Слэм Хорнби Ник

18

В Интернете было много всякой всячины о школьниках, которые завели детей. Я так думаю, что в Интернете можно найти хоть что-нибудь обо всем на свете, правда? Это классная штука. Какие бы проблемы у вас не возникали, они есть и у других. И от мысли об этом вам становится не так одиноко. Например, если ваши руки внезапно позеленели и вы хотите поговорить с другими людьми вашего возраста, у которых зеленые руки, вам надо только найти правильный сайт. Если я решил, что буду заниматься сексом только со шведскими учительницами математики, я уверен, что смогу найти в Интернете шведскую учительницу математики, которой нужен именно восемнадцатилетний англичанин. Так что ничего удивительного, если вы находите там информацию о забеременевших школьницах. Это все же не зеленые руки. Нас, юных родителей, все же побольше.

В основном люди вроде меня жаловались. Я их не виню: плакаться нам было о чем. Они сетовали на то, что им негде жить, у них не было денег, не было работы или не было возможности устроиться на работу без того, чтобы платить нянькам больше собственного заработка. Я не часто чувствовал, что мне повезло, но, читая этот скулеж, ошущал — наши родители не выставили бы нас за дверь.

А потом я нашел маленький сайт с фактами, который написал сам премьер-министр. Многие факты были совершенно бессмысленными: например, что большинство подростков залетают случайно. Тоже мне новость, блин! А некоторые из них были забавны: например, что каждый десятый юнец не помнит, был ли у него секс сегодня ночью, что довольно неправдоподобно, если подумать. Подозреваю, это значит, что каждый десятый так напивался или обкуривался вечером, что вообще не помнил, что он делал. Не думаю, что они были просто забывчивыми... Мне захотелось побежать и сказать маме что-нибудь типа: «Мама, я знаю, что не должен был этого делать, и, по крайней мере, помню, чем занимался на следующий день».

Я узнал, что в Британии худшие показатели подростковой беременности в Европе — то есть самые высокие, вероятно. Я не сразу это понял. Сначала решил, что, наоборот, у нас слишком мало случаев подростковой беременности и премьер-министр хочет, чтобы их стало больше. И еще я выяснил, что восемьдесят процентов малолетних отцов полностью перестают общаться со своими детьми к тому времени, когда тем исполняется пятнадцать. Восемьдесят процентов! Четыре пятых! Это означало: есть шансы, что через пятнадцать лет у меня не будет ничего общего с Руфом. Этого принять я не мог.

Я был зол, когда вышел из дому, и все еще продолжал беситься, когда пришел к Алисии. Я так громко стучал, что Андреа и Роб успели рассердиться на меня, прежде чем впустили. Не надо было мне приходить в таком состоянии, но было уже девять, а в десять Алисия ложилась, так что у меня не было времени успокоиться. Рассуждал я таким образом: не могу я расхотеть общаться с Руфом. Единственная ситуация, в которой я могу потерять связь с ним, — это если Алисия не будет меня к нему пускать, и вообще уедет, не сказав мне куда. Так что это будет ее вина.

— Что ты колотишь как сумасшедший? — спросила Андреа.

— Мне нужно видеть Алисию.

— Она в ванной, — сказала Андреа. — И мы только что уложили Руфа.

Я не представлял, позволено ли мне будет и сейчас видеть Алисию в ванной. Когда рождался Руф, Андреа, можно сказать, заставила меня пройти в ванную. После этого я жил с Алисией, а потом съехал, хотя, в сущности, мы не разбежались, и не говорили о том, чтобы расстаться, пусть даже, я думаю, оба знали, что это нам предстоит. Так что же все это значит? Могу я в этой ситуации видеть Алисию голой или нет? Положение чем-то смахивало на те факты, о которых писал в Интернете премьер-министр. Неважно, можешь ли ты вспомнить, чем занимался минувшей ночью. Прошлая ночь — в прошлом. Мы хотим знать о следующих днях и ночах, о том вечере, к примеру, когда ты хотел поговорить со своей голой подругой, или бывшей подругой, и не знал, можно или нельзя.

— И что же мне делать? — спросил я у Андреа.

— Постучись, — ответила она.

Это был, надо признать, более чем разумный ответ. Я поднялся по лестнице и постучал.

— Сейчас-сейчас, — ответила Алисия.

— Это я.

— Что ты здесь делаешь? Простуда прошла?

— Нет, — ответил я, достаточно быстро произнеся это мое «нет», которое прозвучало как «дед», как бы доказывая, что нос у меня все еще заложен. — Поговорить надо.

— О чем?

Я не хотел объяснять ей то, что перестану общаться с Руфом через пятнадцать лет через дверь ванной.

— Ты можешь выйти? Или я войти?

— Ох, черт тебя дери!

Я услышал, как она выбирается из ванны и отпирает дверь. На ней был накинут халат.

— Я думала, что могу десять минут побыть одна.

— Извини.

— Ну, что тебе надо?

— Ты хочешь говорить здесь?

— В нашей комнате спит Руф, в моей комнате. А внизу родители.

— Можешь, если хочешь, опять залезть в ванну.

— Ага, и у тебя перед глазами будет приятное зрелище?

Прошло всего две минуты, а она уже успела истрепать мне нервы. Не хотел я любоваться ею. Хотел побеседовать о том, смогу ли я общаться с сыном. Я предлагал ей опять лечь в ванну, поскольку мне было неудобно, оттого что ей помешал.

— Есть мне на что смотреть, кроме тебя, — ляпнул я. Зачем я это сказал? Я же имел в виду другое: «У меня есть дела поважнее, чем смотреть на тебя». Просто я был зол на нее, а она вела себя вызывающе. — Есть на кого... — поправился я, потому что ведь Алисия — «кто», а не «что».

— Что это значит?

— То, что я сказал.

Я не думал, что она поймет это превратно.

— Так ты уже встречаешься с кем-то? Спишь с другой...

— О чем ты?

— Ты, говнюк! «Ах, я простудился». Врун. Пошел вон! Ненавижу тебя!

— С чего ты это взяла?

— Тебе есть на кого смотреть? Так иди и пялься, глаза себе высмотри!

— Да нет, я...

Она не дала мне договорить. Алисия пинками выставила меня за дверь, а тем временем на лестнице появилась Андреа.

— Что здесь происходит?

— Сэм пришел сказать мне, что встречается с кем-то другим.

— Очаровательно! — сказала Андреа.

— Больше Руфа не увидишь! — кричала Алисия. — Не подпущу тебя к нему!

Я не мог в это поверить. Это было совершенным безумием. Полчаса назад я переживал оттого, что мне не дадут общаться с Руфом через пятнадцать лет, и прибежал, чтобы поговорить с Алисией, — и вот теряю его прямо сейчас, в первый же день этих пятнадцати лет. Мне хотелось ударить ее, но я просто развернулся и направился к лестнице.

— Сэм, — приказала Андреа, — стой здесь! Алисия, мне все равно, что сделал Сэм. Ты не должна поступать так, если не произошло что-то уж совсем серьезное.

— А то, что случилось, — разве не серьезно, ты так думаешь? — спросила Алисия.

— Нет, — ответила Андреа. — Я считаю — нет.

Все как-то пришло в норму. Алисия оделась, Андреа налила нам по чашке чая, и мы сели на кухне за стол и начали беседу. Они дали мне высказаться, и я смог наконец объяснить, что я ни с кем не встречаюсь и не собираюсь ни с кем встречаться. И что я имел в виду, когда говорил, что мне есть на кого смотреть. А потом я растолковал, что испугался из-за того, что премьер-министр написал в своем отчете, что мне могут помешать видеться с Руфом, а я не хочу...

— Да, забавно, что Алисия собралась запретить тебе общаться с Руфом именно сегодня, — заметила Андреа, и Алисия хмыкнула, а я нет.

— Как это происходит? Как это бывает, что папаши порывают со своими детьми? — спросил я.

— Жизнь — сложная штука, — ответила Андреа.

Я не мог представить себе, насколько сложной должна оказаться жизнь, чтобы я перестал видеться с Руфом. Мне казалось, что я не могу прекратить поддерживать отношения с ним. Что это просто физически невозможно, как невозможно не видеться с собственными ногами.

— Что сложного?

— Сколько раз, ты думаешь, вы поссоритесь, прежде чем вырастите Руфа? — спросила Андреа. — Ну вот как сегодня вечером?

— Сотни, — ответил я. — Сотни и сотни.

— Хорошо, — сказала она, — допустим, две ссоры в неделю. За десять лет наберется тысяча. А до пятнадцатилетия ребенка — еще пять лет. Понимаешь, о чем я? Люди сдаются. Не могут так больше. Устают. Однажды ты возненавидишь нового парня Алисии. Найдешь работу в другой части страны и уедешь туда. Или вообще за границу. А вернешься домой — увидишь, что Руф не узнает тебя толком, и расстроишься... Куча причин.

Алисия молчала.

— Спасибо, мама, — произнесла она через какое-то время.

Как я говорил уже, с настоящим будущим ничего не поделаешь — с тем, в которое ты не заброшен, в котором живешь. Надо сидеть и ждать. Пятнадцать лет! Я не могу ждать пятнадцать лет! Через пятнадцать лет я буду на год моложе, чем Дэвид Бэкхем сейчас, на два года — чем Робби Уильямс, на шесть — чем Дженнифер Энистон. В пятнадцать лет Руф сможет совершить ту же ошибку, которую совершил я и которую совершила моя мама, и стать папашей. А я стану дедом.

Но в том-то все и дело, что у меня нет выбора, нужно просто ждать. Нет смысла торопиться, правда? Какой в этом прок? Не могу же я сжать пятнадцать лет общения с Руфом до двух или трех, так ведь? Этому не помочь. Я и через пятнадцать лет не буду знать его достаточно.

Я ненавижу время. Оно никогда не делает того, чего ты хочешь.

Перед тем как идти домой, я попросил разрешения повидать Руфа. Он быстро уснул, с ручками у ротика, и во сне смешно шмыгал носом. Мы втроем ненадолго задержались у его кроватки. Вот бы так было всегда. Все бы так и оставалось. У нас не возникло бы никаких проблем в ближайшие пятнадцать лет, если бы мы так и стояли, ничего не говоря, любуясь, как ребенок взрослеет.

19

Я рассказываю вам все это как историю с началом, серединой и концом. И я считаю, что это действительно история, потому что жизнь любого человека — это история, правда? Но этот рассказ — всяко не из тех, у которых есть конец. Мне восемнадцать, и столько же Алисии, и Руфу почти два, и сестренке моей годик, и даже мои мама с папой еще не старые. Еще долго эта история будет продолжаться на середине, столько, сколько положено, и я думаю, что еще много предстоит резких поворотов. Хотя у вас могут быть вопросы — постараюсь на них ответить.

Как там насчет ребенка твоей мамы? Как все обернулось?

Мама родила Эмили в той же больнице, где родился Руф, но в палате за соседней дверью. Марк был там, конечно, и через час я приехал на автобусе с Руфом.

— Это бабушка, — сказал я, входя. — А это твоя тетя.

Мама уже привыкла, что она бабушка, но немногих женщин называют бабушками, когда они кормят грудью своего ребенка. И немногих зовут тетями, когда им всего два часа от роду.

— Черт подери! — воскликнул Марк. — Ну и путаница!

Он рассмеялся, но мама не восприняла это в качестве шутки:

— Она и живет-то на свете с гулькин нос, а у нее есть племянник, который старше ее, и два сводных брата, у которых разные матери, и бог знает что еще.

— Что еще?

— Ну... Больше ничего. Но и этого хватит.

— Но это просто семья, правда?

— Семья, где все неправильного возраста.

— Не будь занудой. Не бывает такого — правильный возраст.

— Ну, значит, не бывает.

Марк соглашался с мамой во всем, потому что она была счастлива и потому что не было смысла спорить обо всем этом в больнице, когда только что родился ребенок. А есть ли на самом деле такая вещь, как правильный возраст? Шестнадцать лет — возраст неправильный, даже если вы стараетесь делать все как надо. Мама убеждала меня в этом со дня моего рождения, не раз и не два. У нас у обоих дети родились не в том возрасте и не от тех. И у Марка первый ребенок был не от той женщины, и кто поручится, что они с мамой сейчас не ошибаются? Не так долго они вместе. Как бы мы с Алисией не любили Руфа, нелепо утверждать, что это была хорошая идея, и глупо надеяться, что мы будем вместе, когда нам исполнится по тридцать и даже когда нам стукнет по девятнадцать.

Но значит ли это, что мы действительно выбрали неправильных партнеров, чтобы завести с ними детей? Это зависит от того, как все обернется потом. Ведь если я поступлю в университет и стану лучшим дизайнером в мире, и буду хорошим отцом Руфу, то это только благодаря тому, что именно мои мама и папа родили меня. Будь у меня другие родители, все обернулось бы иначе. Может, это от папы у меня дизайнерский ген, хотя он ни разу в жизни не рисовал. Мы по биологии учили, что бывают рецессивные гены, и может, этот дизайнерский ген как раз и был рецессивным.

Существует, должно быть, куча знаменитых людей, чьим мамам и папам лучше было бы не жить вместе. Но стали бы они знаменитыми, если бы их родили другие родители? Принц Уильям, скажем? Ладно, плохой пример, потому что с таким папой он все равно был бы принцем Уильямом, какая бы мама его ни родила. Ну или, по крайней мере, принцем Имярек. Может, назвать его Уильямом — это была идея Дианы. А может, он и не захотел бы быть принцем. Вот, Кристина Агильера, у нее есть песня о том, каким ее папаша был гнусным и все такое. Но без него она не была бы Кристиной Агильерой, правда? И песни этой не написала бы, будь ее папаша приличным человеком.

Поневоле запутаешься...

Тот день, когда ты повел Руфа на укол... Был такой день на самом деле?

Да, был. Это Тони Хоук умно сделал, как ни верти. Когда я попадал в эти кусочки моей жизни, в которых я прежде уже бывал, случались те же самые, в сущности, вещи, что в первый раз, но вследствие других причин и вызывали другие чувства. В этот день, например, Алисия сказала мне, что простудилась, и мне пришлось отвести Руфа к врачу. Но я знал, как его зовут, так что никто бы не сказал, что я ничему за это время не научился — ха-ха!

Правда, прививку ему все равно не сделали, в этой части все верно. Случилось вот что: он начал кричать в приемной, когда я сказал ему, что будет небольно. Я думаю, это потому, что я обычно не говорил ему, что будет небольно, а значит, реально будет больно. И я решил: пусть сама ведет его к врачу, я этим заниматься не желаю.

Я помню, мисс Миллер на уроке истории религии говорила, что раньше некоторые верили, что можно прожить жизнь снова и снова, как разные уровни в компьютерной игре, пока она не станет достойной. Ну, какая бы это религия ни была, мне кажется, что-то в этом есть. Я мог бы быть на самом деле индусом, или буддистом, или кем-то подобным, однако этого знать невозможно. Я уже прожил этот день, когда мы ходили к доктору, дважды, и оба раза ошибся. Но я уже начинаю исправляться, правда, очень медленно. В первый раз я был особенно хорош: даже полного имени Руфа не знал. Второй раз я знал его имя и имел понятие, как правильно присматривать за ним, но еще не был достаточно хорош, чтобы провести его через эту процедуру до конца. Я не рассчитываю на третий раз, потому что это уже больше не будущее. Это прошлое. А Тони Хоук еще не забрасывал меня в прошлое, только в будущее. Так вот, по пути домой я думал о том, заведу ли я другого ребенка, когда буду старше. И, может, мне придется водить его — или даже ее — на уколы, и на сей раз я все сделаю правильно — безошибочно назову имя ребенка, скажу ему или ей, что это будет небольно и что он или она может хоть обкричаться, а прививку мы сделаем. Потом я смогу пойти своей дорогой, и мне не нужно будет снова и снова проживать этот день.

С другой стороны, в игрушечный магазин мы с ним после прививки не пошли, так что девять фунтов девяносто девять пенсов я сэкономил. Научился-таки. Медленно же я учусь!

Разговариваешь ли ты до сих пор с Тони Хоуком? Отвечает ли он тебе?

Увидите сами.

Как дела в колледже?

Спасибо, ничего. В смысле, учиться удается. Преподаватели входят в положение. Я не уверен, что успеваю сделать все, что надо, за то время, что у меня есть. Помните, что я говорил про мою маму и деда, про то, как они соскользнули с первой ступеньки? Ну, так я уже на середине лестницы. Сильно выше вскарабкаться я уже, правда, возможности не вижу. И мне надо очень стараться закрепиться на этом уровне, чтобы не скатиться вниз.

Может, Руф пойдет дальше. Это судьба нашей семьи. Знаете, если вы сбились с пути, в ту же минуту появляется другой парень, который делает это лучше.

А как у тебя с Алисией?

Подозревал, что вы об этом спросите.

Какое-то время назад — как раз после того, как Алисия простудилась, — у нас опять был секс, в первый раз после рождения Руфа. Я не помню на самом деле, как это произошло и почему. Был воскресный вечер, мы провели день с Руфом, вместе, втроем, потому что решили, что он хотел бы видеть обоих родителей рядом. Обычно выходные мы проводили с ним по очереди. Я приходил к Алисии, забирал Руфа и шел с ним к себе домой, там он проводил время со своей маленькой тетей. Не уверен, что отсутствие обоих родителей его напрягало. Думаю, это мы чувствовали вину за что-то. Может, за то, что ему приходилось жить в комнатке шестнадцатилетней девушки, или за то, что ему достались мама и папа, которые не очень-то много умели. Вместе сходить в зоопарк или на прогулку — вот все, на что мы были способны. Это было трудно, но это было не столь трудно, как задерживать дыхание на пять минут или сдавать экзамены по математике. Другими словами, это мог бы сделать любой идиот.

Мы отвели его в Финсбери-Парк, организованный, когда я уже вырос, так что в голову не лезли грустные мысли, что каких-то пять или шесть лет назад здесь были только качели на детской площадке. Андреа и Роберт дали Алисии двадцать фунтов, так что мы пообедали в кафе, а Руф поел чипсов и мороженого. Мы ни о чем не спорили. В смысле, не говорили о жизни и обо всем таком. Мы беседовали о шариках, об уточках, о лодках, о качелях, о мальчиках на электрических самокатах. А когда Руф качался на качелях или копался в песочнице, один из нас сидел рядом на скамейке.

Мама однажды спросила меня, как мы общаемся с Алисией, когда вместе присматриваем за Руфом, и я ответил ей, что никак. Я несколько погрешил против истины. Мама считала, что это признак зрелости, но на самом деле я просто Алисии боялся. Если она намерена поссориться, она не посмотрит на то, где мы, а потому я решил, что безопаснее просто сидеть и смотреть, как она качает Руфа на качелях, чем стоять рядом с ней. Иначе я рисковал, что меня прямо на детской площадке обзовут кучей теплых слов, а вокруг соберется маленькая толпа зевак. Я не хочу сказать, что моей вины тут не было — была в половине случаев. Я не помнил, что надо сделать, забывал вещи, еду и питье. Я глупо шутил о вещах, о которых шутить не следует — например, о весе. Я балагурил, потому что начал уже воспринимать ее как сестру, как мать (мою, а не Руфа) или друга, с которым я вместе хожу в школу, к примеру. Она не смеялась над такими шуточками. Потому что она-то меня воспринимала не так.

День, когда мы ходили в Финсбери-Парк, был в самом деле милым. Не ссорились, Руф был доволен, солнце сияло. Я вернулся к Алисии, чтобы помочь ей напоить Руфа чаем и уложить спать, а Андреа спросила меня, не останусь ли я на ужин. А после ужина мы прошли к ней в комнату, чтобы я, перед тем как уйти домой, увидел спящего Руфа, и она приобняла меня, а дальше одно к одному, и в конце концов мы пошли в спальню ее брата. Забавно, что у нас снова не оказалось презервативов. Пришлось опять воровать их у ее родителей.

Прошло много времени с тех пор, как я делал что-то похожее. Я хранил себя для себя, если понимаете, о чем я. И до этого вечера я не собирался спать с Алисией, потому что не хотел, чтобы она думала, что мы с ней вновь вместе. Но я не мог спать и ни с кем другим, правда? Это была бы всем ссорам ссора, узнай она! И я все еще боялся, вдруг кто-то еще от меня залетит. Тогда уж мне конец настанет. Я буду ходить по бесконечному кругу от ребенка к ребенку, изредка выбираясь в колледж, до конца моей жизни.

Но вот я переспал с Алисией, и что? Она, естественно, решила, что мы опять вместе. Мы лежали после всего на постели ее брата, и она спросила:

— Так что ты думаешь?

А я ответил вопросом на вопрос:

— О чем?

Клянусь, что я ничего не упустил. «Так что ты думаешь?» — это были первые ее слова после этого.

— О том, чтобы все пошло иначе?

— Когда ты хочешь поговорить об этом?

— Прямо сейчас!

Когда я упомянул, что ничего не упускаю, я говорил правду. Но я говорю правду, насколько я ее запомнил, а это, думаю, уже немного другое, так ведь? У нас был секс, а потом мы помолчали, а потом она сказала: «Так что ты думаешь?» Спросила она это во время секса? Или потом, когда мы молчали? Заснул ли я на какое-то время? Понятия не имею.

— Ох, — сказал я, потому что был застигнут врасплох.

— Это все, что ты можешь сказать? «Ох»?

— Нет. Конечно, нет.

— Так что ты еще можешь добавить?

— Не слишком ли быстро?

Я имел в виду — не слишком ли рано после секса? А не, знаете, слишком ли быстро после того, как я съехал? Я был в курсе, что с тех пор прошло уже много времени.

Алисия рассмеялась:

— Да. Верно. Сколько лет должно исполниться Руфу, прежде чем ты разрешишь свои сомнения? Пятнадцать? Хороший возраст!

И тут я понял, что что-то упустил. Я пропустил не какую-то мелочь, а все в целом — все, что происходило в последние несколько месяцев. Она думала, что с тех пор, как я простудился, я пытаюсь разрешить свои сомнения.

— Но ты ведь хотела тогда, чтобы я ушел, правда?

— Да. Но с тех пор все изменилось, так ведь? Все улеглось как-то. Было трудно, когда Руф был маленьким. Но теперь все у нас пойдет иначе, разве нет?

— Правда?

— Да. Я так думаю.

— Ну... — сказал я, — тогда хорошо.

— Это значит, ты говоришь «да»?

Многое в последние пару лет похоже на сон. Все случалось слишком медленно или слишком быстро, и половину времени я поверить не мог, что это на самом деле происходит. Секс с Алисией, Руф, мама с Эмили... То, что я был заброшен в будущее, — это было, казалось, так же реально, как все это.

Если бы от меня потребовали сказать, когда именно я проснулся, то я сказал бы, что это произошло в момент, когда дверь в комнату Рича распахнулась и в дверях появилась мама Алисии.

Она закричала. Закричала потому, что в комнате было темно, и она не ожидала увидеть в ней кого-либо. И еще потому, что те, кого она здесь обнаружила, были совершенно голыми.

— Вон! — твердо сказала она, когда закончила кричать. — Вон! Одевайтесь! Вниз — через две минуты.

— Ну и что случилось? — спросила Алисия, но таким задиристым тоном, что я понял: она настроена совсем не так храбро, как пытается изобразить. — У нас с ним общий ребенок!

— Я скажу вам, что случилось, когда вы спуститесь. — И она, уходя, с силой хлопнула дверью.

Мы оделись, ничего не говоря. Это было странно. Мы чувствовали себя так, будто у нас действительно неприятности, и мне казалось, что я стал моложе, чем в то время, когда обнаружил, что Алисия беременна. Мне было почти восемнадцать, в соседней комнате спал наш сын, а мы как будто стеснялись, что занимаемся сексом. Единственная вещь, которой я научился за эти два года, заключалась вот в чем: возраст — это не фиксированная величина. Вы можете сказать себе, что вам семнадцать, или пятнадцать, или восемнадцать, и это будет правдой, согласно вашему свидетельству о рождении. Но свидетельство о рождении — это только часть дела. Это скользящая величина, взгляните хоть на мой опыт. Вам может быть семнадцать, и пятнадцать, и девять, и сто лет одновременно. Когда я после долгого перерыва занимался сексом с матерью своего ребенка, мне казалось, что мне двадцать пять. И не представляю, почему я ощутил себя девятилетним, когда меня с ней застали в постели. Секс заставляет вас чувствовать себя старше, а не моложе, если только вы не старик — тогда все наоборот. Понимаете, что я имею в виду под скользящей величиной?

Андреа и Роберт сидели за кухонным столом, когда мы спустились. Андреа налила себе стакан вина и курила — раньше я за ней этого не замечал.

— Садитесь, оба! — приказала она.

Мы сели.

— А нам можно вина? — спросила Алисия.

Андреа не откликнулась, и Алисия скорчила гримаску.

— Можете вы теперь ответить на мой вопрос? — поинтересовалась Алисия.

— На какой? — отозвался Роберт.

— Я спросила маму, что случилось, — объяснила Алисия.

Никто не отреагировал. Роберт посмотрел на Андреа, как бы давая понять: «Это ты все затеяла».

— А ты не понимаешь? — спросила Андреа.

— Нет. Ты же знаешь, у нас уже бывал секс.

Я больше не чувствовал себя на девять лет. Мне было теперь около четырнадцати, но я приближался к своему настоящему возрасту, и довольно быстро. Я был на стороне Алисии. Сейчас, когда я больше не был испуганным мальчиком, мне трудно было понять, в чем проблема. Хорошо, никому не хочется видеть то, как члены его семьи занимаются сексом, но когда я думаю о чем-то таком, мне просто становится противно, сердиться я не сержусь. Было темно, так что увидеть ничего было нельзя. И потом, мы уже кончили, нас не застали в процессе. И, как уже заметила Алисия, мы занимались этим не впервые — живое доказательство тому Руф. Может, это потому, что мы были не в той комнате? Андреа не устроила бы нам такой выволочки, будь мы в комнате Алисии, думал я. Она бы и не вошла туда без стука. А что еще могло не понравиться в том, чем мы занимались? Больше ничего не приходило мне в голову.

— Это потому, что мы были в комнате Рича? — спросил я.

— Какая разница, черт вас подери, в какой комнате вы были! — заорала Андреа. (Значит, это не то.) — Скажи что-нибудь, Роберт! Что, мне одной отдуваться?

— Ну... — начал он, и замолк.

— Солидная помощь, — буркнула Андреа.

— Ну... — начал он, — я разделяю... хм... обеспокоенность мамы. И...

— Это больше, чем обеспокоенность! — вставила она.

— В любом случае я что-то упустил, — продолжил Роберт. — Мы знаем, что у Сэма и Алисии есть... э-ээ... сексуальные отношения, так что...

«Есть?» — задумался я. Я не был уверен.

— Это так? — спросила Андреа.

— Не совсем, — ответил я.

— Да, — сказала Алисия.

Это прозвучало практически одновременно.

— Ну а почему? — спросила Андреа.

— Почему? — переспросила Алисия.

— Да, почему?

Все это превращалось в худшую разборку в моей жизни. Если бы мне пришлось выбирать: или сообщить моей маме, что Алисия беременна, или объяснять родителям Алисии, почему у нас с ней был секс, — я бы выбрал разговор с мамой. Это было ужасно, но она пережила. Я не был уверен, что переживу этот разговор.

— Ты любишь его? Ты хочешь быть с ним? Ты думаешь, что эти отношения имеют будущее? Ты не можешь представить себе, что спишь с кем-то другим?

Я не любил Алисию по-настоящему. Так, как в то время, когда впервые ее встретил. Она нравилась мне, и она была хорошей матерью, но я, по совести, не хотел быть с ней. Я легко мог представить себе, что сплю с кем-то другим в один прекрасный день. Я не знал, означает ли это, что нам сейчас не надо быть вместе, но я был уверен, что у нас и без того достаточно поводов для беспокойства. Когда я слушал Андреа, мне было плохо, потому что я понимал, что должен остановить это, если Алисия не успеет это сделать первой.