Слэм Хорнби Ник

Чувство боли в ребрах было знакомо, хотя в тот момент я не понимал почему. Потом я вспомнил: она пихнула меня так же, как в ту ночь в будущем. Эта ночь была той ночью. Я поймал себя на мысли, что все было таким же, но все было другим.

Алисия включила ночник и взглянула на меня, чтобы убедиться, что я проснулся. Я помнил, что когда увидел ее в ту ночь, будучи заброшен в будущее, я решил, что она выглядит ужасно. Но сейчас мне так не показалось. Она казалась усталой, ее лицо располнело, но это случилось давно, и я привык к этому. Она менялась, я за этим наблюдал. Но было и что-то еще. Не думаю, что она так нравилась бы мне, если бы оставалась прежней. Это выглядело бы так, будто она не принимает Руфа всерьез.

Я встал. На мне была футболка Алисии и боксерские трусы, которые я надел тем утром, какое бы это ни было утро. Ребенок спал в кроватке у нас в ногах. Лицо Руфа было красным от крика.

Я наклонился и приблизил к нему свое лицо. В последний раз, когда я ничего не знал, я старался не дышать носом, чтобы не почувствовать запаха, — пока не узнал, что детские какашки пахнут почти приятно.

— Да, надо сменить.

В будущем я притворился, что менять подгузник не обязательно, хотя и знал, что надо. Теперь в этом не было нужды. Я положил Руфа на столик, расстегнул кнопочки на комбинезоне, приподнял попку, снял подгузник и промокнул попку. Потом сложил использованный подгузник на столе, положил его в мешочек, надел новый и закрепил. Легко. Он кричал, но я поднял его, прижал к груди и побаюкал. Я знал, как держать Руфа, чтобы у него не падала головка. Я попел ему немного — какую-то самодельную мелодию. Ему она нравилась, думаю. По крайне мере, он засыпал быстрее, если я пел.

Алисия опять уснула, и я стоял один в темноте, прижимая к груди своего ребенка. В прошлый раз я смутился и стоял, задавая себе все эти вопросы. Я еще помнил, как оно было. Да, я жил здесь сейчас, и вроде мы уживались. Мы действовали друг другу на нервы, но ребенок отвлекал нас. Какой из меня папаша? Неплохой, вроде. Как мы с Алисией уживаемся? Недурно, хотя это все выглядит так, будто мы в школе проводим вместе какой-то опыт по биологии день и ночь. Мы никогда по-настоящему не смотрели друг на друга. Мы сидели рядышком и наблюдали за своим экспериментом. Правда, Руф не был чем-то вроде потрошеной лягушки. Для начала он был живым существом и менялся каждую минуту. И потом, вы не станете испытывать какие-то чувства к потрошеной лягушке, если вы не псих.

Я положил Руфа в кроватку и улегся в постель, и Алисия обняла меня. Она была теплой, и я прижался к ней. Руф внезапно шмыгнул носиком и засопел. Почему-то звуки, которые издавал Руф, делали комнату более уютной. Непонятно почему — правда? Вы скажете, что спальня по ночам кажется уютной, если никто не издает никаких звуков. Но если ребенок ночью вдруг перестает дышать — это может разорвать ваше сердце, поэтому, если он сопит, что-то лопочет, все в мире нормально.

— Ты любишь меня, Сэм, правда? — спросила Алисия.

Я помнил, как в прошлый раз, в будущем, я ничего не ответил. Теперь я знал больше.

— Да, — ответил я. — Конечно.

Я все еще не представлял, правда ли это. Но я понимал, что будет ближе к истине, если я скажу «да», потому что она нравилась мне все больше, и я ей тоже, и постепенно мы, может быть, сможем полюбить друг друга по-настоящему, и будет легче, если это произойдет.

Забавно. Ты проникаешь в будущее и потом думаешь: ну, теперь я про это все знаю. Но как я уже говорил раньше: если вы не осознали, какие чувства вы испытываете, вы не знаете ничего. Будущее выглядело ужасно, когда я в первый раз оказался в нем. Но когда я жил в нем и видел его изнутри, оно оказалось не таким уж плохим.

А потом — часа через три после того, как я выяснил это, — все пошло наперекосяк.

В то утро я отправился в колледж — третий раз за три недели. И именно тогда, когда я там был через три недели после рождения Руфа, я ввязался в драку. Я раньше никогда не давал волю кулакам. Я никогда не поддавался на провокации, и сам никого не задирал, и никогда не беспокоился особенно о том, что кто-то в школе кого-то лупит.

Я разговаривал с другим парнем из моей старой школы рядом с аудиторией, и этот парень с напомаженными волосами подошел к нам и стал прислушиваться к нашей беседе. Я кивнул ему, но он, похоже, не был настроен на дружеский лад.

— Чего это ты, мать твою, киваешь?! — выпалил он и изобразил мой кивок — это скорее напоминало движение человека с особыми отклонениями, бьющегося головой о стену. — Что это ты изобразить хотел?

И я уже знал наверняка, что должен быть готов драться с ним. Я чувствовал, что мне предстоит получить по шее. Я не представлял себе, собираюсь ли дать ему сдачи, а если дело дойдет до драки, я обязан буду дать, иначе просто буду избит. Я не понял, с какой стати он ко мне привязался, но не было сомнений в серьезности его намерений. Этим пропитался весь воздух. Он уже не мог утихомириться, даже если бы захотел, а он и не хотел.

— Ну да ладно, — сказал он. — Спасибо, что ухаживаешь за моим ребенком. Сэкономил мне несколько фунтов.

Я не сразу въехал, о чем это он. Кто его ребенок? Когда это я присматривал за чужим ребенком?

— Только ты не знаешь, что ребенок мой!

— Извини. Я не понимаю, о чем...

— Да ты многого не знаешь, правда?

Я хотел, чтобы он задал мне обычный вопрос, на который я мог бы ответить «да» или «нет». Я имею в виду, что я мог бы утвердительно ответить на последний вопрос, потому что это очевидно, что я многого не знаю. Но если я скажу «нет», добра не жди. Это я просек.

— Он даже не понимает, о чем я, — пристал он к моему товарищу по школе. — Ребенок Алисии, тупица! Она сказала тебе, что он твой?

Ах вот оно что.

— Ты кто такой вообще-то? — спросил я.

— Неважно, кто я.

— Ну, это важно, если ты отец ребенка Алисии. Я думаю, Алисии это было бы интересно, для начала. И мне. Как твоя фамилия?

— Ей она ничего не скажет, может быть. Она такая блядь, что не запомнила.

— А ты тогда откуда знаешь, что это твой ребенок? Может быть чей угодно.

Почему-то эта последняя фраза особенно его взбесила, хотя я только указал на самоочевидное. В том, что он сказал, логики было мало, и в том, что он озверел, тоже.

— Ну погоди, коли так, — выпалил он и двинулся на меня.

Я не сомневался, что драться он намерен всерьез и делать это умеет, так что собирался быть основательно побитым. Я не сумел бы по-настоящему обороняться — лишь с чистой совестью сказать Алисии, что дал сдачи. Я поднял ногу и, когда он подошел, ударил его по яйцам. Это не был настоящий удар. Скорее так, отметился, коснувшись его носком ботинка.

А потом случилось вот что. Он рухнул на пол, держась за свою промежность, и стал с ревом кататься, как травмированный футболист на соревнованиях на Кубок мира. Я не мог поверить в это. Зачем затевать драку, если ты такой хлипкий?

— Ты мертвец! — сказал он, но при этом все еще валялся на полу, так что это не было особенно страшно.

Тем временем собрался народ, и кое-кто из них подшучивал над ним.

Была еще одна причина, по которой я хотел ему вмазать, если уж говорить начистоту. Я не просто хотел сказать Алисии, что дал отпор. Я хотел вмазать ему, потому что поверил всему, что он сказал. Я поверил, что это был тот парень, с которым Алисия встречалась, перед тем как познакомилась со мной. Когда я начал думать об этом, все встало на свои места. Она не расставалась с ним, потому что он хотел секса. Это бессмыслица: расстаться с одним парнем, потому что он хотел секса, и сразу же начать заниматься сексом с кем-то другим. А потом... Блин! Черт его подери! Какой же я лопух! Ведь это была ее идея один раз не надеть презерватив, правда? А почему? Откуда это? Она сказала, что хочет почувствовать меня лучше, а правда заключалась в том, что она уже подозревала о своей беременности. А этот парень уже сделал ей ребенка! И она нашла лоха, чтобы возложить всю ответственность на него — чем быстрее, чем лучше! Тогда все это имело смысл. Сам не мог поверить тому, каким же слепым я был. Это же постоянно происходит. Посмотреть хоть «Жителей Ист-Энда». Всякий раз, когда там рождается ребенок, сначала отцом считают одного, а потом им оказывается другой.

И вот я вернулся из колледжа домой в бешенстве, злой донельзя.

— Как дела в колледже? — спросила Алисия.

Она лежала в постели, кормя Руфа и смотря телевизор. Это было почти все, чем она занималась в последние три недели.

— А ты как думаешь? — спросил я.

Она взглянула на меня с удивлением. Она поняла, что я в плохом настроении, но не знала почему.

— Что это значит?

— Подрался.

— Ты?

— Да, я. А кто?

— Ты не из таких.

— Сегодня — из таких.

— Что случилось? Ты в порядке?

— Да. Начал первым не я. Он полез на меня, я его ударил, и...

— И что?

— Ничего. На этом все закончилось.

— Один удар?

— Да.

— А кто он такой?

— Я не знаю, как его зовут. Он сказал, что он отец Руфа.

— Джейсон Герсон, мудак!

— То есть ты знаешь, о ком я.

Часть меня хотела вырваться наружу. Думаю, это был желудок. А другая часть говорила: «Все, ты свободен! Это не твой ребенок, ты можешь идти домой». Эта моя часть была больше связана с моим мозгом.

— Можешь ты объяснить, кто такой Джейсон Герсон Мудак?

Я сказал это спокойным голосом, но в душе у меня бушевала буря. Я хотел убить ее.

— Парень, с которым я встречалась до тебя, с которым я перестала встречаться, потому что он все время требовал секса.

В другое время это звучало бы забавно. Как долго это продолжалось? Меньше года. И вот девушка, которая говорила мне, что перестала встречаться с Джейсоном Герсоном Мудаком, потому что он требовал секса, лежит в постели, кормя грудью своего ребенка.

— Откуда ты знаешь, что это он?

— Потому что я знаю, что он ходит в твой колледж и он грязная свинья. Это в его духе, сказать такое. Извини, солнышко. Это ужасно было, наверное.

— Чистая работа.

— Что?

— То, как все было проделано!

— Что было проделано?

— Допустим, ты залетела. А парень, от которого ты залетела, бросил тебя. Ты быстро находишь другого, чтобы он поверил, что это его ребенок. Ты сразу же спишь с ним, а потом говоришь: давай разок попробуем без презерватива...

Она снова взглянула на меня и начала плакать, прежде чем я закончил фразу. Я отвел глаза.

— Вот что ты подумал?

— Я просто предположил.

— Что ты просто сказал?

— Ничего.

— Это не похоже на «ничего».

— Я просто сопоставил факты.

— В самом деле? А как насчет другого факта? Когда мы встретились?

Я задумался и начал догадываться, к чему она клонит. Я ничего не ответил.

— Год назад, правда? Потому что это был мамин день рождения, а на следующей неделе у нее опять день рождения.

Почему это не пришло мне в голову по дороге домой? Почему я не сосчитал все это в уме? Если бы сопоставил, я бы избавил себя от многих огорчений.

— А сколько Руфу?

Я пожал плечами. Выглядело так, будто я не знаю.

— Ему три недели. То есть, если я не вынашивала его одиннадцать месяцев, он не может быть ребенком Джейсона, правда? Если только ты не думаешь, что я спала с ним одновременно с тобой. Так ты считаешь?

Я опять пожал плечами. Каждое пожатие плечами ухудшало мое положение, но беда заключалась в том, что я все еще сердился за эту историю с Джейсоном, и за драку, и за то, что он мне сказал, и не хотел отступать. Пусть даже было очевидно, что я во всем неправ, я не мог изменить положения. Я потерял контроль. Эта нестыковка с месяцами могла бы вразумить меня, но этого не произошло.

— И когда же я спала с ним? До завтрака? Потому что дни и вечера я проводила с тобой.

Еще одно пожатие плечами.

— Да неважно, если ты настолько мне не доверяешь, все это не имеет смысла, правда? Это главное.

Тут было самое время извиниться, но я этого не сделал.

— Я думаю, ты хочешь, чтобы все не имело смысла.

— Что это значит?

— Сорваться с крючка хочешь, да?

— Что ты имеешь в виду?

На самом деле я все понимал, а спрашивал, просто чтобы хоть в чем-то ее обвинить.

— Я знаю, что ты на самом деле не хочешь быть здесь. Тебе нужен был повод, чтобы сказать мне, что уходишь домой к своей мамочке. Я вообще удивляюсь, что ты подрался с этим Джейсоном. Ты, наверное, на самом деле хотел его поцеловать.

— Я не какой-нибудь сраный...

— О ГОСПОДИ! — завопила она. — Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ НЕ ГЕЙ!

— У вас все в порядке? — спросила из-за двери Андреа.

— ПОШЕЛ ВОН! Я не это имела в виду, дурак! Так и знала, что ты это скажешь. Да ты потому хотел его поцеловать, что, если отец ребенка — он, тебе не надо здесь больше находиться.

Ох... это было не так далеко от моих истинных мыслей. Я же не сказал ей, что ударил этого Джейсона Герсона Мудака, точнее, почти случайно залепил ему по яйцам только потому, что он сам на меня напал, а не потому, что он скззал, будто он отец Руфа.

— Неправда, — сказал я. — Я рад, что Руф — мой сын.

Я не знал, правда ли это. Это было так сложно. Каждый раз, когда я смотрел на нашего чудного ребенка, я восхищался тем, что могу что-то для него сделать. Так что да, я был рад, что Руфус мой сын. Но когда Джейсон Герсон Мудак объявил о своем отцовстве, я в самом деле готов был его поцеловать, и не так, как целуются голубые. Так что нет, я не был рад, что Руф — мой ребенок. Я никогда раньше не попадал в такие ситуации, когда существуют две правды и две неправды, и не поймешь, что к чему. Как будто внезапно просыпаешься и видишь, что стоишь на роликовой доске ТХ наверху огромной рампы. «Как я здесь оказался? — думаешь. — Я не был к такому готов! Снимите меня отсюда!» За десять секунд мы перешли к спору о том, чья жизнь важнее.

— Думаешь, только твоя жизнь пошла на хер, а? Думаешь, я собиралась жить, будто не все ли равно — так или иначе залетела бы?

— Я знаю, как ты собиралась жить. Ты мне говорила, что хочешь стать моделью...

Когда ты ударяешь кого-то по яйцам, потом в какой-то момент задаешь себе вопрос: зачем я это сделал?.. Тогда я почувствовал именно это. Я понял, почему она сказала мне, что хочет стать моделью. Она просто кокетничала, хотела проверить, сильно ли она мне нравится. К тому же это было давным-давно, с тех пор мы хорошо друг друга узнали, старались быть понежнее друг с другом. А теперь вывалили друг на друга всю эту мерзость. И вам никогда не удастся взять какую-нибудь деталь из милой беседы и вставить в скверный разговор, потому что вместо двух воспоминаний, хорошего и плохого, вы получите два говенных. В том-то и беда, правда? Я не хочу больше об этом вспоминать.

Я ничего не собирался этим сказать. Или, скорее, я понимал, что это не лучшее, что можно сказать, и говорил только затем, чтобы сделать ей больно. Однако только после того, как эти слова слетели с моего языка, я осознал, насколько они мерзкие. И когда я увидел, как Алисия лежит и плачет, я понял почему:

1) Это звучало так, будто я хочу унизить ее. Это звучало так, будто я не верю, что она достаточно хороша собой, чтобы быть моделью.

2) Это звучало так, будто я думаю, что она недоразвитая, потому что это единственное, что она могла придумать, когда мы говорили с ней о будущем.

3) Это звучало так, будто я издеваюсь над тем, какая она сейчас растрепанная и неухоженная, совсем не похожая на модель.

— Забавно, правда? — спросила она, когда снова смогла говорить. — Мои мама с папой считают, что это ты сбил меня с пути и испортил мне жизнь и все такое. А я пыталась тебя защищать. А ты с твоей мамой считаете, что это я сбила тебя с пути и испортила тебе жизнь. А я знаю, что не собиралась быть конструктором ракет или там великой писательницей, как думали мои родители. Но кем-то быть я собиралась. Я не имею в виду кем-то эдаким, выдающимся. Ну хоть кем-то. А какие у меня теперь шансы? Посмотри на меня. Ты подрался в колледже. Большое дело! По крайней мере, ты ходишь в колледж. А я куда хожу? На кухню и обратно. Так, может, хватит, а? Прекрати ныть о том, как я разбила твою жизнь. У тебя хоть половина шанса, да осталась. А у меня?

Подобного я не слышал от нее много недель. Месяцы, может быть.

С большим опозданием я утихомирился и извинился — не один раз, и мы обнялись и даже поцеловались. Мы уже черт знает сколько этого не делали. Но это была первая трещинка. После нее остальные появлялись уже куда проще.

Алисия и Руф уснули, а я пошел позаниматься скейтингом, а когда вернулся, дома была моя мама — она сидела на кухне, держа на руках Руфа.

— Это папка, — сказала она. — Алисия впустила меня, но она вышла пройтись. Я заставила ее выйти подышать свежим воздухом. Мне показалось, она выглядит неважно. А больше никого дома нет.

— Ну и посидим втроем, — ответил я. — Это славно.

— Как твой колледж?

— Все в порядке, — ответил я.

— Алисия говорила мне, что у тебя неприятности.

— А, это ничего.

Она посмотрела на меня.

— Точно?

— Да. Честно.

И я говорил честно. В самом деле это оказалось незначительным событием.

17

Через пару дней после драки в колледже и ссоры с Алисией позвонил мой папа и предложил мне посидеть с ним в ресторане. Он уже звонил мне в тот день, когда родился Руф, но не удосужился прийти в гости посмотреть на ребенка. Он ссылался на то, что у него куча работы.

— Можешь взять с собой ребенка, если хочешь, — сказал он.

— В ресторан?

— Сын, — сказал он, — ты меня знаешь, я на своем опыте почти ничему не научился, так что посоветовать ничегошеньки не могу. Но одну вещь я помню: если ты молодой папаша, тебя обслужат в любом пабе.

— А почему тебя не обслужат в пабе?

— Не меня, дурень, тебя. Ты ж у нас несовершеннолетний. Но если у тебя с собой ребенок, никто тебя ни о чем не спросит.

Я не стал тратить время, объясняя ему, что я и сам могу выпить в ресторане, если со мной взрослый. Мама всегда заставляет меня выпить бокал вина за обедом, чтобы приучить пить в меру. Если это единственный совет, который он в состоянии мне дать, я разобью его сердце, если признаюсь, что и этот совет бестолковый.

Я дождался, пока рядом не оказалось никого, достал Тони Хоука из-под кровати и присобачил его на стену с помощью старых кусочков клейкой ленты, остававшихся на нем. Он немного помялся, но оставался достаточно живописным, чтобы объяснить мне, что на уме у моего папы.

— Это было естественно для моего отца — стремиться сделать что-то для своего ребенка, но он превзошел себя, основав Национальную Ассоциацию Скейтинга, — сказал Тони.

Тони часто шутил, а это была меткая шутка. Я имею в виду, это не было шуткой в книге. Его отец действительно организовал Национальную Ассоциацию Скейтбординга просто потому, что его сын был скейтером. Мой-то папа костер бы не развел, если бы я замерзал.

— Да ладно уж, — сказал я. — Мой папа не такой, он...

Я не знал, что сказать. Признаться, что он ненавидит всех европейцев, мне было стыдно.

— Фрэнку и Нэнси Хоукам — в благодарность за неиссякаемую поддержку, — сказал Тони.

Это было написано на титуле книги «Хоук. Профессия: скейтбордист». Папа ТХ умер, а «неиссякаемая поддержка» — это значит, что ТХ все еще о нем думает.

— Если я напишу книгу, я не буду упоминать в ней отца, даже если это будет автобиография, — сказал я. — Родила-то меня мама.

— Я родился случайно, — ответил Тони. — Моей маме было сорок три, а папе сорок пять, когда я был зачат.

Он знал, что я тоже родился случайно. Он был в курсе того, что мои мама и папа были совсем наоборот...

— Моему папе будет сорок пять, когда мне... — я стал считать, — когда мне исполнится двадцать восемь.

— Поскольку мои родители были достаточно взрослыми людьми, когда я родился, они переросли обычные страхи мам и пап и относились ко мне скорее как дедушка с бабушкой.

— Мой папа был недостаточно взрослым, чтобы быть отцом, не то что дедом, — сказал я.

— Мы развеяли его прах над океаном, но немного я сохранил, — сказал Том. — Недавно мы с братом рассыпали его в гараже.

Отец Тони умер от рака. Это была самая грустная часть книги. Но я не понимал, зачем он говорит мне эти вещи, когда речь идет о том, что от моего папаши нет никакого толку.

— Извини, — сказал я. Я не знал, что еще можно сказать, поэтому снял плакат со стены, свернул его и положил снова под кровать.

И вот папа пришел, поздоровался с Алисией, сказал всем, кто хотел это выслушать, что ребенок — вылитый я, а потом положил Руфа в коляску и повез его в итальянский ресторан в Хайбери-Парк. Там был кабинетик с длинными кожаными диванчиками, и мы поставили туда, подальше от дороги, коляску. Многие засматривались на нее.

— Они небось думают, что мы — пара пидоров, которые усыновили ребеночка, — усмехнулся папа.

Он этим хотел сказать, что мы смотримся на один возраст (что было неправдой — да и теперь неправда).

Он заказал два пива и подмигнул мне.

— Ну, — сказал он, когда принесли заказ, — я пью пиво с моим сыном и его сыном. С сыном и внуком, черт его подери!

— Ну и каково это? — спросил я.

— Не так плохо, как я думал. Может, потому, что мне нет тридцати пяти.

Он взглянул на другой столик, где две девушки ели пиццу и смеялись. Я оценил, почему мой папа рассматривает их.

— Видел этих? — спросил он. — Я бы с удовольствием опрокинул бы такую вот, любую из них, чтобы за тобой угнаться...

Если бы вы прилетели в гости на Землю с другой планеты, вы бы по большей части не поняли, о чем мой папа толкует, даже если бы выучили язык. Хотя довольно быстро бы разобрались, когда он жалуется, что на мели, или на кого-нибудь глаз положил, или ругает европейцев. Для всех этих вещей у него миллион выражений, а для всего остального почти нет слов.

— Ой, — сказал он, — вот это второй мой совет. Нет ничего лучше, чем ребеночек, если хочешь познакомиться с бабенкой.

— Ага, — сказал я. — Здорово.

Ни одна из девушек не проявляла ни малейшего интереса ни к нам, ни к Руфу.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — продолжил папа. — Ты думаешь: глупый старый пройдоха, зачем это мне? У меня есть девушка! Но в один прекрасный день это может тебе пригодиться.

— К тому времени Руф успеет вырасти.

Он засмеялся:

— Думаешь?

— Спасибо, — обиделся я.

— Не пойми меня неправильно. Она славная девушка, эта Алисия. И семья у них ничего себе, в конце-то концов. Но...

— Но что?

Он начал меня доставать.

— Но ты же не хочешь попасть в капкан на всю жизнь, а?

Я в смущении опрокинул пиво на скатерть, и одна из женщин, которую я задел локтем — с большими карими глазами и вьющимися темными волосами, — обернулась.

— Ты позвал меня, чтобы сказать мне это? — спросил я. — Мне и без того тяжело.

— Это не просто тяжело, сынок. Это невозможно.

— Ты-то откуда знаешь?

— Да так, догадываюсь. Со мной-то, конечно, ничего такого не было...

— Но про нас с Алисией ты откуда знаешь? Мы совсем другие люди.

— Неважно, какие. Вы живете в комнате с ребенком и даже не можете поцеловаться как следует.

Я не знал, что сказать. Как раз сегодня днем мы после долгого перерыва целовались.

— Мы с твоей мамой жили в конце как брат с сестрой. И по-плохому. Без всякого инцеста.

Я скорчил рожу. Шутки у него были мерзкие, по большей части. Голубые, усыновившие ребенка, инцест — ему все равно.

— Извини. Но ты понимаешь, о чем я. Мы с него глаз не сводили. С тебя, в смысле. Знаешь, каждую минуту: «Он дышит? Он покакал? Ему не надо сменить подгузник?» Только это мы и говорили. Друг на друга и не взглянем никогда. Когда ты постарше, все ничего, потому что у тебя что-то было до этого и ты надеешься на что-то потом. Но когда тебе шестнадцать... Я маму-то твою знал тогда всего с гулькин нос. Это все было одно воображение.

— Где вы жили?

Я прежде их об этом не спрашивал. Я знал, что мы не всегда жили в нашей нынешней квартире, но никогда не интересовался тем, что было до того, как я оказался в состоянии что-либо запомнить. Теперь мне показалось, что об этом времени стоит кое-что узнать.

— С ее мамой. Твоей бабушкой. Мы ее чуть не убили. Сплошные крики...

— Мама говорила, что я был тихим ребенком, как Руф.

— Ты-то был золотце. Нет, это она все время кричала. Мы поженились, как только выяснили, что мама ждет тебя, так что все было иначе. Больше давили на меня, что ли. И потом тесно там было, у твоей бабушки. Помнишь ее квартиру?

Я кивнул. Она умерла, когда мне было четыре года.

— Но знаешь... На самом-то деле это не так уж сильно отличалось. Комната есть комната, правда? Все, что я хочу сказать, — никто не ждет от тебя, что ты будешь мертвой хваткой держаться за это. Будь хорошим отцом — не то я сам с тебя шкуру спущу... — (Тут я засмеялся. Мой непутевый папаша учит меня быть хорошим отцом!) — Но, с другой стороны... не позволяй этому убить тебя. В твоем возрасте любые отношения — на пять минут. А если у вас еще и ребенок — вообще на три минуты. Не пытайся сделать так, чтобы они были последними в твоей жизни. Ты же не знаешь, что случится сегодня до ужина.

Мой папа, может быть, самый бестолковый взрослый человек, которого я знаю. Вероятно, он вообще самый бестолковый, не считая Кроля, но того и за человека считать нельзя. Как же так вышло, что именно он сказал мне единственную осмысленную вещь за целый год? Внезапно я понял, почему ТХ рассказывал мне истории про пепел своего отца. Он пытался объяснить мне, что я должен воспринимать своего так, будто он настоящий отец, тот, кто может сказать мне что-то ценное, что-то по-настоящему полезное. Если бы ТХ попытался сделать это в любой другой день моей жизни, это была бы пустая трата времени. Но это значит, ТХ — гений, правда?

Но, с другой стороны, может, если бы мой папаша не сказал мне этого, у нас с Алисией не возникло бы спора, когда я пришел домой. Она спросила, куда мы положили Руфа в машине, а я ответил, что мы поставили его переноску на заднее сиденье и ехали очень медленно, а она рассердилась. Она сказала про моего папу кое-что, на что я в другой день возражать бы не стал, но поскольку его советы оказались небесполезны, я за него заступился. А защитить его — означало наговорить про родителей Алисии кучу вещей, которых говорить не стоило бы.

Я не думаю, что та ссора, которая случилась у нас с Алисией через пару дней, как-то связана с моим папой. Речь шла о том, что я уселся на телевизионный пульт, и каналы все время прыгали. Не помню, почему я сделал это. Может, просто чтобы позлить ее. И мой папа не имел вроде бы отношения к другой ссоре, которая состоялась на следующий день — из-за футболки, валявшейся на полу целую неделю. Во всем этом была моя вина. И футболка тоже. Это была футболка Алисии, но я по ошибке взял ее — и бросил на пол. Я не подумал: «Ох, это не моя футболка», и я не вредничал: «Нет, я не буду поднимать ее, пусть даже я раньше носил ее, потому что это не моя футболка». Я просто не видел ее, как не помните вы магазины, которые вам не нужны, как не замечаете уборщиков и почтальонов, и так далее. Я не зарегистрировал ее в своем сознании. На мой взгляд, однако, не надо было доводить это до той стадии, не то скоро вообще любая вещь окажется на полу и по ней будут топтаться ногами.

Все валилось из рук. Я напоминал учителя, который не может удержать внимания класса. Какое-то время все было нормально, потом случилось одно, другое, затем каждый день стало что-то происходить, потому что ничто этим вещам не мешало проистекать. Все это было суета.

Когда я решил вернуться домой, с ссорами было уже ничего не поделать. Так или иначе — вот что мы высказали друг другу. Я пришел ужасно простуженный, и ночью кашлял и чихал, и будил Алисию, которая пыталась поспать хоть немного. И ей не нравилось, что я касаюсь Руфа и передаю ему своих микробов, хотя ее мама и говорила, что это хорошо для его иммунной системы.

— Я могу, если хочешь, спать в гостиной на диване, — предложил я.

— Не надо.

— Да все нормально, мне там будет хорошо.

— Почему бы тебе не спать в кровати? Например, в комнате Рича?

— Да, — ответил я без особого энтузиазма, — можно и так. Но это же соседняя комната, правда?

— Ага. Ты имеешь в виду, что я все равно тебя буду слышать.

— Может быть.

Страницы: «« ... 89101112131415 »»