Иконописец Середенко Игорь

— Галлюциноген? — удивленно спросил Царев. — И вы полагаете, что это сделал я?

— Да, пытаясь защитить свои будущие полотна от других владельцев. Надеюсь, что теперь вы сняли это вещество с полотен.

— Если бы мне понадобилось… — Царев остановился и призадумался, затем продолжил, — скажите, что вам нужно, чтобы вы отдали мне дневник Германа Кухта?

— Мне нужно знать название этого галлюциногена и средства освобождения от тяжелого заболевания, вызванного им.

Царев вновь задумался, казалось, он обдумывал не как ответить, а как ему поступить в этой ситуации.

— Хорошо, — тяжело вымолвил Царев. — Я расскажу вам об этом веществе. Хотя это и является секретом. Но вы мне немедленно отдадите дневник.

— Дневник находиться в Стокгольме, в Королевской библиотеке.

— Что? — удивился Царев. — Там? — он сузил брови, на лбу нарисовались три полосы складок. Он задумался.

— А зачем вам так нужен этот дневник? — спросил Руперт. — Неужели он стоит таких больших денег, человеческих жизней и таких хлопот?

— Вы даже не представляете, чего он еще стоит, — ответил Царев. — Я согласен на такой обмен, — вдруг заявил Царев. — Вам следует прибыть в Стокгольм. Мои люди будут с вами. И не пытайтесь меня обдурить. Вы наверняка уже знаете, чем это может закончиться для вас.

На выходе из частного дома Руперта обыскали. Сначала он не понял почему, но когда он приехал в гостиницу и увидел в своем номере страшный беспорядок, то понял: Царев не доверяет ему, но ведет игру с уважением к противнику. Он понимает, что Руперт не так прост и не станет хранить дневник у себя, поэтому он не похищает Руперта с целью узнать, где дневник. Он знает, что грубой силой здесь не добьешься. И все же он приказывает своим людям сделать обычный обыск.

Перед вылетом Руперт попросил немного задержаться. Ему нужно было время, чтобы Уэбб успел выполнить его просьбу. Руперта волновал вопрос об участии иконы в здоровье мальчика, — он хотел выяснить причину его тяжелого состояния. И это возможно было, если он сможет узнать название того вещества, которым была обработана икона. Заодно, Руперт намеревался выяснить столь странное желание Царева — обладать любой ценой восемью иконами неизвестного художника и его дневником. Быть может, это тоже могло пролить свет на те странные события, коими он стал.

Прошло еще два дня, в течение которых Руперт водил за собой своих телохранителей и конвоиров во время прогулок по городу. В одном из интернет кафе он проверил электронную почту, удалив после этого сообщение. В письме, написанном Уэббом, Руперт узнал, что его поручение удачно выполнено. Интересующая его информация находится в книге с библиотечным шрифтом: 14В242С.

Руперт прошелся по городу в сопровождении своих телохранителей, неустанно следующих словно тени за ним, еще несколько часов. Он посетил кафе, где выпил чашечку кофе, и при выходе из него, где его уже ждали двое жилистых охранника, он обратился к ним. Он заявил, что готов к отъезду в Стокгольм. В самолете он летел эконом-классом, за его сидением сидели двое неотлучных его спутника.

Так, вместе с ними он и оказался в Стокгольме. Он остановился в одной из гостиниц, неподалеку от Королевской библиотеки, а затем и посетил ее. У входа Руперта остановили его телохранители, которые следили за ним все время пути.

— Вам надлежит подождать, — сказал в приказном тоне один из них.

Он вошел в библиотеку, остановив Руперта и своего напарника у входа в двухэтажное здание библиотеки. Спустя десять минут, показавшихся Руперту целой вечностью, он вышел и сказал следующее:

— Все готово, следуйте за мной.

Руперт последовал за ним. Они прошли в холл, поднялись по длинным ступенькам на второй этаж. Прошли сквозь металлоискатель, спустились по ступенькам, и оказались в огромной библиотечном зале: ряды полок, поднимающихся до самого потолка, были расположены вдоль стен. Читателей на удивление было незначительно.

Они проследовали еще дальше, прошли еще через несколько каких-то контрольных приборов, пару охранников и один библиотечный работник прошли мимо. Один из двух сопровождающих предъявил охраннику какие-то документы допуска. Они проследовали мимо нескольких десятков небольших библиотечных комнат, с белыми столиками — для индивидуального использования клиентов библиотеки, ряд компьютеров со столами, и наконец, дошли до двери, где, проверив пропуск, их впустил охранник в специально оборудованное помещение. Здесь хранились старинные книги, рукописи, быть может, в единственных экземплярах. Эти старинные документы содержались в специальных условиях, в которых искусственно поддерживалась влага, температура, свет, чистота воздуха. Двое сопровождающих Руперта отстали от него, показав, что ему следует идти прямо. Дальше он последовал один. Руперт дошел до стеклянной двери, открыл ее, и вошел в небольшую комнату. Здесь никого не было. Несколько шкафов и стол были скромной обстановкой. У стен были небольшие выдвижные белые ящики. На столе лежала огромная книга. Руперт сразу же понял, что это за книга. Он подошел к столу и протянул руку к книге.

— Осторожно, — послышался голос позади Руперта.

Он обернулся и увидел в проеме двери Царева.

— Секреты могут быть смертельными. Чем ближе вы к ним приближаетесь, тем отчетливее осознаете, что истина находиться намного дальше — за пределами горизонта вашего понимания. Вот перчатки. — Он протянул Руперт пару белых резиновых перчаток. — Только так разрешается прикоснуться к тайне прошлого, — сказал Царев.

Руперт взял перчатки и надел их.

— Вы полагаете, что тайна где-то здесь? — с сарказмом спросил Руперт.

Царев стал рядом со столом, на котором находилась книга. В его руке был плотный сверток. Он развернул рулон на столе, рядом с книгой.

— Надеюсь, эти недостающие страницы помогут мне в этой тайне разобраться, — ответил Царев.

— Почему же вы не сохранили жизнь Герману Кухта? — спросил Руперт.

— Почему не сохранил, — повторил Царев, раздумывая. — Вы многого не знаете. Но так и быть я поведаю вам то, в чем у вас возникли вопросы. Но для начала ответьте: вы принесли дневник.

— Он здесь.

— Что? Здесь, в библиотеке? — удивился Царев.

— Да. А вы принесли название галлюциногена? — спросил Руперт.

— Я слишком много дал за то, чтобы присутствовать здесь с этими творениями, — сказал Царев, указывая на восемь страниц, выложенных в стопку рядом с книгой: «Кодекс Гигаса». — И поэтому не упущу этот шанс. Название со мной, но для начала, я все же отвечу на ваш вопрос. Я уже давно занимаюсь самым древним знанием, которое возникло еще до появления Библии и христианства. Я искренне верю в Дьявола и считаю себя человеком от природы — я придерживаюсь истинных знаний, а не вздутых, фальшивых.

— Вы хотите сказать, — перебил его Руперт, — что вы сатанист?

— А что вам и многим другим дало христианство? — продолжил Царев. — Вы ограничили себя догмами, правилами, отвергли истинные человеческие поступки, считая их грехами. Вы превратили себя в рабов, в безмолвных и безропотных овец, жаждущих овес. Но вы не понимаете, ведь овес не нужен мертвой плоти. Душа без тела ничто. Христианство говорит: надо покормить плоть, во благо душе, и лишь о ней заботится. Но невозможно содержать чистую воду без сосуда. Душа требует плоти, ибо она и есть для нее тем самым сосудом. Ставя семь грехов перед собой, вы уничтожаете то, что существовало задолго до появления христианства. Человеческие инстинкты. Они забываются, заглушаются многочисленными правилами и пустыми канонами. Все эти заповеди Божие есть ничто иное, как стена, которая становится между человеком и его природой, она ограничивает его, наделяя ложными, искусственными, надуманными правилами поведения. Я предпочитаю здоровую пищу, заботу о физическом теле, не сдерживаю инстинкты, даю волю духовному удовлетворению, если оно не причиняет вред другим людям.

— Но ведь вы убивали, чтобы овладеть этими полотнами, — сказал Руперт.

— Я не убиваю без надобности. Кроме того, я лишь приказы отдавал. Мне нужны они, и я их получил. Это мои люди убивали. Это их деяния и их решения. Я плачу, а другие выполняют. Это их выбор.

— Но ведь вы подталкивали их к этому своими приказами, — не соглашаясь, сказал Руперт.

— Каждый волен принимать решение, и лишь он и никто иной может свершить свой поступок. Это лишний раз подтверждает, что все они слабы, потому что ограничены сводами правил и повиновений, — Царев вынул пистолет и направил его на Руперта.

— Как? Ведь здесь же…

— Что, контроль, полиция? Но разве для истинного человека, владеющего в совершенстве собой, не может быть исключений, — ответил Царев. — Я пожелал так. Сядьте ан стул.

Руперт отошел от стола и сел.

— Теперь вы чувствуете, что и вы ограничены в действиях, — продолжал Царев. — Вы увидели опасность в этом предмете и теперь находитесь в его узах и петлях. Страх сковал вашу волю и диктует вам новые правила.

Царев спрятал пистолет и вынул наручники с ключами. Он положил их на стол. Руперт покосился на новые предметы.

— Не бойтесь. Это всего лишь предостережение, не более. Я приветствую вашу покорность мне, хоть она и была вызвана страхом. Но страхом за свою жизнь, а это естественное чувство. Это в вас пробудился один из самых древних инстинктов — самосохранение. Это нормально. Я лишь пробудил его, чтобы вы почувствовали его силу перед ничего незначащими словами, которые вы изрекли. Истинное предназначение человека — это пробудить в себе всё то, что церковь называет грехами. Не нужно их бояться, их нужно подчинить, а не быть от них зависимым. Ни одна религия мира не может удовлетворить все человеческие потребности, потому и изощряется в различного рода ограничениях. Они уничтожают самое ценное в человеке — его порыв, волю к своим желаниям. Все эти ими придуманные искусственные правила не нужны, ибо человек поддерживает жизненные силы, данные ему с рождения. Их все еще можно пробудить, несмотря на многовековые запреты в воспитании и непрекословие Богу и церкви. Им не удалось уничтожить их. Разве это не говорит о том, что человеческая плоть сильней ее души. Превосходство естественного над искусственным. А знаете ли вы, что тело Бога никто не видел, оно не описано ни в одной книге. Быть может, Библию и законы Божие составил не Бог?

— А кто же тогда? — спросил Руперт.

— Дьявол. Не была ли у вас такая догадка? Бог лишь создал Землю и людей. Он сделал то, что Сатане не под силу. На земле с самого ее зарождения, правит не Бог, а Дьявол. Библия Дьявола — вот истинная книга. А Библия — лишь копия, снятая с нее и переписанная податливыми и корыстными монахами, уничтожившими подлинную Библию. Именно я, как ревностный ценитель и истинный поклонник Сатаны, могу стать преданным слугою его, пророком, Моисеем Сатаны.

— А вы не думали, что иконы, за которыми вы гоняетесь по всему миру, написал человек набожный. Они были приняты церковью и там находились. Разве не Бог…

— Тут вы заблуждаетесь, — перебил Царев. — Эти иконы охраняются Дьяволом, хоть и находились некоторое время в монастыре. Если бы вы повнимательнее проанализировали хотя бы последние события, то знали бы это. К этим полотнам не касались ни руки Господа, ни слова лживых молитв его слуг.

— И все же, я не понимаю, зачем надо было убивать Германа. Ведь вы считаете себя всемогущим. Вы могли его спасти, — сказал Руперт.

— От расстрела — да, от желания — нет.

— Вы хотите сказать, что он сам пожелал смерти? — спросил Руперт.

— Если бы не случайность, я бы ничего не знал о нем. Он для меня до сих пор остается загадкой — сказал Царев. — Может это его крест, и он, подобно Христу, решил покинуть земной мир, выполнив свою функцию на Земле. Я впервые о нем узнал несколько лет тому назад. Когда один из моих людей, убежденный в силе Дьявола, рассказал мне о чудотворной иконе в одном из монастырей. Вы были там. В этом монастыре Герман писал свои полотна. Поначалу я не поверил. Но решил все проверить. Мои доверенные люди следили тайно за ним. Узнали его прошлое. Я лично побывал в его художественной мастерской. Этот человек себя во многом ограничивал. Он жил довольно просто, если не сказать нищенствовал. Брал деньги лишь на хлеб. Я пытался понять, что он собой представляет: заблудшая больная душа, или страждущий и подлинный приверженец истинной веры.

Мне донесли об удивительном сходстве убитых людей с образами монахов, изображенными им на иконах. Я стал его подозревать в убийствах, хотя никаких прямых улик, доказывающих его причастность к преступлениям, не было. Единственными свидетелями были вот эти молчаливые иконы. Я сразу же понял, что он один из нас. Меня удивило в нем не только простота в жизни, без потребностей, присущих роду людскому, но и его одиночество. Он жил среди людей, несомненно, питался их способностями, но и ограничил себя в общении, став затворником даже среди монахов. Чтобы его лучше понять, я решил прочесть его дневник. Так я надеялся все прояснить для себя.

— Вы читали его дневник? — спросил Руперт.

— Он написал его на латыни. Часть текста была им, видимо, зашифрована, но кое-что мне удалось прочесть. Из его дневника я узнал, что служит он Дьяволу всю свою жизнь. Но ведь Сатана живет вечно, не то, что человек. Об этом я задумался, это не давало мне покоя. То, что его работы носят в себе дьявольскую силу, я убедился на многих примерах, и поэтому был весьма осторожный с ним. Я узнал тайну одного ритуала, который помогает ему вечно существовать. Он избранный. Но ведь можно его и заменить. Герман был слаб и недалек. Я могу больше сделать для Сатаны. И поэтому я решил заменить его. Герман сам пожелал своей смерти. «Пусть все будет так, как есть», — сказал он мне, когда я прибыл к нему за несколько дней до его казни. Он лишь просил меня оставить ему эти восемь его последних работ. Точнее, тогда их было семь. Восьмую он нарисовал в последний день, перед казнью. Разумеется, я позволил ему это. Я ведь тогда знал почти всё: о Библии Дьявола, о восьми недостающих страницах в ней. Я был уверен, что он выполнит свою работу перед заказчиком. А то, что он решил добровольно покинуть мир — это его желание, не более того. Он слаб и глуп, посчитал я тогда и позволил ему совершить над собой казнь. К тому же мне нужно было принести жертву Ему.

— Сатане? — спросил Руперт.

— Об этом говорится во многих книгах, что упоминают книгу Кодекс Гигаса. Приношение в жертву, чтобы самому стать его вечной слугой, каковым я и являюсь по сути. Но главное… Это ключ. Я достиг большой власти здесь на Земле, и теперь хочу получить восьмой человеческий грех — жить вечно. Побороть время и старение.

— Какой ключ?

— Тот, который откроет для меня вход к Дьяволу или пробудит его силу во мне. Эти восемь икон — еще полдела. Нужен ключ, чтобы все заработало. В дневнике Германа этого не было. К тому же он сжег его вместе со своими иконами. Там, в монастыре, когда пришли его арестовывать. Мы опоздали, он опередил нас, словно все знал наперед.

— А какую роль во всем этом сыграл бывший директор тюрьмы Владимир Лупов? — спросил Руперт.

— Этот идиот все испортил. Заставь дурака молиться, он и лоб себе расшибет. Я зачастил к Герману в камеру. Он не мог не заметить моей заинтересованности и, по-видимому, решил играть по своим правилам. Он что-то выяснил у Германа, а может и подслушал мой разговор с Германом, и когда мои люди пришли в камеру, чтобы забрать все восемь икон, то их там не оказалось. Директор исчез, я искал эту свинью повсюду: и совершенно случайно попал на одну из икон, она была в частной коллекции одного из коллекционеров. Я напал на след. Так я собрал лишь четыре иконы: остальные пропали, я уже потерял надежду, если бы не сообщение по одному из телеканалов Германии. Икона оказалась в руках какого-то профессора по психологии, но мои люди не добыли ее. Один человек погиб. Так я напал на ваш след. И мои люди преследовали вас до самой России. Я понял, что удача на вашей стороне, и потому не спешил. Я выжидал удобного случая. И такой появился. Кто умеет ждать, тот не теряет время, а аккумулирует его.

— А директор аукциона? Вы его тоже…

— Этот болван ничего не знал, но было поздно, мои люди перестарались, — сказал Царев. — Лупова я не убивал. Он разбился на машине, сгорел вместе с деньгами, вырученными за иконы. Так ему и надо.

— А вы не думали о том, что Герман договорился с Луповым, чтобы спрятать иконы от вас, — сказал Руперт.

— Может быть, но кто это может теперь подтвердить? — возразил Царев. — Мертвые не свидетели.

— Но они могут оставить после себя записи.

— Верно, и поэтому приступим к нашим делам. Я давно уже за вами наблюдаю, — он вновь вынул пистолет, — мне нравится, как вы работаете. Ни один мой агент не смог добыть последних записей Германа. А вы смогли. — Он навел пистолет на Руперта. — Отведите руки за спину. — Царев взял со стола наручники и закрепил их на руках Руперта, сковав его к стулу. — Вы будете наблюдать за всем. Я провел жертвоприношение. Им был Герман, вы будете свидетелем того, как я стану не только всемогущим, но и всесильным. Мне будет подчиняться смерть. Время отступит прочь, и откроется вечность.

А теперь давайте последнюю запись Германа. Я никогда не верил, что он сможет не оставить ее после своей смерти. Это невозможно. Где-то она должна быть.

— Вы правы. Но сначала выполнение вашего слова. Вы ведь обездвижили меня. Я не сбегу, даже от такого сумасшедшего, как вы.

— Вы не верите… Хорошо, я сдержу слово, — Царев вынул из кармана небольшой сложенный лист и развернул его перед глазами Руперта.

На листе были написаны слова на латыни: «Indulgentiam, pro abstinentiae».

— Латынь?

— Что, вы не читаете на латыни? Название этого препарата звучит на этом языке. Он очень старинный, и сила его не утрачена в веках, — он сложил лист пополам и сунул его в карман рубашки Руперта.

— Я сдержал свое слово, — сказал Царев. — Теперь вы. Если вы решили надо мной пошутить, то этот предмет, — он указал на пистолет, — не станет для вас тем, что вызвало в вас это прекрасное чувство — страх, а отправит вас на тот свет.

— И вы готовы это сделать, так и не узнав о последних записях Германа?

— Не испытывайте мое терпение, Руперт. Я привык добиваться того, что хочу любыми средствами, и поверьте, что смерть для вас от пистолета будет самым желанным по сравнению с тем, что я уготовил вам в случае вашего упорства.

— Хорошо, хорошо. Вы выполнили свою часть договора, я выполню свою, — ответил Руперт. — Вот вам шифр, по нему вы найдете книгу, здесь в библиотеке. Там должен быть небольшой лист с текстом.

— Диктуйте, я запомню.

— 14В242С, — четко сказал по памяти Руперт.

Царев вышел, его человек вскоре замаячил в проеме двери. Спустя некоторое время и сам Царев с довольным видом появился в комнате. Его охранник куда-то исчез за дверью. Он вынул из кармана небольшой лист.

— Я не сомневаюсь, что держу то, ради чего жил все это время, — сказал с гордостью Царев. — Сомнений быть не может — это и есть ключ Германа. Так он получал вечную жизнь. Но теперь все поменялось. Я лучше его, и Он должен это увидеть.

— Сатана? — догадался Руперт.

— Бог всеблаг, он дает человеку желаемое — жизнь, но никогда не ставит его перед выбором судьбы. Последнее даёт Дьявол, искушая нас, — заявил Царев, предаваясь вольным рассуждениям. — Бог, создавая нас, наградил пороками. Зачем? Он хотел проверить наше сознание? Отвергнем ли мы наслаждение или предадимся утехам?

Вы скажете, что человек погряз в пороках: лесть, корысть, зависть, тщеславие, алчность и прочее, но это лишь производные от истинных зверей человеческой натуры, пожирающих в нем человечность, превращающих его в животное, каким он и является по своей природе.

Человек то и делает, что кормит своих прожорливых слуг, какими являются его чувства: зрение, слух, обоняние, вкус и тактильное чувство. Бог изначально сделал нас такими. Мы только мучаем и без того слабую человеческую ткань, называемую мозгом. Терзая ее, мы получаем лживое чувство наслаждения. Нас поставили перед выбором: ложь или смерть. Обычный человек выбирает первое, и тянется к нему, словно ребенок к материнской груди. Для меня же остался удел немногих — я выбираю смерть. Но смерть ради вечной жизни.

Шестое чувство — это наши инстинкты, собранные за десятки тысяч лет и врожденные в мозг. Есть еще одно чувство — это наши мысли, ибо они тревожат наше сознание в воображениях и представлениях. И днем и ночью они в нашем сознании: днем — мысли, ночью — сны.

Если шесть чувств охраняют человека и изучают окружающий мир, то седьмое чувство — мысли, формируют цель: пробуждают и зарождают в нас ненависть и злобу, предательство и корысть, желание владеть и быть властителем.

Да, мысли наши ничтожны и слабы, они лишь помогают кормиться шести чувствам, ненасытных, не знающих меры и покоя, всепоглощающих и слепых.

Таким человека создал Бог. И первостепенная задача Дьявола — исправить эту плоть, наделить ее истинным сознанием и верой. Я верю!

— Боже, вы с ума сошли, — пробормотал Руперт.

— Ты будешь наблюдать за моим перевоплощением, находясь в первом ряду. Ты станешь свидетелем этого. Я верую в тебя, я есть твой слуга, — последнюю фразу Царев сказал, не обращая внимания на Руперта, словно его и не было. И эти слова, уже не были обращены ему.

Царев разложил восемь листов вокруг стола, на котором находилась книга Кодекс Гигаса. Стал в круг этих восьми икон и подошел к книге. Он раскрыл ее на 290 странице, там, где справа был изображен портрет Дьявола, а слева — град небесный. Еще раз оглядел круг, вдоль которого были расставлены иконы. Со всех восьми сторон на Царева глядели монашеские лица. Он выпрямился, достал лист с текстом Германа (фотография, сделанная Рупертом). В тексте не хватало половины содержания (по просьбе Руперта), Уэбб скрыл эту половину и спрятал в книге лишь текст ритуала или заклинания, написанного на латыни. Прочесть этот текст можно было, но понять его смысл — невозможно, так как он был зашифрован.

Лишь причудливые мелодичные звуки давно изжившего языка, раздались в комнате, прогоняя тишину прочь и, призывая зловещие значения скрытых от людей слов.

Глава 17

Прошло некоторое время с тех пор, как Царев закончил чтение текста. Он несколько раз оглянулся кругом, чтобы определить для себя, нет ли каких изменений в обстановке. Все было по-прежнему. Восемь молчаливых и печальных в своем облике изображений все также мрачно глядели со своих сторон на Царева, придавая обстановке некую тайну и намек, который пытался понять чтец зашифрованного текста. Царев обернулся к книге, положил руку, облаченную белой перчаткой, на изображение Дьявола и вновь принялся читать текст. Рядом с книгой лежал пистолет. Царев освободил руки от холодного предмета и весь вник в чтение. Руперт молчаливо наблюдал за безумием Царева, размышляя над тем, как ему поступить, ведь его руки были скованы наручниками. В том, что Царев не просто фанат, а безумец, Руперт понял. Он не знал, как ему освободится и выпутаться из этой опасной для него ситуации. «Не станет же Царев стрелять в меня здесь, в библиотеке, где на каждом этаже присутствует охрана». Слышимость здесь превосходная. Теперь у Руперта было название галлюциногена, за которым он так долго шел. Теперь дед Ямеса может получить название, и быть может, это поможет мальчику излечиться от коварного недуга.

Раздумья Руперта были прерваны неожиданными громкими словами Царева. Руперту показалось, что тот закончил чтение текста, и некоторое время прислушивался, словно охотник на охоте. Царев вновь повторил фразу на латыни: unitatem carnis et spiritus. На этот раз его голос несколько был возбужден и огорчен, чем первый раз — столь мрачен и подавлен. Руперту даже показалось, что Царев немного задыхается от безумного волнения и возбуждения. Наконец, он услышал знакомую речь, но эти слова звучали куда более зловеще: «не может этого быть». Он словно выжимал эти слова из своего утомленного мозга. Руперту даже показалось, что Царев что-то испытывал или видел то, чего не было в комнате. Его отрешенный, стеклянный и мертвецкий взгляд был направлен куда-то сквозь стены.

Тело Царева опустилось на колени, голова повисла на груди, руки свисали до пола. Он осел и замолк. Руперт окликнул его, но тот не подавал признаков жизни. Тогда Руперт понял, что второго шанса освободиться у него не будет, и он попробовал привстать настолько, насколько возможно для перемещения (ведь он был скован наручниками за спиной и прикреплен ими к спинке стула).

Не прополз он и метра, как вдруг почувствовал впереди шевеление. Это был Царев. Он приподнял голову, но не спешил подниматься. Оглядев внимательно по сторонам, он остановил свой безумный и, вместе с этим, удивленный взгляд на Руперте, сидящем на стуле. Казалось, что он вновь ожил, пришел в себя. Но, что-то изменилось в нем, что-то не уловимое, мелькало в его взгляде.

— Ты кто? — спросил Царев.

— Ты что, не узнаешь меня? — спросил вопросом на вопрос Руперт. Он начал подозревать Царева в какой-то игре или безумстве, которую тот устроил.

— Перестань играть со мной. Почему ты так странно одет? Ты один из них? — спросил Царев.

— Я не понимаю. О ком…

— Ты не похож на них. Ты не надзиратель, — Царев огляделся вокруг повнимательнее, словно был здесь в первый раз. — Это не тюрьма. Кто ты, мать твою? Какой-то цереушник или палач?

Глаза Царева столкнулись с книгой и лежащим рядом пистолетом. Он мгновенно схватил его, словно голодный пищу, и направил его на Руперта.

— А ну, отвечай! — грозно произнес он.

Руперт понял, что Царев не шутит и даже выстрелить может. «Совсем спятил, — подумал Руперт». Что-то изменилось в нем.

— Я Руперт Коу, занимаюсь частным сыском.

— А, сыщик. Что, еще не всё выяснили? Я в курсе, что апелляция отклонена. Так что, я вам ничего не скажу.

— Как вас зовут? — спросил Руперт, подумав о том, что Царев мог страдать раздвоением личности. Только так он объяснил для себя столь странное его поведение.

— Ты, ублюдок, запомнишь мое имя и передашь своим крысам. Джон Джуберт меня зовут. Тебя я не трону, так как ты дал мне оружие. А теперь говори: где я?!

— В Королевской библиотеке, — ответил Руперт.

— Что? В библиотеке? Ты не врешь, приятель?

— Нет, можете сами убедиться. Это одна из комнат, где хранятся старинные книги.

Царев поморщил лицо, словно съел лимон. Он еще раз, с недоверием оглянул комнату.

— Что за чепуха, какая к черту, библиотека. Эти олухи совсем с ума сошли. Если ты меня не разыгрываешь, — Царев вновь навел дуло пистолета на Руперта. — А что это у тебя с руками?

Руперт молчал.

— Не говоришь, ну ладно, — Царев начал осторожно отходить назад, прислушиваясь к малейшему шороху за дверью.

Внезапно, в самом проеме двери он столкнулся со своим охранником, и тут же выстрелил ему в живот. Оглушительный звук раздался по комнатам и многочисленным коридорам. Где-то в глубине послышались тревожные крики. Здание, словно огромное животное, ожило от долгой спячки. Царев исчез за дверью, оставив тяжело раненного охранника, лежащим у двери. Руперт с трудом добрался до стола, где лежал ключ от наручников. Неимоверными усилиями, под отдаленный гам и суматоху библиотекарей и посетителей, он дотянулся до ключа и открыл наручники. Руки были свободны, он подскочил к телу охранника. Пульс не прослушивался. Охранник был мертв, небольшая лужа крови вытекла из тела, окрашивая белоснежный пол в багровый цвет.

Дрожащими руками, Руперт в спешке собрал все восемь листов; свернул их в рулон, и вышел из комнаты. Вдали были слышны не только тревожные, испуганные крики женщин, но и оглушительные выстрелы. Руперт, пока шел по безлюдному коридору, насчитал пять выстрелов. Он подошел к какой-то двери, из-за которой он слышал людской шут и суматоху. Приоткрыв дверь, он обнаружил, что за ней находился небольшой балкончик, выходящий в огромный зал. Руперт тихонько и незаметно проник на балкон. Отсюда он увидел группу столпившихся людей. Они стояли внизу, на первом этаже. Поодаль от них находилось несколько вооруженных охранников библиотеки. Рядом с ними лежало тело Царева.

Руперт вздохнул с облегчением, ведь ему повезло, что безумство Царева, которое так внезапно охватило его, не коснулось самого Руперта. Тут он подумал, что ему так просто не покинуть библиотеку. Дело в том, что у него в руке находились полотна. Они были схожи с листами из книги. И бдительные охранники, особенно теперь, не станут разбираться — ворованные эти листы или нет. Опасность подстерегала Руперта впереди. Охранники могли подумать, что у Царева могли быть сообщники. Нужно было как-то незаметно пронести восемь листов. А они были, как назло, немаленькими. Руперт подумал о том, что во время этой суматохи, на выходе могло никого не быть. Так как вся охрана могла быть увлечена странной и суматошной пальбой. Нужно было воспользоваться ситуацией. И пока вся охрана разбиралась в неожиданном опасном инциденте, Руперт должен был, как можно быстрее, покинуть библиотеку. Он отполз обратно к двери и тихонько открыл ее. В приседе он переступил порог и тут… Какой-то тяжелый предмет ударил его по голове. В глазах все потемнело, мысли перемешались и исчезли во мраке, звуки пропали, сознание провалилось в пустоту. Руперт ничего не чувствовал, лишь тишина окружала его. Тело Руперта бесчувственно рухнуло. Последнее, что он увидел, словно сквозь немой сон, были чьи-то ноги спешно удалявшиеся от него. Руперт закрыл глаза и провалился в темноту.

* * *

Кто-то тормошил его тело, пытаясь разбудить мозг. Он приоткрыл глаза, и увидел грузное лицо надзирателя. Царев вскочил, как ошпаренный, он не верил своим глазам. Он находился в небольшой темной камере, а перед ним стояли трое незнакомых ему людей, схожие с надзирателями. Он пытался вспомнить: как он здесь оказался, какое событие предшествовало этому? Но мозг отказывался выдавать, столь простую информацию. Последние события его жизни были напрочь стерты из его памяти.

«Это тюрьма! — словно дубина, ударили эти слова по сознанию Царева». Но какой странный вид у этих надзирателей. Они не были схожи с утомительными и мрачными лицами, какие привык видеть Царев. Они выглядели бодро, подтянуто, хотя и озабоченно.

— Вот и настал час, — сказал один из незнакомцев.

— Пора парни. Надо выводить его, — сказал другой.

Слова, сказанные незнакомцами, были понятны Цареву. Но что-то здесь было не так. Он лихорадочно думал. Перебирал мысли, отбрасывал, и вновь находил. Наконец, мысли соединились в одну. Эти мужики говорят на чистом английском языке. Вернее, даже не на английском, а на американском варианте языка. Он внимательно всмотрелся в их суровые лица. Они и сочувствовали и выполняли долг.

Тем временем, ловкие руки надели на Царева наручники, и вытолкали в коридор. Коридор и камера явно отличались своей чистотой от тех камер, что видел Царев в российских тюрьмах. «Это была тюрьма не российская, — такой вывод сделал для себя Царев».

Его повели по длинному и извилистому коридору.

— Кто вы? — наконец спросил Царев, оглядываясь.

Позади него шло двое надзирателей. Один шел впереди. На их формах, явно принадлежавшим тюремным охранникам или конвоирам, были нашивки. Какие-то слова, которых в полумраке не разобрать.

— Что все это значит, и где я? — спросил Царев, сильно взволнованным голосом.

Никто на его слова не отвечал, так как не понимал его слов, сказанных на русском языке. Они, молча, дошли до двери. Открыли ее, и белый свет больно ударил в глаза Царева. Он зажмурился. Когда он вошел, то увидел белую, хорошо освещенную комнату. Посередине стоял стул. Рядом находилось несколько людей. Один из них был священником. Черная мантия укрывала его тело.

Встревоженные глаза Царева бегло пробежали по лицам. Все глядели лишь в его сторону. Один из взглядов был суров и беспощаден. Он с ненавистью смотрел на Царева, прожигая его насквозь. «Но за что? Почему они так со мной обходятся? — думал Царев». Его подвели к стулу.

Где-то в глубине подсознания, Царев инстинктивно понял истинное предназначение столь странного деревянного стула. Стул был прост — обычное дерево, к которому были привязаны какие-то кожаные ремни с металлическими пластинами. Не скрылось от его внимания и тот факт, что стул был намертво прибит к полу. «Электрический стул! — словно гром среди ясного неба, прозвучало в голове Царева». От ужасной догадки, что была рождена в его больной и уставшей голове, его ноги подкосились. Царева усадили на стул, и тут несколько ловких и умелых рук начали привязывать его конечности к стулу.

От сильного психологического удара у Царева отнялся язык. Он не мог вымолвить ни слова. Вдобавок ко всему, он почувствовал какой-то неприятный холодок на макушке. Он повертел головой, словно пытаясь сбросить с себя это неприятное ощущение. И тут он понял, что его волосы на макушке отсутствовали. Кто-то состриг их, пока он был в беспамятстве. Он пытался вспомнить прошлые события. Последнее, что он вспомнил — это чтение какого-то текста в белой, хорошо освещенной комнате. «Книга! Да, несомненно, там была книга, — вспоминал Руперт, словно сквозь туман. — Что же это за книга?» Этот вопрос мучил его сознание еще больше, чем вопрос о том, зачем умелые руки, ловко привязывающие его к стулу, сдавливали и приковывали его тело.

«Там было что-то нарисовано, — думал Царев, не обращая внимания на надзирателей окруживших его. — Да, да. Что это был за рисунок?» И тут он вспомнил. Это был портрет Дьявола. Но не совсем портрет, потому что… Образ двигался. Из его зловещей уродливой пасти извивался раздвоенный красный язык. Его короткие, но мясистые лапы сжимались. Чудовище готово было набросится на него и сожрать его целиком. В его глазах пылало пламя, они требовали… Нет, не плоть, а его душу. Он пожирал его изнутри, одним лишь зловещим взглядом.

Голова Царева уныло опустилась на грудь, глаза уставились куда-то в точку и безжизненно замерли, выражая чудовищный ужас.

Тем временем, умелые руки работников тюрьмы уже закрепили электроды на макушке и на позвоночнике. Это были деревянные чаши, примерно, 10 сантиметров в диаметре, внутри которых находился металлический электрод и подложка из губки, которая позволяла чаше прижаться более плотнее к телу осужденного.

Царев был плотно привязан к электрическому стулу кожаными ремнями, обвившими руки, ноги и талию, словно ядовитая змея, обвившая свою жертву. На голову был надет электрод в форме обруча. Все электроды были смазаны специальным гелем, чтобы улучшить проведение тока и уменьшить горение кожи. На лицо была надета кожаная непрозрачная маска.

Когда все было готово, двое мужчин подошли к стулу.

— Как он вел себя ночью? — спросил священник. — Он отказался вчера от моих услуг.

— Он проспал всю ночь, и даже утро, — сказал начальник тюрьмы. — Спал так, словно его ничего не ожидало.

— Странно, — сказал священник.

— Ничего странного. Дело в том, что смертники в последний день — в день ожидания казни, отдают много энергии. Вот и клонит их ко сну.

— Да, — удивился священник. — А я-то думал, что они вовсе не спят ночь перед казнью.

— Ну, прошу вас. Можете начинать, — сказал начальник тюрьмы и отошел в сторону.

— Но это же надо снять, — он указал на черную маску, схожую с капюшоном.

Начальник тюрьмы снял капюшон с головы осужденного. Глаза осужденного по-прежнему глядели в одну точку, не моргая.

— Вы меня слышите, Джон Джуберт? — спросил священник. Осужденный молчал. — Ну что ж, если вы не возражаете, я отпущу вам ваши грехи. — И священник начал тихо бубнить, проговаривая молитву. Он сложил руки и уставился на пустой безжизненный взгляд осужденного.

Священнику показалось, что осужденный что-то сказал. Он остановился читать, закрыл библию и нагнулся к голове осужденного, чтобы расслышать его последние слова. Его ухо почти вплотную прильнуло к устам осужденного. Едва он услышал смутное бормотание сквозь зубы: «Я не Джон Джуберт». Это были последние слова осужденного.

К священнику подошел начальник тюрьмы.

— Пора.

— Он что-то сказал, я не совсем разобрал, — сказал священник. — Мне показалось, он не признает себя Джоном Джубертом.

Начальник тюрьмы отвел священника в сторону.

— Он может говорить все, что угодно, но это он — убийца, маньяк. Мы его искали одиннадцать лет.

— Что он совершил? — спросил священник.

— Убил трех детей, — ответил начальник тюрьмы.

— Боже, какой ужас, — пробормотал священник.

К ним подошел молодой репортер газеты Нью-Йорк Таймс.

— Как вы думаете, что побудило осужденного, этого Джона Джуберта, так поступить? — спросил репортер.

— Следствием было установлено, что Джуберт готовился к этим преступлениям, — ответил начальник тюрьмы.

— Ну, а сам Джуберт, что говорит, — спросил репортер, делая пометки в небольшом блокноте.

— Говорит, что мальчики, которых он убил, напомнили ему его самого в детстве.

— С ним плохо обращались родители?

— Мать, она была излишне строга к сыну. Его воспитывала только мать, отца не было.

Начальник тюрьмы подозвал к себе палача.

— Можете начинать.

Получив команду, палач отправился к рубильнику. Лицо осужденного было закрыто черной маской. Репортер вновь начал задавать вопросы начальнику тюрьмы.

— Что сейчас должно произойти? Расскажите всю процедуру, пожалуйста?

— Пустят ток, через контрольную панель.

— Каково напряжение?

— Две тысячи вольт, — ответил начальник тюрьмы.

— Это должно его убить?

— Да. Ток будет подаваться около 30 секунд. Время устанавливается на таймере заранее, и ток отключается автоматически.

— А что сейчас делает ваш сотрудник, кажется, палач?

— Он проверяет готовность: провода, прикрепления, подачу тока. Все должно сработать идеально, без помех. После первой подачи разряда, врач должен осмотреть тело преступника.

— Понятно. А если он еще будет жив? — спросил репортер.

— Тогда подается второй разряд.

— Бывают такие случаи? — удивился репортер. — Разве первый не убьет преступника?

— Электроды, расположены на теле преступника так, что первый разряд должен разрушить головной мозг и центральную нервную систему.

— Понятно, — репортер сжал губы в кривой улыбке и сделал очередную пометку в блокноте.

— Он также вызывает полный паралич мускулатуры, — продолжал свой рассказ начальник тюрьмы. Священник с ужасом подслушивал. — В результате, остановится работа сердца и легких. Вторая подача тока должна привести к полной остановке сердца.

— И он умрет?

— Несомненно, — ответил начальник тюрьмы.

— И тогда врач проверит… кажется, так вы сказали.

— Нет, нет. Не сразу, — пояснил начальник тюрьмы.

— Не сразу, почему?

— Дело в том, что тело преступника при таком напряжении сильно нагреется. До него невозможно будет дотронуться. Нужно будет остудить тело.

— Ясно, — репортер поморщился.

— Это нагревание разрушит белки тела и превратит в расплавленные угли внутренние органы.

Священник поерзал и отшатнулся назад, прижавшись к холодной каменной стене.

— Да, при таких обстоятельствах он уже не жилец, — сказал репортер.

К ним присоединился врач. Он дополнил:

— Мозг в таких случаях выглядит сваренным.

— Вы полагаете? — удивился репортер, и тут же записал последние слова в блокнот. — Но ведь это все бесчеловечно, вам не кажется?

— Не могу ответить, — сказал начальник тюрьмы. — Я лишь выполняю свою работу. Закон суров, это верно. Но не мне решать. Пусть наш законодательный орган решает судьбу таких мерзавцев.

— Я с вами полностью согласен, — сказал врач репортеру. — Этот способ умерщвления не назовешь гуманным.

Преступника оставили одного в комнате. Все вышли. Палач подошел к панели и нажал на кнопку панели. Сквозь окно можно было наблюдать за преступником, сидящим, казалось, неподвижно на электрическом стуле.

Тело обреченного напряглось, словно камень. Так оно содрогалось в жутких муках около двадцати секунд. Внезапно тело расслабилось.

— Все кончено, — сказал начальник тюрьмы.

Страницы: «« « ... 56789101112 » »»