Плененная королева Уэйр Элисон

Глава 35

Аржантан, Нормандия, 1167 год

– Добро пожаловать, миледи, – официальным тоном произнес Генрих, наклоняясь над рукой королевы.

Когда Алиенора поднялась из реверанса, их взгляды холодно встретились. За те четырнадцать месяцев, что она не видела мужа, он прибавил в весе, а в рыжих кудрях появились седые пряди. Это потрясло ее, напомнило, что ни он, ни она не молодеют. Генрих казался нервным, издерганным. Так оно и было на самом деле, потому что государственные дела, бесконечная ссора с Бекетом и недавняя смерть матери тяжелым грузом лежали на его плечах.

Императрица до последнего вздоха оставалась неукротимой духом, а умерла она в сентябре в Руане после недолгой болезни. Алиенора не могла сильно скорбеть по ней, но знала, что Генриху, вероятно, очень не хватает матери. Матильда долгие годы правила от его имени Нормандией, к тому же по многим вопросам была его мудрой советчицей. Теперь, когда ее не стало, в жизни Генриха образовалась пустота. И все равно Алиенора не могла заставить себя сочувствовать мужу – уж слишком больно он ранил ее.

Генрих провел ее в замок Аржантана, ее рука легко лежала в его, но встречаться взглядами они избегали. Придворные прижимались к стенам, пропуская их – короля и королеву, которые после долгой разлуки соединились, чтобы возглавить рождественские торжества. Ходили всякие разговоры об их истинных взаимоотношениях, шепотком передавались слухи о прекрасной девице, запертой где-то в башне в Англии, но долгую разлуку вполне можно было объяснить и политическими причинами. Алиенора оставалась в Англии, готовила свою дочь Матильду к свадьбе с герцогом Саксонским, а Генрих подавлял еще один бунт в Аквитании, а потом уехал в Вексен, где вел нелегкие переговоры о перемирии с Людовиком.

– Я тосковал по детям, – пробормотал он, когда они рука об руку вошли в зал. – Надеюсь, что с ними все в порядке и наша Матильда была рада встрече с женихом.

– Да, она была рада, – лаконично ответила Алиенора, вспоминая напряженную неделю, когда выбиралось приданое, упаковывалось в двадцать сундуков, а Матильда обнимала мать и плакала в Дувре, умоляя отправиться с ней за море, чтобы еще немного отсрочить этот неизбежный, ужасный миг расставания.

Алиенора помнила, что собрала все свои душевные силы, чтобы оставаться спокойной и уверенной, отпуская любимое дитя на волю ее судьбы. Ах, как Алиеноре не хватало этой умненькой, мягкой девочки. У нее словно отрезали ногу. Но Генриха вряд ли заинтересовало бы все это, горько подумала она. Для него собственные дети были пешками, которых он передвигал по шахматной доске так, как его это устраивало.

– Как поживает Молодой Генрих? – ледяным голосом спросила Алиенора.

Она не забыла и не простила то, что в прошлое Рождество в Пуатье муж представил мальчика подданным Алиеноры как ее наследника. А вопрос наследства для Ричарда так и оставался неразрешенным.

– Ты увидишь, насколько он изменился, – угрюмо сказал Генрих. – Ему сейчас двенадцать, а он уже, кажется, вот-вот станет настоящим мужчиной. Придет время – и он будет великим королем.

«Каким мог бы стать Ричард» – эта непрошеная мысль пришла в голову Алиеноре, но она ничего не сказала. Она молча упрекала себя за неприязненное чувство к Молодому Генриху, ведь мальчик не виноват в том, что отец, продвигая его, забыл о Ричарде. Просто… Нет, в глубине души Алиенора знала, всем своим материнским инстинктом чувствовала, что Генри не годится на роль герцога Аквитанского. У него не было души трубадура, в отличие от Ричарда, который уже поднаторел в сочинении изящных баллад не хуже, чем в боевых искусствах. Ее народ понял бы его – ведь как они любили ее дедушку! – но объяснять это мужу бессмысленно.

– Именно из-за Аквитании я и вызвал тебя, – проговорил Генрих, вежливо подводя ее к месту за столом на возвышении.

Генрих словно прочел ее мысли. Алиенора тут же насторожилась, ожидая худшего и откладывая на время разговор о Розамунде де Клиффорд, хотя твердо вознамерилась поговорить об этом с мужем. По пути сюда, в Нормандию, в первом из семи кораблей, нагруженных ее личными вещами, Алиенора все время спорила с собой о том, должна ли она сказать мужу о том, что ей стало известно. Скажешь ему – и эта история будет лежать между ними, словно меч, отсекший прошлое от настоящего. Промолчишь – и можно делать вид, что все хорошо и достигнуто что-то вроде перемирия. Что-то вроде перемирия? Да как же это может быть, если она знает правду и душа у нее горит жаждой выложить Генри все, что накипело? Алиенора обдумывала это снова и снова, мучила себя, не зная, как лучше поступить. На самом деле ей хотелось рычать от ярости, вонзить когти в лицо Генри и изобрести какую-нибудь надлежащую месть для его маленькой сучки. В конечном счете она решила сказать мужу, что ей все известно, а там посмотреть, какая будет реакция. Но сейчас, когда он неожиданно заговорил об Аквитании, – Алиенора предполагала, что ради нее самой он бы никогда ее не вызвал, – она была готова забыть на время о Розамунде.

Когда все расселись и подали первое блюдо – довольно невкусные куски кролика с жирной подливкой, – Генрих с непроницаемым выражением обратился к жене:

– Как тебе известно, этой осенью я ездил по Аквитании, усмиряя твоих вассалов. Они хуже всех. И они меня ненавидят.

– Ты не давал им повода для любви, – не сдержалась Алиенора.

– Оно того и не стоит. Напротив, я даже отказался от попыток привести их в подчинение. Ты всегда хотела властвовать в этом герцогстве, Алиенора, верно? Что ж, теперь твоя очередь. – На лице Генриха появилось мрачно-насмешливое выражение.

– Моя очередь? – повторила она, не в силах смирить бешено застучавшее сердце.

– Да, твоя, – с той же улыбкой подтвердил Генрих. Он разоружил ее и теперь наслаждался этим. – Твое пребывание в Аквитании может в корне изменить ситуацию. Твои буйные подданные любят тебя, и когда они увидят, что я передаю тебе мою власть, они, возможно, перестанут постоянно выступать против меня.

Алиенора не могла сказать ни слова. Генри просит ее вернуться в Аквитанию в качестве суверенной герцогини. Именно этого она жаждала все пятнадцать лет их брака… Нет, это было ее мечтой с тех самых пор, как ее в возрасте пятнадцати лет увезли в Париж невестой Людовика. Аквитания – ее дом, место, где ей больше всего хотелось бы находиться, волшебная южная земля могучих рек, лесных долин, вина и песен. Алиенора хотела упасть на колени и воздать хвалу Господу за то, что Он ответил на ее молитвы. Она даже испытывала что-то вроде благодарности к своему неверному мужу, хотя к этому чувству и примешивалось негодование, ведь Генри долгие годы игнорировал совет добром добиться расположения ее вассалов и пришел к этому исключительно разумному решению с таким опозданием.

– Теперь ты понимаешь, почему я просил тебя взять все твои вещи, – сказал Генрих.

– Я думала, ты собираешься снова зажить со мной одним домом, – ответила она с саркастической улыбкой.

Ему хватило совести посмотреть виноватым взглядом.

– Алиенора, обстоятельства вынуждают нас жить на два дома, – пробормотал Генрих. И Розамунда де Клиффорд, горько подумала она. – Так ты согласна? Ты вернешься в Аквитанию ее правительницей?

– Неужели об этом нужно спрашивать? – ответила она.

К удивлению Алиеноры, вечером Генрих последовал за ней в ее солар. Он был немного пьян после пира, и большинство баронов Нормандии уснули за столами или залегли пьяные в кустах.

Генрих отослал ее дам.

– Сегодня я буду камеристкой королевы, – сказал он заплетающимся языком.

Те бросились прочь, хихикая и обмениваясь понимающими взглядами. Между их господином и госпожой все явно в порядке…

Когда дверь комнаты закрылась, Алиенора повернулась к мужу.

– Почему ты здесь? – холодно спросила она.

Пошатываясь, Генрих подошел к ней:

– Уж тебе-то об этом должно быть известно лучше, чем кому другому. Государственное дело – зачинать наследников.

– У нас хватает наследников! – отрезала она. – Я тебе говорила, что больше не хочу детей. И ты прекрасно знаешь, что нам нечего сказать друг другу.

– А я пришел сюда не для того, чтобы говорить, – пошутил Генрих. – Ты все еще красивая женщина, Алиенора. Были времена, когда ты горела желанием улечься со мной в постель. – В его голосе послышалось раздражение.

– Это было давно. До того, как Розамунда де Клиффорд заняла мое место. – Алиенора говорила ледяным голосом, и только тело выдавало ее, невольно реагируя на привычную близость и запах этого мужчины, которого она любила прежде без памяти. Она была потрясена, поняв, что все еще хочет его, несмотря на все обиды, что он причинил ей.

И вот теперь Алиенора произнесла то слово, которое так мучило ее. Перчатка брошена.

Генрих остановился как вкопанный, тут же протрезвев. Вожделение съежилось и оставило его. Глаза забегали. Алиенора так хорошо знала это выражение.

– Кто тебе сказал? – сощурившись, спросил он.

– Никто. Я видела своими глазами. И она, твоя маленькая сучка, сказала мне, как ты ее любишь и как она любит тебя. Так трогательно, я чуть не разрыдалась. – Алиеноре и теперь хотелось разрыдаться, но она скорее умерла бы, чем позволила бы мужу увидеть ее слезы. – Неплохую башню ты построил для нее в Вудстоке. А еще и лабиринт. Ты что, хотел запутать меня, когда я приду с местью в сердце? Неужели ты думал, что я не найду тропинки в великолепную башню, которую ты построил для своей шлюхи?

От удивления Генрих потерял дар речи: кто мог такое предвидеть? Из всех домов в Англии его жена выбрала именно вудстокский? А Розамунда, эта маленькая дурочка, на кой черт она тешила свое тщеславие и хвасталась его расположением и любовью? Не без труда король обрел голос.

– Я могу объяснить, – сказал он тем самым тоном, каким испокон веков говорят мужья, изменяющие женам.

– Я слушаю, – ответила Алиенора, недоверчиво подняв брови.

– Я не обязан оправдываться ни перед тобой, ни перед кем другим, – настороженно начал Генрих, – но из одной любезности я скажу тебе правду. Да, у меня было приключение с Розамундой, признаю, но я не видел ее восемнадцать месяцев.

– Приключение? Ты ей говорил, что любишь ее! Или ты обманывал девчонку так же, как обманывал меня? – Алиенору трясло.

– Нет, – тихо ответил Генрих. – Я обещал сказать тебе правду. – Он помолчал. – Правда в том, что я люблю ее. И ничего не могу с этим поделать. Я отчаянно тоскую по ней. И она отвечала мне любовью. Надеюсь, все еще отвечает. – В голосе Генриха появилась хрипотца.

Алиенора не могла сказать ни слова. Слова мужа звучали у нее в ушах: «Я люблю ее. Я люблю ее…» Это было самое жестокое из предательств. Королеве хотелось упасть и умереть, она больше не желала слышать имя Розамунды, она желала, чтобы Генрих и его любовница горели в аду…

Он бросил ее, свою стареющую жену, мать его детей, ради молодой женщины, как делали многие мужчины. Ради женщины такой молодой и прекрасной, что не было ни малейшей надежды на его разрыв с ней.

– Значит, это конец нашего брака,  ровным голосом произнесла Алиенора.

– Это тебе решать, – ответил Генрих.

– Ты поэтому хочешь, чтобы я оставалась в Аквитании?

– Ты же столько лет знаешь меня! – фыркнул он. – Короли не могут позволить себе такой роскоши – ставить собственные удовольствия прежде дел государственных. Я хочу, чтобы ты поехала в Аквитанию, потому что твое присутствие там необходимо. Это не имеет никакого отношения к Розамунде. Иначе я приехал бы к ней в Вудсток, а не гонялся за твоими мятежными вассалами.

– Но тебе, конечно, очень удобно отправить меня теперь в Аквитанию, – ядовито заметила Алиенора. – Как только я уеду на юг, ты наверняка вызовешь сюда свою шлюху, чтобы блудить с ней.

– Нет, – ответил Генрих, в голосе которого появилась свинцовая тяжесть. – Мне нужно разобраться с Людовиком. – Он опустился на подбитое мехом покрывало, лежавшее на кровати, и, повесив голову, закрыл лицо руками. – Я не искал этого, Алиенора. Я по-прежнему люблю тебя как мою жену. Ты должна мне верить.

– Я не верю ничему! – отрезала она. – Вернее, мне хотелось бы верить. И я не хочу, чтобы ты любил меня как жену. Я хочу, чтобы ты любил меня, как любил когда-то. Когда ты был моим. До Розамунды.

Генрих откинул назад голову и безрадостно рассмеялся:

– Ты ничего не поняла, Алиенора. Наш брак был заключен не только из любви, но и из соображений политики. А тебя я не только любил, я к тебе вожделел, как ни к одной женщине до тебя. Но такое вожделение не вечно. После многих лет супружества оно притупляется. Я никогда не принадлежал целиком тебе, как ты, может, думаешь. На моем пути всегда были женщины. Во мне обитает дьявол, и я никогда не могу удовлетворяться одной женщиной, даже Розамундой. У меня было немало женщин, после того как я оставил ее в Англии. Если откровенно, то это не в моей природе, но все же я вполне способен любить тебя как мою жену и вожделеть к тебе… и при этом любить ее.

Алиенора слушала с возрастающим ужасом, не в силах принять предательства мужа. Все прошедшие годы она спрашивала себя, раздумывала. Слышала то, что говорил ей Рауль де Фай. Но никогда не верила до конца… Пока не заехала в Вудсток. При воспоминании об этом слезы хлынули у нее из глаз.

– Ты любишь ее так, как когда-то любил меня, – горько пробормотала она.

– Мы с тобой партнеры, Алиенора, – ответил Генрих. – Ты – Аквитания, я – Англия, Нормандия и все остальное. Если мы вместе, то под нами бульшая часть западного мира. Нас ничто не может разъединить. Даже ненависть. Чтобы быть неуязвимыми, мы должны действовать вместе, создавать видимость согласия. Наши личные чувства в счет не идут.

– Как легко ты говоришь о ненависти! – напустилась она на него. – Для тебя мои чувства – ничто, но ты просишь меня о партнерстве. Послушай, Генри, я вовсе не глупа. У тебя зуд к этой шлюшке, и ты хочешь, чтобы я не мешалась у тебя под ногами. Нет, не спорь с этим!

– Буду спорить! – прокричал Генрих. – Я люблю и почитаю тебя как мою жену…

– Почитаешь? Ты не понимаешь, что означает это слово! – вскрикнула Алиенора, по щекам ее текли слезы. Она отвесила мужу пощечину. – Это тебе за твое распутство! – Она отвесила ему еще одну пощечину. Ярость обуяла ее с такой силой, что Алиенора уже не управляла собой.

Генрих схватил ее за запястья, на лице его застыла маска гнева. Он так сжал ее руки, что ей стало больно.

– Как ты посмела ударить меня – короля?! – заорал он.

– Я ударила моего изменника-мужа! – ответила Алиенора. Она теперь была совершенно беспомощна и плакала. – Генри, ты хватил через край. Ты изменил супружеской постели и моему доверию. Ты дал мне понять, что я стара. Если я и обрадовалась возвращению в Аквитанию, то теперь этой радости нет – умерла. В этом мире для меня не осталось радости. Ты убил ее. Я надеюсь, ты доволен!

Генрих ничего не сказал, но неожиданно крепко обхватил жену рукой и держал, пока буря не прошла и слезы не иссякли. Алиенора не видела его лица, потому что ее лицо было прижато к бороде мужа, и не могла понять, зачем он это делает. Но и когда слезы высохли и она успокоилась, Генрих продолжал держать ее. Алиенора хотела освободиться, но ей было необходимо, чтобы ее держали вечно, и она с ужасом ждала мгновения, когда рука его ослабнет. Как горько было понимать, что мужчина, который нанес ей смертельное оскорбление, и есть тот единственный мужчина, который может ее утешить. Но в этот момент Алиенора почувствовала, как пришла в возбуждение его плоть.

– Нет! – крикнула она, начав сопротивляться. – Этого не будет. Никогда!

– Ты моя жена, – пробормотал Генрих. – Это мое право.

– Тогда тебе придется изнасиловать меня! – выкрикнула она.

– Не доводи меня, – сказал Генрих, отпуская ее. Когда он заговорил снова, ему едва удавалось управлять своим голосом. – Прекрасно. Я пытался поправить наши отношения, но ты высказалась яснее ясного. С этого момента мы будем соблюдать правила вежливости, но не больше. И насколько я понимаю, ты не будешь возражать против того, что я удовлетворяю свои желания в других местах?

– Делай что хочешь! – Алиенора кипела отчаянием человека, который вдруг осознает, что собственными руками под воздействием момента сжег мосты. – Я поеду в Аквитанию, и мы будем делать вид, что между нами все в порядке, если ты так хочешь.

– Ты прекрасно знаешь, что я хотел совершенно иного, – ответил Генрих.

– Нет, милорд, это ты все изгадил, – сказала Алиенора, решительно отирая последние слезы. – Наш брак мертв. Ты не можешь жить с нами двумя.

Глава 36

Фонтевро, 1168 год

На юг они отправились вместе, двинувшись на Пуатье, следом шла армия преданных сеньоров, слуг и воинов. Генрих настоял на том, что будет провожать жену, предупредив ее, что времена сейчас лихие, а его власть распространяется только туда, где находится он и его воины. Они ехали во враждебном молчании.

Алиенора пребывала в смятении, горюя из-за того, что радость от ее долгожданного возвращения в Аквитанию в качестве правителя отравлена убийственным знанием: фактически ее отъезд означает окончательный разрыв с Генрихом, разрыв, в котором она ни в коей мере не была виновата, но причиной которого стала. С каждой оставшейся позади милей они приближались к мигу прощания, дальше каждый пойдет своим путем: они останутся партнерами в браке, но будут разделены куда как серьезнее, чем только расстоянием.

И прощаться Алиеноре нужно было не только с мужем. Вместе с королем и королевой ехали дети: Молодой Генрих, имевший теперь титул графа Пуатье, красивый и растущий чуть ли не по часам. Сын носил королевский титул со всей уверенностью своей породы. С этого времени он должен будет оставаться с отцом, дабы познавать науку управления государством. Одиннадцатилетний голубоглазый Ричард, длинноногий и длиннорукий, уже ставший закаленным воином, которого хвалили не только капитаны, обучавшие его военным искусствам, но и учителя, преподававшие ему латынь и книжные знания. Он отправлялся в Аквитанию вместе с матерью и братом Жоффруа, красивым смуглым Жоффруа, который терпеливо выносил щебетание тщеславной юной Констанции, ехавшей бок о бок с ним. Она его измучает, моего умного мальчика, думала Алиенора. С ними ехали и маленькие девочки – Алиенора и Иоанна, рыжеволосые подобия матери, только мягче, гораздо послушнее и покорнее.

Сегодня ее дочери были смирнее обычного. Генрих решил при ее неохотном одобрении, что, пока не придет время выдать их замуж, они будут воспитываться добрыми монахинями монастыря Фонтевро. Для девочек благородного происхождения не найти лучшего образования. Семья Алиеноры, как и семья Генриха, вот уже многие поколения отправляла дочерей в Фонтевро. Но это решение опечалило королеву. Она станет скучать по Алиеноре и Иоанне, у нее было такое чувство, что она бросает их. Почти так же, как бросила много лет назад двух других своих девочек. Недавно, после ее долгих домогательств, пришло еще одно письмо от Марии, на которое Алиенора была вынуждена написать всего лишь формальный ответ. Она гордилась тем, что молодая графиня Шампанская унаследовала ее любовь к поэзии и музыке, но настоящей связи между ними не существовало – она была утрачена много лет назад. Это походило на общение с посторонним человеком. У Алиеноры пропало желание продолжать переписку.

Королева одобрительно улыбалась своим маленьким девочкам, хотя боль и сжимала ее сердце. Она убеждала себя, что добрые сестры из Фонтевро воспитают их наилучшим образом. Генрих сказал, что ей хватит забот: на попытки усмирения непокорных вассалов уйдет немало времени, и потом, большинство девочек высокого происхождения воспитываются в монастырях. Но Алиенора гордилась тем, что против сложившегося в королевских семьях обычая до последнего времени всех своих детей держала при себе. Она спрашивала себя, не стала ли отправка дочерей в монастырь местью со стороны Генриха. Или же он опасался, что жена за его спиной может договориться и обручить девочек с кем-нибудь из аквитанских сеньоров, чтобы ублажить их таким образом. Алиенора понимала: Генри не хотел бы, чтобы плоды чресл его расходовались на этих неблагодарных негодяев.

Оставался еще и маленький Иоанн, которому только что исполнился год. Как Алиенора ни заставляла себя, она не могла проникнуться любовью к этому ребенку, зачатому в печали и рожденному в предательстве. Его существование все время вызывало воспоминания о том ужасном кануне Рождества, когда она случайно заехала в Вудсток и оказалась лицом к лицу с катастрофой и руинами своей жизни, а потом о тех мучительных родах в Оксфорде. Нет, Иоанн был плодом брака, погрузившегося в предсмертную агонию, и Алиенора иногда не могла себя заставить даже посмотреть на него. О мальчике заботились няньки.

Младший сын тоже отправлялся в Фонтевро. Хотя он и был еще в младенческом возрасте, Алиенора просила мужа подумать о церковной карьере для Иоанна, и Генрих согласился. Иоанн родился последним – четвертым – мальчиком и почти не имел надежды на земельное наследство, а потому Церковь казалась очевидным выбором. Мальчик будет воспитываться в монашестве, готовиться к принятию сана. Подарить одного из сыновей Господу станет для обоих родителей наилучшим способом собирания сокровищ на небе[56]. И Господь знает, с горечью подумала Алиенора, нам эти сокровища понадобятся. Она не станет скучать по своему последнему сыну, напротив, благодарна за то, что воспитывать его будут другие. Чувство вины переполняло ее.

Но был еще один человек, которого ей будет не хватать, чья улыбка никогда больше не осветит ее день. Бедняжка Петронилла умерла три месяца назад, став жертвой пагубного пристрастия к вину. К концу сестра впала в полусонное состояние, кожа ее пожелтела, живот ужасно раздулся. Алиенора горько оплакивала Петрониллу, и хотя в жизни ее образовалась пустота, которую прежде занимала сестра, она не могла отрицать, что смерть стала для Петрониллы милосердным избавлением. Слишком много пустых мест появилось в жизни, горько подумала Алиенора. Печаль стала теперь ее уделом.

Дружелюбная настоятельница Изабелла давно ушла на заслуженный покой, и теперь их встречала ее преемница настоятельница Одебюрж. Монахи, монахини и обитавшие в монастыре пожилые дамы собрались и встали уважительным полукругом. Когда королевская кавалькада остановилась, весь монастырь опустился на колени, и настоятельница вышла вперед. Одебюрж была способной, энергичной женщиной, и Алиенора давно ей симпатизировала. Королева знала, что трудно найти для ее детей воспитателя лучше настоятельницы Одебюрж. И казалось, ее уверенность тут же получила подтверждение, потому что, когда Алиенора и Иоанна были формально переданы на ее попечение, настоятельница наклонилась и горячо поцеловала их, а потом попросила двух дам из обитательниц монастыря – одну с попугаем, другую с обезьянкой – развлечь ее новых подопечных, чем мгновенно завоевала сердца девочек. Затем она взяла Иоанна у няньки, вытащила большой палец из его рта, погукала ему, чем заслужила в ответ осторожную улыбку. Алиенора и опомниться не успела, как были произнесены прощальные слова и детей ее увела стайка улыбающихся монахинь.

Времени у них не было. После мессы в белой, воспаряющей в высоту монастырской церкви Генрих засвидетельствовал почтение настоятельнице и приготовился к отъезду. Он собирался проводить Алиенору до Пуатье и убедиться, что она обосновалась там в безопасности, но тут пришло сообщение о серьезном бунте еще дальше на юге. Граф Ангулемский объединился с буйными сеньорами Лузиньяна и другими непокорными вассалами, и все они восстали против правления Генриха.

– Одной тебе с ними не справиться, – сказал Генрих Алиеноре, когда незадолго до их прибытия в Фонтевро ему доставили это известие. – Я соберу моих вассалов, и все вместе мы двинемся в Лузиньян. Твое присутствие напомнит этим самодовольным идиотам, кому они должны подчиняться. Потом ты безопасным маршрутом сможешь вернуться в Пуатье, а я преподам смутьянам урок.

– После этого они будут возмущаться еще больше, – вяло возразила она.

– Ты, что ли, собираешься выйти против них во главе армии? – поинтересовался Генрих. – И потом, не подчиняясь мне, они не подчиняются тебе. Я хочу, чтобы, перед тем как я оставлю тебя здесь, в Аквитании воцарился порядок.

Алиенора не ответила, она ехала молча, сжав губы.

Глава 37

Лузиньян и Пуатье, 1168 год

Король с королевой направились на юг к Лузиньяну. Приблизившись, они увидели замок, оседлавший холм над долиной Вонн. Алиенора вспомнила, как в их счастливые дни Генрих говорил ей, что замок этот построила дьяволица Мелузина, его прародительница.

Пуатье, куда направлялась Алиенора, находился чуть восточнее. Чтобы расстроить планы бунтовщиков, действовать нужно было быстро, и Генрих, уже принявший решение идти на Лузиньян, не мог проводить ее до города. Вместо этого он вызвал графа Патрика Солсберийского, своего военного губернатора и представителя в Аквитании, и приказал ему обеспечить безопасный проезд герцогини до Пуатье. И вот теперь граф Патрик во главе небольшого отряда ехал по пыльной дороге.

Алиенора знала Патрика и симпатизировала ему. Долгие годы граф преданно служил императрице Матильде и королю Генриху, а за год, проведенный в Аквитании, проявил себя способным, благоразумным правителем, завел тактическую и политическую дружбу с сенешалем Раулем де Фаем и попытался помириться с вассалами. Алиенора надеялась, что Патрик останется и после передачи власти – его общество и советы не бесполезны.

Но сначала был Генрих. Наступил миг прощания. Безусловно, не окончательного, но вероятность их встречи в ближайшем будущем крайне низка. Странным казалось, что такая безумная страсть нашла печальный конец на отдаленной сельской дороге, без всяких формальностей, и никто даже не подозревал, какое катастрофическое событие здесь происходит.

Генрих спешил: ему не терпелось начать сражение и поскорее оставить позади эти неприятные минуты. Он осадил норовистого коня, наклонился в седле и поцеловал Алиенору самым кратким из поцелуев, потом грубовато пожелал ей счастливого пути. Королева все это время прямо сидела в седле на своей смирной лошади, смотрела на мужа печальными глазами, но он не пожелал встречаться с ней взглядом.

– Прощай, милорд, – тихо сказала она. – Молю Господа о том, чтобы Он хранил тебя, и о том, чтобы мы еще встретились в этом мире.

Генрих кивнул – Алиенора подозревала, даже надеялась, что он боится заговорить, – потом развернул коня и дал команду свите следовать за ним. Алиенора провожала его взглядом. Он поскакал к Лузиньяну, оставляя за собой клубы пыли. Наконец с вымученной улыбкой на лице она повернулась к графу Патрику и, пришпорив коня, двинулась к Пуатье. Домой. После такой долгой ссылки она возвращалась домой.

Несмотря на все печали, Алиенора, вернувшись в свою резиденцию в башне Мобержон, ощутила прилив теплого чувства. Герцогские покои недавно отремонтировали, и теперь они отличались простором и роскошью. Алиенора прошлась по ним, поздравляя себя, довольно потрогала пальцем мягкое беличье покрывало на кровати, шелковую ткань подушек. Все комнаты были яркими – темно-синяя, цвета лесной листвы, красная. На стенах висели гобелены с эротическими сценами, изображающими нимф, купающихся в мифологических реках, и любовников, предающихся запретным наслаждениям. Ярко расписанные буфеты и подоконники были уставлены вазами из аквамаринового стекла и порфира. В соларе герцогини на широком столе перед камином был предусмотрительно поставлен серебряный кувшин с вином, ее ждал и набор шахматных фигур из слоновой кости, а в углу на комоде, укрытом расшитой материей, стоял переносной алтарь.

Ужин оказался превосходен. Трюфели! Сколько лет Алиенора их не пробовала! А для человека, которому приходилось мириться с менее рафинированной английской кухней, они были как амброзия. Затем подали утку, поджаренную в собственном жире. Великолепно! Персики и абрикосы, крупные и сочные – таких не бывает в северных королевствах. Возвращение домой оказалось более радостным, чем она предполагала.

Алиенора лежала в ванной на тонких льняных простынях, а Мамилла, Торкери и Флорина мыли ее настоянной на травах водой, массировали руки и ноги, которые болели после нескольких дней в седле. Алиенора ощутила блаженство, какого давно не было в ее жизни. Здесь она герцогиня. И может жить в свое удовольствие. Ей не нужно считаться с настроениями и капризами мужа. Чувство освобождения нахлынуло на нее.

Чтобы подкрепить эту новую уверенность, Алиенора начала заказывать платья и плащи из тончайших материй, велела ювелирам в Пуатье изготовить элегантные драгоценности – диадемы, браслеты и броши – по самой последней моде. В новой великолепной одежде она снова чувствовала себя как прежняя Алиенора, что помогло ей избавиться от ощущения собственной бесполезности после предательства мужа. Она заставляла себя не думать о нем, полностью погружаясь в новую жизнь. «Ведь я давно этого хотела», – говорила она себе. «Но не так, не так!» – возражал настойчивый внутренний голос.

Алиенора решительно занялась управлением герцогством, проявляя искренний интерес ко всем сторонам государственной жизни. Каждый день она садилась на свое высокое место во главе стола Совета и терпеливо выслушивала аргументы и советы ее сеньоров. Важные решения всегда нужно было отправлять на утверждение Генриха, и между Аквитанией и Севером шел постоянный обмен. Никому, а в первую очередь Алиеноре, не нравилось это вмешательство в дела герцогства. Ее народ никогда не принимал Генриха, которого здесь не переваривали. Но, будучи ее мужем, он имел законное право властвовать в ее землях, и Алиенора постоянно напоминала себе, что если уж быть справедливой, то Генрих оставил ей достаточно независимости.

Если она не заседала в Совете, то отправлялась на верховую прогулку или соколиную охоту. Или же занималась детьми, оставленными на ее попечение. Вскоре с разрешения Генриха Молодой Генрих и его жена Маргарита отправились в путешествие по югу и заехали к ней, присоединившись к Ричарду, Жоффруа и Констанции. И в окружении этого множества молодых людей, поднимавших настроение, жизнь во дворце казалась кипучей и радостной – именно такое лекарство и требовалось больному сердцу Алиеноры. Она никогда не оставалась одна – сама позаботилась об этом, вызвав шестьдесят дам прислуживать ей, веселить ее, и всегда рядом был дорогой Рауль де Фай, который утешал ее, давал советы в делах управления герцогством и был щедр на двусмысленные комплименты, словно все еще надеялся завоевать более интимные благосклонности.

Все это доставляло Алиеноре удовольствие, ведь ей уже исполнилось сорок шесть, и нередко она с тревогой смотрела на собственное отражение в зеркале, которое неумолимо свидетельствовало о надвигающейся старости. И в то же время она видела в полированном серебре изящно сложенную женщину со все еще полными губами, глазами, которые могли сверкать умом и приглашать к разговору… и не только. Под головным покрывалом ее волосы уже не отливали той медью, что прежде, в них пробивались седые пряди, но волосы по-прежнему оставались длинными и роскошными и, когда она распускала их, падали на груди, все еще налитые и соблазнительные. Может быть, думала Алиенора, ну почему бы и нет, она еще сумеет завести любовника, поскольку Генри это больше не интересует. Но только не Рауля. Она его любила, полагалась на него как на друга и дядюшку, но видеть в постели с собой не хотела.

Патрик оказался обаятельным и умным. Алиенора чувствовала, что нравится ему, и видела в его карих глазах то восхищение, которое в прошлом возбуждала во многих мужчинах. Это было бальзамом для ее раненой гордости. Она думала, что и Рауль замечает это. И ревнует ее. Но Рауль не мог ревновать долго.

Весна выдалась прекрасной, цветы распустились не по сезону рано, ветра были тихие и мягкие, и Алиенора решила отправиться на соколиную охоту с графом Патриком. До них дошли сообщения, что Генрих эффективно подавил бунт в Лузиньяне, потом отправился на север, где собирался провести переговоры с Людовиком. Известие о том, что он теперь так далеко от нее, новой болью отозвалось в ее сердце, и Патрик решил: охота сейчас будет безопасной.

– В последнее время ни о каких происшествиях не сообщалось, – улыбнулся он. – Поэтому я оставлю доспехи дома, а сопровождать нас будет лишь небольшой отряд.

Алиенора, хотя у нее и было тяжело на душе, вдруг поняла, как это хорошо выехать из дому в солнечный день. Королева с удивлением обнаружила, что ее захватывает процесс: с замирающим сердцем смотрела она, как могучий сокол воспарил в голубое небо, а потом с безошибочной точностью спикировал на жертву, после чего вернулся на ее перчатку и смиренно позволил надеть себе на голову алый капюшончик и опутать ноги.

– Браво, миледи! – воскликнул граф Патрик.

Воины захлопали в ладоши и одобрительно закричали издалека – сами они были слишком незначительны, чтобы прикоснуться к этой королевской птице.

Засада, в которую они попали, была неожиданной. Со всех сторон, выкрикивая боевые кличи, леденящие кровь, их окружили всадники.

– Это лузиньянцы! – испуганно воскликнул граф. – А moi! А moi!

Алиенора быстро взяла себя в руки. В одно мгновение она увидела свое пленение, а потом выкуп, если не хуже. Но когда она попыталась ускакать, граф Патрик, выкрикивавший приказы своим людям, спрыгнул с коня и, быстрый как молния, ухватил ее лошадь под уздцы.

– Возьмите моего скакуна, миледи, быстрее коня нет во всем христианском мире.

Алиенора не стала терять ни минуты, быстро вскочила на коня и поскакала, как сказал ей граф, к руинам замка.

Преследователи уже были в двух шагах от них, но Алиенора пришпорила чужого коня и ускользнула от врага, проскочив в единственный зазор в их рядах, а потом галопом, как ветер, поскакала к безопасному месту. Лузиньянцы пустились бы следом, если бы граф Патрик и его люди не вступили с ними в яростное сражение. Королева летела прочь, слыша звон мечей и приглушенные расстоянием людские крики. Тревога снедала ее – на чью сторону склоняется победа?

Проскакав несколько миль, Алиенора добралась до руин замка и остановилась. Полдень стоял такой тихий, а она горела гневом. Как смеют лузиньянцы покушаться на нее?! Они наверняка хотели добиться уступок от Генриха. Ну, подождите – узнает он об этом! И тут Алиенора задумалась. Сейчас правительницей этой земли была она, а не Генрих. Он, конечно, приедет и разберется с ними, если она его вызовет. Генрих впадет в бешенство хотя бы из-за того, что покушались на нее, королеву и герцогиню, но Алиенора решила, что должна доказать мужу: она может обойтись и без него, может решать проблемы сама, без его помощи.

Алиенора прождала около часа, с каждой минутой волнуясь все сильнее. Потом услышала стук копыт и отступила, прячась среди поросших лишайником камней, пока не убедилась, что это ее сопровождение – вернее, то, что от него осталось, – прискакало за ней. Ее пробрала дрожь. Насколько ожесточенной была схватка?

– Мадам, – сказал капитан, крупный человек с лицом багрового цвета. – У меня плохие новости. Граф Патрик убит. Его пронзили ударом меча в спину эти предатели, пока он надевал кольчугу.

– О нет! – воскликнула Алиенора. – Такой галантный человек! Мерзавцы! Я им отплачу, Богом клянусь! Мало того что они нанесли мне страшное оскорбление, они еще пролили кровь. – Королева погрозила кулаком, но тут ее вдруг охватил страх. – А эти смутьяны – они побеждены? Где они?

– Вернулись в свой замок, – ответил капитан. – Их с большим мужеством и умением сдерживал молодой рыцарь Уильям, сын Джона Маршала[57], но потом его самого ранили и захватили в плен. Они унесли его с собой, мадам, явно рассчитывая на хороший выкуп.

– Они его получат, – сказала Алиенора, подавляя ярость и вспоминая высокого, держащегося с достоинством молодого человека, который так храбро защищал ее.

Она знала, что он наемник, завоевавший себе репутацию в рыцарских боях, где выигрывал богатые призы. Королева собственными глазами видела, как этот рыцарь отличался в турнирных схватках, и поражалась его мастерству.

– Они везут тело графа Патрика, мадам, – сказал капитан, показывая на несколько человек, скачущих верхом.

Алиенора замерла, увидев окровавленное тело губернатора, лежащее на седле, но, склонив голову в скорби и почтении, решительно двинулась к нему, чтобы отдать дань уважения павшему.

– Мы похороним графа в Пуатье и закажем мессу за упокой его души, – сказала она, сдерживая эмоции. У нее еще будет время поплакать. – Необходимо отправить письмо его семье в Англию.

Письмо было отправлено, молодого Уильяма Маршала в конце концов выкупили. Когда он явился к герцогине, исполненный благодарности, та подарила ему деньги и с тревогой спросила про его раны.

– Они залечиваются, миледи, – весело сказал рыцарь. – Но не благодаря Ги Лузиньяну. Он и его люди даже не перевязали меня. – Алиенора ахнула в ужасе, но Маршал улыбнулся. – Это не имеет значения. Для меня было большой честью послужить вам, моя королева.

– Такую преданность редко встретишь, – отметила Алиенора. – Мне сказали, что вы сражались, как дикий вепрь против стаи псов. Я многим вам обязана, может быть даже жизнью. Будьте уверены, короля известят о вашей доблести.

В течение следующих недель Алиенора собственническим взглядом посматривала на Уильяма Маршала, и ее восхищение молодым человеком росло. Ей вдруг пришло в голову, что из него получился бы неплохой учитель для Молодого Генриха. И вскоре с одобрения короля Уильям был назначен опекуном, наставником и воспитателем молодого принца – роль, которую когда-то исполнял Бекет. Уильям великолепно справлялся с новой должностью, и Алиенора щедро вознаграждала его – лошадьми, оружием, золотом, богатой одеждой. Она не сомневалась, что в один прекрасный день Уильям Маршал станет – в чем с ней вскоре согласятся и современники – одним из лучших рыцарей всех времен.

Генрих встретился с Людовиком, и на этот раз у Алиеноры были основания испытывать благодарность к прежнему мужу. Они согласовали условия мира, и Людовик дал Генриху мудрый совет касательно того, как распорядиться его империей после смерти. На сердце у Алиеноры стало легче, когда королевский гонец привез известие о достигнутом соглашении.

– Лорд Генрих должен будет принести оммаж французскому королю за Анжу, Мен и Бретань. Лорд Жоффруа будет владеть Бретанью на правах вассала лорда Генриха, а лорд Ричард должен принести королю Людовику оммаж за Аквитанию, и его решено обручить с дочерью Людовика Аделаидой.

Значит, в конечном счете Генрих решил отдать Аквитанию Ричарду! Господь услышал ее! Алиенора, радостная, пошла в часовню с благодарственной молитвой, и первой ее мыслью было, что Генрих сделал это ради нее, предлагая мир. Потом она вспомнила, что муж бессчетное число раз игнорировал все ее просьбы и никогда не делал ничего, если для того не было политических мотивов. Истина, догадалась она, состоит в том, что Людовик, опасаясь мощи вассалов Плантагенетов, потребовал разделения владений Генриха после его смерти и поставил это условием заключения мира. Она со страхом подумала, что, может быть, Генрих исходит из соображений целесообразности, и как только ситуация изменится, будет инициировать новый договор.

Алиенора, как обязывал долг, написала Генриху о бесчинствах Лузиньяна, и, как она и предполагала, он тут же ответил, что немедленно направляется в Аквитанию, чтобы преподать предателям урок, который они никогда не забудут. Алиенора надеялась, что муж заедет в Пуатье повидаться с ней и она сможет поблагодарить его за решение по Аквитании и, возможно, немного наладить их отношения. Но следующее сообщение от Генриха, привезенное падающим от усталости гонцом, извещало, что он неожиданно поменял планы и должен идти в Бретань, дабы подавить восстание Эда де Пороэта, отца графа Конана.

– Но ведь семья Конанов – наши союзники! – воскликнула Алиенора. – Внучка Эда Констанция замужем за лордом Жоффруа. Его дочь Алиса находится на попечении короля как залог дружбы ее отца. Это безумие!

Королевский гонец покраснел, и, как ей показалось, глаза его забегали.

– Вы должны сказать мне, что случилось, – потребовала королева резким от тревоги тоном.

Гонец посмотрел на пол, крутя в руках фетровую шляпу:

– Говорят, что его величество король соблазнил леди Алису и она родила ему ребенка, который умер. Ее родственники обозлились, потому что молодая дама была заложницей в доме короля.

Алиенора замерла, услышав эти слова. Неужели предательствам мужа не будет конца? И когда же ее сердце перестанет болеть при таких известиях? Она уже думала, что освободилась от Генриха, и постепенно укреплялась в этом мнении, но такие вот известия доказывали ей, что она все еще у него в рабстве.

Алиенора отпустила гонца и удалилась в свои покои, пытаясь найти утешение в музыке и разговорах со своими дамами. Но как она ни старалась, перед ее мысленным взором стояла эта ужасная картина: Генрих в постели с Алисой де Пороэт.

Боль сердечная притупила ее прежнюю радость за будущее Ричарда, и Алиенора решила навсегда остаться в Аквитании. Она убежденно и со всей твердостью сказала себе, что никогда не вернется к Генриху и не будет жить с ним как жена. С этого момента они будут политическими союзниками – не больше. Теперь всю любовь, все заботы она станет отдавать своему наследнику и забудет о неверном муже. Алиенора пришла к утешительному заключению, что ее любовь к Ричарду сильнее ее любви к Генри… если только не говорить о физической страсти, которую возбуждал в ней муж. Но страсть эта давно умерла.

Ричарду теперь было одиннадцать, он быстро рос и мужал. Алиенора гордилась его усердием как в учении, так и в боевых искусствах. Она удивлялась той бойкости, с которой сын говорил на латыни, сама научила его играть на лире и писать стихи на французском и провансальском. У Ричарда был высокий красивый голос, и мать с замирающим сердцем слушала, как он поет с хором в ее приватной часовне. Высокий, рыжеволосый, он во многом унаследовал ее черты – прямой нос, стройную фигуру. От Генриха Ричард мало что унаследовал, если не считать уже заметной жестокости и безжалостности, свойственных Плантагенетам. Это ничего, утешала себя Алиенора, правитель должен быть твердым, должен уметь укреплять свою власть. А в бою быть яростным. Ричард владел всеми этими качествами в избытке. Он был ее истинным наследником во всех смыслах этого слова, потому что юг у него в крови, как и у нее. Ричарда ждет блестящее будущее, великая судьба. Алиенора всей душой чувствовала это.

Бульшую часть того года Алиенора провела в Пуатье, управляя своими землями с мудростью и твердостью. Присутствие в герцогстве королевы в значительной мере способствовало затягиванию тех ран, что были нанесены ее земле за десятилетия чужеземного правления сначала одним, а потом другим ее мужем, и она была намерена приложить все усилия, чтобы снова завоевать любовь и преданность вассалов.

Утвердив свою власть в герцогстве, она сразу же отправилась в поездку по своим землям, желая познакомиться и подружиться с вассалами, показать им себя. Если установить централизованную власть в Аквитании не удалось силой, она сделает это любовью и мирным увещеванием. Алиенора отправилась на юг и первую остановку сделала в процветающем порту Ньор, где ее двор расположился в мощной квадратной крепости, которую построил Генрих. Местные жители устроили в честь королевы пир, на котором подавали угрей и улиток с ближайших болот и местный деликатес – маленькие пирожные, усыпанные дягилем. Алиенора обещала, что со временем пожалует городу хартию и новые привилегии, на что достойные бюргеры ответили криками радости.

Потом она поехала еще дальше на юг – в Лимож, чтобы сгладить последствия того ущерба, который нанес городу шестнадцать лет назад Генрих, приказав снести стены. Она восхитилась новыми укреплениями, даровала городу привилегии и приняла местных сеньоров. Затем королева отправилась в Перигор, знаменитый великими реками Дордонь и Везер, где обитали стаи жирных уток и серых гусей. Здесь она наслаждалась, посещая долины-ущелья под известковыми утесами, буйно разросшиеся темные леса, пшеничные поля, сады орешника, многолюдные города и деревни на вершинах холмов, могучие замки и скромные церкви – все это купалось в золотых лучах солнца. К Алиеноре приходили люди с подарками и благословениями, даже сеньоры, правившие в этих долинах, где нередко царило беззаконие, преклоняли перед ней колена и приносили присягу верности. Алиенора снова обрела цельность, ее окружала любовь подданных, которую они носили в сердце, как низкорожденные, так и знатные.

Потом королева двинулась на запад в Байонну, расположенную на берегу у подножия могучих Пиренеев, затем снова на север в Пуатье, останавливалась по дороге в замках, особняках или монастырях. И где бы она ни появлялась, всюду ее встречали толпы подданных, благословляя ее, принося ей прошения и жалобы. Алиенора читала их все, судила со справедливостью и человечностью, зарабатывая себе репутацию мудрой и щедрой правительницы. Она уезжала из Пуатье грустной и разочарованной женой, которая пыталась порвать с прошлым, а вернулась счастливой, уверенной и радостной женщиной, благодарной за обретение независимости.

Алиенора написала Генриху о своем решении расстаться с ним навсегда. Это было одно из самых трудных писем в ее жизни, но ей стало лучше, когда она изложила свои мысли на пергаменте, да что там «лучше» – она словно сбросила груз с плеч. Любовь, за которую приходилось платить высокую цену болью и унижением, не стоила того. У Алиеноры еще сохранялись чувства к мужу, но их перевешивало – по крайней мере, в настоящий момент – облегчение, испытанное ею, когда она отдалилась от брака, ставшего для нее источником мучений.

В ответ Генрих написал: «Пропасть, возникшая между нами, волнует меня, как Эдипа, но я не буду противиться твоему решению». Эдип! Господи милостивый! Неужели он теперь видел в ней только мать и ничего больше? Раны Господни, богохульствовала она про себя, да пусть он подавится этой своей шлюшкой Розамундой!

Бальзамом на сердце Алиеноры было восторженное поклонение трубадуров, наводнивших ее двор и радовавшихся возможности посвящать знаменитой герцогине песни любви и красоты. Их комплименты грели ей сердце, ведь она уже перестала быть той молодой красавицей, которой в прошлом посвящали галантные стихи. Но все же трубадуры продолжали воспевать несравненную красоту их благородной Алиеноры.

Ах, какая это была роскошь – после стольких лет того, что теперь казалось ей изгнанием, вернуться в лоно цивилизации, воспевавшей любовь во всех формах. Днем она с удовольствием сидела в беседке, обсуждая со своими сеньорами и дамами этот самый очаровательный из предметов, а вокруг стояли придворные, жадно ловившие каждое ее слово.

– В северных королевствах не говорят о любви так, как делаем это мы в Аквитании, – рассказывала Алиенора своим удивленным слушателям. – Они думают, что любовь, которую мы чтим, – это всего лишь повод для разврата. Милорд Генрих никогда не понимал нашей культуры.

– Любовь, – заявил молодой трубадур Риго де Барбезьё, – это основа счастливых отношений между мужчиной и женщиной.

– Истинное счастье достижимо, только когда любовники имеют равное положение, что случается крайне редко, – сказала Алиенора. – Но в браке нет равенства, а наш придворный код требует, чтобы влюбленный всегда выступал в роли просителя перед возлюбленной.

– Но как же тогда можно достичь равенства между мужчиной и женщиной? – спросила Торкери, наморщив свой гладкий лоб. – Этого не может произойти в мире, где к женщине относятся как к рабыне или шлюхе.

– Я благодарю Господа за то, что у нас в Аквитании иная традиция отношения к женщине, – улыбнулась Алиенора. – Торкери права. На севере женщины – всего лишь рабыни. Но здесь, благодаря нашему более свободному обществу, они подняты на пьедестал! Вы теперь понимаете, почему я хотела вернуться домой?

– К вам на севере относились без уважения, мадам? – спросила одна потрясенная молодая дама.

– Нет, конечно, ведь я королева, и в уважении недостатка не было. Но несчастье грозило тому трубадуру, который восхвалял в песне мою красоту и осмеливался вообразить себя в моей постели! Я вам говорю: они не понимают, что это безобидная фантазия.

Бертран де Борн, буйный и опасный молодой человек, одинаково хорошо владевший лирой и мечом, улыбнулся волчьей улыбкой: