Плененная королева Уэйр Элисон

Глава 38

Кан, Нормандия и Пуатье, 1170 год

За те два года, что Алиенора не видела Генриха, он заметно состарился. В рыжих волосах появились белые пряди, на лице – морщины, и еще он прибавил в весе. Генрих формально приветствовал ее, поцеловав в обе щеки – встреча двух суверенных монархов. Лицо короля оставалось бесстрастным. Потом он взял жену за руку и повел в Большой зал Канского казначейства. Его придворные кланялись, когда они проходили мимо.

– Я бы не вызвал тебя на север в разгар зимы, если бы для нас не было важно проявить солидарность в этом вопросе, – объяснил он.

– Ты решил сейчас короновать Молодого Генриха королем Англии, насколько я понимаю, – сказала Алиенора.

– Да. В Англии обычно дожидаются естественной смены правителей, но все французские короли от самогу Карла Великого короновали наследников при своей жизни, и я убежден, что это хороший способ обеспечить преемственность. Англичане, конечно, будут ворчать – они не любят нарушения традиций, но им придется с этим смириться. Моему плану мешает только одно.

– Бекет, – не задумываясь, сказала Алиенора.

– Да, – тяжело вздохнул Генрих. – Но мы поговорим об этом за обедом. – Он провел ее в великолепную комнату со сводчатыми потолками, увешанную гобеленами, запечатлевшими сцены охоты. – Хочешь вина?

– Спасибо, – вежливо ответила Алиенора, безуспешно пытаясь вспомнить страсть, когда-то бушевавшую между ними. Теперь казалось, что они стали чужими. – Хорошо провел Рождество?

– Да, – ответил Генрих. – Я был в Нанте, в Бретани, вместе с Жоффруа и Констанцией. Жаль, что тебя не было в Ренне прошлой весной и ты не видела, как на Жоффруа возложили герцогскую корону.

– И мне жаль, что я не смогла приехать. Я совершала путешествие по Аквитании. Но Жоффруа потом рассказывал мне, и Констанция все еще была полна впечатлений и раздувалась от чувства собственной важности, маленькая озорница. – Алиенора скорчила гримасу, вспомнив об этом.

– Да, у Жоффруа будут с ней проблемы, – усмехнулся Генрих. – Слава богу, ему еще несколько лет не спать с ней.

– Так в Бретани теперь все спокойно? – Алиенора не смогла воспротивиться желанию задать этот вопрос.

История была древняя – восстание Эда де Пороэта, но ей хотелось заставить Генри еще немного попотеть, вспоминая об этом. Он недоуменно посмотрел на нее, потом отвернулся.

– Ты знаешь, – сказал он.

– Вся Европа знает, – язвительно заметила она. – Как же это могло пройти мимо меня?

– Алиенора, я пригласил тебя сюда не для того, чтобы ссориться, – чуть ли не умоляющим тоном произнес Генрих. – Ты просила свободу – ты ее получила. Так позволь и мне пользоваться свободой.

– Конечно, – легко ответила она. – Я надеюсь, Розамунда, Прекрасная Розамунда, как ее, кажется, называют – ах, как это очаровательно звучит! – не была слишком расстроена. Она ведь до сих пор твоя любовница, насколько мне известно?

– Чертовка! – прорычал Генрих. – Ты не провела здесь и пяти минут, а уже успела затеять свару со мной.

– Да, но я копила кое-что, чтобы сказать тебе, в течение последних двух лет, – ответила Алиенора.

– Вообще-то, я рад видеть тебя, – признался Генрих. – Не надо портить мне впечатление.

– Как это трогательно! – воскликнула она, но улыбка получилась наигранной.

– Мы теперь должны действовать вместе, – сказал он, нахмурившись. – Может, заключим перемирие?

– Перемирие! – Улыбка, казалось, прилипла к ее губам. – Как тебе угодно.

Они обедали в соларе, слуги принесли блюда и удалились, оставив их на боковом столике, чтобы король и королева сами могли брать все, что пожелают.

Когда они сели, Генрих не теряя времени вернулся к вопросу о коронации Молодого Генриха.

– Вот чего я хочу, – начал он. – Я хочу, чтобы Бекет вернулся на свое законное место в Кентербери и с этой бесконечной враждой было покончено. Церемонию коронации должен проводить архиепископ Кентерберийский.

– Но я слышала, что в прошлом году ты опять поссорился с Бекетом?

– Это верно, – тяжело вздохнул Генрих. – Людовик предложил выступить в качестве посредника – еще раз, – и по его предложению я отправил письмо Томасу, в котором писал, что поддержу его возвращение в должность, если он отзовет свои обвинения в адрес Кларендонских конституций. И он согласился, Алиенора! Он ответил, что сделает это.

– Так что же случилось?

Она слышала несколько фальсифицированных версий того, что происходило на самом деле, но так и не знала, которой из них можно верить.

– Томас приехал встретиться со мной. До этого мы не видели друг друга четыре года, так что можешь себе представить, что я чувствовал. Он упал на колени, потом вообще распростерся передо мной ниц, умоляя о милосердии.

– Он всегда был любителем театральных жестов, – язвительно заметила Алиенора.

– Ты говоришь, как моя мать, да будет земля ей пухом, – возразил Генрих.

– Твоя мать была мудрой женщиной, и она видела этого человека насквозь.

– Слушай, я пытаюсь рассказать тебе, что случилось, – запротестовал Генрих.

– Да-да, продолжай, – холодно ответила она.

– Я думал, на этом все и закончится. Мы обменяемся поцелуем мира, он отправится в Кентербери, и мы заживем счастливо.

– Генри, это ведь Томас Бекет – о нем мы ведем речь. С этим священником все непросто. И что же он сделал?

Генрих кинул на жену обиженный взгляд, но продолжил рассказ, не попавшись на наживку:

– Он все уничтожил. Сказал, что с радостью подчинится мне во всем, если это не затрагивает чести Господа. И что не годится священнику подчиняться воле мирянина. После этого у меня не осталось сомнений, что мы вернулись к тому, с чего начали.

– И что ты сделал?

– Сорвался. Обругал его и вышел. Все вокруг подняли крик, а Людовик тщетно пытался убедить Томаса, что он чересчур упрямствует. На том все и закончилось. Бекет умчался в монастырь и с тех пор сидит там, черт бы его подрал!

Алиенора поднялась, подошла со своей тарелкой к столику и подцепила ножом еще два куска цыпленка.

– И что же дальше? – спросила она.

– Я предлагаю – и прошу тебя одобрить это, – чтобы церемонию коронации Молодого Генриха провел наш друг Роджер, архиепископ Йорка.

Алиенора уставилась на мужа:

– Ты понимаешь, что Бекет воспримет это как смертельное оскорбление?

– Понимаю, – с вызовом ответил Генрих. – И еще понимаю, что это оскорбит сторонников традиции. Но я не могу позволить этому дьявольскому священнику расстраивать мои планы. Ты согласна?

– Абсолютно. Может быть, так ты и сможешь привести Бекета к повиновению.

Но ничего из этого не получилось.

– Бекет стал угрожать мне отлучением, если я прикажу архиепископу Роджеру провести церемонию коронации! – взревел Генрих. – Мало того, он пожаловался Папе, и его святейшество запретил коронацию под страхом отлучения. И любой епископ или священник, который примет участие в церемонии, будет также подвергнут анафеме. Я такого выносить не собираюсь и ранами Господа клянусь, что наплюю на запреты обоих! Я теперь возвращаюсь в Англию – провести церемонию – и хочу, чтобы ты оставалась здесь и в мое отсутствие управляла Нормандией.

– Ты знаешь, что я всегда поддерживаю тебя, – отозвалась Алиенора.

Генрих задержал на жене потеплевший взгляд. Такого она не видела долгие годы. Но сказать ничего не сказал – его мысли были заняты делами.

– Закрой все порты до моего распоряжения, – приказал он. – Мы не хотим, чтобы наш друг Томас пересек Канал и испортил торжества.

– А твои епископы?

– Ну, с ними я разберусь. Известно, что им нужно. Когда все будет готово, я пришлю за Молодым Генрихом. Ты должна будешь обеспечить его прибытие с надлежащей свитой. Добавь к ней еще и двух епископов, чтобы люди верили, будто это делается с благословения Церкви. Ты знаешь, как заморочить голову своим прелатам.

– Можешь не волноваться – все будет сделано, – заверила Алиенора. – А юная Маргарита? Она тоже будет короноваться?

– Нет, я пока не могу рисковать. Это может обидеть Людовика. Он расстроится, узнав, что я не подчинился Папе. Оставь девчонку при себе. Скажи ей, что позднее я устрою еще одну коронацию. Когда Бекет поумнеет.

Алиенора была убеждена в правильности решения Генриха и тронута тем, что мнение мужа о ее способностях изменилось в лучшую сторону. Он даже доверяет ей править Нормандией в свое отсутствие. Но сердце Алиеноры все же горевало оттого, что ее не будет в Вестминстерском аббатстве и она не увидит коронацию сына. В назначенный день – в воскресенье четырнадцатого июня – она заказала специальные молитвы во время мессы и несколько часов провела на коленях, умоляя Бога благословить и наставить Генриха в его высоком служении. Маргарита все это время стояла рядом с ней.

Когда порты Канала снова открылись, гонцы привезли королеве отчеты о коронации.

«Миледи, Молодой Король был великолепен в короне и государственных одеяниях! Люди говорили, что это самый красивый принц в мире».

«Он был любезен и галантен – король до мозга костей. И лишь немного ниже ангелов!»

«Некоторые утверждают, что красотой лица и фигуры Молодой Король превосходит всех. Он также наделен учтивостью и счастлив, как никто другой, потому что купается в любви, найдя почтение и приязнь будущих подданных».

Дух Алиеноры воспарял, когда она читала эти похвалы. Но был и один отчет, который попал к ней не напрямую через королевского гонца, а в виде слуха от одной дамы, обрученной с рыцарем, – тот присутствовал на коронационном пире и теперь вернулся, чтобы жениться. Войдя в свой будуар, Алиенора услышала, как эта девица рассказывала другим, что Молодой Король продемонстрировал оскорбительное неуважение к отцу. Потом, когда они вдруг поняли, что их разговор услышала королева, наступило смущенное молчание.

– Ну? – сказала Алиенора. – Пожалуйста, продолжайте.

– Миледи, простите. Я не должна говорить это вам, – запинаясь, произнесла девица.

– Напротив, ведь речь идет о моем сыне, а потому я должна знать. Продолжайте! – потребовала она.

– Миледи, мой жених сказал, что его величество пожелал прислуживать Молодому Королю, и когда он принес на блюде голову кабана, то пошутил, что редко удается увидеть короля в роли слуги. Но Молодой Король ответил, что не видит ничего особенного, когда сын графа прислуживает сыну короля… И он не шутил, миледи.

Алиеноре удалось спрятать озабоченность.

– Я предлагаю вам, моя дорогая, перестать рассказывать подобные выдумки о тех, кто стоит выше вас, – велела Алиенора. – А теперь возьмите мою вышивку.

Но история оказалась правдивой, и королева решила поговорить с Уильямом Маршалом, который собирался отправиться в Англию, чтобы возглавить хозяйство нового двора, созданного Генрихом для Молодого Короля. Алиенора просила его призвать Молодого Короля относиться к отцу с неизменным почтением и уважением.

Теперь, когда Жоффруа и Молодой Генрих получили короны и символы власти их будущих владений, наступила очередь Ричарда. Будучи наследником Алиеноры, он должен был получить в Пуатье титул графа Пуату, и именно туда и направилась летом Алиенора. Она думала, что лопнет от гордости, стоя в монастыре Святого Илера и глядя, как архиепископ Бордо дает ее двенадцатилетнему герою священное копье и штандарт святого покровителя города. Потом Алиенора проводила Ричарда в Ньор, где он принял оммаж сеньоров Пуату. Держался Ричард с достоинством и гордостью.

После этого они сели на одинаковые троны, возглавив пиршество в честь этого события, за пиром последовали рыцарские турниры, организованные Алиенорой для удовольствия Ричарда. Он уже и сам рвался принять участие в турнире, и его наставники сказали ей, что вскоре Ричард будет готов к таким соревнованиям. От этого холодок пробежал по ее телу, ведь турниры нередко были жестокими и кровавыми, но радость за сына, овладевшего военными искусствами, была так велика, что Алиенора подавила свои страхи. Через год или около того, обещала она, его мечта исполнится.

Глава 39

Рокамадур, 1170 год

Алиенора стояла на коленях рядом с мужем в тускло освещенной церкви, в глазах ее отражались огоньки множества свечей, которые горели перед святилищем чудотворной черной Мадонны[58]. Это было одно из святилищ в ее владениях, место паломничества бессчетного числа христиан. К храму, расположенному на отвесном утесе над рекой Альзу, можно было добраться только по крутой каменной лестнице. В соответствии с благочестивой традицией король и королева преклоняли колена на каждой из 216 ступенек, медленно поднимаясь в обществе своих лордов и леди и других более скромных паломников. Они приехали почтить святого Амадура, которому удалось ускользнуть от преследователей после распятия Христа, потом он по совету Девы Марии отправился сюда, в землю Керси, и закончил свои дни отшельником. Его благочестивые кости, эта святая святых, лежали под полом Часовни чудес, а над местом его упокоения почтительно стояла темная деревянная статуя Мадонны с Младенцем. Еще выше висел колокол, который, как говорилось, в преддверии чуда начинал звонить сам по себе.

Король и королева не искали чудес. Алиенора с грустью думала, что время для этого давно прошло, хотя и была благодарна судьбе за то, что они наконец достигли мира и согласия. Нет, королевская чета приехала сюда, чтобы в этот золотой октябрьский день поблагодарить Господа за выздоровление короля от трехдневной лихорадки[59], которая чуть не убила его в августе.

Алиенора обвиняла в этом Бекета. Конечно, архиепископ не мог сам наслать на Генриха лихорадку, но своим поведением он принес королю столько горя, из-за чего тот ослаб и стал чаще подвергаться болезням. Бекет и Папа были вне себя от гнева: как Генрих мог им не подчиниться! И некоторое время существовали опасения, что на короля и его королевство будет наложена анафема. Но тут вмешался Людовик, и Папа изменил свое мнение, теперь он требовал, чтобы Генрих помирился с Бекетом. Генрих немедленно заявил о готовности к замирению и с помощью короля Людовика встретился с Бекетом во Фретевальском лесу к югу от Парижа. Это случилось в июне.

Когда свиты короля и королевы соединились на дороге в Рокамадур, похудевший Генри, у которого после болезни был бледный и изможденный вид, рассказал Алиеноре о том, что произошло в тот судьбоносный день.

– Я обнял Томаса – не смог удержаться, – сообщил Генрих, глядя на жену, словно в ожидании какого-нибудь язвительного замечания.

Но Алиенора была так потрясена произошедшими с мужем переменами, что ей не хватило духа осуждать его.

– И кто заговорил первым? – спросила она.

– Я. Произнес добрые слова. Предлагал возродить нашу прежнюю любовь друг к другу и начисто забыть о ненависти. – Голос Генриха от чувств сорвался. – Я признал, что был не прав, не подчинившись запрету Церкви на коронацию, и просил его вернуться с миром в Кентербери и заново короновать Молодого Генриха. На сей раз вместе с Маргаритой. И он согласился.

– Он был настроен мирно? – спросила Алиенора. – Он тоже приехал на встречу с намерением восстановить дружбу?

– Да, я так думаю, – ответил Генрих. – Хотя никто из нас не упоминал о Кларендонских конституциях. Нам придется еще уладить этот вопрос, а до того времени я воздержался обмениваться с Томасом поцелуем мира. Хотя и обещал сделать это по возвращении в Англию. Только я не сказал, когда это случится. – Он посмотрел на жену с прежним своим озорным выражением.

– Значит, ты дал ему разрешение вернуться в Кентербери?

– Да, но я не успел подготовиться. Эта чертова лихорадка свалила меня.

Стоя рядом с мужем на коленях, Алиенора вспоминала, как дурные новости поступали к ней одна за другой: о том, что он заболел и жизнь его под угрозой, что он составил завещание. Вспоминала она и о том долгом страшном дне, который провела, поверив ложному сообщению о его смерти. Дрожь пробрала Алиенору при этих воспоминаниях. Близость смерти оказала серьезное действие на Генриха: именно он настоял на этом паломничестве, пожелав возблагодарить Господа за выздоровление, и на том, чтобы она сопровождала его. Неужели он раскаялся в своей беспутной жизни? Оставалась ли Розамунда все еще его любовницей? Задать эти вопросы Алиенора не решалась.

Они вознесли благодарственные молитвы и, выйдя с облегчением на свет божий, начали долгий спуск в долину, где их ждали лошади. Потом Генрих поехал вместе с Алиенорой через Аквитанию на север и в Пуатье помог ей наверстать государственные дела, отсроченные на время ее отсутствия. Тогда-то он и сказал жене, что разорвал обручение их дочери Алиеноры с сыном императора Фридриха Барбароссы.

– Император больше мне не друг, – объяснил он. – Мне будет гораздо выгоднее распространить влияние на юг от Пиренеев, выдав Алиенору за короля Альфонсо Кастильского. В качестве приданого она получит Гасконь. Да, я знаю, что Гасконь принадлежит тебе, – поспешно добавил Генрих, увидев выражение жены. – Она получит Гасконь только после твоей смерти.

– Ладно, – согласилась Алиенора. – Для Алиеноры это будет хорошая пара.

Королю пора было уезжать в Нормандию.

– Я обеспечу Бекету безопасное возвращение в Англию, – сообщил он. – Дам знать Молодому Генриху, что это санкционировано мною. Потом я еще раз встречусь с Бекетом перед его отъездом и постараюсь избежать разговора о Кларендонских конституциях!

– Да поможет тебе Господь, милорд, – формально отозвалась Алиенора. На самом деле она провожала его с грустью.

– И тебе, миледи, – ответил муж и посмотрел на нее, но выражение ее глаз оставалось непроницаемым.

Глава 40

Шомон-сюр-Луар, 1170 год

Когда архиепископ, дрожа от ноябрьского холода, вошел в большой зал замка Шомон, король поднялся на ноги и, подойдя к нему, тепло обнял. Некоторое время они смотрели в глаза друг другу.

– Добро пожаловать, мой друг, – сказал Генрих.

У Томаса было встревоженное лицо.

– Милорд, мне страшно, – признался он.

– Тебе нечего бояться, – заверил его Генрих. – Для твоего возвращения все готово.

– Я не об этом, – тихо сказал Бекет. – Мой разум говорит мне, что я больше никогда не увижу вас в этой жизни.

Генрих насторожился. О чем говорит этот человек? Гнев Генриха поднялся, как желчь.

– Я же сказал тебе, Томас, что подготовил для тебя безопасный проезд. Ты за кого меня принимаешь? Хочешь сказать, что я не держу слова? Неужели ты думаешь, что я замыслил все это, чтобы покончить с тобой, и теперь отправляю тебя на смерть?

– Упаси Господь, милорд! – воскликнул Бекет. – Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Просто это предчувствие какого-то зла.

Но Генриха не смягчил такой ответ.

– Тогда выкини это из головы! – отрезал он. – Мы встретимся в Англии – можешь не сомневаться.

– Надеюсь, милорд, – сказал Бекет. – Прощайте.

Генрих в ответ только сверкнул глазами, глядя вслед уходящему Бекету, монаху, волочившему свой епископский посох.

Глава 41

Бюр, 1170 год

Генрих пригласил Алиенору провести вместе Рождество в его охотничьем доме в Бюре в Нормандии. В день Рождества королева сидела с королем за столом на возвышении, великолепная в своем отороченном мехом блио и длинной мантии из алой дамастной ткани. Большинство их детей тоже были здесь, как то и полагалось, чуть дальше за столом. Рядом с Алиенорой сидел Ричард, потом Жоффруа и Констанция, чинная Иоанна и даже озорной, с копной рыжих волос Иоанн, теперь уже четырехлетний. Его по такому случаю привезли из Фонтевро. Юную Алиенору, как это ни печально, пришлось оставить на попечении монахинь: она страдала от зимней лихорадки и была не готова к поездке. Отсутствовал, конечно, и Молодой Король: он находился в Англии и впервые принимал на Рождество двор в Винчестере.

Было уже поздно, и, видя, что король и его вассалы пьянеют все сильнее от неумеренного питья и еды, королева дала знак нянькам увести младших детей спать.

– И ты тоже ступай, Констанция, – сказала она.

Бойкая девочка скорчила гримасу, но не осмелилась ослушаться. Когда она ушла, Ричард и Жоффруа с удовольствием принялись играть в кости, а Алиенора попыталась поучаствовать в разговоре, который становился все более бессвязным. Она уже собиралась идти спать, когда в зал вошел слуга и сообщил о прибытии архиепископа Йоркского и епископов Лондонского и Солсберийского:

– Ваше величество, они приехали из самуй Англии и просят об аудиенции.

– В такую погоду?

«Что может предвещать их прибытие?» – с тревогой подумала Алиенора. Епископы не стали бы пересекать бурный Канал, если бы не срочное дело.

– Пригласи их, – неожиданно протрезвев, приказал он, потом, рыгнув, поднялся, чтобы встретить гостей.

Когда формальности были наспех завершены, от имени всех троих мрачно заговорил высокий и утонченный архиепископ Роджер. Весь двор жадно ловил каждое слово.

– Ваше величество, мы приехали пожаловаться на своевольное поведение его светлости архиепископа Кентерберийского.

– Что еще он натворил? – застонал Генрих.

– Он отлучил нас троих. Сделал это сегодня утром со своей кафедры в Кентербери. За наше участие в коронации, – сообщил архиепископ.

Бароны принялись яростно кричать, Генрих, потрясенный, смотрел на архиепископа.

– Но это дело было улажено, – сказал он.

– Возмутительно! – пробормотала Алиенора, ужасаясь двуличию Бекета. – Хорошенький способ помириться.

– Оно явно не было улажено, – проворчал Фолио, епископ Лондонский. – Архиепископ Кентерберийский, кажется, копил свой гнев против тех, кто не подчинился ему. Я, как вам известно, всегда был о нем невысокого мнения и, похоже, не ошибался, питая сомнения на его счет. Ваше величество, о его самовольстве нужно сообщить Папе.

– Господом клянусь, Бекет за это заплатит! – прокричал Генрих, его голос дрожал от гнева и негодования. – Вот как он ответил на мое предложение дружбы!

– Милорд, это предел всего, – произнес граф Лестер, сидевший поблизости. – Пока Томас жив, у вас не будет ни покоя, ни мира, ни радости.

– Господь видит – он говорит правду! – в бешенстве и негодовании воскликнул Генрих. – На сей раз Бекет зашел слишком далеко. Он делает это, только чтобы насолить мне, но в то же время нагло заявляет, будто защищает честь Господа.

– Ему дорога только его собственная честь, – ровным тоном произнесла Алиенора, потому что видела: Генрих опасно приближается к тому состоянию, за которым может последовать печально знаменитая и неуправляемая вспышка плантагенетовского гнева. – Он скоро лопнет от самомнения. Милорд, ты должен обратиться к Папе.

– Я лишу его сана! – брызгал слюной Генрих. Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что опрокинул несколько кубков. – А когда сан уже не будет его защищать, я предам его суду за измену.

– Сначала ты должен перетянуть на свою сторону Папу, – подсказала Алиенора, но Генрих не слушал.

Гнев настолько обуял его, что он вышел из себя, выкрикивал одну за другой страшные угрозы, и в какой-то момент негодующие разговоры за столом прекратились, и все только удивленно смотрели на короля. Увидев это, он замолчал и теперь стоял, дрожа всем телом, в угрожающей мертвой тишине и оглядывал зал прищуренными, налитыми кровью глазами. Алиенора вздрогнула. Она никогда еще не видела мужа настолько обуянным ненавистью и успокаивающе положила свою руку на его, но король раздраженно стряхнул ее руку и уставился внушающим ужас взглядом на онемевший двор.

– Какие вы все трусы! – прошипел он. – Проклинаю вас всех! Да, проклинаю, проклинаю всех ложных друзей и предателей, которых я возвысил и которые позволяют, чтобы какой-то низкорожденный священник так издевался над их повелителем и королем!

В зале висела испуганная тишина. Никто не отваживался произнести ни слова, ибо не знал, что ответить на это.

– Кто-нибудь наконец избавит меня от этого мятежного попа?! – прокричал Генрих, потом тяжело рухнул на свое место и опустил голову на руки, плечи его задрожали от рыданий, а люди вокруг беспомощно поглядывали друг на друга.

В одно мгновение Алиенора вскочила на ноги, обняла мужа, забыв все прежние решения и думая только о том, как умерить его боль. Желание утешить так захватило ее, что она, как и другие присутствующие на этом роковом пире, не заметила, как четыре доблестных рыцаря незаметно вышли из зала, их лица горели целеустремленностью, пальцы крепко сжимали рукояти мечей.

Тем вечером Генрих пришел к жене в постель – в первый раз почти за пять лет. Он пришел скорее за утешением, чем за сексом, хотя скорее умер бы, чем признался в этом. Алиенора, понимая, чту ему нужно, приветствовала его возвращение, и они снова прониклись нежностью, крепко обнимались, хотя сказать друг другу им было нечего. Странно – и неожиданно сладостно – снова держать Генри в объятиях. За эту сладость Алиенора готова была многое простить ему. Ее очень тронуло, что в момент кризиса Генрих в первую очередь обратился к ней. И вот, когда потребность в утешении перешла в потребность чего-то более чувственного и он повернулся к ней, как поворачивался в прежние времена, и вошел в нее, Алиенора почувствовала радость и такое прекрасное душевное спокойствие, что ей захотелось расплакаться.

Их соитие не стало взрывом страсти и пламени, как когда-то – то случалось давным-давно, и с тех пор они оба состарились, – но Алиенора получила необыкновенное наслаждение, а наступивший оргазм потряс ее силой чувства, наверное, потому, что она совсем забыла, как это бывает, с горечью подумала королева. Словно все накопленное желание пустых лет без любви было удовлетворено за один раз.

Когда волны наслаждения сошли, Алиенора замерла в объятиях мужа, думая, что за долгое время разделения ее раны залечились и на многое она теперь могла смотреть отстраненным взглядом. Она поняла, что старая пословица, согласно которой разлука смягчает сердца, здесь как нельзя более кстати. И чувственное соприкосновение двух тел под простынями навевало мысли о полном примирении. Есть Розамунда или нет Розамунды, если Генри хочет ее, то Алиенора готова вернуться.

Но когда наконец он заговорил с женой, то вовсе не о предполагаемом совместном будущем.

– Алиенора, кое-что беспокоит меня. Смотритель сообщил, что четыре моих рыцаря незадолго до нашего ухода покинули замок. Ему показалось странным, что они так поздно в рождественскую ночь направились в порт.

– А ты знаешь, кто они? – спросила Алиенора.

– Знаю. Это Уильям де Треси, который когда-то был советником Бекета. Реджинальд Фиц-Урс, Ричард де Брито и Гуго де Морвиль. Гуго неплохо поработал моим судьей на севере Англии. Насколько я понимаю, они уехали сразу же после… – Голос Генриха замер. Он не мог найти подходящих слов для того, чтобы описать свою вспышку гнева.

Алиенору охватила тревога. Она резко села:

– Нет-нет! Я надеюсь, они не восприняли твои слова буквально!

– Мои слова? – Генрих оперся на локоть.

– Ты не помнишь? Ты просил, чтобы кто-нибудь избавил тебя от Бекета! Ты назвал его мятежным попом.

Король выскочил из кровати и принялся одеваться.

– Я должен вернуть этих рыцарей! – воскликнул он и выбежал за дверь, даже не успев толком прикрыть наготу. Раздался его крик, зовущий стражу.

Но было уже слишком поздно. Четыре рыцаря давно вышли в море.

Следующие два дня Алиенора жила со страхом в сердце. Король был убежден, что его бесконтрольная вспышка вызовет катастрофические последствия, и жена разделяла его предчувствие, хотя и помалкивала об этом. Но слова говорила ему только успокаивающие.

– Милорд, ты послал за ними людей, так что относись к этому спокойнее. И уж конечно, ни одному человеку и в голову не придет совершить насилие в отношении архиепископа Кентерберийского.

– Они слышали, как я поносил его титул. – Генрих выглядел испуганным. – Возможно, они уверены, что его удаление положит конец этой нескончаемой сваре и в конечном счете послужит интересам Церкви.

– Не думаю, что они зайдут так далеко, – возразила Алиенора с большей уверенностью, чем чувствовала. – Может быть, они решили донести до Бекета несколько простых истин и напугать его так, чтобы он подчинился тебе. Думаю, и Папа должен тебя поддержать. Бекет не может победить. Теперь этому будет положен конец.

– Вот уж точно – положен конец. Это то, чего я боюсь, – пробормотал Генри. Дурные предчувствия омрачали его лицо.

Глава 42

Аржантан, 1171 год

Не в силах больше выносить это напряжение, король прекратил рождественские празднования, распустив гостей. Вместе с королевой они направились в Аржантан. Именно там его и нашел брат Питер, молодой монах из Англии. Он был весь в грязи и едва стоял на ногах после долгой дороги. Король и Алиенора в этот момент принимали Арнульфа, епископа Лезьё, и собирались поужинать в своем соларе.

– Ваше величество, – выдохнул монах, падая на колени от усталости. – Я привез страшную новость.

Генрих побелел, сжал кулаки. Епископ вскочил со своего места, оттолкнув назад стул.

– Какую? – резко спросила Алиенора.

– Миледи, архиепископ Бекет убит, заколот в собственном соборе во время вечерни.

Алиенора от ужаса, казалось, лишилась дара речи.

– Убит? – глупо повторила она. – Архиепископ Кентерберийский?

– Его жестоко зарубили мечами четыре королевских рыцаря, – с болью сказал брат Питер.

– Боже мой! – неожиданно взвыл Генрих, бия себя в грудь. – Томас. Мой Томас! Да простит меня Господь, это моя вина. Это я убил его. Сомнений нет. Можно считать, что я убил его собственными руками. – Слезы побежали по его лицу, рыдания сотрясли мощную грудь.

– Да отомстит за него Господь, – пробормотал епископ, крестясь. Он был поражен до глубины души. – Не случалось еще большего злодейства. Слыхано ли это, чтобы кто-то совершил подобное святотатство: убил архиепископа в доме Господнем.

Генрих повернул к нему трагическое лицо:

– Это было сделано для меня, по моему приказу. Я один виноват. Но Господь свидетель, я любил Томаса, несмотря на наши с ним ссоры. Я произнес те слова в гневе. И вовсе не хотел, чтобы их принимали буквально. Я любил его! – Генрих произносил эти слова в паузах между всхлипами и был слишком ошеломлен, чтобы добавить еще что-то. А епископ смотрел на него, не вполне понимая, о чем говорит король. Алиенора быстро подошла к мужу, собираясь утешить его, но король повернулся к ней спиной. – Нет… Я не достоин утешений! – горько прорыдал он. – Оставьте меня с моей страшной скорбью.

Алиенора почувствовала укол ущемленной гордости, но проглотила его слова, понимая, что мужу нужно время, чтобы осознать случившееся и принять его. С этим он должен был идти к своему исповеднику, а не к жене, хотя со временем, может быть, он исповедуется и перед ней. А пока королева обратила внимание на несчастного дрожащего монаха и сама налила ему кубок вина. Еще один кубок она протянула плачущему епископу, который с благодарностью осушил его, потом предложила вина и Генри, но тот был слишком погружен в себя и не обратил на нее внимания.

– Сядьте, – велел он брату Питеру, – и расскажите все, что случилось.

Молодой человек сел, как ему было сказано, и слово за слово выложил всю историю. О том, как Бекет приехал в Англию и после всех добрых слов демонстративно отлучил от Церкви трех епископов, которые участвовали в коронации Молодого Короля. О том, как в Кентербери прискакали четыре рыцаря и угрожали архиепископу всеми карами, если он немедленно не покинет королевство. О том, как Бекет спокойно отверг их угрозы, сказал, что не тронется с места, и отослал их прочь.

– Весь день они оставались во дворе, о чем-то договаривались, выкрикивали оскорбления в адрес его милости, обращаясь к нам, монахам, затем надели доспехи, – рассказывал брат Питер. Преодолев начальную робость и справившись со скорбью, он стал говорить ровно. – Потом мы прошли в собор на вечерню, рыцари вплоть до самых дверей шли за нами. По правде говоря, мы были в ужасе. Когда его милость архиепископ вошел в церковь, мы остановили службу и бросились к нему, благодаря Бога за то, что он жив и здоров. Мы поспешили запереть двери, дабы защитить нашего пастыря. Но, – милое, дружелюбное лицо брата Питера исказила гримаса боли, – он приказал нам отпереть двери, говоря, что не подобает превращать дом молитвы, Церковь Христову, в крепость. И тут в собор ворвались четыре рыцаря с обнаженными мечами… – Продолжать монах не смог.

– Передохните, – успокаивающим тоном сказала Алиенора и предложила ему еще вина и немного хлеба.

В ужасе от услышанного, королева держала себя в руках. Время слез наступит позднее, но кто-то должен был оставаться в здравом уме, пока король все еще пребывал в ступоре, стоял к ним спиной, время от времени издавая сочувственные крики и стоны, а у епископа слезы текли ручьем.

– Я должен закончить рассказ, – шмыгнув носом, пробормотал брат Питер. – Мир должен знать об этом страшном преступлении.

– Мы слушаем, – сказала ему Алиенора. – И вы можете не сомневаться, что правосудие свершится. – Она увидела, как передернуло Генриха.