Мои путешествия Конюхов Федор

По неведомым мне причинам я родился не для легкой жизни, а для наслаждения ею через преодоление трудностей.

Федор Конюхов

Глава 1

Матачингай, путь к вершине

С начала мира снега, здесь накопившиеся, обратились в ледяные глыбы, которые не тают ни весной, ни летом. Гладкие поля твердого и блестящего льда тянутся в беспредельность и сливаются с облаками.

Сюаньцзан[1], VII век

Одиночное восхождение на вершину горы Матачингай

Высота — 2798 метров над уровнем моря

Старт 30 апреля 1984 года

Финиш предположительно 8–9 мая 1984 года

24 апреля 1984 года

Я давно задумал одиночное восхождение на какую-нибудь вершину. Выбрал горы Чукотки, Матачингай. И когда ледокол «Москва» вводил океанский транспорт «Капитан Марков» в залив Креста[2], ломая лед своим могучим форштевнем[3], уже тогда я не разочаровался в своем решении.

Это высочайший хребет Северо-Восточной Азии. Снежные пики уходят в тучи, создается впечатление, что Матачингай надежно закрыт от глаз человека. Это и привлекло меня, я уверился, что нужно обязательно совершить подъем и увидеть эти таинственные вершины. И все, что мне откроется, отобразить на своих картинах, чтобы показать людям.

Уже на второй день после швартовки «Капитана Маркова» к причалу поселка Эгвекинот[4]я для разминки поднялся на близлежащую гору высотой около тысячи метров. Пробрался на самую вершину и с нее увидел великолепную бухту Этелькуюм с Эгвекинотом. Устроил бивак, начал рисовать. После первых линий, появившихся на чистом листе бумаги, почувствовал, что это кощунство — карандашами выводить ослепительно белые контуры гор. Белым было буквально все — от подножий до вершин, о черном цвете не было и напоминания. Переполненный этой белизной и тишиной, я закрыл альбом и спустился вниз.

29 апреля 1984 года

Утром я покинул Эгвекинот и выехал к подножию Матачингая: нагрузил на вездеход альпинистское снаряжение, палатку и запас еды на несколько дней. Местные жители высказали некоторое беспокойство по поводу моей затеи в одиночку подняться на вершину хребта, но я и слышать ничего не хотел о том, чтобы взять с собой еще кого-нибудь. Меня предупреждали, что в это время на вершинах снег ненадежен, и советовали идти только в ночное время, когда мороз держит карнизы. И я буду следовать этому совету.

30 апреля 1984 года

Я принял решение подняться на основной хребет и идти по нему до самой высокой точки Матачингая. Сегодня начал подъем. Внизу много снега. Идти было тяжело. Жарко. А стоило остановиться, как сразу начинал мерзнуть. Поднялся метров на двести и вошел в туман, сопровождаемый мелким снегом, и почувствовал, что не хватает мне сил и калорий работать в быстром темпе.

Дело в том, что я еще не отдохнул от предыдущей экспедиции (в море Лаптевых)[5], там шел на лыжах с группой Шпаро[6]. В полярную ночь при низкой температуре мы преодолели на лыжах 500 километров по торосам полярного моря. Помню, раньше, когда собирался в какой-либо поход или экспедицию, готовился основательно — тренировался, набирал вес. А сейчас, с годами, желание готовиться притупилось. Да и времени нет. Несколько последних лет я постоянно нахожусь в походах или экспедициях. По восемь-девять месяцев не бываю дома в бухте Врангеля[7].

Решил отдохнуть, устроился поудобнее под карнизом и сказал себе: «А все-таки Чукотка красива необыкновенно». Говорил шепотом, чтобы не нарушить первозданной тишины. Подкрепился галетами и стал ждать, пока на гребень не опустится ночь и можно будет продолжить подъем.

Снег тихо подал, камни становились скользкими, я шел в большом напряжении, зная, что ошибки недопустимы. Мороз усиливался, в меховых рукавицах было тепло, но без них руки моментально замерзали. Приходилось постоянно рубить ступени: одной рукой я вгонял скобу для крепления бревен в лед, затем, держась за нее и сохраняя равновесие, работал ледорубом. От напряжения до колик затекали мышцы ног — трудно давалась устойчивость. Резкие уколы льдинок, брызгающих из-под ледоруба в лицо, дополняли неприятные ощущения.

Удар ледорубом, еще удар… Ступень готова. Вниз не смотрел. Лучше всего глядеть под ноги или вверх — там тянулся ледовый гребень, острый как лезвие ножа, покрытый густой серой пеленой чукотского тумана.

Мелькала мысль: не вернуться ли назад? Ведь рисковал я многим. Но другая мысль заставляла продолжать подъем: я должен почувствовать горы, без этого не получится серия графических листов о вершинах Северо-Восточной Азии.

Многие думают, что художник создает полотна, сидя в теплой мастерской. Не у всех так! Мои графические листы достаются мне иначе, мои работы — это события, мною пережитые и прочувствованные, это мои мысли, мое восприятие окружающего.

Начал идти густой снег, так что на вершину Матачингая я поднимался вслепую — вперед вел сам гребень. Стальные кошки перестали быть надежной опорой. Через каждый шаг, чаще, чем обычно, я рубил ступень опоры. Синий лед со злостью отбрасывал ледоруб, не хотел поддаваться его ударам.

Я останавливался все чаще, упирался головой в ледоруб, чтобы отдышаться и расслабить мышцы спины, потом снова ожесточенно колотил ступени. Так работал часов восемь, пока не вышел на небольшой каменный выступ. Сбоку от него лед был мягче и податливей. К утру я выдолбил в нем нишу, сделал крышу из штормовки. Импровизированный дом утеплил густой, нескончаемый снегопад.

Вскипятил на примусе полкружки чая — берег бензин, так как взял его совсем немного из-за приличного веса рюкзака. Выпил неостуженный. Темнота в жилище усыпляла. Стоило сомкнуть глаза, как предательское тепло растекалось по телу, становилось легко и покойно. «Не спать, — приказывал я сам себе, — иначе можно не вернуться, навсегда останешься здесь, на гребне Матачингая. Внизу осталось много дел!»

Провел рукой по усам и бороде, собрал в пригоршню примерзшие к ним сосульки и отправил в рот. Но они вызвали еще большую жажду. «Черт понес меня в эти горы, — подумал я, — в этом году и так было три экспедиции. Старый дурак! И все тебе мало. Когда будешь жить, как все люди?» Всячески распекая себя, я твердо решил никогда больше не подниматься в горы в одиночку, да еще на севере. Правда, такие клятвы я давал и раньше.

Сбросил куртку, закрывающую вход в мою ледяную пещеру, взглянул на гряду вершин — горы точно сошли с полотен Рериха[8]. Достал альбом и карандаши и начал делать зарисовки. Я прекратил самобичевание, с каждой линией приходила уверенность, что все я делаю правильно: поднимаюсь в горы, хожу по льдам Северного Ледовитого океана, гоняюсь с эскимосами на собаках по Чукотке… «Никакой музей, никакая книга, — говорил Николай Рерих, — не дадут право изображать Азию и всякие другие страны, если вы не видели их своими глазами, если на месте не сделали хотя бы памятных заметок. Убедительность — это магическое качество творчества, необъяснимое словами, создается лишь наслоением истинных впечатлений. Горы — везде горы, вода — везде вода, небо — везде небо, люди — везде люди. Но тем не менее, если вы будете, сидя в Альпах, изображать Гималаи, то что-то несказуемое, убеждающее будет отсутствовать».

Сделал несколько зарисовок цветными карандашами, а что не успел — пометил словами: где какой цвет. И продолжил основную работу — подъем к вершине.

3 мая 1984 года

Здесь царит настороженная, чуткая тишина. Даже ветер совсем утих, все словно в предчувствии чего-то. Жутковато.

Стою в нерешительности, до вершины несколько сотен метров. Говорю себе: «Ну что, Федор, готов? Наоми Уэмуре[9]было тяжелее».

Я часто повторяю эти слова. Ведь Уэмура для нас, путешественников, — идеал, он постоянно утверждал «дух человека». И сейчас, находясь здесь, на гребне Матачингая, я могу острее понять то одиночество, что испытывал японский путешественник.

Его уже нет в живых, 12 февраля альпинист совершил восхождение на гору Мак-Кинли[10], высота которой 6193 метра, и не вернулся в базовый лагерь. На эту высочайшую вершину Северной Америки Уэмура поднялся во второй раз — впервые Мак-Кинли была покорена им весной 1970 года.

До Уэмуры никто не пытался подняться на эту вершину зимой. Но он это сделал! Последний раз альпиниста заметили 15 февраля на склоне на высоте 5180 метров. Но затем его след был потерян, на связь он так больше и не вышел. 1 марта в прессе появилось сообщение: «Поисково-спасательная служба США в штате Аляска отказалась от продолжения дальнейших поисков японского путешественника Наоми Уэмуры».

Этот человек обладал сдержанностью и внутренней силой, он говорил: «Смерть — этот вариант не для меня. Я должен вернуться туда, где меня ждут, — домой, к жене». И добавлял: «Я непременно вернусь, потому что меня надо хотя бы иногда кормить».

Последний путь Наоми Уэмура

5 мая 1984 года

В три часа пополудни открылся большой снежный конус. Вот она, вершина, до нее осталось несколько метров. И только тогда я почувствовал чугунную усталость во всем теле. Остановился, достал кусок колбасы, начал жевать, оглядываясь по сторонам. Картина знакомая, привычная: вершина как вершина, камни выглядывают из-под снега и льда. Это я видел много раз. Но все равно пришло чувство радости, что дошел, добрался до цели. Рядом с этой радостью, вытесняя усталость, вырастало другое чувство. Оно вливалось в меня теплом, согревало душу. Как назвать это чувство? Гордость? Счастье? Ощущение собственной силы? Может быть. Во всяком случае, сейчас я был уверен, что смогу создать цикл картин «Вершины Матачингая».

Почему-то вспомнилась осень 1969 года, когда я курсантом мореходной школы Кронштадта поднялся на бом-брам-стеньгу учебного судна «Крузенштерн»[11].

Когда получал увольнительную в город, я всегда первым делом отправлялся к набережной на берегу Финского залива. Оттуда открывался вид на порт, весь забитый судами. Из их труб извергались клубы черного дыма и белого пара и плавно поднимались к серому балтийскому небу. Под нескончаемые гудки буксиров и равномерный громкий гул больших пароходов, которые снимались с якоря или входили в порт, я расхаживал по набережной и вдыхал свежий морской воздух с примесью различных ароматов: цитрусов, привезенных с острова Мадейра, специй из Индии, сибирской древесины. Я зачарованно следил, как выгружались и загружались трюмы океанских пароходов. Мелькали коробки, тюки, какое-то оборудование.

Но больше всего мне нравилось любоваться силуэтом парусника «Крузенштерн». Он уже несколько лет стоял на ремонте у причала, его мачты горделиво возвышались над этой суетой. Однажды с бьющимся от волнения сердцем я подошел к трапу барка и неуверенно начал подниматься на палубу. Меня заметил вахтенный матрос — молодой парень с худым лицом. Он мне чем-то сразу понравился. «Хочу посмотреть ваш корабль, можно?» — спросил я тихо. Внимательно оглядев меня, он ответил, что можно.

Меня охватила радость. Вместе со мной улыбнулась и природа — выглянуло солнце из-за туч, озарив светом палубу, — редкое явление в Кронштадте. Я почувствовал, что парусник принял меня.

Палуба была завалена канатами и тросами, цепями и парусами. Нельзя было сделать и шагу, чтобы что-то не задеть. И в этом странном окружении, казавшемся мне хаосом, работали люди — они чинили бегучий такелаж.

Осмелев, я попросил вахтенного разрешить мне взобраться на реи. «Ишь, чего захотел, — ответил он, засмеявшись. — Вот кончишь мореходку, приходи к нам работать. И тогда ты полазишь по ним столько, что тебе осточертеет». Но я настаивал, и вахтенный сказал приходить ночью.

В те сутки дневальным по роте был мой товарищ Анатолий Кутейников. Он разбудил меня, как я его и просил, в 00:00. В кубрике было темно, полночь — самое время уйти в самоволку. Я спрыгнул с койки второго яруса, надел штаны и бушлат, обулся и вышел из кубрика, только слышал, как Толик осторожно прикрыл за мной дверь. На меня сразу пахнуло ночной прохладой, над головой, между звездами, светила луна. Одним махом перелез через забор и прямиком по каменной мостовой помчался в порт.

Увидев, что я все-таки пришел, вахтенный уточнил: «Полезешь?» — «Да, конечно,» — ответил я и направился к поручням. Начал карабкаться вверх, все выше взбираясь между спутавшимися канатами, все время проверяя, выдержат ли они мой вес, и стараясь не опираться на выблинки (веревочные ступеньки). Одолевая метр за метром, чувствуя, как воздух становится холоднее, обзор шире, рей и снастей меньше, я наконец достиг бом-брам-стеньги — самой высокой части мачты.

Меня окружала звездная ночь. Палуба осталась далеко внизу, очертания судна и снастей, по которым я только что карабкался, растворились во мраке. Вдали были видны огни Ленинграда. Я повернулся в сторону моря и представил себя во время шторма, работающим с парусами на такой высоте.

«Вот это жизнь!» И тогда я запел свою любимую песню:

5 мая 1984 года

Но на вершине горы наслаждаться победой некогда. Надо еще спускаться вниз. Задули снежные вихри, заставили поспешить. Спуск давался тяжелее, чем подъем. Никак не мог подобрать ногу под вырубленные ступени. Пришлось рубить дополнительные опоры.

Спуск я начал по склону, прямо к котловине. По снежному насту зигзагами приблизился к леднику. Здесь решил спускаться по другому маршруту: хотелось быстрее добраться до моего лагеря у подножия Матачингая. И это было ошибкой: я потерял время и снаряжение, а мог потерять все.

Мне показалось, что снежный язык ледника тянется недалеко, да и угол наклона был всего лишь около 45 градусов. Сделал шаг, другой. Но не тут-то было, кошки плохо входили в спрессованный снег, приходилось с силой вгонять их в наст. Ноги быстро устали. Узкий кулуар ледника кончился неожиданным провалом, я поскользнулся, упал на спину и начал сползать в пропасть. Попытки удержаться не дали результата — мешал рюкзак. Скобой, намертво зажатой в руке, я уперся в лед. Но она со скрежетом ползла по нему.

Рюкзак попытался перевернуть меня вниз головой. Я сбросил лямку с левого плеча, с правого лямка слетела сама. Рюкзак кувырком полетел вниз, разбрасывая содержимое. Вес мой уменьшился, и я с такой силой прижал острие скобы ко льду, что наконец начал терять скорость и смог задержаться на самом краю этого ледового трамплина. «Вот и приехал,» — сказал я себе.

Теперь предстояло справиться с более трудной задачей — не сорваться в пропасть, постараться выбраться. Я осторожно достал из-за спины ледоруб и вогнал его в лед. Проверил, выдержит ли эта ненадежная опора. Подтянулся на ней вверх по склону и начал карабкаться в сторону осыпи, к чернеющим вдали валунам.

Пока полз, прижимаясь животом к холодному снегу, ни разу не смотрел по сторонам. Но когда добрался до первого камня, вросшего в лед, и сел на него, закружилась голова и затряслись руки. С тоской посмотрел я на низкое небо и белую пелену, закрывающую горы и пропасть. Впервые почувствовал жуткую и бесконечную враждебность безмолвных просторов.

Было страшно, я был готов совсем раскиснуть, что уж никак не годится, когда находишься один в горах. Мне показалось, что я никогда больше не попаду в уютный мир людей. Мысли о людях и выдернули меня из состояния уныния, я попытался взять себя в руки, замедлил дыхание, затем несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Это помогло успокоить нервы. Подумал, что все могло обернуться гораздо хуже.

Поднимаясь на гору, я рассчитывал добраться до лагеря за три дня, то есть быть у себя дома, в палатке у подножия Матачингая, 8 мая. Теперь же, оставшись без веревки, запасной одежды и еды, нужно было подумать над новым планом. Самое разумное — возвращаться по той дороге, которая привела меня к вершине. Но найти ее было непросто: снег засыпал все следы. Если следовать по новому пути, то он обязательно пройдет через распадки, по которым часто идут лавины. В это время года они грохочут здесь одна за другой. Но путь будет короче, я мог выиграть часов двадцать. Идти или не идти? Идти — безумие, только случай или моя счастливая судьба могли уберечь меня от лавин. Не идти — замерзнуть здесь. Медлить было нельзя: ветер усиливался, на гребне горы появились «флаги» из снега.

Без четверти пять я начал спуск через лавиноопасные места. А к восьми что-то случилось с ногами. Не мог сделать ни шага. Это, наверное, оттого, что несколько дней находился в вертикальном положении, даже спал сидя. Лег на спину, ноги положил на воткнутый в снег ледоруб. Полегчало.

Заполярные сумерки сгладили очертания скал, видимость ухудшилась. Дул небольшой ветер. За полчаса моего вынужденного отдыха выпало сантиметров пять снежной крупы. Я решил зарыться в снег и ночевать под ним. У меня уже был такой опыт ночевок, когда ездил на собаках с эскимосом Ататой. Нам случалось спать под открытым небом в тридцатиградусные морозы. А сейчас было всего лишь около пятнадцати ниже нуля.

В моей памяти возник образ Ататы. Коренной полярный эскимос, он обладал схожими с европейскими чертами лица. Решусь предположить, что в Москве, одетого в цивильный костюм, его могли бы принять за русского. Однако улицы Москвы — это не та поверхность, по которой ему хотелось бы ходить, так как Атата — охотник. А его жена, Айнана, — одна из самых привлекательных и своенравных чистокровных эскимосок на всей Чукотке.

Охотнику Атате было сорок, когда мы встретились. Человек он оказался бывалый, немало побродивший по снежным просторам Арктики. Именно рассказы Ататы о моржовой охоте, белоснежной тундре, собачьих упряжках побудили меня увлечься и в конечном счете пуститься несколько лет назад в длительное и рискованное путешествие через всю Чукотку[14].

Набросив капюшон на голову, лицо я воткнул в колени, спрятал от падающего снега. Стало теплее. До этого сменил мокрые носки, положил их на грудь под свитер для просушки. А те, что нес целый день обмотанными вокруг пояса, быстро надел, пока они не остыли. Холода не чувствовал. Блаженство от отдыха нарушали только мокрые носки на груди: вода струйками стекала от них по телу. Но руки и ноги были теплыми, пальцы шевелились — можно спать. Подумал, что за два часа не окоченею.

Возбуждение от смертельной опасности и досада на то, что потерял рюкзак, начали спадать. Хотелось есть, и я пожалел, что и крошки хлеба не съел с обеда. Обшарил карманы, надеясь найти хоть кусочек галеты, но они были пусты. Неудивительно, что чувствовал я себя паршиво, а раздражение достигло такой степени, что утешить меня смогла бы только любимая женщина или плитка шоколада с галетами. Предпочел бы первое, хотя вряд ли смог бы по-настоящему воздать ей должное.

Я допустил тактический промах: нужно было предусмотреть подобную ситуацию и положить небольшое количество еды в карманы. Проклиная собственную глупость, я пытался успокоить себя мыслью, что мизерный запас в карманах ничего бы не изменил. Хотя поступил я, как настоящий идиот. Каким бы сильным и энергичным ни был человек, все равно в горах нельзя с пренебрежением относиться к своему организму. Надо было регулярно есть, хоть и не хотелось, пить горячее — а я экономил бензин! Он тоже улетел в пропасть.

И еще я думал о жене и детях. Ведь обещал им, что весну пробуду дома. Весна пришла, только я не с семьей, а далеко на севере. И сейчас мое скорчившееся тело придавлено снегом, а душа мечется, словно бумажный змей на нитке, вознесенный в поднебесье леденящим ветром. Хорошо и покойно было мне под снегом, а мысли не могли утихомириться. Летели то к дому, то к друзьям и снова возвращались в горы.

Каюр Атата. Из цикла «Жизнь и быт народов севера»

5 мая 1984 года

Я уснул, но спал недолго, около часа. Проснулся от ощущения, что в горах что-то неладно. Трудно объяснить, чем была вызвана тревога. Но проснулся я не от холода, а от страха — от необъяснимого предчувствия беды. Если бы я лежал в палатке, в спальном мешке, то поленился бы встать. А тут открыл глаза, поднял голову, посмотрел на горы. Снег идти перестал, ветер стих, четко просматривались вершины. Все было спокойно, но «шестое чувство», мой ангел-хранитель, продолжало предостерегать.

Я быстро встал, отряхнул снег и поторопился уйти с насиженного места. Оглянулся. Произойдет что-нибудь или предчувствие просто дразнит меня, лишая отдыха? Сделал несколько шагов вверх и услышал позади несильный щелчок. В снежном покрывале горы пробежала трещина, и вдруг вся верхняя часть заснеженного склона пришла в движение. Снег понесся вниз. Лавина быстро разрасталась и мчалась прямо в ущелье. Вот уже все закрыли клубящиеся вихри. Грохот лавины, которая только что сползла из-под моих ног, напоминал грохот несущегося в туннеле экспресса. Нарушенную тишину повторяло многократное эхо, и долго еще были слышны скрежет, взрывы, свист. Все это вместе взятое порождало канонаду.

Симфония гор! Знаменитый английский альпинист Джордж Мэллори[15]говорил так: «День, проведенный в Альпах, подобен великолепной симфонии». И он же, словно предвидя, чем грозит попытка покорить Эверест, давал своему биографу повод написать, что «день, проведенный на Эвересте, может оказаться больше похожим на гигантскую какофонию, которая завершится мертвой тишиной».

Мэллори находил в горах чисто эстетическое удовлетворение. Горы любил той любовью, которая заглушила все и поглотила всего его — сначала душу, а затем и тело. Он был первым, кто прокладывал путь на высочайшую вершину мира — Эверест. Альпинист сравнивал: «То, что происходит с нами, ничем не отличается от того, что происходит с теми, у кого, скажем, есть дар к музыке или рисованию. Посвятив себя им, человек приносит в свою жизнь немало неудобств и даже опасностей, но все же самая большая опасность для него — это отдать всего себя искусству, потому что оно то неизведанное, зов которого слышит в себе человек. Уйти от того зова — значит засохнуть, как гороховый стручок. Так и альпинисты. Они принимают предоставляемую им возможность подняться на вершину, следуя зову неизведанного, которое они в себе чувствуют».

Джордж Мэллори был участником трех первых экспедиций на Эверест в начале двадцатых годов. 8 июня 1924 года он и еще совсем молодой альпинист Ирвин были полны решимости покорить гигантскую гору.

Они навсегда скрылись в тумане окружавшем вершину… Лишь девять лет спустя на высоте 8450 метров был найден ледоруб Мэллори. Добрался ли он до вершины со своим молодым другом, и что было причиной их гибели — об этом не узнает никто и никогда. Может быть, они попали в такую же лавину, которая только что сползла из-под моих ног, и до сих пор отголоски ее грохота разносятся над Матачингаем. Я представил, что творится на Эвересте, если здесь, на небольших высотах, белая смерть сносит все на своем пути.

5–6 мая 1984 года

Уходя от опасного места, я почувствовал, что на меня вновь накатывается смертельная усталость. После отдыха почему-то тяжелее стало передвигаться. Каждый шаг превратился в пытку. Белизна снега начинала действовать на нервы. Невыносимыми стали холод и сырость. На склонах начал терять равновесие. Но я понимал, что должен как можно скорее добраться до палатки. И потому шел, полз, карабкался без передышки. «Надо быстрее, быстрее», — твердил я себе.

Неимоверно долгим показался мне этот путь. Я запутался во времени, полярный день сбивал с толку: восемь вечера или восемь утра? Посматривал на небо: может, солнце проглянет между тучами и поможет определить время суток. Я безмерно устал и порой готов был сказать себе: «Хватит, лягу, передохну». Но сползал все ниже к подножию горы, потому что понимал: там, в палатке, — спасение.

От царящей вдруг тишины у меня начало звенеть в правом ухе. По народному поверью, надо загадать желание и спросить кого-нибудь — в каком ухе звенит? Но вокруг никого не было, и я сам себе загадал желание: жить! жить! жить!

Начало смеркаться. Над горизонтом, пробив сумерки полярной ночи, замигала звездочка, напоминая свет родного дома. С каким наслаждением появился бы я сейчас там, у знакомого порога, сбросил бы с плеч тяжелые невзгоды, мучительные дни неудач и километры, отделяющие от дома. Но сегодня крышей над головой мне снова будет куртка, наброшенная на выкопанную в снегу нору. Я сел в нее, всмотрелся в проем «двери». Огромный простор вселенной, открывшийся внезапно передо мной, как никогда казался необъятным. Никогда звезды не были такими далекими и такими холодными, как в эту наступающую ночь.

Закрыл глаза, и меня тут же потянуло в сон. «Проснуться через два часа! Через два часа! — твердил я себе. — Проснуться! Если не проснешься, снежная нора станет твоей могилой». Я вбивал в извилины своего мозга эти слова, и мозг запоминал их, помещал в самые отдаленные свои клетки, чтобы в нужный момент встряхнуть мое тело, заставить его подняться.

Уснул так же, как во время первой ночевки, уткнув лицо в колени и обхватив голову руками. Так велика была усталость, что даже не почувствовал, как оттаявшие на груди носки начали пускать по телу холодные струйки. С каждой минутой глубочайшего сна усталость уходила, а взамен вставал у входа в снежное жилище вечный покой.

Но он не дождался своего часа. Закричали, застонали самые далекие клеточки мозга, упрятавшие команду к побудке, и через два часа я подскочил, снеся головой снежную крышу. Сердце бешено стучало. Я еще не открыл глаза, но уже стоял, чуть шевеля телом. Мороз сковал его, и я начал прыгать — сначала потихонечку и невысоко. Постепенно прыжки становились все быстрее, все выше. И так прыгал я на месте, пока не почувствовал, как возвращается в мышцы тепло.

Я огляделся: луна освещала чукотские горы, бросала от них тени в глубокие долины. «Надо идти, — сказал я вслух, — идти, ползти, но двигаться к палатке». Сделал шаг, другой. И потащился вниз, втыкая в снег ледоруб и опираясь на него руками. Ночь подморозила снега, они вцепились в скалы и не падали вниз. Если не считать этой удачи, мое положение было трагичным.

На рассвете добрался до ледяного кулуара, по которому, судя по следам, только вчера прошел ледопад. Кулуар был завален огромными глыбами льда, по ним предстояло карабкаться. С трудом заставил себя взобраться на один такой ледяной постамент, присыпанный ровным слоем снега, издали напоминающий однажды увиденных белых лебедей в заснеженной тундре.

Тогда мы с Ататой, моим верным другом в походах по северу, возвращались с охоты на нартах, запряженных собаками. Как я досадовал, что оставил фотоаппарат в поселке! Лебеди на снегу — такое увидишь нечасто. Чтобы не спугнуть их, мы сделали большой круг. Атата до самого поселка рассказывал сказку, как давным-давно летели в небе Облака. Вдруг смотрят — Тундра! Облака сказали: «Отдохнем, посидим, тут намного лучше, чем в небе». Закричали Облака: «Тундра! Тундра! Прими нас!» Тундра засмеялась и сказала: «Садитесь, только уже не будете Облаками, я вас сделаю птицами — Лебедями». Что ж, возможно, что и сейчас не белые ледяные глыбы, а стая лебедей села в этот злополучный кулуар.

Мною овладел страх: казалось, что стихия только и ждет, когда я попаду в эту ловушку. Стоит мне туда зайти, и горы тотчас обрушат на меня лавину. Я отчетливо представил, как до моих ушей доносится грохот, потом увидел и сам ледопад, несущийся с бешеной скоростью. И ничего я не смогу сделать, не смогу уйти с его дороги! По таким глыбам льда я не успею ступить и шагу, как меня заживо замурует. Да, пока я не доберусь до своего лагеря, у меня не будет уверенности, что я останусь в живых.

Сдерживая дыхание, осторожно, чтобы не нарушить покоя гор, я переступал с одной ледяной глыбы на другую. Затем, чтобы не испытывать судьбу, решил двигаться быстрей и уже прыгал с глыбы на глыбу.

Впереди лежал заснеженный распадок, покрытый ровным фирновым снегом: никаких признаков, что по нему проходят лавины. Но до него еще надо было добраться. Последние прыжки по завалу из ледяных глыб давались с трудом, и я бухал ногами по льду, словно кузнец молотом по наковальне.

Но вот наконец заснеженная равнина. Над ней нависала шапка снега, пока еще скованная морозом. Сил уже не было, и я на четвереньках пополз подальше от опасного места.

А сверху уже действительно мчалась лавина. Сначала она маленькой точкой беззвучно летела в кулуар. Но очень быстро точка превратилась в раздутый шар, увеличилась до размеров пятиэтажного дома и ударилась в то место, где я был несколько минут назад. Ударилась и взорвалась тысячами осколков. Они долетали до меня и вонзались в снег за моей спиной. Кулуар наполнился грохотом, стоном, свистом, плачем и воем.

8 мая 1984 года

Окружающий пейзаж великолепен.

Вот уже который день я возвращался по гребню к подножию Матачингая. Как ни старался, так и не смог понять, каким же числом завершится этот поход, так дорого мне доставшийся. Какая дата отметит день, к которому я так стремился.

К палатке я буквально приполз. С трудом открыл полог, влез внутрь. Дрожащими руками достал из мешка с неприкосновенным запасом спички и примус. Долго не мог чиркнуть по коробку. Но все-таки высек огонь, набил в кружку снега, вскипятил воду. Пока она булькала в кружке, бросил щепотку чая, две ложки сахара. Обжигаясь, выпил спасительный напиток, заполз в спальный мешок и заснул мертвецким сном, оставив примус гореть и нагонять температуру в брезентовом доме.

9–10 мая 1984 года

Утром я выбрался из палатки заново родившимся. Осмотрелся вокруг. Весь мир, начиная от Полярной звезды и кончая голубыми снежными горами, окружавшими палатку, принадлежал мне — ни одной живой души поблизости. Я был рад, что завершилось мое странствие по горам Чукотки. И в то же время было жаль, что все закончилось.

Я вернулся в палатку, снова вскипятил воду и заварил чай. Время шло, солнце прочертило низко над горизонтом свой огненный путь, а я, отдохнувший и умиротворенный, лежал в палатке, думая о прошедших днях и о том, чем займусь, когда попаду к себе домой. Через приоткрытый вход в палатку была видна вдали часть горной цепи Чукотского нагорья. Хороший все-таки был поход! Правда, были и опасные эпизоды, были и минуты отчаяния. Но ведь человек так легко забывает плохое! Погожий день напоминал мне о счастливых часах, когда я шел по чистым снежным склонам Матачингая. И я улыбнулся в синие глаза чукотских гор, как улыбался любимой женщине, с которой прожил счастливые дни.

Вид из лагеря на хребет Матачингай

Глава 2

Северный полюс. Песня вечности

Для многих людей нашей земли Северный полюс — это просто географическая точка. Для меня же это слово-символ, с помощью которого я ищу ключ к тем тайнам, что издавна мучают путешественников.

Федор Конюхов

Международная трансарктическая лыжная экспедиция СССР — Северный полюс — Канада

Старт 3 марта 1988 года, Северная Земля, остров Средний, мыс Арктический

26 апреля 1988 года группа достигла Северного полюса

Финиш 1 июня 1988 года, Канада, остров Уорт Хант

Переход длился 91 день, длина маршрута — 2000 километров

Руководитель экспедиции: Дмитрий Шпаро

Состав экспедиции:

Юрий Хмелевский, Василий Шишкарев, Анатолий Мельников, Александр Беляев, Анатолий Федяков, Владимир Леденев, Михаил Малахов, Федор Конюхов, Лори Декстер, Максвелл Бакстон, Кристофор Хеллоуэй и Ричард Вебер

4 ноября 1987 года

Смотрю в окно: на улице осень, пасмурно, листья все опали. Дворник, одетый в грязную фуфайку, серую фуражку и кирзовые сапоги, обычной длинной метелкой метет листья с каким-то азартом и любовью. Мне кажется, что ему приятно этим заниматься. Как охота заглянуть ему в душу или хотя бы расспросить, чем он доволен, чего не достиг в этой жизни, о его мечтах и об отношении к этому миру. А также хочу узнать, мечтал ли он достичь полюса?

Я начинаю судить всех по себе, мне кажется, что все люди хотят идти к полюсу. Мне скоро исполнится 36 лет. И 30 лет я мечтаю достичь географического полюса. Зачем он мне? Еще мой дед хотел, чтобы я пошел по стопам его друга Георгия Яковлевича Седова[16], нашего земляка с Азовского моря. А вот как достичь? Нигде и никогда не учили ходить к полюсу. Какие надо иметь знания, чтобы отправиться к нему, я понятия не имел. Я знал, что надо быть смелым, и сколько себя помню, столько подвергал свою жизнь опасностям: то уплывал в море на лодке, то ходил в лесопосадки, представляя, что охочусь в джунглях. Всего не перечислишь. Это чудо, что я до сегодняшнего дня здоров и невредим. Или я был таким проворным и выходил из всех опасных ситуаций, или мой ангел-хранитель берег. Он, наверное, знает, для чего меня бережет, и ведет до моего предназначенного конца, а где этот конец — сегодня, завтра или, может, через год?

Да я особенно про это и не думаю. За эти годы я свыкся с тем, что могу умереть или погибнуть. Меня не страшит это. Только будет стыдно стоять там, в том мире, перед моим дедом и Седовым, и оправдываться за то, что не смог дойти до полюса. У меня все мысли, все мое тело заполнено Северным полюсом. В последнее время не было ни одного дня, чтобы я не думал о нем. Я постоянно готовил себя физически и морально к походу в эту магическую точку.

Памяти Георгия Седова. Из цикла «Мои друзья по риску»

9 января 1988 года

Лечу рейсом № 2 Владивосток — Москва. Лечу последний раз, или точнее — это мой последний этап в подготовке к трансарктическому переходу СССР — Канада. Или я вернусь на щите, или?.. Обстановка накалена. Шпаро не захотел сообщать имена тех, кто пойдет в экспедицию.

18 января 1988 года

В 20:00 было собрание в голубом зале газеты «Комсомольская правда». Сначала с 19:00 заседали радисты, Шпаро с ними вел беседу отдельно. Потом собралась вся экспедиция. Шпаро начал с того, что спросил, чем каждый будет заниматься, если не попадет в маршрутную группу.

Юра Хмелевский ответил четко, что если он не пойдет к полюсу, то вернется на свою работу, но по возможности будет помогать экспедиции. Шпаро ответил: «Хорошо».

Толик Федяков сказал, что если так случится и он не попадет в маршрутную группу, то он хотел бы вместе с Сашей Тенякшиным делать сбросы в лагеря маршрутной группы. Шпаро кивнул головой. То же самое ответил и Саша Беляев. Валера Кондратенко долго думал и сказал, что хотел бы попасть на базу с радистами.

Подошла и моя очередь. Я сказал, что если не пойду с ними, то пойду один. Шпаро возмутился: «Pазрешения тебе никто не даст». Но я ответил: «Полюс принадлежит каждому, и я не стану спрашивать разрешения».

Следующим говорил Миша Малахов. Говорил долго и невнятно, мы ничего не поняли. Всем было ясно, что идет игра, что Шпаро без врача не пойдет, и Миша знает, что он нужен на маршруте (будет проводиться научная медицинская программа, за которую уже заплатили). Одним словом, все это было похоже на комедию или, как в народе говорят, «на цирк».

3 февраля 1988 года

Уже обед. Поставил чай, пока вода закипит, немного напишу о вчерашней тренировке. Правда, наши спортивные тренировки всегда проходят одинаково.

Мы собираемся в спортивном комплексе издательства «Правда», по вторникам и четвергам в 20:00. Два раза в неделю, этого достаточно. Нагрузки большие, не успевают мышцы отдохнуть, как уже приходит следующий четверг или вторник.

Выдержать тренировку — это значит выдержать еще один этап подготовки. Сначала мы пробегаем 5 километров по улице, делаем круг по скверам Москвы в любую погоду. Потом в спортзале бегаем по кругу и делаем различные упражнения, все это в быстром темпе. Саша Шатохин, тренер, нагружает нас до предела.

Приходится немножко хитрить, не делать полностью все, что Шатохин говорит. Если он сказал 40 раз отжаться от пола, то выполняю 35 (незаметно, конечно). Если делаем рывки по спортзалу, то надо создать видимость, что ты полностью отдаешь себя, но на самом деле не выкладываться до конца. Эта хитрость необходима, так делают почти все, каждый на каком-то из упражнений себя не изнуряет до отказа. Если все, что Шатохин говорит, делать до конца, то вряд ли можно выдержать такие нагрузки.

Сейчас очень тяжело работать, много посторонних людей смотрят, как тренируются люди, которые бросили вызов — перейти пешком через Ледовитый океан. Всегда присутствуют корреспонденты, врачи, кино- и телеоператоры. Да и просто зеваки, которые хотят поглазеть на нас.

После разминки мы берем блины от штанги по 20 килограммов и начинаем упражняться с ними. Тут уже выкладываемся полностью. Надо не только показать, что тебе легко с ними работать, но еще и красиво делать упражнения.

Минут за 40 до конца тренировки начинается футбол. От него только название. А так, выходят две команды гладиаторов и начинается бой между собой. Каждая команда (молодые и старики) делает все, чтобы выиграть. Применяются и грубые приемы — удар по ноге, броски через бедро на деревянный пол спортзала, прямые столкновения. Так всегда делают Толик Федяков и Толик Мельников, у них масса большая, по 86 килограммов, они разгоняются и врезаются в того, кто ведет мяч. Я при таком ударе (мой вес 70 килограммов) отлетаю на несколько метров или плашмя бьюсь об стенку спортзала. Саша Тенякшин небольшого роста, шустрый и резвый, бьет незаметно по ногам, то есть по косточке, и ты на несколько секунд, а то и минут выведен из строя. Василий Шишкарев играет в футбол плохо, но когда ему достается мяч, то лучше не подходи, бьет с размаха, применяет всю силу. А сил очень много, и если он промажет по мячу, то снесет тебя или самим мячом так врежет, что аж в глазах темнеет.

9 февраля 1988 года

Утром, с 11:00, с Васей Шишкаревым работали на складе экспедиции. В 14:00 погрузили груз в машину и повезли в «Олимпиец».

Вечером прилетели канадцы: Лори Декстер, уже всем нам знакомый, и два новых участника экспедиции. Кристофор Хеллоуэй, друг Ричарда, сообщил, что тот привезет 13 числа мне собаку, большого щенка.

С конца февраля наши штурманы вылетали в район мыса Арктический[17], они должны были сделать разведку для нашего старта. И с огорчением передали, что возле мыса Арктический открытая вода тянется от Новосибирских островов[18] до Земли Франца-Иосифа[19]. А перенести старт на Землю Франца Иосифа неразумно, так как там большой боковой дрейф. И нас быстро бы вытащило в сторону Шпицбергена[20], а затем в Гренландское море[21].

Но за три дня до старта сильный ветер подул с севера, океанские льды пришли в движение и начали закрывать полынью. Старт с 1 марта перенесли на 3-е, и как только льды сомкнулись, мы стартовали с мыса Арктический, являющегося оконечностью Северной земли, и взяли курс на Северный полюс. Температура воздуха стояла на отметке минус 47, ветер встречный, 12–15 метров в секунду.

3 марта 1988 года

В день старта мной овладело нетерпение, скорее хотелось выдвинуться в путь, к полюсу. А когда мы ступили на лед и экспедиция началась, я готов был бежать всю дорогу без отдыха. Однако на пути были высокие торосы, открытая вода, тонкий лед, встречный ветер при минус 47 — тут особо не побегаешь.

Нас тринадцать лыжников: девять русских и четверо канадцев. Нам предстоит пересечь на лыжах Северный Ледовитый океан, вместе мы пробудем около трех месяцев.

В это время года на 81-м градусе северной широты световой день короток. Не успели мы преодолеть береговой припай, а день уже начал клониться к вечеру. Красный шар солнца повис надо льдами и стал как бы расплавлять торосы, но ночь быстро накрыла замерзший океан. На небе всплыл полный диск луны, окруженный матовым венцом. Лунный свет преобразил Арктику, покрытую огромными глыбами льда. От них прямо нам навстречу протянулись темно-ультрамариновые тени. А над головой проносились перисто-кучевые облака. Они играли всеми красками ночной радуги.

Зачем птицы летят на север?

Мы зашли в лабиринты торосов. Они обступили нас, точно стены вымершего белого города. Василий Шишкарев беспомощно блуждал в лабиринте снеговых улиц, пытаясь найти проход, который должен вывести нас на прямой курс. Окончательно сбившись, он взобрался на огромную льдину, на самый высокий скользкий торос, оглядел мертвую, прорезанную грядами торосов и трещин полярную пустыню и наметил только для него понятный выход из этих дебрей.

Лицо Шишкарева кирпично-загорелое и исхудавшее, он всегда впереди, даже если очередь Володи Леденева, все равно Василий идет рядом. Володя часто возмущается, когда Василий указывает ему при выборе переходов через торосы или трещины. Но Шишкарев всегда невозмутим, улыбается, открывая плотные, блестевшие в смуглой бороде зубы. Он очень мало говорил и еще меньше позировал перед объективами фотокамер. А путь, который он выбирал, всегда был безопасен, и мы катились на лыжах, приближаясь к полюсу.

Когда было тепло, Шпаро снимал шапку и шел с непокрытой головой, пока волосы не покрывались инеем. Макс пил на каждой остановке воду, доставая из-за пазухи плоскую бутылочку из-под шотландского виски. Выпивая воду, Макс набивал бутылочку снегом и вновь прятал ее за широкий ворот свитера.

1 апреля 1988 года

Нам пока везет, и может, потому, что в нашей команде есть священник — Лори Декстер. Ему 42 года, он из небольшого городка Форт-Смит, что на севере Канады. В Стране кленового листа он больше известен не как священник, а как полярный путешественник. Он восемь лет прожил среди эскимосов, участвовал во многих полярных экспедициях, некоторые организовывал и возглавлял сам. Увлекается марафонским бегом, создал у себя клуб «Бегуны полуночного солнца» — в него могут вступать люди, которые пробегают без остановки 100 километров за Полярным кругом. Клуб существует уже 13 лет, и все эти годы Лори не пропускает ни одного марафона.

Мы часто отпускаем шутки в адрес руководителя экспедиции Дмитрия Шпаро, говорим, что он знал, кого взять на такой опасный маршрут. Но Шпаро, не улавливающий шуток, серьезно отвечает, что пригласил Лори Декстера не как священника, а как опытного полярного путешественника, который в 1980 году сам возглавил экспедицию к Северному полюсу. Правда, достичь заветной цели его экспедиции не удалось из-за болезни одного из спортсменов.

Мы каждое утро потихоньку наблюдаем за Лори, когда он читает молитвы. Стараемся не мешать ему, и где-то подспудно, в душе, каждый из нас надеется, что его молитвы помогут нам преодолеть Великую Сибирскую полынью. Ее мы больше всего и боялись.

Только Вася Шишкарев со своей «пролетарской прямотой» кричит: «Эй, поп, быстрее собирай рюкзак, некогда тебя ждать! Не помогут нам твои молитвы!» Лори тихо отвечает, что вера должна быть у каждого. Кто-то верит в деньги, кто-то — в политическую систему. А он верит в Бога.

Высокие ледяные горы со всех сторон окружали нас. Желтое солнце отражалось ото льда, янтарные блики окрашивали в мертвенный цвет наши лица. Мы смотрели на холодное, точно гаснущее над миром тусклое солнце, и казалось, что окружающая нас ледяная пустыня принадлежит неведомой мертвой, давно застывшей планете.

Лед прикрыт снегом — не различишь, где тонкий, а где можно становиться на него. Идя по океану, ты постоянно прислушиваешься к чему-то, твое сознание всегда чувствует опасность: в любой момент лед может разойтись под тобой. Давят бесконечное небо и необозримая Арктика.

Лед, небо и белая тишина — вот и все, что можно сказать об этой экспедиции.

Начальник полярной экспедиции Дмитрий Шпаро. Из цикла «Мои друзья по риску»

26 апреля 1988 года

Цель нашего пути достигнута, мечта каждого участника экспедиции осуществилась — мы наконец ступили туда, куда шли и еще будут идти многие путешественники. Три месяца мы шли по белому безмолвию. Временами тишину нарушал своим завыванием ветер. Иногда раздавались мощные раскаты, где-то или возле нашего лагеря трескался лед, происходило трошение. Однако чаще царила великая ледяная тишина, нарушаемая только скрипом наших лыж и дыханием.

В 11 часов 20 минут (время московское) советский и канадский флаги были водружены на северном географическом полюсе.

Солнце ходит по кругу, время стоит. Это очень сложно — разобраться во времени. Мы находимся в той точке, где все меридианы встречаются, несколько шагов в сторону — и ты уже переходишь из южной части земли в противоположную, из ночи в день, и наоборот. А год состоит из одного только дня и одной только ночи. И если бы сейчас не было солнца, то прямо над головой мы бы видели Полярную звезду. Север, восток, запад — в этой точке их не существует, во всех направлениях только юг.

Вокруг полюса торосы имеют довольно обычный вид. Смотришь на эти льды, и будто ничего не изменилось в ледяной равнине Севера, которая окружала нас на протяжении всего пути. Отсутствие всяких признаков жизни, холодное серое безмолвие. Ни одного темного места, где бы глаз мог отдохнуть от бесконечной белизны. Невольно страх овладевает тобой, когда представляешь пространство Ледовитого океана. И нашу экспедицию, маленькую точку, которая чертит извилистую линию через это белое безмолвие. И сколько еще придется сделать шагов, чтобы лыжи уперлись в твердую землю канадского острова Вортхан.

Когда я подошел к Северному полюсу, мое сердце наполнилось благодарностью к нему. Путешествие через океан научило меня рассчитывать только на свои силы и побеждать самого себя. Трансарктическая экспедиция потребовала не только физических сил, но и душевного равновесия, и терпения.

Первая российская автономная экспедиция «Арктика» к Северному полюсу

Старт 4 марта 1989 года с архипелага Северная Земля, остров Шмидта[22]

Экспедиция достигла Северного полюса 6 мая 1989 года

Переход длился 64 дня

Руководитель экспедиции: Владимир Чуков

Состав экспедиции:

помощник руководителя экспедиции, штурман Валерий Лощиц, радист Юрий Егоров, второй штурман Сергей Печенегов, художник Федор Конюхов, кинооператор Александр Выхристюк, фотографы Андрей Подрядчиков и Леонид Сафонов, метеоролог Александр Рыбаков, завхоз Татьяна Чукова, врач Владимир Петлах, ремонтник Василий Жуковский, ответственный за выполнение научной программы Владимир Онищенко

«4 марта 1989 года. Наконец все в сборе. Церемония прощания завершена. Взваливаем рюкзаки на плечи, цепляем к поясам санки, делаем первые шаги, постепенно вытягиваясь в длинную цепочку. За спиной слышны хлопки ракетниц, громкие возгласы — пожелания удачи, хорошей дороги, победы. Но все это вскоре растворяется среди белого безмолвия, слышны только скрежет лыж на жестких застругах, грохот санок, переваливающих через ледяные барьеры, да завывание ветра…»[24]

15 апреля 1989 года

Прошли одну ходку — 1 час 15 минут. Я отстал, шел последним.

09:25. Вышли на вторую ходку. Погода теплая, градусов 30 мороза. Шли в синтепоновых легких куртках. После второй ходки в 10:40 съел одну галету. Сил очень мало, еле плелся.

После третьей ходки остался кусочек сахара и маленький кусочек сухаря. Вчера вечером разделили шоколад — одну плитку на двоих на целый день. Но я так хотел есть после ужина, что всю свою пайку съел сразу. Ужин скудный был — вермишель на воде, завтрак тоже — жидкая гречневая каша.

16 апреля 1989 года

Прошли три ходки. Еще одна — и обед. Я дежурю. Готовить буду жидкий гороховый суп, чай с двумя ложками заварки.

Ужин не порадовал. Саша Выхристюк приготовил манку, ну что такое жидкая манка, когда целый день работал, как вол?!

17 апреля 1989 года

10:00. Прошли одну ходку за 1 час 10 минут. Дорога неплохая, правда, иногда встречались трещины, но они все были проходимы. Я шел и вспоминал книгу «Гостеприимная Арктика», написанную канадским путешественником[25]. Здесь, в Арктике, мы не встретили ни одного зверя, а он описывал, что питались они только мясом убитых животных. А нам так хочется есть.

Все нервные, потому что голодные. Я уже точно решил, если Богу будет угодно, то на следующий год пойду на Северный полюс в одиночку. Но важно правильно подготовиться.

Прошли еще две ходки. На второй преодолевали гряду торосов, в ногах чувствовалась вялость, нехватка калорий. Я все время думаю о еде, а до полюса еще очень долго, дней 20–25.

20:55. Последняя стоянка, и через час будем ставить палатку.

День был сегодня очень плохой. Температура минус 20, а я мерз, сыро как-то и неуютно. Солнца совсем не было. Валера переживал, ему надо было брать координаты, а он не мог без солнца.

24 апреля 1989 года

Сегодня исполнился ровно год, как мы — команда во главе с Дмитрием Шпаро — достигли полюса. Я молчу, не хочу дразнить парней. Все они очень ревниво относятся к экспедиции Шпаро, в которой я участвовал. Сейчас мы отстаем от прошлогоднего результата Шпаро на два градуса, это где-то 12 дней пути.

Первая ходка прошла без приключений. Впереди ледяные дебри, совсем не видно прохода — одним словом, хаос. Будем пробиваться — больше ничего не остается.

10:30. Закончилась вторая, очень тяжелая ходка. Много битого льда, разводья с открытой водой, неровности. По курсу не шли, а просто выбирались из этого района.

Еще в начале ходки я услышал крик Володи Чукова: «Федя!» Обернулся — кто-то лежит на льду. Быстро сбросил рюкзак, отцепил от пояса нарты и, не снимая лыж, побежал назад. У меня было такое чувство, что кто-то провалился под лед. Когда подбежал, увидел, что поднимается Саша Рыбаков. Он упал, сзади по голове его ударил рюкзак, и Саша лбом грохнулся об лед. Со лба у него текла кровь, но на морозе быстро замерзала. Я предложил перебинтовать голову, Саша отказался.

Погода портится, солнце заходит за тучи. Если будет «белая мгла», то в таком сложном для ходьбы месте нам придется очень тяжело.

На третью ходку затратили 1 час 5 минут. Остановились в 11:45. Солнце затянуло тонкими тучами. Снег синий, как синька, дорога начала улучшаться, но еще петляет между одиноко стоящими заснеженными торосами.

Все парни устали, еле плетутся. Саша Рыбаков и на этой ходке упал прямо на ровном месте. Василий Жуковский говорит, что у него в груди что-то давит. Валера Лощиц, наш штурман, тоже ослаб и идет все время последним. Я смотрю на всех и думаю, кто первый сдаст. Ясно одно, что все мы не дойдем до полюса, кого-то потеряем.

13:15. Дорога неплохая, хотя много снежных надувов. Валера Лощиц начал развивать свою теорию, что он не голодный — не чувствует голода, так как желудок уже не вырабатывает желудочный сок. Андрей Подрядчиков и Вася Жуковский уснули прямо на снегу. Сережа Печенегов сильно страдает из-за обмороженных пальцев на правой ноге, да у него и лицо обморожено тоже.

Валера подготавливает теодолит для «взятия солнца», чтобы узнать наши координаты. Володя Чуков ремонтирует примус — он у нас быстро засоряется из-за плохого бензина.

По тонкому льду. Из цикла «Мои друзья по риску»

28 апреля 1989 года

«Вы меня не звали и не ждали, а я вот пришла». Умер Саша Рыбаков. Не суждено ему было дойти до полюса. Из его тетради я сделал себе новый дневник. Саша мне обещал, что сам сделает, но не успел — смерть на это ему времени не отпустила.

16:00. Погода будто чувствует покойника: солнце спряталось, стало пасмурно и неуютно. Восточный ветер порвал лед на мелкие куски. Недалеко от палатки прошла трещина. Все спят. Парням безразлично, что творит природа. Они сильно устали. За палаткой лежит мертвый Саша Рыбаков. Я выходил посмотреть, чтобы его тело не унесло на обломке льдины. Глянул на его закоченевшее лицо и почувствовал: даже мертвому холодно. Укрыл Сашу пуховой курткой.

Стоим, не двигаемся из-за смерти Саши Рыбакова. Ждем вертолет, который заберет мертвого Сашу и двоих больных. Володя Чуков распределяет каждому из нас их снаряжение. Нас осталось семеро, вес рюкзаков будет по 35–38 килограммов. Это тяжелая нагрузка для ослабевшего организма.

А что такое Северный полюс, стоит ли за него отдавать жизнь? Это просто точка, в которой воображаемая ось вращения Земли пересекает ее поверхность. Располагается в центральной части Северного Ледовитого океана. Глубина здесь превышает 4000 метров. Круглый год тут дрейфуют мощные многолетние льды. Средняя температура зимой — около минус 40, летом — обычно около нуля.

30 апреля 1989 года

11:30. Прошли две ходки ровно по 1 часу. Дорога отвратительная, много воды. Шли не по курсу, то на запад, то на восток, только не на север. Яркие солнечные лучи изредка пробиваются сквозь тучи и освещают хаотическую картину, похожую на место, где только что прошло землетрясение. Нарты тяжелые, застревают в торосах.

Прошли третью ходку за 1 час 5 минут. Дорога плохая, но впереди просматривается улучшение. Дай Бог до обеда выйти на хорошую льдину. Ко мне подошел Володя Чуков и пожаловался, что в последнее время ему в голову лезут плохие мысли. Я ответил, что наши мысли должны быть заняты только тем, куда мы идем.

«Я долго не сообщал тебе о своих путешествиях и планах. 4 марта этого года я в составе спортивной лыжной экспедиции «Арктика» стартовал с острова Шмидта к Северному полюсу. Нас было тринадцать человек, мы поставили перед собой принципиальную задачу — полная автопилотность группы, отказ от каких-либо вспомогательных транспортных средств, включая собак и авиаподдержку. Протяженность маршрута 1000 км. Вес груза каждого участника экспедиции — до 80 кг (40 в рюкзаках и 40 в нартах).

Находились в движении до 10–11 часов чистого ходового времени ежесуточно. Не было ни одного дневного отдыха на протяжении всего маршрута. В начале пути встретилась большая открытая вода и много битого льда.

После 22 дней тяжелой работы трое из нас тяжело заболели от большой физической и ходовой нагрузки. Их пришлось вывозить на большую землю самолетом. В конце апреля заболели еще 3 участника, один из них умер в ходе работы на льду.