Плененная королева Уэйр Элисон
Он мрачно посмотрел на нее:
– Розамунда никогда не даст мне повода ударить ее. Она нежная душа. И да – она дает мне много радости – больше, чем когда-либо ты! Посмотри в зеркало, Алиенора, и задай себе вопрос, почему я больше не хочу тебя. Посмотри, какой старой каргой ты стала!
«Генри делает это, чтобы побольнее уязвить меня. Это для него способ отомстить мне за то, что он считает предательством. Я не должна принимать его слова близко к сердцу… Да и с какой стати? Я больше не люблю его, так почему это должно меня волновать?» Но Алиенора была честна перед собой и понимала, что это все равно волнует ее, что ей хочется вонзить ногти в белые щечки Розамунды и уничтожить ее красоту, хочется броситься на мужа, ударить его за эту жестокость… и за глупость! Алиенора с достоинством поднялась, взяла свечу и направилась к двери. Но Генрих остановил жену: протянул руку и без всяких церемоний схватил за запястье.
– Между нами все кончено, но мои сыновья еще молоды, – сказал он. – Их чувства легко подвержены влиянию, а преданность может быть поколеблена. Я начинаю подозревать, что некая рыжеволосая лиса испортила сыновей своими советами, похитила их у меня. Это так, Алиенора? – Он еще крепче сжал ее руку.
– Ты глуп, Генри, – презрительно ответила она. – И заблуждаешься. Причина этой трагедии – ты сам.
– Я не глуп, и я не заблуждаюсь! – рявкнул он. – Я ясно вижу, что моя жена злоумышляет против меня и науськивает моих сыновей.
– Ты больной! – воскликнула Алиенора и, выдернув руку, побежала вниз по лестнице.
Королева никак не могла лечь в постель. Она поймала себя на том, что ходит по тому самому дворику, где делилась своими заботами с Раулем де Фаем. В груди у нее бушевала буря. Они убивали друг друга – она и Генри, и ничего поделать с этим было нельзя. После убийства Бекета муж сильно изменился, погрубел, стал резким, недобрым. Он предал ее, пользовался ею, оскорблял ее. Сказал жестокие, непростительные слова. Она не верит в эти слова, не должна верить…
– Алиенора? – Из тени появился человек. Это был Раймунд Тулузский. Он озабоченно посмотрел на нее, и было в его глазах еще что-то – она прочла в них желание. – Извините, что вмешиваюсь, но у вас неприятности. Могу я чем-нибудь помочь?
Давно ли он здесь? Может быть, он ждал, в надежде встретить ее? С его стороны чересчур смело обратиться к ней по имени, а не по титулу. Это могло означать только одно: его амурный интерес. И как граф мог догадаться, что ей в такую страшную ночь именно это и нужно?
Алиенора молча подошла к Раймунду, нашла успокоение в его объятиях, сладкую радость в его поцелуе. Потом, незаметно проскользнув в его комнату, королева смотрела, как граф поедает ее жадным взглядом, пока она раздевается, а потом ложится голая на кровать. Делая это, Алиенора знала, что никакая она не старая карга, как жестоко обозвал ее Генри. И какой же благодатью было почувствовать, как снова после долгого перерыва оживает ее тело, как мужская рука ласкает ее, сжать жадными пальцами мужской член, удивиться восторженному чувству в глубине собственного чрева. Если она может испытывать все это, значит она не старая! А Раймунд стискивал и ласкал Алиенору среди смятых простыней, он со всей страстью обладал ею, и наконец она, достигнув вершины, вскрикнула от наслаждения пополам с болью.
Когда все закончилось и Раймунд, тяжело дыша, улегся рядом с ней, Алиенора попыталась сказать себе, что соитие с ним было лучше, чем с Генри, но ее самообману не хватало убедительности. Генри был гораздо более искушенным любовником. Алиеноре хватило честности признать это. Но больше всего ее поразила необычность произошедшего: преобладание физического начала и отсутствие каких-либо эмоций. Да, нет все-таки ничего более эротичного, чем прикосновение знакомого, любимого тела и встреча преданных умов.
Она подавила слезы, злясь на то, что позволяет чувствам брать над собой верх. Зачем без конца гнаться за фантазией воссоздания прошлого, которое, вероятно, никогда не было так хорошо, как ей помнится. Даже Генри говорил ей об этом на свой обычный грубоватый манер.
«Мы никогда не сможем вернуться в прошлое, – сказала себе Алиенора. – Никакой второй возможности не будет. Мы теперь чужие, наш жизненный опыт сформировал нас такими, какие мы есть, – со шрамами, которые не залечивает даже время. Там, где была любовь, теперь только ненависть. Генри и я, кажется, обречены уничтожать то доброе, что было в наших жизнях, а потом мы, безусловно, уничтожим и друг друга. Что же с нами случилось такое, отчего теперь мы можем быть только врагами?»
– О чем ты тоскуешь, моя прекрасная дама? – спросил вдруг ее новый любовник, прижимаясь к ней под грудой мехов.
Эмоции настолько переполняли Алиенору, что она тут же выложила ему всю скорбную историю о расколе в ее семье. Даже призналась в том, что написала письмо Людовику.
– Кое-кто может назвать это изменой, но лично я не говорю ничего такого. – Раймунд помолчал несколько мгновений. – Я все понимаю, хотя многие и не поняли бы. Но считаю, что ты права, поддерживая своих сыновей.
– Похоже, эта ночь – еще одно предательство, – печально улыбнулась Алиенора.
Раймунд тут же сел, в пламени свечи его покрытое черными волосами тело казалось гибким и мускулистым.
– Только не говори мне, будто у тебя никогда не было любовников! – воскликнул он. – Это у тебя-то с твоей репутацией?
– Ты первый после моего замужества, – призналась Алиенора. – И ты мой первый мужчина за более чем два года.
Наступила неловкая пауза.
– Почему же ты выбрала меня? – спросил потрясенный Раймунд.
– В этот момент ничего более правильного я не чувствовала, – проговорила она, понимая: что-то идет не так.
– Но я-то полагал, что вы с королем давно договорились действовать каждый по-своему. То, как ты флиртовала со мной, заманивала меня… Я думал, он знает о твоих амурных делах. – Раймунд отстранился от нее. – Боже милостивый, что же я сделал? Я сегодня принес оммаж моему сеньору – и пожалуйста, нарушил клятву, обесчестил моего сюзерена, уложив в постель его жену. И ты мне позволила! Мадам, вы говорите об изменах, но мне кажется, вы не имеете представления о том, что значит это слово. Да, вот это и есть измена… И произошла она по вашей вине! – С этими словами Раймунд выпрыгнул из кровати и, натянув на себя одежду, распахнул дверь. Алиенора, взбешенная и пристыженная, надела платье, накинула плащ и с горящими щеками проскользнула мимо него.
– Клянусь честью, я никому не скажу ни слова, – пробормотал ей вслед Раймунд.
– Что ты знаешь о чести? – прошептала себе под нос Алиенора.
Вернувшись в свои покои и разбудив дам, Алиенора сказала, что ее задержал король. Растянувшись на постели, она лежала без сна, ненавидя себя за то, что сделала, и понимая в глубине души, что после всех лет верности мужу она теперь разорвала все свои брачные обеты и унизила себя перед человеком, который был ее вассалом. Хуже того: она раскрыла ему опасные тайны. Можно ли рассчитывать на то, что Раймунд сдержит слово? Можно ли положиться на его обещание? Он знает, что сокрытие измены почти равносильно ее совершению. А если Генри узнает что-нибудь, его месть будет ужасна. Алиенора лежала в кровати, и от этих мыслей ее пробирала дрожь.
Она ненавидела себя, но еще больше – мужа, ставшего причиной всего этого нечестивого безобразия. Ненавидела она и Раймунда, который согрешил с ней, а потом ее же и обвинил. Но в глубине души Алиенора была довольна своей маленькой местью мужу, пусть даже он никогда ничего и не узнает. Пусть это будет ее личным торжеством, доказательством того, что она может нанести ответный удар и еще способна привлекать мужчин, несмотря на все жестокие слова, сказанные Генри. Алиенора все еще была убеждена, что поступает правильно, защищая интересы сыновей, и что при необходимости, если будут исчерпаны все другие возможности, следует применить силу, дабы отрезвить короля.
Король оторвался от книги – это была его любимая «История королей Британии» Гальфрида Монмутского[64], и у Генриха была привычка перечитывать книгу вновь и вновь, потому что там содержались занятные сказания про короля Артура, которые так нравились Генриху. Сегодня история Гальфрида давала ему забвение от того водоворота неприятностей, который кружил его, а потому стук в дверь вызвал у него раздражение.
– Входите! – пролаял Генрих.
На пороге появился граф Раймунд Тулузский.
– Ваше величество, мне сказали, что я найду вас здесь. Вы позволите несколько слов приватным образом?
Безмолвно выругавшись, Генрих отложил книгу.
– Прошу садиться, сеньор, – сквозь зубы пригласил он.
Раймунд сел. Он явно нервничал, щеки его пылали странным румянцем.
– Ну? – попытался помочь ему Генрих.
– Ваше величество, – начал граф, – двор полнится слухами, и до меня дошли странные известия, которые считаю долгом донести до вас. Позвольте мне говорить свободно?
Генрих настороженно посмотрел на него. Но он считал графа человеком чести, и если уж Раймунд потревожил его, то для этого были основания.
– Слушаю, – сказал Генрих.
– Я советую вам, ваше величество, остерегаться жены и сыновей, – серьезным тоном сказал граф.
К ужасу графа, король разразился смехом.
– Не берите в голову, – прохрипел он. – Мои сыновья своевольны, их легко сбить с пути, что и пытаются сделать те, кто подстрекает их к мятежу. Моя жена – любящая и недалекая мать, и ей бы не следовало поощрять сыновей, это она внушает им всякие глупости. Для меня это не новость, хотя я и благодарю вас за то, что моя безопасность вам небезразлична. Но будьте спокойны: ситуация под контролем.
Король отпустил Раймунда, который ушел, явно испытывая облегчение, но, оставшись один, Генрих задумался. Неужели Алиенора замыслила что-то? Он не думал, что после его угроз она обратится за помощью к Людовику… Молодой Король, по крайней мере, делал это открыто, да что там – с наглостью. Генрих считал, что жена не способна на такую измену, не сможет нарушить брачный обет.
Виноваты во всем его сыновья. Их безрассудные амбиции куда как опаснее. Генриха преследовало пророчество Мерлина, которое он прочел в своей книге: «Щенки проснутся и громко зарычат, они выйдут из леса и станут искать добычу в городских стенах. И те, кто встанет на их пути, понесут большие жертвы, и щенки вырвут языки быков». Может быть, щенки, о которых говорил предсказатель, – это его, Генриха, сыновья?
Нельзя ждать, чтобы выяснить это. Их необходимо остановить. Немедленно. И Генрих тут же отдал приказ отлучить некоторых рыцарей от двора Молодого Короля. Он считал, что именно они подстрекали мальчишку к бунту. Король остался глухим ко всем громким воплям протеста Молодого Генриха.
Собравшиеся начали разъезжаться. Короли вернулись в свои королевства, графы – в свои владения. Сам Генрих собирался на север в Пуатье с Алиенорой и сыновьями. Приведя дела герцогства в порядок, он отправится в Нормандию. Молодого Короля возьмет с собой. Мальчишку нельзя выпускать из вида. Надо принять все меры, чтобы исключить любую возможность интриги.
«Я не ребенок!» – закричал как-то Молодой Генрих.
«Прекрати вести себя как ребенок, – язвительно заметил отец, – тогда я, возможно, буду относиться к тебе серьезно».
Генрих искренне верил, что причиной нынешней смуты был его старший сын, и именно за ним нужно установить присмотр. Ричарда можно без опаски оставить с Алиенорой – пусть вместе управляют Аквитанией. Генрих был убежден, что без Молодого Короля Ричард станет безобиден. Он отправит к нему Жоффруа – для компании и чтобы отвлекать Ричарда. Наведя, как думал Генрих, порядок в собственном доме, он вскоре оставил герцогство и взял с собой в Нормандию кипящего от ярости наследника.
Глава 46
Пуатье, 1173 год
Молодой Генрих бежал! Узнав об этом, Алиенора вздрогнула – то ли от страха, то ли от радости. Он терпел надзор отца до сбмого Шинона, четко понимая, что долго это продолжаться не будет. Молодой Генрих выбрался из спальни, которую они делили с отцом по настоянию последнего, подкупил стражников – те опустили для него мост – и поскакал в Париж так, словно за ним гнались четыре всадника Апокалипсиса. Генрих послал людей за ним вдогонку, но тщетно, и вскоре королю пришло в голову, что побег его сына был спланирован до мельчайших деталей и явно не без тайной помощи короля Людовика.
Алиенора знала, что недалек тот день, когда кто-нибудь укажет на нее пальцем, обвинит в том, что она сообщница Молодого Генриха, хотя королева была удивлена побегом сына не меньше, чем весь остальной мир, и, затаив дыхание, ждала дальнейшего развития событий. Алиенора не могла не радоваться тому, что Молодой Генрих бежал из-под отцовского надзора, который стал для него разрушителен. И молилась о том, чтобы Господь вразумил Генриха.
Алиенора тайно, по цепочке гонцов отправила послание в Париж. Ей нужно было знать, что случилось. Гонцы привезли новости исключительной важности.
– Мадам, король Людовик и Молодой Король поклялись помогать друг другу в борьбе с общим врагом.
Алиенора поняла, что этим врагом мог быть только Генрих, хотя уставший гонец, стоящий перед ней на коленях, не осмелился произнести его имени.
– Мадам, король Генрих отправил в Париж делегацию епископов, чтобы узнать, вернет ли французский король его сына. Когда король Людовик спросил, от кого это послание, ему сказали, что от короля Англии. «Король Англии находится здесь! – возразил на это Людовик. – Но если вы имеете в виду его отца, то вам надлежит знать, что он более не король. Всему миру известно, что он уступил королевство сыну».
Алиенора, услышав это, не смогла сдержать улыбку: она и не подозревала, что Людовик умеет вот так бросать перчатку.
– Мадам, его величество готовится к войне. Он занимается обеспечением безопасности замков и собственной персоны. Многие бароны Англии и Нормандии приняли сторону Молодого Короля и публично поддержали его.
Дело принимало серьезный оборот.
– А что Уильям Маршал? – спросила Алиенора. – Как видит ситуацию этот мудрый человек?
– Он выступает за Молодого Короля.
Война! Алиенора не могла поверить, что дело зашло так далеко. Людовик сыпал угрозами, бароны Генриха брались за оружие, а его сыновья рвались в бой, желая преподать отцу урок. И вдруг в Пуатье появился Молодой Король в сопровождении злорадствующего Бертрана де Борна.
Молодой Генрих обнял мать.
– Я приехал тайно, – сказал он. – Мне нужна твоя помощь. И помощь братьев.
– Скажи мне откровенно, сын мой, – взволнованным тоном спросила Алиенора, – чего ты надеешься добиться, подняв оружие против отца?
– Я думал, ты поддерживаешь меня! – вспыхнул тот.
– Я поддерживаю тебя. И считаю, что ты незаслуженно обижен. Но мы все должны хорошо понимать, какие цели преследуем. Ты хочешь вынудить короля поделиться с тобой властью? Или ты – как сообщают – хочешь лишить его трона и править самостоятельно?
– И от этого зависит, будешь ли ты меня поддерживать?
Так, подумала Алиенора, значит, он понимает суть нравственного выбора.
– Прежде зависело, – горько ответила она. – Но твой отец повел себя так, что лишился моей преданности. Я теперь как вдова. Он меня оскорбил и бросил, он презрительно относился к вам – моим и его сыновьям. И я не собираюсь безразлично смотреть на это. Сгнившую ветвь нужно отрйзать, прежде чем она заразит все дерево.
– Ты готова пойти так далеко? – Молодой Генрих удивленно смотрел на мать.
– Да, – ответила она. – Твой отец вынудил меня выбирать между преданностью королю и мужу и желанием защитить интересы моих детей. Я мать. У меня нет выбора. Он убил ту любовь и те обязанности, что у меня когда-то были по отношению к нему. – Алиенора подошла к своему высокому сыну и обняла его.
– Что он с тобой сделал? – сердито спросил Генрих.
– Он ударил меня, да будет тебе известно. В остальное не хочу вдаваться.
– И не надо! – вскипел Молодой Король. – Мы же все не слепые. Мы знаем о Прекрасной Розамунде. – Он произнес эти слова с кривой ухмылкой.
– Похоже, одна я ни о чем не догадывалась, – беззаботно сказала Алиенора. – Но теперь мы должны забыть о прошлом и обсудить с твоими братьями эту войну.
Она пригласила в свой солар Ричарда и Жоффруа. Появилась и Констанция, у которой имелось собственное мнение, но Алиенора нетерпеливо отослала ее прочь. Она не хотела, чтобы глупенькая девочка ввязывалась в государственные дела. Для братьев появление Молодого Короля стало полной неожиданностью, они мрачно, со все возрастающей яростью слушали его и мать.
– Вам самим решать, что вам делать, – сказала младшим сыновьям Алиенора. – Вы оба почти взрослые мужчины, я не буду относиться к вам, как к детям.
Ричард поднялся и обнял Молодого Генриха:
– Я лучше буду с братом, чем с отцом, потому что Генрих прав.
– Хорошо сказано! – зааплодировала Алиенора. – А ты, Жоффруа, ты будешь на стороне братьев против отца?
Жоффруа вытянулся в полный рост, к пятнадцати годам он сильно вырос, но ему никогда было не догнать Молодого Генриха и Ричарда, которым он сильно завидовал. В отличие от них Жоффруа был темноволосый, замкнутый, и становилось понятно, что и характер у него будет соответствующий. Слова он выбирал тщательно и, вероятно, был самым умным из детей Алиеноры, но при этом ненадежным и честолюбивым до жестокости.
– Я, естественно, поддерживаю братьев, – ровным голосом ответил он. – Я тоже жертва отцовского упрямства. Я должен править Бретанью без его бесконечных вмешательств.
– Тогда мы все заодно, – заявила Алиенора. – Но прежде чем продолжить и составлять планы, я должна спросить, представляете ли вы себе последствия того, что делаете, потому что вы должны ступать на эту тропу только с открытыми глазами. По любым меркам это называется измена.
– Измена, – горячо прервал ее Молодой Генрих, – это преступление против короля. Я король или нет? Даже мой отец не в состоянии оспорить это. И король Людовик говорит, что, короновав меня, отец отрекся от своей суверенной власти.
– Это все спорно, – покачала головой Алиенора. – Но пока хватит и этого. Вы понимаете, что фактически объявляете войну отцу, которого обязаны любить и которому должны подчиняться?
– Ты же знаешь, это в нашей природе – ни один из нас не любит другого, – пожал плечами Жоффруа. – Мы ведь дьявольское семя, ты не забыла? Так что нет ничего удивительного в том, что мы стремимся навредить друг другу.
– Наш отец лишился права на нашу любовь и покорность, – подтвердил Ричард, его красивое лицо исказила гримаса негодования.
– Вот уж точно, – согласился с ним Молодой Король. – Значит, вы оба со мной?
– Да! – в один голос ответили братья.
– Вы должны ехать прямо в Париж к королю Людовику, – сказала Алиенора. – Он самый могущественный ваш союзник и поможет вам военной силой. Я напишу письма, в которых сообщу Людовику и его Совету о том, что поддерживаю вас. Я надиктую их сейчас же, пока вы собираетесь.
Не прошло и часа, как Алиенора была во дворе, поцеловала на прощание сыновей, пожелала счастливого пути, не зная, увидит ли их когда-нибудь еще. Их отъезд должен был держаться в тайне, но уже через час город Пуатье оживленно обсуждал это событие и высказывал предположения о его цели, а через неделю вся Аквитания была в приподнятом настроении: все ждали окончания правления ненавистного герцога Генриха. Алиеноре стало известно об этом, только когда появился трубадур Ришар де Пуатевен и исполнил перед ее двором сочиненную им песню. Пропетая сочным баритоном, она говорила о силе чувств ее подданных.
- Возрадуйся, Аквитания!
- Ликуй, Пуату, ночью и днем!
- Близится расставание
- С северным королем!
Глубоко тронутая, Алиенора обратилась к Раулю де Фаю.
– Мы не можем игнорировать глас народа, – пробормотала она. – Это только усиливает мое убеждение в том, что пришло время восстать против Генриха.
– Я думаю, многие здесь давно ждали, что ты примешь такое решение, Алиенора, – с мягкой улыбкой сказал Рауль.
– Ты съездишь для меня в Париж? – Она схватила его за руку. – Стань поим посланником и передай личное письмо от меня Людовику. Я хочу поблагодарить его за поддержку сыновей и прошу позаботиться об их безопасности. Он оценит такой персональный жест, а ты оттуда сможешь послать мне весточку о том, как поживают мои сыновья, и, возможно, тебе удастся внести свой вклад в принятие правильного решения.
– Поеду с удовольствием, – согласился Рауль. – Буду голосом герцогини Аквитании. Можешь во мне не сомневаться.
Рауль уехал, но вскоре она получила письмо с печатью архиепископа Руанского Ротру. С какой это стати он, примас Нормандии, надумал писать ей, Алиеноре? И тут ее охватил страх. Не сообщает ли ей архиепископ о том, что с ее сыновьями случилось что-то страшное? Дрожащими пальцами она сломала печать и стала читать. Челюсть ее в ужасе отвисла.
Начал Ротру довольно вежливо:
«Благочестивая королева, прекраснейшая из королев…» Но сразу же за этим он писал о том, что она, до того времени верная жена, оставила своего мужа. Но испугало ее не это – с лицемерными пошлостями Алиенора встречалась чуть не каждый день. Испугали ее обвинения архиепископа в том, что она вынудила плоды своего супружества с королем восстать против отца. Такое поведение преступно, обрушился на нее архиепископ, после чего предупредил, что если она немедленно не вернется к своему мужу, то станет причиной крушения всего христианского мира.
Он знал! Генрих знал о ее предательстве. Он заставил своего архиепископа Ротру написать это послание – сомнений у Алиеноры не было. Но как он узнал? Все планировалось втайне. Неужели ее письмо Людовику перехвачено? Или еще хуже: неужели Рауля захватили в плен и вынудили во всем признаться? Но она опасалась и худшего: не мог ли Генрих насадить шпионов при ее дворе? Алиенора попыталась вспомнить имена и внешность тех, кто недавно появился здесь, и припомнила, что незадолго перед отъездом Генрих назначил четырех ее соотечественников из Пуатье в ее канцелярию. Алиенора не думала, что тут есть что-то крамольное, но, имея дело с Генри, кто знает… Он человек подозрительный. Может быть, чиновники, назначенные мужем, здесь и ни при чем, а виноват кто-то из близких, кого подкупили и заставили служить королю. От этой мысли мурашки побежали у нее по коже. Но не исключено, что она идет на поводу у собственного воображения, ведь и Людовик вполне мог упомянуть ее в одном из своих писем к Генри.
Алиенора, дрожа, продолжила чтение, перечитывала каждое благочестивое увещевание вернуться вместе с сыновьями к мужу, которому должна подчиняться и жить с которым ее обязывает долг.
«Возвращайтесь, чтобы не утратить его доверия к вам и сыновьям!» – восклицал архиепископ. Что ж, Генри, несомненно, уже не доверяет ни ей, ни сыновьям. Так же как она не верила увещеваниям Ротру, который писал, что ее муж будет во всем демонстрировать ей свою любовь и дает ей гарантии полной безопасности. И это человек, поклявшийся, что убьет ее, если она предаст его! Если она сделает то, о чем пишет архиепископ, то попадет прямо в ловушку.
Дальше архиепископ писал: «Прикажите вашим сыновьям проявлять покорность и уважение к отцу, который ради них претерпел столько трудностей, подвергался стольким опасностям, предпринял столько усилий». Следует ли ей из этого сделать вывод, что Генри пока не знает об отъезде сыновей ко двору его врага, короля Людовика? Судя по письму, Генри полагал, что все они еще находятся с ней в Пуатье. Если так, то король не мог в полной мере осознать степень ее измены, как он это понимает.
Потом появилась угроза. Если она не вернется к своему мужу, предупреждал Ротру, то он лично будет вынужден обратиться к каноническому праву и подвергнуть ее церковному осуждению. Он пишет это, сообщал архиепископ, с большим нежеланием и пойдет на такое действие только со слезами и скорбью… если, конечно, она не образумится.
Чем именно угрожал ей Генри, недоумевала Алиенора, чувствуя легкое головокружение. Разводом? Прежде это ее не испугало, но тогда именно она была счастливым инициатором развода. Но если инициатор не ты, то развод становится процедурой куда как менее приятной, в особенности когда ты знаешь, что тебе есть что терять, включая и твоих детей. И последствия для империи Плантагенетов будут в самом деле катастрофическими.
Но «церковное осуждение» звучало еще хуже развода, хотя, возможно, подразумевало и его.
Отлучение от Церкви. Страшная, ужасная анафема. Быть отрезанной от Самого Господа, от Церкви и всех ее утешений, от всех христиан, остаться без друзей и быть обреченной на вечное проклятие. Нет, Генри, конечно, не пойдет так далеко. Ведь и он сам во время своей долгой ссоры с Бекетом больше всего боялся именно этого.
Она не может вернуться к Генри. Очень скоро он узнает, что она отправила сыновей и Рауля де Фая к его врагу – королю Людовику. Если только уже не узнал об этом. Даже если она отправится в путь прямо сейчас, то, вероятно, опоздает: эти сведения дойдут до него раньше. А имея доказательства ее измены, Генрих вполне может осуществить свою угрозу убить ее. Ради детей и ради себя самой она не должна к нему возвращаться. Даже под угрозой отлучения.
Алиеноре вдруг пришло в голову, что находиться здесь ей опасно, пусть это и ее родная Аквитания. У Генри, возможно, заняты руки: он подавляет бунт сыновей и ведет войну по всем границам, но он наверняка пошлет за ней своих людей. И что тогда?
Надо уехать. Надо как можно скорее уехать в Париж. Алиенора никогда не думала, что ей придется искать защиту от Генри у бывшего мужа, но теперь Людовик – единственный человек, который может защитить ее.
Она вызвала капитана своей стражи и приказала подготовить небольшой отряд сопровождения. Чем меньше он будет, тем скорее они доберутся до места. Потом собрала своих дам – Торкери, Флорину и Мамиллу, трех женщин, которых она любила больше других. Они провели с королевой долгие годы, и она могла доверить им даже свою жизнь. Алиенора поведала им о том трудном положении, в котором оказалась.
– Выбор в любом случае остается за вами, поедете вы со мной или нет. Если вы решите не ехать, я смогу и сама позаботиться о себе, так что пусть это вас не беспокоит. Я, конечно, буду рада вашему обществу, но это побег, а не веселое путешествие, и я не могу гарантировать вам безопасность. И не знаю, когда мы сможем вернуться.
– Я еду, – без колебаний сказала Мамилла.
– Можете на меня положиться, – ответила Торкери.
– Неужели вы сомневались? – улыбнулась Флорина.
Алиенора благодарно обняла всех их.
Время терять было нельзя. Они спешно собрались, взяли только то, что было необходимо и помещалось в седельные мешки, и поспешили вниз по лестнице на майское солнце. Алиенора не смогла удержаться – оглянулась, посмотрела на дорогие, знакомые стены дворца, прекрасный сад, только-только начавший расцветать. Она не знала, увидит ли когда-нибудь все это снова. Но предаваться сентиментальным настроениям было некогда. Лошади и воины уже готовы, и нужно торопиться. Отъезд прошел практически незамеченным, потому что выглядели они так, будто собрались в монастырь или в замок местного барона. Лишь четыре человека, наблюдавшие из окна башни, отметили отъезд герцогини и решили, что об этом событии нужно сообщить хозяевам.
Когда отряд покинул пределы Пуатье, Алиенора приказала перейти на галоп и скакать на северо-восток во весь опор, словно за ними гонятся все силы зла. Впрочем, так оно и могло быть на самом деле, мрачно подумала она. При других обстоятельствах королева и ее дамы, умелые наездницы, получили бы удовольствие от этой гонки, но Алиенора опасалась, что в любой момент они могут быть перехвачены или попасть в засаду. Она настолько уверилась в необходимости немедленного бегства, что у нее не было времени отправить вперед гонца к Людовику с извещением о приезде. Но даже самый быстрый гонец вряд ли преодолел бы расстояние до Парижа быстрее, чем они. Женщины направлялись к мосту через Луару в Туре, оттуда – на Орлеан, а от Орлеана до Парижа оставалось семьдесят миль.
Всего им предстояло проскакать 180 миль – пугающее расстояние при сложившихся обстоятельствах. Их скакуны, конечно, не смогут преодолеть весь путь без остановок, и им придется искать свежих лошадей в городах по пути. Алиенора взяла для этого деньги. Она даже не забыла положить в седельный мешок горшочек с бальзамом, зная, что к тому времени, когда они окажутся в безопасном месте, все будут страдать от потертостей.
Женщины были в десяти милях от Пуатье, когда за спиной у них послышался зловещий стук копыт, и Алиенора чуть ли не замерла от дурного предчувствия. Если ее схватят теперь, то Генри сможет использовать ее как заложницу, требуя покорности сыновей. А это положит конец всему, за что они борются. Капитан, возглавлявший сопровождение, повернулся в седле, прижал палец к губам и показал, что они должны сбросить скорость и потихоньку заехать в лесок, чтобы спрятаться там за деревьями. Женщины сделали то, о чем сказал капитан, слыша вдалеке все приближающийся стук копыт, но когда они спрятались за ветвями деревьев, опасливо задерживая дыхание, топот стих, и теперь они слышали только шорох листьев и чириканье птиц.
– Скачем дальше, – сказал капитан.
– Постойте! – приказала Алиенора и обратилась к трем своим дамам: – Торкери, Флорина, Мамилла, нет никакого сомнения, что мы подвергаемся опасности, даже наши жизни под угрозой. Я понимаю, что проявила эгоизм, попросив вас присоединиться ко мне, и тем самым включила в число изменников. Если бы нас поймали, вы бы понесли наказание, а потому я приказываю вам вернуться.
Дамы начали протестовать, Мамилла расплакалась, но Алиенора призвала их к спокойствию, приложив палец к губам.
– Прошу вас, возвращайтесь! – сказала она. – Немедленно. И не думайте обо мне. Я сама смогу о себе позаботиться.
– Но, мадам, вы же не можете путешествовать одна в обществе мужчин! – воскликнула потрясенная Флорина. – Это не подобает герцогине.
– Раны Господни! – не выдержала Алиенора. – Это же не поездка на охоту или паломничество в Фонтевро!
Флорина разрыдалась.
– Езжайте, – сказала Алиенора двум другим. – Возьмите ее с собой и успокойте. И не волнуйтесь за меня. Я знаю, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах.
Она понятия не имела, каким образом это может случиться, но человек никогда не должен терять веру в будущее.
После короткого прощания ее дамы поскакали назад той же дорогой. Алиенора проводила их взглядом, потом обратилась к своему сопровождению:
– Подождите здесь. Я быстро.
Она вытащила мешок из-под седла и углубилась в лес до того места, где ее уже не было видно. Там она сняла головное покрывало, драгоценности, пояс, платье и нижнее белье. Оставшись обнаженной, королева плотно подтянула груди старой перевязочной лентой, потом вытащила из сумки одежду, оставленную Молодым Королем, которую прихватила с собой на тот случай, если придется изменить внешность: штаны, чулки, котта, кожаный пояс и туфли, а также плащ с капюшоном, застегивающимся на шее – под него она спрятала свои длинные волосы. Довершали маскировку кинжал и перчатки. И когда Алиенора, засунув свою женскую одежду в заросли папоротника и выйдя из леса, предстала перед своими людьми, то была уверена, что те увидели очень правдоподобную фигуру рыцаря или барона. Удивленные взгляды воинов подтвердили ее уверенность. Она подозревала, что они немного потрясены, потому что Церковь учила: ношение женщиной мужской одежды есть ересь. Но другого выхода не было.
Они продолжили путь, сделав небольшую остановку, чтобы перекусить хлебом и сыром, купленными на крестьянском дворе. И после этого скакали бульшую часть дня. Только с наступлением золотисто-сумеречного вечера, когда кроваво-красное солнце стало соскальзывать с голубого неба за горизонт, позади снова послышался топот копыт. Они находились на пустынной дороге к югу от Шательро и надеялись добраться до этого города до закрытия ворот и там сменить лошадей. Но сейчас разумнее было свернуть на тропинку, огибающую холм, и спрятаться в рощице.
К их досаде, преследователи тоже свернули на эту тропинку. Они еще пришпорили лошадей, но земля здесь была каменистая, и лошадь Алиеноры споткнулась. Оглянувшись в смятении, она увидела приближающийся отряд всадников и мгновенно поняла, что это посланные за ней люди Генриха.
– Скачите! В разные стороны! – крикнула Алиенора своим людям. – Им нужна я. Скачите прочь, если вам дороги ваши жизни.
Ее люди помедлили несколько мгновений, пораженные отвагой королевы, потом отдали ей честь и поскакали прочь. Алиенора повернулась к своим преследователям.
Поначалу преследователи не узнали ее. Конечно же, ведь они искали королеву, а вместо нее увидели странного рыцаря на белой кобыле, который поднимал руки, показывая, что сдается. Это на какое-то время ввело их в заблуждение.
– Мессир, мы ищем королеву Алиенору, – сказал сержант, когда отряд приблизился. – Если вы поможете нам найти ее, мы не причиним вам вреда.
– Я и есть королева Алиенора, – ответил рыцарь, и воины разинули рты в ужасе оттого, что она облачилась в такую одежду. Если бы не грозящая опасность, Алиенора, возможно, рассмеялась бы.
– Мадам, мне приказано именем короля задержать вас за измену, – хриплым голосом произнес он. – У нас приказ доставить вас в Руан.
Охранники вели себя с королевой по-доброму. Не пытались надеть на нее кандалы – просто ехали рядом по обе стороны на всем протяжении долгого пути на север. Один из них не выпускал из рук ее уздечку, чтобы лишить малейшей возможности бежать. В Шательро сделали короткую остановку, где купили Алиеноре простое черное платье и приличный головной убор, потом встали стражей у занятой ими маленькой комнаты в гостинице – ждали, пока она облачится в более подходящую одежду. Зеркала в комнате, конечно, не было, и Алиенора решила, что выглядит как пугало, но охранники разрешили ей взять часть содержимого из ее седельного мешка, что, к счастью, включало гребень и горшочек с бальзамом. Женские вещи, безобидные.
Когда Алиенора появилась, мужчины украдкой посмотрели на нее, и она увидела что-то похожее на восхищение на их лицах. Королева не могла знать – впрочем, ее это и не волновало, – что выглядит красавицей в простом одеянии и головном покрывале, с длинными волосами, сплетенными в две косы. И хотя на ее лице была тревога, оно все еще оставалось привлекательным. Не понимала Алиенора и того, что, какие бы усилия она ни прикладывала, чтобы повредить королю, в ее отважном побеге было что-то от легенд и трогательных историй, на которых воспитывались эти воины. Легенда ее собственной жизни уже начинала твориться.
И ее не волнует, что теперь с ней сделают, говорила себе Алиенора. Ей принесли вполне сносную утку, жаренную в собственном жире, графин с элем и заперли в комнате, чтобы она могла поесть в одиночестве. Королеву волновало лишь то, что может сейчас происходить с ее сыновьями. Неизвестность мучила Алиенору. Она представляла себе всевозможные ужасы, которые могут случиться с ними. Может быть, они уже заперты в узилище в Руане?
Когда сержант пришел, чтобы унести почти не тронутую еду, Алиенора попыталась разведать у него хоть что-нибудь.
– Прошу вас, мессир, знаете ли вы что-нибудь о моих сыновьях? – спросила она. В глазах ее появились неподдельные слезы.
Сержант, представительный мужчина лет тридцати пяти, был исполнен невозмутимой решимости выполнить полученное задание, получить плату, потом вернуться домой к жене и дочерям в Анжере. Это был надежный, нравственный человек без особого воображения – такой не должен поддаться на уловки умной женщины, и Генрих поручил важное задание именно ему, зная эти качества сержанта. Но когда тот увидел свою королеву, беспомощную и в отчаянии, сердце сержанта смягчилось, и возникло искушение чуть-чуть отклониться от правил. Но потом он подумал об ожидающем его капитанском чине за важную услугу, оказанную королю. Сержанту намекнули об этом, но даже если намек никогда и не материализуется, его ожидает награда в виде золотых монет. Поэтому он взял себя в руки и резко ответил:
– Я получил приказ короля, мадам, сопроводить вас к нему в Руан. И мне запрещено говорить о чем-либо, кроме бытовых вопросов.
– Тогда я задам бытовой вопрос, – сказала Алиенора, и тут сержант понял, что, если ей позволить, она в два счета обведет его вокруг пальца. Королева встала, ломая руки, и посмотрела на сержанта умоляющим взглядом: – Скажите мне хотя бы, что они живы и здоровы. Пожалуйста!
Сержант помедлил. Он вспомнил, как волновалась его жена, когда их пятилетняя дочка пропала всего на несколько минут на рыночной площади, как она страдала, когда девочка заболела лихорадкой. Он сглотнул. Вреда от этого не будет… и, как сказала королева, это бытовой вопрос.
– Мне неизвестно, чтобы с ними что-то случилось, – сказал сержант и вышел из комнаты, никак не реагируя на благодарности за его доброту.
Тур. Ле-Ман. Алансон. Дорога на север казалась бесконечной, хотя они двигались довольно быстро. Алиеноре больше ничего не удалось вытянуть из сержанта, а в остальных воинах она видела лишь тупых олухов, которые и общаться-то связно не умели. Они побаивались королеву и глупели в ее присутствии. Попытка завязать с ними разговор, сделать иногда в их адрес жест вежливости пробуждали в Алиеноре какую-то извращенную радость. Наконец, отчаявшись вызвать хоть какую-то реакцию, она сдалась. На сердце у нее лежала слишком большая тяжесть, и надолго отвлечься она не могла. Алиенора понимала, что вскоре окажется лицом к лицу с мужем. Эта мысль наполняла ее страхом. Что он сделает? Исполнит ли свою угрозу – убить ее за измену? Если так, то она приговорена… Но что станет с ее сыновьями? Кровь леденела в жилах королевы, когда она думала о весьма вероятной мести Генриха, которая будет иметь для нее роковые последствия.
Часть четвертая
Несчастная пленница
1173–1189
Глава 47
Руан, 1173 год
Когда они подъезжали к дворцу покойной императрицы, расположенному перед стенами Руана, уже темнело. Бульшую часть пути Алиенора провела, представляя себе, как ее встретит Генрих. Наедине, чтобы не унижать ее… и себя? Или он пойдет на то, чтобы представить ее, пленницу, всему двору? Что ж, он способен и на это, думала Алиенора. Правда, король может вообще не встречаться с ней. Запрет где-нибудь в подземелье, где она не будет видеть света божьего, пока не начнется суд.
Сердце ее стучало, как молот, когда они подъехали к дворцу и мост перед ними опустили. Алиенора понимала, что, вероятно, являет собой прискорбное зрелище: грязная после долгой дороги, с лицом, искаженным дурными предчувствиями. А платье пропитано потом страха. Господи милостивый, молилась Алиенора, дай мне мужество встретить с достоинством то, что меня ждет!
Известие о ее прибытии пришло заранее, и во дворе появился один из капитанов короля с четырьмя воинами, чтобы освободить сержанта и его людей от их знаменитой обузы. Когда Алиенора спрыгнула с лошади, капитан чопорно поклонился.
– Мадам, вы должны следовать за мной, – сказал он и повел ее, вплотную за ними следовали его люди.
Они подошли к дверям одной из башен, куда обычно проходили гости, и Алиенору это воодушевило, но когда по узкой винтовой лестнице поднялись на верхний этаж, она увидела, что дверь единственной комнаты снабжена новым запором. Значит, это будет ее тюрьмой.
Капитан открыл дверь и показал, что королева должна войти. Алиенора настороженно вошла внутрь, не исключая, что там ее будет ждать Генри. Но в свете свечи она увидела только неопределенного возраста, коренастого сложения женщину с лицом, словно вырубленным топором. На женщине было серое шерстяное платье, белоснежный вимпл, она поглядывала на Алиенору неприязненным взглядом. Неужели это ее тюремщица? Сердце у королевы упало. Лучше уж увидеть сейчас разгневанного Генри.
– Амария будет вашей личной служанкой, мадам, – с бесстрастным выражением лица произнес капитан. Глаза его смотрели в какую-то точку за ее плечом.
– Моим сторожем, вы хотите сказать, – ответила Алиенора, обретя дар речи, и почувствовала, как ощетинилась женщина.
– Нет, – ответил капитан. – Король назначил эту женщину прислуживать вам. Для вашей безопасности стражники будут находиться у дверей вашей комнаты и у дверей внизу. Амария может уходить и приходить по необходимости, приносить нужные вещи, но я бы посоветовал вам, мадам, не делать глупостей и не предпринимать попыток к бегству. Этим вы только усугубите свое положение.
– Я и представить себе не могла, что моя ситуация может быть хуже нынешней, – ответила Алиенора. – Скажите, если вы знаете, увижу ли я моего мужа-короля?
– Не могу вам сказать, – ответил капитан.
– Он здесь? Мне говорили, что меня везут сюда, чтобы увидеться с ним.
– Я не посвящен в планы короля, мадам. Мне приказано держать вас под замком. – Произнеся это, он взял ключ, висевший на поясе, закрыл за собой дверь и запер ее.
Алиенора вздохнула в отчаянии, потом оглянулась. Амария посматривала на нее недобрым взглядом. Наверняка ей сказали, что я какое-то чудовище, подумала Алиенора.
В круглой комнате висел единственный гобелен, настолько выцветший от времени, что его, возможно, взяли из старой городской крепости Вильгельма Завоевателя. Алиенора не могла разобрать, что там изображено, но женскую фигуру в центре различила. Похоже, какая-нибудь коварная женщина из легенды, подумала Алиенора. Наверное, Генри сам выбрал этот гобелен, полагая, что он отвечает ситуации. Здесь стояли полированное деревянное кресло, табуретка, стол, небольшой сундук с нарезными бороздками, пустая жаровня. На стене были вбиты колышки, чтобы вешать одежду. Единственная широкая кровать с балдахином из плотной ярко-зеленой ткани с довольно удобным валиком и подушками в полоску была застелена чистыми выбеленными льняными простынями и плотным зеленым шерстяным покрывалом, отороченным чем-то вроде соболиного меха. Но рядом не было соломенного тюфяка для Амарии – только два ночных горшка на том месте, где такой тюфяк мог бы лежать.
Чтобы сделать их совместное заключение хоть сколь-нибудь приемлемым, нужно было найти с этой женщиной общий язык… Но существовала еще проблема с кроватью.
– Добрый вечер, Амария, – начала Алиенора. – Я думаю, пребывание здесь нравится вам ничуть не больше, чем мне, но ради нашего общего блага мы должны постараться. Скажите, как мы здесь будем спать?
Женщина посмотрела на нее холодным взглядом, но ответила довольно вежливо:
– Леди, мне приказано делить постель с вами.
«Неужели они боятся, что я могу соблазнить стражников, пока она спит?» – сердито подумала Алиенора.
Это было таким мелочным унижением, оскорблявшим к тому же ее брезгливость. Что, если эта женщина, чье произношение выдавало ее крестьянское происхождение, плохо пахнет или храпит во сне? Сельские жители спали вповалку на одной кровати, но Алиенора сама выбирала, с кем ей спать, а в одиночестве любила фантазировать и заняться еще кое-чем… С Амарией в кровати для этого не будет возможности.
Но если чего-то нельзя избежать, то с этим нужно смириться. Алиенора полагала, что лишилась права на приватность и свободу выбора… и вообще на какую-либо свободу.
– Вы голодны, леди? – спросила Амария.
– Нет, – ответила Алиенора, – но от вина не откажусь.
Амария постучала в дверь, и когда та открылась, в ее створе Алиенора увидела две сверкающие пики. Это стало для нее потрясением: только теперь она со всей ясностью поняла, что находится в заточении. Она смотрела в унынии, как стражники подняли пики, пропуская женщину, потом захлопнули и заперли дверь. Значит, вот какой будет отныне ее жизнь. Алиеноре показалось, что стены смыкаются, душат ее…
Но она должна быть сильной, если хочет пережить это… и практичной. Радуясь недолгому одиночеству, Алиенора быстро воспользовалась ночным горшком, разделась до нижнего белья – нужно будет как можно скорее попросить мягкое льняное белье – и забралась в постель.
Когда Амария вернулась с вином, Алиенора в поисках забвения быстро осушила кубок, но безрезультатно. Она попыталась уснуть, но сон не шел к ней. Мучили мысли об опасности, которой подвергаются сыновья, о том, что принесет завтрашний день. Когда Амария забралась на кровать, Алиенору передернуло от отвращения, она отодвинулась как можно дальше на край и замерла в беззвучных рыданиях, с грузом страха и печали на сердце.
Утро, как ни посмотри, было блеклым. Проснувшись, Алиенора увидела через щель окна смутное серое небо и почувствовала тоскливую пустоту в сердце: она вспомнила, где находится. Амария все еще спала, нижняя челюсть у нее отвисла, изо рта вырывалось зловонное дыхание. Алиенора осторожно соскользнула с кровати и как можно тише облегчилась. Она предвидела впереди немало трудностей: ей нужно было отвечать на зов природы и в то же время сохранять королевское достоинство в недоброжелательных и внимательных глазах прислуги. Алиенора предвидела мучительные неудобства, которые ей придется выносить в ожидании, когда Амария удалится по какому-нибудь поручению.
На столе была оставлена вода и полотняная тряпка. Алиенора, как могла, умылась и облачилась в черное платье и головное покрывало. Никакой другой одежды у нее не было. Нужно срочно попросить, чтобы принесли что-нибудь еще, а также нижнее белье.
Амария проснулась и протерла глаза, когда церковный колокол пробил семь часов.
– Доброе утро, – сказала Алиенора, стараясь быть вежливой.
Эта женщина должна понять, что каждой из них придется прикладывать усилия, чтобы совместное обитание было более или менее сносным.
– Доброе утро, – настороженно ответила Амария, встала и натянула на себя поверх ночной рубахи серое платье. Видимо, умываться она не собиралась.
«Крестьяне!» – подумала Алиенора. Она следила за действиями женщины: та очистила стол, выплеснула остатки воды в окно с криком: «Gardez l’eau!»[65]
– Я принесу что-нибудь поесть, – сказала она и постучала в дверь.
Когда Амария ушла, Алиенора опустилась на колени и попыталась молиться. Она всегда перед завтраком посещала мессу, но тут для ее духовных потребностей ничего не было предусмотрено. Придется попросить и об этом.
Молиться было трудно. Мешали мысли о неминуемом разговоре с мужем, воспоминание о его угрозе убить ее. Когда он придет или вызовет ее? И вообще – в Руане ли он?
Алиенора попыталась сосредоточиться на страданиях Христа. Легко было общаться со Спасителем в богато украшенных королевских часовнях или в тишине Фонтевро или других известных монастырей. Но здесь, в этой безрадостной комнате, в самый трудный для нее час Господь, казалось, не хочет слышать ее.
Королева сосредоточилась на пяти пунктах молитвы[66]. Благодарности – но за что? За то, что пути Господни воистину неисповедимы? В чем могла состоять Его цель, когда Он подвергал ее этим страданиям и несчастьям? В том, чтобы она повинилась? Но перед кем? Перед мужем, которого должна любить и в отношении которого обязана выполнять супружеские обязанности?.. Но Генрих бессчетное число раз изменял ей и не пожелал отдать должное сыновьям. Нет, уж лучше повиниться перед Молодым Генрихом, перед Ричардом и Жоффруа за то, что не смогла им помочь. Молиться за других? Господь знал: она всю жизнь молилась за сыновей и других детей. Молилась также за свою землю – Аквитанию, – и за ее народ, и за всех бедняков, и за тех, кому нужна помощь в этом несчастном мире.
Молиться за себя. Сердце Алиеноры рвалось от тоски. «Помоги мне, помоги мне!» – вот единственное, о чем она могла просить, потому что не могла сосредоточиться и вспомнить все свои беды. Но Господь их, конечно, знал. Она была уверена, что Он будет милосерден.
«Слушай Господа, слушай, что Он говорит!» Алиенора старалась – как же она старалась! – смирить свои бурлящие мысли, чтобы очистить разум и впустить Его. Но ничего не получалось; если и раздавался спокойный, тихий голос, который пытался что-то сказать ей, она его не слышала.
Читать бесплатно другие книги:
