиданности. Она бросила недомытые тарелки, вытерла с рук пену и побежала открывать.

— Доброе утро, мистер Макэвой. А на кого вы оставили лавку?

— На доброго знакомого.

— Веревки вы тоже захватили?

— Я взял все необходимое. Надеюсь, тачка нас выручит.

— Вы небось уже всем всё рассказали?

— Ни слова о ночных событиях не слетело с моих уст. Приход и без того скоро узнает.

— «Дщери Марии» услышат сегодня вечером.

— Монахини, без сомнения, раньше. Если отец Фладд готов, мы поставим статуи на постаменты за час-другой. — Он улыбнулся уголками губ. — Когда мы их зарывали, собралась целая толпа помощников. Откапывать ведь легче, чем закапывать?

«Мне было гораздо труднее», — подумала Агнесса, а вслух сказала:

— Я позову отца Фладда. Он, как всегда, встал к ранней мессе, а сейчас пьет чай.

Она не предложила Макэвою чаю, а оставила его ждать у двери. Снег давно перестал, на улице подморозило. По пути на кухню Агнесса позвала Фладда и услышала, как он хлопнул дверью гостиной, поздоровался с Макэвоем и вышел через парадный вход, приговаривая на ходу, как кстати им будет тачка. Агнесса взяла тряпку и пошла в гостиную. Фладд, выходя, оставил чашку на каминной полке. Беря ее, Агнесса случайно взглянула на свое отражение в овальном зеркале. Лицо было бледное, усталое, глаза покраснели. Зато бородавка исчезла.

Отец Ангуин сидел в исповедальне и, задвинув бархатную шторку на решетке, прислушивался к звукам из нефа, где что-то гремело и скребло по полу. Тут он чувствовал себя в безопасности. «Если приедет епископ, — думал священник, — можно будет сбежать сюда. Не станет же он выволакивать меня силой. Не устроит здесь Томаса Бекета и рыцарей»[53].

Его бросало из тоски в ликование, из страха в бесшабашное веселье. «В конце концов, — думал он, — зачем епископу приезжать? Конфирмаций в этом году не предвидится. Если кто-нибудь вроде Питуры по злобе ему не донесет, наш раскол может существовать себе тихо-мирно долгие годы. Возможно, со временем я стану антипапой».

И еще он подумал: «Хорошо бы Агнесса принесла мне что-нибудь поесть».

Из мечтаний его вывел скрип открываемой дверцы.

— Фладд?

— Нет. Он ставит святого Амвросия.

— А. Моя кающаяся.

Она с тихим шелестом опустилась на колени.

— Как твое искушение? — Он боялся услышать ответ.

— У меня вопрос.

— Хорошо. Спрашивай.

— Отче, допустим, обрушилось здание. Под развалинами погребены люди. Может ли священник отпустить им грехи?

— Думаю, да. Условно. Если их откопают, они должны будут исповедаться обычным порядком.

— Да. Ясно. — Пауза. — А мне вы какое-нибудь отпущение можете дать?

— Ой, милая, — ответил отец Ангуин, — раньше надо было думать, до того, как ты прогуляла всю ночь напролет.

Мисс Демпси не собиралась нести отцу Ангуину перекус, поскольку не знала, где его искать. Она сидела у себя в комнате и ела сливочную помадку. Не в ее привычках было рассиживаться в течение дня — в доме всегда найдется что начистить. А уж если ничего в голову не приходит, всегда можно перетряхнуть матрацы.

Однако сегодня Агнесса просто сидела, глядя вдаль, и складывала фольгу от помадки в узенькую полоску. Время от времени она трогала свою безукоризненно гладкую губу. В голове звучали строки:

Быстрым движением она свернула фольгу в колечко и благоговейно взяла его двумя пальцами.

Она надела колечко на безымянный палец. Оно было идеальное — одно из лучших ее творений. Жалко было выбрасывать такую красоту. Агнесса бережно сняла его и сунула в карман фартука.

Глава девятая

— Я раздобыла ключ, — прошептала сестра Антония. — Обычно она держит его при себе, но сегодня она сама не своя. У нее выросла бородавка. Вот здесь. — Монахиня показала на свою губу. — Ужас какая страшная. Вылезла за одну ночь, как гриб-поганка. Кирилла сказала ей: «Мать Перепитура, вам надо показать ее врачу. Мне кажется, это рак».

— Ой, сестра Антония, что мне делать? — спросила Филли.

— Просто иди за мною.

Сестра Антония, растопырив локти, погнала ее вперед, словно пастушья собака.

— Быстрей, быстрей. Я еле ее выпроводила. Она говорит: «Как я выйду наружу с таким безобразным выростом?» В конце концов я сказала, что на Бэклейн скандал: женщина сбежала с квартирантом. Тут уж она не устояла. Теперь будет до вечера ходить из дома в дом, собирать сплетни.

— В половине пятого уже темнеет, — сказала Филли.

— Тебе надо уйти раньше. К половине пятого ты должна быть в поезде.

Сестра Антония почти втолкнула ее в гостиную и придвинула к двери кресло, чтобы никто не вошел. Филомена округлившимися глазами смотрела на старую монахиню.

— Я не могу такого надеть. Этим вещам сто лет. Они старше меня. Они лежат в сундуке дольше, чем я живу на свете.

— Ушам своим не верю, — проговорила сестра Антония. — Я думала, ты боишься, что тебя отлучат от церкви, а тебя заботит, модно ли ты одета.

— Вовсе нет. Просто все будут обращать на меня внимание.

— Чепуха. Я тебя так наряжу, что ни одна собака не узнает.

— Я не боюсь, что меня узнают. Я боюсь, что мальчишки будут бежать за мной и выкрикивать разные слова.

— Что ты предлагаешь? — спросила монахиня. — Мы не можем пойти в магазин «Одежда» и купить тебе все новое. А если ты выпросишь или украдешь костюм у Агнессы Демпси, то выйдет неприличие и смех — ты вон какая длинная, а она — кроха. Вообрази, докуда тебе будут ее юбки.

Сестра Антония нагнулась над сундуком и вставила ключ в замок.

— Ну давай же, паршивая железяка. Открывайся, бессовестный механизм. — Она стиснула зубы, ругнулась еще раз, надавила сильнее. Замок открылся.

Монахиня откинула крышку и задумчиво поглядела внутрь.

— Вы не должны мне помогать, — пробормотала Филли.

— Чепуха, — фыркнула сестра Антония. — Ничего мне не сделают. Я старая. Могут, наверное, перевести в другое место, но я только рада буду отсюда выбраться. Да пусть хоть в африканскую миссию зашлют. Лучше жить в колонии прокаженных, чем вытерпеть еще год с Питурой.

Сестра Антония нагнулась и принялась рыться в вещах.

— Кстати, об Агнессе Демпси, она передала для тебя конверт. — Монахиня вытащила его из кармана. — Понятия не имею, что там. Надеюсь, десятифунтовая купюра. Я не могу дать тебе из хозяйственных денег больше полукроны, иначе Питура начнет говорить у меня за спиной, что я просадила их на скачках.

Филли чувствовала себе девочкой, которая собирается на каникулы. Или первый раз в жизни уезжает к родственникам. «Только я никогда больше не вернусь, — подумала она. — Я ничего не знаю, кроме ферм, монастырей, материнского дома. Ни в один монастырь меня после сегодняшнего не возьмут. Ни один фермер не пустит меня на порог, по крайней мере если он католик. Мать будет плевать мне под ноги. Даже Кейтлин от меня отвернется».

Она взяла у сестры Антонии конверт и встряхнула — на деньги было не похоже. Аккуратно распечатала: монахини ничего не выбрасывают. Даже старый конверт может для чего-нибудь пригодиться.

На ладонь ей выпало колечко мисс Демпси.

— Ах да, — обрадовалась сестра Антония. — Как мило с ее стороны. Ну конечно, тебе нужно кольцо.

— Она, наверное, спятила, — сказала сестра Филомена.

Ряса лежала на стуле, аккуратно сложенная, поскольку Филли не хватило духу просто ее бросить. Раздеваясь перед сестрой Антонией, она совершила не меньше десяти грехов против святого целомудрия. Даже раздеваясь в одиночестве, можно согрешить против целомудрия, если не делать все, как положено. Перед постригом ее научили раздеваться по-монашески: надеть через голову просторную ночную рубашку и уже под ней освобождаться от дневной одежды. Тогда же она научилась мыться в рубахе.

— Что с нею будет? С моей рясой?

— Предоставь это мне.

Сейчас сестра Антония жалела ее больше обычного. Без черной рясы и нижних юбок, в одних только панталонах, Филомена выглядела тощей, как щепка, и совсем не походила на прежнюю крестьянскую деваху. Она стояла, обняв себя за грудь, в позе одновременно живописной и неловкой, и сама не знала, что ее ждет.

— «Твилайт» или «Эксцельсиор»? — спросила сестра Антония.

— Я не могу. Не могу надеть грацию. Я их никогда не носила.

Сестра Антония опешила.

— У вас в Ирландии их что, не носят?

— Я с ней не справлюсь. А вдруг мне понадобится в туалет?

— Тебе надо что-то надеть сюда, — сестра Антония тронула свою грудь. — Примерь тогда этот лиф. Давай же, поживее.

Ей никак не удавалось внушить девушке, что надо поторапливаться. Та как будто наряжалась для шарад.

— Либо надевай грацию, либо оставайся в своих панталонах, как тебе больше хочется. — Старая монахиня выпрямилась. — Учти, еще не поздно передумать. — Она указала на сложенную рясу. — Надень ее, беги к отцу Ангуину, покайся, получи отпущение грехов и забудь обо всем.

Филомена глянула на монахиню огромными глазами, затем обморочным движением склонилась над сундуком.

— Что угодно, — сказала она, выпрямляясь с охапкой одежды. — Что угодно, лишь бы не оставаться здесь. Питура узнает. Прочтет у меня по лицу.

Страницы: «« « 23456789 » »»