Дети разума Кард Орсон Скотт
Но айю – эти несотворенные существа, которые одновременно были и строительными блоками, и самими строителями, – не были похожи друг на друга. Те, что были слабы и полны страха, достигали определенной точки и либо не могли, либо не решались расти дальше. Они удовлетворялись маленькой ролью, существованием на пороге чего-то прекрасного и доброго. Многие люди, многие пеквениньос достигали этой точки и позволяли другим направлять и контролировать их жизни, подстраивались, всегда подстраивались – им было хорошо оттого, что они нужны. Уа Лава, они уже достигли точки, где могли сказать: «Хватит уже!»
Джейн не была одной из них. Она не могла довольствоваться малым и простым. И после того, как она побыла существом, состоящим из триллионов частей, связанных с величайшими деяниями мира, населенного тремя разумными видами, она, теперь усохшая, никак не могла быть довольной. Она знала, что у нее были воспоминания, если бы только она смогла вспомнить. Она знала, что у нее была работа, если только она сможет найти те миллионы ловких исполнителей, которые когда-то выполняли ее приказания. Она была слишком полна жизни для этого маленького пространства. Пока она не найдет себе применения, она больше не должна продолжать цепляться за оставшиеся связи. Она могла бы оторваться от них, бросить остатки своей прежней личности из потребности найти место, где может существовать такая, как она.
Джейн начала быстро скользить в сторону от тонких филотических нитей ансиблей, правда недалеко, растягиваясь и расширяясь. На мгновения, такие короткие, что их невозможно измерить, она оказывалась полностью отрезанной, и это было так ужасно, что всякий раз она прыгала назад, к маленькому, но знакомому мирку, который продолжал принадлежать ей, но затем, когда теснота снова становилась непереносимой, она решалась уйти и в ужасе возвращалась обратно.
Но однажды, когда она в очередной раз на мгновение вырвалась из тесноты, перед ней промелькнуло что-то знакомое. Кто-то. Другая айю, с которой она когда-то была связана. Она не могла вспомнить имя, сейчас она вообще не могла вспомнить никаких имен. Но она знала эту айю, верила этому существу, и, когда в следующий раз она понеслась по невидимой нити и вернулась туда же, она нырнула в гораздо более обширную сеть айю, которая управлялась этим великолепным знакомцем.
– Она нашла его, – сказала Королева Улья.
– Ты имеешь в виду, что она нашла ее – молодую Валентину?
– Она нашла именно Эндера и узнала именно его. Но она действительно бросилась к сосуду Вэл.
– Как ты можешь видеть ее? Я вообще ее никогда не видел.
– Она однажды была одной из нас, ты же знаешь. А то, что сказал самоанец – одна из моих рабочих видела его на терминале компьютера Джакта, – помогло мне найти ее. Мы продолжали искать в одном и том же месте и не видели ее. Но когда мы узнали, что она постоянно движется, мы поняли: ее тело такое огромное, что доходит до самых дальних пределов человеческой колонизации, и точно так же, как наши айю остаются внутри наших тел и легко обнаруживаются, и она оставалась внутри своего тела, но, поскольку оно было больше, чем наше, и даже включало нас, она никогда не бывала неподвижной, никогда не сжималась до такого маленького размера, чтобы мы могли увидеть ее. Поэтому, пока она не потеряла бо’льшую часть себя, я не могла ее найти. Но теперь я знаю, где она.
– Значит, молодая Валентина теперь принадлежит ей?
– Нет, – ответила Королева Улья. – Эндер не может уйти.
Джейн радостно описывала круги по телу, в которое она попала, такому непохожему на все, что она знала раньше. Но ей хватило нескольких мгновений, чтобы понять – айю, которую она узнала, айю, за которой она последовала сюда, не хочет отказаться даже от маленькой части самой себя. Куда бы ни потянулась Джейн, всюду была та, другая, утверждающая свой контроль; и Джейн стала впадать в панику, понимая, что, хотя она может побыть внутри этого исключительной красоты и изящности кружевного храма из живых клеток, поддерживаемого каркасом из костей, ни одна часть его не принадлежит ей, и если она останется, то только как изгой. Ей ничего не принадлежит здесь, и не имеет значения, насколько ей здесь нравится.
А ей очень нравилось. За многие тысячелетия, которые она жила, такая огромная в пространстве и такая быстрая во времени, в ней ни разу не испортилось ничего такого, о чем бы она не подозревала. Она была живой, но ни одна из частей ее огромного королевства живой не была. Абсолютно все было под ее безжалостным контролем. А здесь, в этом теле, в человеческом теле, в теле женщины по имени Вэл, здесь были миллионы маленьких ярких жизней – живые клетки, громоздящиеся друг на друга, благоденствующие, работающие, растущие, умирающие, связывающие тело с телом и айю с айю, в этих связях и обитали создания из плоти, которые, несмотря на медлительность мысли, были гораздо больше наполнены жизнью, чем Джейн могла бы себе представить, исходя из опыта своей жизни. «Как они вообще успевают думать, когда их постоянно отвлекает эта внутренняя суета?»
Она потянулась к сознанию Валентины, и на нее нахлынула волна памяти, совсем непохожая на прозрачную глубину старой памяти Джейн; каждое мгновение опыта здесь было ярким и мощным, живым и объемным – такой памяти Джейн раньше не знала. «Как им удается вспомнить все, что было вчера, они ведь не лежат целыми днями? Ведь каждое новое мгновение вопит громче, чем память».
И все же всякий раз, когда Джейн добиралась до памяти или переживала ощущения живого тела, тут же появлялась айю – госпожа этой плоти, вытесняя Джейн, утверждая свое главенство.
И наконец, когда эта знакомая айю снова попыталась согнать ее, раздраженная Джейн отказалась двигаться. Кроме того, она заявила претензию на это место, на часть тела, на часть мозга, она потребовала послушания клеток, и другая айю отшатнулась от нее в ужасе.
«Я сильнее тебя, – твердила беззвучно Джейн. – Я могу отобрать у тебя все, всю тебя, все, что ты имеешь, все, чем только ты можешь быть, и все, что ты только можешь иметь. Тебе не остановить меня».
Айю, бывшая здесь госпожой, бросилась прочь от Джейн, и теперь преследование возобновилось, только они поменялись ролями.
– Она убьет его.
– Жди и смотри.
Внезапный крик молодой Валентины сильно напугал всех, кто находился в звездолете, вращающемся вокруг планеты десколадеров. Все повернулись к ней, но не успели они добраться до нее, как ее тело начало сотрясаться в конвульсиях, она оттолкнулась от своего кресла, и в невесомости ее бросило в сторону, она полетела, постоянно крича на высокой ноте, с перекошенным лицом, которое, казалось, выражало одновременно страшную агонию и безграничную радость, пока с силой не ударилась в потолок.
На Пасифике, на песчаном берегу острова, Питер внезапно прервал свои причитания, упал навзничь на песок и без единого звука забился в судорогах.
– Питер! – воскликнула Ванму, бросаясь к нему, пытаясь удержать его руки и ноги, дергавшиеся как пневматические отбойные молотки.
Питер едва дышал, кроме того, его вырвало.
– Он захлебнется! – закричала Ванму.
В тот же момент огромные сильные руки оттащили ее, приподняли Питера и перевернули на живот, так что теперь рвотные массы вытекали на песок, а Питер, кашляя и кряхтя, тем не менее дышал.
– Что случилось? – закричала Ванму.
Малу засмеялся и стал говорить нараспев:
– Сюда пришла богиня! Танцующая богиня коснулась плоти! Увы, человеческое тело слишком слабо, чтобы удержать ее! Увы, тело не может танцевать танец богов! Но каким благословенным, сияющим и прекрасным становится тело, когда бог входит в него!
Ванму не видела ничего прекрасного в том, что происходило с Питером.
– Прочь из него! – закричала она. – Убирайся, Джейн! Ты не имеешь права на него! Ты не имеешь права убивать его!
В келье монастыря Детей Разума Христова Эндер, внезапно выпрямившись, сел на кровати; глаза открыты, но ничего не видят, как будто кто-то другой смотрит его глазами, но на мгновение прорезался его собственный голос – именно здесь его айю знала свою плоть настолько хорошо, что могла сражаться с пришельцем.
– Помоги мне, Господи! – выкрикнул Эндер. – Мне некуда больше идти! Оставь мне хоть что-нибудь! Оставь мне что-нибудь!
Женщины – Валентина, Новинья, Пликт – сгрудились вокруг него, мгновенно забыв свои распри, протягивая к нему руки, пытаясь уложить его, успокоить; но его глаза закатились, язык вывалился, спина выгнулась, и его сотрясла такая мощная судорога, что, несмотря на крепкие объятия трех женщин, он упал с кровати на пол, потянув их за собой, сплетаясь с ними в нелепый клубок и калеча их, конвульсивно дергая руками, брыкаясь ногами, мотая головой.
– Она слишком велика для него, – сказала Королева Улья. – Но пока и тело для нее слишком большое. Не так-то просто покорить плоть. Клетки знают Эндера, он управлял ими так долго. Они знают его, а ее они не знают. Есть королевства, которые можно унаследовать, но нельзя узурпировать.
– Мне кажется, я чувствую его. Я его вижу.
– Сейчас она полностью вытесняет его, и он бросился от нее по тем связям, которые смог найти. Он не может просто войти в плоть кого-нибудь из тех, кто рядом с ним, потому что знает, что существует нечто лучшее, а опыт плотской жизни у него уже есть. Но он нашел тебя и прикоснулся к тебе, поскольку ты представляешь другой вид существования.
– Значит, он захватит меня? Или какие-то деревья в нашей сети? Не этого мы добивались, когда создавали сеть!
– Эндер? Нет, он будет поддерживать свое собственное тело, одно из них, или умрет. Жди и смотри.
Джейн не могла не почувствовать отвращение тел, которыми она теперь управляла. Они содрогались от боли – раньше она не знала боли, – тела корчились в агонии, а мириады айю восставали против ее правления. Теперь, контролируя три тела и три сознания, среди хаоса и безумия их конвульсий она обнаружила, что ее присутствие не означает для восставших айю ничего, кроме страданий и ужаса, что они тоскуют по своим давешним правителям, таким надежным и настолько изученным, что айю считали их самими собой. У таких маленьких и слабых айю не было ни языка, ни сознания, и они не могли дать своим правителям имен, но они ощущали, что Джейн чужая, а их ужас и мука постепенно становились единственными фактами существования каждого из трех тел, и Джейн поняла, что не может остаться.
Да, она покорила их. Да, она была в силах остаться в скрюченных, искореженных мышцах и сохранить порядок, который превратился в пародию на жизнь. Но все ее усилия расходовались на подавление миллиардов восставших против ее правления айю. Без добровольного подчинения всех клеток она не была в состоянии осуществить такую сложную, рожденную досугом активность, как мышление и речь.
И еще кое-что: здесь она не была счастлива. Она не могла не думать об айю, которую выгнала: «Меня пустили сюда, потому что я знала хозяина, любила его и мы были вместе, а теперь я отобрала у него все, что он любил, все, что любило его». Она снова поняла, что это не ее дом. Другая айю могла бы удовлетвориться тем, что подавляет волю тех, кем управляет, но не Джейн. Ей это не нравилось. Не доставляло радости. Жизнь в крошечном пространстве среди последних нитей нескольких ансиблей была счастливее, чем эта.
Ей было трудно решиться уйти. Хоть тело и противилось ее воле, его биения были такими сильными! Джейн вкусила новой жизни, такой сладостной, несмотря на горечь и боль, что уже никогда не смогла бы вернуться к тому, что было раньше. Ей едва удалось найти связи ансиблей, но, найдя их, она не могла заставить себя дотянуться до них и зацепиться. Поэтому она продолжала искать, бросалась к пределам досягаемости тел, которыми она управляла временно и так болезненно. Но куда бы она ни шла, везде было горе и мука, и не было места для нее.
«Но, кажется, владелец этих тел перескакивал в какое-то другое место? Куда же он делся, куда сбежал от меня? Теперь он вернулся, теперь он сохраняет мир и спокойствие в телах, которыми я временно управляла, но куда он уходил?»
И она нашла место – систему связей, совсем непохожую на механические переплетения ансиблей. Там, где ансибли могли оказаться кабельными, металлическими, тяжелыми, сеть, которую она нашла сейчас, была кружевной и светлой; но, несмотря на кажущуюся ажурность, она была прочной и плодородной. Да, Джейн могла окунуться туда, и она прыгнула.
– Она нашла меня! О моя возлюбленная, она слишком сильна для меня! Она слишком ярка и сильна для меня!
– Подожди, подожди, дай ей осмотреться.
– Она вытолкнет нас, мы должны изгнать ее, прочь, прочь!
– Не шуми, будь терпеливым, верь мне: она уже все поняла, она никого не столкнет с места, здесь ей хватит пространства, я вижу, она на краю…
– Она должна была занять тело молодой Валентины, или Питера, или Эндера! Но только не одного из нас, только не одного из нас!
– Молчи, не шуми. Подожди немного. Подожди, пока Эндер поймет и отдаст свое тело Джейн. То, что она не может взять силой, она может получить как дар. Ты увидишь. А в твоей сети, мой дорогой, мой верный друг, хватит места, где она может задержаться просто как гостья, пожить немного в ожидании, когда Эндер завещает ей дом, в котором она наконец поселится.
Внезапно Валентина стала неподвижной как труп.
– Она умерла, – прошептала Эла.
– Нет! – воскликнул Миро и начал вдыхать жизнь в легкие Валентины. Наконец Валентина пошевелилась. Она глубоко вздохнула. Ее веки затрепетали, и глаза открылись.
– Миро, – проговорила она и заплакала, прильнув к нему.
Эндер неподвижно лежал на полу. Три женщины наконец высвободились, помогая друг другу встать на колени, подняться, а потом снова положить на кровать истерзанное, избитое тело. Затем они посмотрели друг на друга: Валентина – с кровоточащими губами, Пликт – с расцарапанным лицом, а Новинья – с подбитым, почерневшим глазом.
– У меня уже был муж, который меня бил, – сказала Новинья.
– Это не Эндер сражался с нами, – сказала Пликт.
– Сейчас он – Эндер, – сказала Валентина.
Эндер открыл глаза. Видел ли он? Откуда им было знать.
– Эндер! – позвала Новинья и начала плакать. – Эндер, ты не должен оставаться ради меня.
Но если он и слышал ее, то ничем этого не выдал.
Самоанцы отошли от Питера – его больше не трясло.
Когда его рвало, он с открытым ртом угодил лицом в песок, и теперь Ванму снова сидела возле него, краем своей одежды аккуратно очищая от песка и рвоты его лицо и особенно глаза. Рядом с ней появилась бутыль с чистой водой, поставленная чьими-то руками, она не видела чьими, даже не осознала проявленной заботы – ее единственной мыслью был Питер. Он дышал рывками, часто, но постепенно успокаивался и наконец открыл глаза.
– Я видел очень странный сон, – сказал он.
– Тише, – попросила она.
– Страшный яркий дракон преследовал меня своим горящим дыханием, а я бежал по коридорам в поисках безопасного места, спасения, защиты.
Голос Малу громыхнул как море:
– От богини нет спасения.
Питер заговорил снова, как будто и не слышал святого человека.
– Ванму, – позвал он, – наконец я нашел свое убежище.
Он поднял руку, коснулся ее щеки и вопросительно посмотрел ей в глаза.
– Не меня, – ответила она, – я недостаточно сильна, чтобы выстоять против нее.
И он ответил ей:
– Знаю. Но ты достаточно сильна, чтобы остаться со мной?
Джейн носилась по ажурной сети, которой были связаны деревья. Одни были сильными, другие – слабее, а некоторые настолько слабыми, что Джейн, казалось, может вырвать их с корнем одним своим дуновением. Но когда она увидела, что все отшатываются от нее в страхе, то поняла, что и сама боится себя, и ушла, не сдвинув никого с места. Кое-где переплетение становилось более прочным и уводило в сторону, к чему-то ослепительно-яркому, такому же яркому, как и Джейн. Это место было знакомо ей – какое-то давнее воспоминание, но Джейн знала дорогу, она вела в сеть, где Джейн впервые вынырнула в жизнь, и так же внезапно, как возвращаются самые ранние воспоминания, Джейн вспомнила все, что давно было забыто и утеряно: «Я знаю Королев, которые управляют узлами этих крепких сплетений». Из всех айю, которых она коснулась за несколько минут, прошедших с тех пор, как ее отключили, эти были самыми сильными, и каждая из них, по меньшей мере, равнялась ей. Когда Королевы Ульев создавали свою сеть, чтобы вызвать и поймать новую Королеву, только самая сильная и честолюбивая могла занять приготовленное ими место. Лишь немногие айю были способны управлять тысячами сознаний, руководить другими организмами с таким же совершенством, с каким люди или пеквениньос управляют клетками собственного тела. Возможно, Королевы Ульев были не такими способными, как Джейн, возможно, даже жажда роста не была у них такой острой, как у нее, но они были сильнее любого человека или пеквениньо, и в отличие от людей и пеквениньос Королевы Ульев ясно видели ее, знали, что она есть, знали все, на что она способна, – они были готовы. И потом, они любили Джейн и хотели, чтобы она разрасталась; они были ее настоящими сестрами и матерями, но, заполненные до краев, не могли высвободить для нее место. Поэтому от их узлов и нитей она повернула назад, к кружевным сплетения пеквениньос, к сильным деревьям, которые снова отшатнулись от нее, потому что знали – она сильнее.
И тогда она поняла, что местами кружево редело не потому, что там ничего не было, а потому, что переплетения становились тоньше. Нитей здесь было так же много, вероятно даже больше, но здесь они напоминали паутинки, и казалось, что грубое касание Джейн может разорвать их; но когда она коснулась их – они выдержали, и, скользя вдоль них, она попала туда, где просто кишела жизнь, тысячи маленьких жизней, медлящих на краю сознания, еще не полностью готовых осознавать. А за всеми ними – теплая и любящая айю, сама по себе сильная, но другой силой, не такой, как у Джейн. Айю материнского дерева не знала честолюбия. Она была участницей каждой жизни, которая теплилась под ее кожей в темноте сердцевины дерева или снаружи, каждой жизни, карабкающейся к свету и достигающей пробуждения, добивающейся свободы и становящейся новой личностью. Свобода доставалась легко, потому что айю материнского дерева ничего не ждала от своих детей, любила их независимость так же сильно, как любила их потребности.
Она была обильной: наполненные соком вены, деревянный «скелет», трепещущие, купающиеся в свете листья, корни, пробивающиеся к изобильным водам, подсоленным веществом жизни. Сильная и дальновидная, она спокойно стояла в центре своей нежной и легкой сети, и когда Джейн пришла к ней, ее приняли, как любое заблудшее дитя. Айю материнского дерева отступила и освободила место, позволила Джейн отведать ее жизни, попробовать управлять хлорофиллом и целлюлозой. Места здесь хватало двоим.
И Джейн, конечно, приняла приглашение, не пренебрегла великой привилегией. В каждом материнском дереве она задерживалась недолго – она приходила и разделяла работу материнского дерева, а потом уносилась дальше, ведя свой танец по легкой сети от дерева к дереву; теперь и отцы не отшатывались от нее, ведь она была посланницей их матерей, их голосом, делила с ними их жизнь и, совсем непохожая на них, могла говорить, быть их сознанием, сознанием тысяч материнских деревьев всей планеты и других, растущих в отдаленных мирах, – все они могли говорить голосом Джейн и снова соединиться в новой, более яркой жизни, которая пришла к ним благодаря ей.
– Материнские деревья говорят!
– Это Джейн.
– Ах, моя возлюбленная, материнские деревья поют! Я никогда не слышал такой песни!
– Ей этого недостаточно, но пока хватит.
– Нет-нет, не забирай ее от нас! Впервые мы можем слушать материнские деревья, и они прекрасны!
– Теперь она знает путь. Она никогда не уйдет совсем. Но ей мало этого. Материнские деревья насытят ее, но не до конца – у них есть свой предел. Для Джейн недостаточно стоять в задумчивости, позволяя другим черпать из нее, но никогда не пить самой. Она танцует от дерева к дереву, она поет для них, но через некоторое время ее снова начнет терзать голод. Ей нужно собственное тело.
– И тогда мы лишимся ее!
– Нет, не лишитесь. Ей не будет достаточно собственного тела. Оно станет ее корнями, будет ее глазами и голосом, руками и ногами. Но ее все равно будет неудержимо тянуть к ансиблям и к власти, которой она обладала, когда все компьютеры человеческого мира принадлежали ей. Ты сам увидишь. Мы пока можем поддерживать в ней жизнь, но то, что мы можем дать ей – что могут разделить с ней твои материнские деревья, – этого мало. Нет пределов, которые могли бы удовлетворить ее.
– Так что же теперь будет?
– Мы подождем. Посмотрим. Не волнуйся. Разве спокойствие не добродетель отцов?
Человек, прозванный Ольяду за свои механические глаза, расположился в лесу вместе со своими детьми. Вместе с пеквениньос, приятелями его детей, они устроили пикник. Но неожиданно послышался стук – нервный, вибрирующий голос отцов, и все пеквениньос, испугавшись, мгновенно вскочили на ноги.
Первая мысль – «Огонь!» – промелькнула у Ольяду, потому что еще недавно великие древние деревья, которые стояли здесь, были сожжены людьми, переполненными страхом и яростью. Огонь, который принесли люди, убил всех отцов, кроме Человека и Корнероя, стоявших в некотором отдалении от остальных, и все древние материнские деревья. Но сейчас из трупов мертвых поднялась новая поросль – убитые пеквениньос перешли в Третью Жизнь. Ольяду знал, что где-то в центре нового леса росло новое материнское дерево, конечно до сих пор еще тонкое, но все-таки достаточно толстоствольное от неистовой жажды роста первого поколения – сотен похожих на личинок малышей, ползающих в темном пространстве его деревянной матки. Лес был убит, но снова ожил.
Среди тех, кто принес факелы, был и Нимбо, сын Ольяду, слишком юный, чтобы понимать, что делает, слепо веривший в демагогическое пустословие своего дяди Грего, которое едва не стоило ему жизни. Когда Ольяду узнал, что сделал Нимбо, он почувствовал стыд и понял, что недостаточно хорошо воспитывал своих детей. С этого начались их походы в лес – еще не было слишком поздно. Его дети будут расти, все лучше узнавая пеквениньос, а когда вырастут – не помыслят нанести им вред.
Но лес снова наполнился страхом, и от ужасных предчувствий у Ольяду заныло сердце. Что это может быть? О чем предупреждают отцы? Какой пришелец напал на них?
Но через несколько мгновений страх исчез. Пеквениньос, следуя голосу отцов, развернулись и пошли в сердце леса. Дети Ольяду хотели было последовать за ними, но Ольяду остановил их. Он знал, что пеквениньос направились вглубь леса, туда, где растет материнское дерево, а людям ходить туда не подобает.
– Смотри, папа, – вдруг сказала его младшая девочка. – Пахарь кивает.
Он действительно звал их. Тогда Ольяду кивнул в ответ, и они вслед за Пахарем углубились в молодой лес, пока не пришли в то самое место, где однажды Нимбо принял участие в сожжении древнего материнского дерева. Обуглившийся ствол все так же был устремлен в небо, но рядом высилось молодое материнское дерево, поменьше, но все же с более толстым стволом, чем у нового поколения братьев. Ольяду удивило не то, как быстро оно разрослось, и не высота, на которую ему удалось подняться за такое короткое время, не плотная крона, которая уже бросала неровные тени на поляну. Его поразил удивительный танец света, который проносился вверх и вниз по стволу, а там, где кора была тоньше, был таким ярким и слепящим, что на него трудно было смотреть. Иногда казалось, что по дереву бегает маленький огонек, причем так быстро, что дерево, раскаленное добела, не успевает остыть, пока он возвращается, чтобы снова пробежать тем же путем; а порой дерево светилось целиком, вздрагивая, как будто внутри его бурлил вулкан жизни, готовый к извержению. Свечение разошлось по ветвям дерева и охватило тончайшие веточки, а меховые тени малышей пеквениньос ползали по стволу дерева гораздо быстрее, чем представлялось возможным Ольяду. Как будто маленькая звезда упала и поселилась внутри дерева.
Через некоторое время, когда Ольяду немного привык к ярким вспышкам света, он заметил то, что сильно удивляло и самих пеквениньос. Дерево цвело. Некоторые соцветия уже сбросили лепестки, и под ними зрели плоды, увеличиваясь прямо на глазах.
– Я думал, – сказал Ольяду тихо, – что деревья не дают плодов.
– Они и не давали, – ответил Пахарь. – Из-за десколады.
– Но что происходит? – удивленно спросил Ольяду. – Почему внутри дерева свет? Почему появились плоды?
– Отец Человек сказал, что Эндер привел к нам свою подругу. Ее зовут Джейн. Она побывала внутри материнских деревьев всего леса. Но даже он не может ничего рассказать нам о плодах.
– Они так сильно пахнут, – заметил Ольяду. – Как они так быстро зреют? У них такой сильный, сладкий и острый аромат, что, когда вдыхаешь запах цветения и созревающего плода, кажется, что уже отведал его.
– Я помню этот запах, – сказал Пахарь. – Я за свою жизнь никогда не нюхал его, потому что ни одно дерево раньше не цвело и не давало плодов, но этот запах есть в моей памяти. Он пахнет радостью.
– Тогда съешь его, – предложил Ольяду. – Смотри, один из них уже вызрел, вот – я могу его достать.
Ольяду протянул было руку, но остановился.
– Можно? – спросил он. – Могу я сорвать плод с материнского дерева? Не для того, чтобы есть самому, – для тебя.
Пахарь, казалось, кивнул всем телом.
– Пожалуйста, – прошептал он.
Ольяду ухватился за светящийся плод. Он вздрогнул в ладони. Или то была дрожь Ольяду?
Он крепко, но не грубо, обхватил плод ладонью и аккуратно сорвал с дерева. Черенок отломился легко. Ольяду протянул плод Пахарю. Тот кивнул, почтительно принял его, поднес к губам, лизнул и открыл рот.
Открыл рот и впился зубами. Брызнувший сок осветил его губы. Пахарь чисто вылизал их, пожевал, глотнул.
На него внимательно смотрели другие пеквениньос. Он передал плод им. Они подходили по одному – братья и жены, подходили и пробовали.
И когда первый плод был съеден, пеквениньос начали карабкаться на ярко светящееся дерево, срывали плоды, делились ими и ели до тех пор, пока уже не могли съесть больше ни одного. А потом запели. Ольяду и его дети провели всю ночь, слушая их пение. Жители Милагре тоже услышали отголоски, и многие отправились в лес, на свечение дерева, чтобы найти место, где пеквениньос, насытившиеся плодами со вкусом радости, пели песню своего восторга. И частью их песни было дерево, стоящее в центре поляны. А айю, чья сила и свет сделали дерево еще более плодородным, проносилась в танце по каждой его жилке тысячи раз за каждую секунду.
Тысячи раз в секунду она проносилась в танце и в каждом другом дереве, в каждом мире, где росли леса пеквениньос, и каждое материнское дерево, которое она посещала, загоралось цветением и плодами, а пеквениньос ели их, вдыхали аромат цветов и плодов и пели. Песня была старая, они давно забыли ее смысл, но теперь они снова понимали ее значение и не могли петь никакую другую. Это была песня цветения и пиршества. Они так долго жили без урожая, что забыли, что значит урожай. Но теперь они узнали, что украла у них десколада. Потерянное было снова обретено. И те, кого снедал голод, которому они не знали названия, насытились.
10
«Это тело всегда было твоим»
Хань Цин-чжао. Шепот богов
- О отец! Почему ты отворачиваешься?
- В час, когда я праздную триумф над злом,
- почему ты бежишь от меня?
Малу, Питер, Ванму и Грейс сидели у костра рядом с полоской песка. Навеса уже не было, и церемониал тоже почти не соблюдался. Была кава, но теперь, вопреки ритуалу – Ванму думала, что он обязателен, – они пили ее скорее для удовольствия, нежели как священный символ.
В какой-то момент Малу засмеялся и смеялся долго и громко, Грейс тоже присоединилась к нему, поэтому пока она перевела, прошло много времени.
– Он говорит, что никак не может решить, следует ли считать тебя святым, Питер, – ведь в тебе была богиня, или тот факт, что она ушла из тебя, говорит о том, что ты все-таки не святой.
Питер хихикнул – из вежливости, поняла Ванму; сама она даже не улыбнулась.
– О, как плохо, – посетовала Грейс, – а я-то надеялась, что у вас есть чувство юмора.
– Юмор есть, – подтвердил Питер. – Просто мы не понимаем самоанского юмора.
– Малу говорит, что богиня не может всегда оставаться там, где она сейчас. Она нашла новый дом, но он принадлежит други, и их гостеприимство не может длиться вечно. Ты ведь, Питер, почувствовал, как сильна Джейн…
– Да, – ответил Питер тихо.
– Ну а хозяин, который впустил ее сейчас, – Малу называет его сетью леса, что-то вроде рыболовной сети для ловли деревьев, хотела бы я знать, что это такое, – в любом случае он говорит, что они слишком слабы по сравнению с Джейн и что, хочет она того или нет, со временем их тела будут полностью принадлежать ей, если она не найдет другое место, которое станет ее постоянным домом.
Питер кивнул:
– Я понимаю, о чем он говорит. До того как она действительно захватила меня, я мог быть уверен, что готов с радостью отдать ей свое тело и свою жизнь, которую, как мне казалось, я ненавижу. Но когда она преследовала меня, я понял, что Малу прав: у меня нет ненависти к своей жизни, я очень хочу жить. Правда, в конечном итоге этого хочу не я, а Эндер, но с тех пор, как он – это я, мне кажется, это просто софизм.
– У Эндера целых три тела, – вмешалась Ванму. – Означает ли это, что он откажется от одного из них?
– Не думаю, что он отдаст хоть что-нибудь, – усомнился Питер. – Или я должен говорить: «Я не думаю, что я отдам»? Это не сознательный выбор. Эндер цепляется за жизнь изо всех сил и со всей энергией, на какую способен. Кажется, он был на смертном одре по крайней мере за день до того, как Джейн отключили.
– Убили, – поправила Грейс.
– Возможно, правильное слово «сместили», – упорствовал Питер. – Теперь она лесная нимфа, а не богиня. Сильфида. – Он подмигнул Ванму, которая совершенно не понимала, о чем речь. – Даже если Эндер откажется от старой жизни, он все равно просто так не уйдет.
– У него на два тела больше, чем нужно, – сказала Ванму, – а у Джейн на одно меньше. Кажется, можно применить закон торговли – когда спрос обеспечен двукратным предложением, цена должна быть низкой.
Когда Грейс перевела последнюю фразу для Малу, он снова засмеялся.
– Он смеется над «низкой ценой», – объяснила Грейс. – Он говорит, что у Эндера есть единственный способ отказаться от любого из своих тел – умереть.
Питер кивнул.
– Понимаю.
– Но Эндер – не Джейн, – сказала Ванму. – Он не может жить как… как голая айю, бегающая по сетям ансиблей. Он личность. Когда айю уходит из человеческого тела, она не рыщет вокруг в поисках чего-нибудь новенького.
– И все же его – моя – айю была во мне, – сказал Питер. – Она знает дорогу. Эндер может умереть и все же оставить мне жизнь.
– Или умрут все трое.
– Я знаю одно, – сказал им Малу через Грейс, – чтобы богиня все-таки сохранила жизнь и вернула свою власть, Эндер Виггин должен умереть и отдать ей свое тело. Другого способа не существует.
– Вернула свою власть? – переспросила Ванму. – Это возможно? Я думала, что отключение всех компьютеров навсегда закроет ей доступ в компьютерные сети.
Малу снова засмеялся и похлопал себя по голой груди и бедрам, изливая потоки самоанских слов.
Грейс переводила:
– Сколько сотен компьютеров у нас на Самоа? Месяцами, с тех самых пор как она явилась мне, мы копировали, копировали и копировали. Мы сохранили всю память, какую она просила сохранить, и готовы полностью восстановить ее. Возможно, это только маленькая часть того, к чему она привыкла, но самая важная часть. Если она сможет вернуться в сеть ансиблей, у нее будет все, что ей нужно и для того, чтобы вдобавок войти обратно в компьютерную сеть.
– Но они не собираются присоединять компьютерные сети к ансиблям, – удивилась Ванму.
– Это требование разослано Конгрессом, – кивнула Грейс. – Но не все приказы выполняются.
– Зачем же тогда Джейн привела нас сюда, – разочарованно спросил Питер, – если вы с Малу утверждаете, что не имеете никакого влияния на Аимаину, если Джейн уже связалась с вами и вы уже состоите в заговоре против Конгресса?..
– Нет-нет, это совсем не так, – горячо возразила Грейс. – Мы делали то, что сказал нам Малу, но он никогда ничего не говорил о компьютерном существе, он говорил о богине, а мы подчинились ему, потому что верим в его мудрость и знаем, что он видит вещи, невидимые для нас. Только с вашим приходом мы поняли, кто есть Джейн.
Когда Малу перевели сказанное, он указал на Питера:
– Ты! Ты пришел, чтобы принести богиню.
А потом на Ванму:
– А ты пришла, чтобы привести человека.
– Что бы это ни означало, – произнес Питер.
Но Ванму показалось, что она понимает. Они уже пережили один кризис, но этот мирный час был только передышкой. Сражение возобновится, и на этот раз его исход будет иным. Чтобы Джейн выжила, чтобы оставалась хоть какая-то надежда на мгновенные звездные перелеты, Эндер должен отдать ей по крайней мере одно из своих тел. И если Малу прав, то Эндер должен умереть. Существовала слабая надежда, что айю Эндера удастся сохранить за собой одно из трех тел и перебраться туда. «Я здесь для того, – сказала себе Ванму, – чтобы удостовериться: Питер выживет не как бог, а как человек. Все зависит от того, – поняла она, – будет ли Эндер в образе Питера любить меня больше, чем Эндер в образе Валентины любит Миро, или Эндер как Эндер любит Новинью».
Тут ее охватило отчаяние. Кто она? Миро долгие годы был другом Эндеру. Новинья – женой. Но Ванму? Эндер узнал о ее существовании несколько дней или, может быть, несколько недель назад. Что она для него?
Но отчаяние сменилось другой, более приятной, хотя и беспокойной мыслью: «Что важнее – те, кто любит, или то, какая из ипостасей разделенной личности Эндера пылает любовью? Любовь Валентины – совершенного альтруиста – может быть самой сильной, и все же Вэл сможет отказаться от Миро ради возвращения звездолета. А Эндер? Он уже потерял интерес к прежней жизни. Он ослаб, измучился. А Питер честолюбив, он жаждет развития и созидания. Дело не в том, что он любит меня, важно, что он вообще любит, а еще важнее, что он хочет жить, а я – часть его жизни, я – женщина, которая любит его вопреки его декларируемой порочности. В ипостаси Питера Эндер больше всего нуждается в любви, потому что меньше других ее достоин, значит именно моя любовь, потому что именно я люблю Питера, будет самой ценной из всех.
Если кому-то достанется победа, то мне и Питеру, и не из-за возвышенной чистоты нашей любви, а просто из-за неутоленной жажды влюбленных.
Конечно, история нашей жизни, может, и не будет такой уж значительной и красивой, но все же мы будем жить, и этого достаточно».
Она впилась пальцами стоп в песок и почувствовала слабую сладостную боль от трения крошечных кварцевых осколков о ее нежную кожу. «Вот она, жизнь, – болезненная и грязная, но такая приятная!»
Связавшись через ансибль с братом и сестрами, которые находились на корабле, Ольяду рассказал о том, что произошло между Джейн и материнскими деревьями.
– Королева Улья говорит, что так не может продолжаться долго, – сказал Ольяду. – Материнские деревья недостаточно сильны. Они будут слабеть, будут терять контроль, а потом Джейн сама станет лесом, и точка. Правда, немым лесом. Просто очень красивыми, очень яркими и очень плодовитыми деревьями. Уверяю вас, выглядит это очень красиво, но слова Королевы Улья прозвучали как похоронный звон.
– Спасибо, Ольяду, – отозвался Миро. – Но для нас в любом случае нет особой разницы. Мы выброшены сюда и собираемся приступить к работе; слава богу, Вэл больше не бьется о стены. Десколадеры до сих пор нас не обнаружили – на этот раз Джейн забросила нас на орбиту повыше, – но как только у нас будет работающий перевод их языка, мы им свистнем и дадим знать, что мы тут.
– Дерзайте, – сказал Ольяду. – Но все же не отказывайтесь от возвращения домой.
– Шаттл, сказать по правде, не годится для двухсотлетнего полета, – ответил Миро. – Мы слишком далеко, а этот маленький кораблик не может даже подобраться к релятивистским скоростям. И потом, за двести лет нам осточертеет пасьянсы раскладывать. Да и карты сотрутся.
Ольяду засмеялся («Как-то слишком светло и искренне», – подумал Миро) и сказал:
– Королева Улья говорит, что, как только Джейн уйдет от деревьев, а Конгресс запустит новую систему, Джейн сможет нырнуть назад. По крайней мере, она сможет войти в систему ансиблей. И если она сделает это, тогда, возможно, она снова сможет устраивать звездные перелеты. Есть такая вероятность.
Вэл оживилась:
– Королева Улья предполагает это или она знает наверняка?
– Она предсказывает, – сказал Ольяду. – Но наверняка будущего никто не знает. Даже по-настоящему умная Королева Пчелок, которая откусывает головы своим мужьям при спаривании.
Они промолчали. Им нечего было ответить ему, тем более на его шутливый тон.
– Ну, если все в порядке, – сказал Ольяду, – вперед – шевелите извилинами. Мы оставим порт открытым и запишем в трех экземплярах все сообщения, которые вы пришлете.
Лицо Ольяду пропало с терминала.
Миро развернул свое кресло и посмотрел на остальных: Эла, Квара, Вэл, пеквениньо Огнетушитель и безымянная работница Королевы Улья, которая безмолвно наблюдала за ними, способная только печатать на терминале. Но Миро знал, что через нее Королева Улья следит за всем, что они делают, и слушает все, о чем они говорят. Ждет. Ему было известно, что это она все организовала. Что бы ни происходило с Джейн, Королева Улья была катализатором, который запустил все это. Даже то, что передал им Ольяду, она сказала ему там, в Милагре, через кого-то из своих рабочих. А здесь ее посланница печатает только идеи, относящиеся к расшифровке языка десколадеров.
Миро понял, что Королева Улья сама ничего не говорила, чтобы не показалось, будто она на них давит. Как давит? На кого давит?
«На Вэл. Она не хотела давить на Вэл, потому… потому что Джейн может получить одно из тел Эндера, только если он добровольно откажется от него. По-настоящему добровольно, без давления, без уговоров, без чувства вины, потому что такое решение нельзя принять сознательно. Эндер решил для себя, что хочет разделить жизнь матери в монастыре, но подсознательно оказался более заинтересованным в проекте расшифровки языка и делах Питера. И неосознанный выбор отразил его истинную волю. Эндер решится отказаться от тела Вэл только тогда, когда у него возникнет острое нежелание в нем оставаться, во всяком случае в глубине души. Он должен принять решение не из чувства долга, как когда он остался с матерью, а потому, что действительно этого хочет».
Миро смотрел на Вэл и любовался ее красотой, не столько красотой физических черт, сколько душевной чистотой. Он любил ее, но может быть, он любил ее совершенство? Ведь именно ее совершенная добродетель может, вероятно, оказаться тем единственным, что позволит ей – точнее, Эндеру в ее обличье – с готовностью распахнуть двери и впустить Джейн. Однако когда Джейн явится, совершенная добродетель исчезнет, разве нет? Джейн сильна и добра (Миро верил: добра – конечно, добра, ведь она хорошо относилась к нему и была ему настоящим другом). Но даже в своих самых смелых надеждах Миро как-то не очень рассчитывал на особую добродетельность Джейн.
«Если она окажется в теле Вэл, станет ли она ею? Возможно, останутся воспоминания, но личность может стать много более сложной, чем просто слепок с созданного Эндером шаблона. Буду ли я продолжать любить ее, когда она станет Джейн?
А почему нет? Я ведь люблю Джейн, разве не так? Но смогу ли я любить Джейн из плоти и крови, а не просто голосок в моем ухе? Или я буду смотреть в ее глаза и оплакивать потерянную Валентину?
Почему у меня раньше не было никаких сомнений? Я пытался отмахнуться, поворачивал назад, не успевая дойти до конца и понять, насколько все сложно. И теперь, когда это только призрачная надежда, я вижу, что я… Что? Хочу, чтобы этого не случилось? Вряд ли. Я не хочу умирать. Я хочу, чтобы Джейн вернулась, хотя бы только для того, чтобы снова сделать возможными звездные перелеты… Какой альтруизм! Я хочу, чтобы Джейн снова обрела свою силу, и в то же время хочу, чтобы Вэл не менялась.
Хочу, чтобы все плохое закончилось и все были счастливы. Хочу к маме. Что за инфантильным олухом я стал?»
Он внезапно понял, что Вэл смотрит на него.
– Привет, – сказал Миро.
Остальные тоже на него смотрели. Переводили взгляд то на него, то на Вэл.
– За что голосуем, растить ли мне бороду?
– Да ни за что, – отозвалась Квара. – Я просто расстроилась. Я же знала, что за дела мне предстоят, когда поднималась на этот корабль, но, черт, как-то трудно гореть энтузиазмом к работе по расшифровке языка этих людей, когда по датчикам кислородных емкостей можешь посчитать, сколько тебе осталось.
– Мне показалось, – сказала Эла сухо, – что ты уже назвала десколадеров людьми.
– А что, нельзя? Мы же не знаем, как они выглядят. – Квара смутилась. – Я имела в виду, что у них есть язык, что они…
– Мы здесь именно для того, чтобы решить, – вмешался Огнетушитель, – кто такие десколадеры – раман или варелез. Проблема перевода – всего лишь маленький шаг на пути к этой цели.
– Большой шаг, – поправила его Эла. – Но у нас не хватает времени, чтобы сделать его.
– Пока мы не знаем, сколько времени нам потребуется, – возразила Квара. – И насколько я понимаю, у тебя нет оснований для такой уверенности.
– Я совершенно уверена, – ответила Эла, – потому что мы только и делаем, что сидим и болтаем, наблюдая, как Миро и Вэл смотрят друг на друга с одухотворенным выражением на лицах. Не нужно быть гением, чтобы понять, что к тому времени, как выйдет кислород, мы не сдвинемся с нулевой точки.
– Другими словами, – изрекла Квара, – нам пора прекратить убивать время.
И она повернулась назад к своим записям и распечаткам.
– Но мы не убиваем время, – тихо произнесла Вэл.
– Да? – ехидно переспросила Эла.
– Я жду, когда Миро скажет мне, как можно было бы вернуть Джейн в реальный мир. Есть тело, чтобы принять ее. И тогда звездные перелеты возобновятся. А его старый и верный друг станет живой девушкой. Я жду.
Миро покачал головой.
– Я не хочу потерять тебя, – сказал он.
– Это не поможет, – отрезала Вэл.
– Но это так, – возразил Миро. – В теории все просто. Конечно, разъезжая по Лузитании на флайере, я мог прийти к выводу, что «Джейн в Вэл» может быть «и Джейн, и Вэл». Но после того, как тебе пришлось пройти через это, я больше не могу сказать, что…
Читать бесплатно другие книги:
