Дочь палача и король нищих Пётч Оливер
Голос его неожиданно охладел, стал резким, как несколько дней назад, на допросе.
– Я поклялся отомстить! Я знал, что рано или поздно разыщу тебя. И вот этот день наконец настал!
Куизль вытер пот со лба. К горлу подступила рвота, боли вернулись. Над деревней между тем уж поднялось солнце, и лучи его, словно иглами, обжигали кожу. Но палач не обращал на это никакого внимания.
– Почему ты убил мою сестру? – прошептал он. – Лизель тебе ничего не сделала.
Леттнер громко рассмеялся.
– Болван! – воскликнул он. – До тебя так и не дошло? Только сестра твоя и вывела меня на тебя! Когда стало ясно, что ее мужа придется прикончить, я решил немного поразнюхать, как это можно устроить. И при этом наткнулся на ее девичью фамилию. Куизль.
Он произнес это, точно выплюнул комок грязи.
– Тогда я, кончено, насторожился и принялся расспрашивать. Малютка тебя любила, она с удовольствием о тебе рассказывала. О тебе, о твоей прелестной дочурке и о возлюбленной Анне-Марии. В конце концов я понял, что Господь ниспослал мне подарок. Лучший в мире подарок! Тебя!
Леттнер снова рассмеялся: визгливо, почти по-женски, в уголках глаз выступили слезы. Но в следующее мгновение он снова успокоился.
– Я твоя судьба и твое проклятие, – продолжал он резким голосом. – Я отправил то письмо в Шонгау и заманил тебя в Регенсбург. Я прирезал твою сестру и ее мужа и устроил тебе эту западню. Я был третьим дознавателем. И вот теперь ты смотришь в глаза собственной смерти.
Он поклонился, словно неумелый фокусник, и взмахнул кацбальгером.
– Этой смерти на двоих должно хватить, – проворчал Тойбер, все это время он лишь молча слушал. – С раненым Куизлем ты, может, и легко справишься. Но не забывай, что тебе и со мной придется иметь дело.
На лице у Леттнера отразилось наигранное удивление.
– Верно, палачишка, про тебя-то я совсем позабыл.
Он поднял левую руку, словно поприветствовал кого-то нерешительно, и в башне, в оконном проеме Куизль заметил какое-то движение. Затем в воздухе что-то взвизгнуло, и в следующий момент в грудь Тойбера врезался арбалетный болт. Палач покачнулся, взмахнул руками, как пьяный, раскрыл рот в беззвучном крике и в конце концов повалился, точно подрубленный дуб, на спину. Могучая грудь его поднялась и опала, глаза непонимающе уставились в синее небо.
– Теперь все по-честному, верно, Якоб? – прошептал Леттнер. – Только ты и я. Здесь, в Вайденфельде. Надеюсь, тебя не очень смутит, если мой брат Фридрих за нами понаблюдает. Он в последние годы много о тебе думал.
Куизль поднял глаза к разрушенной башне: в оконном проеме стоял человек. Он был высок и широкоплеч, и арбалет в его руках казался игрушечным. Это был незнакомец, которого палач видел почти две недели назад на плоту в Регенсбург. Все лицо его покрывала паутина шрамов.
Куизлю потребовалось некоторое время, чтобы понять, что один из шрамов был ртом: Фридрих улыбался.
Симону дышалось с большим трудом. Грязная тряпка, которой Сильвио заткнул ему рот, воняла плесенью и мышиной мочой. В нос набилась мучная пыль, поэтому приходилось то и дело чихать. С огромным трудом он сумел повернуть голову настолько, чтобы разглядеть, что творилось вокруг.
Рядом с ним лежала Магдалена, тоже связанная и с кляпом во рту. Чуть поодаль в мглистой пелене поднятой в воздух муки и мякины бродили пятеро прислужников венецианца. Они грузили мешки на повозку перед мельницей. Последние пару часов молодчики потратили на то, чтобы размолоть всю оставшуюся спорынью, и теперь от предательских злаков не осталось и следа. Дело близилось к полудню, рубашки у мужчин промокли от пота – жара внутри мельницы стояла, как в печи. Один только Сильвио не потел: в чистой красной безрукавке, сюртуке и шляпе, он сидел на мельничном камне и покусывал нижнюю губу. Вид у него был тревожный.
– Я полагаю, что ты все-таки прав, Фронвизер, – проговорил венецианец, задумчиво разжевывая соломинку. – Даже такой мозгляк, как ты, не смог бы разузнать о моих планах. Не в таких подробностях. Карл Гесснер наверняка проболтался. И зачем я только положился на этих идиотов! Будь проклят тот день, когда я познакомился с ними по пути в Вену!
Он обернулся, чтобы убедиться, что никто из помощников его не услышал, и продолжил шепотом:
– Эти свободные – всего-навсего шайка сумасшедших кретинов! И самый сумасшедший из них – Гесснер.
Внезапно Симон почувствовал, как сырая мучная пыль закупорила ему нос. Лекарь начал задыхаться и в панике стал вдыхать и выдыхать раз за разом. Он дергался и крутился, пока не опрокинул на пол мешок рядом с собой. Встревоженный шумом, Сильвио взглянул на лекаря, но даже не подумал вытащить кляп. Вместо этого он с интересом стал следить за попытками Симона глотнуть воздуха.
– Интересно, как долго человек сможет протянуть без воздуха? Как ты думаешь? Оставить бы тебя задыхаться тут, как рыбу на песке… С тех пор как ты и la bella signorina появились в городе, все пошло наперекосяк. Но я не позволю вам расстроить мои планы!
Он врезал по мешку; в воздух поднялась пыль и белым облаком окутала венецианца.
– Ни вам, ни этому полоумному Гесснеру!
Симон вообще перестал дышать, мука полностью забила ему нос. Он выпучил глаза и начал синеть. Венецианец между тем устремил взор куда-то вдаль и, казалось, на время забыл о своих пленниках.
– Самый большой вклад Гесснера заключается в том, что он сумел склонить на нашу сторону этого цирюльника Гофмана, – пробормотал он. – Гениальный алхимик! Он уже много лет изучал растительные яды. Без него мы ни за что не вырастили бы спорынью такого качества!
В голосе его появилась некоторая мечтательность.
– Каким-то образом этот жалкий цирюльник сумел сделать так, чтобы спорынья поражала весь колос, почти целиком. Удивительно! Но потом у Гофмана вдруг проснулась совесть, и он готов был уже все рассказать совету.
Сильвио вынул соломинку изо рта и раскромсал ее.
– Надо было просто зарезать его на улице! Быстро и безболезненно. Простое ограбление, ни у кого не возникло бы подозрений. Так нет же, нужно сделать все по-особому…
Лекарь почувствовал, что начинает терять сознание, перед глазами поплыли разноцветные круги. Он уже с трудом воспринимал слова венецианца.
– Карл Гесснер узнал случайно, что жена Гофмана приходится сестрой его заклятому врагу, – продолжал Сильвио. – С тех пор его будто подменили. Он настаивал на том, чтобы письмом заманить этого Куизля в Регенсбург, подделать завещание и повесить убийство на него. Черт его знает, чем этот палач насолил Гесснеру в войну, но этого хватило, чтобы с годами он превратился в полоумного ангела мести. Он уговорил меня, толковал про гениальный план, но потом явились вы, и… О, что-то не так?
– Ммммффф…
Симон без сознания повалился на бок и рухнул на кучу муки. В воздух взметнулось облако пыли и окутало лекаря с Магдаленой. Сильвио сначала немного растерялся, потом встал со вздохом и подошел к пленникам.
– Как вы считаете? – обратился он к связанной Магдалене. Та смотрела на него расширенными от страха глазами. – Избавим человечество от этого ревнивого зазнайки? Или все-таки пусть еще какое-то время понадоедает нам?
Магдалена принялась яростно метаться из стороны в сторону; разразилась, судя по виду, отборной бранью, но кляп полностью поглощал ее голос.
– Полагаю, это ответ «да», – Сильвио кончиками пальцев вынул кляп изо рта Симона.
Лекарь, точно утопленный, тут же начал глотать воздух; краска медленно возвращалась к его лицу. Он лежал на полу и хрипел, не в силах произнести ни слова.
– Даже не думай, что сумел расстроить мои планы, Фронвизер! – прошипел венецианец. – У Сильвио Контарини всегда есть козырь в запасе. Теперь мне придется воспользоваться своим первоначальным замыслом. Сначала он мне не очень понравился, потому что жертв будет гораздо больше. Но теперь у меня, к сожалению, не остается другого выхода.
Он кивнул на плотогонов. Те загрузили на повозки уже почти все мешки.
– Хоть ребят своих Гесснер мне предоставил. Мы как можно скорее отвезем спорынью в безопасное место и там сможем воспользоваться ею немного иначе. La bella signorina мы возьмем с собой. Остальные улики уничтожим, – он улыбнулся. – Вынужден сообщить вам, что вы к этим уликам тоже относитесь. Arrivederci!
Он хлопнул в ладоши и повернулся к своим помощникам.
– Поторопитесь, пока стражники не нагрянули! Закончили наконец?
Мужчины преданно закивали: похоже, безграмотные плотогоны до сих пор верили в светлые замыслы Сильвио. Симон полагал, что венецианец каждому из них пообещал по меньшей мере место в совете и золота по собственному весу.
– Тогда самое время для большого салюта. Il grande finale![30]
Сильвио торжественно прошагал к большому мучному хранилищу, установленному на высоте человеческого роста, и вынул заслонку. На пол тут же посыпалась мука, поднялись клубы пыли. В скором времени всю мельницу заволокло густой пеленой, и Симон видел возле ящика лишь очертания венецианца: выглядел он, словно окутанный туманом призрак. Два плотогона подхватили брыкающуюся Магдалену и понесли ее к выходу.
– Мука – это удивительная материя, – проговорил Сильвио мечтательным голосом. – Из нее можно печь хлеб, можно сделать отраву для людей – и даже изготовить бомбу. Одной лишь искорки достаточно, чтобы взорвать мучную пыль. А этого количества хватило бы, чтобы поднять на воздух половину острова. Но ты, ученый книгочей, наверняка знаешь об этом, верно?
Сквозь пыльную завесу Симон увидел, как венецианец достал из-за жернова небольшой сундук и поднял крышку. То, что он извлек оттуда, показалось сначала длинным канатом. И лишь когда Сильвио принялся его разматывать, лекарь понял, что это было на самом деле.
Фитиль.
– Я нашел это на мельнице некоторое время назад, – проговорил Сильвио, неторопливо укладывая фитиль по полу и шагая спиной к выходу. – А вместе с ним – целый сундук пороха и дюжину мушкетов. Полагаю, их забыли здесь солдаты еще со времен войны. Как хорошо, что теперь я нашел всему этому применение.
Венецианец остановился в дверях и в последний раз взглянул на своего пленника. К Симону между тем вернулся дар речи.
– Ку… куда вы увозите Магдалену? – просипел он. – Где теперь… окажутся все эти мешки?
Сильвио усмехнулся.
– Ну, человек ведь не хлебом единым живет, верно? Но, боюсь, сейчас у тебя заботы поважнее.
Он достал из кармана огниво и легонько потряс им.
– По крайней мере, больно не будет. Это я тебе обещаю. В тот момент, когда искра соприкоснется с мучной пылью, все здесь взлетит на воздух. Вместе с порохом громыхнет такой салют, что его во всем Регенсбурге будет видно. – Он сдержанно поклонился. – Приятного полета.
Контарини вышел на улицу и приказал плотогонам трогать. Повозка со скрипом пришла в движение. Когда стих стук колес, Симон различил тихий, едва различимый шорох.
Так шипел подожженный фитиль.
14
Регенсбург, полдень 26 августа 1662 года от Рождества Христова
Леттнер атаковал столь стремительно, что Куизлю удалось отскочить в сторону лишь в самый последний момент. Солнце светило прямо в глаза, пришлось ненадолго зажмуриться и полностью положиться только на свои инстинкты. Палач отклонил корпус влево и в тот же миг почувствовал, как в сантиметре от лица просвистел кацбальгер. Под ногами у них лежал Тойбер с арбалетным болтом в груди, рубашка его пропиталась кровью, остекленевшие глаза уставились на сражающихся.
Куизль потянулся к поясу, где висела сабля. Краем глаза он заметил, что Леттнер снова бросился в атаку. Палач обнажил клинок в тот самый миг, когда противник направил меч в незащищенный левый бок Якоба. Сабля и кацбальгер со звоном скрестились на уровне глаз дерущихся, заскрежетала сталь; каждый старался передавить другого и при этом то отступал на шаг, то снова напирал.
Куизль почувствовал, как по спине тонкими ручейками заструился пот. Тело его сотрясала лихорадка, левая рука болталась, точно отсохшая ветка. Здоровым он, возможно, и одолел бы Леттнера, из них двоих Куизль всегда считался более сильным – что его бывший заместитель успешно компенсировал изрядной долей жестокости. Однако теперь, ослабленный пытками, палач ничего не мог ему противопоставить. За последние двадцать пять лет тело Леттнера не обрюзгло и не обросло жиром, а, наоборот, стало жилистым и жестким, как орешник. К тому же на колокольне по-прежнему стоял его брат и горящим взором следил оттуда за дерущимися. Арбалет Фридриха лежал в пределах досягаемости на парапете. Куизль понимал: чтобы взвести его снова, времени гиганту потребуется совсем немного.
– Боишься моего брата? – прорычал Леттнер и по-волчьи обнажил белые зубы. Он неумолимо оттеснял Куизля к развалинам церкви. – Не забывай, это ты сделал из Фридриха чудовище. Ты, может, решил, что он сгорел тогда в доме? Но мой брат силен и крепок, как и все Леттнеры. Он выбрался из-под горящих обломков и, когда вы так поспешно уехали, снял меня с дерева. Вот только Карлу, нашему младшенькому, помогать было уже поздно. Это тебе за Карла.
Леттнер незаметно вынул кинжал из-за пояса и ткнул им в живот палачу. Куизль ударил левой рукой по клинку и в последний момент отвел нож в сторону. Тут же напомнила о себе боль в плече. Шок был настолько сильным, что у палача потемнело в глазах. Ослепленный болью, он ударил противника ногой и попал ему в низ живота. Леттнер охнул и, отступив на пару шагов, споткнулся о разрушенную стену крестьянского дома.
Куизль воспользовался секундным замешательством и, не оборачиваясь, бросился к развалинам церкви. Если у него и получится выстоять против братьев, то только нападая на них из укрытия. Быть может, в разрушенной церкви найдется какое-нибудь место для засады, где он сможет спрятаться.
Палач ступил под разрушенный свод, и его окутал сумрачный свет. Солнце едва пробивалось сквозь обрушенные потолочные балки, где свили гнезда голуби и ласточки. Лианы плюща ядовитыми змеями взбирались по останкам левого нефа. Правое крыло сохранилось лучше, на стене висел обугленный крест высотой в человеческий рост. Но и здесь окна казались мертвыми черными глазницами, заросшими ежевикой, едва пропускавшей свет. С потолка сыпалась сухая листва, где-то гудели пчелы.
Впереди палач разглядел бывший каменный алтарь: без покрывал, дароносиц и золотых украшений, он казался громадным языческим камнем для жертвоприношений. Куизль забежал за него и привалился спиной к холодному камню, чтобы перевести дух.
В скором времени раздались шаги. Якоб не сразу понял, что доносились они не от входа, а с колокольни. Палач выглянул через край алтаря и оглядел правый неф, где находился проход к разрушенной башне. Из-за покрытой мхом кучи камней выступило чудовище.
Это был Фридрих Леттнер.
Гигант держал в руках заряженный арбалет и целился в алтарь. Куизль пригнулся, и болт, разбрызгав каменную крошку, ударил всего в нескольких сантиметрах от его лица.
– Знаешь что, Куизль? С какой стати я из-за брата должен лишать себя потехи? – пронесся над развалинами голос Фридриха. – Я пришью тебя болтом к кресту, а потом выжгу глаза. Жаль, что приятель твой не дожил до этой минуты. Такой пытки он больше нигде не увидел бы.
Что-то тихонько заскрипело. Раньше палачу довольно часто приходилось слышать этот звук: так скрипела катушка арбалета. Фридрих снова натягивал тетиву.
– Как же долго я ждал этой минуты, Куизль! – проговорил гигант, проворно вращая катушку. – Филипп полагал, что мне не следует возвращаться в Регенсбург с тобой на плоту. Боялся, что ты узнаешь меня. Но кто-то ведь должен был доставить тебе письмо. К тому же… – Он засмеялся, хрипло и надрывно, словно огонь в тот далекий день выжег ему и горло. – В теперешнем виде меня и собственная мать не признала бы.
– Заткнись, Фридрих! Много болтаешь!
Это был голос Филиппа, следом вошедшего в церковь. Леттнер держался за бедро, лицо его кривилось от боли: судя по всему, он поранился, когда упал через стенку.
– Заряжай скорее свой арбалет. Эта псина еще опасна.
Фридрих пробормотал что-то неразборчиво, после чего снова послышался скрип катушки.
Куизля затрясло в новом приступе лихорадки. Он раздумывал над тем, что еще мог предпринять. Сам себя загнал в ловушку! Когда Фридрих через несколько секунд взведет арбалет, Филипп, вероятно, как крысу, выгонит палача из-за алтаря. Куизль не сомневался, что в этот раз болт попадет в цель. На примере Тойбера Фридрих уже доказал, что стрелять он не разучился. Палач прикусил губу, лихорадка приводила его в состояние высочайшего напряжения. Он понимал, что в скором времени либо арбалет, либо кацбальгер предрешит его судьбу.
«Значит, это конец? – подумал Куизль. – Здесь началась моя новая жизнь, здесь же она и закончится?»
Он снова выглянул из-за алтаря. Леттнер стоял возле входа в церковь, нетерпеливо поигрывая клинком, его брат неустанно крутил рукоять. Куизль взглянул на обезображенное огнем лицо Фридриха. Последний раз он видел его на плоту в Регенсбург. Кожа спеклась в твердую массу и походила на обугленную, покрытую трещинами дубовую кору. Но глаза остались прежними: холодные, голубые и злые. Вокруг Фридриха жужжало множество ос, вероятно встревоженных внезапным переполохом в развалинах. Осы были невероятно большие, отливали желто-черным, и крылышки их мелькали в лучах полуденного солнца.
«Осы?»
Только теперь палач понял, что это были не пчелы, а взрослые шершни. Злобные, почти в палец величиной насекомые летали перед струпцеватым носом Фридриха. Ему то и дело приходилось бросать катушку и разгонять их. Откуда взялись все эти монстры?
Куизль оглядел увитые плющом стены, покрытые мхом камни – и отыскал наконец гнездо. Оно висело под потолком, скрытое между обугленными балками и кустами ежевики.
Прямо над Фридрихом.
– Черт, долго ты там еще? – прошипел Филипп. – Не видишь разве, что он, точно кабан подбитый, за алтарем прячется? Надо сообща выкурить его.
– Сейчас-сейчас, – пробормотал Фридрих. – Тетива тугая. Зато болт через трех человек проходит, как нож сквозь масло. Надо только…
Договорить у него не получилось. Словно ангел возмездия, Куизль неожиданно поднялся над алтарем и швырнул камнем величиной с кулак в гнездо. Обломок попал точно в середину. Улей покачался немного, затем свалился, точно тугой бурдюк с вином, на пол и разбился.
Сотни разгневанных шершней оказались на свободе, подняли гул и окружили Фридриха темным, смертельным облаком. Тот с криком отшвырнул арбалет и закрыл лицо руками, но старательные насекомые уже возились среди его бесчисленных шрамов.
Бурлящая желто-черная масса жалила его снова и снова.
Симон вслушивался в треск, с которым пламя пожирало фитиль и неумолимо подбиралось к дверям мельницы. В щель между створками уже видно было искрение подожженного пороха. Вот пламя добралось до дверей и побежало по шнуру к куче мякины, опилок и щепок, куда Сильвио воткнул второй конец фитиля.
Лекарь отчаянно заметался из стороны в сторону, но веревки держали на совесть. Он в панике попытался проползти к дверям, как червяк, но лишь осознал, что венецианец, помимо всего прочего, еще и привязал его к балке. Канаты рванули Симона назад, и он откинулся в измождении на спину. Мучная пыль белесым туманом окутывала бочки, мешки и ящики, расставленные по мельнице. В одном из ящиков дожидались, готовые разнести воздух в клочья, несколько килограммов пороха.
– На помощь! Слышит меня кто-нибудь? – хриплым голосом прокричал Симон, хотя понимал, что это бесполезно.
Грохот, скрип и треск множества водяных колес на острове заглушали любой, даже самый громкий крик. Большая мельница по-прежнему скрежетала жерновами, совсем скоро ее разнесет на куски под единственный громкий хлопок. Последний оглушительный грохот – последний, который лекарь услышит в своей жизни.
«А может, она и не взорвется, – раздумывал лекарь. – Может, она просто загорится, и я сгорю. Если не задохнусь еще раньше… Господи, пусть она лучше взлетит на воздух – так, по крайней мере, не больно!»
Фитиль горел уже во внутреннем помещении. Пыль стояла столбом – настолько плотная, что передвижение пламени Симон угадывал скорее по треску, нежели визуально.
«Сейчас… Еще совсем немного».
Внезапно хлопнула, распахиваясь, дверь, и сквозь туман лекарь различил странно знакомый силуэт. Но видимость была слишком плохой, чтобы увидеть больше.
– Ты хоть жнаешь, школько штоят такие жубы? – донесся до лекаря шепелявый голос. – По уму бы, оштавить тебя тут подыхать, да кто ж мне тогда жубки выправит?
– Натан! – закричал Симон. – Господи, Натан, я здесь! Фитиль! Сейчас здесь все на воздух взлетит!
– Тогда не будем терять ни шекунды!
Король нищих вынул маленький ножик и перерезал веревку, которой лекарь был привязан к балке. Затем он подхватил Симона, взвалил его себе на плечо и бросился к выходу. Сгорбившись и кряхтя от натуги, выбежал на улицу, проковылял еще с десяток шагов и с исключительной небрежностью швырнул свою ношу за груду досок.
– Ай! – вскрикнул Симон. – Осторожнее! Ты мне все кости…
В это мгновение остров сотрясло взрывом; громыхнуло так, что лекарь на какое-то время оглох. Он словно в трансе смотрел, как поднимается в небо громадный огненный шар. Камни, разбитые доски и даже целые участки стен взлетели высоко в воздух. Взрывная волна даже за кучей досок была такой сильной, что Натана смело, точно тонкое трухлявое деревце. Их – словно дракон дыхнул – обдало раскаленным воздухом, и на головы им посыпались балки и доски с кучи.
– Уходим, быстро! – перекричал Натан оглушительный рев. Голос его звучал приглушенно, словно через толстое одеяло.
– Как? – прорычал в ответ лекарь. – Я вроде как связан!
Король нищих громко выругался, снова поднял Симона на плечи и отнес его подальше от огня, на безопасное расстояние, под укрытие молодого орешника, откуда они уставились на гигантское пожарище. От мельницы осталась лишь куча обломков; языки пламени тянулись в небо, точно в праздник Святого Иоанна. Даже здесь, за сотню шагов от огня, еще чувствовался жар.
– Как… как ты меня разыскал? – просипел через некоторое время Симон.
– Я ужнал… Черт!
Натан принялся копошиться во рту. Провозившись несколько минут, он, похоже, остался доволен.
– Мои люди увидели, что ты направляешься к Верду, и тут же дали мне знать, – продолжил он уже с более четким выговором. – Я вообще-то награду за тебя назначил. Нельзя вправить челюсть Натану Сироте и уйти безнаказанным!
Он шутливо погрозил лекарю пальцем, но взгляд его при этом оставался необычайно холодным, даже угрожающим.
– Что ж, мне вдруг стало любопытно, чего тебе здесь понадобилось одному, юный ты интриган. Поэтому я отправил ребят домой и двинулся за тобой на мельницу. Следов на опилках только слепой не нашел бы. Но вот я прихожу, и что вижу? Этот венецианский посол драпает на груженой повозке, а мой преданный лекарь едва не взлетает на воздух вместе с главной мельницей Регенсбурга. Тебе, как мне кажется, придется много чего объяснить.
– А если я этого не захочу? – возразил Симон.
Нищий пожал плечами.
– Тогда я брошу тебя обратно в огонь. Ты не в том положении, чтобы торговаться, не находишь?
– Ну ладно, – вздохнул юноша. – Я теперь знаю, что это за порошок такой и почему все за ним охотятся. Да ты и так, наверное, знаешь его тайну.
И он рассказал Натану все, что ему удалось выяснить. Тот внимательно слушал, при этом лицо его оставалось бесстрастным на протяжении всего рассказа. Когда лекарь закончил, король нищих начал долго и усердно ковырять в носу.
– Господь свидетель, это безумнейший план из всех, что я когда-либо слышал, – пробормотал он, рассматривая результаты своих трудов на указательном пальце. – Так, значит, этот сумасшедший решил отравить весь Рейхстаг…
– Не делай вид, что тебя это так изумило! – злобно перебил его лекарь. – И про этот порошок ты наверняка узнал гораздо раньше! Я знаю, что ты действуешь в интересах нескольких партий. Скажи, кто велел тебе за нами следить?
Натан насмешливо вскинул брови.
– Ага, отсюда и ваш преждевременный побег… Мне следовало догадаться. – Он торжественно поднял руку. – Клянусь святым Мартином, покровителем нищих, я действительно не имел обо всем этом ни малейшего понятия! Впрочем, сейчас не время читать проповеди.
Он кивнул на пылающие останки мельницы. С Каменного моста уже сбегались первые стражники, но, завидев катастрофу, останавливались как вкопанные. Мельницу было уже не спасти. Теперь речь шла только о том, чтобы оградить от пламени соседние строения.
– Рано или поздно эти болваны наверху нас заметят, – проворчал король нищих. – Ты, по их мнению, и так уже полгорода спалил. Если тебя здесь поймают, то на эшафоте выпотрошат, четвертуют и сожгут, как знаменитого огненного демона. Что ж, тогда ты хотя бы впишешь свое имя в историю города. Тоже неплохо.
Симон что-то несогласно пробормотал; он о чем-то раздумывал.
– Чего ты там шепчешь? – спросил Натан. – Ты меня что, не слышал? Ноги делать пора!
– Я вот думаю, куда Сильвио мог увезти Магдалену и спорынью, – проговорил Симон тихим голосом. – Он говорил про другой план и что жертв от него будет больше. Что за план такой, будь он неладен?
– Может, он хочет использовать спорынью каким-то другим способом? – ответил Натан, пожимая плечами. – Ее можно в пиве или в вине размешать, или как там еще, не знаю.
Симон покачал головой.
– Для пива и вина ему пришлось бы для начала посвятить в свои замыслы нескольких пивоваров и виноделов. Это слишком рискованно. С пекарем Хабергером он уже просчитался. Все должно быть гораздо проще. Вот только как?
Ему вспомнились вдруг слова, с которыми Сильвио попрощался с ним, уходя с мельницы. Как уж венецианец сказал тогда?
«Человек не хлебом единым живет…»
Что требуется человеку для жизни? Немного еды, крыша над головой, теплый очаг, вода…
«Вода».
Симон хлопнул себя по лбу.
– Ну конечно! – воскликнул он. – Каждому в Регенсбурге нужна вода! Чтобы мыться, пить, варить пиво… Сильвио хочет заразить спорыньей городские колодцы. Только так он будет уверен, что во время Рейхстага отравятся все, кому следует.
Натан задумчиво склонил голову.
– Как ты себе это представляешь? – прошепелявил он. – В Регенсбурге сотни колодцев. Ему что, ходить к каждому по отдельности и сыпать туда отраву? Слишком явно.
– Нет, конечно! Ему нужно высыпать спорынью в воду до того, как она достигнет колодцев…
Он задумался на секунду, после чего спросил взволнованно:
– Здесь в округе есть какие-нибудь источники, питающие город? Какое-нибудь хранилище? Может, подземные ручьи?
– Про ручьи я не знаю, – пробормотал Натан. – Но…
– Что? Говори же!
Губы нищего растянулись в ухмылке, так что криво посаженные зубы сверкнули на полуденном солнце.
– Конечно, такое вполне возможно. Этот венецианец действительно хитрее лиса.
– Что ты имеешь в виду? – прошипел Симон. – На кону стоит жизнь Магдалены! Говори, пока я тебе в глотку не вцепился!
Натан сочувственно взглянул на лекаря.
– Каким образом? Ты связан… – Он наклонился к Симону. – У меня к тебе предложение: я развязываю тебя и рассказываю, куда Сильвио уехал с твоей возлюбленной. Но взамен, когда все это закончится, ты посмотришь мои зубы. Выглядеть они должны в точности как раньше. Договорились?
– Да я тебе новенькую челюсть выточу, если понадобится, – проворчал Симон. – А теперь режь наконец эти проклятые веревки.
Магдалена услышала взрыв в тот миг, когда повозка загрохотала колесами по мостовой Каменного моста. Связанная и с кляпом во рту, она лежала, зажатая между мешками, посреди повозки. При взрыве девушка вздрогнула, и внутри у нее что-то оборвалось.
«Господи, Симон! – подумала она. – Этого не может быть! Только не с моим Симоном. После всего, что мы пережили с ним вместе!»
Она до последнего надеялась на чудо, молилась всем четырнадцати святым помощникам, чтобы мельница не взорвалась. Но чуда не произошло, здание взлетело на воздух, а вместе с ним и ее любимый Симон, с которым они приехали в Регенсбург, чтобы вместе здесь состариться.
«Господи, и зачем мы только уехали из дома!»
Слезы текли по ее лицу и смешивались с потом, мукой и отрубями. Всюду начали раздаваться крики, затем Магдалена услышала торопливые шаги: люди сбегались к ограждениям, чтобы поглазеть на яркое и трескучее представление. Сквозь груды мешков до нее доносился гул множества голосов.
– Это большая мельница на Верде! – услышала Магдалена чей-то выкрик. – Должно быть, мука взорвалась. Дед мой как-то рассказывал мне про такой пожар…
– Мельник, наверное, опять напился…
– Курил он! Это чертово зелье! Набил себе трубочку да и отправился вместе с зерном на небеса…
– С дороги! Мука для ратуши! Дайте же наконец проехать!
Последний голос принадлежал Сильвио: криками и кнутом венецианец пытался расчистить дорогу сквозь толпу. Стражников возле сходней он подкупил, Магдалена вполне отчетливо слышала звон монет. На мосту громадная повозка ввиду случившейся катастрофы уже не привлекала никакого внимания; люди слишком заняты были зрелищем и разговорами.
Возле ворот за мостом, при въезде в город, повозку тоже никто не останавливал, и она заколесила по улицам и переулкам. Время от времени до Магдалены доносился размеренный топот: видимо, стражники из кварталов спешили к Верду тушить пожар; где-то звенели колокола. На тяжело нагруженную повозку, на которой, помимо венецианца, сидели еще пятеро плотогонов, никто не обращал внимания. Временами Магдалена чувствовала перед лицом чью-то ладонь: кто-то из мужчин, вероятно, проверял, дышит ли она еще. При этом он не забывал заодно облапать ее грудь и бедра или потуже стянуть веревки.
Наконец повозка остановилась. Магдалена попыталась по звукам определить, где они находились. Но, кроме отдаленного бормотания и надрывного звона колоколов, слышно ничего не было. Все тело чесалось, в волосы забралось какое-то насекомое, но Магдалена не могла даже пошевелиться. Точно оживший мешок, она лежала среди размолотой спорыньи и вдыхала пыль вперемешку с мукой.
– Сто-ой! Слезай с повозки, и поживее!
Голос принадлежал стражнику, к возражениям, судя по всему, не привыкшему. Магдалена затаила дыхание. Неужели она спасена? Может, кто-то из плотогонов проболтался и теперь отраву разыскивали по всему городу?
– Что такое? – недовольно спросил Сильвио. – Не видно разве, что мы торопимся? Открывайте ворота!
– Мне жаль, но мы должны досматривать каждую повозку, выезжающую из города, – снова раздался голос стражника. – Монстр из Шонгау, убийца с Кожевенного рва, сбежал, и нам нужно удостовериться, что он не покинет город.
Магдалена стиснула кулаки: по крайней мере, отец пока на свободе! Но вот зачем Сильвио снова выводить повозку из города? Магдалена считала, что они едут к ратуше или, может, к особняку Хойпорт. Но что венецианец собирался делать с отравленной мукой за городом?
– Это ваша почетная обязанность, бригадир, – ответил Сильвио, теперь уже более вежливо. – Но в моем случае в этом действительно нет необходимости. Мои люди сами грузили мешки. Или вы думаете, венецианский посол станет помогать убийце? – Он тихо засмеялся, снова послышался звон монет.
– Я… я… не узнал вас, – просипел стражник. – Простите, ваше благородие. Но эта простая повозка… и вы сами…
– Решил неузнанным проехаться по своим угодьям, проверить, чем там занимаются мои подчиненные. А теперь прошу пропустить нас.
– Ко… конечно, ваша светлость. И хорошего дня вам!
Повозка снова покатилась вперед, Магдалена приглушенно ругалась сквозь кляп. Это был ее последний шанс! В скором времени Сильвио накормит ее спорыньей. Что ожидало ее потом? Магдалена вспомнила Резль, служанку пекаря Бертхольда, как почернели у нее конечности, как бедняжка визжала и выла, охваченная кошмарными видениями, пока Господь не избавил ее наконец от страданий.
Что, если ей уготована та же судьба?
Когда через четверть часа повозка снова остановилась, мужчины, переговариваясь вполголоса, соскочили на землю. Похоже, они добрались до места; плотогоны принялись спешно сгружать мешки и куда-то их уносить. Ослепленная солнцем, Магдалена зажмурилась. Лишь через некоторое время она заметила, что над ней с улыбкой на лице склонился Сильвио.
– Если вы пообещаете не кричать, то я, может быть, выну этот кляп.
Венецианец убрал с лица Магдалены слипшиеся от пота и грязи волосы, после чего ловко выловил клопа из ее локонов и раздавил его между пальцев.
– Ну как, могу я на вас рассчитывать?
Магдалена безмолвно кивнула. Когда венецианец развязал узел у нее на затылке и вынул изо рта тряпку, девушка плюнула ему прямо в лицо.
– Проклятый убийца! Ты Симона убил! Тысячу лет тебе за это в аду гореть. Я тебе твой стручок жалкий выдерну, я… мммфх!
Сильвио снова заткнул ей рот.
– Так мы не договаривались, – прошептал он. – Повторяю вопрос: обещаете не кричать?
Магдалена заплакала от бессильной злости и все же кивнула во второй раз. Когда Сильвио снова вынул тряпку у нее изо рта, она не издала ни звука.
– Отнесите эту упрямую девку вниз! – приказал венецианец.
Один из плотогонов взвалил Магдалену на плечо, словно очередной мешок, и спустился с ней с повозки.
Перевернутая вниз головой, дочь палача увидела, что повозка остановилась недалеко от широкой дороги, змеившейся между полями и пастбищами; примерно в полумиле позади них виднелись стены Регенсбурга. Неподалеку над пашнями высился холм, увенчанный странным треугольным каркасом; на ветру покачивались из стороны в сторону несколько безжизненных тел. Несмотря на жару, Магдалену затрясло от холода.
«Господи, висельный холм Регенсбурга! Что эти полоумные хотят со мной сделать?»
Но плотогон резко сменил направление. Он зашагал по узкой проселочной дороге к каменной лестнице: укрытая среди кустов, зарослей красного мака и желтого дрока, она вела куда-то под землю. Внизу их уже дожидался Сильвио. Он отворил тяжелые железные двери и, когда плотогон внес Магдалену под мрачные своды, учтиво поклонился.
– После вас, bella donna, – прошептал он. – Чувствуйте себя как дома. Здесь вам суждено провести ближайшие дни и недели. Может, немного сыровато, но на что только не пойдешь ради науки!
Они спустились в подземелье, выложенное грубо вытесанным булыжником; где-то непрестанно журчала вода. Широкоплечий плотогон грубо усадил Магдалену на каменную скамью и зажег факел. Только тогда девушка поняла, что плеск исходил от небольшого водопада, который пробивался из стены и тонкими ручьями сбегал в купель, расположенную в дальней части подвала. В стены были вделаны каменные таблички, но царивший полумрак не позволял прочесть надписи на них. Заостренная арка прямо за купелью вела в следующее помещение, откуда доносился громкий, раскатистый рокот.
Пятеро плотогонов молча таскали мешки: проходили мимо Сильвио и Магдалены, по колено в воде пересекали купель и скрывались в соседнем помещении. Когда они закончили, венецианец махнул им:
– Стерегите наверху. С нами пусть останется только Иеремия.
Он взглянул на коренастого плотогона слева от себя, тот преданно кивнул и, скрестив руки, встал рядом с Магдаленой.
– Только на тот случай, если вы откажетесь принимать лекарство, – успокоил ее Сильвио. – Пациенты, как вы сами знаете, иногда немного упрямятся.
Железная дверь со скрипом захлопнулась.
– Не бойтесь, – венецианец извлек из кармана оловянную кружку. – Вам не придется есть муку. Достаточно будет принять спорынью, размешанную с водой. К сожалению, не могу предложить вам вина, это исказило бы результат.
Сильвио вынул серебряную ложечку, погрузил ее в открытый мешок, оставленный рядом, и насыпал в кружку голубоватого порошка.
– Мы до сих пор не знаем, как сильно яд действует на человека, – пояснил он. – А главное, как быстро. Если мы не станем добавлять спорынью в хлеб, а отравим ею колодезную воду, то первые симптомы, как я полагаю, проявятся несколько позже.
Он принюхался к содержимому кружки и пожал плечами.
Читать бесплатно другие книги:
