Детонатор Тамоников Александр

Когда корысть станет невыгодной, все будут бескорыстны

Ближе к полудню конная прогулка завершилась. Чтобы попасть к дому деда Василия, путникам предстоял пеший подъем по крутому склону. Возничий взял вещи пассажирки, и она, идя налегке, все внимание устремила на жилище, ютящееся на выступе горы. Дом хоть и сруб, но на русскую избу похож не был. У русской избы бревна выходят за край, а эта сложена из тесаных брусьев, связанных особым способом – в замок по торцам. Высокая деревянная крыша потемнела от времени и покрылась мхом. Дымоход, похожий на домик в миниатюре из обожженной глины, был покрыт глазурью. Завалинка у основания сруба, служившая отличным местом для посиделок в теплую погоду, и сейчас была накрыта овчиной. Греясь на полуденном солнышке и вдыхая чистый горный воздух, за путниками наблюдали двое: мужчина и женщина.

Возница-проводник, сняв шапку, с поклоном поприветствовал хозяев:

– Слава Исусу!

Анна последовала его примеру и тоже поклонилась. Хозяева, поднявшись с завалинки, ответили легким поклоном и словами «Во веки слава!», подали руки для рукопожатия и пригласили в хату.

Осмотревшись, журналистка заметила, что в доме отсутствуют не только привычные сегодня газовая плита, холодильник и телевизор, в нем нет даже лампочки. Люди живут здесь так, как сто, пятьсот и более лет назад жили их предки.

– Каким ветром вас к нам занесло? – вопрос хозяина отвлек ее от рассматривания необычного жилья.

– Я журналистка. Зовут меня Анной. К вам приехать мне посоветовал Феликс Сергеевич. Помните москвича, который у вас медок брал на зиму? Вы ему рассказывали про Ковпака, патрон диковинный подарили…

– А!.. – заулыбался дедок. – Помню, помню! Как же! Хороший человек, душевный. Чего ж сам-то не приехал?

– Обещался вскоре прибыть, – обнадежила старика Анна.

– Сам приедет или, как всегда, с другом? – не унимался с расспросами дед Василий.

– Да отстань ты от дивчины, старый… – налетела на него хозяйка. – Дай человеку с дороги в себя прийти. Потом будешь вопросы задавать. А меня, дочка, Маричкой зовут. – Раздевайся, сейчас соберу чего перекусить. А ну, Василь, сходи за медом да сыра нарежь, – командовала бабка.

Дед не спешил выполнять приказ. Узловатыми пальцами с огрубевшей от повседневных хлопот по хозяйству кожей и пожелтевшими от никотина ногтями он достал пачку «Примы», отломал от сигареты треть, вставил в самодельный костяной мундштук и подкурил от спички. С наслаждением сделал три затяжки, вынул окурок, положил в жестяную баночку и только тогда вышел в другую комнату. Возвратился с глиняным горшком и коричневой головкой сыра.

Хозяйка подошла к печи и, открыв заслонку, достала чугунок. Комната наполнилась ароматом топленого молока. Баба Маричка сняла с молока румяную корочку, положила в тарелку и подала гостье.

– Это лучшее лакомство, – подсказал дед. – Мы с женой до сих пор за больший кусок спорим.

Анна оторвала кусочек от предложенного угощения и положила в рот. Действительно, вкус был неописуемый.

– Божественно! – съев все, промолвила городская гостья, сияя от удовольствия.

Удовлетворенная похвалой хозяйка стала разливать по чашкам молоко. Дед Василь нарезал подкопченного сыру, который назвал смешным словом «буц». Затем открыл мед и деревянной ложкой наложил в глубокую миску. Запах, исходящий от парующего в чашках молока, сыра и меда, вызвал у молодой женщины приступ здорового аппетита.

Перед тем как сесть за стол, хозяева вознесли короткую молитву перед образами и трижды перекрестились с поклоном. Москвичка последовала их примеру. Дед Василь перекрестил стол, после чего сели на лавки.

– Ой! – воскликнула Анна, – а про гостинцы забыла! – Метнувшись к пакетам, она достала из одного кулич, пряники, печенье, а запустив руку в другой пакет, достала бутылку водки. – Угощайтесь!

При виде горилки глаза деда засияли. С завидной для его возраста прытью он поднялся из-за стола и подал четыре рюмочки. Бабка строго глянула на деда и скорее для острастки грозно предупредила:

– Только одну…

– А много ли деду надо? Конечно, только одну, – поспешил согласиться старик, зная, что после первой его Маричка подобреет.

– Где одну подать – там и дно видать! – пошутил хозяин, наливая гостям, бабке и себе. Затем перекрестился и, не дожидаясь пока та передумает, опрокинул рюмашку в рот. Прищурил глаз, выдохнув, крякнул и отпил горячего молока.

Все тоже выпили. Анна отломала краюшку кулича и, обмакнув в мед, откусила. Учитывая то обстоятельство, что в Украине водка плохой не бывает, а она таким образом закусывала впервые, ощущения были настолько ярки и приятны, что женщина от наслаждения прикрыла глаза. А когда запила это блаженство молоком, ей показалось, что она в раю.

Пока бабка закусывала, дед налил по второй, поясняя, что извозчику в дорогу, а посему он должен на двух ногах стоять. Выпили по второй и показали Анне, как есть сыр с медом. Вкусом напоминающий подсоленный творог, но с тонким ароматом дымка, он был золотистым на срезе, испещренный множеством мелких полостей и очень упругий. Добавив к нему немного горного разнотравья в виде меда, Анна подумала:

«Никогда не писала о вкусовых ощущениях, но после такого угощения, вижу, начну».

Существует два течения в философии: до и после обеда

Проводник встал из-за стола, поклонился образам, затем хозяевам, поблагодарил за трапезу и подался к выходу. Анна, достав из сумочки деньги, рассчиталась с ним, и все вышли на крыльцо. Солнце по московским меркам было уверенно весеннее. С крыши текло, на ветках чирикали воробьи. Напротив дома, через долину, покатая гора вершиной упиралась прямо в облако.

«Какая идиллия! Неужели за все перенесенные страдания я вознаграждена такой необыкновенной красотой и новыми ощущениями блаженства? А ведь, действительно, Господь поступает мудро. Нельзя оценить солнце, не познав тьмы!» – думала москвичка.

Санная повозка поехала, позванивая колокольчиком, и вскоре наступила светлая тишина. Остались только хрустальный перезвон капели, воробьиный гомон да кудахтанье кур…

«Как мы живем? К чему эта бессмысленная гонка за сомнительными ценностями? Ради чего? Есть над чем подумать», – Анна незаметно смахнула непрошенную слезу.

– Аннушка, чего на ужин желаете? – поинтересовалась баба Маричка.

– Что вы будете, то и я.

– Тогда, Василь, слазь на чердак и собери чего для грибной юшки.

– Может, чуть позже? Голова что-то немного кружится, – отнекивался дед.

– А хотите, я слажу? Чай, моложе буду, – предложила гостья.

– И то правда, – согласилась хозяйка.

Проинструктировав, что взять и где это хранится, бабка вручила Анне лукошко. Переступив порог чердака, она очутилась в каком-то сказочном мире, где пахло самым настоящим летом.

Откуда-то с высоты свисали длинные гирлянды грибов. Анна зачем-то куснула один. Гриб с легким хрустом обломился, но вскоре разбух и стал мягким, как желе. Отступив на шаг в сторону, гостья увидела пузатенькие холщевые мешочки. Не удержалась и пощупала, чтобы определить, что в них. Судя по твердым кругляшкам и исходящему аромату – ягоды: черника, земляника, малина, шиповник. На отдельной веревочке были развешены гроздья калины. Анна дошла до дымохода. Обернутые в холстину на крючьях висели окорока, вяленое мясо, колбасы и даже форель. На деревянных полках покоились копченые сыры.

Сложив в корзинку продукты, Анна спустилась вниз. Оставив лукошко у порога, присела на завалинке рядом со стариками. Дед посмотрел на нее, видимо, оценивая как слушателя, затем прикурил сигарету, пыхнул несколько раз и вычистил мундштук.

– Ой, доню, сколько здесь всего во время войны было! К нам сам генерал Ковпак приходил. Так мы ему быка своего отдали. Бойцам на пропитание. Да! – начал свой рассказ дед. – Он тогда моему батьке расписочку на бычка выдал. Написал, что Попович Иван помогал партизанам. А подписи, свою и комиссара, печаткой скрепил. Вот после войны нас и не тронули. Здесь жить оставили. После смерти Сталина Ковпак к нам опять приехал. Погостить, могилы боевых друзей-товарищей проведать. Так батька и я проводниками были. А когда собрались перед отъездом за столом, батька ему расписочку и вернул. Генерал поглядел на нее и сильно на отца осерчал, чего, говорит, до последнего молчание хранил? Поднялся из-за стола и велел батьке с ним в район ехать. Там моему родителю персональную пенсию выхлопотал. И по расписке, как компенсацию, двух бычков выделили. Вот какой командир был! Все обещания выполнял. Не брехло, как нынче… – Смотри, Маричка, – дед показал супруге на черную точку, движущуюся вдоль реки. – Иванко до Василины идет…

– Видать, скоро на веселье позовут, – предположила старуха.

– О чем это вы? – спросила Анна, понимая, что любопытство, конечно, порок, но для журналиста это одно из главных рабочих качеств.

Старик достал остаток сигареты, прикурил и начал очередной рассказ. Анна поспешно стала делать в блокноте пометки, а когда хозяева ушли заниматься домашними делами, взяла любимую тетрадь…

Тихо, безветренно, сильный мороз,

Подле распадка парит водосброс.

Снежные горы красит заря,

Двадцать второе приходит не зря.

Самый короткий зимний денек.

Голову в плечи вобрав, паренек

С хрустом ступает, тропинку кладя,

Имя любимой дивчины твердя.

Низкое солнце горит в небесах,

И нипочем ему иней в усах.

Мыслью о встрече парень ведом,

Сказочный в елях привиделся дом.

Быстрым оленем по склону бежит,

От предвкушения тело дрожит.

Крыша под снегом и снег под окном,

Нет в этом доме мужчины давно.

Красным рубином пылает закат,

Самою длинною ночью распят.

Скрипнули двери, открыта изба,

Двое обнялись – и это судьба.

 Входя в помещение, одни восклицают: «Кого я вижу!», другие: «А вот и я!»

Илья Каров родился в Свердловске и до восемнадцати лет жил там с мамой в маленькой квартирке. После ухода отца сын стал единственным объектом любви и заботы женщины. На себя у нее не хватало ни времени, ни желания. Она работала на двух работах: днем нянечкой в детском садике, а вечером уборщицей в больнице, но денег хватало только на скромную еду и простую одежду. Ее руки огрубели от тяжелой и грязной работы, а некогда красивое лицо поблекло, превратившись в тусклую маску. Ее облик напоминал дорогую старинную картину, по ошибке повешенную в дальний зал галереи, припавшую пылью, не оцененную по достоинству и убранную затем в запасники.

Глядя на маму, Илья часто думал: «Может, если бы ей повезло встретиться с человеком, который разглядел бы эту красоту и нежной заботой заставил заблестеть замутненные горечью жизни глаза, то и у меня все сложилось бы по-другому. И почему я родился похожим на бросившего нас отца? С плоским лицом, широко расставленными глазами и курносым носом я вызываю лишь насмешки, а не восхищение красавиц. Да и некрасавиц тоже».

Но когда к нему в школу на выпускной бал пришла мама, в кои-то веки сделав прическу и макияж, он, как и все окружающие, был поражен. Мамино платье было старомодным, а туфли изрядно поношенными, но школьные красавицы не шли с ней ни в какое сравнение. На балу мама пользовалась потрясающим успехом не только у взрослых, но даже у выпускников. Она танцевала и с ними, и с сыном. И пусть он выглядел нелепо в бордовом костюме и коричневых ботинках, но был невообразимо горд тем, что с ним танцевала самая красивая женщина бала и она его мама. Именно тогда Илья дал себе слово, что спустя время, а оно обязательно придет, рядом с ним будут только самые лучшие женщины. А мама будет гордиться своим сыном.

Заканчивая десятый, он понял, что с его серой внешностью и дурным характером пробиться наверх можно, скорее используя слабости людей, а не свою силу. Будучи зубрилой, он с отличием окончил школу и выбрал столичный институт с военной кафедрой.

В Московский медицинский институт имени Сеченова Илья поступил без труда благодаря золотой медали, усидчивости и целеустремленности. Через год Каров стал старостой курса, потеснив отслужившего в армии недотепу, а вскоре стал и секретарем комсомольской организации факультета. Жил в общежитии, что позволяло экономить, но денег все равно не хватало. А их хотелось нестерпимо! Выручали летние стройотряды. В то время, когда студенты тратили заработанные деньги на увеселения, вчерашний провинциал покупал одежду, привезенную иностранными студентами, потому что понял – правильный выбор стиля скрасит его неказистость. Правда, покупал он не совсем у иностранцев, а у командира студенческого оперотряда после проведения рейдов по борьбе со спекуляцией. Заказывал, что требуется, и тот за пол цены отдавал комсоргу конфискованное у заморских спекулянтов. Фамилия у парня была какая-то скользкая… – Глыздин, а внешность еще более уродливая, чем у Ильи. Но он был ему чем-то даже симпатичен.

Пресс-атташе заявил: «Личность преступника в интересах следствия не установлена»

За такую услугу Илья закрывал глаза на пьяные кутежи Глыздина, благо председателем студенческого совета был его приятель Вадим Анишин. Последний регулярно пропускал лекции, но сибиряк, как староста курса и комсорг факультета, прикрывал его. Вот такие были у него друзья.

Больше денег Карова возбуждала власть, которую не купишь за деньги. В достижении цели ему очень мешал преподаватель, считающий его зубрилой и человеком для медицины лишним и вредоносным и не желающий ставить ему пятерку по научному коммунизму. Кто знает, как бы решился этот спор, если бы однажды он не подслушал, как этот преподаватель в присутствии коллег называл студента Карова карьеристом и подхалимом. Этот случай подтолкнул Илью к решительным действиям. Зная о слабостях своего врага, он и решил на них сыграть.

Среди студенток ходили слухи, что преподаватель любил принимать экзамены на дому. Карова мало беспокоило, что некоторые девушки получали свои пятерки через постель. Купив коньяк, лимон и «Краковскую» колбасу, он пригласил в комнату Глыздина и Анишина, налил по первой рюмке и открыл «закрытое заседание Тройки».

– Саня, – обратился к Глыздину, – ко мне поступил сигнал от одной студентки о домогательствах преподавателя кафедры марксизма-ленинизма. Он поставил условие: или она ему дает, или получает пару. Необходимо этого сатира вывести на чистую воду!

– Иногда я жалею, что не девка!.. – хихихнул Вадим, закусывая коньяк колбасой.

– А что за девчонка? Кто ее знает? – отставив рюмку, спросил Глыздин.

– Даже я ее пока не знаю. И она тоже. С этого и начнем. С поиска подсадной утки, – ответил Каров.

– А препод – это наш идейный перец, что тебя по мумунизму жарит? Что ты задумал, Илья? – и Александр наконец выпил рюмку, которую неоднократно поднимал и снова ставил, мучая коньяк.

– Начал с меня и до вас доберется. Он же у нас – типа Радищева.

– Ага! Если бы не его вездесущий «конец»! – заржал Анишин и, салютуя рюмкой, добавил: – Я только «за»! Что делать? Говори, командир.

– Нужно подобрать девчонку, готовую на укрощение «строптивого». За услугу мы поможем ей получить место в общаге. А ты, Саня, разведай адресок гнездышка, где наш «правдолюб» экзамены принимает. Адрес прописки у нас есть. Только сделай это сам, никого из своих архаровцев не привлекай. Так надо.

– Сделаем все, как говоришь.

– Ну а теперь, если официальная часть закончилась, пора и «боевых подруг» звать? Я прикормил тряпками парочку виртуозок, – предложил Глыздин и плотоядно облизнулся, как кот в предвкушении мыши. – Классные самки, так работают – обалдеете.

Почувствовав, что соратники теряют интерес к нему и делу, Илья встал и достаточно резко произнес:

– Вот с них и начните. Меня это не особо привлекает. До сессии осталось две недели. Работаем четко и быстро. Главное – про нашу беседу ни слова! – Так и не притронувшись к коньяку, он сурово взглянул на своих верных, но недалеких партнеров по заговору и тихо добавил: – Если подведете – уничтожу!

Все вышло как нельзя лучше. Студентка, остро нуждающаяся в жилье и хорошей оценке по истории партии, согласилась стать медовой ловушкой. Анишин вычислил «гнездышко», где двоечницы зарабатывали пятерки. Каров, зная время «сдачи экзамена», пригласил в «члены экзаменационной комиссии» жену правдолюбца.

На следующий день «сатир» появился в институте с расцарапанным лицом и синяком под глазом. Каров, как секретарь комитета комсомола факультета, был вынужден разбирать поведение девушки, ставшей жертвой сластолюбца. И хоть не она инициировала произошедшее, это ее не оправдывало. Подобное поведение порочило звание комсомолки, поэтому вопрос о выговоре с занесением в личную карточку поставили на голосование. Против сатира выступил присутствующий на заседании бюро член парткома института.

О проделках «правдолюбца» на следующий день стало известно всему институту. А так как девушка не достигла восемнадцатилетнего возраста и на заседании партийного комитета института сказала, что к ней было применено насилие, против преподавателя возбудили уголовное дело. Естественно, его исключили из партии, автоматически уволили из института и передали в руки правосудия. На суде ему дали семь лет, а Илья Каров не преминул обличить его от лица общественности, заявив, что моральному уроду нет места среди советских людей.

На экзамене по научному коммунизму он получил желанную для него пятерку. Слухи о принципиальном старосте и комсорге разошлись по институту быстро, и на пятом курсе ему предложили должность секретаря комсомольской организации всего института. Проблем с оценками Илья больше не имел.

Единственное, что растет прямо на глазах, это бельмо

Оканчивая институт, он уже знал, каким будет следующий ход. Но наступил 1986 год, самый разгар перестройки. Происходящее грозило нарушить все его планы. Комсомольская карьера могла закончиться, так и не начавшись. В планы Карова не входило стать одним из многих мелких функционеров, и он не хотел затеряться среди тысяч врачей.

Для рывка вверх ему не хватало героического поступка. Он запросто мог попросить Глыздина организовать дежурство на московских водоемах, первого спасенного бедолагу записать на свой счет и получить за это медальку. Но это мелковато для его биографии. И тут куратор из горкома партии, еще три года назад просчитавший перспективного молодого человека, предложил Карову отправиться на Афганскую войну добровольцем.

В ноябре 1986 года Каров Илья Иванович в звании лейтенанта медицинской службы перешагнул порог 340-го окружного военного госпиталя в Ташкенте. Его приписали к 25-му отделению реабилитации, где на то время находилось пятьдесят раненых. Как новичок, он помогал анестезиологам и реаниматорам, а когда из Кабула приходил транспорт с ранеными, работал с командой врачей на их регистрации.

Раненых привозили ночью, чтобы не смущать общественность видом того, что война оставляла от здорового нормального человека. Зная от коллег о сотнях здоровых сердец, почек, печени, похороненных вместе с их владельцами, умершими от несовместимых с жизнью ранений, Илья стал задумываться о нерациональном использовании человеческого тела.

Поначалу ему было страшно видеть, как война превращала его ровесников в обожженные, изувеченные обрубки. Наблюдая, как однорукий катил коляску с безногим, как безногого, безрукого слепого солдатика забирали домой родители, ему стало казаться, что медики напрасно вернули этих людей к жизни. Еще студентом Каров не раз сталкивался с тем, что государство бросало на произвол своих военных инвалидов, и они или спивались, или исчезали. Цинизм власти ему был близок и понятен, и он сам желал стать ее частью.

Если желание женщины – закон, то желание мужчины – статья

Служа в госпитале, Каров свел знакомство с санитаром хозроты Заком Кацманом, студентом второго курса 1-го Ташкентского медицинского института. Илью немало удивили особенности учебного процесса в местных вузах. Оказывается, учебный год на каждом курсе начинается с «хлопкоуборочной кампании» и длится она с 1 сентября до 15 декабря. Причем отправляют собирать хлопок даже шестикурсников. Собственно, учеба начиналась с 15 декабря и все готовились к зимней сессии, а с марта по май студенты-медики снова отправлялись на сельскохозяйственные работы, только теперь это называлось «хлопковой посевной». Естественно, это не могло не сказаться на знаниях студентов, а Зак хотел знать. Илья же хотел поближе познакомиться с городом, а поэтому ему был нужен гид-переводчик. Взаимный интерес сблизил студента-санитара и военврача. Однажды Зак рассказал Илье об утилизации человеческих отходов. Оказывается, их сжигали в печи котельной или отдавали свиньям, мясо которых потом подавали в офицерской столовой. Мысль о том, какое богатство превращают в пепел и навоз, глубоко засела в голове молодого врача, а в столовую он с тех пор перестал ходить.

Зак Кацман неплохо устроился: и на службе числился, и в казарме не ночевал, жил за забором госпиталя, что делало его по вечерам свободным. Поэтому он мог знакомить Илью с достопримечательностями города и начал это знакомство с ресторанов «Чиланзар», «Зарафшан» и Дворца дружбы народов СССР им. В. И. Ленина. Илью Дворец дружбы народов заинтересовал как место знакомства с местными красавицами, всегда готовыми поужинать с не жадным на деньги офицером. И если Зак был дневным переводчиком, то красавицы становились переводчицами ночными.

Возможно, Илья пошел бы в загул, насмотревшись больничных ужасов. Мозг разрывался от пережитого днем и от видений, преследовавших по ночам. В то время, когда его коллеги спивались или подсаживались на промедол, он выбрал другой наркотик – секс. Он стал лекарством, позволяющим радоваться жизни и не сходить с ума, думая о множестве молодых людей, умерших у него на руках. К тому же, в узбекской столице его луноликость воспринималась весьма гармонично.

Но секс оказался не таким уж безобидным увлечением. Как-то одна из «Гюльчатай», лежа на его плече, после того как они яростно отгалопировали, сообщила:

– Папа согласится иметь в зятьях немусульманина, тем более наградившего его внуком.

Илья не сразу понял смысл ее слов, так как мозг еще не отошел после оргазма. Но минутой позже, когда к нему вернулась способность воспринимать информацию, он отстранился от юного, покрытого росой любви тела подруги, и в ужасе выдавил: «Бред какой-то!»

Стать отцом – это просто раз плюнуть, а по жизни им быть – тяжело

Оказывается, это не было бредом. Папочка наложницы, коммунист и номенклатурный работник, увидев слезы на глазах дочери, учинил ей допрос. Добившись признания, в тот же день примчал в партком госпиталя и устроил скандал. Илью вызвали к секретарю парткома, отчитали и предложили выбор: сыграть безалкогольную свадьбу или положить партийный билет. Стоя по стойке смирно, лейтенант слушал гневную тираду парторга, глядя не ему в лицо, а на стену, где висел портрет нового генсека Михаила Горбачева. В какой-то момент ему показалось, что ироничная улыбка Михаила Сергеевича вызвана гневом полковника. Почувствовав поддержку в лице улыбающегося с портрета генсека, Илья выпалил:

– Товарищ полковник, я не партийный! Если и женюсь, то исключительно по любви. Пока к семейной жизни не готов. Разрешите идти?

– Иди, мальчишка! Но знай, отец девочки просил передать, что позор, нанесенный тобой его роду, смывается печатью в паспорте или кровью. И я не знаю, чего в нем больше, секретаря райкома или душмана. Ты хороший парень, и у тебя в Москве есть поручитель. Иди! Что-нибудь придумаю.

На следующий день молодой военврач получил приказ собрать вещи и быть готовым к переводу на новое место службы. А через пару часов его и еще трех офицеров-медиков отвезли в Ташкентский аэропорт и посадили в транспортный Ил-76.

Не успел Илья задремать на алюминиевых скамейках, как самолет приземлился в Кабуле. Пока пассажиры бегом преодолевали путь от самолета до аэропорта, им навстречу несли носилки с ранеными. Взгляд лейтенанта остановился на одном из них. Паренек был скорее мертв, чем жив.

«В каком виде я вернусь домой? Как он? Или никак?» – задался вопросом Илья и тут же постарался отогнать дурные мысли.

– Лейтенант Каров! Вы получили назначение в гарнизонный госпиталь в/ч п/п 86608, – сказал капитан, отдавая ему документы.

– А где это? – с любопытством человека, никогда не бывавшего за границей, поинтересовался Илья.

– Возле населенного пункта Пули-Хумри. Вертолет доставит вас до места. Полетите с отделением десантников. В окрестностях госпиталя появилась банда. По ночам стреляют. Есть потери. – Капитан снял панаму, вытер грязным платком морщинистое лицо, пожал Илье руку и добавил: – С богом, сынок.

Следствие зашло в тупик: в составе преступления не оказалось вагона нарушений

Город Пули-Хумри, рядом с которым расположился госпиталь, находился на севере Афганистана. Сам гарнизон тянулся широкой лентой вдоль горного хребта, окружавшего все плато. Здесь, недалеко от выхода к тоннелю Саланг, – самому короткому пути на Кабул, пересекались транспортные магистрали.

В госпитале находилось около пятисот человек. В основном тех, кто подхватил обычную для Афганистана заразу: желтуху, дизентерию, брюшной тиф. Разумеется, были и пострадавшие от самой войны, с огнестрельными и осколочными ранениями, контузиями. Как сообщили врачи-старожилы, на одного раненого приходится пятнадцать инфекционных. Илья понял, что война – это нудная, однообразная работа, а те, кто относится к работе профессионально, редко становятся клиентами госпиталя. Все то, что называют героизмом, – прикрытие глупости и недальновидности начальства. Преступной глупости, из-за которой гибнут люди.

Однажды вечером Каров выпивал в офицерском фанерно-щитовом домике с капитаном разведроты и приглашенными в гости продавщицами из военторга.

Боевой офицер, находящийся в госпитале на лечении, рассказал поучительную историю.

– Не доезжая пару километров до входа в тоннель Саланг, пятьдесят грузовиков в сопровождении бронетранспортеров попали в засаду. Справа скалы, слева арык. Вдоль него «зеленка» – деревья и высокий кустарник. А незадолго до этого майор, старший колонны, запросил, «как обстоят дела». Ему ответили: «Чисто»! Но не успел он расслабиться, как из «зеленки» гранатометами сожгли первый и последний бронетранспортер. Потом ударили по грузовикам в середине.

Мои восемнадцать бронетранспортеров прибыли к месту засады, когда стало темнеть. Мы развернули башни каждого первого БТРа вправо, а каждого второго – влево и, приблизившись к «зеленке», открыли беспрерывный огонь, поливая свинцом склоны горы и придорожные заросли. Через пять минут расстреляли весь боекомплект.

Я осторожно вылез через боковой люк. Стояла мертвая тишина. Под натиском нашего огня душманы отступили. Как выяснилось, из пятидесяти грузовиков уничтожены двенадцать машин, подбиты все БТРы сопровождения. Когда мы подошли к сгоревшим грузовикам, на нас повеяло дымом и сладковатым запахом горелого человеческого мяса. Скажу честно, мне стало жутко. В кузовах и кабинах машин лежали обгоревшие тела наших солдат. Майор тоже сгорел. Его опознали только по звездочкам на погоне. Поехал домой в жестяном гробу. Посмертно дали «Красную Звезду». А тому раздолбаю, проворонившему выход на трассу, все сошло с рук.

Что Илья мог на это сказать? Он каждый день видел десятки жертв глупости и непрофессионализма, а на многих из них лично составлял заключения о смерти.

Зная свои слабые места, становишься сильнее

Надо сказать, что в гарнизоне размещались армейские склады, снабжающие все советские части, исключая направление Кушка – Кандагар. Сам Пули-Хумрийский гарнизон состоял из мотострелкового полка, госпиталя, батальона связи, вертолетчиков и подразделения боевого обеспечения. Командовал полком сын генерала Варенникова. Рутинная работа рядом со смертью расхолаживает людей, особенно мальчишек. Чтобы развлечься, солдаты выставляли пустые банки из-под тушенки и стреляли по ним из автоматов со ста метров. Победителю доставалась сгущенка.

Пули-Хумри был лояльным к советским войскам городом, и частенько местные жители, хазарейцы-исмаилиты, таджики, пуштуны, узбеки и татары, приходили в гарнизон. Называлось это интернациональной дружбой. В очередной раз во время «соревнований по стрельбе» к группе подошел старик в широких черных шароварах, белой рубахе на выпуск и красной жилетке нараспашку. Его голову покрывала круглая, слегка суживающаяся кверху шапочка из черного каракуля, а ноги были обуты в сандалии из грубой кожи. Старик потрогал сухой морщинистой рукой седую бороду, недолго постоял рядом, а потом что-то сказал.

– Чего дед хочет? – спросил Илья, как старший по званию.

Сержант, пуштун из Узбекистана, обратился к старику, а получив ответ, заулыбался и перевел:

– Ашери хочет принять участие в турнире. Только он просит вместо банок поставить что-нибудь поменьше. Говорит, у них в банки дети попадают.

Солдаты захохотали, а Илья, найдя в кармане двухкопеечную монету, отдал ее сержанту. Тот показал старику-пуштуну и, получив согласие, побежал туда, где стояли банки. Со своего места Илья только по отблеску солнца угадывал ее нахождение.

Старик взял автомат с одним патроном, сел, вытянув ноги, прицелился и нажал курок. Пуля выбила искры из камня, отблеск солнца от монеты исчез. Уходя с выигрышем – пятью банками сгущенного молока, старик что-то сказал напоследок.

– Что он говорит? – спросил Илья, все еще находясь под впечатлением от увиденного.

– Ваша жизнь не стоит и копейки. Душманы сюда ходят как домой! – перевел переводчик и сплюнул вслед деду.

Солдаты потерянно молчали. А Илья подумал: «Может, это послужит всем уроком и, возможно, поможет вернуться домой, к мамам, целыми и невредимыми».

Потом, оставшись один, он целый час искал монету и нашел ее, продырявленную пулей. Повесив монетку на шнурок, стал носить ее на шее как талисман.

Теряя совесть, человек переживает гораздо меньше, нежели теряя кошелек

В августе 1988 года из Афганистана в Союз выводили несколько частей из состава 40-й армии. Сборный пункт определили в районе гарнизона, где служил Каров, так как в полутора километрах от него имелась огромная ровная площадка, пригодная для размещения нескольких тысяч единиц техники.

В этот день, 10 августа, Илью как дежурного по госпиталю вызвали в штаб и познакомили с только что прибывшим из Москвы майором, работником военной прокуратуры, как потом стало известно, сынком важной шишки. Пареньку захотелось экзотики, и он попросил папеньку устроить ему командировку на войну, чтобы потом, бряцая медалькой или орденком, производить впечатление на золотую московскую молодежь. Из-за вседозволенности и распущенности юнец подхватил триппер и, возвращаясь в столицу, вынужден был остановиться в госпитале на лечение. Этой информацией он поделился с Ильей, совершенно не стесняясь, и даже спросил, нельзя ли написать в его документах, что он получил боевое ранение. Пообещал отблагодарить и пригласил Илью зайти в военторг. «Половой герой» купил югославских персиков, сгущенки, датской салями, армянского коньяка. Когда, собрав продукты в пакеты, Илья наклонился, чтобы взять их, «раненый на поле любви» увидел выпавшую из-за ворота рубахи двухкопеечную монетку с дыркой. Майор поинтересовался, что это такое. Врач объяснил, что эта монетка ему дорога как символ человеческой жизни, которой здесь грош цена. Московский гость попросил показать и, уступив его просьбе, Илья стал развязывать шнурок прямо в магазине, хотя можно было сделать это в домике, до которого ходу две минуты. Вдруг со стороны складов послышались хлопки, похожие на взрывы гранат. Затем взрывы участились и стали непрерывными. Появились огромные клубы дыма, а потом взорвались склады с «эресами». Илья оцепенел от страха и покрылся холодным потом. Но тут последовал хлопок в районе магазина. Взрывной волной его бросило на майора, уткнувшегося носом в раскаленный песок. Повернув голову, Илья увидел, как сверху падают обломки стены магазина. Казалось, время остановилось. Потом он почувствовал резкую боль и потерял сознание.

Почти все здания гарнизона были уничтожены ударами «эресов». Среди разрушенных строений всюду торчали остовы сгоревших грузовиков и «бэтээров». Из пяти офицерских модулей три сгорели дотла. Сгорел и тот, до которого они не дошли, благодаря талисману. Два оставшихся домика стояли изрешеченные. От магазина, где был большой глубокий подвал, брели окровавленные и черные от гари люди. Госпиталь, по причине удаленности, не пострадал. Туда доставили и живых, и мертвых.

Из ягодицы Ильи достали большую щепу, повредившую кость. А вот у майора, кроме разбитого носа, других ранений не обнаружили. Когда лейтенант медицинской службы пришел в себя после наркоза, то не сразу понял, что с ним в палате находится его новый знакомый. Он узнал его только по голосу, когда тот сказал:

– Илья! Слава Богу, ты очнулся! Ты меня спас! Мне рассказали, что ты прикрыл меня своим телом! Папа в курсе. Он прислал за нами самолет. Думаю, завтра будем в Москве.

Илья хотел сказать, что сильно сожалеет о своем поступке, потому как своя пробитая задница дороже чужого элитного тела, но, слава Богу, не сказал. После наркоза язык стал, как наждачная бумага, и не поворачивался во рту. Он просто закрыл глаза и услышал следующее:

– Тебя представили к ордену Красной Звезды и меня тоже.

«Бред какой-то»! – подумал Илья и снова провалился в сон.

Голая правда, одеваясь, становится скрытой ложью

После того случая Илья стал работать в администрации президента Ельцина, и вовсе не из-за того, что тот когда-то был секретарем горкома партии в его родном городе Свердловске.

«Хотя когда отец майора, до сих пор считавший, что Каров спас его сына в Пули-Хумри, решил его туда устроить, место рождения, указанное в анкете, имело немалое значение. Но решающую роль сыграло то, что, будучи в 1993 году военным прокурором города Пушкино, папа майора правильно поставил на фаворита и выиграл. Через месяц он стал замом генерального прокурора. А когда президент стал менять команду, приглашая земляков, кандидатура боевого офицера-орденоносца Карова пришлась Ельцину по душе.

Изначально в работе хорошим было только название. Потому что на самом деле, в течение десятичасового рабочего дня Илья был мальчиком на побегушках. Его «отмахивала» во все щели новая знать, он приходил домой уставший морально и физически. Но, увидев, что значит принадлежать к власть предержащим, решил потерпеть и вспомнить институтские времена, когда тоже начинал пареньком из провинции.

«Все люди сложены одинаково, – подбадривал себя Каров, – кости, кожа, жилы, требуха. Отличаются только тем, что у них находится в мозгу, и опытом борьбы за себя и свое будущее. Важно помнить, что все вокруг враги, и даже если ты член стаи, то те, кто рядом, тоже враги или же ими станут. Надо быть или альфа-самцом, или уходить и сколачивать свою стаю, где тебя станут бояться, зная, что ты держишь их яйца в кулаке.

Илья увидел, как сверху падают обломки стены магазина. Казалось, время остановилось. Потом он почувствовал резкую боль и потерял сознание.

А вот для этого следует напрячь свои и рвать чужие жилы. А посему будем собирать вокруг себя волчат и готовить для себя «охотничьи угодья», где самая желанная добыча – власть.

Увы, я опоздал на раздачу недр страны. Но какое-то время можно побыть гиеной и подбирать объедки, а тем временем точить зубы и учиться законам. И самый главный закон – это власть».

Только русскому понятно значение слов: «Умная дура, но при этом ужас, какая красивая»

Наташе надоело быть птичкой в золотой клетке. Ею для нее стал огромный замок с безукоризненно работающей машиной обслуживания. Здесь все надраено до блеска и светится от чистоты. Не успеет она выйти в туалет – подушки взбиты, край одеяла отвернут. Стоит щелкнуть пальцами – ее помоют, сделают массаж, оденут, причешут, накормят и выведут погулять. Только все это ее давно не радует. Она устала от бесцельного, пустопорожнего времяпрепровождения. Ею овладела туманная, все обволакивающая скука. Скука до изнеможения! Хочет придраться к какой-нибудь мелочи: к пылинке, соринке, пятнышку на зеркале, к недосоленному или пересоленному салату, а не получается, потому что придраться не к чему. Наташа чувствует, что вся мило улыбающаяся прислуга, снисходительно терпящая все эти придирки, вежливо ненавидит ее.

«У меня с ними взаимная классовая ненависть, – успокаивала она себя. – Представляю, как они, говоря обо мне, называют меня избалованной и вечно недовольной стервой, считая, что мне незаслуженно повезло в жизни. Можно подумать, мне очень весело в полном одиночестве целыми днями слоняться по комнатам сказочного, но бездушного замка. К тому же мой принц совсем забыл о своей принцессе. Я понимаю, муж занят важными делами. Но мне обидно, что он пропадает на работе сутками, даже не вспоминая обо мне».

Она не знала, есть ли рекорды у трудоголиков, но была абсолютно уверена, что Феликсу в этой номинации равных не было бы. Он мог неделями «быть на работе»! Когда она звонила ему в надежде получить чуточку внимания, в ответ всегда слышала холодно-равнодушно-отстраненное: «Что-то случилось? Хорошо. Я тебя тоже. Сейчас я очень занят. Я сам тебе позвоню». И опять многочасовые, многодневные ожидания его звонка. Что уж говорить о совместном обеде! А совместный завтрак оставался несбыточной мечтой. Свое постоянное отсутствие он не считал недостатком – все для блага семьи. А семья их состояла из его работы и Наташиного одиночества.

Хорошо, что ей хотя бы на время позволено покидать золотую клетку. Особого смысла в походах по модным салонам и бутикам она не видела, ведь купленные вещи ей некуда было одевать, а в свои «далеко за тридцать» она выглядела не более, чем на двадцать пять. В общем, она вела бессмысленное и бесцельное существование, порядком тяготившее ее. Близких подруг у Натальи не было, она не откровенничала ни с кем. Знала, что все сказанное может быть использовано против нее. Всех женщин она воспринимала, как конкуренток.

Однажды, умирая от тоски, Наталья решила устроить очередной шопинг и подыскать что-нибудь Феликсу ко дню рождения. Зайдя в бутик мужской одежды, бродила по магазину, рассматривала все подряд, так и не определившись с выбором. Вдруг к ней подскочила девушка и заорала:

– Наташка, ты?

Покупательница отшатнулась в испуге.

– Простите, вы, наверное, ошиблись, – ответила, чувствуя неловкость от того, что не могла вспомнить, кто это.

– Это же я, Алена! Ну как же? Помнишь показ мод у Воронина? Я сломала каблук босоножек, а ты меня выручила, дав свои, – не унималась красотка.

И тут Наташа стала вспоминать прошлую жизнь.

– Да, да, припоминаю… Так это ты, рыжая бестия?

– Да! Слава Богу, ты вспомнила. Я уж думала, что ты загордилась после замужества и никого не узнаешь, – обрадовалась она.

– Господи, сколько же мы не виделись? – Наташа пыталась мысленно подсчитать, сколько.