Слэм Хорнби Ник
— Не знаю. Когда про парня наших лет говорят, что он в заднице, обычно это не так, правда? Я имею в виду, что все кончится для него тем, что морду набьют или что училка ему вставит. Но это же всю жизнь не сломает, правда? Какая-нибудь мелочь случится — и это уже в прошлом. Но стать отцом. Это серьезно... Я хочу сказать, что ты в самом деле...
— Не говори так. Правда. Не то сам окажешься в заднице. В общепринятом смысле. То есть морду набью.
Я никогда никого не бил, но он меня достал.
— Извини, что чуть не сказал это снова. И как случилось...
— Не за что. Ты-то тут при чем? Или это от тебя Алисия залетела?
Я шутил, но поскольку только что угрожал набить ему морду, он начал оправдываться.
— Я ее и не видел-то никогда. Я подразумевал — мне жалко, что тебе так не повезло.
— Ну да.
— И что ты собираешься делать?
— С чем?
— Не знаю. Со всем.
— Понятия не имею.
Мне было приятно чувствовать, как скользит моя доска, прежде всего потому, что я знал, что делаю. Мусорник по-мусорному делал рок-н-ролл и многое другое, но я хотел бы быть им. Хотел бы, чтобы не о чем было волноваться, кроме скейтинговых трюков. С моей нынешней точки зрения это была совершенная жизнь. До этого я жил совершенной жизнью, и сам не знал, что живу ей.
— Мусорник! — позвал я.
Он не ответил. Плохо жить с такой кликухой.
— Мусорник, послушай!..
— Ну...
— Твоя жизнь — само совершенство. Ты знаешь об этом?
И как раз в эту секунду он упал. Он упал с доски, разбил колени, и сейчас валялся на асфальте, извиваясь от боли и стараясь не кричать.
— Знаешь? — сказал я опять. — Само совершенство. Все бы отдал, чтобы быть в эту секунду на твоем месте.
Он посмотрел на меня так, будто я над ним издеваюсь. Но я не издевался. Я в самом деле так думал. Я тоже грохнулся. Так я еще не падал никогда. Это был удар так удар. Колеса отлетели от подвесок, подвески от доски, а я пролетел двадцать метров и впилился в кирпичную стену. По крайней мере, так мне показалось. И ни царапины!
— Андреа звонила, — сказала мама. Я взглянул на нее. — Мама Алисии, — пояснила она.
— А, да.
— Она сказала, что вы с Алисией после рождения ребенка собираетесь поселиться в их доме.
Я опустил глаза. Никогда раньше я не обращал внимания, что дырки для шнурков на моих кроссовках отделаны красным.
— Мне ты об этом не говорил.
— Да. Но собирался.
— Когда?
— Сегодня. Сейчас. Если бы ты первая об этом не заговорила. Ты опередила меня на десять секунд.
— Думаешь, это все хиханьки-хаханьки?
Да, я балагурил, когда говорил ей про десять секунд. Но суть моей шутки была в том, что во всей этой истории веселого ничего нет, и я учился храбриться. Я воспринимал все так серьезно, что попытка пошутить для меня стала почти подвигом. Я считал, она это видит и любит меня за это.
— Нет, — сказал я. — Извини.
Не надо было объяснять все это. Она не хотела видеть моего героизма.
— Ты хочешь жить в доме Алисии?
— Время, когда я делал то, что хочу, прошло, правда?
— Нет, — возразила она. — Ты не должен так думать. Ты еще не взрослый. У тебя целая жизнь впереди.
— А ты чувствовала это, когда в шестнадцать лет ждала ребенка?
— Нет. Конечно, нет. Но...
— Что?
— Ничего.
— Так что?
— Хорошо... У меня же не было выбора, правда? Я повсюду носила тебя с собой. Убежать я не могла.
— А ты думаешь, мужики могут сбежать от этого?
Я не мог поверить, что она намекает мне на это. Моя мама! Что я могу сбежать от своего ребенка!
— Я не говорю, что ты можешь скрыться. Я не думаю, что ты снова удерешь в Гастингс. Это было бы смешно.
— Спасибо.
— Ты не выдержишь. Ты не можешь все время вести себя как мужчина, не имея возможности передохнуть пять минут.
Мне особенно нечего было на это возразить.
— Я хочу сказать, знаешь... Ходи туда каждый день... Ухаживай за ребенком. Будь ему отцом. Только... Не живи в комнате Алисии.
— Она хочет, чтобы я жил там. И потом, надо будет вставать по ночам к ребенку. Почему она должна будет делать все это сама?
— Ты видел ее комнату? Ей и одной-то там мало места. Ты собираешься складывать грязное белье прямо на пол?
Я не думал об этом. Да это все равно неважно.
Я снова поговорил с ТХ. Это было последнее, что я сделал в этот вечер.
— Что мне делать? — спросил я, — Не рассказывай историй из своей жизни. Про твою жизнь я слышал много. Я хочу знать про мою. Скажи мне: «Сэм, вот это ты должен делать с Алисией и с ребенком» — и потом объясни, что именно.
— Райли заставил нас изменить весь стиль нашей жизни, и мы с Синди просто сбились с ног, — ответил он.
Райли — это был его сын. Его сын меня не интересовал.
— Что я тебе только что сказал? — спросил я. — Мне это неинтересно, мне нет дела до Райли. Я не всемирно знаменитый скейтер. Ты меня не слушаешь?
— Как служащие парка не побили меня, сам не знаю. Я был величайшим идиотом на свете и не понимал этого.
Мы не трогались с места. Я знал, что он всегда говорит это, когда я его допекаю, и этим подразумевается, что идиот — я. А когда я окончательно его достаю, он забрасывает меня в будущее.
И я лег спать. Но где проснусь, я не знал.
12
Мама разбудила меня, постучав в дверь моей комнаты. Я понял, что у меня проблемы, пытаясь нашарить какую-нибудь одежду. Я подобрал с пола джинсы, потом полез в шкаф за рубашкой и обнаружил там кучу барахла — трусы и футболки с изображением Хоука, которых я никогда не видел раньше, одни с портретом Хоука, другие — с логотипом Хоука, окруженным пламенем. Я здесь уже был. Я точно знал, что это — будущее. И первое, что заметил в этом будущем, — это то, что я не живу больше у Алисии. Я натянул футболку с пламенным логотипом и вышел на кухню.
Там находился Марк с каким-то ребенком. По виду это была девочка. Она сидела на детском стульчике и ела ложкой какую-то тертую кашицу.
— Вот... — сказал Марк. — Вот и твой старший братик.
Я был к этому готов. Я понял, кто эта девочка, и где я, и все такое. Но когда Марк это сказал, я ощутил прилив чувств. Я старший брат. Это моя младшая сестра. Я всегда был единственным ребенком в своей семье, и вот — новый человек. И я ей тоже нравился. Она стала улыбаться и протянула ручки, как будто хотела, чтобы я взял ее на руки. Я подошел к ней.
— Она еще не доела, — сказал Марк.
Он не знал, что это было важно для меня — увидеть младшую сестренку. Она, наверно, видела меня вчера вечером, и я, наверно, видел ее вчера вечером, и для Марка эта минута как минута, одна из миллиона. Но не для меня. Для меня эта минута совсем не обычная.
Это было абсолютно по-другому, встреча с этим ребенком. Встреча с Руфом была шокирующей по многим причинам. Я не представлял, что меня забросили в будущее, и это был шок. Я не знал наверняка, что Алисия беременна, а встретить своего сына, когда ты даже не знаешь на сто процентов, что твоя подруга (или бывшая подруга) родит ребенка... Это любого выбило бы из колеи. И потом, я не знал, что почувствую при мысли, что у меня есть сын. Точнее, знал, однако не ощущал ничего хорошего. Но этот ребенок не мой, это моя сестренка, и никаких оснований грустить или беспокоиться у меня не было.
Я захотел узнать ее имя.
— Давай, тютелька моя, кушай. Папе на работу пора.
— А где мама?
Я сразу вспомнил того парня из школы, который жил с малознакомыми людьми. А вдруг мама куда-то уехала, и я живу с Марком и девочкой, чьего имени я не знаю.
— Она еще спит. Всю ночь ребенок спать не давал.
— Руф?
— Эта. Тютелька.
Почему люди не называют детей их настоящими именами?
— С ней все в порядке? — спросил я.
— Да. Все нормально. Просто месячные.
— Могу я сам покормить ее?
Марк с удивлением посмотрел на меня. Видимо, не часто я предлагал что-то подобное.
— Конечно. У тебя есть время?
Я припомнил, что больше всего раздражало меня в будущем, кроме того, что я боялся, что никогда не вернусь в свое собственное время. В будущем ты никогда не знаешь, что, собственно, должен делать в данную минуту. Я пожал плечами.
— Ты куда сейчас идешь?
Я опять пожал плечами.
— В колледж? К Руфу?
Он по-прежнему зовет его Руфом. Это имя как прилипло к нему.
— Как обычно, — сказал я.
— Тогда у тебя нет времени, — заметил Марк.
— А потом я ее увижу? — спросил я.
— Она будет дома, — ответил Марк. — Она тут живет.
— И я тоже, — ответил я.
Это как раз было под вопросом, но он того не знал.
— Ты проснулся настоящим умницей, — заметил Марк. — Если уже знаешь, где ты живешь, ничто тебя не задерживает больше.
Я улыбнулся, чтобы показать, что понимаю: он шутит. Мало что я, кроме этого, понимал в моей теперешней жизни.
Мама вошла в кухню в халате. Она выглядела заспанной и несколько старше, чем раньше, и толще. Понимаю, что это звучит грубо, но это правда. Она подошла и поцеловала ребенка в лобик. Девочка никак не отреагировала.
— Все в порядке?
— Да, — сказал Марк. — Сэм как раз предложил покормить ее.
— Господи! — воскликнула мама. — Ты не заболел ли?
Я полез в карман. Там была какая-то записка.
— Думаю. Все в порядке.
— Я шучу.
— А-ааа.
— Ты встал не с той ноги?
— Марк вот говорит, что я проснулся умницей.
— Я тоже пошутил, — хихикнул Марк.
Ненавижу такие ситуации. Мне казалось, что если ТХ собирается забросить меня в будущее, он должен сперва рассказать мне, что к чему. Например, как я поступил в колледж и как зовут мою сестру. Базовые вещи. Если вы сидите в комнате с сестрой и даже не знаете, как ее зовут, вы чувствуете себя глупо, даже если она — маленький ребенок.
— Твой мобильник, — сказала мама.
Я прислушался и расслышал только коровье мычание.
— Это просто корова, — отреагировал я.
— Это было смешно в первый раз, — строго сказала мама.
Я послушал опять. Это в самом деле звучало как мычание. Или, наоборот, корова мычит «му... му...» как телефон. Это не корова, потому что настоящей корове нечего делать в моей комнате. Я догадался, что случилось. Я загрузил в мобильник коровье мычание для смеха в какой-то момент между настоящим и будущим. Не знаю точно, почему на самом деле считал это забавным.
Я нашел мобильник в кармане куртки.
— Алло!
— Это Бя.
— О, привет, Бя.
Я не знал, кто такой Бя, но голосом он напоминал Алисию. Когда ты в будущем, ничего нельзя знать наверняка.
— Бя. Не Бя.
— Бя не Бя?! Что это значит?
— Это Алисия. И я простудилась. Я говорю в нос «это я», а получается «это бя».
— А! Ты говоришь «это я»!
— Да, черт тебя подери! Ты совсем тупым проснулся?
— Да.
Проще было признаться в этом.
— Короче. Я знаю, что тебе надо в колледж, но мне реально нехорошо, мамы с папой нет, а я его собиралась сводить сегодня утром уколоться. Ты можешь вместо меня съездить?
— Уколоться?
— Да! Всякие штуки — прививки, впрыскивания, иммунизация.
Это звучало как набор вещиц для маленького ребенка.
— Неважно. Можешь?
— Я?
— Ты, ты. Его папаша. Больше откладывать нельзя.
— Где это?
— Медицинский центр. Наверх по дороге.
— Ладно.
— Правда? Мы с тобой увидимся ровно на одну минутку. С ним надо погулять. Он вопит часами — голова раскалывается.
Мама закончила кормить ребенка. Младенец улыбался и опять тянул ко мне ручки, но мама сказала ей, чтобы она подождала.
— В каком возрасте ребенку делают прививки? — спросил я.
— Какие прививки?
— Не знаю.
— Но это зависит от того, какие прививки, правда?
— Вот как?
— А ты о Руфе?
— Да.
— Алисия говорила, что хочет сделать ему прививки сейчас. Надо было еще несколько месяцев назад, но она не была уверена.
— А в каком возрасте нормально?
Я пытался выяснить, сколько лет моему сыну и сколько мне самому.
— В пятнадцать месяцев.
— Так, значит.
Следовательно, Руфу больше пятнадцати месяцев. Пятнадцать месяцев — это год и три месяца. Ему должно быть года два или даже больше двух. То есть мне восемнадцать. По дороге к Алисии я собирался купить газету, чтобы посмотреть дату и выяснить, могу ли я легально сходить в пивную.
— Я сегодня поеду с ним делать прививки. Алисия нездорова.
— Хочешь, чтобы мы с Эмили поехали с тобой?
— С Эмили?
— А что, ты предлагаешь оставить ее дома?
— Нет. Просто... Неважно... — смешался я. — Нет. Все в порядке. Я с ним схожу на качели.
Двухлетних детей катают на качелях? Маленькие качели, это для них, да? А куда еще можно водить двухлетних? Понятия не имею.
— Мама, как тебе кажется, Руф хорошо говорит?
— Да он всю Англию переговорит.
— Так я и думал.
— Почему? Кто-то что-то сказал?
— Нет, нет. Но...
Но я не подозревал, это только он может говорить, или вообще двухлетние дети могут так говорить, или что-то еще. А ей признаться в этом я тоже не мог.
— Пока, — сказал я. — Пока, Эмили.
И я поцеловал сестренку. Она заплакала, когда я ушел.
Алисия выглядела ужасно. Она была в халате, глаза ее слезились, нос раскраснелся. Это было ничего, однако у меня сложилось впечатление, что мы больше не вместе, раз я живу дома и все такое, и мне стало грустно. Там, в настоящем, у нас все было замечательно, и я начал увлекаться ею опять, как при первой встрече. Но видеть ее такой... Это облегчило разлуку.
— Я в самом деле простудилась, — сказала она и засмеялась.
Я с удивлением взглянул на нее. Я не знал, что она имеет в виду.
— Может, я от тебя заразилась, — сказала она и рассмеялась снова.
Я стал беспокоиться, что у нее нечто вроде нервного припадка.
— Он смотрит телевизор, — сказала она. — У меня нет сил ничем больше с ним заниматься.
Я вошел в комнату; там сидел маленький белокурый мальчик с длинными курчавыми волосами, как у девочки, и смотрел, как какие-то австралийцы поют с динозавром. Он обернулся и, увидев меня, кинулся ко мне, и мне пришлось подхватить его на руки, чтобы он не разбил себе лицо о кофейный столик.
— Папа! — закричал он, и я клянусь, что у меня сердце на несколько секунд остановилось.
Папа. Это было слишком для одного дня — увидеть и свою сестру, и своего сына. Это для любого чересчур. Я видел его уже — в последний раз, когда посещал свое будущее, — но он был тогда совсем маленьким, и я едва ли мог куда-то с ним пойти. Он обманул мои ожидания прошлый раз. Он обманул их и теперь, но уже в хорошем смысле.
Я покрутил его в воздухе, и он засмеялся, а потом я перестал его крутить и посмотрел на него.
— Что? — спросила Алисия.
— Ничего. Просто смотрю.
Похож на свою маму, думал я. Такие же глаза и рот.
— Можно мне мороженого, если я буду хорошим мальчиком?
— Можно.
— После доктора?
— Хорошо. А потом мы пойдем на качели.
Руф заплакал, а Алисия посмотрела на меня как на идиота.
— Не надо на качели, — сказала она.
— Нет... — поспешно ответил я. — Если ты не хочешь...
Я понятия не имел, что она имеет в виду, но я не хотел ничего перепутать.
— Ты что, забыл? — прошипела Алисия.
— Да, — ответил я. — Извини.
Надо по-настоящему жить свою жизнь, а не носиться по ней туда и обратно. Иначе вы никогда не поймете, что к чему.
— Неважно. Уводи его поскорее. Я чувствую себя ужасно.
Мы посадили Руфа в коляску, чтобы везти его в медицинский центр. Началось с того, что я не смог застегнуть ремни, и Алисии пришлось мне помогать. Но она не очень-то удивилась моей бестолковости, только спрашивала, когда я наконец-то научусь это делать. Я рад был этому, что я такой бестолковый, поскольку как бы я объяснил, почему раньше умел, а теперь разучился. Но когда мы вышли на улицу, он начал суетиться и попытался вылезти из коляски. Я знал, что ходить он может, потому что видел, как он бежал ко мне по комнате, поэтому я ослабил ремни, вынул его из коляски и позволил ему бежать за мной по мостовой. Потом я заметил, что он норовит выбежать на проезжую часть, так что мне пришлось схватить его и остановить. Так я понял, что его надо держать за руку.
Мама была права. Он мог переговорить целую Бразилию, не то что Англию. Мимо чего бы мы ни проходили, он тыкал пальцем:
— Смотри, папа!
Половину пути я вообще не мог разглядеть ерунды, о которой он говорил. Иногда это был мотоцикл или полицейская машина, иногда веточка или банка колы. Сначала я пытался придумать, что можно рассказать ему про все эти вещи, но что можно насочинять про банку из-под колы? Не так много.
В медицинском центре была куча народу. В основном это были родители нездорово выглядевших детей, детей с кашлем, с сыпью, с высокой температурой, детей, которые просто висели на плечах у матерей. Я был рад, что Руф не болен, как они. Я не был уверен, что сладил бы с этим. Я ждал у регистратуры, пока Руф возился с игрушками, большой ящик с которыми стоял в холле.
— Здравствуйте, — сказала регистраторша.
— Здравствуйте, — сказал я. — Нам нужны прививки.
Женщина рассмеялась.
— Наверное, сегодня какая-нибудь одна прививка?
— Хорошо, — ответил я.
— Ну и кто же это «мы»?
— Ой, извините. Он, — я указал на Руфа.
— Понятно. А кто он?