Дикий цветок Френкель Наоми
– Джессика! Твоя внучка с каждым годом все больше на тебя похожа, – сказала Бесс.
Джессика медленно отставила чашку с хмельным гоголем-моголем на блюдце и заметила:
– Не представляю, как это возможно. Регина – такая красивая девочка.
Реплика была вполне безобидной, но Присцилла вперила свой взгляд в лицо свекрови. Ее внимание не осталось для Джессики незамеченным, но та сделала вид, что поглощена другим.
Всю ночь Присцилла провела, лежа без сна подле Томаса. Ее мучили страхи. Что будет, если Джессика по неосторожности или в минуту раздражения поведает о своих подозрениях Томасу? Именно в ту ночь мысль о том, чтобы почитать дневники свекрови, впервые зародилась в ее полусонном сознании. Джессика со священным рвением вела дневник, намереваясь со временем написать историю семей-основателей Хоубаткера. Она, должно быть, изливает душу на белых страницах. Лучший способ узнать, имеют ли ее страхи под собой основание, – прочесть записи свекрови. Тетради находились под замком, но год назад, после того, как Регину пригласили к бабушке на чай, Присцилла видела, как Джессика кладет одну из тетрадей в верхнее отделение секретера, запирает дверцу и прячет ключ под чернильницей.
Присцилла отыскала ключ за несколько секунд после проникновения в комнату свекрови.
Женщина нашла записную книжку за 1866 год. В том году федеральные войска встали на постой в Хоубаткере. Вскоре Присцилла нашла подтверждение собственных страхов: Джессика подозревала, что у нее роман с майором Дунканом.
Прочтя запись, датированную 19м августа 1866 года, женщина едва не вскрикнула.
Я сомневаюсь, что стоит поверять бумаге мои подозрения, ибо не исключаю возможности того, что эти записи прочту не только я, но на сердце у меня лежит большая тяжесть. Сбросить ее иначе не представляется возможным. Я убеждена, что у моей красивой невестки роман с майором Дунканом. Я вынуждена была беспомощно наблюдать за тем, как эта истосковавшаяся по любви девочка подпадает под очарование красивого майора. Она настолько увлечена им, что не замечает: ее чувства не являются тайной ни для меня, ни, вполне возможно, для Петунии. Слава Богу, Томас ничего не видит. Помимо обязанностей по отношению к Сомерсету и радости от общения с Верноном, его ничто не интересует.
Дальше Присцилла наткнулась на другую запись, сделанную беглым почерком и датированную 10м апреля 1867 года:
Сегодня родилась Регина Елизавета Толивер. Она изящна и хорошо сложена. Светлая кожа и рыжие волосы. Все говорят, что девочка похожа на меня. Ладно, посмотрим.
В том же году, вскоре после того, как свекровь отпраздновала свой пятидесятый день рождения, она записала в дневнике:
Типпи говорит, что однажды я точно узнаю, является ли это дитя Толивером по крови. Ума не приложу, как правда может в этом случае всплыть на поверхность.
Присцилле пришлось выискивать эти ценные для нее сведения среди упоминаний о событиях местного и общенационального значения, среди новостей, связанных с друзьями семьи, и мыслей по поводу последних изобретений, моды, книг и музыки. Так, на одной странице Присцилла прочла:
В этом году Иоганн Штраус Младший подарил испуганному миру вальс «На прекрасном голубом Дунае», один из самых чудесных у этого композитора.
Женщина прекратила чтение, вспоминая тот вечер, когда вальсировала под музыку Штрауса в объятиях майора Дункана. Тот званый вечер офицер устроил для лучших граждан города. Как же глупа она была в то время, не понимая, что все окружающие, глядя на них, понимают: что-то здесь нечисто.
Томас на нее не смотрел. Присцилла бросала взгляд поверх плеча Эндрю на мужа, который вместе с другими плантаторами стоял в углу. В сторону жены он и не глянул. Томас был уверен, что с ней все в порядке. В любом случае он бы ничего не заметил. Присцилле, признаться, уже порядком надоело протягивать мужу чашу, которую он не собирался наполнять. Очень трудно любить мужчину, который не в состоянии сделать так, чтобы ты чувствовала себя любимой и желанной. Томас женился на ней только ради произведения на свет потомства. Когда-то Присцилла очень любила его, но, как правильно подметила ее свекровь, она истосковалось по вниманию со стороны мужа, а вот Эндрю вовсю оказывал ей знаки внимания. Неужели весь город смотрел на нее и задавался тем же вопросом, что и Джессика, а Томас ничего не видел?
Присцилла расположила тетради в том же хронологическом порядке, в каком складывала их свекровь. Не стоит искушать судьбу. Не на шутку встревоженная тем, что узнала, женщина выскользнула из комнаты Джессики, желая в одиночестве поразмыслить над сложившимся положением вещей. Джессика ничем не выдала своих подозрений, за исключением невольной настороженности в общении с Региной. К мальчикам она относилась с бльшим душевным теплом, но в последнее время Присцилла стала замечать, что бабушка начинает оттаивать душой и по отношению к Регине. Быть может, Джессика обратила внимание на то, с каким обожанием смотрит на нее девочка. Родная кровь или нет, а свекровь не из тех женщин, которые могут захлопнуть дверь перед носом ребенка.
Джессика так и не поделилась с Томасом своими подозрениями. А с какой стати ей это делать? Ее сын и невестка живут сейчас в любви и согласии. Семья процветает. В доме царит мир и покой. Если их брак и нельзя назвать идеальным, то и жаловаться особо не на что. Каждый получил то, чего больше всего хотел. Томас стал отцом двоих сыновей, а Присцилла гордо именовалась миссис Толивер со всеми вытекающими из этого последствиями. Ей удалось завоевать и удержать местечко в сердце Томаса. С какой стати любящей матери и бабушке все это губить?
Время сотрет майора Дункана из памяти жителей Хоубаткера. Со времени его отъезда прошло семь лет. На днях один человек не мог припомнить, как звали майора. Больше никаких угроз своему душевному спокойствию Присцилла не видела. Джессика любит говорить, что жизнь рано или поздно изобличит тех, кто прячет сор под половиками, но пока невестка не видела причин чего-либо опасаться.
Она бы ни за что не продолжила свои тайные походы в комнату свекрови, где торопливо пролистывала ее записи, если бы не кое-какие полунамеки, на которые случайно набрела во время чтения. Ее любопытство по отношению к истории семьи Толиверов разгорелось с новой силой. Она не устояла и вернулась к первым записям, надеясь найти разгадку тайны. Там Присцилла обнаружила множество различного рода туманных упоминаний. Вчитываясь, женщина все больше изумлялась личности своей свекрови. Открывшаяся правда шокировала. Присцилла тщательно все запоминала, предвидя, что настанет день, и эти сведения смогут защитить интересы ее дочери. Три года ей понадобилось на то, чтобы завершить свои изыскания. Теперь Присцилла прекрасно знала все, что касалось личной жизни жессики Виндхем Толивер. Среди прочего она прочла о проклятии Толиверов.
Глава 74
В 1876 году на должность президента Соединенных Штатов избрали кандидата от республиканской партии Ратерфорда Б. Хейса. В XIX веке эти выборы стали самыми спорными[44]. По числу голосов, поданных на президентских выборах избирателями, лидировал Сэмюэл Тилден, кандидат от демократической партии, губернатор штата Нью-Йорк. Политические аналитики посчитали, что Хейс проник в Белый дом благодаря фальсификации. Демократы из южных штатов, которые вошли в комиссию по подсчету голосов, решили судьбу выборов. Они признали законность избрания Хейса в обмен на согласие республиканцев вывести с Юга федеральные войска и закончить так называемую Реконструкцию. Следствием этого стал компромисс 1877 года, устная договоренность, вследствие которой федеральное правительство прекратило вмешиваться во внутренние дела штатов бывшей Конфедерации.
В результате освобожденные негры Юга остались без какой-либо серьезной защиты, предоставленные на милость законов Джима Кроу[45], которые способствовали недопущению черных в общество белых, ограничивали их в гражданских правах и фактически возвращали в довоенный социальный статус. Система земледелия, в той форме, в какой ее использовали на Юге, призвана была накрепко привязать бывшего раба к своему прежнему хозяину. Суть обмана арендатора землевладельцем была достаточно проста. В долг арендатор обеспечивался всем необходимым – мулом, плугом, семенами, жильем и прочими припасами. В контракте оговаривалось, что стоимость всего вышеназванного будет вычтена из доходов арендатора после продажи собранного хлопка. Слишком часто оказывалось, что, жонглируя цифрами, землевладелец доказывал, что долг негра-арендатора превосходит его прибыль. Вследствие этого последний должен был оставаться на земле в течение еще одного сельскохозяйственного сезона, после чего навсегда оставался в должниках у прежнего хозяина. Побег из подобного рода рабства был почти невозможен. Беглецов от юридически оформленных долгов ловили местные шерифы и группы людей, нанятые специально для этого. После поимки беглеца возвращали к землевладельцу. Негр должен был оставаться на его земле до тех пор, пока не возместит долг.
Ответом на восстановление господства белых был массовый Черный исход 1879 года, во время которого двадцать тысяч негров покинули штаты бывшей Конфедерации, в которых выращивали хлопок, и направились в свободные земли Канзаса, Оклахомы и Колорадо. Среди них были два сына Джаспера с семьями.
– Но почему? – не веря собственным ушам, спросил Томас, когда Ранд, старший из двух мужчин, подошел к нему и поведал о скором их отъезде. – Разве я плохо к вам относился, не по справедливости?
– Как раз напротив, мистер Томас. Я и моя семья, а также семья моего брата – все мы очень вам признательны. Благодаря вашей щедрости мы накопили денег и теперь можем ехать и начинать все сначала на новом месте. Мы умеем читать и писать. Никто не сможет нас теперь обмануть. Этим мы тоже обязаны вам. Мы уезжаем не потому, что чем-то недовольны, просто мы хотим работать на своей собственной земле. В Сомерсете мы на такое и надеяться не можем.
В словах Ранда Томас прочел скрытый подтекст: если он согласится продать ему и его брату Вилли землю, на которой те работают, то они останутся. Такие предложения Томасу делали и прежде, причем неоднократно. Выражение глаз Ранда подсказало землевладельцу, что он не ошибся.
– Я бы хотел продать тебе землю, на которой ты работал все эти годы, но не могу, Ранд. Земля Толиверов никогда не выставлялась на продажу и не будет. Я пообещал это отцу и намерен сдержать свое слово.
– Вы об этом давно говорите. Все нам понятно, – сказал Ранд. – Вилли и я посеем, останемся на крещение дочери Эми, а потом уж поедем. Может, успеем в Канзас вовремя и отсеемся пшеницей до зимы.
Ранд приезжал попрощаться. Они собрались перед старым домом их семьи. После смерти Джаспера Томас перенес в него свою контору. Четырнадцатилетний Вернон стоял рядом с отцом. Томас намеревался преподать сыну наглядный урок, как ему следует поступать в дальнейшем, когда он станет хозяином плантации. Вернон знал, что папе тяжело расставаться с двумя такими трудолюбивыми и преданными семьями арендаторов, но предаваться унынию не стоило. Ранд и Вилли вольны, забрав свои семьи, отправляться куда хотят. Ранд протянул руку. Томас ее пожал.
– Я уверен, что ты слыхал рассказы о мошенниках-проводниках, которые требуют, чтобы им заплатили заранее, обещают довести куда нужно, а потом не появляются на месте сбора каравана, – сказал Томас. – Остерегайся их. Если дела в Канзасе пойдут плохо, вы всегда сможете вернуться. Условия будут те же, что и прежде.
– Да, конечно, мистер Томас, – вновь нахлобучивая себе на голову старую, пропитанную потом шляпу, сказал Ранд.
Потом негр глянул на Вернона.
– Мои мальчики попросили, чтобы я попрощался с вами, мастер Вернон. Они бы сами пришли, но путь слишком труден.
Томас видел, как сын с трудом сглотнул подкативший к горлу непрошеный комок.
– Я буду скучать, – сказал Вернон. – Рыбалка без них будет уже не та.
– Они тоже так думают… – Ранд повернулся к Томасу. – Всего хорошего, мистер Томас. Передайте Петунии, что мы ей напишем.
Томас и Вернон молча наблюдали за тем, как первенец того самого Джаспера скрывается вдали. Он и его брат Вилли всю свою жизнь прожили на плантации. Томас водился с ними, будучи мальчишкой. Его сын дружил с их сыновьями. Джаспер приехал в Техас вместе с Толиверами и стал неотъемлемой частью истории Сомерсета. Он был похоронен на почетном месте кладбища, на земле, которую когда-то собственными руками расчищал от леса.
– Папа! А почему ты не можешь продать им землю, на которой они работают? – часто моргая, задумчивым тоном осведомился Вернон.
Томас рукою приподнял подбородок сына и взглянул мальчику в глаза. Сейчас Вернон был ему по плечо, но пройдет немного времени, и он догонит отца.
– Существуют вещи, которые слишком важны, чтобы давать нашим личным симпатиям вмешиваться в дело, сынок. Сомерсет очень важен для нас. Эта земля принадлежит Толиверам. Ни один акр не должен быть продан, ни за какую цену, каковы бы ни были обстоятельства. Только мы должны быть хозяевами этой земли – никто другой. Ты меня понял?
– Да, папа.
Томас кивнул. Он не сомневался, что мальчик запомнит его слова. Вернон во многом напоминал его самого в четырнадцать лет. Любовью к этой земле Вернон проникся еще в детстве, когда, держась за руку отца, топотал маленькими ножками между рядами хлопчатника. Шалун Дэвид, которому исполнилось уже одиннадцать лет, тоже любил Сомерсет. Томасу посчастливилось иметь двоих сыновей, каждого из которых он обучил искусству управления плантацией так же хорошо, как гончих обучают искусству охоты. Дэвид сегодня тоже должен был поехать на плантацию, но Томас разрешил ему остаться и поиграть в эту новую игру, бейсбол, – суббота все-таки. Оба его сына понимают, что следует делать, если ты Толивер. Никто из его сыновей не будет жить на всем готовеньком, злоупотребляя его щедростью. Никто не станет иждивенцем, прихлебателем, позорящим славную фамилию Толиверов. Никто не будет наслаждаться богатствами, не заслужив их собственным трудом.
Дочь также осознает свои обязанности в качестве члена семьи. Она уважает традиции и наследие предков. Вспомнив о Регине, Томас невольно заулыбался. Сыновья – от Бога, дочери – от ангелов.
Сегодня утром Регина ему заявила:
– Папа! Петуния и Эми грустят.
Она была первой среди его детей, кто стал называть Томаса папой. В ее произношении это звучало как «па-па». Мальчики переняли эту форму обращения у сестры. Регина часто становилась «законодательницей мод» в доме. Другие перенимали ее манеру выговаривать слова, копировали ее поступки. Из всех Толиверов она больше всего подходила на роль аристократки духа – доброе сердце, сильная воля, великодушие и природная грация. Что ни говори, а было в его дочери что-то величественное, царственное.
– Я знаю, золотце, – ответил отец.
– Братья Петунии с семьями покидают Сомерсет. Можно ли их удержать?
– Нет. Они едут по собственной воле.
Томас редко когда отказывал своей дочери. Ее разочарование больно резануло его по сердцу. Секунду отец всерьез раздумывал, не следует ли предпринять чего-нибудь, чтобы досада исчезла с этого милого, покрытого веснушками личика, но потом притянул ее к себе. В двенадцать лет Регина все еще оставалась девочкой, с радостью сиживающей у отца на коленях. Большинство отцов постарались бы отделаться подарком, купив тем самым расположение дочери, но Регина была не из таких. Никакая «взятка» не смогла бы изменить ее первоначального мнения. Ее любовь не продавалась.
– Они едут туда, где, как им кажется, будет лучше, – сказал он.
Дочь нахмурилась.
– Лучше, чем в Сомерсете?
– Да.
– Лучшего места, чем Сомерсет, нет.
Томас пожал плечами.
– Я тоже надеюсь, что ничего лучше они в Канзасе не найдут.
Всякий раз, когда на него находила хандра, как сегодня, к примеру, Томас думал о своей семье, и у него повышалось настроение. Ему в жизни и впрямь очень повезло. У него есть очень деятельная жена и любящая мать, трое замечательных детей, которые зовут его папой, и память об отце, которого он обожал. Иногда его сердце настолько переполняли любовь и гордость, что казалось, еще немного, и оно не выдержит.
– Почему ты улыбаешься, папа?
В голосе Вернона прозвучало неодобрение. У мальчика на глазах еще недавно были слезы, а его отец улыбается.
Томас обнял сына за плечи, когда они повернулись, чтобы идти в контору.
– Я думал о том, насколько мне повезло с вами тремя, мои дети, – промолвил он.
– Мы – наследники Сомерсета. Я правильно говорю?
– Ты все правильно говоришь, сынок. Вы – наследники Сомерсета. Хотел бы я, чтобы ваш дедушка дожил до этого времени и собственными глазами увидел, что никакого проклятия на эту землю не наложено.
– А что такое проклятие?
Томас пожалел о вырвавшемся у него замечании. Если Вернон чем-то заинтересован, то становится похож на пса, у которого уже не заберешь его кость.
– Это такое суеверие, – принялся объяснять отец сыну. – Один человек насылает на другого разные беды в наказание за плохие поступки.
– Дедушка плохо с кем-то обошелся?
– Нет. Он… принес жертву ради благополучия Сомерсета.
– А какую жертву?
– Я уже и не помню точно.
– И какого проклятия он опасался?
Томас не знал, что ответить. Желтая лихорадка, свирепствовавшая доселе в Луизиане, уже вторглась в пределы Восточного Техаса, но все окна особняка на Хьюстон-авеню теперь прикрывало новое изобретение – тончайшая металлическая сетка, не дающая попасть внутрь переносящим болезнь насекомым. Впрочем, всегда оставалась опасность повторной эпидемии холеры и прочих эпидемических болезней. Дети гибли от несчастных случаев, в мгновение ока отнимающих у них жизни. Вот только злые слова, произнесенные матерью его отца полстолетия назад, не имеют ко всему этому ни малейшего отношения. Как бы там ни было, не поборв до конца собственной суеверности, Томас не хотел рассказывать сыну о страхах его деда насчет того, что жгучие слова прабабушки имеют хоть какое-то отношение к жизни и смерти наследников рода Толиверов. Сайлас Толивер зря волновался. Да, его первенец погиб, но Джошуа, да упокоит Господь его любящую душу, не был бы достойным продолжателем дела своего отца. Настоящий наследник Сомерсета остался жив и невредим. Его внуки тоже будут носить фамилию Толиверов, а плантация перейдет по наследству следующим поколениям.
– Не будем тратить время на всякую чепуху, – сказал Томас сыну. – Проклятий на свете не существует.
Часть 4
1880–1900
Глава 75
Джереми оглядел собравшихся в бальном зале. Сегодня чествовали Филиппа Дюмона. Сыну Анри и Бесс исполнилось уже сорок два года. Мужчина приехал навестить родителей, но вскоре собирался отправиться в Нью-Йорк. Там ему предложили место работы в «Национальном агентстве Пинкертона». До этого Филипп одиннадцать лет служил в подразделении техасских рейнджеров, конном вооруженном формировании, возникшем во время Техасской революции для охраны границ республики. В зале собралось двадцать два совершеннолетних представителя семейств Дюмонов, Толиверов и Уориков. Внуков в трех семьях стало столько, что за столом в доме Бесс они бы уже не уместились, поэтому званый обед в честь приезда Филиппа состоялся ранее, причем те, кто постарше, негодовали на то обстоятельство, что их снова усадили за «детский» стол. Третье поколение Толиверов состояло из пятнадцатилетнего Вернона, тринадцатилетней Регины и двенадцатилетнего Дэвида. Юные Дюмоны были представлены сыновьями Армана – шестнадцатилетним Абелем и тринадцатилетним Жаном. Уорики могли похвастаться шестнадцатилетним Джереми Третьим и тринадцатилетним Брэндоном. У Стефана также было двое мальчиков – пятнадцатилетний Джоэль и шестнадцатилетний Ричард.
Бесс хотела пригласить больше гостей, устроить настоящий праздник, но Филипп восстал против этого. Свое решительное «нет» он подсластил нежным поглаживанием подбородка матери. Впоследствии Бесс, рассказывая об этом Камилле, со смехом заявила, что таким образом ее сыну всегда удается смягчить ее неудовольствие.
Все любили Филиппа, однако он никогда не был частью их маленького мирка. Высокий, мускулистый, грубоватый, лишенный и тени элегантности отца и братьев, Филипп, хотя и не стал паршивой овцой в семействе Дюмонов, все же напоминал дворнягу среди чистокровок. Со времени появления первого пуха у него на губе второй сын Анри демонстрировал воинственность, странным образом смягченную состраданием к слабым и обиженным. Всех приятно удивляла нежная забота, которую Филипп проявлял к своей младшей сестре Нанетт. Он также добровольно сделался стражем-телохранителем болезненного Роберта, сына Джереми. Если какой-нибудь незадачливый забияка имел несчастье обидеть Роберта, то после имел дело с кулаками высокого, сильного и бесстрашного Филиппа. Джереми был очень ему за это благодарен. Смерть Нанетт омрачила последние годы отрочества Филиппа. Бессмысленное убийство Роберта еще больше укрепило его в неприятии всех тех, кто обижает слабых. После войны Филипп и Арман возвратились домой и принялись помогать отцу в его магазине. Анри надеялся, что после его ухода на покой сыновья совместно продолжат его дело. Но не прошло и месяца, как Филипп покинул отчий дом и вступил в ряды техасских рейнджеров. Уезжая, он заявил, что не создан для работы за прилавком отдела галантерейных товаров, а жизнь в богатом доме, где прислуга чистит ему сапоги и стелет постель, ему опротивела. Он рожден для того, чтобы носить одежду, сшитую из оленьей кожи, есть у костра и спать под звездами. Кроме того, Техасу позарез нужны люди вроде него. Надо защитить границы родного штата от команчей, кайова и апачей, которые нападают на беззащитные караваны и поселения, скальпируют мужчин, насилуют женщин и увозят в рабство детей.
Бесс очень огорчилась, а Анри вслух досадовал, когда в 1870 году, после того, как подразделение рейнджеров расформировали, заменив его федеральными силами по поддержанию мира, официально названными техасской полицией штата, Филипп не вернулся домой, а направился на север в Филадельфию, где нанимался на службу к владельцам ранчо, пытавшимся отстоять свои земли в борьбе с посягательствами крупных скотоводов, называющих себя «баронами».
Избрание губернатором Ричарда Кока в 1873 году положило конец деятельности техасской полиции штата, присутствие которой оскорбляло чувства многих. Были восстановлены в правах техасские рейнджеры. Филипп тотчас же вернулся на службу и внес свой вклад в рождение новых мифов о поимке и убийстве знаменитых преступников, а также о победе над индейцами и выселении их с территории Техаса.
Последнее обстоятельство вызвало недовольство со стороны Джессики. Она хмурилась, когда Филипп рассказывал о рли техасских рейнджеров в пленении вождя команчей Куаны Паркера, положившем конец техасско-индейским войнам. Джереми знал, что насупленные брови Джессики лучше любых слов выражают ее мысли. В каждой складочке ее лба, в каждом судорожном движении брови читалось осуждение федеральной армии, разорившей поселения индейцев и застрелившей около трех тысяч лошадей, которые являлись наиболее ценным достоянием команчей. Филипп считал подобного рода крутые меры оправданными, принимая во внимание те зверства, которые индейцы творили с поселенцами и охотниками на бизонов. Бровь Джессики, впрочем, свидетельствовала о том, что ее сердце – все еще на стороне индейцев и всех тех, кого жадность белого человека лишила земли. Такова уж сущность Джессики, и она не изменится до самой ее смерти.
До самой ее смерти… Джереми надеялся, что этот день придет еще не скоро. Вскоре пробьет последний час Камиллы. Легочное заболевание, которое в свое время заберет жизнь у его второго сына, сейчас всерьез принялось за его маленький цветочек.
– Куана Паркер… – тихо произнесла Бесс. – Это ведь сын Синтии-Анны Паркер, которую индейцы похитили еще совсем маленькой девочкой?
– Да, – сказал Анри. – Ее похитили в 1836 году. Тогда девочке было девять лет. Вызволили ее только в 1860 году.
– Это сделали рейнджеры под командованием капитана Сала Росса, – с явной гордостью в голосе вставил Филипп.
Джереми, Джессика и Анри переглянулись, вспоминая о давно прошедших днях.
– Mon dieu[46], – тихо произнес Анри. – Прошло уже сорок четыре года с тех пор, как погиб Джон Паркер, а его малышку похитили индейцы.
– А мы-то собирались идти прямо им в зубы, – промолвил Джереми.
– Расскажи нам об этом, дедушка, – взмолился Брэндон, младший сын Джереми Младшего.
– Как-нибудь в другой раз, – ответил его дед. – На один вечер вам и так хватит историй. Мне надо пойти навестить вашу бабушку.
Он поднялся со стула – при этом один из суставов в ноге хрустнул. Джессика тоже встала. По тому, какой задумчивой она казалась, Джереми сделал вывод, что все ее мысли занимает рассказ Филиппа о последнем сражении с индейцами, случившемся шесть лет назад. Мужчина пожалел о том, что рассказ был слишком уж красочен. Детям будут сниться кошмары.
– Можно я провожу тебя домой, Джесс? Уже совсем темно, – предложил Джереми в пышном вестибюле шато Дюмонов, пока слуги помогали гостям облачаться в их верхнюю зимнюю одежду.
На дворе стоял февраль 1880 года.
– Премного признательна. Я только скажу Томасу – он и Присцилла хотели задержаться, пообщаться с Филиппом.
Они почти не разговаривали, пока шли вдоль авеню в направлении особняка Толиверов. Обоих одолевали невеселые воспоминания, связанные с именем Куаны Паркера, а также печаль изза болезни Камиллы.
Наконец Джереми нарушил молчание:
– Я чувствую на своих плечах тяжесть всех семидесяти четырех прожитых мною лет, Джесс.
Джессика взяла его под руку.
– С годами жизнь не становится легче.
– Или проще, что бы там ни говорили. Единственное, что можно противопоставить годам, так это ежедневный труд.
– Ты так и поступаешь, – сказала Джессика.
Прошло сорок лет, и с развитием железнодорожной инфраструктуры страны вера Джереми в лесозаготовительный бизнес как в движущую силу индустриализации Техаса оправдала себя. «Лесозаготовительная компания Уорика» задавала в этом деле тон. К 1878 году, когда в Техасе было проложено больше миль железнодорожных путей, чем во всех остальных штатах страны вместе взятых, бесконечные акры девственных лесов, принадлежащих компании, и высокое качество заготовки твердых пород древесины открыли перед Джереми все рынки штата. Лес заготовляли и отвозили по железной дороге во все концы Техаса. Для удовлетворения потребностей железной дороги в шпалах, товарных вагонах и помещениях станций, для удовлетворения потока заказов на стройматериалы от застройщиков в новых городах и недавно основанных округах компания закладывала новые лесопилки и дома для рабочих. Бизнесом по-прежнему руководили Джереми и два его сына – Джереми Младший и Стефан.
– Я иногда задумываюсь, что пора уже притормозить, больше времени проводить с Камиллой, – год назад, сидя в бельведере, сказал он Джессике. – Она хочет, чтобы я повез ее в Европу. Я бы мог отступить в сторону, оставить лесозаготовительный бизнес на мальчиков и заняться другим, но я чувствую, что мы находимся на заре великих дел. Я хочу ощутить тепло солнца, когда оно наконец взойдет.
Вспоминает ли Джереми о тех своих словах и сожалеет ли, что поставил интересы своего дела выше желаний жены? Теперь-то время Камиллы уходит, и шансов еще раз почувствовать солнечное тепло на своем лице у нее почти не осталось.
Джереми словно читал ее мысли.
– Она была прекрасной женой, Джесс.
Женщина услышала плаксивые нотки в его голосе.
– Да, Джереми.
Теплое дыхание вырывалось из их ртов и скрывалось в темноте ночи облачками пара. Изза мороза Джессика сегодня надела теплую накидку из котикового меха, которую семья подарила ей на Рождество. На Джереми было пальто из верблюжьей шерсти с богатыми отворотами из стриженого барашка. Кристальность свежего воздуха предвещала завтра утром снегопад.
– Гораздо лучшей женой, чем я – мужем.
– Камилла с тобой не согласилась бы.
– Нет, не согласилась бы, но ято знаю…
Джессика положила руку на отворот его пальто. Они дошли до крыльца веранды ее дома.
– Тогда пусть она отойдет в мир иной без этого знания, Джереми.
В серебряном свете луны в его глазах блеснуло изумление.
– Ты знаешь? – спросил он.
– Знаю.
– Но это не значит, что мы не можем быть друзьями.
– Мы всегда были и будем друзьями, Джереми.
Мужчина наклонился и поцеловал ее в холодную щеку.
– Спокойной ночи, Джесс.
– Спокойной ночи, Джереми.
Глава 76
То было утро милых визитов – внуки приходили к бабушке. Первым пожаловал Вернон. Он постучал в дверь, когда Джессика переодевалась.
– Бабушка! Помоги определиться, что нам с Дэвидом подарить Маковке на день рождения?
Позже, после завтрака, когда все окончили трапезу и ушли, Дэвид, ее любимец, остался. Джессика была единственным человеком во всем доме, с которым он мог поговорить о своей страсти к бейсболу. Оказывается, Джон «Монте» Уорд стал первым игроком, который за одну игру выбил два хоумрана, когда его команда «Нью-Йорк Готамс» выиграла у бостонской в мае со счетом 10:9.
– Вот бы такое увидеть, бабушка, – завершил Дэвид свой рассказ.
– Да, конечно, – согласилась Джессика.
– Может, на днях вместе посмотрим игру?
– С удовольствием.
А потом пришла Регина. Сидя в бельведере, Джессика видела, как ее внучка выходит через заднюю дверь дома, прикрытую металлической сеткой.
– Я так и знала, что застану тебя здесь, – сказала она бабушке.
«Как будто я могу быть сейчас в другом месте», – промелькнуло в голове у Джессики.
Бабушка наблюдала за тем, как Регина с необыкновенной грацией приподнимает подол платья и, спустившись по ступенькам, изящно следует по мощенной кирпичами дорожке к бельведеру. Если позволяла погода, Джессика всегда в это время сидела на качелях, попивая чай. Да, Регина унаследовала некоторую долю пустопорожности своей матери, но этот изъян с лихвой компенсировала доброта – качество, которым природа обделила Присциллу. Было бы просто невозможно не полюбить внучку.
– Я принесла с собой чашку, – заявила Регина. – Ты ведь угостишь меня чайком?
– Как всегда, с удовольствием, – двигаясь в сторонку на качелях, промолвила Джессика. – Что это у тебя? Неужели модели от Типпи?
Регина хихикнула.
– Это так мило, что ты зовешь одного из самых знаменитых модельеров Америки Типпи, в то время как все остальные называют ее Изабеллой.
– Ее не всегда звали Изабеллой. Какую модель ты выбрала?
– Ммм… Мне бы хотелось обсудить это с тобой.
Регина вытащила три конверта из склеенного бумажного пакета. В последнее время в таких пкетах начали пересылать по почте легкие вещи.
– Мне нужна твоя помощь – надо переубедить папу.
Джессика налила внучке чаю.
– Не представляю, зачем я тебе понадобилась. Стоит тебе чего-нибудь захотеть, и твой папа тотчас же исполняет любую твою просьбу.
Регина улыбнулась.
– Но не в этом случае. Я хочу, чтобы портной Армана сшил мне платье на день рождения по этой модели, – внучка протянула Джессике один из трех ярко окрашенных конвертов, – однако мама, и я с ней согласна, считает, что папа сочтет это платье слишком смелым. Мама говорит, чтобы я выбрала себе что-нибудь поскромнее, но я хочу переубедить папу.
Вытащив из кармана платья очки, Джессика принялась рассматривать рисунок на лицевой стороне большого конверта. В середину были вложены выкройки, примерно соответствующие размерам Регины. На конверте значилось, что модельером платья является Изабелла «специально для компании Э. Баттерика, штат Нью-Йорк». Типпи работала на Эбенезера Баттерика начиная с 1876 года. Владелец предложил ей должность главного модельера в своей империи моды. После революционного нововведения – Баттерик разработал четкую систему размеров одежды – его империя разрослась до сотни представительств и тысяч магазинчиков во всех крупных городах Соединенных Штатов и Канады, а также в Париже, Лондоне, Вене и Берлине.
Особенностями будущего платья были довольно глубокое декольте и осиная талия. Джессика понимала, что Томас станет возражать против этого фасона. У шестнадцатилетней Регины была просто роскошная, очень чувственная фигура.
– И в этом мы должны винить тебя, мама, – с видом обеспокоенного отца жаловался Томас.
– Мне уже почти шестнадцать лет, бабушка, – заявила Регина. – Пора уже папе понять, что я больше не маленькая девочка.
– Отцы никогда не признают того факта, что их маленькие девочки выросли, – подозрительно косясь на иллюстрацию, заметила Джессика. – А если швея немного уменьшит вырез и опустит плечи? Все равно будет видно достаточно. На кого нужно и это произведет необходимое впечатление.
– О бабушка! Ты бесподобна! – воскликнула Регина, обнимая Джессику за плечи. – Спасибо, что не предложила кружева, как мама! Только представь себе кружева вместо декольте! Это же все испортит!
– Что? Не удастся покорить сердца всех приглашенных мальчиков?
Регина удобно примостилась на качелях подле бабушки.
– Не всех мальчиков, а одного лишь Тайлера Мак-Корда.
– Сына владельца ранчо?
– Да. Ой, бабушка! Он такой… красивый, такой высокий и сильный – как папа.
– Да, он симпатичный молодой человек, – согласилась с внучкой Джессика.
– Нет, он просто красавец! Бабушка! А сколько тебе было лет, когда ты вышла замуж?
Джессика сразу же поняла затаенный смысл вопроса.
– Восемнадцать, – ответила она.
– Мне кажется, ты считаешь, что восемнадцать лет в твое время – это совсем не те восемнадцать, что ждут вскоре меня.
Регина наклонила голову и бросила на бабушку лукавый взгляд.
В дни, когда мать не звала дочь «в гости», Регина предпочитала оставлять свои рыжие волосы распущенными, вместо того чтобы битый час сидеть перед зеркалом, пока Эми расчесывает и укладывает предмет ее гордости в овальный пучок на затылке. Легкий апрельский ветерок колыхал ее локоны на фоне бледного, покрытого веснушками лица. Джессика никогда не смотрела в светло-зеленые глаза внучки, чтобы не вспоминать о майоре Дункане. После нескольких недель пребывания северянина в городе, Джессика также избегала смотреть в глаза ему.
– Нет, не думаю, – возразила она. – Восемнадцатилетие – всегда восемнадцатилетие, в какие бы времена мы ни жили, хотя случается, что к восемнадцати годам человек и не достигает зрелости суждений.
Регина отпила чая и взглянула на бабушку поверх ободка чашки.
– А когда тебе было восемнадцать, ты достигла этой самой зрелости?
– В определенном смысле да, хотя и не совсем.
– Бабушка! А ты в восемнадцать лет готова была стать женой?
Джессика, поколебавшись, улыбнулась и ответила:
– Я не была готова стать женой Сайласа Толивера.
– Правда?
Глаза Регины округлились. Джессика знала, что внучке нравится беседовать вот так, наедине с бабушкой. В такие минуты Регина могла выведать кое-что из секретов ее юности.
– А он был готов стать твоим мужем?
– У меня сложилось впечатление, что нет, по правде говоря.
Девичий смех разнесся по бельведеру. Так может смеяться только юная, чистая душой и счастливая девочка, которой через неделю исполняется шестнадцать лет.
Успокоившись, Регина уже серьезным тоном заявила:
– Тайлер уж точно готов стать моим мужем.
– Именно это и тревожит твоего папу. Он думает, что в шестнадцать лет ты еще не готова к браку.
– Я хочу выйти за Тайлера, когда мне будет восемнадцать, бабушка. Папа, конечно, не совсем одобряет мой выбор. Он считает, что Тайлер недостаточно для меня хорош.
– Существует еще одна общая особенность всех пап, – заявила Джессика. – Все они убеждены, что нет на земле такого мужчины, который был бы достойной партией для их маленькой дочурки.
– А твой папа тоже не считал дедушку Сайласа достойным тебя?
Джессика помолчала, пригубив чай. Регина ждала. Видно было, что этот вопрос очень ее интересует.
– Уверена, что не считал, – промокая губы салфеткой, сказала бабушка, – но твоему дедушке удалось удивить его, сделав меня счастливой. Какого цвета ты выберешь ткань для платья?
– Мм… Я посоветуюсь с Арманом, – сказала Регина, внимание которой вновь всецело занял цветной конверт. – Мне хочется атласную ткань какой-нибудь яркой расцветки. Как думаешь, неплохо будет смотреться? А еще перчатки из той же ткани длиной до локтя…
Джессика не прислушивалась к тому, о чем болтала внучка. Она думала о Джереми-старшем. Он надеялся, что кто-нибудь из его внуков, Джереми Третий или Брэндон, покорит сердце Регины. Смешение крови наших семей, Джесс. Неплохой был бы поворот судьбы. Блеск его глаз наводил Джессику на мысль, что таким своеобразным способом он мечтает соединиться с ее частичкой.
Камилла умерла три года назад, весной 1880 года, сыновья обзавелись собственными семьями, оставив отца в одиночестве бродить по залам своего роскошного особняка. Из прислуги у него остались лишь повар и дворецкий. Теперь, когда Джереми не работал сутки напролет, а дети и друзья не занимали столько свободного времени, сколько он им позволял, старик читал запоем все, что попадало ему под руку. Из всех членов трех семейств он был, пожалуй, самым образованным и начитанным. Именно от Джереми Джессика узнала об экспериментах Грегора Менделя, австрийского монаха, чьи исследования межсортового скрещивания огородного гороха помогли открыть основные законы наследственности, определяющие цвет, форму и высоту не только растений, но и животных, а также людей. Джереми показал ей схему в книге, объясняющую, как некоторые врожденные особенности человеческого организма, названные доминантными и рецессивными признаками и включающие в себя все, начиная от цвета волос и заканчивая особенностями характера, могут, исчезнув во втором поколении, проявить себя в третьем.
– Теперь у нас есть объяснение рыжим волосам, веснушкам и идеальной фигуре Регины, – заявил Джереми.
Джессике, как всегда, было не особенно приятно, когда кто-либо сравнивал ее внешность с внешностью внучки. Нужно проделать всего один шаг, и каждый, кто помнит майора Эндрю Дункана, сможет сделать далеко идущие предположения. Впрочем, Джереми подсказал ей возможность сбить гончих со следа, как говорят в народе. Она одолжила у него на время книгу и показала ее Томасу.
– Думаю, это тебя заинтересует, – сказала Джессика. – Помеченная мною глава объяснит, как я вам все дело испортила.
Как бы там ни было, а Регину она любила всем сердцем, хотя и редко проявляла свою любовь. Сейчас, впрочем, Джессика обняла внучку за плечи и нежно прижала к себе. Через неделю ей исполнится шестнадцать лет. Через два года Регина выйдет замуж. Она оставит свою семью и переберется жить к мужу на ранчо. У нее будет собственная семья. Со временем обязаности жены и матери оставят свой след на ее лице и фигуре. По мере того, как годы будут сменяться годами, забудется даже возможность какой-либо связи с майором федеральной армии, который побывал в Хоубаткере давнымдавно. Что может напомнить о прошлом? Регине следует продержаться еще года два, и уже ничто, никакая ситуация, никакая неожиданность, которую Джессика могла бы себе вообразить, не сможет поднять вопрос о ее отце.
– Я поговорю с твоим папой о платье, – пообещала она.
Глава 77
Томас с раздражением уставился на супругу.
– Ты меня просишь заехать за шляпкой в шляпную лавку? А если я не знаю, как она выглядит?
– Шляпка или лавка?
Читать бесплатно другие книги:
