Время – московское! Зорич Александр

«Ничего себе масштабы! — ужаснулся я. — Впрочем, Мадарасп говорил мне когда-то о двух тысячах… Выходит, всего в два раза приврал? Для клона — считай аптечная точность… Тысяча человек предателей! Да откуда столько? Гипноз? Шантаж? Влияние Глагола? А ведь скорее всего!.. Ничего не скажешь, на славу потрудились коллеги майора-воспитателя Кирдэра…»

Тем временем Колесников не сбавлял оборотов.

— Бойцы так называемой ДОА предали нас и наше дело, — продолжал генерал-майор прокурорским голосом. — А значит, мы не несем ответственности за их жизни. Точно так же, как мы не несем ответственности за жизни обитающих на Глаголе манихеев, букашек и таракашек, мартышек и орангуташек. Я не вижу никаких причин сожалеть о предполагаемой гибели этих людей!

— А вот я причины вижу, — спокойно парировал эти гневные филиппики Иван Денисович. — Во-первых, предатель Родины — это категория не моральная, а юридическая. Предателем Родины солдата может признать только суд. И разбираться с каждым конкретным солдатом нужно индивидуально, принимая в расчет все его обстоятельства, состояние здоровья и многое другое! С привлечением соответствующих документальных материалов! К слову сказать, после захвата Гургсара в нашем распоряжении теперь эти материалы есть… Так что с предателями Родины вы погорячились. А во-вторых, и это важнее, мы с вами — русские. Основной же императив нашей культуры, ежели кто запамятовал, состоит в сохранении, преумножении и защите всего русского в Сфере Великорасы. Являются ли бойцы армии ДОА предателями или нет — в данном контексте не важно, ведь они являются русскими. И это последнее обстоятельство перевешивает все остальные.

Колесников отреагировал нескоро — он сидел, уронив свою тяжелую голову на руки. Затем генерал-майор издал сдавленный стон. И наконец, повернувшись к Индрику, сказал изменившимся, глухим голосом:

— Все это я понимаю, Ваня… Насчет русских… Как надо понимаю… Но сделать мы ничего не можем. Разве только сгореть вместе с ними. Ты же видел, где эти лагеря! Какие там натриевые гейзеры, тросы… Там ни один флуггер не сядет!.. Вертолет… Бэтээрам по бездорожью туда идти сколько? Сутки, двое? Вот и остается нам одно: действовать быстро и прагматично… Спасать свои шкуры… Трусами быть… и подлецами.

— Что же, товарищи… Значит, будем уповать на научную недоброкачественность теории эсмеральдитовых масконов, — неожиданно подвел итог дискуссии Двинский. — А также и на то, что товарищ Локшин ошибся в расчетах и Дунай пролетит мимо.

В штабе было душно, многолюдно и вдобавок накурено.

Офицеры, ответственные за эвакуацию, в поте лица отрабатывали свой горький хлеб. Остальные, так сказать, сидели на чемоданах.

Среди этих последних были и мы с Таней.

Чтобы не путаться под ногами, мы облюбовали стеклянную шайбу наблюдательного павильона.

Мы стояли у окна, наблюдая за жизнью космодрома. Над головой трещали по швам многоцветные небеса Глагола с символичным серпом рокового Дуная над горизонтом, под ногами копошились жуки-тягачи и козявки трех военных цветов: хаки, серый, черный.

Я всегда считал себя человеком действия, предпочитающим, чтобы события происходили со мной лично. Но в тот день пассивное наблюдение доставляло мне какое-то особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Мысли о надвигающейся катастрофе придавали окружающим нас пейзажам и военно-бытовым сценам на летном поле дополнительный, «неучтенный» шарм. Когда я думал о том, что совсем скоро Глагол превратится в астероидную армаду джипсов, даже приземистые серо-коричневые кряжи вдали переставали казаться мне убогими уродцами… Я даже начал испытывать к обреченной планете нечто вроде тихой нежности. Это как в лирической поэзии — самыми красивыми поэтам всех наций кажутся цветущие сады. Почему? Да потому, что за день облетают…

На космодроме было жарко.

На летном поле, напротив дороги, ведущей на космодром через живописный хутор разновеликих топливных хранилищ, стояли под погрузкой два танкодесантных корабля — «Иван Рубан» и «Цезарь Куников». К обоим тянулись хлопотливые хвосты очередей — боевая техника, трофейное оборудование на грузовиках и платформах, экипаж загубленного «Вегнера», две роты охраны «осназа Двинского»…

Танкодесантные корабли прибыли на космодром четыре часа назад — после того, как Колесников запросил помощи у Долинцева. После обеда мы с Таней наблюдали величественную картину их посадки.

Без заемных ТДК теоретически можно было обойтись, как обходились мы без них раньше. После потери «Вегнера» транспортные возможности нашей эскадры несколько сократились. Но ведь и техники у нас стало меньше, и людей мы потеряли в боях под сотню!

Но примерно в то же время, когда мы наблюдали вылет джипсов из морской пучины, Х-крейсер «Дьяконов» подорвался на мине.

Х-крейсер, само собой, получил большую пробоину. Но, главное, в результате взрыва был поврежден оружейный погреб № 5, где в этом походе хранились плутониевые боевые части для торпед.

Содержимое погреба тоже пострадало. Ну а какими приятными и полезными качествами обладают разрушенные плутониевые БЧ?

Правильно, токсичностью и радиоактивностью.

Экипаж «Дьяконова» под началом горбоносого угрюмца кавторанга Торпилина действовал строго по инструкции. А именно сразу же опорожнил погреб в открытый космос. После чего «Дьяконов» совершил посадку на дальней западной оконечности космодрома Гургсар.

Из экипажа Х-крейсера были сформированы две ремонтно-восстановительные бригады.

Первая бригада производила наружный ремонт корпуса (попросту — заваривала дыру). Вторая же занималась дезактивацией внутренних помещений. Ребята в «Гранитах» третьей тяжелой модели расхаживали по коридорам «Дьяконова» и опрыскивали все, что видели, спецраствором.

С нашей верхотуры было отлично видно — «Дьяконов» стоит в громадной луже радиоактивной воды. На зеркальной, черной поверхности лужищи плавает салатового цвета пена. С каждой минутой лужа становилась все больше, а хлопья пены громоздились все выше.

Так вот… Хотя прогноз относительно «Дьяконова» был положительным и оставлять его на Глаголе никто не собирался, о погрузке техники и, главное, людей на Х-крейсер до времени не могло быть и речи.

Но что же делать, ведь времени на эвакуацию — в обрез?

Командование в лице уже знакомого мне генерал-полковника Долинцева вошло в наше положение и прислало на Глагол два ТДК. «От сердца отрываю!» — я так и представлял себе, как это говорит Долинцев, похожий на засушенного кузнечика (у которого уж точно никакого сердца нет). Да, не хотелось товарищам из ГАБ оставлять на погибающем Глаголе хитроумную научную аппаратуру клонов…

Я могу понять рвение товарищей из ГАБ.

Если от потери пары лишних флуггеров никто в нашем военфлоте — и уж тем более в нашей науке — особенно не пострадает, то потеря клонской научной машинерии может оказаться бомбой замедленного действия. А вдруг клоны в результате многолетнего изучения Апаоши оказались на пороге некоего неожиданного открытия, которое завтра перевернет все наши представления о войне?

Ведь Конкордия — она если в чем и слаба, так это в материальном воплощении идей. Особенно когда воплощать их нужно массово, в сотнях и тысячах экземпляров. А по части самих идеек, а также нисхождения оных в один-два-пять уникальных образцов, клоны и нашим дадут фору. Бывало, склепают чего-нибудь — наши спецы потом диву даются, как это энтли, с молотком и зубилом в руках, обогнали русскую науку на двадцать, а то и тридцать лет! Конечно, нужно быть идиотами, чтобы позволить Дунаю угробить все это богатство. Тем более что в условиях военного времени мы просто не имеем права отставать от клонов хоть в чем-нибудь…

А ведь еще на Гургсаре находились и сами клонские ученые, и сдавшиеся в плен расчеты одного ракетного дивизиона ПКО… Им ведь тоже место нужно! Все эти люди были временно расквартированы в казармах, что располагались по левую руку от комендатуры. Их курировал не кто иной, как Ферван Мадарасп. Первые группы пленных, под охраной ребят Свасьяна, уже двигались к «Ивану Рубану», чтобы занять места в одном из танковых ангаров.

Кроме «Дьяконова», на летном поле космодрома Гургсар X-крейсеров больше не наблюдалось.

Да оно и понятно. «Ксенофонт» и «Геродот» находились на орбите, готовые немедленно уничтожить любой клонский корабль, который рискнул бы выйти из Х-матрицы в окрестностях Глагола. На случай появления серьезной клонской эскадры был предусмотрен вызов дежурной авианосной группы с Восемьсот Первого парсека. Однако к подобной возможности никто всерьез не относился — и Колесников, и Долинцев были уверены, что у клонских адмиралов развилась «икскрейсеробоязнь» и они не рискнут сознательно подставлять свои крупные корабли под удары невидимых и неслышных убийц.

С воздуха космодром патрулировали «Орланы» и «Пираньи». Колесников опасался (и вполне небезосновательно) повторного появления джипсов. Да, первая партия летучих уродцев вела себя мирно и, набрав высоту в районе устья Стикса-Косинуса, вышла на орбиту, где была потеряна нашими радарами. Но кто знает, может, в таинственных недрах Глагола прячется кое-кто поопаснее? И, главное, поагрессивнее?

Насыщенная событиями жизнь космодрома Гургсар, а также близость Тани пробудили во мне спавший доселе дар красноречия. Я, упиваясь своей компетентностью, комментировал все, что видел. Я сыпал шутками. Я рассказывал истории из жизни и травил армейские байки. И главное, Тане все это нравилось! Мрачные мысли о судьбе остающихся на Глаголе людей мы с Таней в сознание не допускали. «Толку нет, одни расстройства», — как говаривала тетя Люба, буфетчица с «Дзуйхо».

— А вон там, Танюша, видите руины? Там располагался узел Х-связи… А в том госпитале я лежал после своих странствий вдоль каньона Стикса-Косинуса… У меня такие видения были — не пересказать. Настоящее путешествие героя по лабиринтам бессознательного. Тем более что с анестезией у них было как-то странно, доктора половину процедур проводили по принципу «грамотно зафиксированный пациент в анестезии не нуждается»… Пожалуй, моя жизнь теперь — она на две части делится. Жизнь до госпиталя. И жизнь после него.

— И какая из этих частей интереснее? — поинтересовалась Таня.

— Вторая — по сумме показателей — интереснее. Я увидел столько… незабываемого! Познакомился в вами… С Иваном Денисовичем…

Я говорил все это, не сводя восхищенного взгляда с правильного Таниного лица. Я любовался линией ее скул, матовой белизной кожи, даже свежим порезом, оставшимся на ее щеке после нашего бегства из Колодца Отверженных на катамаране… Выражение Таниных глаз было, как всегда, мечтательным и вдохновенным. Как вдруг ее царственные брови сошлись вместе и лоб прорезала озабоченная складка.

— Саша, посмотрите, что это с ним?

— С кем?

— С Х-крейсером!

Я нехотя поглядел в окно. Ну что там в самом деле может быть с Х-крейсером? Около получаса назад обе бригады покинули корабль в кузове универсальной ремонтной машины, ее ни с чем не спутаешь благодаря двум паучьим лапам сварочного аппарата.

Однако Таня была права.

С «Дьяконовым» действительно что-то происходило.

Он закутался в зыбкое марево желтоватого колеру и издавал звук, похожий на тысячекратно усиленный свист кипящего чайника.

Желтый туман бежал вихрями, над вытянутой тушей «Дьяконова», как оводы над пасущейся коровой, вились белые искры. Звуки становились все громче. Жестяной короб нашей наблюдательной шайбы мелко задрожал.

— Он что… взлетает? — спросила Таня.

И вдруг я понял: да, он действительно взлетает. Просто я никогда не видел взлет Х-крейсера с такого расстояния и с такого ракурса.

Но кто принял решение о взлете без экипажа?

«Неужели боевая тревога?!» — стучало набатом в моем мозгу.

Мне вдруг стало очень тревожно. Происходило что-то неправильное, ужасающее.

— Давайте спустимся в штаб. Умоляю, быстрее, — прошептал я.

Штаб пребывал в прострации.

В зале было тихо, но тишина была именно такой, какой она бывает, когда два десятка изумленных людей пытаются делать вид, что ситуация под контролем, дабы не создавать паники.

Один лишь Колесников, краснолицый и свирепый, как дикий вепрь, не считал нужным скрывать свой гнев. Напротив, он метал громы и молнии.

Остальные стояли, едва не прилепившись носами к оконным стеклам. Правда, смотреть было особенно не на что — взлет «Дьяконова» уже состоялся.

— Вы можете дать четкий и однозначный ответ, кто именно находится сейчас на борту? — допрашивал Колесников капитана третьего ранга Грачинского. Он командовал ремонтниками и дезактиваторами, которые работали на «Дьяконове» и невесть почему только что вернулись с летного поля.

— Я троих только видел… Инженера Тилля, Х-оператора Епифанова и навигатора Нушича.

— Троих?

— То есть нет, четверых. Еще там был Иван Денисович.

— Индрик?

— Да, — кивнул Грачинский.

— Вы уверены насчет Индрика?

— Конечно, уверен. Как я могу быть не уверен?..

— И на каком же основании вы пустили этих товарищей на борт Х-крейсера?

— Но на каком же основании… я… простите пожалуйста… мог их не пустить?

— Вы что, товарищ Грачинский, издеваетесь? Ремонтная бригада подчиняется либо командиру корабля, либо…

— Прошу меня извинить, Демьян Феофанович… Я совсем забыл… Торпилин был пятым…

— То есть их все же было пятеро? — багровея, спросил Колесников.

— Да. Пятеро.

— Что у вас в школе по арифметике было, товарищ капитан третьего ранга? Сначала трое, потом четверо… Теперь уже пятеро… Я сейчас еще что-нибудь у вас спрошу, и окажется, что их было десятеро!

— Не серчайте, Демьян Феофанович… Волнуюсь я очень… И за ребят волнуюсь… И вообще… Не понимаю я, что происходит…

В отличие от Грачинского я уже начал понимать, что происходит. Только боялся признаться себе в этом.

— То есть все-таки пятеро?

— Да. Индрик, Тилль, Епифанов, Нушич и Торпилин. Командир сказал… что они с Иваном Денисовичем должны срочно проверить ядерные погреба. Я предложил им свою помощь. Но они ответили, что помощь им не требуется, что, мол, сами справятся. Также командир приказал отвести обе ремонтно-восстановительные бригады к зданию комендатуры. Мы только к краю летного поля подошли, а тут они уже и… взлетели!

— Ну что там? — спросил Колесников, обращаясь к Аничкину, который как раз колдовал над терминалом связи.

— Ничего. Как и следовало ожидать.

— Ох уж я этого Торпилина!.. За самоуправство!

Стоило Колесникову произнести эти слова, как двери распахнулись и перед нами предстал капитан второго ранга Торпилин собственной персоной. Лицо у него было осунувшимся, нервным. Волосы — взъерошенными. Два пальца на правой руке капитана были кое-как забинтованы. Из-под повязки сочилась и капала на пол ярко-алая кровь.

Все мы воззрились на вошедшего, как на восставшего из мертвых.

Торпилин обвел зал инфернальным взглядом, быстро прошествовал к столу Колесникова, на ходу отстегивая перевязь, и, приблизившись к генерал-майору, положил свой меч прямо перед ним. Брякнули о полировку стола богатые капитанские ножны.

Во время этого демарша никто, в том числе Колесников, не проронил ни слова.

— А теперь… — глухим голосом сказал Торпилин, — теперь можете… судить меня.

На лицах собравшихся застыло выражение недоброго недоумения.

— Может быть, для начала вы… объяснитесь? — предложил Колесников.

Торпилин отрицательно замотал головой.

— И где, черт возьми, Индрик?

Торпилин указал забинтованными пальцами в сторону окна. Медленно, как пьяный.

— Он на «Дьяконове»?

— Да… С ним Нушич, Епифанов и Тилль.

— И что, позвольте спросить, они там делают?

— Летят.

— Конкретнее?

— Извольте… Нушич, Епифанов и Тилль выводят корабль на орбиту, программируют автопилот и калифорниевый боезапас в погребах номер два и три. Иван Денисович, я так думаю, курит.

— И куда они направляются?

— Я полагаю, догадаться не сложно. — В голосе Торпилина послышалась мрачная ирония. — Вариантов практически нет.

— Я хотел бы услышать прямой ответ на свой вопрос. От вас лично. Как от капитана вверенного вам Х-крейсера «Игорь Дьяконов».

— Автопилот будет выставлен на достижение планеты Дунай. Х-крейсер материализуется в недрах планеты. После чего будет осуществлен синхронный подрыв всего калифорниевого боезапаса, находящегося на борту корабля.

Таня ахнула. Негромко, но я услышал.

— Да вы хоть понимаете, что вы натворили?! — взревел Колесников.

— Да, я понимаю, что мы натворили. Я восемнадцать лет на флоте. И я готов отвечать за свои решения по законам военного времени, — устало кивнул Торпилин.

— Вы хоть понимаете, что при вашем преступном попустительстве погибнут четверо человек?

— Один. Один человек погибнет.

— ?

— Осуществив все необходимые процедуры, Нушич, Тилль и Епифанов покинут борт «Дьяконова» на штатной спасательной капсуле. Это произойдет… — Торпилин посмотрел на часы, — …через семь минут.

— А Индрик? Почему не с ними?

— Это невозможно. Кто-то должен осуществлять мануальный контакт со старт-панелью… Вам должно быть это известно. Я хотел заменить товарища Индрика и осуществить Х-переход лично. Но получил категорический отказ. Дважды.

Тем временем Колесников как будто говорил сам с собой.

— …погибнет новейший, ценнейший корабль, в котором так нуждается сейчас наша Отчизна! — рычал он в каком-то дурном самозабвении.

— Да. «Дьяконов» погибнет. Но зато жизни тысячи наших соотечественников, находящихся сейчас на планете Глагол, будут спасены! И многое другое… Я думаю, нет нужды в сотый раз повторять, все знают уже… Тысяча жизней против одной. Разве это не справедливо? Я полностью согласен с Иваном Денисовичем. Я принимаю его аргументы. И я… я преклоняюсь перед ним! — Произнеся последнюю фразу, Торпилин, который все это время смотрел на стол со своими ножнами, поднял на Колесникова глаза, которые горели сознанием собственной правоты.

Но генерал-майор так просто не сдавался.

— Нет, вы не понимаете, что вы натворили… Вы не понимаете, — бормотал он. — Иван Денисович способен… да он кого угодно способен околдовать… Ему просто невозможно противостоять! Он просто… невозможный человек! Да вы хоть понимаете, что тысяча предателей из ДОА не стоят одного седого волоса с головы товарища Индрика?! Одного дня этого человека они все не стоят! Господи, Твоя воля… Да как он мог… Черт с ним, с Х-крейсером… Железо. Дорогущее, но все равно железо… Но это… Это… Почему?.. Не надо было…

Тут у Колесникова закончились слова. И его речь превратилась в бессвязный лепет уязвленного в самое больное место немолодого человека.

— Но ведь есть еще ретроспективная эволюция! — из-за консоли видеонаблюдения за воздушным пространством раздался скрипучий голос академика Двинского. Я и не подозревал, что он тоже здесь, в штабе, настолько неприметна была его согбенная фигурка. — Полагаю, это было самым весомым соображением… Ведь товарищ Индрик в отличие от вас, Демьян Феофанович, действительно верит в науку! И воспринимает всерьез те советы и предостережения, которые наука дает армии!

Двинский был единственным человеком из числа принимавших участие в операции «Очищение», способным сказать подобное в лицо Колесникову в такую минуту. Иван Денисович — тот тоже мог, но только никогда не сказал бы. Скорее сделал бы так, чтобы все дошли до правды и без его слов. Однако Колесников отреагировал на выпад Двинского с неожиданным спокойствием:

— Вы правы, Константин Алексеевич. И это обидная для меня правда. Но не обо мне сейчас речь. А о том, что происходит. Я считаю… что товарищ Индрик… совершил подвиг. Оценить который по достоинству нам еще предстоит.

Я издал тихий вздох облегчения.

Колесников снял с моей души тысячетонный груз. И не только с моей.

Потому что не только кавторанг Торпилин, но и все мы преклонялись перед Индриком.

Генерал-майор зашагал к дверям.

За Колесниковым гурьбой потянулись и все мы. Никто не спрашивал, куда и зачем мы идем. Поскольку было ясно — мы спускаемся на летное поле космодрома. Чтобы там, на вольном воздухе, пронаблюдать взрыв Дуная, который последует с минуты на минуту, когда Х-крейсер «Дьяконов» материализуется внутри планеты. Если автоматика корабля не откажет и не подведут сложнейшие агрегаты движения в граничном слое Х-матрицы.

Спустя двадцать семь минут после взлета Х-крейсера «Дьяконов» в небе над Глаголом наблюдалось редчайшее астрофизическое явление — полное разрушение планеты вследствие внутреннего взрыва.

Не стану врать — видно было очень плохо. Ведь атмосфера, день, серо-сизая дымка, которая в это время суток на Глаголе неизбежна, как победа гуманизма.

Просто Дунай, бледный и немощный, распался на множество звездочек, которые быстро погасли. Наверное, из-за изменения отражающих свойств обломков планеты — то ли под воздействием температуры, то ли за счет громадных облаков пыли и газа.

И — больше ничего, кроме серой дымки.

Да, Локшин успел кое-как наладить клонский телескоп. И персонал комендатуры кое-что заснял для истории. Однажды, сидя в мягком кресле с чашкой кофе, я, наверное, увижу все это в увеличенном, почищенном, отредактированном виде. Если захочу. Но в те мгновения все самое интересное происходило не в небе, а в моей душе.

«Иван Денисович… Дорогой Иван Денисович… Как же так?» — повторял я про себя.

Да, это нелепо, по-девичьи как-то. Но ничего более умного мне в голову не приходило.

Итак, вспышка была неказистой, так и тянет почему-то сказать «небрежной». Никогда бы не подумал, что тридцать восемь БЧ мощностью шестьсот мегатонн каждая взрываются так невыразительно…

Но сомнений не было: всплытие «Дьяконова» в недрах Дуная состоялось. И если бы не гибель нашего кумира, многие из нас закричали бы в ту минуту «ура».

— Прошу почтить память спецуполномоченного Совета Обороны Ивана Денисовича Индрика минутой молчания, — надтреснутым голосом произнес Колесников.

Мы сняли головные уборы — у кого они были.

Кажется, Таня заплакала. А я? Я — нет.

Я лишь почувствовал, что в моем сердце стало на один ледяной осколок больше. И что осколок этот никому и никогда уже не вытащить. Разве что Господу Богу. Но это будет нескоро. Наверное — после смерти.

Генерал-майор Колесников больше не гневался. Не брызгал слюной, не кричал.

Он стоял на летном поле дольше всех, всматриваясь в серые небеса, будто ожидал увидеть Индрика, летящего к нам верхом на одном из обломков Дуная.

«Они ведь с Индриком однокашники, вместе начинали. Друзья были — не разлей вода. Если ты не в курсе…» — шепнул мне на ухо Свасьян.

Я и впрямь был не в курсе. И никогда не догадался бы о давней дружбе Индрика с Колесниковым. Уж больно хорошо играли они чисто служебные отношения, ни один Станиславский не подкопался бы. Уж больно темпераментно ругались. Да и на вид сверстниками они не казались, все время думалось, что Индрик — младше…

  • …Он и бегает пить во Тарый-речку,
  • Он бежит, бежит — вся земля дрожит.
  • Прибегает он во Тарый-речку,
  • Забродит он да по шеточку,
  • Он и воду пьет, как ушатом в себя льет,
  • Как Тарья-речка сколыхалася,
  • Сколыхалася, раскачалася,
  • Раскачалася на двенадцать верст…

Была в этом приблудном отрывке из былины какая-то потаенная правда. Которую мне предстояло еще понять, может быть, спустя годы. Да и на поверхности слов было рассыпано кое-что очень подлинное, точно подходящее к моменту. От забав волшебного единорога-индрика колыхалась на двенадцать верст Тарый-речка. А от деяний Ивана свет Денисовича — раскачались небеса над планетой Глагол. И не на двенадцать верст, а как бы не на тысячи парсеков. Если теория Двинского-Резника — насчет хрононов, которые делают нас одновременно людьми сегодняшнего дня и дня вчерашнего — верна.

…Потом было еще много дорожных хлопот. И хотя взрыв Дуная означал, что торопиться незачем, война не стояла на месте.

Как мне сообщил все тот же осведомленный Свасьян, уже третий день шла стратегическая наступательная операция «Москва». И, видимо, шла она не совсем так, как хотелось бы. А потому штаб Главного Ударного Флота давил на Долинцева, Долинцев подгонял Колесникова: быстрее! еще быстрее! «Ксенофонт» и «Геродот» должны воевать, а не нарезать витки над Глаголом!

Штатная спасательная капсула «Дьяконова» с инженером-механиком, пилотом-навигатором и Х-оператором на борту благополучно приземлилась в ста километрах от Гургсара, в районе кряжа Зойшам. За ними был выслан вертолет В-31, который и доставил звездолетчиков целыми и невредимыми.

Вид у горемык был изнуренный и потерянный, как и у Торпилина. Рассказы же их оказались еще менее информативными. «Согласны с товарищем Индриком»… «Верим в справедливость его решения»… «Готовы ответить по всей строгости закона»…

И как всегда: «Служим России!»

Глава 3

Операция «Москва»

Июнь, 2622 г.

Космодром Хордад

Планета Паркида, система Вахрам

Когда «Ксенофонт» вышел из Х-матрицы, меня вызвали в центральный отсек.

— Саша? На твой счет получена депеша. «Нахимов» видишь?

— Так точно, Валентин Оле… Погодите, какой «Нахимов»? Его же клоны… того? На Восемьсот Первом парсеке, в марте?

Я действительно видел на панораме некий авианосец в деформирующем камуфляже из серых, голубых и темно-зеленых зигзагов. С известным мне «Адмиралом Нахимовым», погибшим в один день с «Тремя Святителями», он не имел ничего общего.

— С командиром споришь, Пушкин? А командир-то — он всегда прав. — Велинич шутливо погрозил мне пальцем. — Перед тобой ударный авианосец «Адмирал Нахимов». Как он именовался в постройке, мне неведомо, знаю лишь, что это один из кораблей проекта 11891 «Слава» и что переименовали его в честь известного тебе геройски погибшего авианосца. Это первый боевой поход нового «Нахимова». Его только что из метрополии пригнали, на усиление Первого Ударного флота.

— А Первый Ударный?..

— Воссоздан, Саша, воссоздан. Не в том количественном составе, что был накануне войны, но, говорят, качество вполне достойное… Да ты все это скоро своими глазами увидишь. В отличие от меня, — сказал Велинич погрустневшим голосом. — Потому как тебе с нашими орлами направо, а мне — налево. Слушай приказ: на вверенном тебе «Дюрандале» совершить одиночный перелет на авианосец «Адмирал Нахимов» и явиться к командиру двенадцатого ОАКР для получения дальнейших инструкций. Вопросы?

Когда Велинич говорил о «наших орлах», он имел в виду штатную авиагруппу «Ксенофонта». Это я понял. А вот кое-чего другого — совсем не понял.

— Вопросы имеются.

— Ну?

— А что орлы? Куда их?

— Любопытной Варваре, Саша, в «контре» сам знаешь, что оторвали.

Из-за выгородки донесся сдавленный смешок Минглиева.

— Понял. Разрешите идти?

— Ладно, расскажу, невелика тайна. Из зоны операции «Москва» только что выведена первая дивизия Х-крейсеров. Пару ракетных можно смело сдавать в утиль, а пара авианосных осталась практически без флуггеров. Поэтому мы с «Геродотом» передаем им свои авиагруппы. Все равно «Ксенофонт» сейчас, как боевая единица, никуда не годится. Утилизатор заменить надо. Гражданских кому-то спихнуть. Люксогена набрать. Вот так…

То, что сообщил Велинич, давало понимающему человеку пищу для размышлений.

Если шесть Х-крейсеров выведены из боя, причем с тяжелыми повреждениями, значит, и весь наш флот понес серьезные потери. А с другой стороны, если авианесущие Х-крейсера спешно пополняют флуггерами, значит, их намерены как можно скорее снова швырнуть в пекло.

То есть: все только начинается.

Все только начинается…

— Ну, гвардеец, бывай.

— До встречи, Валентин Олегович.

Сразу после посадки на «Нахимов» я, как и было велено, поспешил на представление к командиру двенадцатого авиакрыла. Судя по номеру, от своего предшественника новый авианосец унаследовал не только название, но и палубное соединение.

Интересно, а куда перебазировано наше, второе гвардейское, авиакрыло? Вот бы на такой же солидный авианосец, систершип «Нахимова»! А вдруг… никуда не перебазировано? Оставлено в качестве стационарной части в Городе Полковников? Что же это получится — мне придется воевать вместе с совершенно незнакомыми пилотами? Или того хуже: сейчас выяснится, что я должен с попутным транспортом прибыть в расположение своей части, а расположение это — где-нибудь в глубоком тылу?

С такими мыслями я добрался до поста визуального контроля полетов в надстройке «Нахимова», где, как меня заверили на ангарной палубе, сейчас и находится командир авиакрыла.

Однако на посту обнаружился только один из заместителей руководителя полетов, некий кавторанг. Встретил он меня чрезвычайно любезно.

— А, гвардии лейтенант Пушкин!.. Очень рад. Как долетели?

— Спасибо, хорошо. А где бы я мог представиться командиру двенадцатого ОАКР?

— У него в каюте. Это прямо отсюда вниз на лифте до первой палубы, от лифта по коридору направо… На двери обычный командирский шифр: «К-1-12».

— А… Удобно ли, товарищ кавторанг? Все-таки каюта… это как-то… неслужебно?

— Служебно, очень даже служебно. Тем более комкрыла относительно вас так и распорядился. «Прилетит, — говорит, — Пушкин — сразу гони этого ёкарного папенгута ко мне», — заключил кавторанг и широко улыбнулся.

«Папенгут… папенгут… Кто же у них в командирах такой веселый?», — ворчал я, шагая по чистенькому, пахнущему особой, невысказуемой свежестью нового корабля коридору первой палубы.

Вот и дверь с табличкой «К-1-12».

Я постучал.

— Да! — Голос показался знакомым.

«Неужели?!»

Я открыл дверь и переступил комингс. На койке под иллюминатором, в расстегнутом кителе, валялся, заложив руки за голову, Богдан Меркулов.

— Богдан?!..

Меркулов без лишних слов энергично спрыгнул с койки, подскочил ко мне и крепко обнял.

Отошел на шаг, осмотрел меня с ног до головы, потом заметил:

— А рожа-то желтая.

— Ну уж прямо.

— Желтая-желтая, как лимон.

Я машинально скосился на зеркало, висевшее над умывальником тут же, у входа.

Меркулов расхохотался.

— Поверил! Поверил, салага!.. Но что-то такое есть, скажи? Икс-загар, да?

— Да ерунда. Суконцев сказал, что через неделю уже пройдет. Это вот у экипажей — да…

— Суконцев? Который Вокас?

— Ну да, дитя юбилея. Его-то ты откуда?..

Страницы: «« ... 3132333435363738 »»

Читать бесплатно другие книги:

Новая книга Аллана и Барбары Пиз написана на основе их знаменитого бестселлера «Язык телодвижений», ...
…До войны у него была девушка. Она погибла при бомбежке Раворграда. Тогда Андрей еще мог испытывать ...
Ох, какой переполох в доме большого семейства Даши Васильевой! К ним нагрянула Милиция. С инспекцией...
Продолжение книги «Командор»....
Исправляя свою ошибку, Олег Середин вынужден сражаться против своих недавних союзников, против своих...
Потрясающая, шокирующая повесть Эдуарда Тополя – известного и любимого во всем мире писателя, книги ...