Иконописец Середенко Игорь

Глава 7

13 столетие. В одном из городов Чехии. Настали тяжелые времена для горожан. Люди не видели врага, но умирали каждый день. Трупы находили на улицах, в домах, их собирали по всему городу и свозили на площадь, где и сжигали. Огонь! Лишь огонь мог дать уверенность, что враг отступит, лишь огонь был единственным оружием против невидимого и самого опасного врага 13-го столетия — чумы. Смерть гуляла по комнатам домов, выпрыгивала на улицы, зловещим, холодным, как сама смерть, сухим и безжизненным ветерком, прогуливалась по мрачным и черно-белым кварталам города. Казалось, что жизнь, краски и свет уже навечно потускнели и покинули этот чешский городок, оставляя место мраку, смерти и зловещей тишине.

Всякий, из ныне живущих, слышал, как потрескивает приятно огонь в камине, как краснеют угли, собирая жар, как желтые языки пламени, поднимаясь вверх, пляшут чудесный танец. Наблюдать за дивным пламенем, подаренным людям природой, можно вечность. Но вряд ли вам понравится огонь, сжигающий плоть, в которой недавно теплилась жизнь, работал мозг — производя на свет мысли, пряталась душа — покинувшая эту плоть. Ужасен и запах — следствие сгорания материи, и звук — исходящий при этом, и дым — наполняющий зловонием воздух и вселяющий страх в умы, и ужас в души живущих, ибо все это действо говорит об одном — следующим будешь ты.

Герману было тридцать два года. Он был среднего телосложения, угрюм и неразговорчив. Занимался он живописью. Когда-то работы у него было много, он помогал священнику тем, что писал иконы, расписывал стены и свод церкви. Его изображения небесных храмов и града божьего были чудесными, больше всего его искусство ценили за умение писать иконы, а точнее изображать святых. Лица мучеников казались настолько правдоподобными, что прихожане подолгу застывали у икон. Им казалось, что рядом с ними, во время их молитвы к Господу находился святой, изображенный на иконе. От этого ощущения присутствия какой-то неземной силы придавалась твердость в словах и уверенность в вере, проникающей все глубже в сознание прихожан. По городу ходили слухи, что Герману помогает Бог, его рука — это рука Господа, а значит и иконы божественные.

У Германа не было никаких проблем в городе, напротив, почувствовав уважение и почтение среди горожан, а также материальное благополучие, он решил остаться в этом городе и завести семью. Герман женился на самой красивой девушке, любая семья была рада выдать дочь за молодого иконописца, тем более что искусством он обладал и умением божественным.

Прошло десять лет счастливой жизни Германа и его любимой супруги. Как в каждой семье, у него появились дети. Звонкие детские голоса наполнили его дом, сердце наполнилось заботой и любовью. Герман считал себя самым богатым и счастливым человеком на свете, ведь его богатство составляли не полные доверху сундуки золота и серебра, а шестеро детей, наполнивших радостью сердце и счастьем душу. Он работал каждый день, шлифуя свое искусство, делая заказы для горожан и странствующих купцов, прознавших о его таланте. Он рисовал картины на заказ, разрисовывал глиняную посуду, вазы, изделия из дерева и прочие товары, где требовалась рука мастера. Ему приходилось уезжать в другие города, чтобы там выполнять заказы, демонстрируя свои божественные умения. Слава об умельце из небольшого городка все росла.

Дети подрастали. И вот однажды Герман вернулся в свой город после выполнения очередного заказа в храме, расположенного в городе Подлажице. Но горожане не встретили его, как бывало прежде. Он медленно и хмуро шел по безлюдному родному городу и не узнавал его. Куда делось былое веселье, где радостные и беззаботные сияющие лица горожан. Ему казалось все серым, словно невидимый художник забрал все краски из города и вселил страх и ужас в сердца горожан. Тени сбежались, окутали мраком улицы, сомкнулись и образовали тьму. Даже солнце, что обычно озаряло улицы стрелами золотых лучей, разливающихся по городу, наполняя его жизнью, куда-то спряталось, а вместо него — лишь серые облака, ничего хорошего не предвещающие.

Так, вместе с мрачными и тревожными мыслями он добрел до своего дома. Обычно его встречали еще перед дверью вся семья: красивая жена и шестеро детских улыбок его дочерей и сыновей. Но на этот раз он стоял перед дверью собственного дома один. Ни детский смех, ни радостные улыбки, никто не встречал его, лишь тишина и нарастающее смутное беспокойство. Он прошел по комнатам, но никого не встретил. Герман не верил глазам — детские комнаты были пусты. Выходя из дома, он встретил соседку, которая рассказала ему о случившейся беде. Дети находились в доме родственников его жены. Герман направился к ним. В доме тестя он и увидел своих детей. Они окружили его со всех сторон, двое близнецов сидели в кроватке и беззаботно играли.

— Она ждала тебя, — печальным голосом сказал отец жены Германа, — до последней минуты верила, что увидит.

Герман тяжело опустил взгляд и посмотрел на близнецов.

— Чума никого не щадит, — продолжал тесть. — Я буду помогать тебе всем, чем смогу. Герман забрал детей домой, нанял сиделку для близнецов. Женщина помогала с детьми и готовила пищу. Деньги у Германа были, он неплохо заработал на заказах во время последней поездки на заработки. Соседи начали завидовать ему, так как кругом в городе умирали люди, а в его большой семье, кроме жены, потерь не было. Казалось, смерть обходила их стороной по приезде отца семейства. По городу поползли слухи.

Все помнили о чудесном, если не сказать божественном, даре Германа, и, связав его с лояльностью смерти относительно его дома, посчитали, что он выбран Богом. Каждый день Герман видел трупы на улицах, их сносили со всего города и сжигали на площади. Он уже начал верить слухам, считая себя избранным, как неожиданно заболевает старший сын и умирает, ему было всего девять.

Узнав об этом несчастье, соседи отвернулись от Германа, даже сиделка стала тайком пробираться в дом на работу, чтобы ее не видели соседи. Вскоре умирают близнецы, они были самыми младшими. Герман не верил своим глазам, его сердце колотилось в гневе и отчаянии. Беда, что поначалу обходила его дом стороной, неожиданно нагрянув, казалось, спешила наверстать упущенное в своей черной и жуткой работе.

Герман не находил себе места. Он хотел уехать из города, прознав, что чума буйствует лишь в его родном городе, не трогая область.

Сиделка со смертью близнецов покинула его дом. Герман поначалу обвинил ее в несчастье, но потом понял, что это глупо, смерть была гостьей в каждом доме. Он хотел оберечь оставшихся троих детей, и потому запер двери дома, накупив заблаговременно продукты.

Не прошло и трех дней, как заболела девочка. Ей должно было исполниться пять. Он смотрел на исхудалое детское личико и молил Бога о пощаде. Но Бог не слышал, словно был занят более важными делами. Через два дня заболела и умерла вторая девочка, ей было семь. Всех детей Герман хоронил во внутреннем дворе дома. Он не хотел сжигать тела, и потому доверил их земле.

Не прошло и недели, как заболел последний мальчик. Вчера ему исполнилось восемь лет. Герман подарил ему деревянную куклу, что привез из другого города. Это был деревянным мишка с зелеными глазами. Герман понуро сидел у детской кроватки и оглядывал ее углы. С презрением и опаской он озирал призрачные тени комнаты, словно пытаясь увидеть малейшие изменения. Он верил в милость божью и с ужасом ждал смерть. Ему показалась, что одна тень шевельнулась и преобразилась, но это была игра пламени свечи. Тогда он отставил ее от себя, чтобы его дыхание не затушило луч света, пододвинув ее к голове спящего мальчика.

— Пусть тени уползут прочь, пусть смерть и не думает приближаться к нему, — гневно проворчал Герман, не повышая голоса, чтобы не разбудить мальчика. — Пусть возьмет мою душу, если ей так неймется. Я готов продать ей свою душу и работать на нее всю вечность, но пусть она оставит лишь одну жизнь — моему сыну.

Минуты шли, они удлинялись и казались вечностью. И вдруг одна из теней слегка пошевелилась. Герман замер, затаив дыхание.

— Нет, ты не посмеешь! Это все, что у меня есть. Оставь его в покое! Слышишь! — злобно ворчал он.

Герман привстал, пытаясь разглядеть тени, но они замерли по-прежнему. С тяжелым вздохом облегчения он опустился на стул, рядом с кроватью и взглянул на лицо мальчика. Он провел ладонью по его волосам, расправил слипшиеся кудри и обомлел. Его палец, во время поглаживания лишь ненароком скользнул по лбу мальчика. Лоб был холодным. Он в спешке коснулся руки, и она охолодела. Он прислушался к его дыханию, и его не услышал. Смерть обхитрила Германа. Возможно, последняя тень была вызвана легким изменением пламени свечи, которую Герман поставил рядом с сыном. А пламя было затронуто последним вздохом мальчика.

Его детская душа еще не успела покинуть тело, а Герман уже все крушил в доме. От гнева и отчаяния он разбивал вдребезги все, что ему попадалось на пути. Превратив уютную обстановку в хаос и бардак, он немного успокоился. Ночью похоронил сына, и так как теперь его ничего не сдерживало в этом ставшем ненавистным ему городе, он покинул его пределы и отправился в монастырь, что находился в Подлажице.

Настоятель монастыря хорошо знал Германа и его талант высоко ценил. Герман не стал монахом. Он рассказал настоятелю о беде, и настоятель предложил ему остаться в монастыре, сколько он пожелает. Здесь, в уютной, небольшой кельи, он продолжал писать иконы. Герман изображал монахов монастыря, и каждый монах гордился этим. Все по одному ходили в его рабочую келью, где он трудился даже ночью.

— Тебе надобно отдохнуть, — заметил как-то настоятель, видя чрезмерную работу Германа. — Ты не щадишь себя, у тебя появились жуткие впадины под глазами. Так нельзя. Нужно выходить на свет божий. Улыбнуться солнышку. Оно согреет тебя и придаст румянец твоему лицу. До меня дошел слух, что ты и трапезу обходишь.

— Румянец?! — несмотря на мягкий тон и добрые слова настоятеля, Герман повысил голос. Его тяжелый и мрачный взор не сходил с полотна. Он дописывал икону с изображением настоятеля. Тот взглянул на собственный портрет, и на устах его засияла улыбка.

— Вот видишь, как ты замечательно изобразил меня, — продолжал настоятель, не обращая внимания на раздраженный тон Германа. — Ты устал, извелся, тебе нужен отдых.

— Отдых?! — снова в гневе сказал Герман. — А ты когда-нибудь смотрел в лицо смерти, которая пряталась в теле твоего ребенка?

Настоятель молчал, он пытался разгадать настроение и мысли Германа.

— А я видел! Видел! — продолжал с тем же злобным тоном Герман. — Как потухла жизнь в моем ребенке, как божий свет уходил прочь, как отворачивались от меня надежды на его спасение. Видел и чувствовал, как в детское тело, еще теплое, заползла смерть. Я слышал ее злобный шепот.

— Ты должен оставить свою боль позади, — сказал настоятель, пытаясь успокоить Германа. — Боль уйдет, если ты отпустишь их.

— Боль?! Что ты знаешь о боли? — Герман потупился, он размышлял. Затем продолжил. — Кто же ее по-твоему создал? Не тот ли, кто создал людей?

— Это богохульство, Герман, — ответил спокойно настоятель, несмотря на гневный тон Германа. — Ты не должен говорить этого. В тебе бурлит ненависть, это она заставляет тебя так говорить и страдать…

— Я пытался, — перебил его Герман, — пытался упокоиться и забыть несчастья постигшие меня. Поэтому я пришел к вам в монастырь. Я писал все эти иконы в надежде, что забуду, что Бог простит людей. У вас здесь ничего не происходит. А я видел, как там люди страдают, как теряют близких, и никто не может это остановить, ни священник, не церковь, ни Бог. Смерть сильней…

— Не смей так говорить! — неожиданно для себя, повысил голос настоятель. — Хорошо, что лишь я услышал эту ересь.

— Меня вот уже неделю мучает одна мысль, — продолжал Герман, словно разговаривая сам с собой. — Я молился, много молитв прочел, но ни одна из них не была услышана. Почему? Если Бог видит, что происходит, то почему он не вмешивается?

— Нам знать дела Божие не положено, мы созданы им, и с самого нашего рождения мы грешны, ибо души наши пребывают в грешной плоти. О душе своей подумай. Души детей твоих умерших находятся на небесах, о них позаботится Бог и ангелы.

Герман, при таких словах настоятеля, неожиданно выпрямился, оглядел яростным взором свою келью, спешно собрал кисти и краски и, не попрощавшись с настоятелем, вышел. Он покинул монастырь, не проронив ни единого слова, лишь завязав на спине котомку с красками и кистями, и понуро поплелся в горы.

Никто не видел его с тех пор. Что он делал в горах? Как жил? Но только с тех пор стали говорить о нем, как о человеке, потерявшем веру. Меж монахов его прозвали Герман Отшельник.

Глава 8

Из Пекина Руперт добрался до Харбина, где остановился в гостинице. Еще вечером он выяснил путь, который ему следует пройти до церкви. Дорога оказалась нелегкой: извилистые каменистые тропы в горах — укрытых пышной зеленью многочисленных деревьев; множество перевалов и извилистых рек.

Руперту пришлось, на этот раз, взять с собой проводника. Это облегчило путь — Руперт не заблудился в дебрях лесов и опасных склонов многочисленных гор, которые цепочкой расположились на севере страны.

По дороге он размышлял об иконах и их создателе. Почему художник писал портреты монахов? Являются ли эти иконы страницами какой-то книги? Если да, то почему на обратной стороне икон одинаковый текст? Текст волновал Руперта больше всего. Он полагал, что именно в нем таится разгадка всех таинственных событий и смертей, окутанных вокруг икон, словно липкая паутина. Где же сам паук? Где его логово? Руперту казалось, исходя из последних таинственных событий, что на иконах находится какое-то проклятие. Но зачем художнику понадобилось навлекать беду на людей. Может быть, он хотел таким образом защитить свои творения. Но ведь им опасность не угрожала. Руперт, глубоко вдумываясь в последние мистические размышления, поймал себя на том, что уходит от реальности, к которой он придерживался всю свою жизнь, работая сыщиком. Он ведь привык доверять не вымыслу и чувствам, а доводам. Лишь они являются доказательством виновности или невиновности человека, лишь они указывают верный путь опытному сыщику.

Руперт много раз перечитывал переведенный его другом текст обратной стороны иконы. Кроме угроз и предупреждений, он обратил внимание на пророчество. Оно сбудется, если души невинных «замолвят прощение» или «изложат ненависть и проклятие к своим палачам и убийцам». Если на иконах изображены умершие люди, невинно пострадавшие, то на людей падет наказание. Далее перечисляются виды наказания. Руперт увидел слова, напомнившие ему последние события, которым он стал свидетелем: огонь, банкротство, самоубийство. Были ли эти слова пророческими или все-таки это совпадение? Ответ был впереди, и Руперт, почти не чувствуя усталости, уверенно продвигался вперед. Вместе с Чонгом, указывающим Руперту лучший маршрут до деревни, они на речном катере переправились через реку Сунгари, и вышли к предгорью. Здесь также вились едва приметные тропы. Затем Чонг изменил маршрут, и они двинулись на Запад. Чонг объяснил это тем, что немного западнее пролегает дорога.

— Неужели здесь в горах имеется дорога? — удивился Руперт Коу.

— Она проходит недалеко от деревни, — пояснил Чонг, — и далее идет на северо-восток.

И действительно, спустя каких-нибудь полчаса они достигли дороги. Далее шли по ней, минуя скалистые горы и переправы через ущелья.

К сожалению, им по пути не встретилась ни одна машина, и им пришлось огибать цепь небольших скал. Спустя три часа пути Чонг предложил изменить курс.

— Теперь нам надо идти на восток, — сказал Чонг, — там находится деревня. Это недалеко, вон за тем пригорком.

Поднявшись и спустившись с пригорка, они действительно приметили серые крыши крошечных домиков, теряющихся в пышной зелени деревьев. За деревней виднелась долина, исполосованная различной величины прямоугольниками. Чонг пояснил, что там находятся посевные поля, в основном, рисовые.

Когда они подходили к деревне, они встречали сельских жителей, добродушно приветствующих их.

— Здесь все здороваются? — спросил Руперт.

— Это деревня, — пояснил Чонг, — жители приветливы ко всем. И принимают новых людей, путников, словно те коренные жители их деревни.

Они подошли к ветхому домику.

— Здесь живет мой приятель, — сказал Чонг. — У него мы и остановимся.

— Хорошо, но сначала, я хотел бы побывать у священника, в церкви, — сказал Руперт.

Чонг оставил Руперта у дома, а сам зашел в дом приятеля. Спустя несколько минут он вышел с хозяином дома. Тот приветливо улыбался.

— Всего пять долларов, — сказал Чонг, подходя к Руперту. — Вам будет стоить ночлег всего пять долларов.

— Прекрасно, — ответил Руперт. — Я надеюсь, что пробуду здесь не более двух-трёх дней.

— Лу сказал, что священник Джон Норман проживает вон в том доме, — Чонг указал на небольшое белое одноэтажное здание в центре деревни.

— Ничего не понимаю, — сказал Руперт, — а где же церковь?

— А это и есть церковь, — пояснил Чонг.

Они подошли к дому, мало чем отличавшегося от остальных домов, разве что, он был немного вытянут. На стенах виднелись небольшие трещины, облезлая штукатурка. Продолговатая коричневая табличка с белыми иероглифами украшала вход. Над табличкой, на самой крыше, аккурат, посередине потресканной двери, был расположен обычный деревянный крест, окрашенный в красный цвет.

— Это и есть местная протестантская церковь, — пояснил Чонг.

— Я, признаюсь, не ожидал увидеть ее такой, — сказал Руперт.

— Здесь ее называют: «домашняя церковь».

— Почему «домашняя»? — удивился Руперт.

В этот момент на пороге появился мужчина европейской наружности. Его одежда была схожа с крестьянской, простая: рубашка, брюки. Не было на нем ни мантии, ни накидки, ничего другого, что бы выдавало его за священника.

Руперт и Чонг подошли к мужчине.

— Знакомьтесь, это Руперт Коу, — сказал Чонг, — а это Джон Норман, священник.

Они поприветствовали друг друга. Джону было лет сорок. Его добродушное лицо и чуткий внимательный взгляд наводили Руперта на мысль, что перед ним стоит хороший отзывчивый человек, всегда готовый прийти на помощь.

— Какими судьбами в наших краях? — спросил Джон, доброжелательно и естественно улыбаясь, — вы хотели взглянуть на нашу святыню?

— На святыню? — удивился Руперт, но потом решил сразу не рассказывать о причине своего приезда. — Я приехал к вам, Джон.

— Вы не первый, кто за последнее время посещает нашу церковь, — сказал Джон. — Прошу вас, входите, мы всем рады. Через час у нас будет проповедь, ровно в шесть.

Они прошли внутрь. Весь дом состоял из трех комнат. Две, по-видимому, были жилище священника, а третья комната, что побольше, использовалась для службы. В нее они и вошли. Несколько пожилых женщин сидели на скамейках.

За дюжиной скамеек у стены, мало чем отличавшемся от внешних стен (трещины, облупленная штукатурка), располагался стол, укрытый красным атласом, сверху лежала библия. На самой стене была подвешена черная доска, на которой мелом начерчены иероглифы. Выше, над доской располагался красный крест, схожий с тем, что был расположен на крыше у входа.

Вот и все убранство. Скромно и просто, без излишней роскоши. Ничто не отвлекало глаз. Чонг сел рядом с одной из женщин, а Руперт вместе с Джоном подошли к столу.

— Это что-то вроде кафедры? — спросил Руперт, указывая на стол, накрытый красной материей.

— Совершенно верно, — ответил Джон. — Жизнь Христа была проста и естественна. Поэтому здесь нет ничего лишнего.

— Вы американец? Я почувствовал это по акценту.

— Да, я из Портленда, миссионер. Я прибыл сюда лет десять назад, чтобы нести слово Божие.

— Но ведь они не знают английского языка, — сказал Руперт.

— Кое-что знают, благодаря мне, — ответил Джон. — Но вы правы, мы придерживаемся простоты и понимания, только так люди смогут услышать Его слова. Я говорю и проповедую на местном языке.

— То есть на китайском?

— Да, на китайском. У нас даже библия переведена на китайский, — Джон взял книгу со стола и продемонстрировал Руперту страницы.

— Да, сплошные иероглифы.

— А иначе и нельзя. Если хочешь, чтобы тебя понимали, то надо, прежде всего, понимать людей. Я уже давно учу этот славный язык.

— Вы только работаете священником?

— Это моя миссия — быть священником. Но кроме этого, я преподаю в местной школе английский язык, — пояснил Джон.

— И много у вас прихожан?

— Да почитай, все посещают это святое место.

— Дом.

— Мы называем ее домашней церковью. Власти не очень-то любят иные религии, что не являются для них родными. Очень сложно открыть церковь, требуется множество разрешений. Но по закону все граждане имеют право верить в ту религию, которую посчитают нужной. Поэтому мы ютимся не в здании церкви, а в обычном доме, но называем это место «домашней церковью».

— Понятно.

— Основа нашей веры — это библия, — сказал Джон.

Вскоре начали приходить люди: парами, тройками, десятками. Не прошло и десяти минут, как комната была заполнена. К Джону начали подходить деревенские жители. Несколько девушек сели в первый ряд и, улыбаясь, тихо перешептывались, кокетливо косясь на Руперта. Чтобы не смущать жителей деревни, и не отвлекать священника, эмоционально рассказывающего что-то двум женщинам, Руперт отошел к окну. Вскоре его потеснили и оттуда. Какая-то женщина с мужицкими плечами отодвинула Руперта в сторону, пролепетав что-то на китайском языке, и открыла окна. Прохладный вечерний ветерок ворвался в комнату, принеся с собой букет приятных лесных запахов. Словно дыхание леса, влилось в комнату, освежив ее.

Народу собралось много. Скамейки были заняты, люди ютились у стен и в проходах. Наконец, священник жестом посадил беседовавших с ним женщин, и зашел за стол.

Он что-то быстро написал мелом на доске. Это были иероглифы. Поднял голову, внимательно оглядел присутствующих, словно выискивая кого-то, затем начал проповедь на китайском языке. Чонг дотронулся до руки Руперта, тот оглянулся.

— Я кое-что вам переведу, — тихо сказал Чонг.

Руперт в знак согласия, качнул головой.

— Это будет замечательно.

— Он говорит о том, что это собрание, как и все предыдущие не похоже ни на одно другое, — шепотом сказал Чонг.

Одна из двух девушек лукаво поглядела в сторону Руперта. Он заметил ее взгляд и приветливо улыбнулся. Легкий румянец окрасил ее девичье личико. Девушка опустила голову и отвернулась.

— Нас теперь десять миллионов, — сказал Чонг, — это составляет десять процентов китайского населения. Совсем недавно наши братья и сестры построили еще две церкви, и теперь их стало двенадцать. Мы не остановимся на этих значительных достижениях. Хоть власти и всячески мешают нам постичь веру, но мы знаем, что Бог един, и его нельзя изъять из нашего сердца и мыслей. Не власти управляют людьми, а Бог. Христос — глава веры, а не правительство.

Чонг еще долго переводил Руперту, но он уже не прислушивался к его словам. Он наблюдал за безропотными, мирными и доверчивыми лицами прихожан. Руперт видел в них любовь и искреннюю веру. Даже здесь, в глухой деревни, между горами, среди лесов, люди, отстающие от цивилизации, не упускают возможность услышать о Боге.

Признаться, Руперт ожидал увидеть здесь совершенно другое. Будучи свидетелем тех несчастий, что он наблюдал в Германии и Мексике, он ожидал увидеть здесь одно из зловещих пророчеств, что было написано на обратной стороне икон, но вместо этого, он стал свидетелем милости Божьей, доброты и господнего прощения всем верующим и кающимся в грехах своих. На сцене, перед столом, появлялись люди, которые были излечены Господом, как говорил Джон, слова которого переводил Чонг.

Джон ловко манипулировал доверием и чувствами людей, это было видно невооруженным глазом. Но спустя полчаса, и сам Руперт чуть ли не поверил в Бога и всем сладким речам проповедника. Джон приводил множество цитат из Библии, доказывал любовь и существование Господа. Его силу и незримое присутствие среди деревенских жителей, а также его благосклонность и заботу, он доказывал визуально. Джон приглашал к столу некоторых крестьян. То какая-то старушка, явилась перед всеми, шагая бодрым шагом. Старушка и Джон Норман утверждали, что последнее время она не могла ходить. Всё у нее болело, а теперь она чувствует себя бодро, и даже, может выполнять легкую работу по дому. Какой-то мужчина лет пятидесяти страдал тяжелой одышкой. Он рассказывал о себе и его неизлечимой болезни легких. Врачи в городе отказались его лечить из-за того, что он много курит. И это может вновь дать осложнения. Мужчина не желал бросать курить, но после того, как он предстал перед божественной девой, он излечился, и теперь совершенно не кашляет. Врачи, к которым он недавно ходил, поражены — в его легких нет ни одного хрипа. Какая-то женщина эмоционально рассказывала о том, что потеряла козу. А после благословения девы коза вернулась к ней на следующий же день.

Руперт слушал все это и думал: «Как же ловко этот миссионер облапошил этих полуграмотных и забитых крестьян. Каков он должен быть ловким и изворотливым, чтобы всю деревню держать в заинтересованности его слов. Умеет же этот американец привлекать людей в свою веру. Но что это ему дает?» Он не понимал этого. «Наверное, надо искренне верить самому, чтобы суметь обманывать других».

По правде говоря, Руперт за час, проведенного на этом собрании, изрядно психологически устал, он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы поскорее покинуть эту комнату, пока и его, Руперта, не привлекут в веру.

Наконец, собрание было окончено, и люди начинали расходиться. Ушли последние прихожане и Руперт с Чонгом остались наедине с Джоном Норманом.

Руперт попросил Чонга подождать его во дворе, а сам направился к священнику.

— У вас есть ко мне вопросы? — сказал Джон.

Руперт не заметил ни единой усталости на его лице и в его голосе. «Сильный человек, — подумал Руперт».

— Я не совсем понял.

— Что именно? — спросил Джон, проницательно взглянув на Руперта, демонстрируя искреннюю заинтересованность.

— Вы говорили о каких-то божественных изречениях. Какой-то мужчина рассказывал о необычайном урожае на его поле. И что все это было благодаря божественной силе некой святой девы. О чем это?

— Хм, так оно и есть. Всё правда, — ответил священник. — Я ее не показываю на людях каждую проповедь. Лишь один раз в неделю, на нашем собрании, куда стали являться и прихожане из других деревень и даже из города, я выставляю это божественное творение.

— Какие еще прихожане из других городов?

— К нам приезжают раз в неделю различные люди. Мы всех приветствуем. Бог всех любит, нужно лишь поверить. Вот вы, например, тоже приехали к нам в деревню ради того, чтобы повидать ее.

— Кого? — спросил с нетерпением Руперт.

— Как кого, конечно же, икону, на которой изображена святая мученица. При жизни она страдала от зла людского, и Бог наградил ее силой после смерти.

— На иконе изображена монахиня? Удивился Руперт.

— Да, молодая девушка, — ответил не возмущенно Джон.

— А откуда вы взяли, что она умерла? — спросил Руперт.

— Она приходит ко мне во сне, — ответил священник. Его взгляд переменился, он, словно погас, потускнел, былой огонь исчез, а вместо него появилось отчаяние и смятение. В нем что-то изменилось. Он задумался, а спустя мгновение вновь зажегся пламенем уверенности и подвижности. — Я… видел ее во сне. Она говорила со мной, — последние слова он сказал как-то неуверенно.

— Интересно, а что же она вам сообщила? — спросил Руперт.

— Она сказала, что излечит каждого, кто поверит в Христа. И…

— Простите, Джон. Я признаюсь вам, я не совсем верующий, скорее, наоборот.

— Я это уже заметил в ваших глазах. Что же вы хотите? Кто вы?

— Я частный сыщик и расследую одно дело, — пояснил Руперт.

— Но что вам нужно от меня? — удивился Джон.

— Помочь в расследовании. Скажите, вы ведь приобрели эту святую икону в России?

— Мне посоветовал приобрести ее один богатый миссионером. Он коллекционирует иконы. Он дал мне адрес, но не в России, а в Украине.

— Где, где? — спросил Руперт.

— Эта страна, находится рядом с Россией. Когда-то это было единое государство. Многие американцы путают ее с Россией, считая, что она часть ее. Так в общем-то и есть…

— А в каком городе?

— В Одессе, — ответил священник. — Но точный адрес я не могу вам дать, потому что…

— Потому что ваш приятель запретил вам его называть?

— Вы правы. Дело в том, что этот…